Читала я, сидя в зоне, дневники космонавта Лебедева (их публиковали в "Науке и жизни"). Так и у них были свои внутренние трения - просто от усталости и тесноты, а не потому, что плохие люди. А как подумаю я сколько мы все вместе вынесли - и хорошего и плохого, - и чувствую: все они мне родные - кроме тех, кто встал на сторону КГБ. А родных не выбирают, их просто жалеют и любят, со всеми их грехами. И стояла наша Малая зона, и разбивалась о нее вся волна, которую гнали советские органы с одной целью: сломить! И выстояли мы до конца: ни одна "помиловка" не была написана из нашего лагеря. Не удалось им нас поставить ни на колени, ни на четвереньки - мы не желали оскотиниваться! Мы были не звери. Но и не ангелы. Просто люди.
      А потому не буду я писать о том, что не определяло жизни зоны, с полным правом зачисляя это в мелочи. Принципы же нашей жизни, о которых я уже писала, мы сохранили до последнего дня.
      Это не значит, что я изображу вам бесконфликтную, лакированную жизнь. Были и такие конфликты, которые затрагивали эти наши принципы - на радость КГБ, и о них я расскажу все как есть.
      Татьяна Владимирова сразу поразила нас явственным отпечатком уголовного лагеря. Первый ее вопрос в зоне прозвучал так:
      - А почем здесь теофедрин?
      В самом этом вопросе - целая энциклопедия блатной лагерной жизни. Заключенным вообще никаких денег иметь при себе не положено, даже в ларьке они покупают продукты (если им разрешают) по бухгалтерской зарплатной ведомости. Что же значит "почем"? А дело в том, что уголовные лагеря насквозь пронизаны спекуляцией и взятками. Сидят же там и настоящие преступники, не только случайно захваченные люди. А у настоящих преступников остались на воле свои приятели-виртуозы. Я много на этапе слышала восторженных рассказов о сторублевках, запихнутых в стержень шариковой ручки, и тому подобное. Зачем блатному в лагере деньги, раз на них ничего не купишь? Как же, а на взятки охране, а начальнику отряда, а оперативнику? Потому деньги по бытовым зонам в большом ходу, а раз уже все равно в ходу внутризэковская спекуляция тоже идет на деньги. Теофедрин же - это таблетки, предназначенные для лечебных целей, но имеющие побочный наркотический эффект, если заглотать несколько штук. Вот и глотают, и "балдеют" - лекарственная наркомания очень распространена. Откуда берут? Ну, есть у какой-нибудь воровки деньги - сунет она сколько надо начальнице медчасти или медсестре, так и выдаст ей пропорционально "хабарю". Может, она сама и не будет этот теофедрин глотать (дело вкуса) - так продаст тут же в лагере интересующимся. На упаковку теофедрина - в каждом лагере своя цена, так что вопрос для блатной зоны, в общем, законный. Но в политической? Это что, она собирается сама здесь наркоманствовать - или нам его продавать? Ну и ну. Впрочем, подождем развития событий.
      События не заставили себя ждать. Первым делом Владимирова сплела нам замечательную историю о том, как она попала к нам. По ее версии, в 1981 году она прорвалась в британское посольство в Москве и попросила там политического убежища, которое корректные английские дипломаты сразу же ей и предоставили. Оттуда она выступила по Би-Би-Си и в выступлении этом разнесла советскую власть в пух и прах. (Эта деталь была особенно пикантна, потому что новое наше приобретение абсолютно не различало, где цензурные слова, а где - нецензурные, и выкрикивало те и другие с одинаковой непосредственностью.) Потом ее похитили оттуда сотрудники КГБ, которые для этой цели ворвались на территорию британского посольства - прямо на глазах у консула! После чего ее полгода продержали на психэкспертизе, признали вменяемой, дали шесть лет и направили к нам. Приговора у нее с собой только часть - и как раз та, где обо всех этих роскошных деяниях ни слова. Она сама - старый борец с советской властью, сидела по тюрьмам, и вообще правозащитник всей душой. "Правозащитница" эта имеет на свободе организацию; они покупают японское оружие (разумеется, это их секрет с японцами) с тем, чтобы ворваться в Кремль, всех там поубивать и перерезать, узурпировать власть и посадить Сахарова диктатором.
