Глава 24

Натали повернулась и пошла к зданию суда. Ветер развевал и трепал ее черную мантию, выдергивая пряди из строгой прически, и бросал их ей в лицо. Она не замечала, что так и держит пистолет в опущенной руке и что вся толпа, включая Кейна, провожает ее взглядом.

Войдя в зал и прикрыв за собой дверь, Натали прислонилась к ней в поисках опоры. Ноги у нее дрожали и подкашивались. Она говорила себе, что не случилось ничего из ряда вон выходящего, она всего лишь предотвратила убийство в заурядной уличной сваре, выбив оружие из рук того, кто хотел предательски выстрелить в спину победителю. Что ее внезапная слабость вовсе не оттого, что это была спина Кейна Ковингтона.

Не оттого, что он был на волосок от гибели.

Немного оправившись от потрясения, Натали прошла в кабинет и первым делом избавилась от мантии, аккуратно развесив ее в шкафу. Только тогда она позволила себе выглянуть в окно, выходившее на Мейн-стрит. Кейна уводили в тюрьму со связанными за спиной руками. Он шел с усилием, но и с достоинством, и было заметно, что он страдает от боли.

Натали содрогнулась. Она почти физически ощущала, его боль. Ею вдруг овладела острая потребность броситься вслед, вытереть Кейну лицо, промокнуть разбитые губы. Ей хотелось увести его с собой и смыть с него не только пот, грязь и кровь, но и боль, которую он сейчас испытывал.

* * *

Кейн провел ночь за решеткой. Он не сомкнул глаз. Кожа с тыльной стороны правой ладони была сорвана клоками, и каждый дюйм мучительно саднил. Кости ныли, раны болели, и порой так сильно, что приходилось скрипеть зубами, чтобы не стонать. Из страха потерять сознание, как только ляжет, Кейн ходил по камере.

Дамон Лезервуд не геройствовал — он с готовностью отключился сразу, как только тюремщик ушел. По соседству с ним Нейл Свитт храпел и посвистывал, невзирая на царапину от пули.

На другой день все трое угрюмо коротали время на своих койках, когда явился помощник шерифа Переел, чтобы выпустить Кейна. Первым, кого тот увидел за дверью тюрьмы, был Джо Саут. Трезвый.

— Мистер Ковингтон! — вскричал он при виде своего покровителя. — Ну и видок у вас!

— Знаю.

Кейн попытался улыбнуться. Едва затянувшаяся рана на нижней губе тотчас снова начала кровоточить.

— Мне надо как-нибудь добраться до конюшни…

— Что вы, сэр! И думать забудьте! Куда вам сейчас в седло? Я отведу вас к Мардж Бейкер. Док Эллерой обещал заглянуть.

— А у Мардж найдется место? — устало осведомился Кейн.

— Она говорит, что так и не нашла постояльца на вашу бывшую комнату. Переночуете, а там будет видно.

— Тогда идем.

Эта пара являла собой довольно грустное зрелище, когда, поддерживая друг друга, с частыми передышками, тащилась к Силвер-стрит. К Кейну то и дело подходили прохожие, чтобы поздравить с победой, и каждый непременно хотел пожать его израненную руку. Кое-кто даже отважился пригласить его в недалеком будущем на стакан виски. Казалось, городок и думать забыл, что еще пару дней назад презирал Кейна и не желал иметь с ним ничего общего.

Виновник этой шумихи находил такую перемену забавной и, в общем, не неприятной. Повиснув на тощих плечах Джо Саута, он больше всего думал о том, как бы одолеть оставшееся расстояние, но у кондитерской все же задержался.

— Зайдем. Не могу же я ввалиться к Мардж просто так, без подарка для Белинды.

Заметив из окна с трудом бредущую пару, хозяйка пансиона поспешила на улицу. Вид Кейна привел ее в ужас. В самом деле, все то, что было разбито, теперь безобразно распухло и запеклось кровью.

— Ну и видок у вас, Кейн! — воскликнула она, схватившись за голову.

На закате прибыл доктор Эллерой со своим неизменным саквояжем.

— Вам повезло, мистер Ковингтон, — заметил он. — Миссис Бейкер стоило бы пойти в медсестры.

