6

Двадцатичетырехлетняя Маргарет Адкинс жила с мужем и шестилетним сыном в районе, примыкавшем к Олимпийскому стадиону. В то утро в десять тридцать у нее была назначена встреча с сестрой, с которой они собирались пройтись по магазинам и вместе пообедать. На встречу Маргарет не пришла. И не отвечала на телефонные звонки после разговора с мужем в десять часов. Ее убили в период между этим разговором и часом дня, когда сестра нашла ее тело. Это случилось четыре часа назад. Вот и все, что нам было известно.

Клодель еще не вернулся с места обнаружения убитой. Его коллега, Мишель Шарбонно, сидел на одном из пластмассовых стульев, выстроенных в ряд вдоль дальней стены в кабинете для вскрытия. Ламанш приехал с места преступления меньше часа назад, тело привезли несколькими минутами раньше. Когда я пришла, производили вскрытие. Я мгновенно поняла, что сегодня нам всем придется задержаться на работе допоздна.

Она лежала лицом вниз, руки сложены вдоль тела ладонями вверх, а пальцы сжаты. Специалист по аутопсии осматривал сейчас ее ногти и брал соскоб. На фоне начищенной поверхности столешницы из нержавеющей стали обнаженное тело выглядело восковым. Спину покрывали маленькие кружки – следы от дренажных отверстий стола. Тут и там на коже темнели прилипшие волоски, упавшие с курчавой копны на ее голове.

Затылок изуродован, череп слегка перекошен, как на кривом детском рисунке. Вытекавшая из него кровь, смешиваясь с водой, которой ее обмывали, стекала вниз и образовывала под телом красную полупрозрачную лужу. На другом столе для вскрытия лежали пропитанные кровью спортивный костюм, бюстгальтер, трусики, туфли и носки. В воздухе резко пахло металлом. В пакете рядом с костюмом я увидела эластичный бинт и санитарную подушку.

Даниель делал снимки "Поляроидом". Перед Шарбонно на письменном столе темнели квадраты с белыми краями. На них проявлялись изображения. Шарбонно, закусив нижнюю губу, внимательно рассматривал один снимок за другим и аккуратно возвращал каждый на свое место.

Офицер в форме щелкал "Никоном" со вспышкой. Когда он обогнул стол и поднялся на табурет, Лиза, пришедшая к нам последней из всех специалистов по аутопсии, подложила под тело старинную ширму – окрашенную краской металлическую раму, обтянутую белой тканью. Такими в незапамятные времена в больницах огораживали пациентов во время выполнения некоторых интимных процедур. Рядом с Маргарет Адкинс эта ширма показалась мне насмешкой, злой иронией. До интимности ей теперь не было никакого дела.

Фотограф слез с табурета и вопросительно посмотрел на Ламанша. Тот шагнул к столу с телом и кивнул на царапину на задней части левого плеча.

– Это вы запечатлели?

Лиза поднесла с левой стороны к указанному месту прямоугольную карточку с номером "Лаборатуар де медисин легаль", номером морга и датой: двадцать третье июня 1994 года. И Даниель, и фотограф сняли плечо крупным планом.

По распоряжению Ламанша Лиза сбрила волосы вокруг ран на голове убитой и несколько раз спрыснула череп водой. Всего ран было пять. Рваные края свидетельствовали о том, что удары наносили тупым предметом. Ламанш измерил их, схематически зафиксировал на бумаге и велел снять крупным планом.

– А теперь опять переверните ее, пожалуйста, на спину.

Лиза шагнула вперед, отодвинула тело к дальнему левому краю стола, аккуратно прижала его левую руку к животу и с помощью Даниеля перевернула на спину. Когда затылок жертвы коснулся стола, послышался приглушенный стук. Лиза приподняла голову убитой, положила резиновое приспособление под ее шею и отступила в сторону.

То, что представилось взгляду, заставило мою кровь мчаться по жилам еще быстрее. Будто в желудке встряхнули бутылку с газированной водой, убрали с горлышка большой палец, и оттуда неудержимым потоком рванул наружу гейзер страха.

