Глава 28

Пока Натали находилась между жизнью и смертью в уединенной хижине на Промонтори-Пойнт, по другую сторону хребта в дорогой отель вошел импозантный, но очень уставшего с дороги джентльмен.

Было пять часов вечера. Дилижанс компании “Уэллс-Фарго-Оверленд” только что высадил своих пассажиров. Эшлин Блэкмор сошел с него измученным и промерзшим буквально до костей. Кутаясь в элегантное серое пальто, то и дело поправляя растрепавшиеся волосы, мечтая лишь о горячей ванне, он тем не менее встряхнулся и расправил плечи, когда переступил порог отеля.

Все взгляды обратились к нему — в точности как и было задумано. Портье расплылся в подобострастной улыбке.

Эшлин величественно приблизился к конторке. За ним, сгибаясь под тяжестью многочисленных чемоданов, следовали два носильщика. Портье учтиво осведомился, как прошла поездка, и граф снизошел до рассказа о неудобствах путешествия дилижансом в зимнее время. Публика с интересом внимала звукам его хорошо поставленного голоса с явными оксфордскими интонациями.

— Временами было даже жутковато, — делился он со слушателями, ставя в указанной графе свою размашистую подпись. — В час отъезда ничто не предвещало приближения бурана! День выдался холодным, но и только. Если б знать, чем это кончится! — Он театрально вскинул руки. — Двадцать восемь часов дороги под ураганным ветром через густой, снегопад! Я выжат как лимон.

Среди собравшихся в вестибюле послышались сочувственные возгласы.

— Не могу выразить, как мне жаль, что путешествие оказалось таким рискованным! — с чувством воскликнул портье. — Однако теперь вы сможете отдохнуть. Нигде вам не предоставят таких удобств, как в нашем отеле. Когда прикажете подать ужин?

— Не беспокоитесь, — сказал Эшлин, понизив голос, который, однако, при этом стал еще более четким. — Я поужинаю в ресторане, с ребятами.

Уточнять не требовалось — и портье, и все остальные отлично знали, о каких “ребятах” идет речь. Так в Денвере называла друг друга мужская часть денверской элиты: известные предприниматели, все те, кто постоянно находился в центре внимания, люди состоятельные и процветающие, круг которых был предметом острой зависти непосвященных. Хью Тейбор, Джон Эванс, Дэйв Моффит и другие — каждое их движение было известно согражданам, за каждым их шагом наблюдало множество глаз. Они были цветом населения Денвера, стремительно разраставшегося центра деловой, политической и культурной жизни Запада. Им перемывали косточки, но перед ними же и раболепствовали.

Упомянутые Эшлином “ребята” были умны, проницательны, интересны, предприимчивы и хорошо воспитаны. Но была у них одна весьма полезная для графа слабость — тяга к аристократии. Любой из них отдал бы все за галерею благородных предков.

В апартаментах Эшлин сунул чаевые мальчишке — коридорному, закрыл за ним дверь и благодушно огляделся. Тяжелые бархатные гардины и кружевные занавески всегда напоминали ему собственный особняк и привычный стиль жизни. Кровать в спальне своими размерами вполне удовлетворяла Эшлина — на ней можно было как следует раскинуться.

Приглушенное освещение и пылающий камин довершали картину уюта и безмятежности.

Однако времени на отдых не оставалось, и Эшлин направился прямо в ванную комнату, где горничная уже приготовила все необходимое. Смыв усталость, он сразу после ванны покинул номер, подгоняемый нетерпением завершить тщательно разработанный план. При мысли о том, что Кейн Ковингтон больше не стоит на дороге, по спине его бежали приятные мурашки.

Четверть часа спустя Эшлин в качестве почетного гостя сидел во главе длинного стола. Перед ним было блюдо устриц, порезанный лимон, поджаренный хлеб, графинчики с оливковым маслом и уксусом. В бокале пенился “Дом Периньон”. Не чувствуя голода от усталости и недосыпа, Эшлин почти не ел, зато жадно пил, зная, что это только усилит его обаяние и остроумие. Видимо, это же помогло еще сохранить на губах беззаботную улыбку, когда Дэйв Моффит сказал очень громко, перекрывая стук вилок, звон бокалов и гул голосов:

— А вам известно, дорогой Эшлин, что некто Джеймс Данн наводит о вас справки?

