Руки женщины перестали биться, голова откинулась в сторону, глаза погасли.
      - Что это был за укол, Либби? - спросил я. У меня мороз пробежал по коже.
      - Смертельная доза, - сухо ответила Либби.
      Она поднялась, двое санитаров подошли к женщине, сложили ей руки на груди, положили ее на тележку и увезли.
      - Смертельная? - переспросил я. - Либби, ты хочешь сказать...
      - Да. Смертельная.
      - Но как ты... как ты могла?
      - Это входит в мои обязанности, - ответила Либби. - Не думаешь ли ты, что в больницах хватает мест для неизлечимых?
      - Я, конечно, понимаю. Но как ты могла...
      - Тебе что, предъявить разрешение? - спросила она, нервно рассмеявшись, и вдруг опустилась на стул.
      - Послушай, - сказала она, - я креплюсь, как могу. Я знаю, что должна это делать. А теперь являешься ты, и я из-за тебя опять все это переживаю, как десять лет назад...
      Слезы потекли у нее между пальцев.
      - Пожалуйста, прости меня, - взмолился я. - Я просто плохо ориентируюсь... Тут все так переменилось... Пойдем отсюда!
      - Пойдем, - ответила Либби, сердито вытирая глаза. Мы поспешили к двери. Воздух, насыщенный серой, впился нам в глаза, и мы оба надели маски.
      - Послушай, давай пойдем в подземный ресторан.
      Мы зашли в маленький, уютный зал и сели у окна. Столы были накрыты красными скатертями, а на окне колыхалась клетчатая занавеска. Мы набрали свой заказ по автомату, но разносили еду смазливые официантки с длинными острыми ушами и маскарадными хвостами. И я потратил остаток своих спецталонов на аляскинскую клубнику к кофе.
      Состав Комитета по Орлам был более чем странным. В него вошел один политик, один бизнесмен - владелец заводов искусственных деревьев, три университетских деятеля, и всего один-единственный орнитолог и вообще один-единственный биолог - я! И когда я шел по коридору в зал, отведенный для заседания, меня одолело такое острое предчувствие грядущего провала, что пришлось остановиться возле автомата с водой и принять несколько успокаивающих таблеток. К счастью, мне вспомнился профессор Стэдмен, и это меня несколько ободрило: в конце концов, я всегда могу обратиться к нему за поддержкой и советом...
      - Наша сегодняшняя задача, джентльмены, - начал я заранее отрепетированную речь, - заключается в разработке планов защиты Американского Орла, нашей национальной эмблемы, в течение всего угрожающего периода празднования. Перед нами гигантская задача, джентльмены. Сегодня на всем континенте осталось лишь тринадцать орлов последние остатки великой и мужественной расы!
      - Мы должны уберечь их, - сказал доктор Наттолл из Калифорнийского университета. - Не будем больше терять время! - И тут он многозначительно поглядел на мистера Балли, политического воротилы из Чаттануги. - Я предлагаю немедленно организовать двухгодичную исследовательскую программу.
      - Но, джентльмены, ведь мы - чрезвычайный комитет! - возмутился я. - Мы собрались здесь, чтобы разработать планы защиты орлов именно в дни праздника. Насколько я понимаю, их нужно оберегать от прожекторов, опрыскиваний, охотников, отравленной рыбы, строителей и даже зевак. Я уже связался с губернатором Аляски и получил его твердое обещание защитить восемь орлов, находящихся на его территории. Я говорил также с губернатором Флоридаполиса...
      - Ну да. На Аляске этих птиц уже поймали и посадили в большую, прочную клетку, - подтвердил доктор Поддл из "Чидетройт Дайнэмикс". - На аляскинцев всегда можно было положиться.
      Я не поверил своим ушам.
      - Конечно, - добавил он успокаивающе, заметив мое отчаяние, - они охотно продадут нам несколько штук по десять тысяч долларов за птицу, если мы захотим использовать их на праздновании с просветительскими целями. Мне об этом сообщил коллега из тамошнего университета.
