Остальные просто молча пялили на нее глаза. Смотрели и смотрели, похоже, тоже ожидая… но чего? Что она должна была им сказать? Спасибо? О да, огромное спасибо. Спасибо за этого великолепного мертвого кабана. За чудесного мертвого оленя. За мертвого пса. За все мертвое, мертвое, мертвое…

А он стоял, измазанный кровью, и ждал, и другие тоже смотрели и ждали, ждали и смотрели…

Мартина резко развернулась и побежала вверх по лестнице. Сердце колотилось в груди, говоря, вопреки ее не признающему суеверий рассудку, что это знак. Да, окровавленные руки ее будущего мужа — это предзнаменование. Предзнаменование грядущего зла. Знак смерти.

— Он ведь охотился. И поэтому испачкал руки в крови, только и всего. Ну же, Мартина, не надо расстраиваться, — успокаивал ее Райнульф.

Мартина шагала по комнате взад и вперед. Она отказалась спуститься к обеду и настояла, чтобы ей принесли еду в спальню.

— Он уже принял ванну и переоделся, — уговаривал ее Райнульф, присаживаясь на край кровати.

— Нет, слишком поздно. Я уже видела его в естественном обличье. Теперь я знаю, что он такое, и ему не обмануть меня блеском шелка и парчи.

— Послушай, Мартина, неужели ты думаешь, что я согласился бы сосватать тебя кому попало? Эдмонд рос на глазах у Торна, и он утверждает, что никогда не замечал у него никаких признаков дурного характера, или…

Она перестала ходить из угла в угол и остановилась перед ним, глядя прямо в лицо.

— Торн скажет все что угодно ради того, чтобы свадьба состоялась. Он сам проговорился, что устроил этот брак из своих корыстных побуждений. Что ты теперь скажешь?

— Он признался в этом и мне, как раз перед ужином. Боялся, что я, как и ты, возненавижу его за это.

— Вот как! И что же, ты, я вижу, все-таки не изменил своего мнения о нем?

— Нет. Торн никогда и не прикидывался ангелом, Мартина… Он всего лишь человек, желающий устроить свою судьбу. Он вырос в обездоленной семье. Нельзя осуждать за стремление сделать свою жизнь лучше. По правде говоря, я считаю, что в глазах Бога такое стремление даже похвально.

— Он говорил мне, что сделает все, что потребуется, для достижения своей цели. Именно так он и сказал. Все, что потребуется, понимаешь? А если для этого потребуется украсть, убить… или совершить другой смертный грех, что тогда?

Райнульф рассмеялся:

— Это хорошая тема для диспута с моими учениками — оправдывает ли благая цель греховные способы ее Достижения?

— Прекрати, Райнульф.

В этих тихо произнесенных Мартиной словах было больше горечи и укора, чем в длинной жалобной тираде.

— Не надо высмеивать мои сомнения и страхи, — продолжала она. — Раньше ты никогда этого не делал. Раньше ты всегда понимал меня. Мне даже не приходилось говорить о самом сокровенном — ты все понимал без слов и приходил на помощь.

«Она права, — подумал Райнульф, — вместо того, чтобы утешить ее, я начал глумиться над ее чувствами. Видимо, чем меньше остается во мне истинной веры, тем труднее мне понять того, кто нуждается в заботе и помощи, даже если это моя любимая сестра».

Мартина распахнула ставни и, стоя у окна, вдыхала теплый ночной воздух, глядя во двор.

— Мартина, — окликнул ее Райнульф, — можешь не выходить замуж за Эдмонда, если не хочешь. Давай уедем отсюда завтра утром, до обручальной церемонии. Я потом уплачу лорду Годфри компенсацию за…

— Я выйду за него замуж, — бесстрастно сказала Мартина.

— Да, я понимаю, но не надо жертвовать собой. Я… Я могу отложить свое паломничество до тех пор, пока ты не устроишься…

— Устроюсь? У меня ведь только два пути на выбор — монастырь или замужество. И мы с тобой оба отлично знаем, что в монашки я не гожусь. То есть я хочу сказать, что больше не могу подчиняться этим примитивным религиозным суевериям и обрядам…

— Мартина! — Райнульф осуждающе покачал головой, но не смог сдержать ласковой понимающей улыбки.

— …так что остается только замужество. И раз уж ты побеспокоился отыскать мне мужа, этого Эдмонда, то почему бы и не выйти за него? Что один, что другой — какая разница? Если повезет, он очень быстро оставит меня в покое, устав от моей хваленой бесстрастности, найдет себе любовницу и не будет мне докучать.