      Тут, смотрю, наши члены правозащитных групп аж закачались! Особенно, когда Андрей Дмитриевич оказался в заговоре. Впрочем, наводящий вопрос прояснил, что Андрей Дмитриевич сам еще не знает, какая участь ему уготована.
      - Он у нас будет как Ленин у большевиков.
      Эта фраза нас добила. Больше всего нам хотелось упасть на травку и валяться в судорогах смеха. Но смех тут, пожалуй, был бы неуместен. Ясно было, что легенда Владимировой - ложь от начала до конца. Да я, кроме того, еще была на воле в период описанной ею передачи по Би-Би-Си и дерзкого похищения - и, конечно, знала бы, если хотя бы один процент рассказанного был бы правдой. А чего стоила история, как Владимирова в 80-м году организовала двухтысячную демонстрацию на Красной площади и они вошли в Кремль - прямо в приемную Президиума Верховного Совета (кстати, и приемная эта находится не в Кремле - уж мы-то знали!) и заставили удовлетворить все их требования!
      Двухтысячная демонстрация? Да ни один бы и до Красной площади не дошел, всех бы перехватали еще по дороге - при такой-то массовости обязательно была бы утечка информации в КГБ!
      А сама Владимирова, оказывается, училась три года в Московском институте международных отношений! Какого бы мы мнения ни были об этом институте - нам было ясно, что с ее интеллектуальным уровнем ее бы не допустили даже ко второму вступительному экзамену.
      Что это все вместе значит? Встреть я такую Владимирову на пересылке я бы даже не очень удивилась, разве что безграмотности ее лжи. Блатные иногда любят изображать из себя "политических"; по их мнению, это придает им героический ореол. Они сами же сочинили анекдот на эту тему.
      Сидят в камере заяц, волк и лиса. Заяц - за уклонение от военного призыва, лиса - за воровство, волк - за хищение крупного рогатого скота. Тут дверь открывается и вталкивают петуха, а тот сразу хорохорится:
      - Я политический!
      Звери аж рты разинули. Говорят:
      - Ух, ты, не то что мы - преступники серые. А что же ты делал, расскажи!
      А петух в гордую позу встал и отвечает:
      - Пионера в попку клюнул!
      Смех смехом, а только такие врали-романтики в политические никак не попадают. Ведь наша женская зона для особо опасных государственных преступниц - одна на всю страну! Сидят, конечно, политзаключенные женщины и по другим лагерям - но сюда-то на одном хвастовстве уж точно не попадешь! А в КГБ ведь тоже не все дураки: зачем-то с ложной версией ее к нам запихнули! А зачем?
      Ну вот, начинает проясняться: Владимирова в заключении, конечно, намерена продолжать борьбу! И у нее есть конкретный план: прежде всего установить связь с мужской политзоной (она тут недалеко, через шоссе). Всего-то дел - перейти на глазах у двух автоматчиков через запретную полосу, перелезть через забор, перейти шоссе, еще забор, еще запретная полоса (со своей охраной), ну а проволочные заграждения и вовсе не в счет. Перейти, конечно, зимой - по снегу, замаскировавшись простынями (и, само собой разумеется, оставляя на контрольно-следовых полосах следы). И вломиться ночью к нашим соузникам: здравствуйте, я ваша тетя! А ведь их зона - не наша, маленькая - у них и стукачи водятся.
      Так чего же ждет от нас наша инициативная героиня? Что мы все как одна вдохновимся этой обреченной на провал, прямо придуманной для провала затеей? А уж она нас "на слабо" берет:
      - Ну если вы боитесь, так я одна. Мне за наше дело жизни не жалко!
      Тут бы, конечно, нам ее сорокасемилетнюю жизнь пожалеть и сказать: "Да что вы, Татьяна! Стоит ли так всем утруждаться, да еще и автоматчиков со стукачами по ночам тревожить? У нас и так переписка с мужской зоной налажена!"
