Глава 14

– Дэниел Лоутон, согласны ли вы назвать Мэри Эллен своей законной супругой?

– Да.

Они стояли перед священником в маленькой каменной капелле на узкой улице самой древней части княжества Монако. Одетый в сшитый на заказ фрак и брюки в тонкую полоску, жених был высок и хорош собой, невеста выглядела очаровательно в длинном кремовом атласном платье, украшенном по подолу тысячами мелких жемчужин. Светлые волосы ее были зачесаны наверх и красиво уложены, фата до плеч покрывала прическу и бледное хорошенькое личико, а в больших темных глазах застыла печаль.

Словно в полусне, Мэри Эллен обменялась с Дэниелом Лоутоном брачными клятвами под пристальными взглядами гордых родителей и тех немногих друзей Лоутонов, которые жили в Европе. Краткая, но торжественная церемония произвела на зрителей приятное впечатление. Все пребывали в хорошем настроении – все, кроме Мэри Эллен.

Мэри не любила Дэниела Лоутона и знала, что никогда его не полюбит, но Дэниел и отец в конце концов ее уговорили, просто потому, что она устала бороться. Мэри не могла вечно противостоять им: у нее не было на это ни сил, ни воли.

Решение, которого все с таким нетерпением ждали, Мэри Эллен приняла после того, как осознала, что Клей никогда ее не любил. Он был таким, каким представил его ее отец – холодным и бесчувственным, – в противном случае он ответил бы хотя бы на одно из ее писем. Она несколько раз просила его объяснить происходящее, искала возможность увидеться, поговорить с ним, но он так и не захотел встретиться с ней.

Даже сейчас, стоя рядом с высоким светловолосым мужчиной, который теперь стал ее мужем, Мэри продолжала думать о Клее. Расстроился бы он хоть чуть-чуть, если бы узнал, что она сейчас выходит замуж за Дэниела Лоутона? Почувствовал бы он хоть толику сожаления? Мэри Эллен, вопреки очевидному, продолжала на это надеяться и хотела, чтобы ему стало так же больно, как и ей.

– Объявляю вас мужем и женой... – Слова священника вывели Мэри из грустной задумчивости. – Теперь вы можете поцеловаться.

Радостно улыбаясь, Дэниел повернулся к Мэри Эллен, приподнял с ее лица фату и осторожно, чтобы не повредить украшенную жемчугом прическу, откинул ее назад. Затем наклонил голову и, понимая, что на них смотрят, осторожно прикоснулся губами к ее губам.

Затем он взял Мэри под руку и повел ее по узкому проходу из капеллы на воздух, на яркое октябрьское солнце. По пути гордые родители и улыбающиеся гости осыпали молодых пригоршнями риса и аплодировали.

Экипаж, украшенный гирляндами орхидей с вплетенными в них серебряными колокольчиками, повез молодоженов вверх по склону холма, к вилле из розового туфа, где на зеленой лужайке участников церемонии уже ждали накрытые для праздничного пира столы. Зазвучали заздравные тосты.

Мэри Эллен ела мало, но, когда муж подал ей бокал охлажденного шампанского, она жадно выпила его до дна. Дэниел улыбнулся, крепко обнял жену за тонкую талию и жестом велел официанту наполнить ее бокал еще раз. Не один час продолжался праздник, и все это время Мэри Эллен потягивала искристое вино. Она хотела напиться допьяна к тому времени, как гости уйдут и они с мужем останутся наедине в супружеской спальне.

Когда солнце начало медленно соскальзывать за море, гости стал и расходиться.

Дэниел и его родители решили, что молодые проведут медовый месяц на вилле, а старшие Лоутоны и Преблы задолго до начала церемонии отправили уложенные чемоданы на поджидавшую их в гавани яхту. Ночь они должны были провести на борту, а наутро отправиться в порт Монако, оттуда в Лондон, а из Лондона обратно в Теннесси.

