Рассчитывая на Флору, я зорко слежу за ее красноречивым взглядом и довольствуюсь лишь тем, что время от времени сдержанно анонсирую. Переговариваться взглядами не очень-то прилично для порядочных игроков, однако наши женщины сделали этот стиль нормой - Розмари тоже не упускает случая вперить взгляд своих карих глаз в глаза американца.
      Флора достаточно разумно использует преимущества своих ног, а также авантюристические проделки моей квартирантки, от которых та не может отрешиться, так что под конец ей и в самом деле удается удержать меня над пропастью. Затем мы решаем немного подкрепиться.
      К нашим услугам "холодный буфет", как выражается Розмари. Каждый кладет себе на тарелку что-нибудь из деликатесов, грудой лежащих на краю стола, и устраивается в кресле рядом с передвижным баром.
      Один только Бэнтон ест возле бара стоя. Я подозреваю, что он боится слишком измять свой костюм, а может, не желает стеснять немку, расположившуюся на диване. Одет он безупречно, может быть, даже чуть более безупречно, чем приличествует светскому человеку. Я хочу сказать, что ему недостает той едва заметной небрежности, которая отличает светского человека от витринного манекена. Впрочем, для юрисконсульта светские манеры не так уж обязательны.
      - На этот раз вы сплоховали, Ральф, - произносит Розмари. - Вместо того чтоб меня поддержать, вы объявляете пас.
      - Эта поддержка обошлась бы вам очень дорого, - отзывается Флора, обращая на меня заговорщический взгляд - дескать, какая наивность.
      - Да, но вы бы не выиграли всю партию. И если так случилось, то этим вы обязаны Ральфу.
      - Очаровательная соседушка, - обращается к ней американец с нескрываемой апатией, из которой явствует, что он ни во что не ставит ее очарование. Бывают минуты, когда щадишь противника, чтобы пощадить самого себя.
      - Не понимаю вашей логики, - упорствует Розмари. - Нельзя же в одно и то же время щадить и себя и своего противника, если интересы у вас разные.
      - И все же в определенные моменты такая логика единственно приемлема, невозмутимо настаивает Бэнтон.
      - Так же. как элементарный расчет, - добавляет немка, снова заговорщически на меня поглядывая. - Две тысячи тоже кое-что значат.
      Вероятно, без злого умысла она скрестила передо мною свои импозантные ноги, и я прихожу к мысли, что щедрая плоть этой женщины несколько не согласуется с ее лицом, если иметь в виду нашу привычку ассоциировать крупные формы с добродушным характером человека. Быть может, эта привычка связана с нашими ранними воспоминаниями о матери, которая в глазах ребенка всегда кажется очень большой, и лишь немногие из нас имеют возможность впоследствии убедиться, что не всякая рослая женщина переполнена материнской добротой. Так или иначе, лицо Флоры подошло бы даме куда более грациозной, этакой кобре, бытующей в представлении иных людей как женщина-вамп. Высокие дуги бровей, миндалевидные переменчивые глаза, выступающие скулы и довольно крупный рот, все это в обрамлении роскошных темно-каштановых волос - с таким лицом можно при желании пробиться на большой экран или хотя бы сниматься в рекламных короткометражках косметических фирм. Только мне кажется, что Флора вовсе не из тех женщин, которые склонны довольствоваться убогим доходом от подобных аттракционов.
      Особенно странные у нее глаза - неуловимые, изменчивые, то голубые, то сине-зеленые, то серые. Я думаю, тут сказывается свет настольных ламп, а также отражение зеленых обоев. Интересно, как обозначены эти глаза в ее паспорте.
      А между тем разговор на картежную тему продолжается, хотя и без моего участия, присутствующие давно называют друг друга по имени, и это наводит меня на банальную мысль, что ничто так не сближает людей, как мелкие пороки, и что в иных случаях игра в карты или хорошая попойка могут сделать больше в этом отношении, чем два года знакомства.
