В холле работали кондиционеры и царила приятная прохлада.

– Как красиво... – произнес Лестат, стоя внизу, в пролете, и рассматривая изящные перила и искусно выточенные балясины. – Надо же, она тянется до третьего этажа и делает двойной виток.

– Третий этаж – это чердак, – пояснил я. – Настоящая сокровищница, заполненная сундуками и старой мебелью. В свое время мне открылись некоторые ее маленькие тайны.

Лестат перевел взгляд на фреску, протянувшуюся по всем стенам холла. Это была солнечная итальянская пастораль. Насыщенный цвет темно-голубого неба доминировал над всем пространством.

– Что за прелесть! – воскликнул он, разглядывая высокий потолок. – Только посмотри на эту лепнину. Ручная работа?

Я кивнул.

– Мастера из Нового Орлеана. Ее создали в тысяча восемьсот восьмидесятом по указанию моего прапрапрадеда, а он был неисправимым романтиком и в какой-то степени сумасшедшим.

– А какая гостиная, – продолжал Лестат, заглянув в сводчатую дверь. – И чудесная старинная мебель. Как называется этот стиль, Квинн? Рококо? Я словно вернулся в прошлое. Как во сне.

Я снова кивнул. Неловкость быстро уступила место гордости, которая, впрочем, тоже повергла меня в смущение, Сколько я себя помнил, Блэквуд-Мэнор мгновенно очаровывал людей. Все, кто оказывался в этом особняке, буквально захлебывались от восторга, и теперь меня удивляло, почему я поначалу испытывал столь сильное смущение. Но дело в том, что мой удивительно властный и красивый гость, в чьи руки я вручил собственную жизнь, вырос в замке, и я невольно опасался, как бы он не посмеялся над тем, что здесь увидит.

Лестата же, напротив, привели в восторг и золотая арфа, и старый рояль фирмы "Плейель"[5]. Он взглянул на огромный строгий портрет Манфреда Блэквуда, моего досточтимого предка, потом принялся с восторгом осматривать столовую расположенную по другую сторону от холла.

Я жестом пригласил его войти.

Старинная хрустальная люстра обрушивала потоки света на длинный стол, специально заказанный для этой комната, – за ним могли бы разместиться человек тридцать. Золоченые стулья совсем недавно заново перетянули зеленым атласным дамастом, сочетание золотого и зеленого – золотой завиток на зеленом фоне – доминировало и на ковре во всю стену. Меж высоких окон дальней стены разместились золоченые буфеты, инкрустированные зеленым малахитом.

Мне вновь захотелось извиниться – наверное, из-за того, что Лестат полностью погрузился в созерцание этого места.

– Блэквуд-Мэнор кажется теперь таким ненужным, – сбивчиво заговорил я. – Из постоянных обитателей остались только мы с тетушкой, и у меня такое чувство, что в один прекрасный день кто-то явится и заставит нас передать дом для более разумного использования. Хотя, конечно, мы не единственные члены семьи... К тому же здесь живут слуги, хотя все они давно разбогатели и работать на кого-то им не обязательно.

Я умолк, устыдившись своего многословия.

– И каково же это более разумное использование? – с неизменным дружелюбием поинтересовался Лестат. – Почему бы этому особняку и впредь не оставаться вашим благословенным домом?

Он смотрел на огромный портрет тетушки Куин в молодости: улыбающаяся девушка в белом, расшитом бисером вечернем платье без рукавов, которое вполне могли бы сшить буквально вчера, а не семьдесят лет тому назад. Внимание Лестата привлекло еще одно полотно: портрет Вирджинии Ли Блэквуд, супруги Манфреда, самой первой леди, поселившейся в Блэквуд-Мэнор.

Портрет Вирджинии Ли со временем потемнел, но не утратил привлекательности, и образ женщины со светло-голубыми глазами, маленьким хорошеньким личиком и скромной улыбкой по-прежнему волновал зрителей. Она была со вкусом одета по моде восьмидесятых годов девятнадцатого столетия: небесно-голубое платье с высоким воротом и длинными рукавами, присборенными на плечах; волосы взбиты в высокую прическу. Леди Вирджиния Ли приходилась бабушкой тетушке Куин, и я давно подметил определенное сходство в их портретах – одни и те же глаза, овал лица, хотя другие заявляли, что никакого сходства не видят.