Компрессы из сырой говядины уже успели избавить Кейна от большей части отеков. Он снова мог чуть видеть правым глазом, который ранее представлял собой сплошное вздутие. На руке красовалась белая марлевая повязка, царапины и ссадины были тщательно продезинфицированы. Один из жильцов с подходящими размерами одолжил ему одежду. Все это вместе взятое существенно улучшило общее состояние Кейна.

— Болит? — осведомился доктор, показав на забинтованную руку.

— Еще как! — ответила Мардж, а Кейн лишь кивнул, чтобы не открывать лишний раз подживающий рот.

— Я оставлю вам немного настойки опия, мистер Ковингтон. Это даст вам возможность выспаться, что сейчас вам необходимо прежде всего. А знаете, мистер Ковингтон, вы теперь знаменитость. Все только и говорят что о вашей доблести… — Доктор подумал и добавил: — И о быстроте реакции нашей уважаемой миссис Валланс.

После ужина, который дался Кейну не без труда, Мардж напоила его настойкой опия и скомандовала: “А теперь в постель!” Хороший отдых был ему кстати, поэтому Кейн не стал спорить и заковылял к лестнице.

— Сэр, не помочь ли вам раздеться? — крикнул ему вслед Джо, которого уговорили остаться на ужин.

— Как-нибудь справлюсь. — Кейн кивнул ему на прощание, благодарно улыбнулся Мардж, остановил взгляд на милом личике Белинды и вспомнил о шоколадке, которую так и не отдал ей. — Черт возьми, совсем забыл!.. — пробормотал он сонно. — Я ведь принес тебе подарок…

— Правда? — оживилась девушка. — Какой? Где он?

— Идем.

Оставив Джо и Мардж погруженными в разговор о погоде, они вышли в коридор, где на тумбочке лежал маленький, красиво перевязанный сверток. Белинда впилась в него взглядом, а получив разрешение, бросилась разворачивать подарок. Когда в руках у нее осталась фигурная плитка шоколада, она уставилась на нее так, словно впервые видела нечто подобное.

Кейн ждал бурной благодарности, но вместо этого девушка подняла на него озадаченный взгляд.

— Почему, Кейн? — наконец спросила она. — Почему ты принес мне шоколад?

— разве ты его не любишь?

— Очень люблю, — заверила Белинда, продолжая, заглядывать ему в глаза так, словно надеялась прочесть там ответ на вопрос жизненной важности. — Я только… скажи, почему ты это сделал?

— Почему? — Кейн задумался, подбирая слова. — Потопу что мы с тобой друзья.

— Большие друзья? — уточнила девушка со странным блеском в глазах.

— Очень большие, — подтвердил Кейн, не понимая, что ее интересует, тем более что сознание его уже туманилось от снотворного. — Мы с тобой самые большие друзья, Белинда!

Это заверение заставило щеки девушки вспыхнуть еще ярче. На губах ее появилась многозначительная, знающая улыбка, взгляд стал странно призывным.

— Самые большие друзья… — повторила она, прижимая шоколадку к высокой груди. — Теперь я понимаю, зачём ты сделал мне такой подарок.

— Вот и хорошо, — сказал Кейн, не в силах больше напрягать свои мысли. — Увидимся! Спокойной ночи.

Девушка не ответила. Она молча следила за тем, как он поднимается по лестнице. Пальцы ее играли шоколадкой, язык то и дело касался губ, оставляя на них влажный след.

У себя в комнате Кейн не без труда расстегнул брюки левой рукой и стащил их по бедрам, которые откликнулись приглушенной болью. Он не привык спать в одежде, и сейчас это было только кстати: он бы не вынес борьбы с пижамой. Задув лампу, Кейн какое-то время лежал в дремотном оцепенении. Опий заглушил боль, а заодно принес странное ощущение — тело словно совершенно потеряло вес и не лежало, в постели, а парило над нею. Давно уже Кейн не испытывал такого блаженного состояния.

Стоило смежить тяжелые веки, как где-то далеко возник легкий размеренный гул, словно рокот прибоя. Этот звук гипнотизировал заставлял грезить наяву, и Кейн не удивился, когда ему явилась Натали. Уголки его запекшихся губ дрогнули в улыбке.

