38

Я очнулся средь бела дня. Оказалось, что я лежу на мягкой кровати посреди террасы и вокруг меня везде цветы. Вдоль всей балюстрады стояла герань в горшках, а за ней бело-розовые олеандры, и мне вдруг показалось сквозь дурноту и туман, что вдалеке, справа, виднеется гора, по форме в точности как Везувий. Я поднялся, мучимый тошнотой и болью, кое-как доковылял до перил и посмотрел вниз: там вдалеке я увидел черепичные крыши города и убедился, что этим способом убежать не удастся.

Слева проходила извилистая дорога, по которой неслись машины, казавшиеся с такого расстояния крошечными жучками. Итальянское побережье, во всей своей изломанности и великолепии, а за дорогой тихо шумело море. Солнце, стоявшее высоко в небе, ослепляло и обжигало меня, и от него некуда было скрыться на этой террасе.

Что касается дома, то он оставался для меня закрытым. Я увидел лишь темно-зеленые запертые двери, не дававшие возможности сделать хоть какие-то предположения. Я снова повалился на кровать, и глаза мои против воли закрылись.

"Ты должен убежать отсюда. Должен каким-то образом спуститься со склона. Спрыгнуть вниз и удрать по крышам", – промелькнуло у меня в воспаленном мозгу. То, что это существо, Петрония, вознамерилось меня убить, я не сомневался.

На меня вновь накатила дурнота – жаркая, черная, полная отчаяния. Во мне все еще бродило зелье, которое я не мог побороть.

Прошло какое-то время, и я увидел на фоне голубого неба смутные очертания женщины, услышал, как она тихо и быстро что-то говорила по-итальянски, а потом почувствовал резкий укол в руку. Я разглядел, как она ловко управлялась со шприцем с иглой, и хотел запротестовать, но не смог. В следующий момент она уже брила мне лицо маленькой электробритвой, которая, как шумный зверек, бегала по верхней губе и подбородку.

Женщина разговаривала со своей подругой на итальянском, и, хотя я немного знал этот язык, удалось разобрать лишь, что она жалуется. Наконец она отошла в сторону, и я ее разглядел: молодая, черноволосая, с характерным разрезом глаз – типичная итальянка.

"Почему ты, хотелось бы мне знать? – обратилась она ко мне с сильным акцентом. – Почему не я после стольких лет? Я все служу ей и служу, а она приводит тут кого-то и велит мне подготовить его. Я всего лишь рабыня".

"Помоги мне выбраться отсюда, – попросил я, – и я сделаю тебя богатой".

Девушка расхохоталась.

"Ты даже не хочешь этого, а оно все равно тебе перепадает! – насмешливо сказала она. – И почему? Потому что у нее такая прихоть. – Она говорила без злобы, но упрямо. – Все делает только по прихоти. Приходит. Уходит. Живет то в одном палаццо, то в другом". – Девушка отложила шприц. Я услышал, как звякнул металл. Теперь в руке у нее оказались длинные ножницы, и она отрезала у меня локон волос.

"Что ты мне вколола? – спросил я. – Зачем побрила? Где Петрония?"

Она расхохоталась, ей вторила вторая молодая женщина, подошедшая ко мне с другой стороны. Эта тоже была стройная, модная итальянка с хорошеньким личиком, под стать той, что сейчас меня стригла. Она загородила собою солнце, так что ее тень падала на меня.

"Нам бы следовало тебя убить, – сказала эта новенькая, – чтобы ей ничего не досталось. А мы сказали бы, что ты умер".

Обе громко расхохотались своей шутке.

"Почему вы желаете мне зла?" – спросил я.

"Потому что вместо нас она выбрала тебя! – ответила та, что делала мне укол. Она разозлилась, но голоса не повысила. – Дазнаешь ли ты, сколько мы ждали? Она водит нас за нос с самого нашего детства. И вечно у нее находятся отговорки – разве что, когда разозлится, ей не нужны никакие отговорки и, Боже упаси, тогда попасться ей на глаза!" – Она принялась расчесывать мои волосы. – Ну, насколько я вижу, ты готов".

