Утро - ещё не день

      Он сидит на скамейке, понурив голову, но вдруг в какую-то долю секунды его тело вытягивается и, оттолкнувшись ногами от пола, в неожиданном прыжке летит на Добса. Рука с револьвером отброшена в сторону. Звучит негромкий выстрел, будто откупорили бутылку шампанского.
      Билли машинально наводит пистолет на Сеймура. Очень удобный момент схватить его за руку, и пистолет падает на пол.
      - Подержите его секунду, Майкл, - отзывается Уильям.
      Не знаю, что он сделал с Добсом, но тот неподвижно лежит на полу фургона. Что Уильям с ним сделал? Наверное, то же самое, что делает и с Билли: маленькую пластиковую ампулку с длинным острием вкалывает в вену и сразу же вынимает.
      - Заберите свой кошелек. Надо найти магнитофон, если он есть, говорит Сеймур и трогается к ящикам в противоположный конец фургона.
      Магнитофонов оказалось целых три - они запрограммированы для последовательных действий. Добс, очевидно, предвидел, что допрос будет продолжаться долго. Возможно, он предвидел и определенную реакцию с нашей стороны, но чего же тут было бояться? Двое с пистолетами против беззащитного профессора. Это породило самоуверенность. А когда ты слишком самоуверен...
      - Магнитофоны соединены с кабиной шофера, - устанавливает американец, забирая кассеты.
      - Возможно, еще что-то соединено с кабиной шофера.
      - Какое это имеет значение, если оно пока что не действует, отвечает Сеймур. - Готовьтесь к приземлению!
      Машина едет не очень быстро. Не очень быстро, если ты не прыгаешь, а сидишь внутри. Но тянуть невозможно. Придется рисковать, хотя вывихнуть или сломать ногу сейчас было бы очень некстати.
      Сеймур открывает дверь, и машина, как по заказу, еще сбавляет скорость и останавливается. Следовательно, дверь соединена с кабиной!
      - Быстрей! Прыгайте! - кричит Уильям и исчезает в темноте.
      Прыгаю вслед за ним и, уже стоя на асфальте, вижу, как шофер выходит из кабины и направляется в нашу сторону. Перепрыгиваю металлическую рейку, что отгораживает шоссе, и оглядываюсь. Шофер, видимо, замечает меня и решает посмотреть, что же произошло в фургоне. Это доброе намерение срывает американец, который выскакивает с противоположной стороны машины и ударом сзади сбивает шофера с ног.
      - Кажется, мы где-то вблизи Базельбада, - говорит Сеймур, подходя ко мне. - Нас отделяет от города этот лес. Пройдем его пешком. Шофер быстро оправится.
      - Неужели не можете и в него воткнуть ампулку?
      - Кончились. Но оно без ампулок и лучше. Если фургон долго будет тут стоять, дорожная полиция непременно заинтересуется им. Пусть шофер себе едет.
      Продвигаемся наугад в темноте между деревьями, пока выходим на какой-то проселок. Дождь почти утих, совсем тихонько постукивает по листьям.
      - Вы когда-нибудь были в Базельбаде? - тихо спрашивает американец.
      - Проездом.
      - Удобная граница. По одной стороне Базельбад, а по другой - Базель. Это, собственно, один город, граница разделяет улицы, дворы, даже дома. Я собирался переправить вас через один такой дом.
      - Но канал закупорился...
      - Не закупорился. Боюсь, что он ненадежный. После того как те типы зашевелились, я не могу доверять никому. Это был очень близкий мне человек. Но я уже говорил вам: часто дружба лишь промежуточное звено между двумя предательствами.
      Идем медленно, немного покачиваясь. Пахнет влагою и мокрыми листьями, как в моей спальне на той вилле.
      - Чувствуете этот острый запах? - спрашивает Сеймур.
      - Запах свежести.
      - Запах кладбища, - возражает американец.
      - Вы никогда не ходили кладбищем?
      - Приходилось. Мои сестры вообще не были на могиле матери, ведь надо же хоть мне навещать ее.
      Он останавливается перевести дух и добавляет:
      - Мать не очень любила меня. Я вам рассказывал, что появился на этот свет нежеланным. Но я хожу на ее могилу. Наверное, человеку все-таки надо кого-то любить. Хоть одного-единственного. Хотя бы свою мать.
      Наконец мы взбираемся на взгорье. Тут лес кончается. Противоположный склон холма почти голый. Внизу сквозь пелену мелкого дождя виднеются светлые ленты улиц, обозначенные лимонно-желтыми пунктирами на черной доске ночи.