Вообще говоря, теперь, когда Ковингтона не было в живых, это было не так уж важно, и граф ответил со всей непринужденностью:

— Правда? А кто это? Человек с положением или мелкая сошка?

— Вы его не знаете?

— Никогда о нем не слышал.

— Лично я его уже встречал, — сказал Моффит, передернув плечами. — Официальное лицо — этим все сказано. У меня не сложилось впечатления, что он всерьез вами интересуется. Скорее…

Эшлин без всяких объяснений знал, какого рода интерес владеет мистером Данном. Поскольку подпись этого джентльмена стояла на акте передачи земли в собственность Кейна Ковингтона, не было никаких сомнений, что эти двое знакомы. Скорее всего они не потеряли контакта, и именно для Ковингтона наводил справки Джеймс Данн. Наглый южанин, недостойный ходить по той же земле, что и граф Эшлин Блэкмор, совал нос в его дела! Момент покончить с ним был выбран весьма удачно. Сделав глоток шампанского, Эшлин принял еще более непринужденную позу.

— Люблю, когда мной интересуются! Вот когда перестанут, это будет поводом к беспокойству.

К концу ужина в ресторан отеля “по чистой случайности” заглянул репортер одной из ведущих денверских газет. Эта случайность была организована Эшлином. По привычке сильных мира сего собравшиеся заворчали, что терпеть не могут повышенного интереса к себе, однако вскоре уже позировали и ослепительно улыбались в объектив. Представительный граф Блэкмор был запечатлен на каждом снимке, то пожимая руку, то дружески хлопая по спине, а то обнимая за плечо. Стоило репортеру удалиться, как он начал зевать, деликатно прикрывая рот ладонью.

— Ребята, — сказал он, наконец, — я едва держусь на ногах! Позвольте мне откланяться!

И вопреки заявлениям, что веселье только началось, он поднялся в свои апартаменты. Главное было сделано — он обеспечил себе железное алиби. Репортеру было щедро заплачено за то, чтобы снимки появились в утреннем номере газеты и чтобы один экземпляр был немедленно доставлен в номер почетному гостю этого вечера.

Теперь можно было подумать и о других важных вещах. Хотя голова слегка болела, а мышцы еще ныли с дороги, Эшлин почти взлетел по ступенькам. В апартаментах пахло дорогими французскими духами. Усталость отступила, словно по волшебству. Когда он направился к спальне, на губах его играла плотоядная улыбка.

В дверях Эшлин остановился, держась за притолоку. На краю кровати сидела красивая проститутка. Как и было обозначено в заказе, ее длинные темные волосы были заплетены в косы и завязаны алыми лентами. При виде графа она опустилась на четвереньки и поползла к нему.

— Что прикажете, милорд?

Эшлин оттолкнулся от притолоки и взялся за брюки.

— Повернись задом! — приказал он хрипло.

* * *

Натали казалось, что она всплывает из неизмеримых темных глубин. Веки долго отказывались подниматься, но, наконец, ей удалось приоткрыть глаза. Вокруг все плыло, возникали и исчезали странные образы. Она не имела ни малейшего представления, где находится.

Когда зрение немного сфокусировалось, Натали увидела мужской силуэт. Человек сидел неподвижно, со склоненной на грудь головой и не замечал, что его пожирают языки пламени. Натали дернулась и закричала во весь голос.

Кейн, дремавший в кресле у огня, был разбужен тихим стонущим звуком. Он сразу бросился к Натали и увидел, что она мечется по постели и что по щекам ее катятся слезы. Она пыталась повернуться на спину. Он удержал ее, поймав за руки.

— Это я, милая, — прошептал он. — Не бойся!

Однако бред продолжался, и Натали снова забилась в его руках. Более часа Кейну пришлось сжимать ее в объятиях, чтобы конвульсии не дали ране открыться. Натали то рвалась куда-то, то пыталась забиться под одеяло, то кого-то бессвязно звала. В конце концов пришлось привязать ее за руки к спинке кровати.

— Выхода нет, — объяснял Кейн, обматывая ее запястья мягким от многочисленных стирок льняным полотенцем. — Главное, чтобы рана не открылась.