Эти портреты вызывали у меня противоречивые чувства и ассоциации, особенно портрет Вирджинии Ли. Тетушка Куин до сих пор жила в доме. Но Вирджиния Ли... Я вздрогнул, но отогнал прочь неприятные воспоминания о привидениях и прочих нелепостях. Сейчас меня волновало другое.

– Да, почему бы ему не оставаться твоим домом, хранилищем сокровищ предков? – с невинным видом поинтересовался Лестат. – Не понимаю.

– Когда я был маленьким, – начал я рассказывать в ответ на его вопрос, – дедушка с бабушкой были еще живы и превратили дом в подобие отеля. "Пансион с завтраком", как они его называли, хотя в столовой подавали и обед. Сюда наезжали толпы туристов. У нас до сих пор организуют ежегодный рождественский банкет – певцы располагаются на лестнице и исполняют праздничные гимны, а гости собираются здесь, в холле. Именно для таких случаев дом хорош. В прошлом году я устроил пасхальный банкет – в полночь, чтобы самому иметь возможность на нем присутствовать.

На меня с пугающей ясностью нахлынули воспоминания о прошлом, однако вскоре они рассеялись, погасли как пламя, оставив после себя лишь струйку дыма. Тем не менее, я продолжал судорожно за них цепляться, пытаясь извлечь из памяти еще несколько дорогих сердцу картин. Впрочем, какое право я имел теперь на хорошие времена или даже воспоминания о них?

– Мне нравятся певцы, – сказал я. – Когда-то я плакал вместе с бабушкой и дедушкой, слушая, как сопрано выводит "О, святая ночь". В такие минуты Блэквуд-Мэнор кажется всесильным, способным изменить людские жизни. Ты сам видишь, я до сих пор несвободен от влияния его магии.

– Каким же образом он меняет людские жизни? – быстро спросил Лестат, словно эта мысль его по-настоящему задела.

– Ну, здесь прошло очень много свадеб.

Я поперхнулся. Свадьбы... Отвратительное воспоминание о недавнем событии, затмившее все остальные, постыдное и ужасное: кровь, ее вкус, платье... Но я прогнал печальные мысли и продолжил:

– Я помню чудесные свадьбы, банкеты по случаю юбилеев. Помню пикник на лужайке в честь какого-то старца в день его девяностолетия. Помню, пары часто возвращались сюда, где состоялась церемония их бракосочетания.

И снова меня пронзило воспоминание: невеста, окровавленная невеста. Голова кружилась.

"Глупец, ты убил ее! Ты не должен был ее убивать. Посмотри, что стало с ее платьем".

Нет, не буду об этом думать. Сейчас не время страдать. Позже я признаюсь во всем Лестату, но только не теперь.

Надо было продолжать рассказ. Постепенно я справился с волнением и перестал запинаться.

– Где-то здесь спрятана старая гостевая книга со сломанным пером, служившим вместо ручки. В ней можно прочесть множество отзывов тех, кто приезжал, уезжал, снова возвращался... Они до сих пор возвращаются. Это пламя пока не погасло.

Лестат кивнул и слабо улыбнулся, словно остался доволен услышанным. Потом вновь взглянул на портрет Вирджинии Ли.

У меня вдруг возникло какое-то странное ощущение. Неужели портрет в самом деле изменился? Мне вдруг показалось, будто прелестные голубые глаза смотрят прямо на меня. Но впредь она ни за что для меня не оживет. Конечно, это исключено. Всю жизнь леди Вирджиния Ли славилась добродетелью и благородством. Что общего может быть у нее со мною теперешним?

Я поспешил вернуться к своему маленькому повествованию:

– В последнее время этот дом стал мне особенно дорог, как и все мои смертные родственники. Больше всех тетушка Куин. Но есть и другие. Они не должны узнать, во что я превратился.

