40

В комнатах висели клубы голубого сигаретного дыма. Я рассматривал лица, будто через объектив камеры. Все они были красивы. И все несовершенны. Голоса слились в бессмысленный оглушительный гул, мысли из стольких голов превратились в хаос. Я потерял чувство равновесия. Мне хотелось убежать, но я не позволил себе смалодушничать.

Запах еды был отвратительный, запах спиртного показался мне до странности резким и чужим, словно я за всю жизнь не выпил ни рюмки. Я продирался сквозь толпу, с удовольствием вдыхая лишь один запах – аромат крови, источавшийся из каждого дюйма плоти.

Я увидел невесту в разукрашенной беседке. Невероятно худенькая – в чем только душа держалась. Хорошенькая. Белое свадебное платье с длинными кружевными рукавами. Невеста курила сигарету, держа ее в левой руке. Увидев меня, она энергично закивала, словно мы были с ней знакомы, и я прочел в ее мыслях приглашение – но что ей от меня понадобилось?

Я не мог отвести от нее глаз, продираясь сквозь толпу гостей. Она продела свободную руку мне под локоть, и я уловил аромат ее крови, так и бурлившей жизнью под оливковой кожей.

Невеста затянула меня в большую спальню и заперла дверь на замок. Ее большие черные глаза глядели на меня умоляюще. Размазанная тушь. Капризно надутый красный ротик.

"Ты видел его, этого ублюдка, – она кипела от злости и сыпала проклятиями. – В день свадьбы он так поступает со мной! – Ее лицо исказилось от ярости. Девушка рванула на мне смокинг и потянула к кровати. Ее черные волосы выбивались из прически с бриллиантовыми заколками. – Ну, давай, сделаем все быстро, пусть только попробует взломать дверь, черт бы его побрал, эту свинью".

Я обхватил ее подбородок правой рукой и повернул к себе. Наклонился и поцеловал невесту в губы. Что для меня значил этот поцелуй? Я уже ничего не чувствовал, кроме аромата крови. Наклонился к ее горлу, впился в него зубами изо всех сил, и артерия лопнула, залив кровью свадебное платье, – из нее хлестал самый настоящий фонтан. Девушка, задыхаясь, охнула. Я накрыл ранку ртом, проклиная себя, свою неловкость, жажду, невезение. Я все пил и пил, не отрываясь. Она безвольно обмякла, словно в экстазе, пока я впитывал череду банальных безвинных картин, где не было ни зла, ни коварства, ни угрозы, ни знаний, ни боли.

А я все продолжал глотать соленую кровь. Я стал рабом этой крови, слившись с ней в одно целое. Ничего, кроме крови, мне не было нужно. Правда, мне хотелось, чтобы она все-таки не умерла, чтобы на ее белом платье, таком чудесном белом платье, не было крови.

Ее сердце перестало биться – словно задули свечу или спичку. И оживить его было невозможно. Я держал невесту в руках, я тряс ее. Вернись. Произошла ошибка. Ужасная ошибка. Я снова принялся пить, как глупец, пока не выпил все до последней капли. Я съежился. Застонал. В ней не осталось жизни, не осталось ни капли крови. Я тряс ее как куклу. Сломанную свадебную куклу. Она была совершенно мертвая! Испорченная прическа, в которой сияли бриллианты.

Кто-то вцепился мне в волосы и отшвырнул так, что я ударился о стену. Удар оказался настолько сильным, что я на секунду ослеп и лишился чувств, а потом в мигающем свете разглядел, как мертвая невеста соскальзывает с кровати на пол, и кровь на ее платье, прелестном кружевном платье, прелестном белом кружевном платье, расшитом блестящим жемчугом, волосы выбились из бриллиантовых заколок, хорошенькое личико, не выражавшее больше ни злобы, ни ненависти.

