– Полагаю, мы не желаем этого допускать, ибо слишком ревнивы и боязливы, – ответил Лестат. – Но допустить это следует, и тогда, по мере того как мы будем встречаться с разными людьми, наше существование превратится в сплошную цепь чудесных событий.

Тетушка Куин весело рассмеялась.

– Ну и удивительная же вы личность! Откуда только вы взялись? Как жаль, что здесь нет Нэша, учителя Квинна – его порадовало бы ваше общество. Жаль, что и маленький Томми сейчас в школе. Томми приходится Квинну дядей, что, конечно, многих приводит в недоумение, ведь мальчику всего четырнадцать. А еще у нас есть Джером. Где, кстати, малыш Джером? Вероятно, крепко спит. Придется вам довольствоваться моей компанией...

– Прошу вас, мисс Куин, объясните, откуда у вас такая любовь к камеям, – едва ли не взмолился Лестат. – Что касается моих пуговиц, то не стану утверждать, будто отбирал их с большой тщательностью или очень ими дорожу. Я даже не знал, что на них изображены девять муз, пока вы мне не сказали, так что я у вас в долгу. Но вот вы, несомненно, питаете особую любовь к столь изысканным украшениям. Каковы ее истоки?

– Сами не догадываетесь? – спросила старушка и протянула ему камею на раковине с изображением трех граций.

Лестат подержал ее, внимательно разглядывая, потом почтительно положил на столик перед тетушкой.

– Все это произведения искусства, – заговорила она, – причем особого рода. Это картины, настоящие маленькие картины – вот что главное. Замысловатые, выразительные миниатюры. И если воспользоваться вашей недавней метафорой, то во многих камеях вы найдете именно вселенную. – Тетушку явно переполняли восторг и восхищение. – Камеи носят как украшения, но это не делает их дешевкой. Вы сами только что упоминали об их колдовской силе. – Она дотронулась до Медузы на своей груди. – И разумеется, в каждой из них я нахожу что-то уникальное. На самом деле камеи безгранично разнообразны. Вот, взгляните сами. – Она передала Лестату другое сокровище. – Видите, это мифологическая сцена: Геркулес, побеждающий быка. За спиной героя изображена богиня, а на переднем плане грациозная женская фигурка. Такой камеи я больше никогда не встречала, а у меня их множество и сотни – на мифологические сюжеты.

– Они действительно очень выразительны, – согласился Лестат. – Я понимаю, что вы хотите сказать: работа по-настоящему изумительна.

Она окинула взглядом камеи, потом выбрала еще одну – большую, на раковине – и протянула Лестату.

– Взгляните, это "Ревекка у колодца", – сказала тетушка, – типичный сюжет для камей, взятый из Библии. Как вам известно из Книги Бытия, Авраам, желая найти жену для своего сына Исаака, отправил на поиски слугу, и возле колодца тот встретил девушку по имени Ревекка, которая дала ему напиться.

– Да, сюжет мне известен, – тихо произнес Лестат. – И камея превосходна.

Тетушка радостно взглянула на него и залюбовалась сияющим лицом, прекрасными глазами и тонкими пальцами с блестящими ногтями.

– Это одна из первых камей, которую я увидела, – пояснила она, забирая из рук Лестата сокровище. – Именно с "Ревекки у колодца" и началась моя коллекция. Мне подарили десять камей на тот же сюжет, однако резьба на всех была разной. Все они теперь здесь, в моем собрании. Поверьте, это целая история.

Лестат явно заинтересовался и, похоже, никуда не спешил.

– Расскажите, – негромко попросил он.

– Боже, где мои манеры! – неожиданно всполошилась тетушка. – Вы стоите передо мной, словно провинившиеся мальчишки, вызванные к директору школы. Простите великодушно. Присядьте, пожалуйста. Наверное, я совсем выжила из ума, коль так невежливо веду себя в собственной спальне. Какой стыд!

Я собирался возразить, сказав, что в этом нет необходимости, но увидел, что Лестату приятно ее общество, да и тетушка рада нашему присутствию.