Лестат обратил на меня пристальный, испытующий взгляд и как будто размышлял над услышанным.

– Твое сознание настроено столь же тонко, как скрипка, – задумчиво произнес он. – Тебе действительно нравится, что на Рождество и Пасху под крышей твоего родного дома собирается множество чужаков?

– Это весело, – признался я. – Обилие света, оживление, лестницы гудят от топота ног, в воздухе звенят голоса. Иногда гости жалуются: то овсянка жидкая, то соус комковат, и в былые дни мою бабушку, Милочку, такие заявления расстраивали до слез, а дедушка – Папашка, как мы все его звали, – уединялся в кухне и грохал кулаком по столу. Но в большинстве своем гости, как правило, довольны приемом...

Время от времени здесь бывает одиноко, тоскливо и мрачно, хотя люстры сияют неизменно ярко. Наверное, после смерти бабушки и дедушки та часть жизни ушла вместе с ними, а моя глубокая депрессия каким-то образом захватила и Блэквуд-Мэнор. Тем не менее я не смог покинуть особняк и никогда не сделаю это по собственной воле.

Лестат закивал в знак понимания. Он смотрел на меня таким же внимательным, оценивающим взглядом, каким смотрел на него я.

До чего же он все-таки привлекателен! Светлые волосы, очень густые и длинные, изящно завиваются у ворота сюртука, а такими огромными пытливыми, по-настоящему фиалковыми глазами могут похвастать не многие. Легкая разница между ними не играет ровным счетом никакой роли. Загорелая кожа безупречна. Что он увидел во мне, не знаю. Но я не переставал им восхищаться.

– Знаешь, ты можешь осмотреть дом. – Я все еще не пришел в себя от сознания того, что Лестат проявил ко мне интерес, поэтому говорил взволнованно и сбивчиво. – Обойди комнаты. В них живут привидения. Иногда их видят даже туристы.

– И это не отпугивает гостей? – спросил он с любопытством.

– Наоборот, они радуются возможности посетить особняк с привидениями. Им это нравится. Они видят даже то, чего нет, и сами просят, чтобы их оставили в комнате одних, в надежде на встречу с призраком.

Лестат беззвучно расхохотался.

– То они слышат колокольчики, которые вовсе не звенят, – продолжал я, улыбаясь ему в ответ, – то чувствуют запах кофе, хотя никто кофе не варит, или вдруг заявляют, что в воздухе ощущается аромат необыкновенных духов. Конечно, были и такие, кто действительно испытывал страх. Несколько постояльцев, поселившихся на условиях пансиона, моментально съехали, узнав о репутации особняка, но в целом мрачная слава Блэквуд-Мэнор только способствовала процветанию бизнеса. Ну и, разумеется, кое-кто действительно видел привидения.

– А ты? Ты ведь их тоже видишь?

– Да, – кивнул я. – Большинство привидений – слабые создания, чуть менее прозрачные, чем пар, но есть и исключения... – Я замялся, на секунду растерявшись, опасаясь, что мои слова могут вызвать какое-то жуткое видение. Однако страстное желание полностью довериться Лестату заставило меня продолжить: – Да, из ряда вон выходящие исключения...

Я умолк.

– Расскажи о них, – сказал Лестат. – У тебя ведь, кажется, наверху есть комната? Спокойное место, где можно поговорить. Однако я ощущаю еще чье-то присутствие в доме.

Он бросил взгляд в сторону холла.

– Да, тетушка Куин сейчас в спальне, в задней половине, – пояснил я. – Позволь мне навестить ее сейчас. Это займет не более минуты.

Лестат снова оживился.

– Какое любопытное имя – тетушка Куин. Звучит божественно по-южному, как мне кажется. Ты познакомишь меня с ней?

– Конечно, – ответил я, ни секунды не сомневаясь. – Ее имя Лоррейн Маккуин, но все вокруг называют ее мисс Куин, или тетушка Куин.