      - У вас, Ральф, вроде бы отсутствует жажда обогащения, - комментирует Розмари.
      - Эта жажда в избытке присутствует у нас у всех, - спокойно отвечает американец.
      - Нет, не у всех, - возражает Флора. - У меня создается впечатление, что наш хозяин принимает участие в игре, лишь бы составить нам компанию.
      - Вероятно, он мечтает о прибылях покрупней, - бросает Бэнтон.
      - Разумеется, - киваю я. - Что вовсе не означает, будто более скромный доход мне ни к чему.
      Еще несколько таких же пустых фраз, служащих гарниром к нашему "холодному буфету", и мы снова садимся вокруг зеленого стола, чтобы начать второй кон. Заканчивается игра довольно скверно для Розмари, а для меня и вовсе катастрофически, несмотря на самоотверженные попытки Флоры избавить своего партнера от поражения.
      - Весьма сожалею, что вам так досталось, - бормочет немка после того, как с расчетами уже покончено. - Беда в том, что мне не всегда удается соразмерить свои удары.
      - Не стоит извиняться. Я доволен, что вы испытали пусть небольшое, но удовольствие.
      - Вы вправе рассчитывать на реванш, и я предлагаю дать его у меня, заявляет на прощание Бэнтон.
      - Мы не упустим возможности воспользоваться вашим приглашением, - грозится Розмари.
      После этого мне приходится коснуться бархатной руки американца и стерпеть энергичное рукопожатие немки.
      - Вы просто невозможны, Пьер! - заявляет моя квартирантка, когда мы остаемся одни.
      - Скверно играл?
      - Нет. Это я скверно играла. Но вы какой-то совершенно бесчувственный. С моими страстями я даже начинаю обнаруживать комплекс неполноценности.
      - Вы такая пламенная натура?
      - Я имею в виду игру.
      - Ну, если дело только в игре...
      Быть может, она чего-то ждет. Или, может, я сам чего-то жду. Или мы оба ждем. Но, как это порой случается, если оба чего-то ждут, ничего не происходит. Так что спустя некоторое время я слышу собственные слова:
      - Ральф тоже не кажется чрезмерно экспансивным.
      - В тихом омуте черти водятся, - говорит в ответ Розмари.
      И удаляется в свою спальню.
      Воскресный день проходит в молчании - каждый сидит у себя в комнате, и лишь к обеду мы собираемся вместе, чтобы покончить с обильными остатками "холодного буфета". Спустившись под вечер в холл, я застаю свою квартирантку возлежащей на диване с какой-то книгой, в которой много иллюстраций - если судить по крупным цветным пятнам, заменяющим изображения, это, должно быть, репродукции полотен импрессионистов.
      - Кончилось "Черное досье", - предупреждает Розмари. - Последний эпизод прокрутили вчера вечером как раз в тот момент, когда Флора вытрясала из вас последние франки.
      - Выходит, одно напряжение я заменил другим, - философски замечаю в ответ. И, вытянувшись по привычке в кресле перед выключенным телевизором, добавляю: Но вы, похоже, привыкаете к здешней летаргии. Лежите весь день, разглядываете картинки...
      - Не разглядываю картинки, а занимаюсь самообразованием, - поправляет меня Розмари. - Неужели вы не видите разницы между человеком, принимающим пищу, и другим, жующим жвачку? Здешние жители не едят, а жуют жвачку, не используют время, а убивают его.
      Мысль о времени переносит ее взгляд к окну, за которым в сумраке кружат голубоватые хлопья первого снега
      - Какая погода! И как назло завтра утром мне ехать в Женеву. И как назло у моей машины забарахлил мотор.
      - А что за необходимость ехать в Женеву именно завтра?
      - Вызывает отец.
      - Поезжайте поездом...
      - А я надеялась услышать: "Я вас отвезу".
      - Дорогая Розмари, может быть, неосторожно с моей стороны подобным образом выказывать вам свою слабость, но для вас я готов даже на эту жертву.