      - Да, Базельбад, - говорил Сеймур. - Там, слева, есть пропускной пункт. С права - второй. Мы перейдем посредине.
      Он показывает на какое-то темное место между яркими линиями улиц.
      - Там наш частный пропускной пункт, Майкл.
      - Разве и вы пойдете со мной?
      - Должен. Вы сами не сориентируетесь.
      - А как сориентируетесь вы после того, как зашевелятся друзья Райена?
      - Их действия - это уже последняя конвульсия. С Райеном покончено раз и навсегда. Его место за решеткой. А с вашим исчезновением дверь его камеры закроется.
      Он вынимает из кармана пачку сигарет, смотрит на нее, потом заталкивает назад в карман.
      - Мы будем переходить границу на строительной площадке. Котлован, бетонные фундаменты, колонны и балки - вообще впечатляющая обстановка. Линия границы - символическая. Если нас не заметят, придется бежать вперед или назад в зависимости от обстановки. Граница, какая она ни есть, все-таки граница.
      Спускаемся с холма, поросшего густой травой, притормаживаем наш спуск. В трехстах метрах впереди в мокрой темноте белый ореол первого городского фонаря.
      Сеймур неслышно шагает вдоль забора. Я иду вслед за ним, чувствую, что мой мокрый пиджак стал тяжелым, а вода стекает струйками за воротник рубашки. Пройдя метров пятьдесят, американец отодвигает на заборе доску и скрывается. Я проскальзываю с ним.
      По другую сторону забора совсем темно. Настолько темно, что тебя охватывает ложное чувство, будто ты наконец попал в безопасное место.
      - Немного посидим, пока глаза привыкнут к темноте, - шепчет Сеймур. Вон видите, напротив уже Швейцария.
      Не вижу. Ничегошеньки не вижу. Передо мной мрак, словно огромная яма, будто мертвое болото, будто бездонная пустота. Потом постепенно различаю сквозь сетку дождя очертания какого-то огромного здания.
      - Вы готовы, Майкл? - чуть слышно спрашивает Сеймур.
      - Настолько готов, что дальше некуда.
      - Тогда идите за мной. И не надо торопиться. Нас никто не ждет.
      Он осторожно продвигается между двумя ямами, шаг за шагом, словно идет по трясине или по тонкому льду. Я шагаю вслед за ним, глядя себе под ноги, насколько это возможно. Так лучше - шаг за шагом. Ни о чем не думаешь, сосредоточен только на следующем шаге.
      Не знаю, как там на льду, а тут, на мокрой куче раскопанной земли, очень скользко. Я убеждаюсь в этом уже на десятом шаге, когда неожиданно оказываюсь в яме. Она не очень глубокая, но наполнена водой.
      - Что случилось? Где вы? - слышится тихий голос Уильяма.
      - Только на метр от поверхности земли. Думаю, что для могилы нужна большая глубина.
      - Ошибаетесь, как раз достаточно, - уверяет меня американец.
      Как-то выбираюсь, хотя и измазан грязью по уши. Немного погодя наступает очередь Сеймура.
      - Моя могила значительно глубже, чем ваша, - слышен его голос.
      Шутливое настроение исчезло после третьего инцидента. На этот раз, попав в яму, я чувствую, что нога под водой за что-то зацепилась.
      Это проволока. Условная граница не такая уж и условная. Где-то справа ярко вспыхнул прожектор.
      Прожектор медленно и неумолимо ощупывает темноту. Внезапно глаза мне ослепляет белое сияние - так бывает в кинозале, когда внезапно обрывается лента. Хорошо, что эта яма глубже могилы. Потом сияние исчезает, наверное, переместилось дальше.
      - Где вы, Майкл?
      - Снова в яме.
      - Немедленно трогайтесь. Вот так прямо и прямо. На той стороне есть два желтых дома. Идите как раз между ними.
      - А вы?
      Он отвечает не сразу.
      - Со мной все...
      - Что случилось?
      - Сломал ногу, - шепчет Сеймур. - Бегите.
      Мрак ночи над нашими головами снова прорезает луч прожектора.
      Мне действительно надо бежать. Надо попробовать бежать, пока прожектор не схватил меня своей длинной рукой.
      - Очень сожалею, Уильям.
      Я и правда сожалею.
      Поднимаюсь и снова прячусь, потому что луч, только что промелькнувший над нами, возвращается - видимо, нащупал нас.
      - Бегите... - повторяет Сеймур. - Два желтых дома...