– Квинн, принеси те два стула сюда, – велела она. – Вот что, Лестат, мы с вами сядем в кружок, устроимся поуютнее, и я расскажу одну историю.

Я знал, что спорить бесполезно. Однако меня взволновал и болезненно задел тот очевидный факт, что эти двое так понравились друг другу. Душу мою вновь охватило смятение.

Выполняя просьбу тетушки, я пересек комнату, взял два стула с прямыми спинками от круглого письменного стола, стоявшего между окон, и поставил так, чтобы мы с Лестатом могли сесть к ней лицом.

Тетушка Куин задумалась, погрузившись в воспоминания, а потом окинула нас обоих внимательным взглядом и, остановив его на Лестате, начала рассказ:

– Именно здесь я впервые увидела камеи и буквально влюбилась в них. Мне было тогда девять лет, и здесь, в стенах этой самой комнаты, умирал мой дедушка, Манфред Блэквуд – человек, построивший Блэквуд-Мэнор, жуткий старец, самое страшное чудовище в истории нашей семьи, которою все боялись. Мой отец, его единственный сын, Уильям, старался держать меня подальше от деда, но однажды старый хрыч остался один и заметил, что я подглядываю в дверную щелку. Тогда он и приказал мне войти. Я была слишком напугана, чтобы убежать, а кроме того, меня терзало любопытство.

Дед восседал в кресле на этом самом месте, где сейчас сижу я, только рядом с ним не было такого красивого трюмо. Колени старика были укрыты одеялом, руки лежали на серебряном набалдашнике трости. По заросшему грубой щетиной подбородку на повязанный под ним нагрудничек стекали слюни.

Не приведи Господь дожить до такого возраста, чтобы пускать слюни, как какой-то бульдог. Именно сравнение с бульдогом приходит мне на ум каждый раз, когда я вспоминаю деда. К тому же комната больного в те дни даже при самом лучшем уходе выглядела совсем не так, как обычно выглядит сейчас. В ней воняло – можете мне поверить. Если я когда-нибудь состарюсь окончательно и начну пускать слюни, Квинн должен выбить мне мозги из моего собственного пистолетика с перламутровой ручкой или накачать меня морфием! На этот счет ему дано специальное распоряжение. Не забудь же, малыш!

– Не забуду, – ответил я и подмигнул тетушке.

– Ах ты, дьяволенок, я ведь серьезно! Ты даже не представляешь, какой отвратительной бывает старость, а я всего-навсего прошу позволить мне прочитать молитву, прежде чем ты исполнишь приговор. – Она посмотрела на камеи, обвела взглядом комнату и вновь обратила его на Лестата. – Старик... Да. Так вот, старик тупо смотрел в никуда и что-то бормотал себе под нос, а увидев меня, принялся бормотать еще активнее, но уже обращаясь ко мне. Возле него стоял небольшой комод. По слухам, дед хранил там свои деньги, но откуда я это взяла, честно говоря, не помню.

Как я уже говорила, старый нечестивец приказал мне войти, а потом отпер верхний ящик комода, вынул оттуда маленькую бархатную коробочку – трость его при этом упала на пол.

"Открывай, и побыстрее, – велел он, буквально всовывая коробочку мне в руки. – Ты моя единственная внучка, и я хочу, чтобы она хранилась у тебя. Твоя мать слишком глупа, чтобы владеть такими вещицами. Ну же, шевелись!"

Я поспешила выполнить приказание и увидела внутри камеи. Изумительные миниатюры и крошечные люди в рамках из золота заворожили меня с первого взгляда.

""Ревекка у колодца", – сказал дед. – Все они на один и тот же сюжет: "Ревекка у колодца". – А потом добавил: – Если тебе скажут, что я убил ее, то знай, это правда. Ее ничто не радовало – ни камеи, ни бриллианты, ни жемчуга. Вот почему я сделал это, точнее, если быть до конца правдивым, довел ее до смерти".