В течение следующих часов ему приходилось то ослаблять узел, чтобы не слишком давил, то снова затягивать.

Кромешная тьма снова и снова подступала к Натали, грозя поглотить, а когда наконец ей удалось выскользнуть из ее мертвенных объятий, она с ужасом поняла, что лежит обнаженная и связанная. И кто-то был рядом, кто-то склонялся над ней — судя по ширине плеч, мужчина. Она хотела крикнуть, но ей это не удалось.

— Тише, милая, успокойся! Я здесь, я тебя не покину…

Размытое лицо обрело четкость очертаний, Кейн Ковингтон? Нет, это невозможно. Тот никогда и ни за что не назвал бы ее милой. Значит, это просто сон.

Натали ощущала безмерную усталость и сама не заметила, как провалилась в сон, и тогда Кейн смог наконец вздохнуть с облегчением. Но это продлилось недолго: к ночи она горела в лихорадке. Бред возобновился.

Стремясь согреть свою подопечную, Кейн посильнее разжег пламя. Это не помогло. Не зная, как облегчить ее муки, он сидел рядом и беспомощно смотрел, как она тщетно пытается освободить руки. Льняные путы мешали ей свернуться клубочком. В жарко натопленной комнате Натали не могла согреться. Устав метаться, она впадала в оцепенение, но инстинктивный страх перед могильным холодом снова заставлял ее судорожно двигаться.

Наконец Кейн почувствовал, что дольше такого не вынесет. Дождавшись, когда Натали чуть утихла, он быстро сбросил с себя одежду, развязал руки Натали и лег с ней рядом, одной рукой сжимая оба ее запястья, а другой обняв за плечо пониже раны, чтобы не дать ей возможность перекатиться на спину и потревожить рубец. Почти сразу же Натали прижалась к нему в инстинктивном поиске тепла. Не сознавая, что происходит, она льнула к Кейну так отчаянно, словно хотела вплавиться в него, а он, здоровый и полный сил, реагировал на это самым неподходящим для данных обстоятельств образом. Они лежали в объятиях друг друга, дрожа всем телом и часто, неглубоко дыша. Оба были в лихорадке, причина которой у каждого была своя. Кейну не удавалось даже отодвинуться, чтобы затвердевшей плотью не упираться Натали в живот. Округлости ее груди терлись о его тело, а он мог только скрипеть зубами.

Никогда еще Кейн не презирал себя так за неспособность справиться со своими инстинктами. Он говорил себе, что это отвратительно — желать женщину, которая борется за свою жизнь. Это низко! Бесчеловечно! Единственное, что он старался делать, — это не прикасаться к Натали иначе чем по необходимости.

На рассвете, когда Кейн уже измучился сверх всякой меры, наконец наступил кризис. Натали затихла и стала дышать ровнее. Кейн позволил себе задремать, а потом и впасть в глубокий сон.

И это было ошибкой.

* * *

Где-то около полудня Натали начала приходить в себя. Полубессознательное состояние, в котором она находилась, сменилось просто сном. Затем постепенно наступило пробуждение.

Органы чувств оживали поочередно, и первым вернулся слух. Глухой шум в ушах уступил место реальному потрескиванию и шипению углей в камине, вою ветра за окном. Проснулось обоняние, и стало ясно, что в помещении пахнет дымком сосновых дров и кентуккийским виски. Был и еще какой-то запах, но его Натали никак не удавалось определить. Вкус подсказал, что во рту сухо и противно, а осязание — что рядом находится что-то теплое.

Приподняв необъяснимо тяжелые веки, Натали первым делом увидела лапу снежного барса. Запутавшись между прошлым и настоящим, она сразу подумала о старом шамане, улыбнулась и снова закрыла глаза, зная, что все в порядке, что ей нечего опасаться.

— Тахома…

— Он был здесь вчера, — сказал ей на ухо знакомый вкрадчивый голос, — но уехал.

Зеленые глаза Натали широко раскрылись. Перед ней было смуглое лицо Кейна Ковингтона. Это в его объятиях она так доверчиво покоилась. Они лежали рядом в постели.

Сознавая свою наготу, и без того пристыженная и возмущенная, Натали пришла в бешеную ярость, когда поняла, что и Кейн не обременен одеждой.

— Грязный ублюдок! — крикнула она и, собрав все силы, оттолкнула его.