Натали стояла посреди заснеженной улицы, в развеваемой ветром судейской мантии, с маленьким пистолетом в руке. Что-то невыразимо чувственное было в том, что оружие какое-то время находилось в этих тяжелых черных складках, рядом с теплым женским телом. Кейн заворочался, принимая более удобную позу, но стоило ему затихнуть, как сон подступил ближе, а с ним и приятное возбуждение, как в эротических видениях.

И сон этот продолжал разворачиваться в самом приятном русле.

Внезапно, как по мановению волшебной палочки, рыжая грива Натали рассыпалась по плечам. Рука разжалась, пистолет упал в сугроб и исчез, словно его и не было. Легкое движение пальцев — и вся толпа зрителей исчезла тоже, просто растворилась в воздухе.

Они остались одни, Кейн и Натали.

Глядя ему прямо в глаза, она обольстительно улыбнулась, взялась за ворот мантии, и та каким-то чудом раскрылась по всей длине. Под мантией не было ни одежды, ни белья, только чулки и подвязки — такие же, как в ту ночь в карете Эшлина Блэкмора. Натали повела плечами, позволяя мантии соскользнуть. Одеяние легло к ее ногам, чернея на белом снегу.

Кейн пожирал взглядом обнаженное тело, а она безмятежно позволяла ему любоваться собой. Он смотрел со странным чувством, что, сколько бы это ни продолжалось, пусть даже всю оставшуюся жизнь, он так никогда и не сможет наглядеться на такую красоту. Это было поразительно совершенное тело, стройное и при этом округлое, как у греческой статуи из чистого, без единого изъяна, белого алебастра.

Но вот статуя шевельнулась. Белые руки поднялись и поманили Кейна, губы произнесли его имя.

Он опустил руки на пояс брюк, не нашел его и понял, что тоже обнажен. Это показалось совершенно естественным — ведь если бы ему пришлось раздеваться, прекрасное видение могло бы растаять так же, как и все остальные. Мысль о подобной утрате была невыносимой.

С сильно бьющимся сердцем Кейн посмотрел на Натали, не зная, как поступить, чтобы не спугнуть ее. Но она и не думала тушеваться. Она смотрела на его возбужденную плоть, и во взгляде ее был тот же голод, что владел им самим. Когда Кейн приблизился, Натали нетерпеливо, с готовностью качнулась ему навстречу. Ни колебания, ни сомнений! Это казалось чудом. Уже не раздумывая, он провел ладонями по ее телу и ощутил юную нежность и упругость кожи. Груди казались полнее, а бедра круче, чем он помнил, но это нисколько его не смутило. Главное, что это была Натали.

Когда он добрался до развилки ног, они раздвинулись, между ними было горячо и влажно. Кейн и Натали оказались на снегу, в пушистом и отчего-то очень теплом сугробе. Должно быть, его согрел жар их распаленных тел. Все дальнейшее слилось для Кейна в одно непрерывное удовольствие, пока сон окончательно не завладел сознанием…

* * *

Первым ощущением после пробуждения было ласкающее прикосновение в паху. Тело откликнулось еще раньше, чем сознание. Опий действовал, сон наяву по-прежнему продолжался, поэтому Кейн, не открывая глаз, просто прижался к обнаженному женскому телу и потянулся губами к губам.

Пока длился поцелуй, рука продолжала ласкать его. Это была опытная рука: она то ускоряла движение, то замедляла, то едва прикасалась к самым чувствительным местам, то надавливала сильнее, так что эрекция, и без того немалая, все возрастала. Из желания не только ощущать, но и видеть, Кейн приоткрыл глаза.

— Боже правый! — воскликнул он и отшатнулся так резко, что едва не свалился с кровати.

— Что с тобой? — простодушно спросила Белинда, не выпуская его плоти и продолжая скользить по ней кольцом из пальцев.

Кейн наконец догадался отвести ее руку и сел, глядя на девушку во все глаза, не в силах поверить, что это происходит наяву. Утро еще не занималось, но снег снаружи давал некоторый отблеск света. Белинда Бейкер была подлинной красавицей. Трудно было вообразить себе женщину, более созданную для постельных игр. Пока он смотрел, она подвинулась ближе и закинула ногу ему на ноги.