      Меня охватил ужас.
      - По-моему, вполне разумная цена, - пробормотал доктор Поддл.
      - Уцелевшие орлы существуют не для продажи! - заорал я. - Им нет цены! Я потребую от губернатора немедленно их освободить! А во Флоридаполисе вокруг каждого гнезда нужно создать охранную зону диаметром по меньшей мере в полмили.
      - Но с расстояния полмили никто ничего не увидит, - раздраженно прервал меня мистер Балли. - Миллионы людей соберутся на побережье в день праздника! И это же одно из зрелищ, ради которого они туда приедут, правильно? Это гвоздь программы!..
      Его перебил мистер Финк, владелец заводов по изготовлению искусственных деревьев.
      - По-моему, неплохо было бы рассадить этих птиц на верхушках трех громадных искусственных сосен где-нибудь поблизости от места, где должна приземлиться марсианская экспедиция. Я, конечно, ни цента не возьму за эти сосны, - это, как вы понимаете, мой дар. Наши сосны в последние годы значительно усовершенствованы: мы удвоили количество игл, сделали их огнестойкими, грызуностойкими, жаростойкими, хладостойкими, цвет выверен по еще сохранившимся живым деревьям...
      - Это, конечно, весьма великодушно, - попытался прервать его я, но он упорно продолжал:
      - А кроме того, они солнцестойки, дождестойки, воздухостойки, и, я уверен, можно эти три сосны опрыскать специальным раствором (снова - ни цента!), чтобы сделать их еще и орлостойкими. Мы по праву гордимся нашей продукцией - сосны, высящиеся среди бетона, право, волнующее зрелище представляете, джентльмены... При свете прожекторов величественные птицы предстанут перед нами во всем своем древнем великолепии! Представляете? Конечно, - добавил он, - их надо будет приковать к гнездам, чтобы они не удрали. Но, думаю, с земли цепей никто не увидит даже в бинокль.
      До сей минуты остальные члены Комитета еще сидели - правда, как на иголках, еле сдерживаясь, но тут их прорвало.
      - Отвратительно! Варварство! Невежество! - закричали они в один голос.
      - Эти птицы - научная реликвия! Мы собрались здесь, чтобы их защитить. Я предлагаю поймать их и выставить в Смитсонианском музее, - заключил доктор Поддл.
      Я пришел в полное изнеможение. Голова у меня раскалывалась, пришлось принять еще несколько таблеток. А коллеги спорили между собой, не слыша друг друга.
      - Прошу обдумать мои предложения! - Я попытался их перекричать, но на меня никто не обратил внимания. И тогда я совершил поступок, доселе для меня совершенно невероятный: я сломал председательский молоток точно посередине.
      Все замерли. Я сам немного испугался, а потом громко заявил:
      - Предлагаю организовать вокруг каждого из трех гнезд постоянную неприступную запретную зону, исключающую любое вмешательство человека в жизнь орлов, независимо от целей. Всякая попытка нарушений установленных границ должна караться заключением в подводную тюрьму по меньшей мере на десять лет без права ходатайства о помиловании.
      Никогда раньше не приходила мне в голову мысль о таких драконовских мерах, но тут я почувствовал, что спасти орлов можно только так.
      Они молча уставились на меня, но я сказал, что должно быть принято все или ничего. Все или ничего! В противном случае я тотчас слагаю с себя все полномочия, а истребление Американского Орла, нашей национальной эмблемы, навсегда останется на совести остальных членов Комитета...
      Мои предложения были приняты тремя голосами против двух. Мистер Балли насупился.
      - Но орлы неотделимо связаны со всем праздником, - пробурчал он. - А вы загоняете тварей в какой-то темный угол, где никто их и увидеть не сможет. Мне кажется, они заслуживают настоящего, большого бенефиса!
      - Я же говорил, что не хочу брать деньги за деревья, - пробормотал мистер Финк. - Все, чего мы бы хотели, - упоминание о вкладе нашей фирмы...