Райнульф понял, что она говорит серьезно.

— И ты даже не дашь ему шанса заслужить твою…

— Я ничего ему не дам! — отрезала Мартина. — Потому что если я позволю себе поделиться с ним хоть крохотным кусочком моей души, то он будет брать и брать все больше и больше, пока не заберет все, пока не вычерпает меня, а потом оставит, ненужную и опустошенную.

Она мрачно скрестила руки и отвернулась.

— Мартина, посмотри на меня.

Она повиновалась.

— Ведь ты не Адела, и ты сама говорила это мне много раз, — продолжил Райнульф.

Услышав имя матери, Мартина снова отвернулась к окну.

— Любовь раздавила ее, мама отдала свое сердце Журдену, и он забрал его все, без остатка, как причитающуюся ему по праву дань, и ничего, ничего не оставил взамен, кроме пустоты и страданий. — Мартина всегда, говоря об отце, называла его по имени, тем самым как бы отрицая сам факт родства. С годами ее неприязнь к нему не проходила, а только усиливалась. — Он воспламенил ее чувства, а затем сам же и уничтожил: как искра, попавшая на солому, разгораясь, пожирает ее.

Райнульф молча подошел к ней и встал рядом, глядя на темный двор за окном. Двор был пуст, только в одном окне горела свеча. Это было окно домика Торна.

— Миледи? — послышалось из-за штор.

Мартина чертыхнулась про себя: «Эструда. Какой дьявол принес ее сюда в такой час?»

Райнульф, словно прочитав ее мысли, тихо сказал:

— Пожалуйста, будь вежливее. — И, подождав, пока Мартина подавит свое недовольство, он отдернул кожаный полог. — Добрый вечер, моя госпожа!

Эструда была в халате и с распущенными мокрыми волосами. Очевидно, она приняла ванну, но ее лицо почему-то было опять накрашено. «Не понимаю, какой смысл краситься перед сном?» — подумала Мартина, неприязненно оглядев ее с головы до ног.

— Святой отец… леди Мартина. Я не помешала? Может быть, мне зайти попозже?

— По правде говоря… — начала Мартина.

— По правде говоря, мы очень рады вам, — не дал ей договорить Райнульф, вежливо улыбаясь Эструде и метнув на Мартину быстрый строгий взгляд. — У нас не было возможности поближе познакомиться с вами.

— Вы очень добры, — ответила Эструда. — Вообще-то я зашла ненадолго, попросить миледи о небольшом одолжении. — Она повернулась к Мартине: — Должна признаться, что меня весьма заинтриговал необычный запах ваших духов, тех, которые вы делаете сами из лаванды и… душистого кервеля, так кажется?

— Душистого ясменника, — поправила Мартина.

— Торну они тоже очень понравились, — заметил Райнульф.

Эструда слегка побледнела и, отвернувшись, стала рассматривать комнату.

— В самом деле? А я и не заметила.

«Лгунья, — подумала Мартина, насторожившись. — Все ты прекрасно заметила. Ты не из тех, от кого может что-либо укрыться».

— Неужели? Не может этого быть, — сказала она вслух, глядя ей прямо в глаза.

— Ну конечно, моя дорогая, — не моргнув глазом ответила Эструда. — И, как я уже сказала, мне самой их запах показался весьма приятным. Не откажите в любезности, позвольте один раз попользоваться ими.

— Вы хотите подушиться моими духами! — Эта внешне невинная просьба вызвала у Мартины резко отрицательную реакцию. Как, эта неприятная ей женщина будет пахнуть ее запахом? Запахом, который она придумала и составила сама, который есть только у нее и ни у кого больше?

— Один-единственный разочек. Просто чтобы получше его почувствовать, — упрашивала Эструда.

Мартина опустила глаза, подбирая слова для вежливого, но решительного отказа, но Райнульф опередил ее:

— Конечно, пожалуйста. Моя сестра благодарит вас за комплимент и готова удовлетворить ваше любопытство. — Открыв сундучок, он достал флакончик с духами и протянул его Эструде. — Думаю, она охотно поделится с вами и рецептом их приготовления.

Эструда хихикнула, откупоривая пузырек.

— Я, знаете ли, совсем не разбираюсь в травах, но все равно огромное спасибо за предложение. — Она понюхала пробку и наморщила лоб. — Да, они действительно очень необычные и, пожав плечами, принялась обильно обрызгивать духами руки и шею.

— Но постойте… зачем так много? — сказала Мартина. — Ведь это очень крепкие духи.