Проводив гостей, Лоутоны попрощались с молодыми. Родители Дэниела уже спускались к поджидавшей их карете, когда мать Мэри Эллен со слезами на глазах подошла и поцеловала свою ненаглядную девочку. Отступив, она вытерла глаза кружевным платком, а когда Джон Томас крепко обнял дочь, Мэри Эллен, задрожав, прижалась к отцу. Она тоже хотела бы уехать отсюда вместе с родителями и едва удержалась от того, чтобы, упав на колени, не начать молить их о том, чтобы они забрали ее с собой. Она так хотела вернуться домой!

– Надеюсь, ты будешь здесь счастлива, моя девочка, – прошептал на ухо дочери Джон Томас и поцеловал ее. – Береги это сокровище, Дэниел. – Он повернулся к новоиспеченному супругу, передавая ему дочь.

– Обещаю, сэр, – бодро ответил Дэниел и почтительно пожал Джону Томасу руку. – Мы проведем на вилле пару недель, а потом поедем в Париж, после чего, я думаю, погостим в Греции или отправимся еще куда-нибудь, куда захочет поехать моя красавица жена. – Улыбаясь, он крепче прижал к себе Мэри Эллен. – Не ждите нас раньше чем через полгода, – весело добавил он.

– Да-да, не стоит торопиться. – Джон Томас взял плачущую жену под руку и повел ее вниз по ступеням к поджидавшему их экипажу, а Мэри Эллен и Дэниел остались одни.

– Мне надо переодеть свадебное платье. – Мэри нервно теребила пышные атласные юбки. – У меня есть чудесный наряд из Парижа, который как раз подойдет для ужина.

Она уже хотела уйти, но Дэниел решительно остановил ее.

– Тебе действительно пора раздеться, – сказал он, загадочно глядя на нее с высоты своего роста, – а вот одеваться явно не стоит, по крайней мере до завтрашнего утра. – Его зеленые глаза плотоядно засветились, отчего Мэри внутренне сжалась.

– Но, Дэниел, – осторожно заметила она, – солнце еще высоко.

– И со мной такая же оказия. – Он положил ладонь на изрядно выпиравшую ширинку на брюках, неприятно поразив Мэри своей грубостью. – Поверишь ли, он стоит весь день. Видишь, что ты со мной делаешь.

Не дав ей слова сказать, Дэниел поднял жену на руки и понес наверх. Мэри не знала, куда деваться от липкого страха. Она даже не представляла, что ей придется заниматься с ним любовью средь бела дня, и искренне рассчитывала на то, что первое соитие с Дэниелом Лоутоном произойдет под плотным покровом ночи. Кроме того, она была разозлена и разочарована тем, что Дэниел не сделал ничего, чтобы хоть как-то подготовить ее к акту любви. Ее шокировало его поведение. Дэниел вел себя так, словно ему вообще не было дела до ее чувств и желаний. Последние несколько недель, таких тяжелых для Мэри, Дэниел проявлял столько такта и сочувствия, что и в этом интимном вопросе она ожидала понимания с его стороны. Он не давил на нее и клялся, что не станет ее торопить! Так куда же теперь делись его терпение и тактичность?

Оказавшись в спальне, Дэниел настоял на том, чтобы они немедленно разделись. Он разделся догола прямо перед ней, не ведая стыда и не думая, что тем самым оскорбляет ее скромность. От Мэри Дэниел потребовал, чтобы она поступила так же, а когда она стала раздеваться медленнее, чем он того хотел, решил ей помочь. Мэри помертвела, когда он одним рывком стащил с нее атласные панталоны.

Раздев жену донага, Дэниел, не теряя ни секунды, потащил ее в кровать, после пары поцелуев вскарабкался на нее сверху, повозился несколько мучительных секунд, после чего одним резким толчком вошел в нее, словно не замечая того очевидного факта, что ее тело совсем не готово его принять.

Мэри едва не вскрикнула от боли. В процессе совокупления, когда он принялся за дело, она не почувствовала ничего, кроме отвращения к нему и к себе. Отвернувшись, Мэри уставилась на богато украшенные фарфоровые часы, стоявшие на ночном столике возле кровати, но Дэниелу было все равно; он продолжал усердствовать, и Мэри Эллен невольно поразилась его беспомощности в искусстве любви.

