Огромная нежность охватила сердце девушки при виде любимой фигурки. Не важно, что бабушка была худа до последней степени, а кожу ее избороздили бесчисленные морщины — Изабелла де ла Роза оставалась красивой женщиной, аристократкой до мозга костей, что особенно бросалось в глаза, когда она поворачивалась к собеседнику горделивым профилем.

В углу эркера стояло инвалидное кресло и баллон с кислородом — грустные свидетельства бабушкиного отчаянного положения. Столик в изголовье кровати был уставлен пузырьками и склянками. Бабушка уже который год не могла обходиться без множества лекарств и ежедневной помощи сиделок.

Белла, держа обеими руками поднос, направилась к креслу. Жаль будить старушку, но хотелось поскорее обрадовать ее приятным известием. Поставив поднос на псевдоготический столик, Белла подошла к бабушке, взяла с ее колен очки и Библию и положила их на обычное место — туалетный столик.

Белла услышала ласковый голос:

— Доброе утро, деточка. Похоже, Антонио слегка убаюкал меня.

Белла подхватила поднос и с улыбкой поспешила к бабушке. Слабость старушки и ее затрудненное дыхание постоянно волновали внучку, но сегодня темные глаза Изабеллы живо блестели.

— Ба, как ты себя чувствуешь?

— Замечательно. Напрасно ты обо мне волнуешься, деточка.

— Тебе не нужен кислород?

Старушка решительно замахала руками.

— Расскажи лучше, как прошло прослушивание.

Лукаво прищурившись, Белла поставила поднос бабушке на колени.

— Съешь пирожок — получишь полный отчет.

Изабелла сердито фыркнула:

— Ты обращаешься со мной как с маленькой! Надо полагать, Иетта опять наябедничала на меня?

Белла присела рядом на бабушкин пуфик.

— Ба, она же в тебе души не чает. А что ты мало ешь, это ты и сама отлично знаешь.

Изабелла поглядела на поднос и капризно надулась.

— А где кофе со сливками? Никаких пирожков без кофе!

Белла погрозила ей пальчиком.

— Разве доктор не говорил, что тебе вреден кофеин? А от кофе без кофеина ты решительно отказываешься.

Изабелла возмущенно хмыкнула и разразилась страстной речью во славу натурального кофе:

— Кофе без кофеина!.. На вкус — такая же мерзость, как безалкогольное пиво и обезжиренное масло. Кофе со сливками — святая и незыблемая традиция старого доброго Юга, а вы желаете ее растоптать!

Белла едва удержалась от смеха. И со строгим выражением лица произнесла:

— Хватит препираться! Ешь!

— Тебе кнут в руки — и готовая рабовладелица! — Тем не менее Изабелла покорно отломила маленький кусочек посыпанного сахарной пудрой пирожка. — Итак, чем закончилось прослушивание?

Белла улыбнулась:

— Меня взяли в хор.

Лицо Изабеллы осветилось радостью.

— Восхитительно, моя милая! А впрочем, удивляться нечему. Тебе по силам ведущие партии! Но ничего, твое время еще придет.

Белла невольно нахмурилась.

— Ба, ты же знаешь, я стараюсь изо всех сил. Я люблю оперу, хотя совсем не уверена, что унаследовала от родителей страсть к огням рампы. Ты как никто можешь понять меня — ведь ты сама никогда не пела.

Изабелла издала короткий смешок.

— Деточка, что ты сравниваешь мой голос и твой! Будь у меня такой божественный голос — как знать, как знать… А впрочем, мой Антонио, упокой Господи его душу, — она перекрестилась, — мой Антонио не хотел жену-певицу. Помню, как мы познакомились с ним в Италии незадолго до второй мировой. Я впервые увидела его в «Дон Карлосе» на сцене «Ла Скала» и влюбилась прямо во время представления. Когда занавес в последнем действии упал, я кинулась к сцене с программкой в надежде получить автограф, а этот негодяй буквально выхватил меня из зала и уволок прочь из театра. Мне было всего восемнадцать — невинная дурочка, воспитанная в монастырской школе. Он ослепил меня и покорил всю без остатка. Очень скоро родителям пришлось обратиться в полицию, чтобы разыскать меня и Антонио.