"Не бойся, – сказала вторая. Она возвышалась надо мной со сложенными на груди руками. Холодное выражение лица. Красивые губы скривились в презрительной усмешке. – Мы тебе не причиним зла. Она бы все равно узнала. И тогда уж точно поубивала бы нас".

"Вы говорите о Петронии?"

"Ты ничего не знаешь, – сказала та, что расчесывала мне волосы. – Она просто играет с тобой, а потом все равно убьет, как всех остальных".

Я чувствовал, как по жилам разливается лекарство, или мне это только казалось? Я мучился от жары, от дурных предчувствий, пребывая ни в забытьи, ни в сознании.

"Даже не пытайся подняться", – сказала женщина с расческой, но я попытался и оттолкнул ее от себя.

Она упала, пробормотав что-то по-итальянски. Кажется, она выругалась.

"Надеюсь, она будет тебя пытать!" – сказала итальянка.

Я лежал на спине и представлял, как подползу к балюстраде. Мне сразу следовало бы спрыгнуть вниз, пусть даже здесь и было высоко. Я глупо поступил, что не попытался этого сделать. Веки мои закрылись. До меня все еще доносились их голоса, вульгарный жестокий смех. Я возненавидел обеих.

"Послушайте, – сказал я. – Помогите мне добраться до перил, я сам перемахну через них. Позже скажете, что я спрыгнул. Скорее всего, я умру, и вы тогда порадуетесь, что освободились от меня, совсем, как... совсем как..." – Я не мог заставить язык повернуться. Я даже не был уверен, удалось ли мне произнести то, что, как мне казалось, произнес.

Я медленно терял сознание и уже не видел ничего вокруг.

Кровать начала куда-то перемещаться, и вначале я подумал, что это мне кажется из-за головокружения, но потом я услышал скрип колесиков. Наступила блаженная прохлада, с меня начали срывать одежду, а потом погрузили мое тело в теплую воду.

Какое блаженство, подумал я. Меня купали, смывая пот и жар, но я больше не слышал голосов молодых женщин.

"Послушай меня", – произнес чей-то голос прямо у меня над ухом.

Я попытался открыть глаза. В первую секунду увидел потолок, украшенный живописью – огромное синее небо с летающими по нему богами и богинями: Вакх на колеснице в окружении сатиров, несущих венки и побеги зеленого плюща, а за ними шествуют менады, вечные спутницы этого бога, в разорванных одеждах, со спутанными волосами.

Потом я разглядел юношу, который меня купал. Это был один из тех необычайно красивых молодых итальянцев, у которых густая вьющаяся черная шевелюра, мускулистые руки и широкая грудь.

"Я с тобой говорю, – сказал он с сильным акцентом. – Ты меня понимаешь?"

"Вода очень приятная", – попытался сказать я, но не уверен, что мне это удалось.

"Ты меня понимаешь?" – повторил он свой вопрос.

Я попытался кивнуть, но голова упиралась в край ванны, поэтому сказал: "да".

"Она подвергнет тебя испытаниям, – сказал он, продолжая свое дело. Он зачерпывал воду ладонями и выливал на меня. – Если не пройдешь проверку, она тебя убьет. Так происходит всегда с теми, кто не оправдывает ее ожиданий. Ты ничего не добьешься, если начнешь ей сопротивляться. Запомни мои слова".

"Помоги мне убраться отсюда", – сказал я.

"Не могу".

"Я тебя награжу, – стараясь говорить как можно четче, произнес я. – У меня много денег. Ты веришь?"

Он выпучил глаза и покачал головой.

"А это не важно, даже если и верю, – ответил он. – Она бы все равно меня отыскала, где бы мы с тобой ни скрылись, и никакая твоя награда уже бы не помогла. Мне от нее никогда не скрыться. Моей жизни пришел конец в тот вечер, когда она увидела, как я обслуживаю столики в одном венецианском кафе. – Он горестно хохотнул. – Как я теперь жалею, что подал ей тогда бокал вина, тот дурацкий бокал вина".

"Должен же быть какой-то выход, – сказал я. – Она ведь не Всевышний, эта особа". – Я снова начал терять сознание. Я боролся, чтобы не отключиться. Вспомнил звезды вокруг себя, ночную прохладу. Кем была эта женщина? Каким таким чудовищем?

