Солнце любви

— Да?.. — Она схватила его за руку. — О, сеньор Бэрон, я буду так благодарна… Все сделаю, чтобы отплатить вам за вашу доброту…

Именно эти слова он и хотел услышать. Он понимал, что она у него на крючке. Когда Магделена Торрес пришла в Орилью, положение у нее было самое незавидное. Необразованная, без семьи… Пьяница-батрак, пропивавший все до последнего гроша, оставил ее бездомной вдовой.

Бэрон улыбнулся, пристально уставившись на обезумевшую от страха женщину:

— Все сделаешь, милая Магделена? Действительно?

— Все, все! — горячо подтвердила она. Она не задумалась над тем, что ему может от нее понадобиться, и в самом деле была готова на все, лишь бы ее маленькая Роза не лишилась пищи и крова над головой.

— Попробую тебя выручить, — пообещал Бэрон. — Положу эту вещичку туда, откуда ты ее взяла, и никто не догадается. Это будет наш секрет.

— Спасибо, спасибо, Бог вас благослови, — благодарно залепетала она, еще не придя в себя от пережитого потрясения; ее ужасала мысль, что Патрон никогда не поверит, будто бы она не имеет ни малейшего представления, каким образом кулон его покойной жены попал в ее шкатулку с нитками. — Какой вы добрый, сеньор Бэрон!

И в тот же день, когда весь дом погрузился в дремотную тишину сиесты, растерянная и удрученная Магделена Торрес молча поднялась на верхний этаж и остановилась перед комнатой Бэрона.

Не постучав, она открыла дверь, быстро вошла внутрь, закрыла дверь за собой и прислонилась к ней, чувствуя, что ноги ее не держат. В другом конце просторной комнаты, небрежно раскинувшись на кровати и заложив руки за голову, лежал полуголый Бэрон Салливен. На нем были только короткие темные штаны, к тому же спущенные так низко, что весь живот оставался на виду.

Бэрон медленно повернулся и, улыбнувшись, позвал:

— Иди сюда, Магделена.

Она покачала головой и не тронулась с места.

Он захихикал и, скатившись с кровати, зашагал к двери, протягивая вперед руку. Когда Магделена в ответ подала ему свою, он медленно подтянул ее к себе. Его руки обхватили ее, и Бэрон понял, что ему открылись небеса. Ощущать прикосновение полной мягкой груди, живота и сильных бедер, тесно прижатых к его телу, — это оказалось невероятно возбуждающим.

Впрочем, он сразу же смекнул, что ощущение будет еще более волнующим, если он сможет пощупать ее раздетую. Подняв руки, он сдернул ее блузу вниз, так чтобы открылись плечи.

— Ох, пожалуйста… — взмолилась она самым жалким тоном, — не надо, сеньор Бэрон, это нехорошо! Вы же еще совсем мальчик. Шестнадцать лет… Можно сказать, ребенок!

— А ты сделай из меня мужчину, Магделена, — сказал он внезапно охрипшим голосом.

Поскольку она не оставляла попыток высвободиться, он добавил:

— Я хочу быть твоим мужчиной. И ради твоей маленькой Розы ты будешь моей женщиной.

Спустя несколько секунд она, нагишом, уже лежала у него в постели. И так повторялось каждый день в течение последующих двенадцати лет. Вначале она нехотя покорялась его воле, но скоро стыд, который вызывала в ней связь с хозяйским сынком, сменился более могучим чувством. Этим чувством была любовь.

Магделена полюбила его и теперь сама охотно шла навстречу его желаниям, стремясь во всем ему угождать. Это ему нравилось. И Магделена ему нравилась. Она была хороша собой, горяча и доступна. Этакая рабыня-любовница, которая всегда под рукой, готовая утолить любую его потребность.

Несколько лет все шло как нельзя лучше, и потому разорвать эту связь, когда пришла пора, оказалось не слишком легко. Магделена его уже не возбуждала, как раньше, но он продолжал пользоваться ее услугами еще довольно долгий срок. А потом у него не осталось выбора.