Белла рассмеялась.

— Антонио соблазнил меня в тот же вечер, — продолжала бабушка. — А позже сделал мне предложение прямо перед собором. Так романтично! Я прямо спросила его: на что я ему? Отчего он заинтересовался такой простой девушкой как я? Разумеется, я была из почтенной семьи, но у меня не было и намека на музыкальный талант. Антонио ответил прямо: дескать, он решительно предпочитает иметь жену-дилетантку, как он деликатно выразился, чем певицу, которая будет неизбежно соревноваться с ним. Зато он хотел сына, который пойдет по его стопам. И я ему родила именно такого сына. Марио, его гордость и радость, появился на свет через восемь месяцев после свадьбы.

Белла закивала. Эту историю она слышала уже много раз.

— А потом Антонио и я… — сказала Изабелла с горестным вздохом, — потом все было не так уж гладко. Я знаю, были другие женщины — для столь одаренного человека это неизбежно. Но я продолжала любить его… И по сей день тоскую по нему.

Белла угадала в голосе бабушки немой упрек и поспешила с нежными заверениями: — Я знаю, как ты горюешь по нему. И надеюсь в один прекрасный день найти человека, которого я полюблю столь же горячо, как ты любила дедушку.

— Непременно, моя дорогая, — кивнула бабушка — Пока ты увлечена карьерой и тебе некогда оглядываться на мужчин. Однако ты обязательно встретишь хорошего человека, который будет любить тебя и будет верен тебе. — Она остановилась, чтобы вытереть платочком набежавшие слезы. — С Антонио я могла быть уверена только в его любви…

— Не сомневаюсь, он любил тебя! — страстно воскликнула Белла. — Мне порой досадно, что я была слишком мала, когда его не стало. Я так и не успела узнать дедушку получше. Но ведь последние двадцать лет в Новом Орлеане ты же была счастлива, не правда ли?

Бабушкины глаза мечтательно затуманились.

— Да, деточка, пусть мое счастье походило на покой и удовлетворение жизнью, но я была счастлива. Пустила наконец корни — после десятилетий вечных гастролей. Да и Антонио любил этот город, не раз выступал здесь. Он не раз говорил, что прекрасный Новый Орлеан, жемчужина Юга, имеет музыкальную душу, только он исполнен нежной любви к старой доброй опере. — Бабушка дотянулась до руки внучки и нежно потрепала ее. — Твои незабвенные мама и папа чувствовали то же самое.

Болезненный комок застрял в горле Беллы.

— Мне недостает их, — сказала она. — Как жаль, что они не успели пустить настоящие корни в Сан-Франциско. Конечно, у нас был там дом, но эти бесконечные гастроли…

— Что ж, они жили, как хотели. Занимались музыкой, любили друг друга…

— А я при этом оставалась словно за скобками, — с горечью заметила Белла.

— Они любили тебя, деточка, — возразила бабушка. — И сейчас, на небесах, продолжают любить. — Подмигнув внучке, она спросила: — Разве не они присылают ежегодно дюжину алых роз на твой день рождения?

— Ха! — вскричала Белла и вскочила с мягкого пуфа, полная притворного возмущения. — Это ты присылаешь мне розы!

— А вот и нет! — стояла на своем бабушка.

— Ты! Как не стыдно, ба, я уже не маленькая!

— Они присылают розы, — не унималась Изабелла. — Они дали тебе в наследство чудесный голос. Ты должна ценить свой талант хотя бы в память о них.

Белле вспомнились похожие сентенции Лесли Личфилда. Она пробормотала:

— Мне кажется… опера не для меня.

Изабелла пришла в ужас. У нее даже перехватило дыхание.