Мы вышли в холл вместе, и он снова залюбовался изогнутой лестницей.

Я провел гостя мимо нее. Ботинки громко чеканили шаг по мраморным плиткам.

Наконец мы подошли к открытой двери.

Моя любимая тетушка была там, в своей комнате, и, как всегда, великолепно выглядела, была чем-то занята и ничуть не расстроена тем, что ей помешали.

Она сидела за мраморным столиком, стоявшим справа от трюмо, и, похоже, пребывала в отличном настроении. Ближайший торшер и лампы под вычурными абажурами на трюмо создавали в спальне причудливое освещение. На мраморной столешнице в беспорядке лежали десятки камей, и тетушка рассматривала их в лупу на длинной костяной ручке.

Она казалась ужасно хрупкой в своем стеганом атласном белом халатике с застегнутым пряжкой поясом вокруг тонюсенькой талии, с белым шелковым шарфом на шее, концы которого прятались под лацканами халатика. Поверх шарфа красовалось любимое ожерелье тетушки из бриллиантов и жемчуга. Мягкие седые волосы естественными волнами обрамляли лицо, а маленькие глазки восторженно сияли, разглядывая камеи. Под столом, где полы халата расходились, виднелись украшенные блестками розовые туфельки на высоченных каблуках – совсем небезопасных для ее возраста. Мне захотелось предостеречь тетушку. Ходить на таких шпильках – дело рискованное.

Ей удивительно подходило имя: тетушка Куин[6], и в душе я всегда гордился, что с самого моего рождения она неизменно была для меня ангелом-хранителем. Я не боялся, что она догадается о неестественной сущности Лестата – его загорелая кожа вводила в заблуждение любого. Хотя невероятная красота могла, конечно, вызвать подозрение. Как бы то ни было, я в этот момент ощущал себя на вершине счастья.

Я постарался взглянуть на комнату глазами Лестата и увидел прелестную спальню с кроватью под балдахином в дальнем левом углу. Ее только недавно переделали, украсив фестонами из розового атласа и косичками более темного тона. Поверх аккуратно расправленного (что случалось не всегда) покрывала громоздились горы подушек и декоративных подушечек. Дамастовая обивка дивана и многочисленных кресел совпадала по цвету с балдахином над кроватью.

Жасмин, наша верная экономка, сидела в тени, шелковистая темная кожа и тонкие черты лица придавали ей особенную красоту, вполне сравнимую с тетушкиной. Она выглядела очень строгой в красном облегающем платье, на высоких каблуках и с ниткой жемчуга вокруг шеи. Кажется, это я подарил ей ожерелье.

Коротко поприветствовав меня взмахом руки, она вернулась к своему занятию – наведению порядка на ночном столике, уставленном мелкими вещицами, а когда тетушка Куин, подняв глаза, воскликнула взволнованно: "Квинн!", Жасмин прервала работу и направилась к выходу.

В тот момент, когда она проскальзывала мимо нас с Лестатом, мне вдруг нестерпимо захотелось обнять ее. В последний раз мы виделись несколько ночей тому назад. Но я испугался, а затем подумал: "Нет, я буду обнимать свою верную спутницу, сколько захочу, ничего не боясь, ведь я только что насытился и тело мое наполнено теплом". На меня нахлынуло всепоглощающее чувство радости, что я не проклят. Я почувствовал любовь и великодушие и, шагнув назад, поймал Жасмин в объятия.

Мы остановились в тени холла.

Она была прекрасно сложена, с молочно-шоколадной кожей, карими глазами и чрезвычайно густыми волосами, обесцвеченными до желтоватого оттенка, которые она коротко подстригала, отчего голова казалась совершенно круглой.

– А, вот и мой молодой хозяин. – Жасмин тоже обняла меня. – Мой таинственный молодой хозяин. – Она прижала меня к своему бюсту и опустила голову мне на грудь. – Мой непоседливый малыш, которого я почти не вижу.

– Ты моя подружка навеки, – прошептал я, целуя ее в макушку.