      - И рассказать - как, чтобы человек не беспокоился.
      Но черствые и жестокие сердца оказались у Малой зоны, не расположенные к откровенности - и про переписку свою мы смолчали, и на аферу эту не согласились. Пожали плечами:
      - Дело ваше!
      И разошлись от нее подальше, обдумать: что это? Провокация? Но неужели КГБ думает, что мы клюнем на такую дешевку? Свихнувшаяся от наркотиков блатняжка? Но почему ее все-таки посадили к нам? Может, получила большой уголовный срок и теперь, чтоб раньше отпустили, пошла к нам подсадной уткой? Ведь всех подсадных из таких и набирают. Но здесь не следственная тюрьма, а лагерь...
      Дальше - больше. Стала она нас по одной уволакивать в сторонку и таинственно шептать, что пани Ядвига (с которой их везли с потьминской пересылки вместе) - "черная душа" и ненавидит русских, да и все они, прибалты, подонки, так и смотрят, чем напакостить. Каждая ее урезонивала, как могла, но когда мы через несколько дней сошлись поговорить без подслушки и без Владимировой - выяснили, что она успела за это время каждой сказать гадость про каждую другую. Нас кроме нее в зоне было шестеро - это надо было, значит, провести тридцать интригантских попыток! Что они все не удались - тому лучшее доказательство был этот наш разговор, но (оцените терпение!) мы и тут не поспешили ставить диагноз, который у вас, читатель, уже на языке. Решили выждать, а тем временем не доверять ни на каплю, откровенных бесед не вести, гадостей не слушать (отбривать такие разговоры) и стараться не подавать повода для конфликта.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Но конфликта, конечно, ждать долго не пришлось. Помыкалась-потыкалась наша Владимирова и поняла, что ей не доверяют. Попробовала взять обычный в уголовном лагере командный тон - опять осечка: командиров у нас нет, все важные вопросы мы решаем вместе. Уж кто там для кого больший авторитет это другой вопрос, из области личных дел, но если есть предмет разногласий, мы ищем такой вариант, который бы устраивал всех (в самом крайнем случае всех, кроме одной). Тут не покомандуешь!
      Страдания бедной Владимировой усугубило и довело до критической точки смешное недоразумение. У нас не было мусорного ящика! Пищевые отходы шли отдельно - в яму, битое стекло, консервные банки и все такое раз в неделю уносилось за зону, на свалку, а все, что могло гореть - мы сжигали в печках. При этом, разумеется, жгли кучу бумаг: то неудачный черновик письма, то черновик заявления в прокуратуру, да мои бесконечные варианты стихов, да старые конверты, в которых приходили нам письма... Владимирова же, не разобравшись в нашем сложном жизненном цикле, решила, что все бумаги, которые мы жжем, исписаны нашими секретами, причем не только от КГБ, а и от нее! Ого! При такой версии смело можно было делать вывод, что эта таинственная деятельность занимает у нас чуть не круглые сутки: как войдешь в столовую - какие-то бумажки корчатся в "камине", а все с невинным видом говорят о чем-то другом!
      Взрыв произошел неожиданно. Сидели, мирно шили варежки. Даже не болтали между собой - машинки тарахтят так громко, что перекрикивать их неохота. Вдруг Владимирова выскочила из-за машинки и закричала, что не может она больше находиться в этой гнусной зоне, добавила к этому несколько эпитетов, которые мы услышали даже сквозь грохот моторов, вылетела из цеха и понеслась к будке автоматчика. К автоматчику вплотную подойти нельзя: будка не в самой зоне, а по ту сторону запретки и контрольно-следовой полосы. Поэтому, если что-то срочно нужно (вызвать врача, например), то надо бежать к запретке и орать во весь голос, чтоб охранник тебя услышал. Тогда, если он поймет, в чем проблема (ставят туда в основном солдат из Азии, они русского языка почти не знают) и сочтет ее достаточно важной, то позвонит по телефону начальству и те кого-нибудь пришлют.