— Ну же, давай играть! — сказала она в нетерпении и потянулась губами к его соску.

Кейн вылетел из постели, словно его прижгли каленым железом, и заметался в поисках кое-как брошенной одежды. На этот раз он натянул брюки одним движением, даже не вспомнив про раненую руку. Только застегнув их, он счел возможным повернуться к кровати.

— Прикройся! — скомандовал он хрипло.

— Зачем? — удивилась Белинда.

Теперь она лежала на спине с раскинутыми ногами, и это было зрелище не для слабонервного мужчины. Кейн стиснул зубы и приказал себе сохранять хладнокровие.

— Где твоя одежда? — спросил он так мягко и осторожно, как только мог. — Халат, ночная рубашка? Где все это?

— Как это где? — Она еще шире развела ноги, дразня его. — Я все оставила у двери.

Тяжело вздохнув, Кейн выглянул за дверь, обнаружил там ворох одежды и внес в комнату.

— Оденься, — сказал он тоном, каким уговаривают ребенка. — Когда оденешься, тогда и поиграем.

— Ага! — обрадовалась девушка. — Что же ты сразу не сказал! Это будет игра в одежде. Какой ты хороший, Кейн! Это моя любимая игра.

Безмерно пораженный, Кейн помог ей надеть халат, но вместо того чтобы запахнуться, она повернулась к нему, держа полы на отлете.

— Говорю тебе, оденься как следует! — нервно воскликнул он. — Завяжи пояс!

С капризно надутыми губами девушка приспустила халат, чтобы высвободить волосы. Кейн смотрел в сторону, пока соблазнительные округлости ее тела не скрылись под тканью, и только тогда почувствовал, что снова наконец может дышать полной грудью.

— Сядь!

Она послушно уселась на край кровати. Полы халата раскрылись. Белинда раздвинула ноги.

— Я готова.

Кейн уже был на грани сердечного приступа.

— Нет, дорогая, сдвинь ноги и прикройся. — Когда Белинда не сразу повиновалась, он схватил ее за голые колени и сдвинул их сам, а потом по возможности закутал полами халата. Девушка наблюдала за ним с возрастающим удивлением.

— Послушай, — начал Кейн, присаживаясь рядом и придерживая халат, чтобы тот ненароком не раскрылся, — все это плохо, очень плохо, понимаешь! Тебе не следовало сюда приходить.

— Как не следовало?! — Она округлила глаза. — Зачем же тогда ты принес мне шоколадку?

— Но ведь это не первый мой подарок, и никогда прежде ты не поступала так странно!

— Потому что… — Белинда замялась, не зная, как объяснить.

— Что?

— Потому что тогда мы еще не были самыми большими друзьями. А вчера мы ими стали. Ты сам так сказал!

— Да, мы с тобой большие друзья, но… друзья, они… они не… — Кейн развел руками. — Друзья не ложатся друг с другом в постель голыми!

— Разве? — Белинда лукаво улыбнулась.

— Честное слово! Дружба — это совсем другое. Друзья… они этим не занимаются, вот и все, ты уж мне поверь. Понимаешь?

Большие кроткие глаза девушки наполнились слезами.

— Но, Кейн! Я только хотела поиграть. Я думала, ты тоже этого хочешь, потому и принес мне шоколадку.

— Боже мой! — Он схватился за голову. — Но как, скажи на милость, одно связано с другим? Ты не должна была… впрочем, что я говорю! Ты ни в чем не виновата. Я сам виноват, хотя и не знаю, в чем именно!

— Ты не виноват, Кейн. Я только…

— Сейчас же возвращайся к себе, пока остальные спят! Не хватало только, чтобы тебя увидели! — Он рывком поднял Белинду на ноги.

— Ты пожалуешься маме?

— Нет, не пожалуюсь, если ты обещаешь никогда больше так не поступать.

— Я обещаю, обещаю!

— Вот и хорошо. Иди!

— Спи сладко! — сказала Белинда, мгновенно успокаиваясь, и чмокнула его в щеку совершенно как прежде, словно ничего не произошло. Кейн проследил, как она на цыпочках идет по темному коридору к лестнице, потом вернулся в комнату.