При этих словах меня охватил благоговейный страх, – призналась тетушка. – Но вместо того чтобы усилить мое недоверие или привести в ужас, они породили во мне своего рода гордость. Шутка ли, дед заговорил о столь важном деле именно со мной! А он все продолжал болтать, пуская слюни по подбородку. Мне бы следовало помочь ему утереться, но я была слишком молода для такого сострадательного жеста.

"В те давние дни, – говорил дед, сверля меня злыми глазками, – она носила кружевные блузки с закрытым воротом, и камеи у ее горла смотрелись отлично. Она была такой милой, когда я впервые привез ее сюда. Все они милые поначалу, а потом превращаются в мегер. Все, кроме моей бедняжки Вирджинии Ли. Моей прелестной, незабываемой Вирджинии Ли. Ах, если бы она не умерла, моя дорогая Вирджиния Ли! Все остальные, поверь, сущие мегеры, жадные и развратные. Но она была самым сильным моим разочарованием. Ревекка и "Ревекка у колодца", – сказал дед. – Именно он дал мне первую камею для нее, когда услышал ее имя и рассказал историю этого имени, а потом он принес мне еще несколько камей, изображающих Ревекку, в качестве подарка для нее. Этот злобный шпион вечно за нами подглядывал. Все эти камеи от него – а по правде говоря, от него, хотя на них нет клейма. Ты еще дитя, но лучше тебе знать об этом".

Тетушка Куин помолчала, желая, как мне показалось, убедиться, что Лестат ее слушает, а когда увидела, что мы оба полны внимания, продолжила:

– Я помню каждое его слово. Помню, как мне всем моим детским сердцем захотелось получить эти чудесные камеи. Все до единой, лежавшие в коробке! И я продолжала крепко сжимать ее в пальцах, а дед тем временем все кричал и кричал, быть может, даже скрежеща зубами от ярости, – теперь мне трудно вспомнить.

"Со временем она полюбила камеи, – вопил старый черт. – И по-прежнему хотела только, чтобы ей не мешали витать в облаках и одновременно купаться в роскоши. Но женщины по своей природе никогда не бывают довольными. Это он убил ее ради меня – совершил кровавую жертву. Да, она стала жертвой, моим приношением ему, можно сказать, и именно я сделал ее таковой. И не в первый раз мне довелось заковать исковерканную душу в окровавленные цепи, можешь быть уверена".

Меня передернуло. Тетушкины воспоминания затронули во мне какую-то темную струну. Я сгибался под гнетом множества тайн, которые давили на меня, как каменные глыбы, и даже впал в своего рода транс, но вынужден был слушать ее рассказ.

– Он так и сказал: "в окровавленные цепи", и при этом добавил: "Она не оставила мне выбора, если хочешь знать правду. – Голос его превратился в рычание. – Забирай эти камеи, носи их, и не важно, что ты обо мне думаешь. У меня есть милый и дорогой подарок для маленькой девочки, моей внучки, – пусть все так и остается".

Разумеется, я не знала, как ему ответить, – призналась тетушка Куин. – Хотя ни на секунду не поверила, что он убийца, и, разумеется, не знала, кто этот странный соучастник, этот он, о котором Манфред отзывался с такой таинственностью. Я и по сей день не знаю, кто этот человек.

А дед не умолкал, словно я вскрыла в его душе рану: "Знаешь, я не раз признавался – и священнику, и шерифу, но они не верят. Шериф утверждает, что она загадочным образом пропала тридцать пять лет тому назад, а я впоследствии все это придумал. А что, если этот дом построен на его золото? Он лжец и обманщик, сделавший этот дом моей тюрьмой, мавзолеем, а я не могу теперь пойти к нему, хотя знаю, что он там, на острове Сладкого Дьявола. Я чувствую его присутствие. По ночам он подходит совсем близко и смотрит на меня. Но я не в силах поймать его – мне это никогда не удавалось. Как не в силах пойти туда и бросить проклятия прямо ему в лицо, ибо слишком стар, слишком слаб".