В столь тесном соседстве кровь жертвы сослужила мне хорошую службу. А кроме того, я был полон надежд и потому слегка не в себе.

– Входи же, Квинн, – позвала меня тетушка.

Жасмин мягко подтолкнула меня к спальне, а сама направилась к задней двери.

– Да ты, как я вижу, не один, а с другом! – приветливо воскликнула тетушка, когда я появился на пороге с Лестатом.

В ее комнате было теплее, чем в остальной части дома.

Голос у тетушки Куин если и не был молодым, то, во всяком случае, не выдавал ее истинного возраста, и говорила она с четкой дикцией командира.

– Я так рада, что у тебя появилась компания. К тому же такой превосходный молодой человек, – заметила она, мило, чуть иронично улыбаясь Лестату. – Подойдите поближе, чтобы я могла вас рассмотреть. Выйдите на свет.

– А вы, моя милая леди, прекрасны, как мечта.

Для выразительности Лестат произнес эти слова с чуть усиленным французским акцентом и, склонившись через мраморный столик с камеями, поцеловал тетушке Куин руку.

Несомненно, несмотря на возраст, она и была мечтой: хорошенькое личико, не слишком худое, чуть удлиненное, тонкие губы, подкрашенные розовой помадой, и глаза, окруженные тонкой сеточкой морщинок, но не утратившие яркой голубизны. Бриллианты и жемчуга на ее груди, равно как и дорогие бриллиантовые кольца на длинных пальцах, ошеломляли своей красотой.

Казалось, драгоценности составляли часть ее силы и достоинства, а возраст лишь давал преимущество и увеличивал присущую ей женственность.

– Подойди сюда, малыш, – велела она мне.

Я подошел к тетушке и наклонился, подставляя щеку для поцелуя. Это вошло у нас в привычку, с тех пор как я дорос до шести футов четырех дюймов. Она частенько брала мою голову руками и, поддразнивая, отказывалась отпустить. Но на этот раз она так не сделала – видимо, ее внимание было значительной степени поглощено обаятельным гостем, с улыбкой стоявшим возле столика.

– Ах, какой чудесный на вас сюртук, – сказала она, обращаясь к Лестату. – Настоящий сюртук с расклешенными полами. Где вы такой сшили? И пуговицы идеально к нему подходят. Позвольте мне получше их разглядеть. Вы, наверное, уже догадались, что я буквально помешана на камеях. А в последние годы вообще ни о чем другом не думаю.

Лестат подошел к столику, а я ретировался, уступая ему место. Меня вдруг охватил страх, довольно сильный, что тетушка может интуитивно о чем-то догадаться, но уже в следующую минуту я понял, что Лестат полностью владеет ситуацией.

Разве другой вампир, мой Создатель, когда-то точно так же не околдовал тетушку Куин? Так какого черта я испугался?

Пока она разглядывала пуговицы, отметив, что на каждой из них изображена одна из девяти греческих муз, Лестат смотрел на нее сверху вниз и лучезарно улыбался, словно и правда был очарован. Я еще больше полюбил его за это, ибо тетушка Куин была для меня самым дорогим человеком на свете. И теперь, когда эти двое оказались вместе, я испытывал невыразимую радость.

– Я рок-музыкант, мадам, – сообщил тетушке Лестат. – Сами знаете, в наши дни рокер может рядиться во что угодно, даже в широкополый сюртук, если пожелает, вот я и потакаю всем своим прихотям. Я склонен к театральности, и эта черта во мне неистребима. А в тех случаях, когда есть возможность проявить собственную эксцентричность, я становлюсь совершенно неуправляемым и сметаю все препятствия на своем пути. Знаете, моя любовь к антиквариату превратилась в самую настоящую манию.

– О, это великолепная страсть, – откликнулась тетушка, явно наслаждаясь его обществом.

Лестат тем временем отошел в тень и снова присоединился ко мне.

– Как вы оба красивы, мои мальчики! – восхищенно выдохнула тетушка и вновь обратилась к Лестату. – Вы ведь знаете, мать Квинна певица, хотя в каком именно жанре, я даже не могу точно сказать.