О сне больше не могло быть и речи — встряска свела на нет действие снотворного. Трясущимися руками Кейн свернул самокрутку в надежде, что это хоть немного успокоит расходившиеся нервы. Глубоко затянувшись, он встал у окна и заставил себя с безжалостной ясностью припомнить события этой ночи. Долго перебирал он детали, пытаясь найти ответ на эту неожиданную загадку и сожалея, что прямо не спросил Белинду, кто научил ее таким играм. Возможно, стоит пойти к Мардж… нет, это разобьет ей сердце. Для нее Белинда — малый ребенок. Промолчать гнусно, рассказать — и того хуже.

Ясно одно: это наивное создание уже познало мужчину. И не просто познало — кто-то вышколил ее по части постельных игр. Она не только набралась опыта, но и научилась извлекать из этого удовольствие. Наивный ребенок был одновременно искушенной женщиной. Кто мог так далеко зайти и остаться вне всяких подозрений? Кто?

Восток посветлел, а Кейн все еще не пришел ни к какому выводу. Наконец, совершенно измучившись, он не раздеваясь улегся в постель. Решение было принято: устроить Белинде допрос, но так, чтобы не испугать и не оттолкнуть ее. Придется поразмыслить, как к этому подступиться.

* * *

Закутанная в теплое шерстяное пальто, с шарфом, по-детски завязанным вокруг шеи, Белинда выслушала обычные наставления матери и вышла на морозный воздух. Было утро Дня благодарения и к тому же вторник, а вторник всегда означал целую гору чудесного шоколада. Неделю назад Эшлин сказал Мардж, что прислуге, даже приходящей, в праздники полагается укороченный день, поэтому Белинде было строго наказано вернуться домой к одиннадцати.

По дороге девушка размышляла над тем, как они с Эшлином успеют вместить в укороченный день все свои любимые игры. Внезапно ей вспомнилось странное поведение Кейна и его слова, что друзья так не поступают. Внезапная неуверенность заставила Белинду замедлить шаг. Безразличная к окружающему, она не слышала, что булочник напротив закричал, не видела, что он машет руками, пытаясь привлечь ее внимание. Она ступила на мостовую как раз тогда, когда из-за угла, по обыкновению на полном ходу, вылетел фургон со льдом. Последним, что она видела, были оскаленные зубы на вскинутых лошадиных мордах и ниже — копыта с тяжелыми стальными подковами. Упряжка подмяла девушку под себя, и фургон прокатился по распростертому телу. Она не успела даже крикнуть, зато закричали все, кто оказался поблизости.

Этот многоголосый крик ужаса разбудил Кейна, и он резко приподнялся на постели с широко раскрытыми глазами, почти уверенный, что это часть его кошмарного сна. Однако возгласы продолжались, уже не такие громкие, но по-прежнему испуганные. Как был, он бросился на улицу узнать, в чем дело, с тягостным предчувствием, что случилось нечто непоправимое.

На мостовой Мардж уже склонялась над телом дочери и что-то лепетала а том, что все будет хорошо. Кейн присел рядом, сдвинул с шеи девушки шарф и поискал пульс.

Пульса не было.

Глава 25

Ранние зимние сумерки все ближе подкрадывались к Клаудкаслу по склонам хребта Сан-Хуан. Небо на западе алело чистым пурпуром.

Всадник придержал коня, огляделся и, никого не заметив, направил его к заснеженной седловине между двумя горными отрогами. За ней открылось плато, где гулял холодный ветер. Он подхватил развевающийся плащ и начал бороться с ним, норовя забросить на голову.

Ночь обещала быть необычайно холодной. Снег не падал, а сеялся с небес мелкой колючей крошкой. Подковы кастаньетами щелкали по заиндевелому камню. В такую ночь хочется сидеть у пылающего камина.

Покрытые снегом вершины четко выделялись на фоне темного хребта. Всадник направлялся к их подножию — туда, где под нависающим козырьком скалы ютилось кое-как сколоченное строение, скорее избушка, чем настоящий дом. Тем не менее из трубы поднимался дымок.