Да, это стало моим большим секретом, – вздохнула тетушка Куин. – "А что, если этот дом построен на его золото?" Эти слова деда я держала в тайне. Мне не хотелось, чтобы мама отобрала у меня камеи. Разумеется, она не была одной из Блэквудов. В семье об этом всегда помнили, то и дело повторяя: «Она не из Блэквудов», как будто это одно объясняло мамин ум и здравомыслие. В моей комнате наверху царил вечный хаос, а потому спрятать камеи было нетрудно. По ночам я вынимала их и разглядывала. Камеи меня околдовывали. Вот так началась моя одержимость.

А что касается деда, то через несколько месяцев ему удалось вырваться из своей комнаты и кое-как спуститься с крыльца. Он залез в пирогу и, отталкиваясь шестом, поплыл на болото Сладкого Дьявола. Слуги кричали ему вслед, умоляя остановиться, но он упорно плыл вперед и вскоре исчез из виду. Больше никто никогда его не видел. Он пропал навсегда.

Меня охватил едва заметный трепет – скорее трепет сердца, нежели тела. Я смотрел на тетушку, а ее слова пробегали перед моим внутренним взором, словно написанные на телеграфной ленте.

Она встряхнула головой и передвинула левой рукой камеи "Ревекка у колодца"... Я не осмелился прочесть тетушкины мысли – для меня это было бы равносильно тому, чтобы ударить ее или нагрубить. Я ждал, преисполненный любви и прежних страхов.

Лестат, видимо, тоже находился под впечатлением и ждал, когда она снова заговорит, что она не замедлила сделать:

– Разумеется, в конце концов, его официально объявили погибшим, а задолго до этого, когда поиски еще не прекратили – хотя никто не знал, как добраться до острова, да и сам остров никто не смог отыскать, – я рассказала маме обо всем, что говорил дед, а она поделилась услышанным с отцом. Но они ничего не слышали о признании старика в убийстве или о его таинственном неизвестном сообщнике. Знали только, что в многочисленных депозитариях различных банков дед оставил кучу денег.

Будь мой отец не таким простодушным и рациональным, он бы занялся расследованием, но отец ничего не предпринял, как и моя тетушка, второй и последний ребенок Манфреда. Эти двое не обладали способностью видеть призраков. – Последнее замечание она произнесла таким тоном, словно Лестат должен был посчитать это свойство неестественным. – Брат и сестра твердо верили, что ферма Блэквуд должна работать и приносить доход, и передали свою убежденность моему брату Гравье, двоюродному дедушке Квинна, а тот, в свою очередь, воспитал ее в Томасе, дедушке Квинна. Так они все и жили: работали, работали... Мужчины без устали трудились на ферме, а их жены с тем же усердием в кухне, готовя всякую вкуснятину. Вот какие это были люди – мой отец, мой брат и мой племянник, настоящие сельские жители.

У нас всегда были деньги. Все знали, что старик оставил целое состояние и что великолепие нашего дома обеспечено вовсе не доходами от молочных коров или тунговых деревьев. Дом процветал благодаря деньгам, которые оставил дед. В те дни людей не интересовало происхождение твоего богатства. И правительству тоже было все равно – не то что в нынешнее время. Когда особняк в конце концов перешел ко мне, я перерыла все записи, но так и не нашла ни одного упоминания о таинственном партнере, который был как-то связан с делами деда.

Тетушка вздохнула и, взглянув на напряженное лицо Лестата, продолжила чуть быстрее, раскрывая перед нами тайны прошлого.

– Итак, что касается красавицы Ревекки, то у моих отца и тети остались о ней самые мрачные воспоминания. Эту скандально известную подружку Манфред привез в дом, после того как умерла его жена Вирджиния Ли, святое создание. Если когда-либо на свете действительно существовала злобная мачеха, то это была Ревека. Слишком молодая, чтобы испытывать материнские чувства, она безобразно обращалась с детьми Манфреда, в то время еще маленькими, да и ко всем прочим обитателям Блэквуд-Мэнор относилась не лучше.