Не раз до нее доходили слухи о том, что многие женщины без ума от Дэниела Лоутона; говорили, что в него влюблены самые известные в Мемфисе красавицы, а несколько самых элегантных и ярких молодых вдов в Мемфисе слыли его любовницами. Кстати, и Брэнди Темплтон никогда не делала тайны из их с Лоутоном отношений.

Дэниел был почти на пять лет старше Клея и познал множество женщин; в то же время у Мэри Эллен создавалось впечатление, будто ему ничего не известно о том, как доставить женщине удовольствие. Он оказался отвратительным любовником во всем, за исключением одного сомнительного качества, которое на этот раз оказалось весьма кстати: быстроты семяизвержения.

Акт закончился, едва успев начаться. Поскольку в ходе совокупления Мэри Эллен не сводила глаз с фарфорового циферблата, она точно знала, сколько времени отнял у него акт любви. С того момента как Дэниел залез на нее, до того момента, когда он со стоном выплеснул из себя семя, прошло без нескольких секунд три минуты.

Дэниел шумно вздохнул, скатился с жены и, довольный, опрокинулся на спину.

– Ну разве не чудесно? – тяжело дыша, произнес он.

Поскольку данное высказывание прозвучало как утверждение, а не как вопрос, Мэри Эллен не сочла себя обязанной что-либо отвечать. Она медленно повернула голову и, прищурившись, посмотрела на мужа. Глаза его были закрыты, дыхание выровнялось. Ей оставалось только надеяться, что он уснул надолго.

Не открывая глаз, Дэниел положил руку на голое бедро жены, и Мэри Эллен передернуло от отвращения. Неужели он снова ее хочет? Однако Дэниел только похлопал ее по бедру и сонно произнес:

– Вот и отлично, дорогая. Сейчас немного передохну, и мы снова займемся любовью. Мы будем заниматься любовью всю ночь. Ну, как тебе такая перспектива?

Мэри не знала, что отвечать, ей чуть не стало дурно.

– Я, право, не знаю... – Она замолчала, почувствовав, как обмякла его рука у нее на бедре.

Когда через пару секунд Дэниел негромко захрапел, Мэри Эллен осторожно убрала его руку со своего бедра. Не отводя взгляда от лица спящего, она осторожно отодвинулась от него и встала с постели.

Густой ковер заглушил шаги, так что ей удалось неслышно пройти в смежную со спальней ванную. Просторная ванна уже была наполнена горячей водой. Поблагодарив про себя заботливых слуг, Мэри опустилась в воду, села на дно мраморной ванны и, обхватив руками колени, до боли прикусила губу. Острая, как нож, боль пронзила ее грудь при одном воспоминании о том, как нежно любил ее Клей. Тело ее томилось по нему так же, как тосковало сердце. Ей не хватало его губ, и сейчас она все отдала бы за то, чтобы почувствовать его прикосновение.

Мэри почувствовала себя настолько несчастной, что ей даже захотелось умереть. Сидя в огромной ванне, она с предельной ясностью поняла, что больше никогда не увидит Клея, и теперь ей суждено лишь снова и снова, годами, возвращаться в объятия бездарного любовника, не способного вызвать в ней ничего, кроме отвращения. А ведь этого человека она должна называть своим мужем!

Злые слезы полились у нее из глаз, и Мэри Эллен опустила голову на колени; тело ее сотрясалось от рыдания. Она плакала долго, а когда слезы закончились, горькая печаль, все эти месяцы не покидавшая ее, куда-то исчезла. Теперь в ее душе поселился холод. Мэри Эллен молча поклялась, что никогда не будет больше плакать по Клейтону Найту. Она перестанет скорбеть о прошлом и устремит взгляд в будущее. Выйдя замуж за Дэниела Лоутона, она будет ему верной и честной женой.

Теперь она ненавидела Клея Найта с такой же силой, с какой прежде любила, и молила судьбу лишь о том, чтобы провидение заставило его страдать так же сильно, как он заставил страдать ее.

– Мэри Эллен, где ты, дорогая? – донесся до нее сонный голос мужа.

– Иду к тебе, дорогой!

Из светской хроники Мемфиса Воскресенье, 22 октября 1848 года

«Мисс Мэри Эллен Пребл и мистер Дэниел Лоутон поженились за границей в субботу, 14 октября.