Маргарет Адкинс была распорота от грудины до таза. Сквозь уродливую расщелину в туловище виднелись яркие внутренности. В том месте, где щель была наиболее глубокой, а органы смещены, блестела оболочка, покрывающая позвоночный столб.

Потрясенная, я перевела взгляд выше, не в силах смотреть на ее обезображенный живот. И увидела не менее ужасающую картину. Голова убитой была приподнята, лицо с вздернутым носиком и изящным подбородком напоминало лицо феи. Щеки осыпали веснушки – на фоне мертвенно-бледной кожи пятнышки эти казались невероятно темными. Жертва напоминала бы Пеппи Длинныйчулок, если бы еще и улыбалась. Но ее рот был расширен вовсе не в улыбке – из него торчала отрезанная левая грудь. В нежную нижнюю губу утыкался сосок.

Я подняла голову и встретилась взглядом с Ламаншем. Складки на его лице выглядели глубже обычного. Нижние веки были так сильно напряжены, что провисали и чуть подрагивали. Я увидела в его глазах искреннюю скорбь и что-то еще.

Ламанш ничего мне не сказал – продолжил заниматься вскрытием, переключая внимание то на тело, то на свой блокнот. Он фиксировал каждое повреждение, определял положение и размеры любой царапины, описывал малейший порез. Тело фотографировали.

Мы ждали. Шарбонно закурил.

По прошествии, как мне показалось, нескольких часов, Ламанш завершил внутренний осмотр.

– Хорошо. Теперь сделайте рентген.

Он стянул с рук перчатки и сел за письменный стол, склоняясь над своим блокнотом, как старик над коллекцией марок.

Лиза и Даниель подкатили к столу с телом стальную каталку, с профессиональной ловкостью и бесстрастностью переместили на нее убитую и повезли делать рентген.

Я тихо приблизилась к Шарбонно и села на стул с ним рядом. Он приподнялся, кивнул, улыбнулся, сделал глубокую затяжку и затушил окурок.

– Доктор Бреннан, как дела?

Шарбонно всегда беседовал со мной только по-английски и гордился, что может говорить на нем бегло. Его речь представляла собой странную смесь квебекского и южного сленга. Родом он был из Шикутими, два года работал на нефтяных вышках на востоке Техаса.

– У меня все в порядке. А у вас?

– Грех жаловаться.

Он пожал плечами так, как умеют только истинные франкофилы: чуть сгорбившись, подняв ладони вверх.

У Шарбонно широкое, дружелюбное лицо и скрученные в колючки волосы какого-то серого цвета. Когда я смотрю на него, всегда вспоминаю о морских актиниях. Крупный человек с толстой шеей. Воротники его рубашек всегда обхватывали ее чрезмерно плотно. А узел галстуков, как будто желавших компенсировать этот недостаток, постоянно либо съезжал набок, либо ослаблялся и свисал ниже уровня верхней пуговицы на рубашке. Наверное, Шарбонно сам его ослаблял, просто для удобства. В отличие от большинства детективов КУМа он не пытался гнаться за модой. А может, и пытался. Сегодня на нем были светло-желтая рубашка, полиэстровые брюки и спортивная куртка в клетку. И коричневый галстук.

– Видели фотографии, сделанные на месте преступления? – спросил он, беря со стола коричневый конверт.

– Еще нет.

Шарбонно достал пачку снимков, сделанных "Поляроидом", и протянул мне.

– Их привезли вместе с телом.

Я кивнула и принялась рассматривать фотографии. Шарбонно пристально наблюдал за мной. Мне показалось, ему хочется увидеть меня напуганной, а потом рассказать об этом Клоделю. Так или иначе, он почему-то был крайне заинтересован моей реакцией.

Фотографии в хронологическом порядке воспроизводили сцену приезда на место обнаружения трупа следственно-оперативной группы. На первой из них я увидела узкую улицу со старыми, но ухоженными трехэтажными домами из красного кирпича. Параллельно домам вдоль дороги из небольших квадратов земли, окруженных цементом, росли деревья. Перед каждым из домов темнели прямоугольные дворы, разделенные пополам дорожками, ведущими к металлическим лестницам с крутыми ступенями. Тут и там на дорожках стояли трехколесные велосипеды.