От невесты меня оттащила Петрония. Она выволокла меня на террасу и снова швырнула о стену. На этот раз я почувствовал, что из разбитого затылка потекла кровь. Я еще не пришел в себя от болевого шока, а она перебросила меня через перила. Я начал падать вниз, летел к морю и чувствовал, что умираю. Я был наполнен невинной кровью и умирал. Я рыдал и умирал, а невеста, бедная невеста, она была мертва, я бросил ее, залитую собственной кровью, – бессмысленная, ужасная трагедия.

Я снова оказался в палаццо, и Петрония опять принялась бить меня, проклиная нас обоих за то, что подарила мне бессмертие.

"Идиот, ты убил ее. Идиот, она была всего лишь шлюшкой, и ты ее за это убил! Среди толпы убийц ты выбрал ее. Она была всего лишь шлюшкой. Придурок".

Снова, и снова на меня обрушивались удары – сначала по лицу, потом по ребрам. Было очень больно, но боль – это еще не смерть. Я растянулся на полу.

"Остановите ее! – ревел старик. – Остановите, остановите!"

"Я привожу тебя поохотиться на свадьбу, где полно убийц, а ты убиваешь невесту! – кипела Петрония. Она пнула меня в лицо. Я перекатился на спину. Она пнула меня в пах. – Тупица, бездарь, недоучка, идиот, неумеха!"

Старик не переставал реветь:

"Пусть она прекратит!"

"А кровь на ее платье! Как тебе это удалось! Дурак, идиот, тупица! Где, по-твоему, ты находишься? И вообще, кто ты такой?"

В конце концов, Арион оттащил ее прочь.

"Это мы виноваты, – сказал он. – Оставили его без присмотра. Он слишком молод. Нам следовало быть рядом".

Петрония уткнулась в грудь Ариона и по-настоящему разрыдалась.

Старик тоже начал всхлипывать.

А я лежал на полу и мечтал о смерти.

Господи, как я мог дойти до этого? Как могли мои чувства так меня подвести? Как моя жадность сумела вывести меня на эту опасную тропу? И я теперь оказался в полной тьме, куда не проникает ни паника, ни волнение. Господи, какая мука. И все же я цеплялся за остатки того, что я есть. Я цеплялся за все то, чем являюсь.

А где-то очень далеко мои родные меня искали. Наверняка. И при этом, наверное, говорили:

"Он угодил к аллигаторам. Бедный Квинн. Его больше нет".

И меня действительно больше не было.

41

До восхода Арион отвел меня в подвал под домом и показал склеп, в котором мне предстояло спать. А еще он просто объяснил, что солнце может уничтожить меня, ведь я еще так молод, но, даже когда я достигну преклонного возраста, такого как у него, я все равно на солнечном свете буду терять силы и отключаться. Арион также сообщил мне, что огонь может означать для меня смерть. Но ничто другое не способно меня убить.

Мне показалось, будто я все понял, что, разумеется, было неразумным с моей стороны. Арион также сказал, что раны, которые нанесла мне разъяренная Петрония, заживут в течение дня, потому что они не очень серьезные для такого сильного создания, как я. Еще он пообещал, что придет за мной после захода солнца, добавив, что я должен его ждать.

"Не бойся тесного ящика, дитя мое, – сказал он. – Сделай его своим пристанищем. И не бойся своих снов. Теперь ты бессмертен, и все твои способности только усилились. Прими это и радуйся".

Я улегся в склеп, терзаясь невыразимым ужасом, но тут ничего нельзя было изменить, и, когда надо мной закрылась гранитная крышка, я, тихо поплакав, очень скоро отключился.

И мне приснился сон о Пэтси. Она пахла как сладкая вата. И губы ее были как яблоко из сладкой ваты. Мне приснилось, что я совсем маленький, сидел у нее на коленях, но она столкнула меня, и через мгновение я превратился во взрослого и убил ее. Я пил ее кровь. По вкусу совсем как кленовый сироп. Ее болезни и подлость не могли меня заразить. Я попытался проснуться. Мне снилось, что я снова и снова пытаюсь проснуться, и один раз мне это удалось – по крайней мере, так мне приснилось – я проснулся, держа в руках ее тело. Кукла Барби. Я сбросил ее в зеленые воды болота и, глядя, как она тонет, испытывал ужас. Но она была мертва и вскоре скрылась под водой, и тогда на поверхности выступила кровь. Слишком поздно было спасать. Пока, Пэтси. Смех Ревекки. "Смерть за мою смерть".