      - Браво, Пьер, вы делаете успехи! - взбодрилась она - Я хочу сказать: в лицемерии.
      - Какая неблагодарность!
      - Держу пари, что и у вас какие-то дела в Женеве
      От этой женщины ничего не скроешь. Кроме характера дел. Который, честно говоря, пока не совсем ясен мне самому.
      К утру от снега не осталось ничего, только не совсем просох асфальт. Так что мы отправились в дорогу в моем "вольво" и к одиннадцати уже были в Женеве.
      - Где прикажете вас оставить? - спрашиваю, пока мы медленно спускаемся с рю Монблан к озеру.
      - В "Ротонде", пожалуйста. Я должна там встретиться с одной приятельницей.
      Выполняю приказание, затем сворачиваю вправо и паркуюсь в первом попавшемся переулке. Иду пешком обратно, вхожу во двор столь дорогого моему сердцу отеля "Де ля пе", а оттуда проникаю в пассаж, ведущий на рю Монблан. Теперь витрина "Ротонды" как раз в поле зрения. В заведении достаточно светло, чтобы вполне отчетливо видеть Розмари, сидящую за столиком в углу. Приятельницы пока нет и в помине.
      Пять минут спустя женщина расплачивается, надевает пальто, выходит на улицу и, торопливо озираясь, идет к набережной. Я тоже выхожу, только в обратную сторону, чтобы между мною и моей квартиранткой образовалась необходимая дистанция. Меня очень забавляет, когда я вижу, как она повторяет в общих чертах маневры, к которым я сам прибегал чуть больше месяца тому назад. Она оставляет в стороне два моста, чтобы пойти по третьему, предназначенному для пешеходов, и удостовериться, что за нею не тянется хвост. Но кого Розмари имеет в виду? Меня? Маловероятно. Если она так меня боится, зачем ей было со мной ехать? Впрочем, она могла поехать именно для того, чтобы показать, что бояться ей нечего.
      В сущности, это и есть то самое дело, которым мне предстоит заняться в Женеве и которое мне самому пока не вполне ясно. И побудила меня заняться этим делом сама Розмари. С первых же дней нашего сожительства - вроде уже говорилось, что не следует искать двух смыслов в этом слове, - я сумел установить, что эта дама трижды заботливо перерыла мои вещи. Заботливо в том смысле, что все было с предельной точностью положено на прежнее место, все до последней мелочи. Имей она дело со случайным человеком, может, от подобного педантизма был бы толк. но с профессионалом - никогда. Профессионал умеет использовать самые разнообразные и подчас совершенно невидимые приметы, чтобы доподлинно установить, прикасались к определенным вещам или нет.
      Впоследствии эти своеобразные обыски действительно прекратились, и оставалось решить, почему: то ли моя квартирантка пришла к убеждению, что я заслуживаю большего доверия, то ли сделала вывод, что я достаточно хитер, чтобы предоставлять в ее распоряжение компрометирующий материал? Так или иначе, эти ее обыски и бесконечное шастанье по дачному поселку вынудили меня временно бросить на произвол судьбы несчастного Бенато и заняться Розмари.
      Оказавшись на рю де Рон, она ныряет в универсальный магазин "Гран-пассаж", чем обрекает меня на суровые испытания. "Гран-пассаж" - громадный четырехэтажный лабиринт с четырьмя выходами, а так как я нахожусь на почтительном расстоянии от него, то можно не сомневаться, что, пока я войду, Розмари потонет в толпе покупателей. Мало того, она может оказаться на верхнем этаже и без труда засечь меня у входа. Словом, ничего удивительного, если в этой толпе и при таком обилии зеркал в магазине мы поменяемся ролями - вместо того чтобы следить, я сам окажусь объектом слежки.