Глава 29

Толчок оказался не так силен, как она ожидала, и принес боль, раскаленным железом полоснувшую плечо. Ни минуты не сомневаясь, что это дело рук Кейна, Натали бросила ему в лицо яростное обвинение. В ответ он поймал ее запястья, взял их в одну руку, а другой захватил и дернул назад волосы, полностью обездвижив ее.

— А теперь послушай, — сказал он ровным и холодным, как лед на озере, голосом. — Ты ранена и потому, будь добра, лежи спокойно. Будешь дергаться — рана откроется.

Боль была в плече, в руках, в каждой клеточке тела, в коже головы там, где тянуло волосы. Она вся была сплошной болью, от которой легко было впасть в беспамятство. Натали попробовала зарыться лицом в подушку. Пальцы на ее голове разжались, но лишь для того, чтобы схватить ее за подбородок и повернуть к себе.

— Что ты со мной сделал, Ковингтон?! Ты избил меня и надругался надо мной! Как ты мог, как ты мог?!

Пораженный тем, что Натали могла прийти к такому странному заключению, Кейн продолжал объясняться с ней все так же спокойно и примирительно, как говорят с человеком в невменяемом состоянии:

— Я спас тебе жизнь, глупышка. Уж не знаю, что тебе было нужно на моей земле, но ты оказалась здесь и получила пулю. Я принес тебя в дом и, как сумел, вынул пулю. Рана не была сквозной.

— Значит, в меня стреляли… — Натали вдруг забилась в его руках. — Скажи, это ведь ты стрелял?!

— Я? — опешил Кейн. — Зачем?

— Тебе лучше знать! Я хочу вернуться домой! Отпусти меня сейчас же!

— Нет.

— Ты не имеешь права меня удерживать! Я ухожу!

— Уйдешь, когда выздоровеешь.

— Нет, сейчас! Будь ты проклят, будь ты проклят! — Натали продолжала вырываться с отчаянием обреченной.

— Тебе не осилить дорогу, тем более что снаружи второй день буран. Ты заблудишься и замерзнешь.

— Тем лучше для тебя! — отрезала Натали, борясь с наплывающей слабостью. — Не делай вид, что станешь меня оплакивать! Тебе безразлично все на свете, кроме себя самого!

— Ты совершенно права, — невозмутимо подтвердил Кейн. — Как раз о себе я и забочусь, не желая в непогоду выпускать из дому женщину с едва поджившей огнестрельной раной. Моя репутация только-только восстановлена, и я легко погублю ее снова, если обреку на смерть миссис Валланс, настоящую леди и уважаемую судью.

Еще больше раздраженная этой тирадой, Натали прошипела ему в лицо:

— Ты ко мне прикасался! Это гнусно! Мужчина, который не постыдился…

Кейн придвинулся ближе, так что соски ее зарылись в волосы у него на груди.

— Только не надо высокопарных речей, это не зал суда. Ты у меня в доме, а в своем доме я сам устанавливаю законы.

— Есть закон, единый для всех, — закон человечности!

Натали трясло от ярости, но вдруг она поникла, исчерпав все свои силы. Гневные зеленые глаза наполнились слезами, бледные губы задрожали.

— Ну-ну, судья Валланс! Не принимайте так близко к сердцу свою беспомощность. Раненой она вполне простительна; — Кейн отпустил руки Натали и смахнул слезы с ее запавших щек. — Отдыхай, набирайся сил. Я не стану удерживать тебя дольше, чем будет необходимо.

— Я хочу одеться… — слабо запротестовала она, прикрываясь непослушной от слабости рукой. — Как ты посмел раздеть меня?!

— Пришлось. — Кейн пожал плечами, выбираясь из постели. — Сначала плечо было забинтовано, но кровотечение продолжалось. — Он помедлил, заглянул в лицо Натали в поисках понимания и одобрения, не нашел ни того ни другого и продолжил: — Если бы я оставил все как есть, ты бы истекла кровью. Пришлось снять бинты и прижечь рану… — он помедлил, — раскаленной кочергой.

Это был самый напряженный момент для Кейна. Он ждал вспышки, обвинений в том, что оставил неизгладимый след на теле, но Натали смотрела на него молча, только глаза ее обвиняли Кейна во всех смертных грехах. Когда он уже перестал ждать, она вдруг сказала:

— И все это ты проделал с голым задом?