Конец наступил в сентябре пятьдесят третьего года. Вполне удовлетворенный, он лежал, разморенный жарой, и его глаза скользили по голому телу Магделены, блестящему от пота. За прошедшие годы она заметно подурнела. Тогда она была соблазнительно-полнокровной, а стала просто слишком раздобревшей. На оливковой коже лица, некогда гладкой и нежной, теперь — даже в тусклом освещении комнаты с закрытыми ставнями — виднелись морщинки. В черных волосах появились седые пряди.

Бэрон зевнул, потянулся и сказал:

— Иди, Магделена. И больше не возвращайся.

Резко подняв голову, она испуганно и вопрошающе взглянула на него:

— Не возвращайся? Но почему, querido[8]?

— Почему? — переспросил он с насмешкой, а потом протянул руку и потрепал Магделену по тяжелой обвисшей груди. — Погляди на себя! — С выражением крайнего неодобрения он обвел пальцем ее большой темный сосок. — Ты совсем разжирела.

— Я похудею, — с надеждой пообещала она. — Я для тебя постараюсь, querido. Вот увидишь, я…

— Ничего не выйдет. Ты для меня слишком стара. Сколько тебе годков, Мэг? Сорок пять? Пятьдесят?

— Ты же знаешь, мне только в прошлом месяце сорок исполнилось!

— Все равно слишком стара. Черт побери, женщина, мне же двадцать восемь. — Он снова зевнул. — Иди, лапушка, я устал, я хочу соснуть.

Магделена молча встала и оделась; сердце у нее, очевидно, было разбито.

Он с благодарностью подумал: такая женщина, как она, не ударится в слезы, пока не останется одна у себя в комнате. Добрая старушка Мэгги. Она сто очков вперед могла бы дать большинству представительниц ее пола там, где требуется держать класс.

И вот теперь, в столь же жаркий час сиесты, лежа у себя в комнате, он с нежностью вспоминал былые денечки. Вероятно, он скучал бы по Магделене, если бы, отослав ее, не нашел в ту же самую неделю кое-кого взамен.

От этих приятных размышлений его отвлек звук открывающейся двери. В комнату вошла и закрыла дверь за собой улыбающаяся молодая красотка. Остановившись на полпути к кровати, она дразнящими движениями начала сбрасывать с себя одежду, и Бэрон с удовольствием за этим наблюдал.

Раздевшись донага, она преодолела оставшуюся часть пути до кровати, наклонилась, чмокнула Бэрона в живот и улеглась рядом с ним. Пока ее рука шаловливо пробежала сверху вниз по его груди, он успел окинуть взглядом ее маленькие тугие груди, плоский живот и крепкие бедра.

Сразу же возбудившись, он раздвинул ее ноги и вклинился между ними. И снова, как в жаркий день их первого соединения, с наслаждением ощутил упругую плотность ее тела.

Он быстро достиг кульминации, после чего обмяк, навалившись на нее, и тишину спальни теперь нарушал только звук его затрудненного дыхания.

Когда он задышал ровнее, он услышал стук копыт, ударяющихся о плотно утрамбованную землю.

Поддавшись любопытству, он скатился со своей любовницы и подошел к окну, выходившему на задний двор. Его взору предстала пара всадников, галопом уносящихся на северо-восток. Под седлом у одного была угольно-черная кобыла, а у другого — жеребец серой масти. На кобыле мчалась девушка с длинными золотистыми волосами, ее спутником был черноволосый юноша.

У Бэрона Салливена, стоявшего у окна в чем мать родила и провожавшего взглядом Эми и Луиса, пока те не скрылись за горизонтом, глаза сузились от негодования. Он вернулся к постели и остановился, скрестив руки на груди:

— Моя крошка сестренка поехала кататься с Кинтано. — Он нахмурился. — Опять.

Его юная подружка, лежавшая в постели, приподнялась и оперлась на локоть.

— Милый, им просто некуда силы девать. Конечно, им не хочется тратить чудесные часы летнего дня на сон, — заметила она.

— Угу, я прекрасно могу себе представить, на что именно они тратят эти часы.