Церемония бракосочетания прошла в Монако, где молодожены проведут медовый месяц перед тем, как вернутся домой в Мемфис.

Семнадцатилетняя невеста – единственная дочь известного хлопкового магната Джона Томаса Пребла и его жены Джулии. Двадцатитрехлетний жених является сыном...»

Клей с отвращением смял газету, которую его мать приложила к письму, а затем резко поднялся из-за стола, на котором лежали открытые книги. Пройдясь взад-вперед по скромно обставленной комнате в студенческом общежитии, он подошел к окну. По квадратному двору сновали курсанты, везде царило оживление.

Внезапно Клей сжал зубы так, что у него свело челюсти, и взгляд его устремился к узкой полоске Чесапикского залива.

Итак, Мэри вышла замуж за Дэниела Лоутона. Что ж, пусть. Он получил то, чего всегда хотел, и теперь впереди его ждет блестящее будущее.

Вот только откуда тогда эта боль?

Впрочем, что толку скрывать от себя: без Мэри Эллен долгожданное поступление в академию мало что для него значило. Когда не с кем разделить триумф, радость победы меркнет, разве нет?

Неожиданно ясное осознание того, что Мэри больше никогда не разделит с ним ни радость, ни печаль, ударило его в грудь, отозвалось пустотой где-то внутри. Он почувствовал себя слабым и никчемным. Его Мэри стала женой другого, и он никогда больше не сможет держать ее в своих объятиях.

– Мэри, – сорвалось с его дрожащих губ. – О, Мэри!

Широкие плечи Клея вздрогнули и затряслись, горло так сильно сдавил спазм, что он едва не задохнулся. Подняв руку, он оперся о деревянную раму и, прислонившись лбом к холодному стеклу, заплакал.

А когда слезы иссякли, в глазах его не было боли. Клей никогда больше не плакал, но холод в глазах его и в сердце задержался на долгие годы.

Глава 15

С самого первого дня пребывания в Аннаполисе Клей всю энергию и все свое время посвятил тому, чтобы стать отменным мореходом. Режим в академии был весьма строгим; изматывающие тренировки начались через десять минут после подъема в первый же день учебы. Еще до рассвета Клей и другие «зеленые» курсанты выстроились во дворе. Гимнастические упражнения никому из новичков легкими не показались, но изнурительные физические нагрузки помогали выковать из юношей крепких и закаленных военных моряков. Клей старался изо всех сил, он искренне желал сделать свое по-мальчишески худое тело сильным и ловким.

Морское крещение Клей получил на второй день, когда на маленьком ботике на реке Северн учился основам корабельного дела – устройству корабля, навигации и управлению судном. Вскоре он уже неплохо разбирался в картах, проникся необходимостью неукоснительного соблюдения приказов и ответственности, которую возлагает на моряка командирский чин.

Клей усердно работал и усердно учился. Помимо таких специальных дисциплин, как астронавигация, искусство судовождения, баллистика и артиллерия, он изучал греческий и латынь, штудировал ботанику, геологию, зоологию и философию, а также мировую литературу.

Гибкий и подвижный от природы, он быстро освоил упражнения строевой подготовки, научился четко выполнять команды. Еще он научился отдавать приказы и вести за собой людей в условиях, приближенных к боевым.

Немногие свободные часы Клей предпочитал проводить в одиночестве либо в своей маленькой спартанской комнате в общежитии, либо в библиотеке, славившейся своими обширными фондами. Он редко принимал участие в «набегах в город», которые так любили устраивать его товарищи, за что над ним нередко подтрунивали.

– Что с тобой, Найт? – спросил его как-то сокурсник. – Тебе не нравятся женщины или ты не любишь виски?

– Люблю и то и другое.

– Тогда пойдем с нами, сегодня же суббота. Давай снимем какую-нибудь отвязную красотку, купим выпивки...

– В другой раз.

– А по-моему, ты просто боишься женщин. Я угадал, Найт, верно?

Клей только улыбнулся в ответ. Пусть себе потешается. Когда товарищи ушли, он принялся за книги, не заботясь о том, что следующее увольнение ожидалось только через месяц.