"Да, не Всевышний, – он горестно улыбнулся. – Просто всесильная и очень жестокая".

"Что ей от меня надо?" – спросил я.

"Постарайся выдержать ее испытания, – ответил он. – Постарайся, чтобы она осталась довольна. Иначе ты умрешь. Она всегда так поступает с теми, кто ее подводит. Она отдает их нам, а мы избавляем мир от трупов, и за это нам позволяется жить дальше. Таково наше существование. Можешь себе представить, какое место нам уготовано в аду? А ты, если веришь в Бога, воспользуйся этим временем, чтобы помолиться".

Я не мог больше говорить.

Юноша поднял мои руки, одну за другой, и выбрил подмышки. Странный ритуал, я никак не мог понять, зачем кому-то понадобилось делать это со мной, а затем он прошелся бритвой по моему лицу с большой тщательностью.

"Не знаю, что это значит, – тихо сказал он, – но она приказала нам, чтобы с тобой мы обращались очень осторожно. – Он печально покачал головой. – Может быть, это пустяки, а может быть, и важно. Станет ясно только со временем".

Кажется, я опустил ладонь на его руку и слегка похлопал, стараясь утешить юношу – уж очень сильно он опечалился.

Все это время вода в ванне была теплой и нестоялой, а потом юноша прошептал мне на ухо, что он сейчас отвезет меня в такое место, где я приду в себя от лекарств, которые в меня вкололи, но все равно я не должен шуметь.

Я заснул.

Очнувшись, я понял, что один. Стояла звенящая тишина. Я лежал на диване, окруженный золочеными прутьями.

"Как этот мой приятель любит золото, – прошептал я, – впрочем, я сам его всегда любил".

Через секунду до меня дошло, что я нахожусь в красивой круглой клетке, дверь которой была надежно заперта на замок, а на мне не было ни ботинок, ни даже сандалий, чтобы пнуть ее как следует, кулак же здесь был бесполезен.

Что касается одежды, то я был одет только в черные брюки. Никакой рубашки.

Клетка стояла посреди огромного мраморного зала, именно такие залы встречаются в выстроенных на склонах гор палаццо, огромные квадратные окна в пол открывались на длинную террасу, как и должно быть, и там, за окнами, закат окрасил небо в великолепные золотистые и красноватые тона, солнце уже садилось в море, отбрасывая на его поверхность фиолетовое мерцание.

Я сидел на диване, следя, как окна наполняются светом первых звезд, а комната погружается в темноту, отчего все краски вокруг смягчились.

В той клетке, в которой я сидел пленником, было столько декадентской испорченности, что я возненавидел ее всей душой, хотя в то же время она меня как-то успокаивала, ибо я понимал, что в чудовищной игре с Петронией у меня может быть шанс выстоять. Именно на это намекал тот юноша, что купал меня. По крайней мере, я сделал такой вывод из его слов.

Медленно зажглись лампы, расставленные вдоль стен, и осветили фрески, в какой-то степени копировавшие фрески Помпеи – прямоугольные картины, обрамленные красным, изображавшие различных богинь в танце, спиной к зрителям.

И когда все эти лампы наполнили зал золотистым светом, в него вошла не гордая заносчивая Петрония, как я ожидал, а два не менее странных создания.

Один был чернокожий мужчина, настолько чернокожий, что казалось, будто сделан он из отполированного оникса, и хотя он находился в самом дальнем конце мраморного зала, на большом расстоянии от меня, я сумел разглядеть золотые сережки у него в ушах.

У него были очень тонкие черты лица и желтые глаза. Курчавые коротко постриженные волосы слегка походили на мои.

Второй человек был для меня загадкой. Он казался старым: тяжелые челюсти, лысеющие виски, седая голова, но в остальном – без изъяна, словно был создан не из плоти и крови, а из воска. Внешние уголки глаз слегка были скошены книзу, словно глаза собирались соскользнуть с лица, а выступающий вперед подбородок придавал ему решительный вид.