— А я люблю сильные запахи, — ответила Эструда, закупоривая флакон и возвращая его Райнульфу. Она поднесла руку к своему носу, принюхиваясь. Мартина обратила внимание на палку, чтобы отгонять собак, с серебряной рукояткой, висевшую на кожаном ремешке вокруг ее запястья. Видно, она никогда с ней не расстается. — Но все же мне не подходят ваши духи. Они не в моем вкусе. Тем не менее, — сухо добавила она, — благодарю за любезность.

Она откланялась и ушла, пожелав им спокойной ночи. Едва Эструда покинула комнату, Мартина вопросительно посмотрела на Райнульфа:

— И что бы все это значило, как ты думаешь?

Раинульф удивленно поднял бровь.

— Да ничего. По-моему, она просто хотела…

— Просто? Эта женщина ничего не делает просто так, поверь мне!

Брат покачал головой:

— У тебя расшалились нервы и ты становишься чрезмерно подозрительной. Постарайся, пожалуйста, не терять головы и контролировать свои чувства, хотя я понимаю, как тебе все это неприятно…

— Прошу тебя, не надо лекций, Райнульф. — Она закрыла ладонями уши.

Он кивнул:

— Ты права. Тебе тяжело, и я должен бы помочь тебе, а вместо этого…

— Ничто и никто не может мне помочь, — грустно промолвила Мартина.

— Нет, может — сон. Ты все еще не пришла в себя после морского путешествия, так что ляг и поспи. Надо хорошенько отдохнуть, ведь завтра состоится помолвка. Я ухожу, но обещай, что ты немедленно ляжешь в кровать и… пожалуйста, не терзай себя плохими мыслями, хорошо? Я не хочу, чтобы тебе опять снились плавающие свадебные платья и озера крови. Но если кошмары все-таки помешают тебе уснуть, приходи и разбуди меня. Мы поговорим, и я тебя успокою…

— Кошмары посещают меня почти каждую ночь, не могу же я постоянно не давать тебе спать.

— Можешь.

Мартина мягко улыбнулась, тронутая предложением Райнульфа, которым, конечно же, не воспользуется. Она и так доставляет ему слишком много хлопот. К тому же слова утешения — слабая помощь тому, чье сердце разрывается от боли и дрожит от неведомого страха. В такие моменты нужны не слова, а крепкая и нежная рука.

— Спи спокойно, Мартина. — Райнульф вышел из комнаты.

Она подошла к окну и открыла ставни. В птичнике по-прежнему горел свет.

Он дотрагивался до нее. Так естественно, невзначай, словно это само собой разумелось, словно имел на это полное право.

В освещенном окне напротив прошла чья-то тень. Если бы он стал успокаивать ее, как бы он это делал? Шептал бы нежные слова, как своим птицам? Или… Брат говорит, что он далеко не святой и даже не старается скрыть это…

В окне снова возникла темная фигура. Теперь Мартина отчетливо видела Торна, держащего на руке Фрею. Он был без рубашки, голый по пояс. Подняв голову, он посмотрел в сторону замка, на ее окно… Мартина быстро отошла и захлопнула ставни.

Торн судорожно вздрагивал во сне.

Ему снилось, как пламя свечи, освещающей убогую лачугу, колышется от дуновения ветерка. Вот огонь потянулся к пучку соломы, свисавшему с прохудившейся кровли. Торн в отчаянии застонал. Огонь подбирается ближе и ближе… солома вспыхивает, огонь превращается в бушующее пламя. В мгновение ока оно охватило домик, перекинулось на другой, третий… И вот уже горит вся деревня. «Торн! Помоги мне! Умоляю тебя, Торн!» Это Луиза, она кричит из огня. Торн бежит по узкой улочке, тщетно пытаясь разглядеть ее в бушующем пламени.

— Где ты? — кричит он.

— Я здесь, — слышит он шепот, но это не Луиза…

Холодные пальцы коснулись его покрытого испариной лба. Он застыл, чувствуя загадочный, нежный и до боли знакомый аромат…

Душистый ясменник и лаванда…

— Я — здесь, — шепчет она, постепенно выплывая из сна и превращаясь в реальность. Она возникла из полутьмы его комнаты и прилегла рядом на кровать, он видит ее синие, как синяя ночь, глаза, каскад переливающихся в свете свечи серебристых волос. — Тебе приснился плохой сон, — шепчет она.