      Он продолжал твердить это, пока я не захлопнул перед ним дверцу лифта.
      Через день после заседания Комитета по Орлам я получил ужасное известие. Восемь пойманных орлов, которых аляскинцы так и не выпустили, были обнаружены в клетке мертвыми. Они бились головой и крыльями о прутья, пока не погибли.
      До празднества оставалось уже десять дней. Машина вертелась быстрее и быстрее - это особенно было заметно по выручке пивных и ресторанов. Толпы на улицах все прибывали. Даже подземный город кишел людьми, хотя цены на все, за исключением почтовых марок и воды, были там вдвое и втрое больше, чем наверху. Множились нарушения порядка, несчастные случаи и драки.
      Возле кислородных киосков уже запасали горы носилок и готовили на случай необходимости санитарные аэровозы. Ходили слухи о возможных волнениях.
      Я отсиживался дома и принял твердое решение в этот день не лезть на парады, не ходить на встречу марсианской экспедиции и вообще не высовывать носа на улицу.
      В космоцентре царило удивительное спокойствие, во всяком случае, оттуда наружу не просачивались никакие тревожные известия. Говорили, что Б.Н. поселился в подземелье возле центра связи и не покидает своего поста ни днем, ни ночью. Время от времени его мощный бас гремел в уличных громкоговорителях всей страны. Но это было похоже на магнитофонную запись - каждый раз одно и то же: полет проходит нормально, все отлично, приближается величайший триумф в истории космоса!
      А у меня хватало поводов для беспокойства. Я то и дело звонил во Флоридаполис. Ограждения поставили, хотя это и влетело комитету в копейку. Мне постоянно тыкали в глаза, что мы нарушаем права собственности. Но мы все-таки добились своего после того, как разрешили развесить на ограде рекламные объявления.
      7 сентября я полетел во Флоридаполис, чтобы лично проинспектировать охранные сооружения. На просторной поляне возле озера стояло несколько дубов и сосен, которых каким-то чудом пощадили бульдозеры. Двадцатифутовый забор, колючая проволока - все было на месте. Вокруг патрулировала вооруженная до зубов охрана. Но птиц не было видно. Я, собственно, на это и не надеялся. Орлы здесь - в этом меня заверили сторожа. Было видно, что они твердо намерены выполнить свою задачу и считают ее для себя большой честью.
      Я вернулся домой в семь вечера. А на следующий день, 8 сентября, вылетел на Аляску. Эту поездку я откладывал как мог, но больше тянуть было нельзя. На Аляске я провел ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы забрать покрытый флагом ящик с окровавленными трупами восьми огромных птиц - последних, которых видело небо Арктики. Понимая, что нужна какая-то торжественная церемония, я нахально попросил - и тут же получил разрешения перевезти ящик в Вашингтон на специальном самолете президента с почетным эскортом. Там я передал драгоценный груз хранителю Смитсонианского музея. Когда орлов укладывали в склеп, ни надгробных речей, ни оркестра, ни салюта не было - всего лишь почетный караул и мы с хранителем. Но и эта простая прощальная церемония произвела на меня большее впечатление, чем многие помпезные похороны.
      10 сентября я снова посетил орлиный заповедник во Флоридаполисе. На этот раз я решил сидеть в укрытии до тех пор, пока не увижу хотя бы одну из этих пяти бесценных теперь птиц. К тому времени, которое мы когда-то называли закатом солнца, я устал от бесплодного ожидания в неудобной позе, как вдруг кто-то из сторожей указал на несколько крохотных темных точек, спускавшихся из облаков. Кружившиеся в небе точки становились все больше и больше, и наконец я смог различить широко раскинутые двухметровые черные крылья птиц, которые, накренившись на ветру, снижались по медленно сужавшейся спирали.
      Еще ребенком я видел, как парит белоголовый орел. Почему этот небесный хищник вселяет своим видом такое глубокое чувство в душу человека? Есть много птиц более стройных и красивых, легче приручаемых и более дружелюбных. Но нет птицы более величественной, чем белоголовый орел...