— Бэрон, перестань! Зачем говорить такие вещи!

— Что хочу, то и говорю, и не смей командовать. «Бэрон, перестань!» — Он обошел кровать вокруг. — Я чертовски хорошо знаю, что этот чумазый ацтек вытворяет между беленькими ножками моей сестрички.

Его собеседница покачала темной головой и похлопала по простыне рядом с собой. Когда Бэрон плюхнулся на указанное место, она потянулась к нему и игриво куснула его плечо.

— А что, это так уж сильно отличается от того, что вытворяешь ты… между моими?

— Очень даже сильно отличается, — буркнул он. — Я обязан прикончить ублюдка!

— Ммм… — Она поцеловала его в шею.

Потом ее лицо переместилось ниже; летучими поцелуями она прошлась по его груди.

— А вот моя мама захотела бы прикончить тебя, если бы узнала про наши с тобой делишки, — сообщила она.

Бэрон погладил ее волосы:

— Нет, не захотела бы. Я нравлюсь твоей маме. — Он прижал ее к кровати. — Магделене я всегда нравился. А мне нравишься ты.

— А я тебя люблю, — откликнулась она. — Я люблю тебя, Бэрон.

— Ах, маленькая Роза, вот это приятно.

Она ласкала его горячими руками, и он удовлетворенно вздыхал:

— Да, ода, Роза… Роза… Моя собственная маленькая Роза.

Глава 7

Молодые всадники, за которыми с таким неодобрением наблюдал из окна своей спальни Бэрон Салливен, во весь опор мчались по выжженной солнцем земле навстречу волнам иссушающего зноя, поднимающимся над песчаными просторами пустыни. Смеясь и окликая друг друга, они с удовольствием предвкушали, как будут плескаться в холодных водах их заветной лагуны реки Пуэста-дель-Соль.

Однако, как ни торопились оба поскорее добраться до своего тенистого рая, они одновременно натянули поводья, как только перевалили через гребень холмистой песчаниковой гряды, отделяющей их от Орильи.

Слегка красуясь, Луис голосом подал своему серому привычную команду, и могучий жеребец поднялся на дыбы — ноздри у него раздувались, а неподкованные копыта передних ног молотили воздух. Луис отпустил длинные поводья, соскользнул с седла назад — на круп серого, а потом съехал по хвосту таким образом, чтобы оказаться прямо на земле сидя на корточках. Затем юноша выпустил хвост, прополз между задними ногами вздыбленного, издающего громкое ржание жеребца и, вскочив прямо у того под брюхом, остановился, сложив руки на груди.

Неподвижно сидя в седле, Эми наблюдала за всем этим со смешанным чувством страха и восхищения. Она облегченно вздохнула лишь тогда, когда Луис неторопливо покинул свою опасную позицию — за долю секунды до того, как копыта серого опустились на землю. И, наградив аплодисментами эту впечатляющую демонстрацию искусства наездника, она не удержалась от выговора:

— Тонатиу, я хотела бы, чтобы ты не устраивал таких представлений. Мне даже смотреть на это страшно.

Ее синие глаза выражали неподдельную тревогу.

Усмехнувшись, он подошел к ней, снял ее с седла и медленно опустил на землю перед собой, а потом слегка подтолкнул ее назад, так, чтобы она прислонилась спиной к неподвижно стоявшей кобылке.

С высоты своего роста взглянув в ее встревоженное, поднятое к нему лицо, он сказал:

— Старина Мальпайс никогда не сделает мне ничего плохого. — Он наклонил голову и легким шутливым поцелуем коснулся ее губ: — А ты?

Сейчас все ее чувства были растревожены запахом его прогретой солнцем кожи, его чистых темных волос. Она глубоко вздохнула и тихо ответила:

— Никогда в жизни! — Прислонившись затылком к гладкому седлу, она подняла руки и обняла стройный стан Луиса. — Я никогда не сделаю тебе ничего плохого.

Он улыбнулся:

— А я — тебе.