На нескольких следующих снимках были запечатлены разные виды одного из трехэтажных домов. Мое внимание привлекли несколько деталей. На панелях над дверьми на третьем этаже чернели цифры 1407 и 1409. Спереди под одним из окон первого этажа росли цветы. Я разглядела три заброшенных, прижавшихся друг к другу одиноких бархатца, с крупными полузасохшими, склонившимися головками. Выращенные и всеми забытые. К поржавевшей металлической ограде, обрамлявшей малюсенький передний дворик, был прислонен велосипед. Из травы торчал, пригнувшись к земле, будто желая спрятать надпись, знак: "ПРОДАЕТСЯ".

Несмотря на чьи-то явные попытки придать этому дому индивидуальность, он выглядел так же, как остальные на узкой улице. Такая же лестница, такой же балкон, такие же двойные двери, такие же кружевные занавески на окнах.

Я задумалась: почему именно этот? Почему трагедия случилась не в каком-нибудь другом доме? Почему не в номере 1405? Или не в противоположном? Или не в том, который удален на квартал?

Одна за другой фотографии подпускали меня все ближе и ближе к жизни убитой женщины. Я неторопливо рассмотрела внутреннюю обстановку ее квартиры, обращая внимание на каждую мелочь, каждую деталь. Маленькие комнаты. Дешевая мебель. Неизменный телевизор. Гостиная. Столовая. Спальня мальчика с обвешанными хоккейными плакатами стенами. На кровати книга: "Как устроена вселенная". Я почувствовала приступ боли, хотя сомневаюсь, что книга каким-то образом связана с тем, что произошло.

Маргарет Адкинс любила голубой цвет. Все двери в ее квартире и все отделочные деревянные панели были ярко-голубыми. Как небо Санторини.

Тело нашли в крохотной комнате, расположенной слева от парадного входа. Одна дверь из нее вела в спальню для гостей, вторая – в кухню. Сквозь кухонный дверной проем виднелись столы и коврики на полу возле них. В тесной гостиной, где Адкинс умерла, стояли только телевизор, диван и сервант. Ее тело покоилось между ними, в самом центре.

Она лежала на спине, ноги широко расставлены. Одежду с нее не сняли, но край застегнутой спортивной куртки задрали, накрыв лицо. Запястья связали рубашкой, подняв руки над головой локтями наружу. Ее кисти безвольно свисали в стороны. Как в третьей позиции у начинающей балерины.

Разрез в туловище алел свежей кровью и был частично накрыт затемненной пленкой, окружавшей тело и все вокруг. На месте левой груди краснел квадрат, образованный рассечками плоти. Длинные перпендикулярные полосы пересекались под углами в девяносто градусов. Рана напомнила мне трепанацию, которую я видела на черепах древних майя. Только это увечье было нанесено на тело жертвы отнюдь не для избавления ее от боли и не чтобы выпустить злого духа. Если какой-то фантом при этом и высвободился, то не из нее. Маргарет Адкинс стала дверью, сквозь которую к извращенной душе какого-то незнакомца пришло облегчение.

Брюки ее спортивного костюма были спущены до разведенных в стороны коленей, а их эластичная резинка растянута до предела. Струившаяся из промежности кровь образовывала на полу красную лужу. Маргарет Адкинс умерла в спортивных туфлях и носках.

Я без слов вернула фотографии в конверт и отдала их Шарбонно.

– Ужасающе, правда?

Он убрал какую-то крупинку со своей нижней губы, осмотрел ее и смахнул с пальца.

– Да.

– Этот урод воображает себя черт знает кем! Хирургом или ковбоем! – Он покачал головой.

Я только собралась ответить, но заметила Даниеля, вернувшегося с рентгеновскими снимками и начавшего прикреплять их к кинескопу. Чуть сгибаясь в его руках, они издавали приглушенный звук, похожий на отдаленные раскаты грома.

Мы по очереди рассмотрели рентгенограммы, постепенно переводя взгляды от изображения головы жертвы к изображению ступней. На снимках черепа спереди и сбоку были видны множественные повреждения. Плечи, руки и грудная клетка не отличались ничем особенным. Что потрясло нас всех, так это снимок брюшного отдела и таза.