Этот старик кого-то мне напоминал, только я никак не мог вспомнить, кого именно.

Ни тот ни другой не выглядели как живые люди, и во мне укрепилась уверенность, что они ими и не были.

Я припомнил звезды, которые видел вчера ночью, поднявшись в небо, и с ужасом осознал: сейчас я лишусь всего, что мне дорого, и я почти не в силах этому помешать. Испытания, битва, поединок, что бы там ни было – это всего лишь проформа.

Я онемел от страха и попытался привести мысли в порядок. Мне оставалось надеяться только на то, что придется страдать.

Мужчины приблизились, но я не был их целью. Правда, они бросили на меня взгляд, но уселись за столом в центре зала, где принялись играть в шахматы, перебрасываясь фразами. Я видел их профили, то есть седовласый старик с восковыми челюстями сидел спиной к окну, а чернокожий мог любоваться усыпанным звездами небом.

Оба эти существа были безукоризненно одеты, словно собрались на прием: черные смокинги, брюки, лакированные туфли. Но вместо рубашек с черными галстуками на них были белые свитера-водолазки из какой-то очень блестящей ткани. Вскоре они уже смеялись и шутили друг с другом, но говорили по-итальянски, поэтому я не мог следить за разговором. Когда мне все это порядком надоело, я подал голос.

"Так что, никто из вас не желает просветить меня, почему я под замком? – спросил я. – Или вы думаете, я по собственной воле засел в эту клетку?"

Мне ответил старик, еще больше выпятив подбородок.

"Ты сам знаешь, что натворил, раз оказался здесь, – произнес он на чистом английском. – Чем ты насолил Петронии? Она бы не привела тебя сюда, будь ты добродетелен. И нечего тут заявлять, будто ни в чем не виноват".

"Вот именно, ни в чем, – сказал я. – Она притащила меня сюда, повинуясь собственному капризу. Меня следует освободить".

"Клянусь, я устал от ее игр", – обращаясь к старику, произнес чернокожий. Голос его звучал приятно и весомо – так говорят люди, привыкшие к власти.

"Да брось ты, тебе нравится все это не меньше, чем мне, – прогудел старик. – Зачем тогда бы ты сейчас сюда пришел? Ты ведь знал, что она притащила этого парня".

"Я прошу только об одном – отпустите меня, – резко сказал я. – Я не могу натравить на вас власти, потому как не знаю, кто вы, а что касается Петронии, все мои попытки в прошлом обнарркить ее или арестовать ни к чему не привели. Думаю, и в дальнейшем ни к чему не приведут. Я даже не стану пытаться. Все, что я прошу, – дать мне свободу!"

Чернокожий поднялся с кресла и подошел ко мне. Он был повыше старика. Я не покинул дивана, чтобы сравнить его рост со своим. Он протянул руку сквозь прутья и опустил прохладную ладонь мне на голову, заглянув в глаза.

"Ты никому не причинил вреда, – пробормотал он тихо, словно прочел это в моих мыслях. – А она тащит тебя через полмира, чтобы устроить здесь кровавое развлечение. – Он вздохнул. – Зачем эта жестокость, Петрония, почему всегда только жестокость? Почему, моя прекрасная ученица? Когда ты изменишься?"

"Так вы отпустите меня?" – спросил я, глядя на него. Выглядел он превосходно – доброе лицо, тонкие черты.

"Я не могу этого сделать, дитя мое, – спокойно ответил он. – И очень об этом сожалею, но думаю, твоя судьба решена. Я лишь попытаюсь укоротить твои страдания".

"Почему моя жизнь так мало для вас значит? – спросил я. – В моем мире жизнь каждого человека драгоценна. Почему для вас это не так?"

К этому времени к клетке приблизился и старик, он подошел легкой пружинистой походкой, что никак не вязалось с его возрастом, и тоже принялся внимательно меня разглядывать сквозь решетку.

"Нет, ты не безвинная душа, нечего тут перед нами прикидываться, – фыркнул он. – Под твоей личиной скрывается злодей. Иначе она не посадила бы тебя сюда. Я ее слишком хорошо знаю".

"Недостаточно хорошо, – возразил чернокожий. – Она делает то, что хочет, и никак не может угомониться".