      Но Владимирова наша звала отнюдь не врача. Ей нужен был начальник оперчасти! Как раз оперчасть в лагерях занимается цензурой писем, слежкой, подслушиванием и вербовкой стукачей. Надо ли писать, что наш "опер" Шлепанов явился незамедлительно - это, пожалуй, был первый случай, чтоб его вызывали из Малой зоны!
      Содержание их беседы не осталось для нас секретом. Владимирова кричала так, что слышно было с любого места нашего пятачка - хотели мы того или нет.
      - Хватит с меня этой зоны, так ее и растак! Я тут больше не хочу! Я уже поняла, что за люди тут сидят - тра-та-та-та... Вот такие, с ихним Сахаровым во главе, втягивают порядочных советских людей в свои темные делишки, а потом кровь пьют! Растак и разэтак! Я уже все поняла! Я и по телевизору выступлю, и по радио, и все про них расскажу как есть! Только уберите меня отсюда!
      Чего уж отвечал ей Шлепанов - не знаем (он-то не орал), но только желание Владимировой убраться отсюда удовлетворено не было, к великому нашему сожалению. Ловушка захлопнулась: изъявить готовность стать провокатором - одно, а выйти из лагеря - совсем другое. И Шлепанов ушел, а бедолага осталась в зоне - разумеется, в условиях полного бойкота, всякое общение с ней мы прекратили. А она-то надеялась, что стоит ей заявить "хочу выступить по телевизору!", и КГБ тут же отпустит ее на свободу. На кого ж ей теперь было выплескивать свое отчаяние и ярость? Разумеется, на нас!
      Мы невозмутимо занимались своими делами, а она металась по зоне от одной к другой и выкрикивала всю брань, что приходила в ее воспаленную голову. Красная, трясущаяся, с выкаченными глазами... Да уж нормальна ли она? Слезы текут, слюна брызжет... Истерика, или нам-таки подсадили невменяемую? По счастью, буйство ее было ограничено: руками она хоть размахивала, но в ход их не пускала. Максимум, что она себе позволяла, это хлопать дверями так, что летела со стен штукатурка. А потому нам не приходилось заботиться об отпоре: ну, ори себе и хлопай, мы просто не будем обращать внимания.
      Легко, впрочем, сказать. Попробуйте усидеть за столом, обдумывая ласковые слова, что вы хотите написать любимому человеку, когда на ваше письмо летят брызги слюны, а Владимирова орет весь знакомый мат в вашу склоненную голову! Только не вздумайте встать и уйти - она потащится за вами и спокойного места вы все равно не найдете. Нет, уж лучше пишите, ухом не ведя, и утешайтесь мыслью, что другим зато сейчас спокойнее. И не волнуйтесь, она скоро выдохнется, самое большее через полтора часа.
      Через неделю таких истерик ее забрали в больницу, и мы облегченно вздохнули. Даже понадеялись - может быть, навсегда? Может, и вправду сделают с ее участием телепрограмму - и тем ее функция в нашей зоне будет выполнена? Но нет, у КГБ были свои резоны и соображения, и никуда ее от нас не убрали. Когда она доходила до полного исступления (у нее была астма, она иногда задыхалась) - забирали в больницу и подлечивали, а потом - опять в зону. Кончилась наша идиллия, но самым несчастным человеком в Малой зоне, конечно, была она. Теперь, когда она поняла, что отсюда не так-то просто выйти, и что она ни делай - не она решает свою судьбу, когда ощутила, что такое - одиночество среди людей, с которыми, хочешь не хочешь, живешь в одном доме - что за черный ад должен был твориться в ее слабенькой, полуживой душе? Да еще и на воле у нее никого не было (все ее рассказы первых дней про папу генерала да про сына капитана были типичной уголовной "подливой"). Никто ей писем не писал, бандеролей не слал, на свидания не ездил. Не было на свете ни одного человека, который бы относился к ней хотя бы с симпатией! Даже добрейший Василий Петрович взъярился, когда она сдала ему триста пар бракованных варежек (она-то, по блатному обычаю, вовсе не следовала нашей традиции - не халтурить!). Но и полная ее безнаказанность не приносила ей удовлетворения. Василий Петрович не посмел вычесть у нее стоимость испорченных варежек из заработка, дежурнячки, которым она хамила напропалую, очень быстро поняли, что администрация тут мер никаких не примет, ее никто не будил при подъеме и не гнал в кровать в десять вечера она делала, что хотела, но все-таки оставалась заключенной. Дежурнячки, осатаневшие от ее наглости, только ахали:
      - Вы-то как ее терпите? Да в уголовной зоне ее бы давно в порошок стерли!