Говорят, однажды во время обеда, на котором ей, вопреки всем приличиям, было позволено присутствовать, Ревекка пропела стихи моей бедной тети Камиллы, которые та писала втайне от всех. Ревекке просто захотелось продемонстрировать, что она потихоньку прокралась в комнату падчерицы и прочитала заветную тетрадь. И тогда тетя Камилла Блэквуд, забыв о присущей ей кротости, вскочила и выплеснула в лицо Ревекке целую тарелку горячего супа.

Тетушка Куин вздохнула, осуждая бесчеловечный поступок, и через минуту заговорила снова:

– Ревекку ненавидели все – так, по крайней мере, гласит семейная легенда. Ах, тетя Камилла! Из нее могла бы получиться вторая Эмили Дикинсон или Эмили Бронте, если бы противная Ревекка не пропела во всеуслышание те стихи. Бедняжка Камилла порвала все листки, после того как, злобные глаза видели их и нечестивые губы произнесли записанные там слова. И больше не написала ни строчки. Больше того, она назло всем отрезала свои длинные косы и сожгла их в печке.

Но однажды, после очередного мучительного скандала за обеденным столом, эта отвратительная Ревекка действительно как сквозь землю провалилась. А поскольку ее никто не любил, никто и не захотел выяснять, почему или каким образом это произошло. Жасмин утверждает, что ее одежда до сих пор хранится на чердаке. Да и Квинн тоже видел там сундук или даже два, набитых нарядами Ревекки. Представьте только! Квинн принес оттуда несколько камей и требует, чтобы мы их сохранили. Лично я слишком суеверна и никогда бы не решилась достать камеи из сундуков.

Тетушка украдкой бросила на меня многозначительный взгляд. Наряды Ревекки! Меня била неутихающая дрожь.

Тетушка Куин вздохнула, потупилась, но потом вновь подняла на меня глаза и прошептала:

– Прости меня, Квинн, что я так разболталась. Тем более вспомнила о Ревекке. Я не хотела расстраивать тебя старыми байками. Наверное, нам следовало бы окончательно с ней расстаться. Почему бы нам не устроить костер из ее одежек, Квинн? Тебе не кажется, что в этой комнате достаточно прохладно, тем более при работающем кондиционере, чтобы разжечь огонь в камине?

Она первая посмеялась над своей идеей, едва успев высказать ее вслух.

– Тебя расстраивает этот разговор, Квинн? – тихо поинтересовался Лестат.

– Тетушка Куин, – заявил я, – что бы ты ни сказала, меня это не расстроит, не беспокойся. Я сам все время толкую о призраках и духах. Так стану ли расстраиваться, если кто-то говорит о вполне реальной, живой Ревекке, такой жестокой по отношению ко всем окружающим? Или вспоминает тетю Камиллу и ее уничтоженные стихи. Скорее всего, мой друг даже не подозревает, насколько хорошо я узнал Ревекку. Но если он захочет, я готов поведать еще пару историй, только позже.

Лестат кивнул, пробормотав что-то в знак согласия, а потом четко произнес:

– Буду рад послушать.

– Видимо, человек, способный видеть призраков, отчего-то испытывает непреодолимую потребность говорить об этом, – заметила тетушка Куин. – Мне это понятно.

Внутри меня вдруг словно открылся какой-то клапан.

– Тетушка Куин, я ни с кем столько не говорил о призраках и духах, как с тобой, если не считать Стирлинга Оливера, – спокойно заметил я. – Я говорю о своем старом друге из Таламаски, потому что он тоже в курсе. И каково бы ни было твое суждение обо мне, ты всегда относилась ко мне с нежностью и уважением, и я ценю это всем сердцем...

– А как же иначе? – быстро и решительно откликнулась она.