Несмотря на его кажущееся безразличие к окружающим и неизменные отказы от предложений дружбы, соседи по комнате и другие курсанты хорошо относились к Клею; они уважали его за настойчивость и железную волю, а некоторые даже завидовали ему и восхищались его полным безразличием к стараниям старшекурсников вывести Клея из себя. Клей Найт казался им старше своих лет; он никогда не входил ни в какие компании и никого не допускал к себе, от него словно веяло холодом. Он был похож на волка-одиночку даже внешне – такой же сероглазый и нелюдимый.

Ранней весной во время первого года пребывания Клея в академии пришло известие о том, что его мать заболела гриппом. Случай был серьезный, и Клей, получив отпуск, поехал в Мемфис.

К несчастью, он опоздал: его мать, вечная труженица, от которой никто и никогда не слышал ни одной жалобы, умерла ночью накануне приезда сына.

Народу на похоронах было совсем немного. Клей обменялся скупыми словами приветствия с нескольким своими старыми друзьями и знакомыми, но у гроба он стоял один, молитвенно сложив перед собой руки и понурив голову. По-зимнему холодный взгляд его был прикован к скромному гробу все то время, пока седовласый пастор витиевато говорил о том, какой хорошей и доброй женщиной была его мать.

Короткая служба закончилась, и Клей, медленно повернувшись, увидел напротив себя Мэри Эллен Пребл под руку с мужем, Дэниелом Лоутоном.

Когда взгляды бывших любовников встретились на несколько кратких мгновений, темные глаза Мэри блеснули обидой и злостью, а серые глаза Клейтона ответили равнодушным холодом. Они даже не заговорили друг с другом, возможно потому, что Мэри поспешно отвернулась.

Горло Клея сжал спазм. Прищурившись, он безнадежно смотрел, как Дэниел Лоутон провожает Мэри к экипажу. Ему хотелось броситься за своей Мэри, крикнуть ей, что она не может ехать с Лоутоном, потому что должна быть с ним, Клеем!

В памяти вспышкой пронесся тот холодный январский день, когда они, приехав в коляске к заброшенной сторожке, лежали на полу в огненном кругу, нагие и счастливые. Тогда он спросил ее: «Ты ведь не можешь причинить мне боль, правда?»

«Нет, мой любимый, никогда. Ни за что». Вот что она тогда ему сказала, и карие глаза ее лучились любовью. «Никогда, любимый. Никогда».

Словно окаменев, Клей долго сидел неподвижно; он не шевелился до тех пор, пока все не разошлись, и только потом, вытащив нежный белый цветок из лацкана форменного кителя, положил его на могилу матери.

– До свидания, мама, – сказал он и, сморгнув слезы, поднял голову: – Прощай, Мемфис!

Затем Клей повернулся и пошел прочь. Он направился прямо на пристань, сел на речной пароход и поклялся никогда больше не возвращаться сюда.

Когда Мэри Эллен вернулась в громадный особняк Лоутонов в сопровождении мужа, ей больше всего хотелось побыть одной, но Дэниел, как назло, потащился следом за ней в спальню.

– Я думала немного отдохнуть. – Мэри произнесла это в надежде, что он поймет, но Дэниел истолковал ее слова иначе.

– Отличная мысль. – Он многозначительно ухмыльнулся.

– Дэниел, прошу тебя... – Мэри старалась говорить спокойно, – у меня болит голова и...

– Я знаю, как вылечить твою головную боль. – Дэниел снял темный сюртук и стал развязывать серый шейный платок.

Сняв бархатную шляпку, Мэри Эллен попробовала урезонить его:

– Я не понимаю, о чем ты.

– Не понимаешь? Сейчас я тебе объясню. Клей Найт – вот кто виноват в твоей головной боли. Ты снова его увидела и теперь хочешь...

– Перестань. – Мэри Эллен передернула плечами. – Это же просто смешно. – Она пригладила волосы, примятые шляпкой.