      Это они верно говорили: там такую либо зарезали бы, либо общей травлей довели бы до самоубийства. Ну, подумать только - вся зона начинает над тобой изощряться, а тебе некуда деться! Но для нас, конечно, такие методы были неприемлемы. Что доставляло нам много неудобств, но зато сохраняло человеческий облик. Нет уж, Владимирова сама выбрала себе наказание, пусть его и несет. Наше дело - игнорировать ее выходки и жить так, будто ее здесь нет. Хотя, конечно, приходилось от нее прятаться с тем, о чем ей знать не следовало. Но нам было позволено шить в три смены, а она не могла же не спать все двадцать четыре часа в сутки, чтобы уследить за всеми!
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Андроповский поток между тем только начинался: аресты шли по всей стране и докатились, конечно, до нашей зоны. Привезли Галю Барац. Они с мужем оба родом из Закарпатья, родились, собственно, в Австро-Венгрии. Потом это стало частью Украины, а они - соответственно - украинцами и подданными СССР. Были оба коммунистами, жили в последние годы в Москве, имели машину и вообще были обеспечены. Но вот взяли и уверовали в Бога, да еще пошли к самым преследуемым верующим - пятидесятникам! Отказались от партбилетов (представляете скандал?) и даже написали письмо западным коммунистам: мы, мол, не хотим ни строить коммунизм, ни нести за него ответственность. А вы, наоборот, хотите. Так не поменяться ли нам местами? Вы, добровольно, - в нашу московскую квартиру, а мы - на Запад, прочь из СССР.
      Конечно, одного такого заявления хватило бы, чтоб посадили. А они еще и в молениях участвовали, и с иностранными корреспондентами встречались. Весной 83-го взяли обоих: Васю - пораньше, Галю - попозже. Судили не в Москве, а в Ростове-на-Дону - чтоб огласки поменьше. Привезла Галя срок: 6 + 3. Высокая, крупная, с сильной проседью. Спортивный костюм, в котором она приехала, с нее тут же содрали, а принесенные взамен казенные платьишки на нее не налезают! А других нет! Думаете - общее волнение, конфуз, вернули ей тут же ее одежду? Как бы не так! Повернулись себе и ушли, оставив Галю в трусах и лифчике. Только мы успели ее хоть чем-то прикрыть из нашего барахла - Подуст тут как тут:
      - Надевайте нагрудный знак!
      - Куда? К лифчику цеплять? Вы бы хоть раньше одежду дали, а потом про бирку говорили.
      - Не моя забота - куда цеплять, а только чтоб нагрудный знак был! Тут Галя ей цитатой из Писания:
      - "Вы куплены дорогою ценою, и да не будете рабами человеков!"
      - Так не наденете?
      - Не надену!
      - Ну, пеняйте на себя!
      Счастье, что у нас был фонд "для тех, кто придет", и мы приодели Галю из своих ресурсов (заодно пани Ядвига научила меня, как вставлять рукава и щегольски обметывать петли).