Я уставился на старика.

"Старик, – вслух произнес я, и тут меня осенило. – Старик, – повторил я. – Это ты. Манфред Блэквуд, вот ты кто".

"А ты кто такой, что так дерзко называешь меня в глаза по имени?" – снисходительно поинтересовался он.

Я рассмеялся. Во мне вновь забродило лекарство. Возможно, это было мое спасение.

"Если бы не Джулиен Мэйфейр и твой собственный маскарад, я приходился бы тебе прапраправнуком или кем-то в этом роде. Я Тарквиний Блэквуд – вот кто я такой. Она забрала меня из Хижины Отшельника, того самого дома, который ты для нее построил, а я заново отделал. Блэквуд-Мэнор теперь в моих руках. Твоя внучка Лоррейн до сих пор жива. Она будет меня оплакивать и рвать на себе волосы из-за моего исчезновения с фермы Блэквуд. Разве Петрония не рассказала тебе, что затевает?"

Старик пришел в ярость. Попытался раскачать прутья решетки, но не смог. Тогда он начал срывать замок. Старик был совсем дряхлый, челюсть у него дрожала, глаза слезились.

"Чудовищно!" – ревел он.

Чернокожий попытался его успокоить.

"Позволь мне заняться этим делом, – сказал он. – Будем соблюдать старшинство".

"Разве ты не понимаешь, что она задумала? – кричал старик, охваченный дрожью. Когда он смотрел на меня, в его глазах горел огонь. – Кто рассказал тебе про Джулиена?" – призвал он меня к ответу, словно теперь это имело значение.

"Сам Джулиен и рассказал. У меня способность видеть духов, – ответил я. – Но разве это важно? Выпусти меня отсюда. Я нужен твоей внучке Лоррейн. Я нужен ферме Блэквуд. Я нужен своей родне".

Внезапно появилась Петрония. Одетая в черную бархатную тунику и штаны, с поясом, украшенным камеями, она пересекла широким шагом длинный зал и подошла к нам, бросив на ходу:

"Что это за собрание у клетки?"

Манфред попытался схватить ее за горло, но она легко отбросила его, так что он пролетел несколько ярдов по мраморному полу и врезался в стену, ударившись о нее затылком, – обычный смертный сразу бы умер на месте, но старик лишь зарычал.

"Не смей меня допрашивать", – прошипела Петрония.

Чернокожий, оставаясь по-прежнему невозмутимым, мягким движением обнял ее за шею. Он был выше Петронии на несколько дюймов. Вероятно, он был с меня ростом. Он положил ее голову себе на плечо, и я увидел, что ее рука дрожит, но она позволила ему это сделать, и тогда он прошептал ей:

"Петрония, дорогая моя, почему, ну почему всегда только одна ярость?"

Он держал ее в объятиях, и она не сопротивлялась, а старик тем временем собрался с силами и снова подошел к ним – разъяренный, беспомощный, трясущий головой.

"Родная моя, – рыдал старик, – все твои обещания ничего не стоят, наше с тобой родство тоже бесполезно..."

"Оставь меня в покое, глупец, – сказала Петрония, повернув к нему голову. – Я в десять раз перевыполнила все свои обеты. Я подарила тебе бессмертие! И помимо всего прочего несметные богатства. Какого черта тебе еще надо? Этот парень ничего для тебя не значит. Обычная сентиментальность, вроде тех фотографий, которые ты хранишь, чтобы любоваться своей драгоценной Вирджинией Ли, сыном Уильямом и дочерью Камиллой, словно эти люди для тебя живы, а не превратились давным-давно в прах".

Старик захлюпал, а потом заговорил, не переставая рыдать:

"Останови ее, Арион, – взмолился он. – Не позволяй ей продолжать. Останови ее".

"Несчастный старик, – сказала Петрония. – Остался стариком навсегда. Ничто не смогло вернуть тебе молодость. Я презираю тебя".

"И поэтому ты решила так со мной поступить?" – поинтересовался я. Было бы мудрее, наверное, промолчать, но раз все это происходило в присутствии Ариона, чернокожего, я должен был попытаться что-то сделать, иначе я бы умер, терзаясь сожалениями.