— Не смей говорить подобные вещи! Ты из семьи де ла Роза, деточка. Опера — у тебя в крови. Твой отец говаривал, что если одному из де ла Роза вскрыть вены, то оттуда вытечет не кровь, а хор из третьего действия «Риголетто». Тебе самой судьбой начертано выступать на оперной сцене. Ты еще попросту не осознала своего истинного предназначения.

Белла предпочла не перечить бабушке и не подвергать опасности ее слабое сердце.

Отщипнув еще кусочек от пирожка, Изабелла спросила внучку:

— Ну а что думает о тебе Лесли Личфилд?

— Находит мой голос восхитительным, но лишенным уверенности, — со смехом ответила Белла.

— Уверенность приходит со временем.

Лицо Беллы посерьезнело и стало задумчивым.

— Знаешь, ба, тут произошла одна занятная и странная вещь… По-моему, в театре проживает парочка призраков.

Изабелла рассмеялась:

— Деточка, ты шутишь?

— Один из них провел меня внутрь «Сент-Чарлз-опера».

— Неужели?

— Я с ним имела долгую беседу — со сторожем по фамилии Ашер. А потом Лесли Личфилд сообщил, что мистер Ашер уже двадцать лет как в могиле.

— А-а, про мистера Ашера я что-то слыхала, — промолвила бабушка. — Призрак, который бродит по театру со шваброй.

— А ты сама его когда-нибудь видела? — навострила уши Белла.

— Нет, — сказала бабушка и добавила, прищурившись: — Однако некоторые мои знакомые готовы поклясться, что видели его.

— Что ж, добавь меня в свой список. А вторая моя встреча была совсем короткой — с призраком Жака Лефевра.

— Жак Лефевр? — всплеснула руками бабушка. — О-о, я наслышана о похождениях этого безобразника, о его романах и шашнях! Деточка, во Французском квартале он — легендарная фигура. И твой дедушка — подумать только! — встречался с ним. И что же делал призрак Жака?

Живо представив странную встречу на сцене, Белла вновь ощутила, как приятная горячая волна прокатилась по телу.

— Ну я видела его секунду или две. Он стоял на другом конце сцены, улыбался и протягивал руки мне навстречу. А потом пропал.

Бабушка насмешливо фыркнула:

— Будь осторожна, внученька, а то этот коварный сердцеед сцапает тебя и унесет за тридевять земель.

Губы Беллы судорожно дернулись. Она не знала, что ответить, и указала бабушке на поднос.

— Ты мне зубы не заговаривай, ба. Лучше ешь.

Изабелла еще пару раз укусила пирожок, потом откинулась на спинку кресла и зевнула. Заметив, что бабушка клюет носом, Белла осторожно забрала поднос с ее колен. Поставив его на туалетный столик, она остановилась и некоторое время смотрела на задремавшую бабушку. Она ее так любила! И так не хотела терять ее! Белла вздохнула.

Даже сейчас Изабелла была по-прежнему преисполнена жизненной энергии. Да, жизненной энергии, а также решимости дожить до того дня, когда ее внучка станет оперной примадонной, потому что убеждена: оперный театр — ее истинная судьба, Белле не хватало духу возражать ей и отравить остаток жизни близкого человека. Она намеревалась сделать последние дни бабушки предельно счастливыми… Но как быть, если в сознании Беллы де ла Роза опера и любовь неразрывно связаны с разрушением и забвением?

Она не случайно подчеркнула в разговоре с Лесли Личфилдом, что ее родители принесли себя в жертву оперному искусству. Дело не в автомобильной катастрофе на морском берегу. Опера поглотила их гораздо раньше, чем океан. Для широкой публики Кармита и Марио де ла Роза были признанными оперными звездами. А глазам их родных и близких представало другое: пара одержимых — театром и друг другом. Бурление страсти на протяжении всех лет брака сопровождалось припадками взаимной ревности. А вечерами страсть и безумие ревности они переживали под маской своих героев.

Невзирая на взаимную любовь, родители Беллы не прекращали соперничать на сцене. И каждый при случае нелицеприятно отзывался о таланте другого.