      Раз уж дело принимает такой оборот, я решаю довериться не ногам своим, а разуму. Разум подсказывает мне вести наблюдение с Пляс дю лак, и не только потому, что один из выходов магазина ведет на эту площадь, но и потому, что в случае появления Розмари у одного из двух других выходов я отсюда смогу ее засечь Может, конечно, случиться, что она воспользуется четвертым выходом, но мои шансы не так уж малы - три к одному.
      Появляется она на Пляс дю лак только двадцать минут спустя, когда у меня нет почти никакого сомнения, что я ее упустил. Шмыгнув в обувной магазин на углу и выждав, пока она пройдет мимо витрины, я, пользуясь обычным в эту пору наплывом прохожих, иду за нею следом. Мне полагалось бы благодарить ее за то, что она не стала продолжать игру в прятки. Пройдя до угла, Розмари круто сворачивает в сторону и, быстро оглядевшись, покидает главную улицу. Ускорив шаг, я успеваю увидеть ее в тот момент, когда она входит в четвертый по порядку дом - весьма современное строение в пять этажей.
      Точка! - говорю себе, подавляя инстинктивный порыв кинуться к дому и по свету, зажигающемуся на лестничных площадках, установить хотя бы этаж, на который она поднимется. Если Розмари действительно опасается, что за нею тащится хвост, она в эту минуту затаилась на лестничной площадке и ждет, чтобы установить, появится кто-нибудь или нет,
      Выждав несколько минут, я прохожу метров двадцать вперед и ныряю в кафе напротив; устраиваюсь в углу возле витрины, чтобы, оставаясь невидимым, можно было побольше видеть. Особого риска тут нет. Если даже Розмари придет в голову заглянуть в это заведение, я вовремя ее замечу и без труда смогу улизнуть через служебный вход.
      Немногочисленные посетители беседуют, просматривают утренние газеты. Мигом снабдив меня чашкой кофе, официант обменивается со мной несколькими словами о погоде, в частности о вчерашнем снеге, который, по его мнению, определенно говорит о начале зимы, а зима, по всей видимости, должна быть в этом году очень холодной, и так далее. Я согласно киваю, дополняю его прогнозы кое-какими своими, заимствованными, впрочем, из телевизионных передач, потому что в телепередачах всего мира о погоде толкуют так много и так часто, будто от того, облачно будет завтра или нет, зависит судьба человечества.
      Выпив кофе, я заказываю бутылку "эвиан", выкуриваю одну за другой три сигареты, обмениваюсь с официантом еще несколькими словами, на сей раз выручает другая дежурная тема - экономический кризис и рост цен. В тот момент, когда я тянусь за четвертой сигаретой, из дома напротив во всем своем блеске появляется Розмари. Забыл сказать, что у нее зимнее пальто маслиново-зеленого цвета, а зеленый цвет ей чертовски идет, в чем я успел убедиться, созерцая ее на фоне итерьера моего зеленого холла.
      - Какая женщина! - тихо роняю я, когда Розмари направляется в обратный путь и мое опасение, что она может заглянуть в кафе, рассеивается.
      - Мадемуазель Дюмон? - спрашивает официант, уловив мое восторженное восклицание.
      - Вы ее знаете?
      - Еще бы! Это же секретарша господина Грабера. - И, усмехнувшись с видом знатока, добавляет: - Какая женщина, не правда ли?
      С этой женщиной мне предстоит встреча ровно через полчаса в ресторане "Бель эр", в пяти шагах отсюда, но в пяти шагах для нее, а не для меня. Взяв такси, я попадаю на противоположный берег. Захожу в телефонную кабину и раскрываю указатель телефонов. Когда известны имя и адрес, ничего не стоит навести кое-какие справки, так что я без особых усилий и без разорительных затрат получаю необходимую информацию:
      ТЕО ГРАБЕР
      ювелирные изделия
      и
      драгоценные камни.
      Информация, которая пока что мне ничего не говорит; разве что объясняет, почему Розмари так хорошо разбирается в драгоценных камнях, в тех чарующе-переменчивых, а может быть, и в других. Но человек ведь никогда не знает заранее, когда и для чего ему может пригодиться та или иная информация. Так что, запомнив добытые сведения, сажусь в "вольво" и еду к "Бель эр".