      Медленно кружились огромные птицы, как будто время для них ничего не значило. Я подумал о тех тысячах и миллионах лет, на протяжении которых такие же орлы точно так же кружили над долинами и лесистыми горами первобытной Америки, купаюсь в свежем ветре, в чистом синем горном небе, неотъемлемая часть нашей природы. Из всех орлов, чьи хищные глаза и вздыбленные перья когда-либо украшали гербы королей и государств, только эти, белоголовые, безраздельно принадлежали одной Америке. Их, повелителей неба, независимых, бесстрашных, величественных, республика, когда была молода, избрала своим символом. Теперь они перестали быть ее символом. Им на смену пришел технологический "орел", нелепое и скрипучее создание рук человека. Символического в орлах осталось только одно - то, что они вымирали. В мире, принадлежащем технике, не осталось места живой природе так же, как и величию, бесстрашию, независимости, гордости.
      Одиночество этих пяти последних могикан потрясло меня до глубины души. Но вот они разлетелись - и одна пара, снижаясь кругами, направилась к высокой сосне, стоявшей поблизости от меня. Я видел в бинокль, как они спускались к себе в гнездо, выставив вперед седые головы, растопырив когтистые лапы, как выпущенные самолетные шасси. То была истинная поэзия движения: колебания их крыльев напоминали волнообразные движения рук гавайских танцовщиц или медленное качание огромных пальмовых листьев, овеваемых тропическим пассатом.
      Хриплый шепот сторожа вернул меня к действительности.
      - Знаете, я всегда рад, - сказал он, - когда вон тот молодой возвращается. Пока у них еще черные головы, они всегда попадают под пулю первыми.
      Он показал мне бочонок со свежей рыбой, только что полученной из рыбопитомника. По моему распоряжению орлов кормили только рыбой, специально очищенной от микробов и остатков ядохимикатов. Я еще раз просмотрел, цело ли проволочное заграждение. У меня было странное предчувствие: надо бы остаться здесь, поблизости от бесценных моих подопечных... Но меня ждал аэровоз, и я щедро дал сторожу на чай.
      - Не волнуйтесь, я жизни не пожалею, чтобы их уберечь, - сказал он. Я улетел, почти успокоенный.
      И тут, будто в наказание за мою самоуверенность, произошло самое ужасное. На следующее утро мне позвонил с аэродрома доктор Поддл. Он сообщил, что как член Комитета по Орлам счел своим долгом отложить дела и провести хотя бы один из этих последних решающих дней в орлином заповеднике.
      - Было бы просто странно, - сказал он, смущенно усмехнувшись, состоять в комитете по охране птиц, которых никогда в жизни не видел.
      Меня порадовала такая добросовестность, и я перевел ему по телефону деньги на расходы.
      Доктор Поддл вернулся из Флоридаполиса после обеда - гораздо раньше, чем я ожидал. С пепельно-бледным лицом он вбежал в кабинет, где я сидел над своим докладом. Повалившись на стул, он прерывающимся голосом сообщил, что только что был свидетелем гибели одной из оставшихся пар орлов.
      - Они умерли в страшных судорогах, - сказал он. - Я все видел. Это ужасно!
      И он сам начал как-то странно подергиваться.
      - Не может быть! - пробормотал я, чувствуя, как пол уходит у меня из-под ног. - Боже мой, не может быть!
      - Я это видел! Видел! В бинокль! Это все ДДТ - помните, как погибали малиновки? Но вы же как будто приказали кормить их свежей рыбой из питомника, - ведь в ней же нет ядохимикатов?
      - Это верно, - обреченно сказал я. - Но ведь ядохимикаты накапливаются. Они накапливаются долгие годы. Долгие годы...
      Окна закачались у меня перед глазами.
      - Эти яды уже почти двадцать лет как изъяты из продажи, - возразил он.