Его улыбка исчезла; теперь он неотрывно смотрел на девушку, и горячий взгляд темных глаз смущал ее и в то же время наполнял радостным волнением. Его рука медленно поднялась к ее плечу. Длинными сильными пальцами он собрал в горсть белую хлопчатую ткань блузки и мягко потянул вверх, так что Эми пришлось встать на цыпочки.

Их губы почти соприкасались; тяжелая золотая цепь поблескивала у него на шее, когда он спросил:

— Можно?..

Она жаждала поцелуя не менее сильно, чем он сам. Кончиком языка облизнув пересохшие губы, она едва выговорила:

— Да… ох… да…

Она вздохнула от удовольствия, ощутив ласковый нажим его горячих губ. Когда его пальцы крепче вцепились в ткань блузки, а язык с мучительной неторопливостью прочертил границу между сомкнутыми губами Эми, она вздохнула еще глубже. Ее веки опустились, а губы раскрылись для него, чем он и не замедлил воспользоваться… и его язык начал свою странно-завлекающую игру внутри ее рта.

Сердце у Эми забилось чаще и сильнее. Долгий поцелуй становился горячим, как июльская жара. Его пальцы продолжали сжимать ее блузку, плотно натягивая ткань у нее на груди. Его колено вдвинулось между ее ногами, а твердое как сталь бедро прижалось к ней таким образом, что она вынуждена была понять: это, должно быть, плохо, раз ей так хорошо.

Пылко отвечая на его поцелуи, Эми внезапно поймала себя на неожиданной мысли: Тонатиу воистину Бог-Солнце, ее Бог-Солнце. Бог-Солнце, чьи лучи пронзают ее насквозь, а обжигающий жар и в ней самой порождает пламя. Опасное солнечное божество, которое заставляет кровь кипеть у нее в жилах и насылает непостижимую горячку на ее утомленное зноем тело.

Юные влюбленные быстро постигали науку поцелуев. Их долгие жадные объятия теперь были совсем не похожи на застенчивые, робкие ласки, которыми они обменивались в тот первый день у реки. Всего за шесть недель их поцелуи достигли такого накала страсти, что порой — как бы ни были сладостны сами эти поцелуи — вполне удовольствоваться ими оказывалось невозможно. После таких встреч Эми дрожала, как в ознобе, и испытывала непонятную тоску, а Луис оставался измученным и опустошенным.

Наконец Луис поднял голову. Он дышал часто и с трудом. Его рубашка с открытым воротом позволяла видеть, как блестят у него на шее капельки пота. Его веки отяжелели от желания.

Эми, не менее его взволнованная, сомкнула руки у него за спиной и с усилием проглотила комок, поднявшийся к горлу. Она чувствовала себя опасно ослабевшей.

Луис уткнулся лбом в лоб Эми и сказал:

— По-моему, надо бы все-таки проехать до реки.

Его пальцы, наконец выпустили зажатый в них перед ее блузки.

— Только бы у меня для этого сил хватило, — ответила она едва дыша, не открывая глаз.

Он поднял голову, улыбнулся и поцеловал Эми в веки.

— Я тебя отвезу туда, радость моя, — пообещал он.

Она едва стояла на ногах, и, поддерживая ее за пояс, чтобы она не упала, он наклонился и подобрал волочившиеся по земле поводья кобылы.

Потом поднял Эми на руки и донес до своего терпеливо ожидающего коня, усадил ее верхом и сам расположился позади нее. Поводья кобылки он быстро привязал к специальному кольцу собственного седла, и они двинулись вниз по склону; кобыла, оказавшись без всадника, послушно следовала за крупным жеребцом по пустынному плато.

— Ну как? Сейчас тебе получше? — спросил Луис, зарывшись губами в ее растрепанные волосы.

Надежно огражденная кольцом его рук, Эми обхватила пальцами луку седла и откинула голову, так что ее затылок пришелся на его левое плечо. Вздохнув, она сказала:

— Гораздо лучше, спасибо тебе. Когда я с тобой, мне всегда хорошо. И такое ощущение безопасности, полнейшей безопасности!

Улыбнувшись, она взглянула на него.