Когда я в следующий раз открыл глаза, то увидел над собой Ариона. Солнце только что село, небо было все еще красным, и склеп наполнился золотистым светом. Арион обрадовался, что я в сознании, и повел меня по лестнице на террасу. Звезды, плывущие по фиолетовому небу. Облака, подсвеченные золотом. Это было великолепно.

"Некоторые Охотники за Кровью не просыпаются до тех пор, пока небо не потемнеет, – сказал он, – и они никогда не видят этой спокойной красоты. Я вижу, ты затеняешь глаза, но этот свет для тебя безвреден".

Мне действительно не резало глаза, и я с трудом осознал новую для себя реальность, что больше никогда не увижу дневной свет.

Арион все прочел по моему лицу и сказал:

"Ни на что не оглядывайся. Сейчас я отведу тебя на охоту. Ты мой ученик на этот вечер".

"Значит, я разочаровал ее, и она больше никогда не захочет иметь со мной дела?" – спросил я.

"Напротив, – он искренне рассмеялся. – Ей не терпится тебя увидеть. Но, так уж случилось, наставник из нее никудышный. Поэтому я сказал ей "нет", я сам тебя выведу. Так что сейчас мы отправимся на охоту по кафе и клубам Неаполя".

В этот вечер он был одет не по-праздничному – черная шелковая рубашка с расстегнутым воротом, отлично сшитый пиджак из бордового шелка и брюки из легкой ткани.

Он отвел меня в комнату, где смертный юноша уже ждал, чтобы помочь мне подобрать похожую одежду, что я и сделал поспешно. Я еще раз поблагодарил парнишку за его доброту.

"Будь у меня хоть какие-то деньги, я бы отдал тебе", – сказал я.

Он улыбнулся, а я похлопал его по плечу.

А потом мы с Арионом отправились по кафе и барам – для новых уроков.

Мы вращались среди разных людей, снова и снова насыщаясь парой глотков, пока я вполне не освоил этот метод, а потом подобрали двух "идеальных убийц" и насытились сполна на темной улочке в старой части Неаполя. Тела мы оставили – Арион сказал, что в таком месте это не имеет значения, но в следующий раз, при других обстоятельствах, от тел обязательно нужно будет избавиться. А так он перерезал горло обоим, чтобы со стороны показалось, будто они истекли кровью до смерти.

"Процветать не убивая, – сказал он, – это и есть самое главное. Если ты сможешь жить, не принося смерть, то ты все выдержишь. Но время от времени потребность убить будет становиться непреодолимой – тогда действуй так, как я тебя научил".

Все это время я чувствовал невероятный душевный подъем, а вид элегантного Ариона постоянно приводил меня в восторг. Я подражал его грации. Я хотел, чтобы он служил мне образцом во всем. В какой-то степени он до сих пор служит мне образцом для подражания. Он двигался по-кошачьи, разговаривал приглушенным тоном, неизменно вызывая во мне уважение.

Он был настолько черен, что при ночном освещении кафе и баров его кожа отливала синевой, а в глубоко посаженных глазах с желтоватыми белками поблескивали крошечные коричневые и зеленые искорки. У него были белоснежные зубы и маленькие для такого лица губы, на которых иногда играла раскрепощающая улыбка.

В конце концов, после того как мы поохотились даже больше, наверное, чем требовалось, мы уселись в каком-то тихом кафе, где он мог поговорить со мной, дать советы, и эта беседа привела меня в такой же восторг, как наша охота.

