Глава 40

Мэри Эллен стояла под моросящим дождем и смотрела вслед уезжавшему мужу. Когда Клей свернул на Ри-вер-роуд, она сказала себе, что пора возвращаться.

Но не могла повернуть назад.

Даже когда всадник и конь превратились в черную точку и точка растворилась в сером тумане, она не смогла заставить себя уйти и лишь поднялась повыше, чтобы лучше видеть то, что происходило на реке.

Внезапно она услышала, как старый Тайтус окликнул ее, и, нахмурившись, посмотрела на согбенного старика, который, опираясь на палку, шел к ней. Однако когда он показал ей бинокль, она благодарно улыбнулась ему.

– Тайтус, похоже, ты прочел мои мысли.

– Капитан Найт велел мне за вами присматривать, и я буду делать то, что мне велели, так и знайте. Если вы не вернетесь домой в ближайшие несколько минут, я, пожалуй, найду ивовый прут покрепче, обстругаю его и надаю вам, миссис, по ногам, вот так-то.

Мэри Эллен чуть не засмеялась, представив, как Тайтус обстругивает ивовый прут. Она не могла представить, что этот добрейший и тишайший старик, который за всю жизнь мухи не обидел, станет стегать ее по ногам.

– Обещаю быть послушной девочкой. – Мэри Эллен серьезно кивнула. – Дай мне только хоть мельком увидеть Клея на пристани.

Вздохнув, Тайтус неодобрительно покачал седой головой, а потом зашагал прочь, бурча себе под нос:

– Никто меня не слушает, никто и внимания не обращает на то, что я говорю. Если бы меня слушали, тогда бы не было многих несчастий...

Улыбнувшись, Мэри тут же направила бинокль на пристань.

Ни баржи, ни торговые суда ее не интересовали, но наконец среди столпотворения она нашла тот, который был ей нужен, – «Эндрю Джексон».

Сжимая в озябших руках бинокль, она выискивала Клея, но едва он попал в поле ее зрения, руки у нее задрожали и картинка затуманилась.

– Тысяча чертей! – громко сказала Мэри Эллен, разозлившись на себя, и, как ни странно, это помогло – теперь она ни на миг не упускала Клея из виду.

Как только капитан взошел на борт, навстречу ему вышел боцман, и Клей передал ему шинель, китель, саквояж и жеребца. В свинцовое дождливое небо взметнулся столб пара, колеса начали вращаться, молотя воду, громко ударил колокол, и корабль стал медленно отчаливать от пристани, направляясь на середину реки.

Клей ловко взбежал на верхнюю палубу, кивнул лоцману и прошел на капитанский мостик.

К тому времени как свет холодного дождливого ноябрьского дня стал меркнуть, спешащий на юг пароход с зажженными габаритными огнями оказался как раз напротив Лонгвуда. Отлично видимый в мощный бинокль Клей Найт в полном обмундировании стоял на капитанском мостике – одинокий силуэт в туманном сумраке, неподвижный, как статуя. Мокрое от дождя лицо его было обращено к береговым холмам.

Ком стремительно рос в горле Мэри Эллен, пока она смотрела, как старушка Миссисипи холодным ноябрьским вечером уносит от нее ее любимого мужа.

– О, Клей, пожалуйста, вернись ко мне! – одними губами прошептала она.

К восторгу и изумлению Мэри Эллен, высокий черноволосый мужчина, к которому она обращалась, поднял руку и помахал ей. Он ее разглядел! Он знал, что она здесь!

Смеясь и плача, Мэри Эллен подняла вверх руку и изо всех сил начала размахивать ею. Мощная оптика помогла ей увидеть озорную улыбку у него на лице. Она сложила губы бантиком, поднесла к ним пальцы и послала ему воздушный поцелуй. Он ответил ей тем же: поднес обе руки к губам, поцеловал их и взмахнул ими.

Потом его и сам корабль поглотил ночной туман.

Мэри Эллен опустила бинокль. Она дрожала от холода и страха.

Клей исчез, и, возможно, навсегда.

Пока Клей находился с Мэри Эллен в Лонгвуде, войны будто и не существовало, но теперь, когда его не стало рядом, боевые действия постоянно присутствовали в ее мыслях. Она стала запоем читать газеты и каждый день спешила на встречу с энсином Бриггзом, чтобы узнать у него последние новости о ходе сражений на юге.