Быстро подойдя к ней, Дэниел схватил ее за предплечья:

– Ты моя жена, Мэри Эллен, и не забывай об этом. – Он встряхнул ее: – Я выбью у тебя из головы даже память об этом сыне портнихи. – Слегка приподняв ее, Дэниел смачно поцеловал жену в губы, а потом за пару минут раздел и бросил на кровать. Мэри Эллен закрыла глаза, дожидаясь, пока он заберется на нее, а потом открыла их и повернула голову к фарфоровым часам на каминной полке и начала обратный отсчет. Надо было досчитать до ста пятидесяти, и тогда Лоутон кончит. Эта практика – отсчитывать время – вошла у нее в привычку, и она чувствовала себя отчасти виноватой перед ним за свое равнодушие к акту любви.

Как ни странно, Мэри Эллен почти все время испытывала чувство вины перед мужем. Она считала себя виноватой уже потому, что вышла за Лоутона без любви, а затем так и не научилась любить его, не привязалась к нему. Снедаемая чувством вины, она в самом начале решила стать ему хорошей женой и даже пыталась получать удовольствие, когда он занимался с ней любовью, но из этого у нее ничего не вышло. Тогда-то она и приобрела привычку отсчитывать минуты в ожидании, пока все это закончится.

Однако сегодня Мэри Эллен потеряла счет секундам, предавшись воспоминаниям о том февральском дне, когда они с Клеем в первый раз поцеловались в летней беседке. Она и до сих пор ощущала губами гладкость его губ, щекой чувствовала его теплое дыхание. То был сладчайший, невиннейший из поцелуев.

После того как они поцеловались несколько раз, Клей сказал:

– Ты моя отныне и навсегда, ты в моем сердце. Ничьи губы не должны целовать тебя, кроме моих, ничьи руки не должны тебя обнимать, кроме моих...

– О-о, – в экстазе простонал Дэниел, и видение сразу исчезло.

Весной 1852 года Клейтон Террел Найт окончил Военно-морскую академию в Аннаполисе. Впереди его ждала карьера морского офицера длиною в жизнь, как у его деда по материнской линии коммодора Клейтона Л. Тайгарта.

В качестве поощрения за успехи Клейтону дали право самому выбирать назначение, и он попросил отправить его в Западные Штаты, на другой конец страны, однако даже там командование Тихоокеанского флота разыскало его.

В двадцать два года Клейтон уже был поразительно красивым мужчиной; долгие часы физических тренировок вкупе со здоровым аппетитом изменили его внешность. В академию он поступал высоким худым мальчишкой, а на выпуске превратился в худощавого и мускулистого, отлично сложенного красавца со скульптурно вылепленными плечами, твердым, как камень, животом и сильными, с красиво прорисованными мышцами ногами. Лицо его, как и тело, изменилось за время пребывания в Аннаполисе, все следы былой открытости и детской восторженности пропали. Теперь он выглядел так, как должен выглядеть уверенный в себе взрослый мужчина, отлично знающий жизнь. Как это часто бывает, яркая внешность, уверенность в себе и граничащая с цинизмом ироничность делали Клея в глазах женщин настоящим героем. При этом он никогда сам не искал женского общества и не прикладывал ни малейших усилий к тому, чтобы завоевать сердце какой-нибудь красавицы, но женщины сами так и липли к нему. Его загадочные гипнотические серебристо-серые глаза заставляли трепетать сердца милых дам, само его присутствие пробуждало в женских головках нескромные мысли.

Страстный от природы, военный моряк Клейтон Найт не отказывал себе в удовольствии проводить время с женщинами, которые столь бескорыстно предлагали ему себя. На каждом общественном мероприятии, на каждом офицерском балу рядом с ним оказывалась красивая подружка, которая с самого начала предполагала, что после бала разделит его постель.

Все шло согласно традиции, и наземные силы обеспечивали поддержку силам морским.

Тем не менее одна красивая женщина сменяла другую, а сердце Клея так и оставалось неприступной крепостью. Он никогда не давал обещаний, не притворялся, что любит: женщины для него являлись лишь средством удовлетворения насущных потребностей, чередой теплых и жадных до ласки тел, помогавших коротать долгие одинокие ночи.

Заодно Клей научился нескольким весьма полезным техникам любви и, таким образом, был способен подарить партнерше самое изысканное наслаждение.