О Господи. Это Мартина. Она здесь, она пришла к нему. Он пытается протянуть к ней руки, но они отяжелели и не слушаются его. Он борется с ними, но она берет его лицо в свои ладони и шепчет:

— Ш-ш-ш. Лежи спокойно…

Она прижалась к его губам своим теплым сладким ртом. Он хочет поцеловать ее в ответ, но мускулы не подчиняются его воле. Она откинула одеяло. Ощущая кожей прохладный ночной ветерок, он чувствует, что и на ней нет никакой одежды. Она нагая. Неукротимое желание вспыхивает в нем.

Ее руки обвивают его плечи и грудь.

— Мартина, Мартина, — шепчет Торн.

Она ласкает его, он хочет обнять ее, но не может пошевелиться, тело налилось свинцом…

Она села на него верхом, направляя его в себя, нанизываясь на него с тихим стоном. На мгновение замерев, она приподнимается и вновь опускается, и снова вверх, вниз. Ему кажется, что сердце вот-вот выпрыгнет из его груди от этого неземного наслаждения… Он шепчет ее имя, а она, лаская руками его грудь, продолжает свою сладостную скачку на его бедрах, доводя до исступления. Он вскрикнул, чувствуя приближение экстаза; в ответ раздался пронзительный соколиный клекот. Фрея. Они разбудили ее.

Мартина застыла, тревожно озираясь и нащупывая что-то на кровати… хлыст с серебряной рукояткой. Хлыст Эструды для собак.

Он моргнул и очнулся от полудремы, окончательно проснувшись. Эструда — не Мартина, а Эструда — занесла палку над головой и, дрожа от страха, всматривалась в темноту.

Протянув к ней руку, он вырвал у нее хлыст.

— Ты?! Какого черта ты…

— Где она? — нервно спросила Эструда. — Где эта проклятая птица?

Все еще плохо соображая, он невольно кивнул в угол, где сидела привязанная к насесту Фрея.

Увидев, что сокол не сможет причинить ей вреда, Эструда расслабилась. Эти охотничьи птицы еще хуже, чем чертовы собаки. Если собаки могут вцепиться в горло, то эти твари норовят выколоть глаза.

— Слезь, — отрывисто сказал Торн, схватив ее за руки и стараясь ссадить с себя, но Эструда вырвалась, готовая к такому повороту событий.

Она принялась извиваться и с откровенным бесстыдством двигать бедрами, как она делала всегда, когда хотела побыстрее избавиться от Бернарда, и ее тактика увенчалась успехом. Торн впился руками в ее бедра, задрожал и резко приподнялся под ней, выгнув спину, словно пронзая ее всю насквозь. Вдруг он застыл, гримаса отвращения исказила его лицо. Он снова попытался снять ее.

— Пусти меня, я не хочу продолжать, — хрипло произнес он.

— Нет, хочешь, — она с удвоенной энергией возобновила свой развратный танец.

— Убирайся! — но было уже поздно. Он встрепенулся, больно сжав пальцами ее бока. Она ощутила внутри себя плотную горячую струю и, довольная, улыбнулась во тьме. Сакс пробормотал в ее адрес непонятные английские проклятия и затих, закрыв глаза.

Эструда с интересом смотрела на его глянцевое от пота тело, освещенное падающим в окно лунным светом, пользуясь возможностью, не стесняясь, изучить его поближе. Плечи были неимоверно широки, гладкая мускулистая грудь вздымалась в такт дыханию. Левая рука была значительно толще и массивнее правой — это из-за того, что он постоянно держал на ней птиц во время охоты, догадалась Эструда. Ей пришло в голову, что более красивого мужчины она, пожалуй, и не видела, хотя, конечно, вовсе не это побудило ее хитростью забраться к нему в постель.

Но возможно, теперь, после того как он убедился, что она великолепная любовница, он не будет сердиться на нее за этот обман. Все-таки она красивая и привлекательная женщина, и кто знает, может быть, даже он сам станет искать встречи с ней в следующий раз.

Однако когда Торн открыл глаза, она не смогла разглядеть в них и тени признательности.

— Что ты наделала? Ты что, хочешь забеременеть?

— А ты против? — спросила Эструда. — Странно, уверена, что в придорожных тавернах по пути от Англии до Византии бегают десятки твоих отпрысков.

— Ни одного, о котором я бы слышал. И уж тем более совсем не хочу услышать такую новость от тебя.

— Не волнуйся. Я уже четырнадцать лет замужем и давно бы родила, если бы могла зачать ребенка.

Торн немного расслабился, осознав смысл ее слов.