Сердце Мэри Эллен чуть не остановилось от страха, когда незадолго до Рождества в Мемфиса прошел слух о том, будто «Кейро» – судно, которым командовал Клей, – двенадцатого декабря пошло ко дну. Неделю она была ни жива ни мертва, ожидая дальнейших известий, но наконец в штаб-квартиру юнионистов в Мемфисе поступило донесение, о котором энсин Бриггз поторопился сообщить Мэри Эллен – имя капитана Найта не упоминалось среди погибших и раненых.

Через несколько дней Мэри Эллен получила короткое письмо от Клея, в котором он писал, что жив и здоров и находится на пути в Арканзас, где должен присоединиться к флоту контр-адмирала Дэвида Портера, так что она может не волноваться за него.

Мэри Эллен покачала головой. Ну как тут не заволноваться? Она ни минуты не прожила спокойно. Как и тысячи других жен, матерей, сестер и возлюбленных, она постоянно переживала за жизнь любимого человека.

Теперь, когда Клей воевал, Мэри Эллен по-другому стала смотреть на свою работу в госпитале. Всякий раз, склоняясь над очередным страдальцем, стремясь облегчить его телесные и душевные муки, она представляла себе, что где-то там лежит ее Клей, раненый и беспомощный, и сострадание переполняло ее сердце. Ей казалось, что она недостаточно нежна и терпелива со своими подопечными и ей следует отдать им все тепло своей души, все, чего заслуживали эти герои.

Тем, кого она пестовала, было не важно, что она жена морского офицера Армии Союза, главным для них было видеть ее красивое лицо, чувствовать ее доброту и заботу. Для них она была как луч солнца в беспросветном мраке боли.

Мэри Эллен работала на пределе сил, приходила на рассвете, уходила поздно вечером. Она знала, что скоро совсем не сможет ничем им помочь. Зимние платья уже стали ей тесноваты в талии, и доктор Кейн предупредил ее, что работа в госпитале слишком тяжела для будущей мамы.

Первое января стало последним днем ее работы в госпитале. Мэри Эллен была на пятом месяце беременности, она знала, что пришла пора оставить тяжелый труд санитарки и в домашнем уединении ждать рождения первенца.

Раньше, когда работа отнимала у нее большую часть дня, время летело, теперь же оно мучительно тянулось. Такой одинокой, такой длинной зимы еще не было в ее жизни. Каждый день Мэри Эллен молилась, надеясь, что Клей пришлет весточку о себе. Увы, с тех пор как он уехал, она получила от него только шесть писем, и эти письма были уже зачитаны до дыр.

Зимняя погода вполне соответствовала мрачному настроению хозяйки Лонгвуда. День за днем шли холодные дожди с градом. Унылое серое небо висело низко, на реке появились заплатки льда, и земля на берегу за ночь промерзала. Мэри Эллен чувствовала себя пленницей, и ей казалось, что, если бы не частые визиты Ли, она могла бы потерять рассудок.

Каждую ночь она зябко ежилась – одна в громадной кровати из красного дерева, мечтая о том, чтобы рядом оказался Клей, гадая, где он сейчас, здоров ли, тепло ли ему, сыт ли он. А может, он ранен? Мэри Эллен гнала от себя дурные мысли. Клей здоров, с ним просто не может случиться ничего плохого – иначе и быть не может.

Наконец в Теннесси пришла весна, и не было во всем штате человека, который бы радовался ее приходу больше, чем одинокая беременная Мэри Эллен Пребл Найт. Даже в теплую погоду она не могла выйти в город, потому что, как ворчливо заметил Тайтус, порядочные леди так на публике не появляются.

– Ваша матушка в гробу бы перевернулась, если бы узнала, что вы собираетесь шествовать по улицам Мемфиса в таком виде.

– Тайтус, я вовсе не собираюсь шествовать по улицам Мемфиса. Но неужели нежные чувства моих сограждан будут задеты тем, что я посижу на веранде собственного дома?

– И все-таки подождите, пока солнце сядет, – умилостивился Тайтус. – Тогда прохожих меньше.

– Я не собираюсь ждать до заката, – возмущенно ответила Мэри Эллен и, выйдя из дома через парадную дверь, прошла на галерею, где и уселась в кресло-качалку.

Вздохнув, она стала задумчиво смотреть на дорогу, надеясь, что однажды увидит там Клея. Он будет ехать верхом, и она выбежит встретить его с ребенком на руках. Мэри Эллен улыбнулась, живо представив эту картину, и положила ладонь на живот.