      - Но никаким законом нельзя извлечь их из почвы, воды и живых организмов. Слишком поздно!
      - И мне довелось это видеть. Мне! - Доктор Поддл встал, быстро вышел и вернулся с черным чемоданчиком.
      - Вот они, - сказал он, открывая крышку. - Толпа добежала до них раньше, чем мы со сторожами. У них тоже у всех были бинокли. Как только упала первая птица, все бросились к ней. Изгородь повалили прежде, чем я успел опустить бинокль!
      Пораженный ужасом, я глядел на то, что было в чемодане.
      - Охотники за сувенирами, - сказал он.
      Я увидел две голые белые птичьи тушки. Орлы были ощипаны дочиста.
      Всю комнату заволок какой-то серый туман, в котором плавали черные точки. Я потерял сознание.
      Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на старом кожаном диване в кабинете профессора Стэдмена. Сам Стэдмен стоял рядом.
      - Как я сюда попал? - спросил я слабым голосом.
      - Меня вызвал доктор Поддл. Я примчался в штаб-квартиру и привез тебя сюда.
      - А где орлы?
      - В холодильнике.
      - Пустите меня, я встану. Я должен встать!
      Я поднял голову и увидел, что на мне - халат профессора.
      - Нет, тебе пока нельзя вставать. Фитц, ты здесь лежишь уже несколько дней. Сегодня пятнадцатое.
      - Что-о?
      - Да. За тобой ухаживала сиделка. Я не дал тебя забрать отсюда.
      У меня на глазах навернулись слезы.
      - Спасибо, - прошептал я.
      - Не за что. Но ты ничего не ел. Сейчас я принесу тебе бульон и немного чаю.
      Я подкрепился, и мне стало немного лучше. Три часа спустя мы с профессором уже сидели в правительственном самолете, направляющемся на юг.
      ...Орлы покинули все три свои гнездовья.
      Одну за другой мы облетели охранные зоны, пустые и заброшенные, окруженные со всех сторон голой, вытоптанной землей.
      У третьего гнезда мы нашли единственного оставшегося на своем посту сторожа.
      - Что случилось с орлами? - спросили мы, задыхаясь от волнения. - Где та пара, которая жила в этом гнезде?
      - Ночью кто-то осветил их прожектором. Они испугались и куда-то улетели, - мрачно ответил сторож.
      - Надеюсь, они еще найдутся, - простонал профессор.
      - Уже нашлись, - сказал сторож, опустив глаза. - Оба тут.
      - Что значит "тут"? Где они? - закричал я.
      Он ткнул пальцем в старый ящик из-под телевизора, стоявший рядом. Мы бросились к ящику и открыли его.
      - Их подстрелили? О боже, их подстрелили! - повторяли мы снова и снова. Потом мы набросились на сторожа.
      - Как вы могли это допустить?
      - Ничего нельзя было сделать. Стрелял кто-то из парка. Мне их принес мальчишка. Я дал ему доллар.
      Потрясенные, мы отвернулись.
      - Послушайте! - сказал сторож с надеждой. - Остался еще один - молодой! Он цел и невредим! Сразу, как только это случилось, мы залезли наверх и поймали его сетью, спящего.
      - Где он? - спросил профессор Стэдмен ужасным голосом.
      - Сейчас покажу. Он в такой красивой клетке! Вы сразу успокоитесь, когда ее увидите. Пойдемте.
      Последний орел был выставлен для обозрения в пышном зале расположенного по соседству банка, на возвышении, окруженном толпами зрителей. Клетка была похожа на миниатюрный средневековый замок, только в его передней стене было сделано отверстие, перегороженное золотыми прутьями. Четыре башенки по углам сверкали в лучах прожекторов золотой филигранью и перламутром. На них развевались американские флаги. Восхищенный шум толпы заглушал звуки музыки, лившейся из-под потолка.
      - Вот это да! - говорили вокруг.
      - Удивительно! Колоссально, правда?
      - И как губернатор сумел это соорудить всего за одну ночь!