— Так-то лучше, — поощрительно улыбнулась Эструда. — Я знаю, ты любишь контролировать любую ситуацию и сам задавать тон, но, надеюсь, ты признаешь, что со мной тебе было очень хорошо. И может быть, в другой раз ты…

— В другой раз?! Ты спятила? — Торн резко поднялся, сбросив ее на пол. — Убирайся! — Он подобрал халат и швырнул ей.

— Ты еще придешь ко мне, вот увидишь! Придешь, сгорая от желания обладать ею и зная, что она тебе недоступна, ты…

— Для этого есть бордели, — сухо сказал Торн, надевая штаны.

— Ну конечно, как это я не подумала о твоих подружках! Гастингские шлюхи! Интересно, что они умеют такого, чего не умею делать я?

— Ничего, но отличие все же есть. Ты, бесспорно, распутна и обладаешь приемами проститутки, но…

— Что?!

Торн повернулся к ней спиной, чтобы налить себе воды из кувшина.

— …но шлюхи достойны уважения, а ты — нет. Они честнее и не прибегают к гнусным уловкам, чтобы…

— Ты… ублюдок! — Эструда затряслась от негодования. — Я леди! Я почти баронесса! А ты всего лишь дикая саксонская свинья! Твое место — на скотном дворе, рядом с козами и коровами, а не в постели с благородной дамой. Ты даже не имеешь понятия, как надо заниматься любовью с настоящей женщиной, женщиной благородного происхождения.

— А я и не звал тебя в свою постель, — заметил Торн, оторвавшись от кружки.

— Да любой джентльмен почел бы за честь разделить со мной ложе и не стал укорять меня ни за какие уловки, к которым я бы ни прибегла. И он не оттолкнул бы меня, едва получив свое. Нет! Он сначала позаботился бы о том, чтобы доставить мне удовольствие. Так поступил бы настоящий джентльмен.

— Что ж, у тебя всегда есть под рукой твоя собачья плетка. — Торн допил воду и поставил кувшин на место.

Смысл этих слов дошел до Эструды не сразу. Когда она поняла, ее захлестнула ярость. Она посмотрела на плетку, потом на Торна, который невозмутимо приглаживал свои влажные волосы.

Стиснув серебряную рукоятку в кулаке, Эструда вскочила на ноги. Ненависть переполняла все ее существо. Она занесла руку, и когда Торн повернулся к ней, со всей силы ударила его по лицу.

Он согнулся от боли. Эструда увидела кровь.

В углу закричала и захлопала крыльями Фрея. Торн упал на колени, закрывая рукой лоб. Темные пятна окрасили солому под ним. Эструда посмотрела на запачканную кровью плетку, чувствуя, как комната медленно поплыла перед глазами.

Торн поднялся, глаза его недобро сузились, кровь хлестала из раны. Она попятилась.

Он подошел и вырвал плетку у нее из рук. Эструда прижалась к кровати, в голове крутилась одна-единственная мысль. Этот ударит. С него станется!

Торн занес плетку над ее головой.

— Нет!

Эструда соскользнула на солому и съежилась, закрывая голову руками. Раздался треск, она взвизгнула.

Прошло несколько секунд, прежде чем она открыла глаза и подняла голову, все еще прикрывая ее руками. Торн не ударил ее.

Торн стоял над ней, держа в руках обломки хлыста, затем подошел к бронзовой жаровне и швырнул их в огонь. Когда он повернулся и взглянул на нее, в его глазах уже не было злости. Теперь в них осталась только жалость.

Подняв с пола ее плащ, Торн с неожиданной галантностью подал ей руку. Эструда не воспользовалась его помощью, она сама поднялась и выхватила у него плащ. Лучше бы он ударил. Это было бы легче, чем видеть в его глазах жалость.

Пока она одевалась, Торн, склонившись над тазом, смывал с лица кровь.

— Ты сам виноват, — осознав, что он уже не поднимет на нее руку, сказала Эструда.

— Будем считать, что это так, если хочешь. А теперь уходи. Никогда не приходи сюда больше и никогда никому не говори о том, что случилось. Считай, что ничего не было.

Эструда попятилась к двери, не сводя глаз с его спины. Приложив к голове мокрую тряпку, Торн другой рукой зачерпнул воды и, подойдя к возбужденному соколу, побрызгал на него, что явно успокоило нервничающую птицу. Эструда остановилась в дверях, подыскивая слова пообиднее для последней фразы, желая поставить его на место.

— Убирайся, — коротко произнес Торн, не поворачивая головы.

Что Эструда и сделала, закрыв за собой дверь. Выйдя, она остановилась, натянула на голову капюшон и побежала, не останавливаясь, пока не очутилась внутри башни.