Мэри Эллен в одиночестве качалась в кресле-качалке, пока на лужайке от цветка к цветку порхали бабочки и теплый ветерок играл легкими прядками у нее на висках. С северной лужайки Лонгвуда доносился сладкий запах жимолости.

Мэри Эллен рисовала в своем воображении счастливые картины их с Клеем будущего и, убаюканная сладкими мечтами, не заметила, как задремала.

Сквозь сон она услышала стук копыт по усыпанной гравием дороге и, открыв глаза, увидела, как Бриггз, спешившись, прошел за ворота.

Мэри Эллен затаила дыхание. Когда рыжеволосый моряк, свернув к парадному входу, подошел ближе, по выражению его лица она поняла, что может расслабиться.

Бриггз сообщил, что восемнадцатого мая адмирал Портер направил шесть боевых кораблей на север для поддержки армии капитана Гранта, ведущего военную кампанию к востоку от Виксберга, и по его приказу этой эскадрой командовал капитан Клейтон Террел Найт.

Глава 41

Утро 21 мая 1863 года

Капитан Найт зябко ежился, стоя под ярким солнцем на носу «Цинциннати» – сторожевого корабля эскадры. Вынув сигару из кармана кителя, он сунул ее в рот и зажег, а потом, глубоко затянувшись, спросил себя, что же с ним происходит. Доселе он никогда не чувствовал страха: ни когда зеленым юнцом его отправили в Буэнос-Айрес на защиту соотечественников, ни когда помогал выгонять китайских бандитов из Шанхая, ни даже когда его отправили воевать с индейцами в Сиэтле.

И вот теперь Клей вынужден был признаться себе, что боится.

Через час его корабль достигнет Виксберга, где ему предстоит сразиться с хорошо оснащенной армией конфедератов; это будет бой, из которого для него есть лишь два исхода: либо Виксберг падет под натиском наступающих, либо его убьют при исполнении.

Приказ звучал предельно ясно: нажать на врага с реки Миссисипи, в то время как армия Гранта будет бить конфедератов на суше. И на воде, и на земле придется стоять насмерть – пока стратегически важный город не будет взят, не важно какой ценой.

Клей отлично знал южан: Виксберг не сдастся без долгого, изнурительного боя, поскольку, если город перейдет к юнионистам, для конфедератов война наполовину проиграна.

Клей похлопал себя по нагрудному карману, где у сердца лежал запечатанный конверт. Письмо для Мэри. Это письмо было выстрадано им и написано долгой бессонной ночью накануне решающего сражения. Если его убьют, письмо найдут и отправят Мэри.

Отшвырнув прочь недокуренную сигару, Клей с горькой иронией подумал о том, что прежде ему было все равно, будет он жить или умрет, и это безразличие делало его мужественным. Теперь ему было не все равно. Он так сильно хотел жить, что это желание могло обернуться для него смертью. Его утешало одно: времени для праздных раздумий скоро не останется.

По правому борту приближалась линия обороны конфедератов, ощетинившаяся жерлами орудий береговых батарей, и Клей приказал команде немедленно занять места у орудий.

Пристально вглядываясь в берег, он решил не стрелять, пока это будет возможно; лишь когда его корабль развернулся вдоль изогнутой, поросшей лесом береговой линии, взмахнул рукой, давая сигнал к атаке.

А дальше начался ад.

Попытка взять Виксберг штурмом провалилась, как и подозревал Клей с самого начала. Армия Гранта приготовилась к долгой осаде, но эскадра Портера вела себя во время операции достаточно активно. За первые шесть дней осады юнионисты выпустили по городу две тысячи разрывных снарядов. Мятежные южане ответили им огнем батарей с речных берегов, но толку от этого было мало.

– Их ведь не хватит надолго, верно, капитан? – сказал пропотевший от тяжких трудов заряжающий, когда на шестой день битвы солнце началось клониться к закату и на реке на краткий миг воцарился вожделенный покой.

– Эти южане очень упрямы, – пожал плечами Клей. – Мы тут и две недели сможем проторчать. Они будут держаться, пока...

Он так и не закончил, в один миг все береговые батареи изрыгнули огонь, и пушки на правом борту немедленно ответили. Бой шел не на жизнь, а на смерть, река пламенела от огненных отблесков, от грохота пушек и батарей закладывало уши. Черный дым стелился над рекой и прибрежными холмами, разъедал глаза стрелкам, забивался в нос, проникал в легкие. Грохот орудий мешался с криками раненых и умирающих.