      - Надеюсь, вы сумели повидаться с отцом? - любезно говорю я, усадив свою даму за отведенный нам столик.
      - Да. И самое главное, мне посчастливилось выудить у него некоторую сумму на покрытие вчерашнего проигрыша.
      - Если вопрос заключался только в этом, вы могли сказать мне.
      - Нет, Пьер. Я никогда не приму от вас такой услуги.
      - Именно такой?
      - Никакой... Впрочем, не знаю... Она, может быть, готова сказать еще что-то, но в этот момент появляется метрдотель.
      - Я бы ни за что не подумала, что вы, не считаясь ни с чем, повезете меня в Женеву, потратив на это целый день, - доверчиво говорит она к концу обеда
      - Неужто я вам кажусь таким эгоистом?
      - Нет. Просто я считала вас человеком замкнутым.
      - А вы действительно очень общительны или только так кажется?
      - Что вы имеете в виду?
      - Ничего сексуального.
      - Если ничего сексуального, то должна вам сказать, что я действительно очень общительна.
      Что правда, то правда. Мне удалось в этом убедиться. А если меня продолжают мучить некоторые сомнения по части этого, то они скоро рассеются. Потому что уже на третий вечер, когда я вхожу в свою темную спальню и заглядываю в щелку, образуемую шторами, освещенный прямоугольник окна виллы Горанова предложил мне довольно интимную картинку: устроившись на своих обычных местах, Горанов и Пенев поглощены игрой в карты. Только на сей раз к ним присоединился еще один партнер - милая и очень общительная Розмари Дюмон.
      Глава третья
      Субботний полдень. Вытянувшись в кресле, я рассеянно думаю о том, как приятно контрастируют тепло электрического радиатора и весенние цвета зеленого холла с крупными хлопьями мокрого снега, падающими за окном. К сожалению, уютная атмосфера слегка нарушена зимним пейзажем внушительных размеров, украсившим стену холла стараниями Розмари. Пейзаж тоже зеленоватых тонов, только при виде этой зелени тебя начинает бить озноб
      - От этого вашего пейзажа мне становится холодно.
      - Это пейзаж Моне, а не мой, - уточняет Розмари, раскладывая пасьянс.
      - Какая разница? Когда я гляжу на него, мне становится холодно.
      - Но, как бы вам объяснить, Пьер, картина предназначена не для обогрева комнаты.
      - Понимаю. И все-таки на этот пейзаж было бы более приятно смотреть в пору летнего зноя.
      - Вы рассуждаете на редкость примитивно требуете от искусства того, в чем вам отказывает жизнь, - произносит Розмари, подняв глаза от карт.
      - Лично я ничего не требую. Тем не менее мне кажется, что картина, раз уж вы вешаете ее у себя дома, должна чему-то соответствовать. Какому-то вашему настроению.
      - Эта картина как раз соответствует. Соответствует вам, - говорит Розмари. И, заметив мое недоумение, добавляет: - В самом деле, посмотрите на себя, чем вы отличаетесь от этого пейзажа: холодный, хмурый, как пасмурный зимний день.
      - Очень мило с вашей стороны, что вы догадались повесить мой портрет.
      - А если бы вы решили украсить комнату каким либо пейзажем, который бы напоминал обо мне, что бы вы повесили? - спрашивает Розмари.
      - Во всяком случае, ни пейзажа, ни какой-либо другой картины я бы вешать не стал. Все это слишком мертво для вас. Я бы положил на виду какой-нибудь камень, чье утро изумрудное, полдень золотистый, послеполуденное время голубое, а вечер цикламеновый.
      - Такого камня не существует.
      - Возможно. Вам лучше знать. Я полагаю, природа драгоценных камней вам знакома не меньше, чем импрессионисты.