– Но неужели ты в самом деле веришь тому, что я рассказал тебе о призраке Ревекки? – спросил я. – Даже сейчас я не могу с уверенностью утверждать, что все было именно так. Люди находят миллион причин не верить нашим историям о привидениях. И у каждого свое собственное отношение к призракам. Признаюсь, я никогда не был полностью уверен, какова твоя точка зрения по этому вопросу. Сейчас, когда ты в настроении, самое время спросить об этом прямо.

Я чувствовал, что раскраснелся, да и голос слегка дрожал. Мне самому это не нравилось. Но пусть лучше гнев призраков и его последствия отвлекут меня от воспоминаний о Стирлинге Оливере в моих руках и об окровавленной невесте на кровати. Ошибки, ошибки!

– Какова моя точка зрения? – со вздохом повторила тетушка, переводя взгляд с Лестата на меня и обратно. – Твой друг решит, что попал в сумасшедший дом, если мы сейчас же не прекратим обсуждать это. Только прошу тебя, Квинн, скажи, что ты не вернулся в Таламаску. Ничто не огорчит меня так, как известие о твоем возвращении туда. Я буду сожалеть о вечере, когда поведала вам старые предания, если они вновь приведут тебя в ряды агентов ордена.

– Нет, тетушка Куин, – ответил я, понимая, что уже достиг предела, за которым уже не смогу сохранить многие тайны, если этот опасный и болезненный разговор продолжится, и попытался вновь вызвать в душе радость, оттого что мы собрались здесь все вместе, но перед мысленным взором неустанно проплывали ужасающие образы. Я притих, стараясь сжать сердце в кулак.

– Не ходи на это болото, Квинн, – вдруг попросила тетушка, словно давно хотела это сказать. – Не ходи на проклятый остров Сладкого Дьявола. Я знаю, тебя тянет на приключения. Не гордись своим открытием. Держись подальше от этого места.

Я почувствовал боль, но не по вине тетушки. Я молился, чтобы мне как можно скорее представилась возможность признаться Лестату или кому-либо другому на этом свете, что тетушка опоздала со своими предостережениями. Когда-то они были своевременны, но прошлое давным-давно скрылось под непроницаемой черной вуалью. Таинственный он перестал быть для меня тайной.

– Не думай об этом, тетушка Куин, – как можно мягче произнес я. – Помнишь, что тебе говорил твой отец? На болоте Сладкого Дьявола нет никаких дьяволов.

– Да, конечно, Квинн, – ответила она, – но в отличие от тебя мой отец за всю свою жизнь ни разу не осмелился отправиться на пироге в те темные воды на поиски острова. Ничья нога не ступала на этот остров до тебя, Квинн. Не в характере моего отца и твоего дедушки было совершать такие непрактичные поступки. Да, конечно, он охотился возле берега, ставил ловушки на раков, как мы это делаем до сих пор, но никогда не пытался найти тот остров, и я хочу, чтобы ты больше туда не ездил.

Я словно впервые остро и ясно почувствовал, как она нуждается во мне.

– Я слишком тебя люблю, чтобы покинуть, – порывисто произнес я, сам полностью не успев осознать смысл собственных слов. А потом вдруг добавил: – Клянусь, я никогда тебя не оставлю.

– Мой дорогой, мой чудесный мальчик! – воскликнула тетушка, продолжая перебирать левой рукой камеи и выстраивая их в линию: – Одна, две, три четыре, пять... И на всех Ревекка у колодца...

– Они безукоризненны, тетушка Куин, – сказал я, глядя на эту пятерку, и ни с того ни с сего вспомнил, что призраки могут носить камеи. "Интересно, – подумалось мне, – а есть ли у призрака выбор? Может ли он позаимствовать что-то из собственных сундуков на чердаке?"

Тетушка Куин закивала, улыбаясь.

– Мой мальчик, мой красивый малыш, – восторженно произнесла она и вновь посмотрела на Лестата.

Его расположение к ней ничуть не уменьшилось.