Капитан Найт держался уверенно, непрерывно отдавая приказы; теперь, в пылу сражения, от прежних страхов не осталось и следа – он вновь стал тем, кем был со времен выпуска из академии, – вышколенным морским офицером с ясной головой и завидным хладнокровием, великолепным командиром и отличным исполнителем.

Капитан выкрикивал очередной приказ, когда одиночный снаряд мятежных южан попал в оружейный склад «Цинциннати» и небо осветилось громадным заревом – корабль разорвало в щепки.

– Мэри, – пробормотал Клей в тот миг, когда воды Миссисипи накрыли его с головой и заполнили его пробитые шрапнелью легкие.

– Клей! – закричала Мэри Эллен и подскочила в кровати. – Нет! Нет! Клей, только не это!

Сердце ее билось, как раненая птица о прутья клетки. Пытаясь унять боль, она схватилась за грудь. Среди теплой майской ночи ее пробил холодный пот, страх сжал голову словно тисками.

Она попыталась встать, но не смогла. Теперь Мэри стала слишком неуклюжей, и каждое движение давалось ей с трудом. От резких движений ребенок у нее в животе проснулся и начал отчаянно дрыгать ногами, так что ей пришлось схватиться за живот. Она заплакала от безнадежности, страха и досады на себя, поскольку не способна была даже доползти до края постели, чтобы спустить ноги на пол.

Снаружи постучали, но Мэри Эллен не в силах была ответить – рыдания душили ее. Наконец дверь медленно отворилась и в щель просунулась лампа, которая, покачиваясь, стала приближаться к ней. Лишь затем Мэри Эллен разглядела с трудом ковыляющего за лампой Тайтуса.

– Что это с вами? Неужели ребеночек уже...

– Нет, нет, – сквозь всхлипы ответила она. – Клей... Клея убили! Я знаю, Тайтус, я видела! Клей мертв!

– Быть того не может. – Тайтус поставил лампу на стол и приблизился к кровати.

– Что случилось? – Мэтти, на ходу подвязывая халат, пришла ему на помощь.

– О, Мэтти, – Мэри Эллен зарыдала, – Клея убили! Я видела сон, и все было так реально...

– Тсс... – Тайтус похлопал хозяйку по руке. – Вы так и себе навредите, и ребеночку.

– Помогите мне подняться с постели, – взмолилась Мэри Эллен.

Дородная Мэтти, локтем отодвинув Тайтуса, склонилась над кроватью и обняла Мэри Эллен:

– Это всего лишь плохой сон, дитя мое. Ну-ка ложитесь на спинку и засыпайте. Вам приснится другой сон, хороший.

– Нет, я не смогу уснуть. Случилось что-то ужасное, – захлебываясь от слез, проговорила Мэри Эллен. – Говорю вам, я все видела. Господи, там Клей...

– Ничего вы не видели. – Мэтти дала знак Тайтусу, и вдвоем они уложили Мэри Эллен на подушки. – Это был всего лишь дурной сон.

Но им так и не удалось ее убедить, Мэри Эллен продолжала всхлипывать, а старики пыхтели над ней и суетились, неустанно повторяя, что все будет хорошо и что, по словам энсина Бриггза, капитана Клея не было на том единственном корабле янки, который подбили в Викс-берге.

– Я посижу тут с вами, пока вы не уснете, – пообещала Мэтти, – а ты сходи пока за мокрой губкой. Наша девочка вся горит.

Тайтус, недовольно бормоча что-то себе под нос, заковылял в ванную и вернулся с губкой и фарфоровым тазом для умывания, полным прохладной воды, после чего Мэтти протерла горячий лоб и щеки Мэри Эллен. При этом она напевала старинную негритянскую колыбельную, ту самую, которую пела ей в детстве.

Понемногу Мэри Эллен успокоилась, перестала плакать, и тогда Мэтти, улыбнувшись, сказала:

– А теперь закройте-ка глаза, моя сладкая, и забудьте о своем сне. А я побуду с вами, пока вы не уснете.

Не желая оставаться в стороне, Тайтус придвинулся ближе:

– Я тоже останусь, миз Мэри Эллен. Да, я остаюсь. Буду сидеть рядом с кроватью, пока вы не уснете.