— Безопасности? — повторил он. — Ах, querida, в этом я не уверен. Ты такая красивая, такая соблазнительная… мой отец часто повторяет: «La mujer es como el vidrio, siempre esta en peligro»… Это значит: «Женщина, как стекло, всегда в опасности».

Эми засмеялась:

— Если бы даже это так и было, ну что со мной может случиться? Вот разве что я разобьюсь на кусочки, если ты меня вдруг уронишь. Или бросишь меня. Но ведь ты ничего такого не сделаешь, правда?

Он засмеялся, а потом, сразу став серьезным, заверил ее:

— Эми, если придет такое время, что один из нас окажется брошен и забыт… это буду я.

Руки Эми автоматически метнулись назад, чтобы опереться на его бедра, обтянутые брюками из грубой ткани.

— Нет! Не говори так! Я никогда не смогу от тебя отказаться! И никогда не смогу тебя забыть.

Он улыбнулся: это было так приятно слышать, и хотелось верить, что так оно и есть. Она повернулась к нему и осыпала утешительными поцелуями его щеку, а он в это время смеялся и уже не в первый раз, давая волю воображению, представлял себе, как будет чудесно, когда они поженятся и станут жить-поживать вместе на дикой прекрасной земле, которая будет их достоянием.

В мире наверняка не было человека счастливее его! Наступит время, когда два величайших сокровища, которые может предложить судьба, будут принадлежать ему и Орилья.

Как только влюбленные достигли высокой ивовой рощи, ограждающей их речной редут, они со смехом соскочили на землю и устроили небольшое состязание: кто быстрее разденется и забежит в холодную прозрачную воду.

Позади задней луки седла на спине у вороной кобылы был закреплен скатанный тючок, где находились панталоны из мягкой оленьей кожи длиной до колена и грубая хлопковая рубашка, составлявшие купальный костюм Эми в первые недели после ее прибытия домой.

Но сейчас никто не снял с лошади этот тючок.

Пару недель назад в такой же жаркий день произошло следующее. Когда Эми собралась удалиться под прикрытие ив, чтобы там переодеться, Луис обратился к ней с вопросом:

— Тебя не оскорбит, если я стану купаться без рубашки и без этих тяжеленных штанов?

Он похлопал по бокам своих плотных брюк, прокаленных на солнце.

Не имея ни малейшего представления о том, что на нем надето из белья, она покачала головой. Он мгновенно скинул рубашку, расстегнул тяжелые брюки и бросил все это на песок, а потом еще и отпихнул ногой в сторону. И вот он уже стоял, улыбаясь, не прикрытый ничем, кроме узкого замшевого лоскутка на бедрах.

Это был первый раз, когда Эми видела его без рубашки, не говоря уже о брюках. Зажав в руках собственные купальные принадлежности, она смотрела на него во все глаза. Казалось странным и необычайно красивым, что у него и грудь, и ноги имеют такой же бронзовый оттенок, как лицо.

Иногда ей случалось оказаться свидетельницей того, как отец на скорую руку ополаскивался на кухне. При том, что его лицо и шея, так же как и мускулистые руки, были покрыты загаром, на спине и груди у него кожа оставалась светлой — там, где ее обычно защищала рубашка. У Тонатиу в отличие от ее отца на груди не было растительности. Эми не могла отвести глаза от его высокой фигуры, сужающейся книзу, блестящего торса, выступающих ребер, плоского, подтянутого живота и сильных стройных ног, словно отлитых из металла. А то подобие нательных штанов, что еще на нем оставалось, было столь коротким, что позволяло видеть и часть крепких бронзовых ягодиц, и это также не ускользнуло от взгляда Эми.

Впрочем, при всей своей невинности Эми не лукавила перед собой, понимая, что больше всего ее завораживает та часть его «анатомии», которая была едва прикрыта замшей, и это понимание вогнало ее в краску. Она почувствовала, что лицо у нее залилось румянцем, когда ее взгляд упал на узкую полоску, закрепленную завязками над обнаженным бедром. Ей невольно подумалось, что стоит ему сделать одно быстрое движение — дернуть за конец шнурка, образующего весьма незамысловатый узел, — и на Тонатиу вообще ничего не останется.