Когда Кармита снисходила до похвалы, она звучала примерно так: «Сегодня вечером, Марио, ты спел Моцарта на уровне. Но ты определенно не Паваротти». Марио тоже не баловал комплиментами жену. «Что и говорить, никто не чувствует Россини лучше Марии Каллас!» — мог сказать он в присутствии друзей после исполнения женой партии в «Севильском цирюльнике», в которой недавно блистала Мария Каллас. Белла с содроганием вспоминала случай когда мстительная мать наняла клакеров, дабы они освистали сольную арию мужа в «Дон Жуане». Когда Белла расспрашивала отца о том диком происшествии, он винил в провале равнодушную публику и безжалостную критику, но не свою супругу. «Нынче всякий считает себя компетентным критиком, — жаловался Марио дочке. — Оперных певцов теперь ни во что не ставят. То ли дело во времена Карузо! Он и сам был уважаем и других умел уважать».

Семья обосновалась в Сан-Франциско. Однако родители Беллы часто отлучались на гастроли, оставляя девочку с няней. У четы дела Роза оставалось мало времени на своего единственного ребенка. Впрочем, они передали девочке свои таланты. Белле посчастливилось унаследовать голос матери, голос поистине мирового класса. Но девочка росла застенчивой и долговязой — гадкий утенок, который стал лебедем поздно и внезапно.

Невзирая на робость и пугливость зажатой маленькой Беллы и ее боязнь незнакомых; уже с четырех лет к ней зачастили преподаватели — ставить голос и обучать музыке. В восемь лет ее принудили выступить в детской оперной постановке «Ханзель и Грета», Белла играла одну из двух главных ролей — Грету. Это был сущий кошмар. На премьере девочка окаменела на первой же музыкальной фразе, и школьники, собранные на утренник со всех концов города, осмеяли ее так безжалостно, как способны только дети. Белла ничем не могла вытравить из своей памяти образ восьмилетней девочки на просцениуме — пепельное личико, трясущиеся губы, ноги приросли к полу так, что даже убежать нельзя, а перед ней море детских голов — подростки хохочут, улюлюкают, топают ногами, свистят и показывают на нее пальцами. Испив чашу унижения до дна, она наконец нашла в себе силы сдвинуться с места и опрометью кинулась прочь со сцены — в объятия сердобольной бабушки. Но всего больше ей запомнились разочарованные, замкнутые лица родителей. Их скрытая ярость добила ее и без того истерзанное сердечко.

И вот с тех-то пор, с того жуткого детского дебюта Беллу преследовал страх перед выходом на сцену. Даже если она умудрялась продержаться весь спектакль и пропеть всю партию, титанические усилия — лишь бы не убежать, лишь бы не шлепнуться в обморок — напрочь лишали ее пение глубины и чувства. Словно что-то умерло в ней. Только оставаясь одна, она давала волю своему великолепному голосу.

Властные родители не замечали переживаний девочки и продолжали толкать дочь на сцену. Ее детство и подростковые годы были потрачены на бесконечные занятия вокалом, уроки сольфеджио. Только музыка, музыка и музыка. Другие девочки бегали на дискотеки, кокетничали с мальчиками, а для тихони и затворницы Беллы после занятий в обычной школе начинались занятия с музыкальными педагогами. Никаких развлечений, никакого отдыха.

К тому времени, когда Белла поступила на вокальное отделение консерватории, у нее вдобавок к застарелому страху перед сценой развился и страх общения — она избегала дружеских отношений с кем бы то ни было. Теперь она даже радовалась тому, что нескончаемые занятия не оставляют ей времени на общение и болтовню с подругами.

В девятнадцать лет она потеряла родителей. В тот день им предстояло выступать на сцене «Геслайт-театр» в Сан-Франциско. Белла умоляла Кармиту и Марио остаться в загородном домике, где они проводили уик-энды, не только из-за страшной бури — на следующий день ей предстоял первый сольный концерт в консерватории, она себе места не находила, и в эти последние часы ей была необходима моральная поддержка родителей. Но упрямцы наотрез отказались отменить вечерний спектакль. Они ринулись в Сан-Франциско, и гигантская волна смыла их с приморского шоссе в океан.