– Проклятие! – воскликнул Шарбонно.

– О Боже!

– Merde!

В глубине брюшной полости Маргарет Адкинс белела маленькая женская фигурка. Мы в полном оцепенении уставились на нее. То, что мы сразу не заметили этот предмет, объяснялось единственным: он был введен через влагалище и продвинут слишком глубоко внутрь.

Мне показалось, меня насквозь протыкают раскаленной кочергой. Сердце заколотилось как бешеное. Я невольно прижала руки к животу и пристальнее вгляделась в фигурку.

Это была статуэтка.

Обрамленный широкими тазовыми костями, ее силуэт резко отличался от изображений органов. По всей вероятности, эта фигурка – с чуть выдвинутой вперед ножкой и склоненной набок головой – была изображением какой-то богини.

Некоторое время все молчали. В комнате царила полная тишина.

– Я увидел это, как только сделал рентгенограмму, – сказал наконец Даниель, порывистым движением возвращая на место съехавшие на кончик носа очки. Его черты, подобно мордашке сдавленной резиновой игрушки, искривило судорогой. – Она... Гм... Наша Дева. Мария.

Мы тщательнее рассмотрели снимок. Присутствие на нем маленькой фигурки усугубляло ужас ситуации, усиливало ее трагичность.

– Этот сукин сын точно больной! – выговорил Шарбонно, позволив эмоциям перехлестнуть холодность детектива по расследованию убийств.

Меня его горячность поразила. Вряд ли она была вызвана в нем единственно невиданной формой зверства, с которой мы столкнулись. Наверное, столь сильное впечатление произвела на него статуэтка. Как и для большинства квебекцев, чья жизнь с самого детства пропитана традиционным католицизмом, для Шарбонно незыблемые церковные догмы, несомненно, представляли собой святыню.

Во всех нас живет благоговение перед религиозными символами, хотя от выполнения обрядов и соблюдения церковных правил многие отказываются. Носить наплечник, например, не согласится практически никто, но никто и не посмеет сжечь его. Я понимала Шарбонно. Я сама, воспитанная в другом городе, на другом языке, но тоже являясь членом человеческого рода, не могла заглушить в себе в этот момент обострившихся атавистических эмоций.

Последовала еще одна продолжительная пауза. Ее прервал Ламанш, который начал говорить, медленно и тщательно подбирая слова. Я не могла понять, осознает ли он все последствия того, что мы видели, и не знала, осознаю ли их я. Но будь я на его месте, я сказала бы то же самое, только, наверное, громче.

– Мсье Шарбонно, я считаю, что вам и вашему напарнику следует серьезно побеседовать со мной и с доктором Бреннан. Уверен, вы в курсе, что данное дело и ряд других наводят нас на некоторые тревожащие подозрения. – Он помолчал, давая возможность детективу переварить его слова и прикидывая, когда нам лучше встретиться для беседы. – Результаты проведенной аутопсии будут готовы уже сегодня. Завтра выходной. В понедельник утром у вас найдется свободное время?

Шарбонно посмотрел на него, потом на меня. Его лицо ничего не выражало. Было сложно определить, понимает ли он смысл слов Ламанша или нет и знает ли о моих подозрениях, связанных с другими убийствами. Клодель не мог не рассказать своему напарнику о том разговоре со мной, а значит...

– Хорошо. Я постараюсь найти время.

Ламанш продолжал выжидающе смотреть на него.

– Хорошо, хорошо. В понедельник утром встретимся. А прямо сейчас я приступлю к поискам этого скота. Если Клодель вернется и будет обо мне спрашивать, скажите, что я подъеду в центральное управление часам к восьми.

Его голос слегка дребезжал. К тому же он, по обыкновению, забыл переключиться на французский, разговаривая с Ламаншем. Я догадалась, что в его голове зреет план как можно скорее встретиться с напарником.