Для Лестата это было новостью, и он, бросив на меня любопытный взгляд, хитровато улыбнулся.

– Она поет в стиле кантри, – поспешил я пояснить. – И обладает сильным голосом. Ее зовут Пэтси Блэквуд.

– То, что она поет, очень отдаленно напоминает стиль кантри, – заметила тетушка с легким неодобрением. – Впрочем, сама Пэтси, кажется, называет это "кантри-поп". Однако у нее хороший голос, а иногда получаются неплохие стихи. Особенно удачны печальные баллады в кельтском стиле, хотя сама она этого не сознает. Ее так и тянет на минорные песенки блугрэсс[7], и если бы она прислушивалась к себе и пела то, что действительно любит, а не то, что, как ей кажется, следует петь, то, возможно, добилась бы настоящей славы, о которой так мечтает.

Тетушка Куин вздохнула.

Я поразился не столько мудрости ее слов, сколько их, так сказать, нелояльности: раньше она никогда не критиковала своих родственников. Видимо, под пристальным взглядом Лестата в ее душе что-то всколыхнулось. Не исключено, что он прибег к магии, и теперь тетушка откровенно высказывала свои самые тайные мысли.

– Молодой человек. – Она вновь перевела взгляд на гостя. – Отныне и навеки я ваша тетушка Куин. Но как величать вас?

– Лестат, мадам, – ответил он, сделав ударение на последнем слоге. – Я тоже не очень знаменит, а в последнее время вообще перестал петь, разве что только для себя, когда гоняю как сумасшедший на своем черном "порше" или с головокружительной скоростью несусь на мотоцикле. Вот тогда я превращаюсь в самого настоящего Паваротти...

– О, вы ни в коем случае не должны превышать скорость! – неожиданно серьезно объявила тетушка Куин. – Именно так я потеряла своего мужа, Джона Маккуина. У нас только что появился новый "бугатти". Вы ведь знаете марку "бугатти"? – (Лестат кивнул.) – Муж чрезвычайно гордился этой чудесной спортивной машиной. И вот однажды в безоблачный летний день мы неслись по шоссе вдоль Тихого океана, со скрипом тормозя на поворотах, – хотели скорее попасть на калифорнийское побережье. Внезапно Джон потерял управление и вылетел из машины прямо через лобовое стекло. Он умер на месте. А когда я очнулась, то увидела, что лежу в нескольких дюймах от края скалы, которая обрывалась прямо в море, и ко мне бегут люди.

– Ужасно, – тоже очень серьезно заметил Лестат. – Это было давно?

– Ну конечно, очень давно, когда я была настолько глупа, чтобы допустить такое. После я так и не вышла во второй раз замуж. Мы, Блэквуды, никогда не заключаем повторные браки. А Джон Маккуин оставил мне целое состояние – хоть какое-то утешение. Я больше не встретила такого, как он, полного страсти и множества счастливых заблуждений. Признаюсь, не особенно и старалась. – Она покачала головой, словно сожалея о прошлом. – Ох, что-то мы заговорили о мрачном. Он похоронен в склепе Блэквудов на кладбище в Метэри. У нас там большая усыпальница, похожая на часовню. Скоро и я займу там свое место.

– О господи, только не это! – прошептал я, не на шутку испугавшись.

– А ты пока помолчи, – велела мне тетушка. – Лестат, мой дорогой, расскажите мне о своей одежде, о своих столь странных и смелых пристрастиях. Мне очень импонирует ваш вкус. Представляю, как вы несетесь на мотоцикле в своем великолепном сюртуке. Картина довольно забавная, должна признаться.

– Знаете, мадам, мое увлечение сценой и жажда завладеть микрофоном давно в прошлом, но от причудливых нарядов я ни за что не откажусь. – Лестат тихо рассмеялся. – Не в силах отказаться. Я пленник капризной моды, но сегодня, как видите, одет довольно просто, хотя мог бы нацепить ворох кружев и бриллиантовые запонки. А еще я завидую Квинну за то, что он носит такую щегольскую кожаную куртку. Наверное, меня можно было бы назвать готом[8]. – Он взглянул на меня так непринужденно, словно мы были обычными людьми. – Кажется, так теперь называют щеголей, предпочитающих наряжаться по моде прошлого?