      Не успела обжиться на новом месте Галя - привезли Эдиту Абрутене. Они с мужем - литовцы, и даже правозащитниками, строго говоря, не были. Просто хотели эмигрировать. А с чего бы это литовцам позволять эмигрировать? Отказали им в отъезде, они - добиваться, активничать. Посадили ее мужа на три года по 190-й статье (клеветнические измышления на советский строй). Эдита, оставшись с маленьким сыном, промышляла случайными заработками, в том числе и спекуляцией. Но отъезда продолжала добиваться. Отсидел свой срок Витас Абрутис, вернулся домой - и через три недели взяли Эдиту, ляпнули ей 4+2! В зону она приехала в голодовке, которую объявила еще в тюрьме КГБ добивалась пересмотра дела. У нее уже и голоса не было - еле прошелестела она нам свою историю (хотя, как потом оказалось, от природы обладала богатыми голосовыми данными). Через день ее увезли: голодающих положено изолировать. Неделю спустя она вернулась - сняла голодовку. Что-то там ей наобещали (и ничего, конечно, не выполнили). Но ведь у них такой подход: ты сними голодовку, а тогда мы сделаем все, что требуешь. Что верить этим басням нельзя - Эдита не знала, вот и попалась, а возобновлять голодовку потом у нее уже не было сил. Отлеживалась она, приходила в себя, и к работе ее поначалу не привлекали - она еле на ногах держалась. Это еще было время, когда лагерная докторша Волкова после длительной голодовки давала с неделю "освобождения от работы". Но потом оказалась у нас проблема: Эдита не желает работать вообще!
      - Я на них ни дня за свою жизнь не работала!
      Мы, честно говоря, испугались: ведь затаскают по карцерам нашу Эдиту до смерти! И уж как мы за нее ни заступайся - вряд ли от нее отцепятся. Не хватит ли с нее общих бед за нагрудный знак (она его тоже не надела)? Но, с другой стороны, у человека - свой принцип, и что мы тут можем сделать? Думали-думали - исхитрились на компромиссный вариант - пусть она у нас будет дневальной. Дневальная, в конце концов, работает не "на них", а на своих же соузниц. Тем более, что Раечка быть дневальной устала, у нее суставы на руках болят от постоянной возни с водой, да еще врач Волкова пошла придираться - тут паутина, там занавеска не идеально белая, санитарное состояние зоны неудовлетворительное. Попытки же Подуст навязать нам в дневальные Владимирову - мы отмели категорически: если она при вас грозится нас всех отравить, то как же вы требуете, чтоб она получала нашу пайку и наши медикаменты? Да она и неряха, то и дело за ней самой нужно убирать. В общем, должность дневальной оказалась вакантной, и туда мы Эдиту в конце концов и пристроили. Неожиданно для нас, идею эту невольно подала нам сама Подуст, да таким образом, что сама положила конец своей карьере.
      Мирным августовским вечером мы сидели на травке всей компанией. Только что принесли ужин, Владимирова затихла где-то в недрах дома (она питалась отдельно), а мы, пользуясь хорошей погодой, вытащили из дома стол и расставили на нем алюминиевые миски с баландой. Для красоты посередине была банка с цветами, над нами нежно шелестели пока еще не срубленные тополь с рябиной, солнце, не спеша, уходило за забор.
      Ну как было стерпеть такую идиллию неожиданно пришедшей Подуст? Да к тому же она была не одна, а с майором из Управления. Такой ли она хотела видеть нашу зону? Это ведь она на прямой вопрос Тани: - Чего вы, собственно, от нас добиваетесь? - так же прямо ответила:
      - А чтоб, когда я войду, вы все подхватились, а Лазарева отрапортовала: "Начальница, у нас все в порядке".