Запинаясь, она проговорила:

— Я… ах… я пойду… надену мои…

— Погоди, — остановил он ее и сделал шаг по направлению к ней. — На тебе же надето нижнее белье, разве нет?

— Конечно!

— Тогда почему бы тебе не поплавать в нем? Когда выйдешь из воды, солнце высушит его за пару минут.

Мгновение она стояла, растерянно глядя на него. Когда перед тобой стоит высокий бронзовый, почти обнаженный Бог-Солнце, думать трудно и мысли путаются.

— Да, пожалуй, это можно.

Луис улыбнулся, поднял руку и дотронулся до ее щеки.

— Я зайду в воду и подожду, пока ты разденешься.

— Чудесно, — согласилась она.

Но он не сделал ни шага. Не сходя с места, Эми бросила на землю свое купальное облачение и отвернулась от Луиса. Пальцы у нее слегка дрожали, когда она расстегивала пуговицы блузки и высвобождала руки из рукавов. Затем наклонилась, стянула с ног сапожки и чулки, а потом выпрямилась.

Все еще не преодолев сомнений, она стояла, спиной ощущая, как он смотрит на нее, и гадала, не лучше ли будет, если она снова наденет блузку. Но вот руки Эми двинулись к пуговицам брюк. Расстегнуть их было куда проще, чем застегнуть, а потом ей уже ничего другого не оставалось, кроме как снять их. Для этого понадобилось засунуть большие пальцы под пояс, несколько раз покрутить ладными бедрами из стороны в сторону и, должным образом извернувшись, сдернуть брюки вниз. Сначала они соскользнули до колен; тогда она наклонилась, стянула их до земли и, переступив через них, облегченно распрямилась.

Она и не подозревала, какое наслаждение доставило это зрелище Луису, наблюдавшему за каждым ее движением.

Эми медленно повернулась, и улыбка, игравшая на лице Луиса, начала меркнуть.

Перед ним стояла Эми, одетая в хлопковые панталоны и сорочку, отделанные кружевами и лентами, и такой милой застенчивой улыбки он никогда не видел на ее лице! Узкие лямки и короткий лиф сорочки позволяли видеть безупречные плечи цвета слоновой кости, лебединую шею и точеные руки, а высокая полная грудь скрывалась под искусно уложенным кружевом.

Узенький поясок панталон, доходивших до середины бедра, был тщательно завязан на тонкой талии, а нижнюю их кромку также украшало кружево… Да, этот легкий наряд таил в себе такой соблазн, что Луис с непривычки просто оцепенел. При виде ее длинных незагорелых ног и стройных бедер у него пересохло во рту.

— По… по-моему, нам уже пора нырнуть в воду. А ты как считаешь? — спросила она.

— Чем скорее, тем лучше, — подтвердил он.

И вот теперь, угнетающе-жарким июльским днем, они разделись до белья и, не теряя времени, взобрались по крутой каменистой тропинке среди скал, заросших диким виноградом, на широкий уступ рядом с низвергающимся потоком. Несколько секунд — и они уже стояли на краю, высоко над холодной глубокой заводью.

Луис ждал, пока она заплетала свои распущенные золотистые волосы в толстенную косу и как попало прикалывала ее на макушке. Покончив с этим делом, она покосилась на Луиса:

— Наконец-то готово. Будем нырять? Хочешь, я прыгну первая?

— Я придумал кое-что получше, — заявил он и опустился на колени, там где поверхность камня была гладкой. — Забирайся ко мне на закорки, прыгнем вместе.

— Вот это да! — с готовностью согласилась Эми. Обойдя вокруг него, она послушно обвила руками его шею, а ногами — туловище. Руками он подцепил ее под коленки и поднялся на ноги, подтянув ее как можно выше у себя на спине. Он встал на самый край уступа, так что пальцы его ног уже висели в воздухе.

— Держись крепче, — предупредил он и спрыгнул с уступа.