– Кажется, так, – кивнул я, пытаясь говорить в том же тоне.

Эта маленькая речь Лестата заставила тетушку Куин расхохотаться. Она сразу позабыла о Джоне Маккуине, который действительно умер давным-давно и уже успел кануть в легенду, и вернулась к расспросам:

– Какое необычное имя – Лестат... Оно что-нибудь означает?

– Если память меня не подводит, абсолютно ничего, мадам. А сейчас смысла в нем еще меньше, чем в прежние времена. Имя составлено из начальных букв имен шести моих старших братьев. С годами во мне развилась не злобная, но отчаянная ненависть как к братьям, так и к их именам.

И снова тетушка Куин рассмеялась, покоренная своим собеседником.

– Седьмой сын, – удивленно произнесла она. – Это дарует определенную власть, которую я глубоко уважаю. Вы наделены красноречием. Мне кажется, вы станете отличным другом и поддержкой Квинну.

– К этому и стремлюсь – стать для него хорошим другом, – не замедлил откликнуться Лестат. – Боюсь, однако, что злоупотребляю вашим гостеприимством.

– Даже не думайте, – отмахнулась тетушка. – Вы всегда желанный гость в нашем доме. Вы мне нравитесь. Да, нравитесь. Ну а ты, Квинн? Где ты успел побывать?

– Да много где, – ответил я. – Брожу повсюду, как Пэтси... А точнее... не знаю, что и сказать.

– Ты привез мне камею? – спросила тетушка. – Это наш с ним обычай, Лестат, – пояснила она гостю. – С тех пор, как ты, Тарквиний Блэквуд, побывал в этой комнате в последний раз, прошла целая неделя. Я хочу получить свою камею. Наверняка она лежит у тебя в кармане. Нет, так просто ты отсюда не уйдешь.

– Ты знаешь, чуть не забыл, – покаялся я (и на то были причины!), нашаривая в кармане куртки небольшой сверточек в мягкой бумаге, который сунул туда несколько ночей тому назад. – Это чудесная камея на раковине. Я привез ее из Нью-Йорка.

Я развернул сверток и положил перед тетушкой камею, которой предстояло стать одной из самых крупных в ее коллекции. Образ, вырезанный из белого слоя раковины на темно-розовом фоне. Идеальный овал камеи был заключен в изысканную рифленую рамочку из 24-каратного золота.

– Медуза! – Тетушка была явно довольна. Она сразу узнала женский профиль по диким змеям вместо волос и крыльям за спиной. – Такая большая и так мастерски вырезана.

– Выглядит поистине ужасающе, – заметил я. – Лучшая Медуза из всех, что я видел. Обрати внимание на высоту крыла и на оранжевую вставку, его окаймляющую. Я хотел привезти камею раньше, но, к сожалению, не смог.

– Тут нечего печалиться, дорогой мой, – сказала она. – Не тревожься, если не всегда удается навестить меня. Похоже, я неподвластна времени. Сейчас ты здесь, ты вспомнил обо мне – это самое главное. – Она с любопытством взглянула на Лестата. – Вам ведь известна история Медузы?

Лестат замялся. Ему, несомненно, хотелось послушать тетушку, а не говорить самому. Очарованный, он смотрел на нее едва ли не с обожанием и буквально светился от удовольствия, а она отвечала ему сияющей улыбкой.

– Когда-то она слыла красавицей, но потом превратилась в чудовище. – Тетушка Куин не скрывала, что разговор доставляет ей наслаждение. – При одном только взгляде на ее лицо человек превращался в камень. Персей, однако, смог ее одолеть, потому что смотрел не на Медузу, а на ее отражение в своем щите. Как только он отрубил ей голову, на землю упали капли крови и из них родился крылатый конь Пегас.

– А потом этой головой Афина украсила свой щит, – негромко добавил Лестат.