      Никто из нас, конечно, не "подхватился" и тем более рапортовать не стал. Вежливо сказали:
      - Добрый вечер! - и продолжили свой ужин, даже не полюбопытствовав, зачем те двое пришли. Тем более, что Наташа рассказывала очередной анекдот, а в исполнении Наташи это был настоящий театр одного актера. Подуст скорчила самую злобную из своих гримас, и они протопали по крыльцу в дом. Ну-ну, пускай пообщаются с Владимировой. Однако через несколько минут Подуст высунулась в окошко и вполне вежливо попросила Татьяну Михайловну зайти на минуточку внутрь. Еще через несколько минут Татьяна Михайловна молча вышла из дома, явно сдерживая ярость. Она даже побледнела от напряжения. Посетители наши давно уже убрались, больше никого не обеспокоив, а Татьяна Михайловна все так ни слова и не сказала. Вопросов ей не задавали - обычно мы рассказывали друг другу свои разговоры с администрацией, но не по обязанности, а по желанию. Никто ни с кого не требовал отчета. Доужинали, убрали посуду, и тут Татьяна Михайловна отозвала меня на единственную нашу дорожку. Мы иногда по часу выхаживали по этой дорожке - и моцион во время разговора, и подслушка не слышит. По неписаной традиции, к говорящим на дорожке старались не подходить: значит, людям надо говорить только между собой.
      Вот тут-то Татьяна Михайловна и выложила мне, что сказала ей Подуст.
      - Удивляюсь я, Великанова, как это вы все с Эдитой Абрутене не боитесь сидеть за одним столом и есть из одной посуды. Она же сифилитичка, вы что не знаете? У нее и в медкарточке запись, что болела сифилисом!
      Тут мне понятна стала ярость Татьяны Михайловны: я сама так и взвилась! Это была не первая попытка Подуст посеять между нами раздор и недоверие. То в общем разговоре подпустит:
      - Осипова, все заключенные про вас очень плохо отзываются!
      То скажет в отсутствие Гали:
      - Беляускене, а вот Барац про ваших родных говорила то-то и то-то!
      А когда мы зовем Галю и начинаем хором уличать нашу "белокурую бестию" - она покрывается красными пятнами и кричит:
      - Не смейте устраивать мне очную ставку! Я начальница!
      Но ляпнуть такое про Эдиту, которая всего несколько дней в зоне, - не слишком ли? И не мы ли виноваты, что Подуст позволяет себе все больше и больше? Ну да, мы знаем, что КГБ любит приписывать диссидентам венерические заболевания: как можно проще опорочить человека? Ну, конечно, этим россказням никто не верит - но ведь клевету на человека нельзя спускать клеветнику? Да надо сейчас всю зону собрать и рассказать, кого нам поставили в начальницы! Татьяна Михайловна колеблется.
      - Но ведь при этом придется всем передать эту сплетню? Не этого ли добивается Подуст?
      Я горячусь:
      - Она добивается прежде всего недоверия между нами! Чтоб мы все отшатнулись от Эдиты, а она даже не знала, в чем дело! Но этой сплетне никто из нас не поверит, а Подуст мы выведем на чистую воду!
      - Но Эдита - новый человек в зоне. Не будет ли она переживать - ведь такая гадость?
      - Наоборот! Она в первые же дни увидит, что вся зона за нее!
      Прекрасно понимаем резонность доводов друг друга, но надо что-то решать, а слово - не воробей, потом уже ничего не исправишь, если ошибемся. Зовем Таню. Она, вникнув в проблему, убежденно:
      - За такие штучки на Подуст следует в суд подать - клевета в чистом виде!
      В общем, Татьяна Михайловна вызывает на двор всю компанию и преподносит новость. Ого, как взъяряются все! Эдите достаточно взглянуть на наши лица, чтобы понять - интрига не сработала! Что Подуст врет - никто под сомнение не ставит, но что мы теперь будем делать с самой Подуст? И сходка постановляет:
      С этого дня мы не признаем права Подуст быть в нашей зоне в каком бы то ни было качестве. Мы пишем об этом коллективное заявление в прокуратуру и объясняем - почему. А пока ее не уволят - мы с ней вообще не общаемся, ее для нас не существует. Эдита подает на Подуст в суд за клевету, Татьяна Михайловна идет свидетелем. Правда, чтобы доказать факт клеветы - нужна медицинская карточка Эдиты, а ее нам никто не покажет. Тут Таня выдает простую идею:
      - Ходатайствуем, чтоб Эдита была у нас дневальной! Кандидатуру дневальной утверждает медчасть, сверяясь с медицинской карточкой - заразных на эту должность не ставят. Факт дневальства - уже опровержение.