Но как только я немного успокоился, как только зажал в руке чашку с кофе, который не мог, да и не хотел пить, я впал в состояние шока, и меня начало немилосердно трясти. Я даже испугался, что сейчас расплачусь.

Арион положил ладонь на мою руку, затем отнял ее, поцеловал свои пальцы и снова опустил ладонь мне на руку. Потом он отстранился.

"Постарайся понять как можно лучше, каким даром ты теперь обладаешь, – сказал он. – Первые годы не вздумай отречься от него. Слишком многие погибают таким образом. Разумеется, ты презираешь Петронию за то, что она сделала с тобой, – все это естественно и правильно. Когда она выпила твою кровь до последней капли, когда почти убила тебя, перед тобой возник образ тех, кто уже отправился в рай. И ты отвернулся".

"Откуда ты знаешь?" – спросил я.

"В то время я еще мог читать твои мысли. Теперь это не так. Мы обменялись слишком большим количеством крови. То же самое и с Петронией. Не позволяй ей одурачить себя. Она беспощадно умна, непредсказуема и очень несчастна. Но если это и стоит чего-то, то знай – она тебя любит и больше не способна проникнуть в твои мысли".

"А она всегда остается для тебя женщиной? Ты когда-нибудь видишь в ней мужчину?"

Арион рассмеялся.

"Она с самого начала решила быть со мной женщиной. Когда она выходила на арену много веков тому назад, она была женщиной. Те, кто сражались с ней, удивлялись ее мускулатуре и выносливости. Но они считали ее женщиной. Она постоянно меняется. По сути, она и то и другое. Но нам сейчас не нужно ее обсуждать. Поговорим о тебе".

"А что обо мне говорить? – сказал я. – Разве я стремился, чтобы так все вышло? Нет. И все же я виню себя за то, что случилось. Я отвернулся от своих родных в том видении рая, ты прав, но теперь ответь, даже если этот ответ окажется для меня мучительным, – то, что я видел, было реальным?"

"Я не могу тебе сказать, – ответил Арион, изящно пожав плечами. – Не знаю. Я знаю только то, что ты видел. То же самое происходит с моими жертвами. Они часто видят свет рая, и те, кого они когда-то любили, манят их к себе, и тогда они покидают мои объятия, в виде духа, а у меня на руках остается труп".

Ответ потряс меня. Я надолго затих, а потом взял в руки чашку с кофе, но тут же поставил ее на стол. Кафе было полупустым. А на улице шумела толпа прохожих. Напротив располагался ночной клуб. Из-под неоновой вывески гремела музыка. Мне стало любопытно, прогуливался ли я по этой улице, когда был жив. Но так и не вспомнил. Хотя мы с Нэ-шем бродили по Неаполю. Вполне возможно, побывали и здесь. А теперь, как мне еще раз увидеть Нэша? Как вообще вернуться домой?

"Позволь еще раз подчеркнуть самое важное, – сказал Арион. – Постарайся уцелеть в первые годы. Многим это не удается. Слишком часто таких, как мы, подстерегает опасность. Тут легко впасть в отчаяние. Легко возненавидеть самого себя. Легко убедить себя, будто мир больше тебе не принадлежит, тогда как на самом деле это далеко не так. Он весь твой, как и ход времени тоже твой. Ты теперь просто должен жить".

"И сколько нам отведено времени?" – поинтересовался я.

Ариона удивил мой вопрос.

"Вечность, – ответил он, еще раз пожав плечами. – Для нас не существует продолжительности жизни. Когда я поделился с тобой своей кровью, я постарался скрыть от тебя свою жизнь, но все равно ты увидел место моего рождения. Ты сразу понял, что это Афины. Ты узнал Акрополь. В первую же секунду узнал. Ты видел храм Афины во всем его великолепии. Я не смог скрыть от тебя блеска того времени и афинский закат – такой суровый, такой горячий, такой безжалостный и чудесный. Ты впитал это знание от меня. Теперь ты знаешь, как долго я живу, как долго хожу по земле, как мы говорим, сколько веков я скитаюсь".