      - Вот что могут сделать новые машины. На все про все - только шесть часов.
      - А проект составил сам губернатор, - объяснил нам вполголоса один из полицейских, охранявших клетку. - Он всю ночь не спал.
      Если бы мы не взяли с собой двух полицейских, пробиться к клетке нам бы не удалось. Подойдя поближе, мы разглядели на дверях замка небольшую надпись: "В честь нашей эмблемы и в память великого Двухсотлетия. От Флоридаполиса. Джон Дж.Маффит, губернатор".
      - А вы знаете, из чего сделана вся эта громадная клетка? - прошептал наш полицейский. - Вся эта громадная клетка сделана из чистейшего литого золота! И сколько, по-вашему, она стоила?
      Больше я ничего не слышал. Я опустился на колени, затаив дыхание, и с бешено бьющимся сердцем заглянул в клетку. Я увидел орла - взъерошенного, прижавшегося к задней стенке замка, но живого! Он сверкнул на нас глубоко сидящими злыми глазами. Профессор накинул на решетку покрывало. Вздох разочарования послышался из толпы.
      Как мы вытащили оттуда эту чудовищную клетку, я не помню. Помню только двойную цепь полицейских, которые оттесняли толпу, когда мы шли к самолету. Помню еще, как в моем мозгу молотом билось одно слово, только одно слово: "Последний, последний, последний!.." Последний в Америке. Последний во всем мире. Последний во всей бесконечной вселенной!
      Мы доставили орла в аэропорт Олбскетрой. Там все уже было готово. Нас ждал пустой ангар, чисто убранный и устланный свежей соломой. По нашему приказанию, несколько листов кровли было снято, чтобы орел мог видеть небо, когда-то служившее ему домом. Были запасены свежая рыба из питомника, чистая солома и вода из горных ручьев; мы даже поставили в ангаре большое зеркало, надеясь, что с ним орлу будет не так одиноко и страшно. До завтра больше ничего сделать было нельзя. Мы заперли ангар, поставили вокруг него охрану из президентских телохранителей и неохотно разошлись.
      - Нужно устроить для него заповедник, специальный парк, - сказал профессор. - Может быть, привезти несколько рыжих орлов из Калифорнии, чтобы ему было повеселее.
      Я послал одного из часовых с распоряжением выключить все громкоговорители. Музыка мгновенно стихла. Аэровоз доставил нас на квартиру профессора. Я почувствовал себя таким измученным, что сразу завалился в постель.
      На следующий день - день Двухсотлетия - я уже в шесть часов утра был в аэропорту и бегом бежал к ангару, вокруг которого по-прежнему мерно шагали часовые. На полпути меня догнал посыльный в форме секретной службы и протянул пакет, собственноручно подписанный шефом. Охваченный нехорошим предчувствием, я машинально отошел на полагавшиеся по уставу восемь шагов от ближайшего постороннего, сломал печать и прочел:
      "Сэр, Вас приглашают немедленно явиться в центр космической связи для консультации. Возникшая экстренная ситуация требует Вашего присутствия. Б.Н.Боннетт".
      Я поглядел в сторону ангара - он был окружен надежными часовыми. Все полеты над аэропортом были отменены. Радио молчало; над летным полем царили тишина и спокойствие. Я отмахнулся от аэровоза, который привез посыльного, и, прихрамывая, побежал в направлении штаб-квартиры.
      После долгих блужданий по лабиринту коридоров, за время которых мне пришлось трижды подниматься и опускаться на лифте, трижды подвергнуться строгой проверке документов и один раз - вежливому обыску, миновать две толстых стальных двери и шесть раз расписаться в каких-то книгах, я, наконец, вошел в святая святых центра космической связи - в штаб управления марсианской экспедицией, которая в этот самый день должна была победоносно закончиться.