Несмотря на то что Клей был предельно честен с женщинами и говорил все, как есть, прежде чем лечь с ними в постель, многие из них влюблялись в него до беспамятства, но молодого офицера мало волновали их переживания. Его любовь – и его ненависть – адресовалась одной лишь Мэри. Эллен Пребл Лоутон, так и не остыв ни на йоту за все годы, проведенные вдали от нее.

Примерно то же происходило и с Мэри Эллен.

Ей завидовали, о ней шептались. Она была женой одного из самых богатых и самых красивых мужчин Юга. И все же Мэри ни на миг не могла забыть о Клейтоне Найте. Она не переставала его ненавидеть и винила во всех своих несчастьях, одновременно жалея о своем глупом и поспешном шаге. Мэри Эллен с досадой вспоминала о том, какой растерянной, какой ранимой она была в то время, какое давление испытывала со всех сторон.

Зато теперь она существовала в состоянии постоянной апатии, дни ее тянулись унылой чередой, полные воспоминаний и сожалений. Дом стал для Мэри тюрьмой; в своей роскошной спальне она чувствовала себя как в камере, проводя ночи на огромной кровати с мужчиной, чьи прикосновения не будили в ней ни отвращения, ни любви: ей просто было все равно, что он с ней делает.

Ночь за ночью Мэри Эллен лежала под пылким Дэниелом, с горечью вспоминая мужчину, которого она одновременно ненавидела и любила и без которого не могла жить, в то время как Дэниел, совершенно не догадываясь о том, что творится в душе его жены, раз за разом получал то, что хотел, – желанный, приносящий глубочайшее удовлетворение оргазм.

А вот Мэри Эллен его ни разу не испытала. Ее тело, как и ее сердце, находилось словно под глубоким наркозом.

Глава 16

Не прошло и двух лет со дня свадьбы, а Дэниел уже стал задерживаться по вечерам. Мэри Эллен этому не удивлялась и не винила в этом мужа; она не была с ним особенно ласкова и никогда не выказывала мужу той привязанности, которую заслуживает каждый добропорядочный супруг. Их брак был далек от совершенства, и ответственность за это лежала на ней, а не на нем.

Каждый раз Дэниел придумывал затейливые истории, чтобы объяснить свои задержки, но в том не было необходимости: Мэри Эллен и так все понимала. Ее муж не был прирожденным лжецом, и она точно знала, откуда он приходил.

Все в Мемфисе также знали, что такое «Энтал» – престижный бордель, куда наведывались местные патриции. Несколько лет назад по городу прошел слух, будто в числе попечителей заведения находятся весьма уважаемые люди, в том числе и седовласый отец Дэниела. Очевидно, теперь Дэниел достиг ранга отца и прочих аристократичных господ, завсегдатаев веселого дома.

Мэри Эллен также подозревала, что Дэниел возобновил отношения со своей бывшей любовницей, Брэнди Темплтон Фаулер. Брэнди сама недавно вышла замуж за некоего удачливого дельца в сфере недвижимости, но брак не изменил ее привычек, а ведь она всегда питала известную слабость к Дэниелу.

Не раз и не два Дэниел приходил домой за полночь, и от его дорогой одежды пахло чужими духами. Иногда, когда он раздевался, Мэри Эллен видела царапины у него на спине, но ни разу не упрекнула его, не спросила у него, где он был, и не пожаловалась на то, что он пренебрегает ею. Ей просто было все равно. По правде сказать, она даже радовалась его отсутствию, ей приятно было иногда спать одной. Она бы с радостью уступила Брэнди или какой-нибудь другой светской даме свое место рядом, даже под Дэниелом.

Втайне Мэри Эллен радовалась тому, что муж растрачивает часть своего любовного пыла вне дома, как и тому обстоятельству, что ему достает такта не прикасаться к ней в те ночи, когда он уже имел женщину.

Когда Дэниел проводил вечера дома, Мэри Эллен послушно делила с ним ложе, поскольку он очень хотел сына. Ничего другого она дать ему не могла, но подарить сына, который любил бы его, считала своим долгом.

Однако проходили месяцы, годы, а Мэри Эллен все не могла зачать.

– Это ты во всем виновата, – упрекнул ее как-то утром Дэниел, узнав, что она снова не беременна. – С тобой, должно быть, что-то не так.