      Правильно! А врачи, конечно, утвердят, у них выбора нет: дневальство работа добровольная, требуется письменное согласие заключенного. Никто из нас, кроме Эдиты, в сложившейся ситуации своего согласия не даст, а ставка дневальной в зоне положена. Поддерживать же версию Подуст насчет сифилиса врач Волкова не рискнет: для нее это еще и фальсификация документов, а заодно ей пришлось бы лгать, будто разгласила медицинскую тайну. Кому охота такое клепать на себя ради бабьей глупости Подуст?
      И все выходит как по-писаному. Эдита становится дневальной, врач Волкова, перепугавшись, что Подуст и ее втянет в историю, божится, что никакой такой записи про сифилис у Эдиты в карточке нет, заявление в суд отправляется сразу же, а Подуст, придя в зону, попадает в полный бойкот. Ее даже не удостаивают объяснением - почему. Все изложено в нашем коллективном заявлении. Начинается затяжная война: судебное дело, разумеется, открывать никто из администрации не хочет. Да вряд ли они и отправили исковое заявление Эдиты - им надо замять историю. Поодиночке и косяками ходят к нам представители администрации, уговаривая: все равно Подуст с должности не сместят, так не лучше ли нам "помириться"? Но мы стоим на своем. Хотите платить ей зарплату ни за что - дело ваше. Но представлять администрацию она в нашей зоне не будет.
      И приходится нашим офицерам, как бобикам, выполнять всю работу Подуст: мы даже постановления о взысканиях у нее из рук не берем. Если что-то нужно нам объявить или просто задать вопрос - извольте приходить сами, и без нее! Подуст, конечно, лютует: мечется по зоне, пристает к нам всем вместе и поодиночке то с угрозами, то с давно не слыханными ласковыми речами. Даже от Наташи отстала, даже про нагрудный знак не поминает. Но мы непреклонны: хватит! Попила нашей кровушки!
      Скоро Подуст сдает, у нее не хватает нервов терпеть каждодневное унижение. Легко ли приставать к людям, которые тебя не замечают? Появляется она не чаще раза в неделю, а потом и реже. Случайно, сам того не желая, ее уличает капитан Шалин. Он, придя к нам зачем-то, между делом упоминает Подуст:
      - Она же у вас сегодня была!
      - Нет, мы ее в последний раз видели дней десять назад.
      - Может, не заметили?
      - Не могли не заметить, с утра возились над клумбой у самых ворот.
      - Как же так? Она же при мне взяла ключ от зоны, и я видел, как она открывала ворота запретки, а потом вернулась через полчаса!
      Мы уже хохочем. Это значит, что Подуст простояла между двумя заборами, невидимая ни нам, ни администрации, все эти полчаса! А открыть вторые ворота и войти к нам - духу не хватило! Сделала вид, что была в зоне, а сама, бедолага, ковыряла песок босоножкой между двух огней!
      Шалин, сообразив все это, вначале краснеет от сдерживаемого смеха, но в конце концов не выдерживает и тоже заходится.
      И все-таки эта война шла с августа 83-го по июнь 84-го, пока Подуст, наконец, не убрали. Теперь она, по слухам, работает в детской комнате милиции. Воспитывает малолетних правонарушителей. Бедные ребятки!
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      События того августа, впрочем, только начинаются. Еще в период нашего с ней общения Подуст пришла в зону с предложением неожиданной сделки: если мы надеваем нагрудные знаки - администрация смотрит сквозь пальцы на наш огород. Если нет - его сровняют с землей.
      - И смотрите сами, женщины, что вам выгоднее, - заключила она свой ультиматум.
      Татьяна Михайловна аж со стула привстала от возмущения, а Подуст напирала:
      - Ну что, выгодно вам терять огород?
      - Да невыгодно! - с сердцем сказала обычно спокойная Татьяна Михайловна. - Вы что, думаете, мы выгоды ищем, когда занимаемся правами человека? Нам ведь и сидеть здесь невыгодно!