Когда всадник приблизился, он расслышал мужские голоса и смех. Спешившись, он оглядел избушку с пренебрежением столь же ледяным, как земля под его ногами. Крыльцо покосилось и осело, ступеньки растрескались. Ночной гость и не подумал стучаться, он пинком распахнул дверь и вошел, к немалому удивлению тех двоих, что сидели за столом.

— Входите, входите! — Опомнившись, Берл Лезервуд вскочил и придвинул гостю табурет. — Что привело вас в такую даль? И в такой холод!

Не удостоив его ответом, Эшлин Блэкмор направился прямиком к Дамону. Тот хлебал какое-то варево из большой оловянной миски и при появлении Блэкмора застыл с полной ложкой в одной руке и ломтем хлеба в другой. Он неуверенно улыбнулся. Выбитые передние зубы придавали ему довольно комичный вид.

— Бошш! А я вот вернулша… ужинаю.

— Встань, — ледяным тоном скомандовал гость.

Дамон поспешно схлебнул варево с ложки, откусил хлеба и поднялся, продолжая жевать. Он был на голову выше Эшлина и почти вдвое шире, поэтому возвышался над ним как башня. Тем не менее граф, ни секунды не колеблясь, влепил ему звучную пощечину затянутой в лайковую перчатку рукой. Непрожеванная пища вылетела у Дамона изо рта, по подбородку потекла не только жижа, но и кровь из едва затянувшихся ранок. Он не осмелился издать ни звука, только съежился, глядя на Эшлина тем просительным, жалостным взглядом, каким ребенок смотрит на отца, получив удар ремнем. Берл Лезервуд крякнул, но смолчал.

Еще пощечина. На этот раз здоровяк взвыл от испуга и боли и прикрылся широкой, как лопата, ручищей. Из-под нее сразу начала обильно сочиться кровь.

— Болван! Есть у тебя в голове хоть капля мозгов или нет? — Эшлин брезгливо сдернул с руки испачканную перчатку. — Я тебе сто раз повторял, чтобы ты держался подальше от Кейна Ковингтона!

— Но, бошш, он первый нашал! Он…

— Заткни свой грязный рот, Лезервуд! — прикрикнул граф. Он отбросил капюшон плаща на спину, поправил волосы, прошел к печурке и театрально повернулся, взмахнув черными полами как крыльями.

— Я тебя предупреждал! Я говорил, что он захочет взять реванш! Потому я и приказал тебе помалкивать, даже если ему вздумается посреди улицы помочиться тебе на сапоги! Говорил я это или нет? Отвечай!

Дамон только скорчил гримасу.

— Говорили, босс, — ответил за него Берл Лезервуд.

— Я говорил, но твой брат не понял, — со злостью произнес Эшлин, взглянув на Берла. — Он не слишком умен, твой брат. — Он снова повернулся к Дамону. — Дошло до тебя наконец, почему вам обоим, а главное тебе, надо держаться подальше от Ковингтона? — Тот пробормотал что-то неразборчивое. — Не слышу!

— Дошло, бошш, но я только…

— Нет, до него не доходит! Вот что, Берл, раз уж твой брат настолько туп, я объясню все еще раз тебе, a уж ты проследишь за тем, чтобы он все понял. Если Ковингтон будет найден убитым, вас заподозрят в первую очередь, а теперь, после драки, особенно. Учти, я и пальцем не пошевелю, чтобы вас вызволить!

— Вам ни к чему беспокоиться, босс, — сказал Берл примирительно. — Конечно, нас заподозрят, ну и что? Никто ничего не сможет доказать. Можете на меня положиться.

— Если хотя бы тень подозрения падет на меня…

— Этого не случится, босс. Как можно? Никто ведь даже не подозревает, что мы знакомы, не говоря уже об остальном.

— Ладно, — буркнул Эшлин.

Он сделал шаг от печки, и Дамон, эта гора мяса, в испуге шарахнулся к брату. Однако Эшлин потерял к нему интерес. Он указал на стол, и братья поспешили усесться.