Если бы не бабушка, Белла бросила бы оперу сразу после гибели родителей без колебаний и без сожалений. Но именно бабушка поддержала ее в страшном горе, и было бы жестоко отплатить ей таким предательством. Поэтому Белла не оставила консерваторию, доучилась, а затем пробовалась в разные театральные труппы в поисках хорошей работы. В итоге она подала в хор «Метрополитен-опера», но шумная и суетная жизнь в Нью-Йорке ее нисколько не прельщала. Белла с удовольствием осталась бы где-нибудь в глубинке, никому не ведомая, никому не интересная — словом, упивалась бы размеренно-спокойной жизнью, какой живут обыкновенные люди.

Месяц назад ей позвонил лечащий врач Изабеллы и сообщил, что положение критическое. Белла срочно уволилась и переехала к бабушке в Новый Орлеан.

Белла еще раз взглянула на дремлющую в кресле-качалке старушку, и кулачки девушки невольно посжались. Она должна спеть сольную партию хотя бы один раз в жизни, чтобы доставить бабушке последнюю радость. А после того как она победит себя и осчастливит самого близкого человека — Бог с ней, с оперой! Единожды побывав в роли примы, Белла больше никогда не ступит на сцену и станет искать смысл жизни уж точно не за кулисами оперного театра…

— Всем доброе утро, — сказал Лесли Личфилд. — И добро пожаловать на «Калейдоскоп».

В понедельник в десять утра Белла, как и остальные тридцать артистов труппы, появилась на сцене «Сект-Чарлз-опера». Вокалисты и танцоры занимали ряды складных стульев, а Лесли Личфилд стоял у края сцены, под великолепной старинной аркой. За его спиной в зрительном зале кипела работа; рабочие убирали куски сбитой штукатурки, отдирали от пола старые кресла, шуршали, топали и стучали. Личфилду приходилось говорить громко, чтобы перекричать этот шум.

Пока что никаких призраков Белла не приметила. Впрочем, с тех пор как она зашла в театр, у нее не было и свободной секунды. За кулисами к ней сразу подошел директор-распорядитель Роберт Мерсер. Представившись, он попросил ее задержаться на сцене после встречи труппы с режиссером. Надо обсудить ее обязанности и гонорар.

— Несколько слов специально для новичков, — говорил Личфилд. — Должен сказать, вам крупно повезло. Вам выпала честь работать в одном из самых прославленных театров старого доброго Юга. Здание «Сент-Чарлз-опера» построено в 1896 году на деньги, пожертвованные Новому Орлеану филантропом Уэкстоном Терфилдом. За время существования театра его сцена видела таких великих певцов, как Аделина Патти, Энрико Карузо, Марио Ланца и Мария Каллас. Театр сменил владельцев пять или шесть раз, но сумел продолжить работу, невзирая на эпидемии, войны, Великую депрессию и даже ураганы. «Сент-Чарлз-опера» обладает еще одной замечательной особенностью; в театре водится привидение — призрак Жака Лефевра, убитого на этой сцене в год основания театра.

Певцы и танцоры захихикали, а хорошенькая соседка Беллы лукаво подмигнула ей.

Брови Личфилда взметнулись в притворном возмущении.

— Смейтесь, смейтесь! Уж поверьте мне, всякий, из вас, кто проведет здесь побольше времени, непременно встретит одно из привидений. Ведь помимо Лефевра мы имеем и Уолтера Ашера, театрального уборщика и сторожа, который скончался двадцать лет назад. Долгий опыт общения с призраками показывает, что оба — добрые и безобидные существа. Так что встреча с ними нисколько не опасна. — Тут Личфилд хитро усмехнулся. — Лефевр, впрочем, знаменит чрезмерной склонностью к женскому полу, так что, прекрасные леди, поосторожнее с ним!