      Комната от пола до потолка была заставлена разнообразной техникой. Ярко светили голубые люминесцентные лампы, а на панелях приборов мерцали красные сигнальные огоньки. Впереди всех, у пульта, сидел сам Б.Н., который даже встал, увидев меня, и молча со мной поздоровался. Вид у него был измученный, глаза красные. Рядом с ним я заметил трех первых его заместителей. Остальных заместителей, от четвертого до десятого, я не знал в лицо, но и они наверняка были здесь. Позади сидела блестящая свита из двух десятков специалистов по космосу и толпы космических медиков - все нобелевские лауреаты с мировыми именами. Зачем я понадобился этому собранию знаменитостей?
      Шеф указал мне на свободный складной стул в заднем ряду. Перекрывая писк и визг радиосигналов, он сказал:
      - Мистер Фитцсиммонс, мы пригласили вас сюда в надежде, что вы сможете высказать какие-нибудь соображения по поводу происходящего на борту корабля. За время вашей долгой работы на спутнике, в условиях невесомости, вы, вероятно, накопили бесценный опыт, который может прояснить сложившуюся катастрофическую ситуацию.
      Я онемел от изумления, но тут же пришел в себя.
      - Я к вашим услугам, сэр, - сказал я и сел. Никто ко мне даже не обернулся, лица у всех были серьезные и мрачные. Я почувствовал, что у меня по спине побежали мурашки. Через несколько часов марсианская экспедиция должна была приземлиться, но там, кажется, произошло что-то ужасное!
      Все сидели молча - слышался только визг и мяуканье радио. Прислушавшись, я вздрогнул: в шуме космических помех мне вдруг почудились человеческие голоса.
      - Отвечайте... отвечайте... отвечайте... - повторяли они без конца. Помогите... помогите... помогите...
      Неподвижные фигуры вокруг меня сидели с напряженными, каменными лицами, чуть наклонившись вперед. Неужели никто не слышал того, что сейчас услышал я?
      - Помогите... ради... бога... дайте посадку... посадку... посадку...
      Это было похоже на галлюцинацию. Но тут я услышал голос шефа:
      - Скажите, мистер Фитцсиммонс, не пришлось ли вам за десять лет вашего пребывания в космосе перенести какую-нибудь неизвестную болезнь, например сыпь на лице или теле?..
      - Это бери-бери, - сказал я. - Но мы ее быстро вылечили витаминами.
      - Нет-нет, я говорю о каком-то необычном высыпании на теле.
      - Может быть, экзема? Она была у меня раза два. Я думаю, от радиации. Но потом она сама собой проходила.
      - А это сыпь была не серая?
      - Нет, сэр. Обычная красная сыпь.
      - А вам не приходилось замечать что-нибудь вроде серой плесени, похожей на мох, которая распространяется по всей кабине, по всему телу...
      - Нет, сэр, не приходилось! Никогда! - отвечал я с ужасом.
      - Серая плесень, которая распространяется и распространяется и в конце концов убивает...
      - Сэр, вы хотите сказать, что капитан Клекстон... что там случилось что-то...
      Шеф посмотрел сквозь меня и не ответил. Он кивнул своему второму заместителю. Тот, не меняя своей напряженной позы, повернул ко мне голову и сказал:
      - Корабль приблизился к Земле еще на рассвете, на несколько часов раньше срока. Он задержан в зоне космической станции "Зет" и до сих пор находится там. На борту произошло что-то очень серьезное. От этой странной болезни погиб не только Клекстон. До него умер еще один член экипажа, о чем нам в свое время ничего не сообщили. Два дня назад умер третий. А теперь поражен, по-видимому, весь экипаж. Собравшимся здесь надлежит не более чем за час принять решение, что делать.
      Радиосигналы зазвучали громче, и в их унылой какофонии я снова расслышал:
      - Ради бога, дайте посадку... сообщите, что нам делать... помогите... помогите...