Ламанш приступил к заключительному этапу аутопсии, а Шарбонно скрылся за дверью. Последовали обычные процедуры. Грудь убитой рассекли буквой Y, из нее извлекли органы, взвесили их, разрезали и исследовали. Положение статуэтки точно определили, нанесенные ею повреждения описали. При помощи скальпеля Даниель сделал разрез на темени жертвы, отделил кожу черепа и кожу лица и отпилил верхнюю часть черепной коробки пилой Страйкера.

Услышав вой пилы и почувствовав запах опаленной кости, я отступила на шаг назад и затаила дыхание. Мозг выглядел вполне нормально. На его поверхности тут и там, как черные медузы, прилипшие к скользкому серому шару, блестели студенистые капли – субдуральные гематомы от ударов по голове.

Я знала, что напишет Ламанш в отчете о проделанном вскрытии. Жертва была здоровой молодой женщиной, не страдавшей какими-либо болезнями. Убийца нанес по ее голове по крайней мере пять ударов, повлекших за собой кровоизлияние в мозг и множественное повреждение черепа. Затем вогнал в нее через влагалище статуэтку, частично выпотрошил ее и отсек ей левую грудь.

Я представила себе, как все это происходило, и меня обдало холодом. Ранения, нанесенные убитой в области влагалища, были смертельными. Когда убийца вводил в нее статуэтку, ее сердце еще билось. Она еще жила.

– ...дайте Даниелю все необходимые указания, Темперанс.

Голос Ламанша заставил меня очнуться. Он уже закончил вскрытие и предлагал мне взять для исследования фрагменты костей жертвы. Грудина и передние отделы ребер были отделены от тела ранее в процессе аутопсии. Я попросила Даниеля послать их наверх для вымачивания и очистки и, приблизившись к телу, тщательнее осмотрела полость грудной клетки.

На телах позвонка от брюшной области вверх тянулся извилистый ряд небольших порезов. Я видела их нечеткие следы на плотной оболочке спинного хребта.

– Я хотела бы осмотреть вот эту часть позвоночника и ребра, Даниель. – Я указала нужные мне участки. – Отдели их, пожалуйста, как можно более аккуратно, не прикасаясь к поверхностям, и пошли к Дени. Пусть все вымочит, но не кипятит.

Даниель слушал, постоянно кивая и корчась, пытаясь удержать на месте очки. Руки в перчатках он держал вытянутыми перед собой.

Когда я закончила говорить, его внимание переключилось на Ламанша.

– Что делать потом?

– Потом приводите ее в порядок.

Даниель приступил к работе. Ему предстояло отделить от тела нужные мне участки костей, вернуть на место органы, верх черепной коробки и лицо, зашить рассечение на туловище и на голове. Тогда Маргарет Адкинс будет выглядеть почти нетронутой. И будет готова к похоронам.

На шестом этаже уже почти никого не было. Я вернулась в свой офис, намереваясь, перед тем как идти домой, привести в порядок мысли, повернула к окну стул, села на него и, положив ноги на подоконник, уставилась на свою речную отдушину. Комплекс, воздвигнутый на этом берегу, походил на постройку из "Лего". Пепельные эксцентричные здания соединяла стальная горизонтальная решетка. Вверх по реке в районе цементного завода медленно плыло какое-то судно, его огни за пеленой серых сумерек были почти не видны.

В здании царило устрашающее спокойствие, и я никак не могла расслабиться. Мои мысли блуждали в черноте, подобной речной воде в этот поздний час. На мгновение мне представилось, что на цементном заводе тоже смотрит в окно какой-нибудь уставший человек, такой же одинокий, так же тревожимый вечерней тишиной.

Я проснулась сегодня в половине седьмого утра и сейчас должна была чувствовать себя уставшей. Мной же владело странное возбуждение. Я вдруг осознала, что рассеянно тереблю правую бровь. Я всегда так делаю, если нервничаю, и в свое время неизменно приводила тем самым в раздражение мужа. Он критиковал меня долгие годы, но так и не смог отучить от этой дурной привычки. Развод не лишен прелестей. Теперь по крайней мере я могу потакать себе во всех своих странных потребностях.