— Слушайте внимательно, вы оба. Завтра надоедливый дядюшка Натали наконец покидает город. Как только он уберется, я устрою поездку в Денвер и на этот раз задержусь там на неделю, постаравшись повидать всех, кого смогу, чтобы мое алиби не оставляло сомнений. — Эшлин вдруг схватил Дамона за массивное плечо, заставив подпрыгнуть. — А вы в мое отсутствие разберетесь с нахальным южанином. Все должно быть сработано чисто, без сучка и задоринки. Тебе ясно, Дамон?

— Яшно, бошш, шэр! — Здоровяк энергично закивал. — Все будет в лушшем виде, не ижвольте бешпокоитша!

— Очень на это надеюсь. — Граф вдруг улыбнулся той обезоруживающей, мягкой улыбкой, благодаря которой ему и удалось завоевать общее расположение. — Ваши услуги будут щедро оплачены. — Он запахнул плащ и помедлил. Улыбка исчезла, взгляд снова стал холодным и угрожающим. — Малейший просчет — и вам не поздоровится!

— Просчетов не будет, — заверил Берл Лезервуд. — Ковингтон уже мертвец, только пока еще об этом не знает!

— Мне пора. — Эшлин уже снова улыбался. — Сегодня я ужинаю со своей очаровательной невестой и ее славным дядюшкой. Нельзя заставлять их ждать.

Он поправил плащ и вышел, оставив дверь открытой. В глубине души Эшлин обожал театральные эффекты, но пользовался ими с осторожностью и не слишком часто. Он птицей взлетел на спину своего жеребца и, зная, что братья Лезервуд наблюдают за каждым его движением, с ходу послал его в галоп, рассыпая в тишине звонкий стук подков.

* * *

В понедельник утром, едва небеса на востоке порозовели за расписанными инеем стеклами, Кейн проснулся в своем новом обиталище и лениво потянулся, не торопясь покинуть теплую, уютную, утепленную мехами постель.

Правая рука все еще была не в лучшей форме и откликнулась ноющей болью, когда он попробовал согнуть и разогнуть пальцы. Глаз, хотя и окруженный сплошной чернотой, не болел. Удовлетворенный тем, что эта часть лица находится на пути к выздоровлению, Кейн осторожно ощупал губы. Верхняя почти совсем зажила, но ощущения в нижней говорили, что там далеко не все благополучно. Облизнув ее, Кейн передернулся.

Было еще слишком рано, чтобы вставать, но Кейн почувствовал, что уже выспался. Он позволил себе мысленно вернуться ко дню потасовки с Дамоном Лезервудом. Потом, непрошено, пришли воспоминания о смерти Белинды. Он скрипнул зубами.

Бедное дитя! Бедное простодушное создание!

Откинув одеяла, Кейн свесил ноги с края кровати, потом медленно переместил на них вес своего тела и поднялся. Хочешь не хочешь, а надо было выйти наружу, как ради тренировки избитых мышц, так и для того, чтобы забыться. Прогулка по глубокому снегу отвлечет, разгонит кровь, даст работу ногам, прочистит голову.

Куда пойти? Возможно, стоит посмотреть на рассвет с вершины горы, которую он для себя окрестил пиком Одинокой Пещеры.

Спустя полчаса Кейн, одетый в меховую одежду, меховые сапоги и теплые рукавицы, шагнул за порог. Он был при оружии, на случай если краснокожим друзьям Тахомы снова вздумается его запугивать. Стрелять Кейн не собирался, но знал, что вид “кольта” остудит их пыл. За голенищем у него был острый нож в кожаных ножнах. В последний момент, повинуясь неожиданному импульсу, Кейн прихватил свечи. С такой экипировкой можно было двигаться хоть на край света.

Постояв и осмотревшись, он начал подъем. Прямая дорога к пику Одинокой Пещеры была перегорожена громадным снежным пластом, тревожить который было бы неосторожно, поэтому Кейн повернул, огибая его. Вершина горы вздымалась в чистое небо и словно манила к себе. Путь был неблизким, а подъем крутым и опасным.

Эта часть склона была более крутой и изрезанной, и приходилось сильно петлять, выписывая между скалами Причудливую кривую. Местами снег сполз с уступов, и обнажившийся камень предательски скользил. Даже летом подниматься этим путем небезопасно, а уж зимой и подавно.