Пока они летели вниз, Эми отчаянно вопила. Но вот ныряльщики «солдатиком» пронзили спокойную гладь холодной заводи, и вода сомкнулась над их головами. Они погрузились почти до самого каменистого дна. Эми изо всех сил держалась руками и ногами за Луиса. Он резко заработал ногами, и они вместе вынырнули на поверхность. Здесь он подтянул ее так, чтобы она оказалась не за спиной у него, а лицом к лицу, поцеловал мокрые смеющиеся губы, и оба снова ушли на глубину.

Какое-то время они беззаботно играли в холодном бодрящем потоке, плавая наперегонки от берега к берегу, осыпая друг друга брызгами посредине и изображая акробатические трюки под водой. Когда Эми, задыхаясь и кашляя, вынырнула на поверхность после соревнования — кто дольше продержится под водой, обеспокоенный Луис сгреб ее в охапку, доплыл до отмели и вынес на руках из воды.

— Как ты себя чувствуешь? — тревожно спросил он, бережно усадив ее на одеяло, разостланное на траве в тени.

— 3-з-замечательно… замечательно, — умудрилась она выговорить, продолжая кашлять, и благодарно улыбнулась, когда он, как полагается при кашле, похлопал ее по спине.

Мало-помалу кашель прекратился, и на смену похлопыванию по спине пришли ласки. Потом настала очередь поцелуев, и вскоре дневная прогулка превратилась в волнующий опыт взаимного чувственного познания, который мог привести только к нарастанию безотчетной неудовлетворенности.

Или к исполнению желаний.

Глава 8

Ее блестящие, зачесанные кверху волосы без единой седой пряди еще сохраняли свой золотистый оттенок. Высокая гибкая фигура не утратила былой стройности. Морщины не пролегли у нее на лице, и светлая кожа оставалась такой же гладкой и свежей, как в те дни, когда она была юной и беззаботной техасской красавицей.

Только глаза выдавали ее возраст.

Окруженная всеобщим уважением старая дева из Нового Орлеана, мисс Маргарет Энн Салливен до сих пор еще считалась красивой женщиной. Даже ее живые глаза не потеряли яркой синевы. Однако в их глубине безошибочно угадывалось знание жизни, которое дается только самой жизнью: тихая печаль, которую оставляют пролетевшие годы, горечь от расставания с юношескими мечтами. Молчаливое достоинство человека, принимающего жизнь такой, как она есть.

С двадцати пяти лет и по сей день Маргарет Салливен жила в комфортабельном одиночестве в роскошном двухэтажном особняке на обсаженной деревьями Сент-Чарлз-авеню в аристократическом зеленом районе города.

Дом принадлежал самой Маргарет. Ее старший брат Уолтер был столь щедр, что приобрел для нее этот дом, когда она покинула Техас летом 1839 года… в ту пору ей было двадцать четыре года. Сейчас она отметила свой сорок первый день рождения и все это время жила здесь — в белоснежном доме, украшенном коваными железными решетками.

За долгие минувшие годы она ни разу не съездила в Техас.

Более десяти лет Маргарет Салливен занималась исследовательской работой: она состояла в штате отдела генеалогии университетской библиотеки. В деньгах она не нуждалась. Уолтер Салливен был весьма богатым человеком и следил за тем, чтобы жизнь не причиняла особых неудобств его единственной сестре.

Маргарет проводила дни в библиотеке, находя в работе радость и удовлетворение. Она любила с головой уходить в кропотливые изыскания, ей нравился энтузиазм молодых одаренных студентов, и она с удовольствием совершала ежедневную прогулку длиной в три квартала — от дома до увитого плющом университетского здания.

Она радовалась, что у нее есть причина, побуждающая ее каждое утро вставать с постели.

День за днем, когда часы били три, Маргарет Салливен надевала шляпу и перчатки, раскрывала зонтик, защищающий ее от солнечных лучей, и шествовала домой. И всегда, поднимаясь по ступеням крыльца к галерее, опоясывающей дом, она возносила в душе молитву, чтобы, вступив в вестибюль, она увидела письмо в серебряной корзинке для визитных карточек, стоявшей на столике у входа.