"Что же питает тебя? Что поддерживает? Наверняка не Петрония со стариком".

"Не суди так скоропалительно, – мягко ответил он. – Пройдет много времени, и однажды ночью – если выживешь – ты рассмеешься, когда вспомнишь, что задавал мне этот вопрос. Кроме того, я люблю Петронию, и мне удается ею управлять. Ты, наверное, удивляешься, почему я не остановил ее, когда она взялась за тебя, почему не воспользовался своим авторитетом, чтобы не позволить ей тебя испортить? Потому что я видел: она собирается подарить тебе бессмертие – ты должен это понять".

Он помолчал и, едва заметно улыбнувшись, снова тронул мою руку своей рукой, оказавшейся теплой.

"Были ли другие причины? Честно, не знаю, – продолжил он. – Возможно, в глубине души я затаил желание видеть, как ты изменишься. Ты такой восхитительный. Такой молодой. Такой прекрасный во всем. И если не считать одного-единственного исключения – Манфреда – то прошло много веков с тех пор, как она в последний раз исполнила Темный Ритуал, как некоторые из нас его называют. Прошли столетия. А у Петронии есть теория, что это желание растет в нас постепенно и в конце концов ему нужно давать выход, вот она и приводит в нашу среду какого-нибудь смертного и превращает его в Охотника за Кровью".

"Но девушки, которые меня готовили к обряду, и юноша... они говорили так, будто до меня были и другие".

"Она играет с другими, а затем уничтожает. А слуги, что они знают? Им говорят, что это послушник, которого нужно подготовить к великим дарам, а потом сообщают, что он не выдержал испытания. Вот и все. Что касается уцелевшей девушки, то насчет нее я ничего не знаю. Она невежественная и жадная. Но в юноше есть какая-то искра. Возможно, Петрония сделает его одним из нас".

"А со мной все было сделано как надо?" – спросил я.

"Да, конечно, все как надо, – ответил он так, словно я оскорбил его своим вопросом, – может, только она чуть перестаралась с проклятиями и пинками, но главное было сделано хорошо. Я лично проследил, хотя у меня и есть, что добавить".

Он поиграл кофейной чашкой, словно ему нравилось смотреть, как в ней плещется кофе и вдыхать аромат. Жидкость в чашке была темной, густой и неприятной для меня. Потом он снова заговорил.

"Конечно, я за тобой наблюдаю, – сказал он. – Когда насыщаешься от злодея, ты должен радоваться, а не сторониться зла. Тебе выпадает шанс стать таким же злодеем, как тот, которого ты убиваешь. Проследи за злом своей жертвы, пока опустошаешь ее душу. Пусть это станет твоим приключением, путешествием в те преступления, которые ты сам никогда бы не совершил. А когда все закончено, верни себе свою душу вместе с новым знанием, и ты вновь чист".

"Я ощущаю все что угодно, но только не чистоту", – ответил я.

"Тогда почувствуй себя всесильным, – сказал Арион, – ни одна болезнь не может тебя затронуть. И возраст тоже тебя не возьмет. Любая твоя рана затянется. Срежешь волосы – они за ночь снова отрастут. Ты будешь всегда выглядеть как сейчас, мой Христос с картины Караваджо. Запомни, для тебя страшны только огонь и солнце".

Я внимательно ловил каждое слово.

"Любой ценой избегай огня, – продолжил Арион, – иначе твоя кровь загорится, и ты испытаешь ужасные муки. Может быть, потом ты и выживешь, но выздоровление будет проходить медленно, в течение нескольких веков. Что касается солнца – один яркий день не способен убить меня. Но для тебя в первые годы и солнце, и огонь могут быть смертельны. Не поддавайся желанию умереть. Оно унесло слишком много жизней тех молодых, что отличались горячностью и чувствительностью".

Я улыбнулся, понимая, что он имеет в виду под "чувствительностью".