Ответом были сдержанные женские смешки.

— Надо вам сказать, бедный Жак был убит как раз во время представления того самого «Калейдоскопа»…

— Вы шутите! — воскликнул кто-то из мужчин. Самые впечатлительные девушки громко охнули.

— Нисколько! — сказал Личфилд. — Это произошло именно здесь, где вы сидите. Летним вечером сто лет назад. Я даже думаю, что во время возобновления постановки Жак будет являться чаще прежнего — в неустанных поисках своего убийцы!

Одни из актеров смеялись, другие испуганно перешептывались.

Личфилд водрузил на нос очки и заглянул в свои записи.

— Полагаю, «Калейдоскоп» никого из вас не оставит равнодушным. Это прелестная вещица, и мы постараемся предельно точно воспроизвести представление 1896 года — за вычетом убийства, разумеется.

— Будем надеяться! — воскликнул тот же говорливый юноша.

Когда все отсмеялись, Личфилд продолжил:

— «Калейдоскоп» был одним из первых представлений только что открытого оперного театра. Это концерт, включающий самые разные произведения — от лучших классических арий до песенок, популярных в беспечные девяностые. Большая часть архива представления утрачена, но нам посчастливилось раздобыть подлинную программку того вечера, а также кое-какие режиссерские заметки. Мы постараемся держаться тех же номеров, которые были представлены в 1896 году. Однако продолжительность спектакля непомерна для нынешних времен, и кое-что придется выбросить — преимущественно старые шлягеры типа «Три девчушки шли из школы». Несколько удручающе сентиментальных, плаксивых песенок мы заменим мелодиями, которые, на наш взгляд, лучше отражают залихватский дух позолоченного века. Художнику-декоратору и костюмеру придется потрудиться, дабы воссоздать атмосферу и костюмы тех времен. Что касается самого театрального помещения… — Личфилд оглянулся на разгромленный зрительный зал и горестно покачал головой. — Придется нам смириться с тем, что репетиции пройдут под стук молотков. Однако страдания наши будут вознаграждены сторицей, ибо к первому представлению «Калейдоскопа» театр будет восстановлен в его исконном блеске, и роскошь зрительного зала и фойе станет прекрасным обрамлением нашего ностальгического спектакля. — Ему пришлось сделать паузу, потому что именно в этот момент за его спиной раздался особенно сильный грохот. — От шума никуда не деться. Давайте сожмем зубы — и за работу.

— Может, шум и к лучшему. Распугает призраков! — заметил один из певцов.

Личфилд улыбнулся.

— А вот на это не рассчитывайте. — Тут он указал рукой вверх. — Обратите внимание еще на одну уникальную черту предстоящего представления. Старинная люстра над сценой.

Все запрокинули головы, чтобы получше рассмотреть массивную хрустальную люстру — четыре яруса призм-подвесок, пожелтевших от времени и пыли.

— В первой постановке люстра играла важнейшую роль, — пояснил Личфилд. — На время смены декораций свет в зале гас, лишь огромный вращающийся шар посылал на сцену бесчисленные лучи слабого мерцающего света. Выглядело впечатляюще, не хуже современных чудес техники. Правда, в настоящий момент механизм, вращающий люстру, находится в плачевном состоянии. Однако наши механики пообещали в короткий срок привести его в порядок. Кстати, Жак Лефевр был убит именно в момент смены декораций, когда основной свет погас и остались лишь слабые блики от этого хрустального монстра. Когда включили полный свет, Лефевр лежал на сцене с ножом в спине. Личность его убийцы остается загадкой и по сей день.

Труппа встретила это сообщение гробовым молчанием.

— Прежде чем мы приступим к делу, — продолжил Личфилд, — я хотел бы представить вам наших ведущих исполнителей. Просьба вставать, когда я буду называть имена. — Он стал перечислять, указывая рукой на первый ряд. — Анна Мария Бернард, сопрано. Эмили Трокмортон, меццо-сопрано. Виктор Дейли, тенор. Жиль Леопольд, баритон. А также не премину познакомить вас с новым приобретением нашего хора — мисс Белла де ла Роза из прославленной семьи де ла Роза. Белла, вас не затруднит встать? Будьте добры.