– Вы абсолютно правы, – подтвердила тетушка Куин.

– Магический талисман против зла, – так же тихо произнес Лестат. – Вот чем она стала, лишившись головы. Не менее чудесным кажется мне превращение красавицы в чудовище, а чудовища – в талисман.

– Да, вы опять абсолютно правы, – подтвердила тетушка Куин. – Магический талисман против зла, – повторила она – Подойди-ка сюда, Квинн, помоги мне снять эти тяжелые бриллианты и принеси золотую цепочку. Я хочу повесить Медузу на шею.

Мне не составило труда выполнить ее просьбы. Подойдя к трюмо, я снял с тетушкиной шеи бриллиантовое ожерелье, чмокнул ее в щеку и спрятал драгоценность в обтянутую кожей шкатулку, где она обычно хранилась. Шкатулка всегда стояла на трюмо справа. Золотые цепочки лежали в другой коробочке, в верхнем ящике трюмо, каждая в отдельном пластиковом пакетике.

Я выбрал сверкающую прочную цепочку из 24-каратного золота – именно такая лучше всего подходила, – протащил ее сквозь ушко, прикрепленное к камее, затем надел украшение тетушке на шею и защелкнул замочек.

Снова быстро чмокнув ее пару раз, такую душистую и напудренную, словно сделанную из чистейшего сахара, я обошел трюмо и вновь оказался с ней лицом к лицу. Камея идеально смотрелась на фоне складок шелкового шарфа, выглядела богато и внушительно и шла тетушке гораздо больше, чем кричащие бриллианты.

– Должен признать, – заметил я, глядя на свое последнее приобретение, – это удачный подарок. Медуза изображена не хорошенькой девушкой с крыльями и змеями вместо волос, а злобным существом, каким и была на самом деле. Редкий сюжет.

– Да, – согласился Лестат, – и оттого особенно чарующий.

– Вы так думаете? – Тетушка Куин обратила взор на Лестата. – Вы удивительный молодой человек. Такая необычная манера произносить слова – медленно и задумчиво, и такой низкий тембр голоса. Мне это нравится. Квинн был книжным червем и пачками проглатывал книги по мифологии, как только научился читать, – заметьте, это произошло довольно рано. Но вот откуда вы знаете мифологию? А я уверена, что вы ее знаток. Как и знаток камей, если судить по вашему сюртуку.

– Знания приходят и уходят, – чуть расстроенно тряхнув головой, ответил Лестат. – Я впитываю их, а потом теряю, и иногда никак не могу вспомнить того, что вроде бы должен помнить. Я прихожу в уныние, но тут знания возвращаются, или я получаю их из другого источника.

Поразительно, как быстро эти двое нашли общий язык. А потом сердце вновь кольнуло воспоминание о Создателе, как он, наводя на меня ужас и отвращение, сидел в этой самой комнате и так же легко и непринужденно беседовал с тетушкой Куин. Предметом разговора тогда тоже служили камеи. Камеи... снова камеи. Но сейчас здесь находился Лестат, а не мой Создатель, омерзительное существо. В эти минуты под крышей этого дома оказался мой герой.

– Значит, вы любите книги? – спросила тетушка Куин.

Я вновь прислушался к их беседе.

– О да, – ответил Лестат. – Иногда только книги и заставляют меня продолжать существование на этом свете.

– Стыдно говорить такое в ваши годы! – рассмеялась тетушка.

– Разве? – удивился Лестат. – Но ведь отчаяние может посетить в любом возрасте. Или вы с этим не согласны? И молодые подвержены ему особенно, – откровенно признался он. – А что касается книг, они дают одно: позволяют надеяться, что под обложкой скрывается целый новый мир и если ты туда попадешь, то будешь спасен.

– Ну да, я тоже так думаю, правда, – почти весело отозвалась тетушка. – Так на самом деле и должно быть в жизни. Иногда именно это и случается. Представьте, каждый новый человек – отдельная вселенная. Полагаете, это допустимо? Вы умны и прозорливы.