Петрония взглянула на меня и, словно видя впервые, улыбнулась. При этом она, как всегда, выглядела серьезной и прелестной. Арион все еще не разжал своих объятий, продолжая гладить ее пышные волосы. Было очень приятно смотреть, как Арион ее обнимает. Она прижалась к нему грудью, а он, казалось, обожал ее.

"Разве ты не хочешь жить вечно, Квинн?" – спросила она меня.

Мягко выскользнув из объятий Ариона, Петрония извлекла из-под черной бархатной туники золотую цепочку, на конце которой болтался ключ, им она и открыла мою золотую клетку.

Как только дверца распахнулась, она вцепилась самым подлым образом мне в левую руку, сдернула меня с дивана и, вытащив наружу, изо всей силы ударила о клетку. Меня сковала боль.

Арион оставался поблизости, не сводя с меня глаз, а старик стоял поодаль. Он вынул из кармана небольшую картинку и жалостливо на нее уставился, шепча себе что-то под нос как безумный. Я подумал, что, наверное, это портрет Вирджинии Ли.

"Ты готов сразиться за бессмертие?" – спросила меня Петрония.

"Вовсе нет, ни в малейшей степени, – ответил я, – тем более с такой громилой, вроде тебя".

"Вот как ты меня называешь? – насмешливо переспросила она. – Выходит, я громила! И это после того, как твой призрак забросал меня осколками?"

"Он защищал меня как мог. Ты прокралась в особняк. Ты хотела причинить мне зло".

"А почему его здесь нет?" – поинтересовалась Петрония.

"Потому что он не может здесь появиться. Ты это знаешь, – ответил я. – Я тебе не соперник в драке. Я видел, что ты сделала с Манфредом секунду назад. Ты затеяла со мной нечестную игру. Ты всегда играла нечестно".

"Упрямец", – улыбнувшись, на этот раз жестоко сказала Петрония и покачала головой.

Арион потянулся ко мне и взял мою голову обеими руками. Я почувствовал на своих щеках мягкие гладкие пальцы.

"Почему бы тебе его не отпустить? – поинтересовался он. – Юноша ни в чем не провинился".

"Но он лучший из всех", – ответила Петрония.

"Значит, ты действительно решила сделать это, – сказал Арион, отступая назад, – а не просто убить его?"

"Да, я решилась, – кивнула Петрония, – если сочту, что он подходит, если он окажется сильным".

Но прежде чем я успел запротестовать, прежде чем я успел высмеять ее, облить презрением или попросить о чем-то, прежде чем мне что-либо пришло в голову, она подхватила меня и отшвырнула к дальней стене, как только что проделала то же самое с Манфредом. Удар пришелся на голову, он был чудовищный, и я подумал, что смерть совсем близко.

В то же время я разъярился и, упав на пол, сразу вскочил и бросился на нее, но промахнулся и рухнул на колени.

Я услышал ее жестокий смех. Я услышал плач Манфреда. Но куда подевался Арион? Подняв глаза, я мельком увидел, что оба мужчины сидят за столом. А где Петрония?

Она вцепилась мне в плечо и, рывком подняв, сильно ударила по лицу, после чего снова швырнула на пол. Я растянулся во весь рост. Было бесполезно даже пытаться оказать сопротивление. Я старался сдержать свое слово. Не доставлять ей удовольствие, отражая удары. Но я не выдержал. Снова попытался подняться.

Я ничего не смыслил в драках. Вернее сказать, знал лишь то, что можно узнать, наблюдая за боксерами по телевизору. А в данной ситуации я никак не мог применить эти знания, к тому же у меня никогда не было практики.

Но поднимаясь с пола на этот раз, я увидел Петронию прямо перед собой, и мне показалось разумным попытаться напасть на нее снизу, что я и сделал – обхватил ее под коленями и перекинул через себя.