      "Ты уже бредишь, Уильям, - думаю я. - Какие могут быть желтые дома в этой темноте?"
      - Я бы хотел помочь вам, - бормочу я.
      - Это лишнее, да и поздно... Бегите.
      И правда, чем я ему помогу? Да и зачем помогать? Чтобы он когда-нибудь пристрелил меня?
      "Что ж, оставайся, Уильям", - говорю я мысленно. Становлюсь на колени, вдыхаю глоток воздуха, потом беру его тяжелое вялое тело, насилу поднимаюсь и трогаюсь вперед. "Черт бы тебя побрал, Уильям..."
      Он, видимо, уже теряет сознание, и я слышу, как он бормочет:
      - Оставьте меня... Такой глупец... Хотите, чтоб и вас...
      "Не исключено", - думаю я, ступая шаг за шагом по черной скользкой земле. Справа снова вспыхивает прожектор.
      Непогода - это мое время, но я не удивлюсь, если и со мной произойдет несчастье. Рано или поздно, всем над дорога в никуда. Я уже, в общем-то, созрел для пенсии.
      Делаю шаг, потом второй, рискуя попасть под луч прожектора. Думать надо только про один шаг, следующий шаг, иначе невозможно...
      Американец недвижно висит у меня на руках. И хорошо, что недвижно, потому что когда он шевелится, то становится еще тяжелей. От его слабого тела разит мокрой одеждой и табаком. Много куришь, Уильям, следует подумать о своем здоровье.
      Вот и здание. Наконец. Захожу под железобетонную плиту и прислоняюсь к колонне. В небе с глухим треском вспыхивает ракета, ночь становится розовой и ясной.
      Снова темнота. Значит, надо двигаться. Этот Сеймур ничего не ест, а такой тяжелый, словно из камня. Хорошо, что нам некуда спешить. Нас никто не ждет.
      А точно ли никто? Снова вы обманули меня, Уильям. Только я добрался до дерева между двумя домами, как слышу голос Мод:
      - Сюда, Альбер!
      Она сидит в черном "ситроене" и машет из окошка рукой, но, увидев, что я с багажом, выскакивает помогать мне.
      - Он мертвый?
      Ее голос немного дрожит.
      - Этот вопрос еще не решен... - отвечает вместо меня Уильям и снова закрывает глаза.
      ...Под действием снотворного Сеймур проспал почти целый день, так что не надоедал мне своей идеей о человеческой истории, которую он трактует как кладбище. Оказалось, что он вывихнул и вторую ногу, но, по мнению врача, найденного и доставленного Мод в ту же ночь, время и покой исцелят его.
      И вот наступило время прощания. Мы поцеловались не очень горячо, ибо Мод не принадлежит к пылким натурам.
      - Как там Уильям?
      - Он хотел бы вас увидеть.
      Я застал его с сигаретой в уголке рта. Он полулежал, опершись на кучу подушек, и смотрел в потолок. Когда я зашел, он медленно повернул голову.
      - Отправляетесь, Майкл?
      - Я отправился почти три месяца тому назад, Уильям, но до сего времени не поехал.
      - Понимаю, что устроил вам много неприятностей... Только не знаю, надо ли извиняться, если вся наша жизнь - одни неприятности.
      - Не терзайтесь этими проблемами.
      - Думаю, что вместо извинения перед вами разумней поблагодарить - вы спасли меня. Мне это очень неприятно, Майкл, что именно вы спасли меня.
      - В таком случае забудьте об этом.
      - Потому-то мне и неприятно, что я не смогу забыть этого. Буду вспоминать вас. Мало того, что мне надо ходить на могилу матери, так теперь я еще буду вспоминать вас.
      ...Дверь купе порывисто открывается, но на этот раз на пороге стоит девушка с подносом в руках:
      - Не желаете ли чего-нибудь, господин?
      - Я бы выпил кофе.
      Когда девушка подает мне пластмассовую чашечку, я спрашиваю:
      - Сколько еще ехать до Женевы?
      - Не больше часа, господин.
      Женева. Маленькая крутая улочка - Гран рю. И маленький пожилой человечек с печальными глазами, который служит мне почтовым ящиком. Ведь прежде всего - наладить связь. Все другое как-нибудь наладится.
      Трудно даже представить себе: прошло уже два с половиной месяца с тех пор, как я тронулся домой, но и по сей день не добрался. А ведь говорят, век техники сократил расстояния! Возможно, где-то и сократил, только не в нашем деле, где по утру далеко не всегда можно судить, как сложится день.