Однако первыми, сидя рядышком на стульях, уснули сами старики, и лишь Мэри Эллен не спала до самого утра.

Глава 42

«Я показываю время, только когда светит солнце...»

Эти слова были выгравированы на циферблате старых мраморных солнечных часов на нижней террасе Лонгвуда.

Тридцать четыре года подряд солнечные часы работали отлично. С тех самых пор, как одним прекрасным весенним днем 1829 года под присмотром Джона Томаса Пребла на северной лужайке Лонгвуда установили мраморный циферблат, тень от бронзовой стрелки, медленно передвигаясь по кругу, исправно показывая время.

Но 27 мая 1863 года солнечные часы внезапно остановились.

Мэри Эллен, измотанная бессонной ночью и жутким сном, который она, несмотря на все увещевания, считала пророческим, стояла возле сломанных часов и дрожащими пальцами водила по буквам, выгравированным на мраморе. Не потому ли остановились часы, печально гадала Мэри Эллен, что над Лонгвудом больше никогда не будет светить солнце?

И как раз в это время в штаб-квартиру юнионистов в Мемфисе доставили депешу следующего содержания:

«Береговая батарея повстанцев подбила сторожевое судно «Цинциннати», попав в орудийный погреб, и судно пошло ко дну со всем экипажем на борту. О выживших сведений нет».

Мэри Эллен не заплакала и не упала без чувств, когда Джонни Бриггз, страшно нервничая, сообщил ей страшную весть, она лишь поблагодарила его и попросила немедленно дать ей знать, когда появится новая информация.

После этого, вежливо извинившись, она вышла из гостиной и, отмахнувшись от слуг, бросившихся к ней с утешениями, медленно поднялась наверх.

Остановившись в ногах громадной кровати, которую она делила с Клеем, одной рукой схватившись за живот, другой за резной столб, Мэри Эллен мечтательно улыбалась, думая о том, что в одну из этих чудесных ночей в этой самой роскошной кровати они с Клеем дали начало новой жизни, и эта жизнь сейчас была в ней.

Слезы наполнили ее глаза. Зря она не сказала Клею, что беременна. В то время она думала, что поступает правильно, и не хотела, чтобы он за нее переживал. Но, не сказав ему об этом, она совершила ошибку, теперь уже невозможно что-либо исправить: муж погиб, так и не узнав, что она носит под сердцем его ребенка.

– Клей, любовь моя, мне так жаль, – печально прошептала она.

Не имея больше сил стоять, Мэри Эллен опустилась на ковер у подножия кровати и, прислонившись головой к прикроватному столбику, зарыдала.

Ли Томпсон, которую привел в дом Тайтус, застала ее все так же сидящей на полу и горько плачущей.

Ли, подбежав к Мэри Эллен, уселась рядом с ней на ковер и обняла подругу. Две женщины долго разговаривали, молились и плакали вместе.

В конце концов Ли все же удалось убедить измученную горем Мэри Эллен прилечь и отдохнуть.

– Ты позволишь мне помочь тебе раздеться? – тихо спросила она.

Не успела Мэри Эллен ответить, как в комнату постучали и седовласый доктор Кейн вошел в спальню с черным саквояжем в руке.

– Немедленно ложитесь в постель, – безапелляционно заявил он. – Миссис Томпсон, помогите мне ее поднять и разыщите для нее ночную рубашку. Мэри Эллен, я дам вам кое-что, чтобы вы уснули. Теперь вы должны в первую очередь думать о ребенке. – Голос его неожиданно дрогнул. – Дитя мое, я очень вам сочувствую, но надежду терять нельзя ни в какой ситуации. – Он отвернулся и принялся копаться в саквояже.

Проглотив успокоительное, Мэри Эллен крепко заснула, и только после этого Ли с доктором вышли из спальни.

– Миссис Томпсон, – тихо сказал доктор Кейн, – я волнуюсь за Мэри Эллен. Она не так сильна, как хотелось бы, а теперь еще и этот ужасный удар.

– Что вы хотите сказать, доктор Кейн? Ребенок Мэри Эллен в опасности?

Кейн кивнул:

– Не только ребенок, но и она сама. Роды у нее будут трудные, а она и так слишком слаба для столь тяжких трудов. Эмоциональные потрясения влияют на здоровье не меньше, чем физические недуги, так что весть о капитане Найте пришла в самое неподходящее время.