Вспомнив, что не одет, Кейн отвернулся, хватая брюки.

— Прошу великодушно извинить, мэм, — буркнул он, застегиваясь.

— Ну хорошо, с моей раной все ясно. Но я требую объяснений, как ты оказался со мной в постели голым!

— Пришлось, — повторил Кейн, чувствуя себя довольно нелепо. — У тебя начался жар. При этом человека бьет озноб, он не в состоянии согреться. К тому же ты бредила и все время норовила выскочить из постели. Я согревал тебя и не давал потревожить рану.

Поразмыслив, насколько ей позволял ее теперешний разброд мыслей и чувств, Натали решила: раз уж она сейчас не в форме и не может овладеть ситуацией, лучше всего прикинуться беспомощной и послушной. Позже, когда она окончательно придет в себя, можно будет поставить на своем, а пока помощь Кейна, пожалуй, даже кстати.

— Можно мне все-таки одеться? По-моему, рана поджила.

— Умница! — похвалил Кейн, обрадованный тем, что она, похоже, не собирается спорить. — Но прежде надо смыть мазь и забинтовать плечо. Потом я дам тебе свою рубашку. Идет?

— Идет, — согласилась Натали после короткого колебания. Последующая процедура доставила ей множество неприятных ощущений. Вся область лопатки пульсировала болью, боль эта время от времени отдавалась в руке, полосуя ее точно ножом. Как ни старалась Натали скрыть свои страдания от Кейна, ей это плохо удавалось. Поначалу он только встревожено поглядывал, потом спросил:

— Очень болит?

— Не очень, — ответила она сквозь стиснутые зубы. — Совсем чуть-чуть.

Когда все было сделано, Натали незаметно перевела дух. Кейн принес рубашку и был так любезен, что сам продел в длинные рукава ее вялые руки, которые решительно отказывались подниматься. То есть он одевал ее как малого ребенка. Он даже закатал рукава, чтобы она могла высвободить руки. Подобное внимание подозрительно для человека с холодным сердцем, казалось, что в этом есть какой-то расчет. Натали разрывалась между желанием целиком положиться на Кейна и застарелым недоверием к нему.

Можно ли верить Кейну Ковингтону? По его словам, в нее стреляли. Но кто? И почему? Скорее всего это как-то связано с золотом. Может ли быть, чтобы Эшлин приложил к этому руку? Но с чего вдруг ему покушаться на ее жизнь, если помолвка так и не была разорвана? Или теперь, когда место клада больше ей не принадлежит, Эшлин и сам мечтает о разрыве, просто пошел более радикальным путем? А если Кейн солгал? Если это он пытался устранить ее, а когда не получилось, ухватился за шанс вкрасться к ней в доверие?

— Говоришь, здесь был Тахома? — осторожно спросила Натали.

— Да, вчера вечером.

— Значит, ему известно, что я ранена?

— Ну да;

— Странно… — Натали нахмурилась и закусила нижнюю губу. — И все равно он уехал? А мне так нужно с ним поговорить! Надо бы поехать следом…

— Позже, — перебил Кейн безапелляционно. — Тахома никуда не денется.

Теперь, когда не было сомнения, что процесс выздоровления действительно идет, пророчества старого шамана казались ему неправдоподобными.

Слишком слабая для пререканий, Натали умолкла и задумалась. Ей вспомнились слова Тахомы о том, что скоро непосильная ноша спадет с ее плеч и ей больше не придется быть стражем священного золота Маниту. Он также говорил, что Кейн в опасности. Но что может грозить Кейну?

Натали украдкой следила за тем, как объект ее размышлений взбивает подушки и поправляет одеяла. Покончив с этим, он отошел к дровяной плите, заглянул в кастрюли и объявил:

— Нам с тобой нужно поесть.

— Ешь один, я не голодна, — ответила Натали и передернулась, когда боль с новой силой вгрызлась в плечо.

Кейн ничего не сказал, просто взялся за дело. До Натали доносились постукивание и позвякивание — уютные домашние звуки. Убедившись, что Кейн занят, она позволила себе оглядеться.