      - И неудивительно. Ведь и в том и в другом случае это природа переменчивой красоты, - отвечает она, глазом не моргнув.
      - Неужто в университете вы и камни изучаете? - продолжаю я нахально.
      - Камни я изучала у одного приятеля моего отца. Он владелец предприятия по шлифовке камней, - все так же непринужденно объясняет Розмари. - И совсем не с научной целью, а только потому, что от них просто глаз не оторвать.
      - Но чем Же они вас привлекают? Красотой или дороговизной?
      - А чем вас привлекает жареный цыпленок? Тем, что у него приятный вкус, или своей питательностью?
      - Конечно, что-то должно преобладать.
      - Тогда о чем разговор? Разве не ясно, что преобладает?
      Она задумывается на какое-то время, потом говорит уже иным тоном:
      - Как-то раз, увидев у него - ну, у приятеля моего отца - великолепный бесцветный камень, я сказала с присущей мне наивностью: "Наверно, этот брильянт стоит немалых денег". Он добродушно засмеялся:
      "Да, он действительно стоил бы немалых денег, будь это брильянт. Только это всего лишь белый сапфир". И можете себе представить, Пьер, не успел он произнести эти слова, как блеск восхищавшего меня камня вдруг померк.
      - Неужели этот приятель и не попытался реабилитировать камень в ваших глазах?
      - Каким образом?
      - Подарив его вам.
      Розмари скептически улыбается.
      - А вы бы это сделали?
      - Не раздумывая. Жаль только, что к камням я не имею никакого отношения.
      Она смотрит на меня, потом задумчиво произносит:
      - Интересно, к чему же вы имеете отношение. - И добавляет, уже совсем другим тоном: - Пожалуй, мне пора одеваться. Вы, конечно, не забыли, что мы сегодня вечером идем к Флоре?
      Итак, мы у Флоры. Трудно сказать, в который уже раз, потому что наши сборища давно стали традиционными и довольно частыми, а по календарю уже март, хотя на улице все еще падают хлопья снега.
      Немка принимает нас в просторной "студии", образовавшейся из двух комнат после того, как съемщица убрала разделявшую их стену. Обстановка здесь в отличие от нашего зеленого холла простая и удобная - ни лишней мебели, ни настольных ламп. И если обстановка квартиры позволяет судить об индивидуальных особенностях ее хозяина, то нетрудно прийти к заключению, что фрау Зайлер будуарному быту явно предпочитает здравый практицизм. Никаких галантных сцен, никаких импрессионистов. Единственное украшение - три-четыре фарфоровые статуэтки, расставленные на низком буфете, рекламные подарки завода фарфоровых изделий - Флора представляет фирмы, снабжающие человечество столовой и кухонной посудой.
      В этот раз состязание начинается в мою пользу - явление очень редкое, потому что обычно я проигрываю. Проигрываю по мелочам, не как первый раз.
      - У вас недурно получается, - утешает меня в таких случаях Бэнтон. - Вам, должно быть, и в любви так везет.
      - Охота вам говорить банальности, Ральф, - говорит Розмари. - Если человек апатичен в игре, он и в любви такой.
      Тут немка могла бы возразить, что американец при всем его равнодушии к флирту в игре малый не промах, но она не возражает. Насколько я могу судить по моим беглым наблюдениям, Флора несколько раз пыталась флиртовать с Бэнтоном, но, увы, так и не сумела вывести его из летаргического состояния. Может быть, он не любитель крупных форм...
      Итак, я определенно выигрываю, но мне особенно везет с момента, когда я сажусь напротив импозантной фрау Зайлер, потому что весь этот затяжной кон лучшая карта почти всегда оказывается в моих руках, а Розмари с Бэнтоном отчаянно обороняются; их оборона продолжается даже тогда, когда они попадают в опасную зону, а удары возмездия со стороны беспощадной немки сыплются один за другим, и наш банк все больше обретает контуры небоскреба, так что, когда Флора наконец подводит черту и делает сбор - бухгалтерские операции всегда выполняет она, - Ральф вынужден признать, что он никогда в жизни так не прогорал.