Если никакого письма там не было, она сразу поднималась по лестнице на второй этаж и, оказавшись у себя в комнате, одевалась по-домашнему и снова спускалась по лестнице. Она отправлялась в солнечную гостиную, где радовали глаз зеленовато-серые занавески из дамаста, окаймленные белоснежными кружевами, великолепный серый брюссельский ковер и камин с отделкой из зеленовато-серого каррарского мрамора, садилась на кушетку с шелковой обивкой и ждала, когда появится ее экономка Стелла — негритянка средних лет.

Ждать приходилось недолго. Через пару минут Стелла приносила блестящий серебряный чайный прибор. Устанавливая поднос на столик перед Маргарет, она пожимала крепкими плечами и извиняющимся тоном произносила:

— Писем сегодня нет, мисс Мэг. Маргарет откликалась с улыбкой:

— Может быть, завтра…

— Хорошо бы хоть завтра. — Затем Стелла обычно печально добавляла: — Уж до того тут тихо стало с той поры, как мисс Эми в Техас вернулась, слишком даже тихо, коли вы у меня спросите.

Не переставая бормотать, она удалялась на кухню, а Маргарет тем временем неторопливо прихлебывала чай.

Маргарет сразу обнаружила ожидавшее ее письмо, когда в один из жарких дней июля, пешком преодолев привычное расстояние в три квартала, добралась до дома, истомленная влажной духотой луизианского лета. Как только ее взгляд упал на белый прямоугольник конверта, надписанного мелким аккуратным почерком, она немедленно взбодрилась и ожила.

С улыбкой сняв шляпу и перчатки, она небрежно бросила их на столик и схватила письмо. Подобно юной нетерпеливой девочке, она немедленно присела на вторую ступеньку лестницы и поспешно разорвала конверт.

Милая тетушка Мэг!

Неужели в Новом Орлеане такая же жара, как в Орилье? Надеюсь, что нет: по-моему, твои прекрасные бегонии просто не смогли бы пережить такое лето, какое стоит у нас.

Ой, тетушка, мне кажется, что прошло сто лет с тех пор, как я уехала из Нового Орлеана. Так много случилосьвсякого! Ты можешь сохранить секрет? Я знаю, чтоможешь, и обязательно сохрани его! По крайней мере на какое-то время.

Помнишь, я тебе рассказывала о том, как Тонатиу никогда не обращал на меня внимания и вел себя так, будто он намного старше меня, хотя на самом деле у нас только год разницы?

Ну вот, все это изменилось. И он изменился! Он теперь настоящий мужчина и такой красивый, что просто дух захватывает.

Тетя Мэг, мы с ним влюблены друг в друга! Разве это не чудесно? Я никогда раньше не была такой счастливой, но, ПОЖАЛУЙСТА, не говори об этом папе. Ты же знаешь папу, он начнет ворчать, что мы слишком молоды и сами не знаем, чего хотим. Но мы знаем. Мы хотим быть вместе.

Я ничего никому не сказала, и Тонатиу тоже. Все думают, что мы просто друзья, и сейчас это самое лучшее.

Больше писать уже некогда. Педрико уезжает в Сандаун, и я хочу, чтобы он отвез письмо на почту. Кроме того, нам двоим — мне и Тонатиу — уже пора отправляться верхом на Пуэста-дель-Соль. Мы туда ездим каждый день, чтобы поплавать.

Я по тебе очень скучаю! Перебирайся сюда, в Техас, в Ори-лью… ведь это твоя родина!

Твоя любящая племянница Эми.

Все еще улыбаясь, Маргарет опустила письмо, бережно сложила его, как было, и поместила в тот же конверт. Поднявшись к себе в спальню, она проследовала к белым легким дверям, что вели на небольшой балкон, распахнула их и глубоко вздохнула, набрав полную грудь плотного влажного воздуха.

Затем она отошла от дверей, положила письмо на письменный стол розового дерева и снова взяла его в руки. Усевшись за стол, она еще раз вынула письмо из конверта, перечла его… и ее улыбка угасла.