Жилище Кейна состояло из одной просторной и по-своему комфортабельной комнаты. Один угол служил спальней. Здесь, между двух довольно широких окон, стояли кровать и массивный ночной столик (судя по всему, он же и письменный), Противоположный угол был отведен под кухню и отделен стеллажом, на котором коротали время бутылки, пустые и полные, мелочи быта и несколько книг нестандартного размера. В центре комнаты стоял крепкий квадратный стол с тремя разномастными стульями (четвертый был придвинут к постели), что, как ни странно, придавало комнате уют. У западной стены расположился камин, огонь в котором постоянно поддерживался. Ближе к углу стоял диван, а прямо против камина — пара кресел. Здесь находился единственный предмет роскоши — большой, во всю стену, ковер в мягких коричневых тонах. Книги обычного формата стояли на этажерке, сколоченной и отполированной вручную. На гвоздях у двери висели стетсон, ремень с кобурой, плащ и еще какая-то одежда. Насколько Натали удалось сориентироваться, одна дверь выходила на юг. Была и еще одна, в изножье кровати. На обеих были заложены тяжелые щеколды. Окна все до одного были плотно зашторены.

Помещение освещалось четырьмя керосиновыми лампами. Фитили были прикручены, и потому вокруг царил приятный для глаз полумрак. В замкнутом пространстве скопились запахи табака, виски, обтаивающих сосновых дров, дыма от камина. Затем к ним примешался аромат свежезаваренного чая. Натали прикрыла глаза, не желая проникаться уютом этого чисто мужского жилища. Ей хотелось домой, в безликую белизну своей спальни.

Внезапно ей стало любопытно, который может быть час. С одинаковым успехом это мог быть полдень или полночь. Усилие мысли утомило ее, веки отяжелели…

Ее заставили очнуться не шаги, а ощущение присутствия. Кейн стоял у кровати, совсем одетый, и выглядел вполне благопристойно. Впечатление портили только двухдневная щетина и покрасневшие от недосыпа глаза. Он поставил на постель поднос с дымящейся миской неаппетитного на вид варева, чашкой чаю и вазочкой сухого печенья. Натали затошнило.

— Я не могу…

— Придется! — отрезал он.

— Не могу! Мне пора домой! Сделай милость, оседлай Блейза, а я уж как-нибудь…

— И речи не может быть. Ты не усидишь в седле.

— Я в полном порядке!

— Ладно, как хочешь. Договоримся так: если съешь и выпьешь все, что на этом подносе, можешь ехать.

Делать было нечего. Зачерпнув варево, Натали понесла его ко рту и поразилась тому, какой тяжелой может быть одна столовая ложка еды. Лишь чудом не расплескав, она проглотила варево и обессиленно уронила руку на одеяло.

Кейн не сказал ни слова, но на лице его было написано: “Я же говорил!” Он развернул матерчатую салфетку, расстелил ее и отобрал у Натали ложку. Варево, хоть и неаппетитное на вид, было густым и питательным мясным бульоном. Зачерпнув его, Кейн поднес ложку Натали к губам. Ей ничего не оставалось, как открыть рот. Кормление началось.

Зная, что ей самой ни за что не справиться с этой задачей, она покорилась судьбе. Только таким путем можно было вырваться из горной тюрьмы, от решительно настроенного тюремщика. Честно выполняя свою часть договора, Натали по-галочьи открывала рот и глотала, глотала, глотала, с отчаянием поглядывая на миску и не веря, что дно когда-нибудь покажется.

Но как ни долог был процесс, как ни часты передышки на отдых, конец все-таки наступил. Кейн унес поднос. Стоило ему отойти, как Натали начала подниматься в постели, опираясь нездоровую руку. Это было истинным мучением. Все же она ухитрилась сесть. Тяжело дыша, вся в испарине, она откинула одеяла. Теперь надо было опустить ноги. Добиться этого ей удалось только с третьей попытки. Плечо было сплошным клубком боли, тело ныло и отказывалось, повиноваться. Уже не помня, зачем она все это затеяла, Натали сгорбилась на кровати, опустив голову. Волосы свесились и совершенно скрыли лицо. В этой позе и застал ее Кейн, когда вернулся.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — резко спросил он, не только встревоженный, но и раздраженный.

— Я? — Натали подняла голову. — Я… иду домой!