Зардевшись от смущения, Белла встала, не зная, куда девать руки и куда смотреть. Труппа приветствовала ее дружными аплодисментами, точно так же, как чуть раньше — каждого из солистов. Однако если солисты принимали аплодисменты как должное, Белла была готова сгореть от стыда — ведь аплодировали не ей, а достопамятным успехам ее родителей и дедушки.

— Спасибо, — кивнул Личфилд. — Сегодня каждому из вас будет выдан клавир и текст. Затем вы поработаете с костюмерами. Завтра встреча с хореографом Клайдом Арронсом — и начинаются уже настоящие, полноценные репетиции. Сейчас у нас самое начало июня, а премьера назначена на четвертое июля. Времени на раскачку нет. Постановка 1896 года состоялась тремя неделями позже — в самом конце июля. Однако совет директоров театра решил, что День независимости — наиболее подходящее время для выхода нашего представления. Есть вопросы?

Вопросов оказалось много. Личфилд ответил на все. Затем были розданы клавиры, тексты и копии программки представления 1896 года. После чего объявили порядок работы в костюмерной, и труппа разошлась на ленч.

Когда Белла поднялась со своего места, ее соседка тоже встала, улыбнулась и протянула руку.

— Привет. Я — Дикси Беннет. Я тут на летней практике. Такая честь иметь в труппе представительницу оперной династии де ла Роза!

Пожимая руку Дикси, Белла повнимательнее пригляделась к ней. Хорошенькая миниатюрная шатенка, лицо в веснушках, короткие волнистые волосы.

— Приятно познакомиться, Дикси.

— По-моему, мы с тобой будем в одной гримерной.

— Правда? Замечательно! А ты здешняя?

Дикси отрицательно мотнула головой.

— Я из Нью-Йорка, учусь в Джуллиардской музыкальной школе и пою здесь, как и мой приятель Джон Рэндолф. В Новом Орлеане мы только на летний сезон. Кстати, я снимаю до осени квартиру на Дофин-стрит и ищу подружку, чтобы платить меньше. Тебя не заинтересует?

Белла с извиняющейся улыбкой пояснила:

— Прости, не смогу тебя выручить. Я живу у своей бабушки.

— Тогда нет вопросов.

К ним подошел молодой красивый голубоглазый блондин. Белла узнала в нем парня, который острил во время встречи с Личфилдом.

Блондин подмигнул Белле и обратился к Дикси:

— Как тебе — беседовать с натуральной де ла Роза?

Дикси рассмеялась.

— Белла, познакомься с Джоном Рэндолфом. Он проходит практику под началом Виктора Дейли, а заодно и веселит труппу.

— Я заметила, вы остроумный человек, — сказала Белла, пожимая протянутую руку. — Рада познакомиться.

Джон крепко пожал ее руку. Его голубые глаза так и впились в лицо девушки.

— А уж как я рад! Нет, я серьезно! Мне посчастливилось слышать ваших родителей в «Метрополитен-опера». Хоть мне было только двенадцать лет, я и по сей день не могу забыть того огромного впечатления.

— Спасибо, — сказала Белла.

— Отчего же вы не солируете?

Белла окончательно смешалась и силилась найти ответ. Тут, к счастью, подоспела на помощь Дикси:

— Послушай, Рэндолф, и охота тебе лезть не в свое дело?

Юноша улыбнулся.

— Ты права. Леди не желают составить мне компанию за ленчем? Я угощаю. Тут на углу неплохое заведение.

Дикси взглянула на Беллу.

— Мы просто обязаны принять приглашение. Если такой скряга, как Джон, предлагает ленч, надо соглашаться!

— Я бы с удовольствием, — сказала Белла, — только мне надо дождаться мистера Мерсера. Вы идите, а я подойду позже.