Мои мысли закружились в голове непрерывной чередой. Пит. Наш последний год вместе. Выражение лица Кэти в тот момент, когда мы сказали ей, что расстаемся. Мы думали, для нее это не станет ударом, ведь, начав учебу в университете, она стала проводить дома минимум времени. Мы ошиблись. Из глаз дочери хлынули слезы, и я чуть было не изменила свое решение.

Маргарет Адкинс, ее сжатые мертвые пальцы. Когда-то, крася двери в голубой цвет, этими пальцами она держала кисточку, И плакаты, развешивая их в комнате сына. Убийца. Где он сейчас? Осознает, что сотворил сегодня? Утолена ли его жажда крови? Или в процессе убийства эта жажда лишь разрастается?

Раздавшийся телефонный звонок звуковым ударом выдернул меня из пещеры раздумий. Я так испугалась, что вскочила на ноги, задевая подставку для карандашей на краю стола. Маркеры "Бикс" и "Скрипто" полетели на пол.

– Доктор Брен...

– Темпе. Слава Богу! Я названиваю тебе домой, но никто не отвечает. Естественно. – Гэбби звонко и напряженно рассмеялась. – Набрала твой рабочий телефон на всякий случай, уже не надеясь тебя отыскать.

Я, конечно, сразу узнала ее голос, но мгновенно уловила в нем и нечто такое, чего никогда раньше не слышала. Он словно был пропитан страхом: звучал чересчур громко, быстро, настойчиво и хрипло, как шепот, вырывающийся наружу вместе с затрудненными выдохами.

– Гэбби, ты не звонила мне почти три недели. Почему...

– Я не могла. Я... кое-чем была занята. Темпе, мне нужна твоя помощь.

Раздался приглушенный шум: по-видимому, она переложила трубку в другую руку. По звукам игравшей где-то вдали музыки, чьим-то голосам и какому-то металлическому стуку я поняла, что она звонит из увеселительного заведения. Я отчетливо представила ее у телефонного аппарата, вглядывающейся в окружающих людей беспокойными, испуганными глазами.

– Где ты?

Я взяла ручку из кучи рассыпавшихся на моем столе письменных принадлежностей и принялась крутить ее в руке.

– В ресторане. "Чудесная провинция", на углу Сен-Катрин и Сен-Лоран. Приезжай и забери меня, Темпе.

Шум на заднем плане усилился. Голос Гэбби звучал все более встревоженно.

– Гэбби, у меня был ужасно тяжелый день, а ты всего в нескольких кварталах от своего дома. Может...

– Он собирается меня убить. Я больше не в состоянии удерживать ситуацию под контролем. Мне казалось, я справлюсь одна, но это невозможно. Я должна спастись. С ним не все в порядке. Он опасен. Он...

Ее голос все повышался, и я поняла, что с Гэбби вот-вот случится истерика. Неожиданно она замолчала, договорив последние слова по-французски. Я перестала крутить ручку и, глянув на часы, выругалась про себя. Было пятнадцать минут десятого.

– Хорошо, примерно через четверть часа я подъеду. Жди. Я остановлюсь на Сен-Катрин.

Мое сердце неистово колотилось, руки дрожали. Я выскочила из офиса и, практически не чувствуя ног, помчалась вниз. Я ощущала себя так, будто залпом выпила подряд восемь чашек крепкого кофе.

7

Я в волнении ехала домой. Стемнело, но город ярко освещали огни. Окна домов в районе, окружавшем здание полиции провинции Квебек со стороны востока, сияли мягким светом, тут и там вечернюю тьму разбавляла мерцающая телевизионная синева. Люди сидели на балконах, на ступенях крылечек, на вынесенных во дворы стульях. Болтали, потягивали прохладительные напитки, наслаждаясь обновляющей вечерней прохладой после жаркого дня.

Я завидовала их уюту, жаждала поскорее вернуться домой, съесть вместе с Берди бутерброд с тунцом и лечь спать. Естественно, мне хотелось убедиться, что с Гэбби все в порядке, но я была бы рада, если бы домой она все же поехала на такси. Меня пугала перспектива наблюдать ее истерику. Я чувствовала облегчение, дождавшись наконец от нее звонка. Страх за Гэбби. Раздражение, вызванное необходимостью ехать в Мейн. В общем, во мне все смешалось.