– Знаете, Лестат, я ведь больше не могу путешествовать, – серьезным тоном призналась она, огорчив меня своим признанием. – Иногда в голову мне приходит жуткая мысль, что моя жизнь кончена. Следует, наверное, понимать, что в восемьдесят пять уже нельзя носить любимые туфли на шпильках, разве только прогуливаться в них по комнате.

Она опустила взгляд на свои ноги, на туфельки с блестками, которыми так гордилась.

– Даже поездка в Новый Орлеан к ювелирам, которые давно знают мою страсть к коллекционированию, становится целым событием. Хотя в любое время в моем распоряжении самый огромный лимузин, который только можно себе представить, и, разумеется, самый большой в нашем приходе. И есть кому меня отвезти и сопроводить: личный шофер и, конечно, Жасмин, моя дорогая Жасмин. Кстати, а где ты пропадаешь все дни, Квинн? Почему-то каждый раз, когда я просыпаюсь в урочный час и начинаю отдавать распоряжения, тебя нигде не могут найти.

В голове у меня стоял туман. Этой ночью мне было суждено не раз испытать чувство стыда. Я ощутил себя полностью отрезанным от нее, хотя находился совсем близко, и вновь вспомнил Стирлинга, вкус его крови и то, как я чуть было не поглотил его душу. И тут меня снова посетили сомнения, уж не применил ли Лестат свою магию по отношению ко мне и к тетушке Куин, чтобы мы оба освободились ото лжи.

Но мне нравилось то, что происходило. Я доверял Лестату и сознавал, что если бы он задумал какое-нибудь зло, то не стал бы вести столь долгую беседу с тетушкой Куин.

А тетушка продолжала щебетать веселым голоском, хотя слова ее были полны грусти.

– Вот я и сижу здесь со своими маленькими талисманами и смотрю старые фильмы, надеясь, что Квинн меня навестит. – Она махнула рукой в сторону большого телевизора. – Однако не обижаюсь, когда он не приходит. Я стараюсь не думать о своей слабости. Жизнь моя была полноценной. И до сих пор камеи делают меня счастливой. Одержимость ими доставляет мне удовольствие. Так было всегда. Я начала их собирать с того самого дня в далеком прошлом. Вы понимаете?

– Да, – отозвался Лестат, – отлично понимаю. И несказанно рад знакомству с вами. Тому, что вы принимаете меня в своем доме.

– Как старомодно и изящно вы выражаетесь, – заметила тетушка, явно очарованная своим собеседником: ее улыбка сделалась шире, а глубоко посаженные глаза засветились ярче. – Вы действительно здесь желанный гость.

– Благодарю, мадам. – Лестат почтительно склонил голову.

– Пожалуйста, дорогой, называйте меня тетушка Куин, – настойчиво попросила она.

– Тетушка Куин, я люблю вас, – с теплотой произнес Лестат.

– Теперь ступайте, оба, – велела она. – Квинн, поставь стулья на место, раз ты такой большой и сильный, а то бедняжке Жасмин придется тащить их по ковру. Вы свободны, оба, мои молодые друзья. Я очень огорчена, что закончила наш оживленный разговор на печальной ноте.

– На величественной ноте, – отозвался Лестат, поднимаясь. – Поверьте, я крайне польщен вашими откровенными признаниями, – продолжил он. – Вы великая женщина и, если позволите, очаровательная дама.

Я взял оба стула и легко перенес их к письменному столу.

Тетушка зашлась довольным смехом, а я, обойдя вновь вокруг стола, бросил взгляд на ее блестящие туфельки и подумал, что такие ножки поистине неподвластны времени и могли бы перенести ее куда угодно. Поддавшись импульсу, я опустился на колени и склонился, чтобы коснуться губами туфелек.

Наедине с тетушкой я довольно часто гладил ее ступни. Мне нравилось трогать и целовать высокий подъем, затянутый в тонкий нейлон. Но то, что я сделал это в присутствии Лестата, чрезвычайно позабавило тетушку. Она рассмеялась – негромко и тоненько, вызвав в моем воображении образ серебряного колокольчика, звенящего в вышине на фоне ослепительно голубого неба, а когда я поднялся с пола, сказала:

– Теперь ступайте. Я официально освобождаю вас от необходимости присутствовать здесь. Свободны.