      Никто не двинулся. И тут я заметил, что все сидят с затычками в ушах. Их не было только у шефа. Заместитель продолжал:
      - Сегодня утром мы получили крайне важную информацию. Вы, видимо, знаете, что капитан Клекстон вез с собой образцы давно вымершей марсианской формы жизни. Он нашел много странных предметов причудливой формы, похожих на окаменелости. Так вот, десять дней назад кто-то на борту корабля уронил контейнер, где они лежали, и он раскрылся. Контейнер сразу же снова запечатали. Но два дня спустя на стенах кабины начала появляться плесень - та самая, которая убила Клекстона. Она быстро расползлась по всем отсекам. С каждым днем заболевали новые члены экипажа. Они попросили у нас медицинского совета. Но наши врачи не знали, что им рекомендовать. Теперь мы пришли к выводу, что корабль заражен марсианским микроорганизмом - может быть, тем самым, который уничтожил цивилизацию на Марсе.
      Вопли, доносившиеся из приемника, усиливались. Среди них мелькали обрывки фраз, отдельные слова... или, может быть, это мне только чудилось? Я старался не слышать, не обращать на них внимания.
      - Они многое скрыли от нас, - сказал шеф с ледяным спокойствием. Только благодаря этому им удалось приблизиться к Земле. И только из-за того, что их положение сделалось отчаянным, мы узнали, что там произошло. Как вы слышали, корабль задержан, в зоне космической станции "Зет" на расстоянии трех тысяч миль от Земли.
      Шеф показал рукой на свои уши. Все вынули затычки. Он продолжал:
      - Я полагаю, мы должны им ответить.
      Все присутствовавшие молча придвинулись к радиопульту.
      - Сэр, я могу уйти? - стоило мне произнести это, как все присутствующие вскочили на ноги, будто посередине комнаты упал метеорит.
      - Уйти? Конечно, нет! - отчеканил шеф тихо, но решительно. - Вы теперь засекречены. Вы будете засекречены до конца своей жизни! Под страхом мгновенной лазерной казни вы никогда ни словом не должны обмолвиться о том, что видели или слышали здесь. Понятно?
      Я оцепенел под десятками пристальных взглядов.
      - Отвечайте!
      Я кивнул головой.
      - Положите руку на сердце, - приказал шеф. Я повиновался.
      - Клянитесь!
      Я повторил за ним слова клятвы.
      - Теперь все могут сесть, - сказал шеф.
      Несшиеся из космоса крики становились отчетливее. Шеф наклонился над пультов и нажал несколько кнопок.
      - ...Повторяю, мы обсуждаем положение. Ждите сообщений. Ждите сообщений.
      - Что ж, давайте обсудим положение, - сказал шеф, обращаясь к нам. Он вопросительно взглянул в сторону космических медиков. Оттуда раздался голос.
      - По моему мнению, эта серая плесень представляет собой болезнетворное начало, не имеющее аналогий на Земле. Слышал ли кто-нибудь из моих коллег о чем-нибудь подобном?
      - Никогда, - сказал один.
      - Не слыхал.
      - Не знаю ничего похожего.
      - На Земле такого не бывает.
      - Поэтому, - произнес первый голос, - на Земле не существует антител, которые помогли бы нашему организму бороться с этим болезнетворным началом.
      - Продолжайте, приказал шеф. - Мы вас слушаем.
      - Это означает, - вмешался еще кто-то, - что при заражении этой болезнью она распространится по Земле, как лесной пожар. Она уничтожит и нас, и все население планеты.
      - И, может быть, всего за несколько недель.
      - А может, за несколько дней.
      - А может, и за несколько часов.
      Все невольно содрогнулись. Шеф снова наклонился над пультом и повернул ручку. До нас донеслись заглушенные слова:
      - Мы слабеем... скорее дайте посадку... скорее...
      - Ждите сообщений. Мы продолжаем обсуждение. Ждите сообщений, - сказал шеф в микрофон и повернулся к нам.
      - Нужно, чтобы они отошли от космической станции, пока у них еще остались силы.
      Он сделал знак своему первому заместителю. Тот склонился над пультом.
      - Вызываем космический корабль. Внимание! Слушайте нашу команду!