"Тебе совсем не обязательно подыскивать каждый день для себя какой-то склеп, – добавил Арион. – Ты взял силу и у меня, и у Петронии, и даже кровь старика пошла тебе на пользу. Обычная комната, запертая на замок и зашторенная от солнца, укромный уголок – этого вполне будет достаточно, но со временем тебе следует подобрать убежище, куда бы ты мог скрыться, место, принадлежащее только тебе, где тебя никто не найдет. И запомни, что теперь ты в десять раз сильнее любого смертного".

"В десять раз", – удивился я.

"Ну да, – подтвердил он. – Когда ты обнял хорошенькую невесту, то сломал ей шею в последние секунды, а сам даже не осознал. То же самое произошло с убийцей в темном переулке. Ты перебил ему хребет одним движением. Придется тебе учиться быть осторожным".

"В общем, погряз в убийствах", – сказал я, глядя на свои руки. Я знал, что больше никогда не увижу Мону. Такая сильная ведьма, вроде нее, сразу бы увидела, что я весь в крови.

"Теперь ты питаешься кровью смертных, – сказал Арион в своей обычной изящной манере. – Такова твоя природа. Охотники за Кровью ходят по земле с незапамятных времен, или и того раньше. Существуют старые мифы, некоторые из них даже записаны, что некогда средь нас жили родители, от которых нам и досталась древняя кровь. Все, что с ними происходило, случалось и с нами, и поэтому они навсегда должны остаться в неприкосновенности. Впрочем, я дам тебе почитать книги, где записаны эти легенды..."

Арион замолчал, оглядывая кафе. Мне стало любопытно, что же он видит. Лично я видел кровь в каждом лице. И слышал кровь в каждом голосе. Усилием воли я мог прочесть мысли любого посетителя. Арион продолжил:

"Достаточно сказать, что Мать очнулась от своей тысячелетней дремы и в бешенстве уничтожила многих своих детей. Передвигалась она наугад, и я благодарю богов, что она пропустила нас. Я бы не смог противостоять ее силе, ибо она обладала Мысленным даром – то есть способностью уничтожать усилием воли, и Огненным даром – иначе говоря, способностью поджигать усилием воли, и она сжигала тех Охотников за Кровью, которых находила, а находила она немало – целые сотни. Наконец она сама была уничтожена, и священное ядро – изначальная кровь, от которой мы все родились, – перешло к другой, иначе мы все бы усохли, как цветы на мертвой лиане. Но корень сохранился до сих пор".

"А тот, кому досталось ядро или корень, он очень старый?"

"Это женщина, – ответил Арион, – и она такая же древняя, такая же старая, как была Мать. У нее нет ни малейшего желания править, она стремится только хранить корень и жить дальше, наблюдая за ходом времени, вдали от мира и его волнений. С таким возрастом, как у нее, проходит зависимость от крови. Ей больше не нужно ее пить".

"А когда эта независимость придет ко мне?" – спросил я.

Арион тихо рассмеялся.

"Через несколько тысяч лет, – ответил он. – Хотя благодаря той крови, что я тебе дал, ты много ночей сможешь обходиться лишь парой глотков или вообще без крови. Ты будешь мучиться, но не ослабеешь настолько, чтобы умереть. В этом весь трюк, запомни. Не допускай такой слабости, чтобы не было сил охотиться. Никогда так не делай. Пообещай мне".

"Тебе не все равно, что со мной будет?"

"Конечно, нет, – ответил он, – иначе меня бы здесь с тобою не было. Я ведь дал тебе свою кровь, разве нет? – Он засмеялся, но по-доброму. – Ты даже не представляешь, какой это подарок, моя кровь. Я живу очень-очень долго. Говоря языком наших собратьев, я Дитя Тысячелетий, и моя кровь считается слишком насыщенной для молодых и глупых, но я считаю тебя умным, поэтому подарил тебе свою кровь. Будь ее достоин".