      - Как видите, ради вас стараюсь, мой мальчик, - тихо говорит Флора, и я не могу не заметить, что глаза ее под действием скрытого внутреннего ликования обрели лазурный цвет.
      - Вполне естественно, - отвечаю я. - Не будь людей вроде меня, никто бы не стал покупать ваших тарелок, поскольку нечем было бы их наполнять.
      - Боюсь, вы ошибаетесь, полагая, будто моя симпатия к вам связана с тем, что вы торгуете продовольствием, - парирует немка, чем еще больше портит настроение моей квартирантки.
      В результате длительного сожительства Розмари привыкла обращаться со мной, как со своей собственностью, хотя, в сущности, между нами не происходит ничего, кроме пустых разговоров. Но если в данном случае подначки Флоры вызывают у нее раздражение, то только потому, что этому предшествовал скандальный проигрыш. Обычно она умеет скрывать свое состояние. И если сейчас теряет над собой контроль, то это признак того, что она только начинает беситься. Озлобленная до предела, Розмари обычно предпочитает молчать.
      Теперь уже Розмари моя напарница, она сосредоточенно смотрит в карты, и я, имея возможность немного поднять ее настроение, объявляю три без козырей, вслед за этим Розмари с торжествующим видом провозглашает четыре пики, не считаясь с тем, что я закрыл игру, в результате чего две кругленькие "помахали мне ручкой". Но три без козырей или четыре пики в любом случае - большой шлем, и это в какой-то мере воодушевляет мою партнершу, которая даже благоволит сказать мне:
      - Очень сожалею, Пьер, но мне в голову не пришло, что тузы способны принести вам две сотни.
      - Не стоит сожалеть. Я с истинным наслаждением наблюдал, как лихо вы разыгрывали конечную партию, - галантно отвечаю я, даже чересчур галантно, потому что никакой лихости в ее игре не было, да и при такой карте любой дурак мог выиграть.
      - Ну, вы довольны? - спрашиваю, когда и второй манш заканчивается в нашу пользу.
      - Чему тут радоваться, - отвечает Розмари. - С Флорой вы выиграли раза в три больше. Значит, вы любите Флору больше меня.
      - А может, и я его люблю больше, чем вы, дорогая, - невозмутимо вставляет немка.
      Так или иначе, закуска сейчас важнее, чем любовь, и мы отправляемся к длинному буфету, где наряду с рекламными, фарфоровыми, расставлены тарелки и попроще, с виду совсем плоские, заваленные мясом и зеленью. Практицизм немки находит свое выражение и на поприще кулинарного искусства. Она предлагает нам не так много, зато все достаточно вкусное, хотя нет в этом ни расточительных импровизаций Розмари, ни дорогостоящего гурманства американца, который заказывает закуски для своих вечеров в ближайшем ресторане.
      - Будьте великодушны, ешьте сколько влезет! Иначе мне придется самой целую неделю доедать все это добро, - подбадривает нас немка, у которой вошло в привычку поддерживать светский разговор, пренебрегая светским тоном.
      И мы едим, сколько в силах съесть, после чего снова принимаемся за карты, и в соответствии с правилом "повезет, так повезет" я продолжаю выигрывать, и первый мой выигрыш опять с Розмари, хотя, будь ты неладно, он и в этот раз намного меньше того, какой мне достался час спустя, когда моей напарницей стала немка.
      - Теперь уже сомнений быть не может: вы и в самом деле больше любите Флору, чем меня, - констатирует моя квартирантка.
      - В три раза больше, - уточняет хозяйка дома, чтобы подлить масла в огонь и подчеркнуть, как внушительна наша общая победа.
      И ее миндалевидные лазурно-голубые глаза смотрят на меня так, словно она, после стольких встреч, впервые меня заметила. Этот взгляд мог бы пробудить во мне кое-какие мысли, будь я любитель столь большого формата и не знай я того, о чем, может быть, не подозревает Розмари: что эта самая Флора, кокетничающая своей холодностью и независимостью, уже завела себе приятеля.