Мужчины рассмеялись, глядя на все это, что я счел за несчастье. Мне бы было предпочтительнее услышать возгласы одобрения. Развернувшись, я упал на нее сверху, прежде чем она успела подняться, и постарался вдавить большие пальцы ей в глазницы. Петрония обхватила мое горло обеими руками и разъяренно сбросила с себя на пол, а потом поволокла на балкон, где зажала обе кисти моих рук в одной руке, перекинула через белые перила и поинтересовалась, не хочу ли я упасть и разбиться насмерть.

Я видел огни машин далеко внизу на извилистой дороге. Я видел бурлящий океан, бьющийся о скалы чуть дальше. Я ничего ей не ответил. Я был как в тумане. А еще я думал, что обречен. Я знал, что у Манфреда нет возможности остановить ее. И наверное, Ариону тоже не хватило бы силы это сделать.

От того, что я перекинул ее через себя, я лишь сделал себе хуже.

В следующую секунду она вытянула меня обратно на балкон, швырнула на пол и пинками отправила обратно в зал. Я снова представил ее в виде гигантской кошки, как тогда в Хижине Отшельника, а себя в виде ее добычи.

"Так не годится", – сказал ей Арион. Мне показалось, будто он совсем рядом, но где именно мы находились в зале, я не знаю.

Петрония ответила:

"Мы сами выбираем наши дороги, не так ли? И мы должны поступать так, как хотим. Через какую-то долю секунды все его раны затянутся. Он познает силу Крови, когда все будет закончено, и поймет, что так для него лучше. Позволь мне получить то, в чем я нуждаюсь".

"Но зачем, моя дорогая, зачем тебе это? – спросил Арион. – Я никак не пойму, моя драгоценная, к чему эта ярость, вечная ярость?"

Они продолжали разговор, но уже на итальянском. Я понял лишь, что Арион говорил о ходе времени, о том, что раньше она была другой. Старик продолжал плакать.

Как только я пошевелился, Петрония опустила ногу мне на горло, я начал задыхаться. Она чуть ослабила нажим, и я увидел над собой склоненное лицо, ее волосы упали вниз и щекотали меня, пока она поднимала мое тело обеими руками. Я был для нее легкий как пушинка. А потом она придвинулась ко мне, словно хотела поцеловать в горло.

В следующую секунду я уже лежал на диване, а она обнимала меня, прижимаясь ртом к моему горлу, а потом я почувствовал два острых укола сбоку, и весь мир, вся моя боль тут же погасли. Я слышал ее сердцебиение.

"Поделись со мной, – сказала она, – не желаю, чтобы мой поцелуй пропадал впустую".

Я понимал, что она высасывает из меня кровь, я также понимал, что с каждой секундой становлюсь все слабее и слабее. Мне действительно показалось, будто передо мною пронеслась вся моя жизнь, год за годом – детство, ранняя юность, последние несколько лет любви, и экстаза, и чуда, – все это уносилось от меня вместе с кровью – бесконтрольно, безмерно, целиком. Что это действо означало в огромной схеме мироздания, я не мог понять, а потом она отстранилась, и я обмяк в ее руках. Повалился, освобожденный, на пол.

Петрония вновь взяла меня за руку. Вновь начала таскать по полу, время от времени больно пиная ногой под ребра. Я потерял зрение. Мог только слышать плач старика. Я понимал, он плачет из-за меня. А Петрония лишь сыпала тихие проклятия. Мрамор был такой холодный подо мной, когда я лежал, раскинув руки и ноги.

Неожиданно вся картина изменилась. Я больше не пребывал в своем теле, а, покинув его, смотрел на все происходящее в этом зале откуда-то сверху. Я находился у входа в длинный темный туннель, вокруг меня ревел ветер, а в конце туннеля лился чудесный свет, и в этом свете, ярком, золотисто-белом свете, я разглядел фигуру Папашки и Милочки, они подзывали меня. Линелль тоже была с ними, и все трое очень энергично меня подзывали. Я отчаянно хотел к ним присоединиться, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Какое-то жуткое колдовство приковало меня к Петронии, Манфреду и Ариону, не позволяя двигаться. Какое-то отвратительное стремление удержало меня от того, чтобы повернуться и пойти к тем, кого я любил. Не было во мне никакой ясности. Одно только неистовство. Но тут это видение пропало так же неожиданно, как и появилось.