"Чего ты теперь ждешь от меня? Я знаю, что должен убивать тех, кто творит зло, а других не трогать, и что насыщаться парой глотков нужно изящно, украдкой, но чего еще ты ожидаешь?"

"Ничего, правда, – сказал он. – Ступай куда хочешь и делай что хочешь. Чем себя занять, как жить дальше – все это ты должен решить сам".

"А как ты поступил в свое время?" – поинтересовался я.

"О, ты просишь меня вернуться в далекое прошлое. Для меня Мастер и Создатель существовали в одном лице – это был великий литератор, автор греческих трагедий, творивший до и во времена Эсхила. Он был скитальцем, прежде чем осел в Афинах и принялся писать для театра. Во время странствий по Индии он купил меня у хозяина, которого я почти не помню. Тот держал меня для своей постели, правда, дал мне образование, чтобы я днем работал в его библиотеке, а потом продал за высокую цену афинянину, который привез меня к себе домой в Афины в качестве писца и постельного раба. Мне понравилась новая жизнь. Мир сцены восхитил меня. Мы много работали над декорациями, репетировали с хором и с одним-единственным актером, которого Феспид[34] впервые вывел на сцену древнего театра.

Мой Мастер написал десятки пьес, среди них комедии, трагедии, сатиры. Он создавал оды во славу атлетов-победителей и длинные эпические поэмы. Были у него и лирические стихи, которые он писал для собственного удовольствия. Всякий раз он будил меня среди ночи, чтобы я засел за переписку или просто послушал. "Просыпайся, Арион, просыпайся, ты не поверишь, что я сочинил!" – обычно говорил он, растолкав меня и сунув в руку чашку с водой. Ты знаешь, что размер и ритм были для греков в те времена очень важны. Он мастерски справлялся и с тем и с другим. Я не переставал удивляться его уму.

Он сочинял произведения к каждому празднику, каждому состязанию, по каждому удобному поводу, при этом не переставая трудиться над всеми деталями представления, вплоть до процессии, продолжавшей спектакль, или раскрашивания масок, которые надевали актеры. Это была его жизнь. То есть та жизнь, которой он жил, когда мы не путешествовали.

Он с радостью отправлялся в другие греческие колонии, где тоже работал в театре. Именно здесь, в Италии, он встретился с колдуньей, наделившей его Силой. Мы жили тогда в этрусском городе, который позже превратился в Помпеи, и хозяин готовил для греков театральное представление во время праздника Диониса.

До сих пор помню ту ночь, когда он вернулся домой и поначалу даже не хотел обращать на меня внимания, а потом подошел ко мне и, действуя неловко, начал пить у меня кровь, и, когда уже казалось, что я вот-вот умру, когда я был уверен, что мне не выжить, он дал мне свою Кровь, терзаясь отчаянием, рыдая и умоляя понять его: он, мол, не знал, что с ним приключилось.

Так мы с ним стали вдвоем новообращенными. Мы были вместе Детьми Крови. Он сжег свои пьесы, все до одной, сказав, что все его произведения ничего не стоят. Он больше не принадлежал человечеству. До конца своего существования он искал ведьм и колдуний – все надеялся, что они найдут способ избавить его от Злой Крови. И он погиб прямо у меня на глазах, сжег самого себя, едва прожив после той ночи двадцать пять лет. И я остался один, ожесточенный сирота.

Но я всегда отличался находчивостью и не стремился к смерти, так что она никогда не являлась для меня соблазном. Я был свидетелем того, как Греция пала перед Римом. И еще много веков спустя пьесы моего Мастера продавались в книжных лавках и на рынках. Я был свидетелем того, как сокровенные стихи Мастера изучали и читали вслух юноши-римляне, а затем я был свидетелем подъема христианства и потери тысяч произведений – поэзия, драма, даже пьесы Эсхила, Софокла и Еврипида – все было потеряно – и история, и письма – а с ними исчезло и имя моего Мастера, сохранилось лишь несколько драгоценных работ, тогда как я знал их так много.