Я поехала по Рене-Левеск, затем свернула направо, оставляя позади Китайский квартал. В этом районе почти все магазины были уже закрыты, владельцы последнего открытого упаковывали что-то в коробки и вносили вовнутрь рекламные щиты.

Передо мной лежал Мейн, тянущийся вдоль бульвара Сен-Лоран к северу от Китайского квартала. На Мейне полно магазинчиков, бистро и дешевых забегаловок. Сен-Лоран – его главная коммерческая артерия. Отсюда он лучами расходится в стороны, превращаясь в сеть узких улочек, застроенных убогими домишками, что сдаются по низким ценам. Французский по темпераменту, Мейн всегда представлял собой многокультурную мозаику, в которой сосуществуют, но не смешиваются, подобно отчетливым запахам из магазинов и булочных, разные языки и этнические группы. Сен-Лоран от порта до самой горы заселяют итальянцы, португальцы, греки, поляки и китайцы.

Когда-то Мейн считался в Монреале основной перевалочной станцией для эмигрантов. Вновь прибывшие, привлеченные дешевым жильем и близостью соотечественников, поселялись именно здесь для изучения канадских обычаев. Входя в незнакомую культуру, они держались вместе и оказывали друг другу всяческую помощь. Некоторые из них, выучив английский и французский, добивались определенных успехов в делах и переезжали в иные районы. Другие оставались здесь – может, потому, что чувствовали себя увереннее в уже привычной обстановке, или просто были не в состоянии начинать новую жизнь. Сегодня это скопление консерваторов и неудачников пополнилось отрядом разложившихся элементов и хищников – людьми, отверженными нормальным обществом, и теми, кому поиздеваться над другими доставляет удовольствие. Посещают Мейн и аутсайдеры – с разными целями. Кому-то нужно закупить оптом партию какого-нибудь товара, кому-то – съесть дешевый обед, напиться или позаниматься сексом.

Сен-Катрин образует южную границу Мейна. Здесь я повернула направо и подъехала к обочине, у которой мы с Гэбби останавливались вот уже больше двух недель назад. Сейчас было не очень поздно, и проститутки только начинали выстраиваться вдоль дороги. Байкеров я не увидела.

Наверное, Гэбби уже давно меня ждала. Когда, остановив машину, я взглянула в зеркало заднего вида, она, прижимая портфель к груди, чуть не летя от страха, бегом пересекала дорогу. Так бегают все взрослые: чуть согнув ноги, наклонив голову. Сумка Гэбби, висевшая у нее на плече, болталась в такт ее неестественно быстрому шагу.

Обогнув машину, она забралась внутрь, закрыла глаза и сжала кулаки, чтобы не дрожали руки. Ее грудь вздымалась. Было понятно, что прийти в себя стоит ей неимоверных усилий. Я никогда не видела Гэбби такой, поэтому испугалась. Преодолевая многочисленные жизненные кризисы, Гэбби нередко драматизировала ситуацию, но ни одна из предыдущих бед моей подруги не приводила ее в подобное состояние.

Некоторое время я молчала. Было тепло, а у меня по коже бегал морозец. Дыхание сделалось частым и прерывистым. Откуда-то с улицы раздался автомобильный сигнал. Какая-то машина остановилась рядом с проституткой, тут же запевшей что-то обольстительным голосом. Ее речь летела в ночь, словно игрушечный самолет: то плавно повышаясь, то понижаясь, то петляя, то двигаясь по спирали.

– Поехали.

Гэбби сказала это настолько тихо, что я едва расслышала. Дежа-вю.

– А ты не хочешь объяснить, что происходит? – спросила я.

Она подняла дрожащую руку, но тут же опустила ее, прижимая к груди. Я чувствовала, что откуда-то с противоположной стороны улицы как будто веет угрозой. От Гэбби пахло сандаловым деревом и потом.

– Я все объясню. Дай мне отдышаться.

– Я ничего не понимаю, Гэбби! – воскликнула я резче, чем намеревалась.

– Прости. Умоляю, давай поскорее отсюда смоемся, – пробормотала она, опуская голову и прижимая к лицу ладони.