      - А немка изрядно действовала мне на нервы, - признается Розмари, когда мы возвращаемся домой,
      - Я полагаю, дело тут не столько в ней, сколько в невезении.
      - Да, верно. Но и в ней тоже.
      После этого неожиданного признания собственной слабости она желает мне спокойной ночи и удаляется к себе.
      О приятеле Флоры я узнал совсем случайно. Но если в течение месяцев ты общаешься с определенными людьми и жизнь протекает в таком тесном месте, как Берн, случайности становятся в какой-то степени закономерностью.
      Это произошло во время одной из моих обычных прогулок по главной улице и прилегающим переулкам. Во время прогулок мне не раз случалось встретиться то с Ральфом, то с Флорой, но, обменявшись на ходу несколькими словами, каждый шел по своим делам. Однако, стоит мне встретить Розмари - если она не торопится на какой-нибудь крайне интересный диспут, - все мои планы рушатся, потому что она тут же тащит меня в какое-нибудь кафе или в кино и делает это с такой же милой непринужденностью, с какой поселилась в моем доме.
      В этот раз встреча происходит не с Розмари, а с Флорой, и не на главной улице, а в куда более пустынном месте, довольно необычном для встреч. Тут я должен пояснить, что часть старого Берна имеет как бы два этажа, притом верхний этаж находится на одном уровне с главной улицей, а нижний значительно ниже уровня реки Ааре. Прогуливаясь в тот день, я ненароком забрел именно в этот, нижний этаж, образуемый множеством строений весьма мрачного вида, вдоль которых тянется столь же мрачная крытая галерея.
      Медленно двигаясь по галерее, я вслушиваюсь в собственные шаги, отчетливо звенящие под сводами. Наконец галерея остается позади, но я иду дальше. Слева течет река, глубокая и бурная, однако ее воды в этот зимний день утратили свой сине-зеленый цвет и сделались холодно-серыми. Они такие же переменчивые, как глаза Флоры, говорю я себе и, как бывает в подобных случаях, с удивлением вижу впереди Флору.
      К счастью, она довольно далеко, у входа в громоздкий обветшалый лифт, который при всей своей неуклюжести способен за две минуты доставить вас в верхний город, куда пешком, в обход, пришлось бы топать два километра. Укрывшись за стоящим поблизости грузовиком, я осторожно посматриваю в сторону лифта.
      Флора не одна. Возле нее торчит какой-то мужчина, ростом значительно ниже ее, зато плечи у него широкие, и всем своим видом он смахивает на профессионального борца. Случайный прохожий, если бы он вообще обратил на них внимание, наверняка принял бы их за незнакомых друг другу людей, ждущих лифта. Они, похоже, именно на это и рассчитывают, назначив здесь свидание, и - чтобы иллюзия была полной - стоят, почти отвернувшись друг от друга: Флора смотрит па реку, а борец - на свои ботинки,
      Они стоят, будто совершенно незнакомые люди - мол, я тебя знать не знаю. Но вот что странно: они переговариваются между собой. Правда, с расстояния, которое нас разделяет, а также из-за того, что мне необходимо прятаться за грузовиком, я лишен возможности отчетливо слышать их слова. Зато мне легко вести за ними наблюдение, и я вижу, что разговор становится слишком затяжным для двух незнакомых людей, случайно столкнувшихся при входе в лифт,
      Наконец Флора входит в кабину, которая, очевидно, давно уже ждет пассажиров, а борец предпочитает идти пешком и прямиком шагает в мою сторону. Я быстро обхожу грузовик, пересекаю асфальт и спускаюсь к реке, чтобы не маячить на горизонте. Несколько минут спустя я снова возвращаюсь на исходную позицию, к грузовику, и устанавливаю, что незнакомец уже удаляется по каменному полу галереи.