Я наклонился, чтобы снова ее поцеловать, и почувствовал прикосновение тонкой ручки к своей шее. Сознание хрупкости тетушкиного существования больно кольнуло в сердце. В ушах звучали ее слова о собственном возрасте. Во мне клокотали противоречивые чувства: всю жизнь она дарила мне ощущение безопасности и покоя, но теперь я понимал, что сама она лишена этого ощущения, и печаль моя сделалась еще глубже.

Лестат коротко поклонился, и мы вышли из комнаты.

В холле нас поджидала Жасмин, всегда державшаяся поблизости от тетушки, словно тень. Она спросила, где мы намерены расположиться. Ее сестра, Лолли, и их бабушка, Большая Рамона, были сейчас в кухне и могли приготовить все, что мы только пожелаем.

Я ответил, что мы поднимемся в мои комнаты и не стоит беспокоиться: нам пока ничего не нужно.

Жасмин подтвердила, что позже должна прийти сиделка тетушки Куин, этакий солнечный лучик с прибором для измерения давления, по имени Синди, с которой тетушка Куин, скорее всего, будет смотреть фильм "Гладиатор" режиссера Ридли Скотта. Жасмин, Лолли и Большая Рамона, разумеется, тоже усядутся перед телевизором.

Тетушка Куин всегда устраивала все по своему вкусу, так что к началу показа в ее комнате могла оказаться еще парочка сиделок. У нее вошло в привычку почти сразу делать из сиделок своих подруг, рассматривать фотографии их детей, получать от них поздравительные открытки в день рождения и собирать вокруг себя как можно больше таких молодых помощниц.

Старые друзья тетушки жили и в городе, и за его пределами. Но они были ее ровесниками и потому не могли запросто покинуть родной дом, чтобы вместе с ней скоротать вечерок перед телевизором. Пожилые люди лишь иногда встречались в клубе за ленчем.

Так что ночь безраздельно принадлежала тетушке и ее придворным.

К их числу относился и я, пока не получил Темную Кровь. С того времени мои визиты к тетушке стали нерегулярными, ибо я чувствовал себя чудовищем среди невинных душ. Запах крови преследовал меня повсюду и порождал в душе недобрые чувства.

Мы с Лестатом покинули тетушку.

Несмотря на то, что был еще совсем ранний вечер, событий успело произойти много: я чуть не убил Стирлинга, без всяких угрызений совести насытился неизвестной женщиной и навестил тетушку Куинн как раз тогда, когда она пребывала в настроении поделиться воспоминаниями о прошлом.

Приблизившись к лестнице, Лестат подал мне знак, чтобы я пошел впереди.

В какую-то секунду мне показалось, что рядом зашуршал Гоблин. Почудилось его неуловимое присутствие. Я замер как вкопанный, всем сердцем желая, чтобы он убрался от меня как можно дальше, словно это был сам сатана.

Действительно ли портьеры в гостиной шелохнулись? Мне послышался тихий перезвон подвесок на люстрах. Какой концерт они могли бы сыграть, если бы вздрогнули все вместе! А Гоблин как раз умел выделывать такие трюки, возможно, даже не нарочно, а оттого, что он, когда-то тихий и бессловесный, теперь являлся и уходил когда заблагорассудится, даже не подозревая о собственной неуклюжести.

Однако сейчас его рядом не было.

Никаких духов, никаких призраков – только чистый прохладный воздух, с тихим шелестом легкого бриза поступавший из вентиляционных отдушин.

– Его с нами нет, – едва слышно произнес Лестат.

– Ты точно знаешь? – спросил я.

– Нет. Но это знаешь ты.

Лестат был прав.

Я повел его вверх по изогнутой лестнице, и меня пронзило острое сознание, что отныне, что бы ни случилось, Лестат будет со мной.