Я доволен. Я до сих пор не утратил своей находчивости. Я имею дело с бриллиантами и жемчугами. Благодаря мысленному дару я богат. Я никого не обманываю. Я умен даже больше, чем нужно. Я не расстаюсь с Петронией. Мне нравится компания Манфреда. Мы с ним играем в шахматы и карты, беседуем и бродим вместе по улицам Неаполя. Отлично помню ту ночь, когда она притащила его сюда, ругаясь, что вынуждена выполнить уговор.

Петрония и Манфред познакомились здесь, в Неаполе, и у нее появилась новая причуда – навещать болото, где он жил, и прятаться там в одном укромном месте. Оно казалось ей очень подходящим: в том уголке дикой природы она могла охотиться на бродяг, пьяниц и игроков Нового Орлеана и всех южных земель. Позже он выстроил для нее домик и роскошную усыпальницу, по ее собственному вкусу, и Петрония любила удаляться туда, если ей случалось рассердиться на меня или вдруг ее тянуло на что-то новенькое, – тогда она покидала Италию, где все дела были переделаны сотни раз.

Прошло какое-то время, и ей пришлось пообещать Манфреду, что она подарит ему Кровь (он уже знал, кто она такая), в конце концов она была вынуждена сдержать свое слово, или я велел ей сдержать слово, так она и сделала – привела Манфреда сюда, а те, кого он любил, подумали, что он погиб на болоте. То же самое теперь будет и с тобой. Твои родные решат, что ты умер на болоте. Разве не так?"

Я ничего не ответил.

Через какое-то время я сказал:

"Спасибо за все, что ты мне рассказал, за все, чему научил. Я очень тебе благодарен, даже не могу выразить насколько. Можно я задам еще один вопрос?"

"Конечно можно. Задавай". – Он улыбнулся.

"Ты прожил более двух тысяч лет, вернее, без малого три", – сказал я.

Он помолчал, потом кивнул.

"Что ты дал миру взамен за это долголетие?" – спросил я.

Он внимательно посмотрел на меня. Его лицо стало задумчивым, не теряя обычной теплоты и сердечности. А затем он мягко сказал:

"Ничего".

"Почему?" – удивился я.

"А что я должен был дать?" – спросил он.

"Не знаю, – сказал я. – Мне кажется, я схожу с ума. Мне кажется, что раз я обречен жить вечно, то должен что-то отдать взамен".

"Но мы не часть этого мира, разве ты не понимаешь?"

"Да, – со вздохом ответил я. – Слишком хорошо понимаю".

"Не мучай себя. Подумай хорошенько. Подумай. У тебя есть время, все время, которое только существует".

Я чуть было снова не расплакался, но подавил душившие меня слезы.

"Позволь теперь мне спросить, – сказал он. – Когда ты был жив, тебе хотелось что-то отдать за то, что ты живешь?"

"Да, – ответил я, – хотелось".

"Понятно. Выходит, ты такой же, как мой старый Мастер с его поэзией. Но ты не должен следовать его примеру! Представь себе, Квинн, сколько всего я видел. А еще предстоит столько разных дел. Интересных дел".

"Ты так думаешь?" – спросил я.

"Я это знаю, – ответил он. – Пойдем, пора возвращаться в палаццо. Нас ждет Петрония".

"Это утешает", – не без иронии заметил я.

Когда мы встали, чтобы покинуть кафе, я на секунду задержался и взглянул на себя внимательно в зеркальную стену. Даже на мой теперешний нечеловеческий взгляд, я выглядел вполне по-людски. Никто в кафе на нас особо не пялился, если не считать случайную пару хорошеньких девиц, которые зашли, выпили по чашке эспрессо и ушли. Вполне по-людски. Да. Я остался доволен. Чрезвычайно доволен.

42

Когда мы вернулись в палаццо обычным способом, пешком, молодая служанка, у которой от страха зуб на зуб не попадал, сообщила, что Петрония хочет меня видеть и сейчас она в своей гардеробной.