Джон шутливо заломил руки, будто он убит горем.

— Дикси, — произнес он в отчаянии, — тебе не кажется, что нам интеллигентно дают от ворот поворот? Де ла Роза не желает общаться с шушерой вроде нас с тобой!

Белла рассмеялась.

— Я же обещала прийти попозже и приду.

Джон кивнул.

— Замечательно, Белла. Выйдете через парадный вход, свернете направо и прямо до угла.

— Спасибо. Я долго не задержусь.

Ее новые приятели ушли, а Белла подумала, глядя вслед Дикси и Джону: какие милые! Ей бы очень хотелось подружиться с кем-нибудь из артистов и быть в стороне от мелочной зависти и мелких подлостей, которые характерны для любого оперного коллектива. Если удастся быть тише воды, ниже травы — а в «Метрополитен-опера» она научилась держаться в тени, — если она сумеет не стать предметом пересудов и никому не перебежит дорогу, то участие в постановке «Калейдоскопа» может оказаться весьма приятным.

Но как совместить это почти болезненное желание не высовываться с желанием бабушки видеть внучку ведущей солисткой?

Белла вздохнула. Настроение опять упало. Она нахмурилась.

Все артисты разошлись. Белла осталась на сцене одна. Она полистала свой клавир и улыбнулась при виде названий: «После бала», «Старая милая песня любви», «Жаркий вечер в старом городе». Не раз слышанные своеобразные мелодии беспечных 90-х одна за другой всплывали в памяти.

Она взглянула на фотокопию июльской программки 1896 года. Такой элегантный шрифт! Тут ее взгляд наткнулся на имя ведущего тенора — Жак Лефевр. Ей стало не по себе. Внизу страницы внимание задержала фраза: «И вот при новом повороте „калейдоскопа“…»

Опустив руку с листочками, Белла прошла в центр сцены и, запрокинув голову, посмотрела на огромный шар вверху. Хрустальные подвески покачивались и переливались под желтоватым слоем пыли. Да, если это чудо почистить и хорошенько смазать механизм, то оно и впрямь станет важным действующим лицом в представлении. Белла прикрыла глаза и вообразила, как многоярусный шар вращается, создавая феерию движущихся бликов…

Какое сильное впечатление это производило сто лет назад, когда люди не были избалованы спецэффектами, когда здесь пел загадочный греховодник Жак Лефевр, убитый на сцене, под этой хрустальной люстрой…

— Белла, — тихо позвал кто-то.

Девушка быстро повернулась в сторону правой кулисы.

— Мистер Мерсер? Это вы?

Белла ощутила неуловимое движение воздуха над сценой, и мурашки побежали у нее по спине. В следующее мгновение из ничего вдруг возникла фигура Жака Лефевра.

Белла задохнулась от волнения, глаза ее округлились. Чуть дрожащее, но довольно отчетливое видение стояло в нескольких шагах от нее, ближе, чем в первый раз. Темно-карие глаза пристально смотрели на девушку. Жак с улыбкой протянул ей руку и шепнул:

— Идем со мной, Белла.

Сердце Беллы бешено заколотилось от волнения — и возбуждения. Она даже не задумалась, откуда призраку известно ее имя и почему Лефевр зовет ее за собой нежным, чувственным голосом. Она была вся во власти гипнотического взгляда, прекрасной улыбки. Тонула в омутах темно-карих глаз. Ей хотелось пойти за ним, хотелось нестерпимо!

Словно в трансе, она медленно шагнула к нему.

Воздух колыхнулся — и Жак Лефевр вдруг исчез столь же внезапно, как и появился…

— Всем очистить сцену! — крикнул Лесли Личфилд, сидящий в зрительном зале в первом ряду. — Репетируем «Песню Лолы». А затем, поскольку наш «калейдоскоп», по уверениям механиков, заработал, мы сперва попробуем его, а уж потом перейдем к следующему номеру — «Велосипед для двоих». Затем сделаем перерыв — Клайд займется с танцорами «Мечтательным вальсом».