Фицджеральд тут же припомнил рассказы о петрийском лазутчике Шарце, ударом кулака расправившемся с неким злоумышленником, а также приподнявшем и вышвырнувшем с помоста одного не в меру расходившегося рыцаря в полном вооружении. Да уж, гномы есть гномы, и забывать об этом не стоит.
      — А почему ты вообще протянула мне руку? — спросил он, наконец осознав, что они вот уже некоторое время бредут куда-то по берегу, взявшись за руки самым предосудительным образом.
      — Ну… ты же протянул мне руку, там, в воде… — ответила она. — Мне было очень плохо… и страшно, а ты протянул руку, и я перестала бояться. А теперь плохо и страшно стало тебе — я не знаю почему… я не спрашиваю… но разве можно бросить в беде пришедшего на помощь?
      «Дьявол, мы выглядим сейчас, как парочка влюбленных, — подумал Фицджеральд. — Это… чертовски неправильно, но… отвергнуть протянутую руку помощи, протянутую гномом человеку, — это еще более неправильно. С презрением и высокомерием отвергнуть чужую благодарность… это просто подло, кроме всего прочего. Нет, но как она поняла? Как догадалась?»
      — Благодарю, владыка, — молвил Фицджеральд.
      Ощущать ее руку в своей руке было приятно.
      Странно приятно.
      «Все это дипломатия, не более того!» — яростно заявил он сам себе.
      «Надо отметить, у твоей „дипломатии“ потрясающая фигура! — ехидно отозвался внутренний голос. — Ну-ну, давай дальше, чего еще интересного соврешь?»
      «Молчи! Молчи, сволочь!»
      И ведь ничего уже не сделаешь. Ничего. Глядя на то, как они вот эдак прогуливаются, гномы могут решить, что их владыка «легла» под человека и теперь уже никакой защитницей им не будет. Но ведь если сейчас бросить ее руку, развернуться и уйти… тогда они все едино решат, что она авторитетом у людей не пользуется, что ее ни во что не ставят, даже за руку взяться брезгуют — тот же вариант, кому нужна такая владыка? Какой из нее защитник? А кто окажется на ее месте, даже подумать страшно, тут этих цвергов недобитых, как пчел в улье, и каждый со своим планом завоевания мира. Эх, Фицджеральд, Фицджеральд, что же ты наделал? Ох и дорого тебе эта прогулочка встанет! И ладно бы тебе, а то ведь и всей Олбарии… И она тоже хороша со своей помощью. Думать надо, владыка, прежде чем делать! А что его собственные люди подумают? Что их командир внезапно вспомнил, что он почти гном? Как они смогут ему доверять после такого? Да и станут ли? Он бы и сам себе не доверился…
      — Ты так оглядываешься на моих гномов, словно боишься, что они подумают о нас нечто недолжное, Тэд, — с легкой улыбкой заметила владыка.
      — Боюсь именно это они и сделают, — вздохнул Фицджеральд.
      — Почему тебя это беспокоит? — с интересом спросила владыка.
      «Эти гномы иногда такое ляпнут!»
      Фицджеральд почувствовал, что краснеет.
      Хорошо, что уже сумерки!
      — Ну… они могут подумать… что ты…
      Фицджеральд запнулся.
      Сказать такое владетельной особе… трудно, особенно если сам ты — простой олбарийский лучник. И по другим причинам трудно, но я не стану думать о них, не стану, нет у меня такого права!
      — Ты чего-то боишься… прямо, как я… там, в воде. Но здесь нет воды, — тихо сказала она.
      — Есть… — выдохнул Фицджеральд. — Просто она очень хорошо маскируется!
      Эта немудреная шутка придала ему мужества. Он должен сказать ей все, что пришло ему в голову. Как бы это ни было трудно. Вот просто должен и все. Им вместе работать. Удерживать хрупкое равновесие между людьми и гномами. Долг превыше всего!
      — Если мы будем вот так ходить, Гуннхильд, твои гномы могут решить, что ты «легла» под человека, и не станут тебе доверять, — сглотнув, выговорил он. — А если я оттолкну твою руку и уйду, решат, что люди тебя ни во что не ставят и ты для них бесполезна.
      — Если ты оттолкнешь мою руку — другой я влеплю тебе по физиономии, — с очаровательной улыбкой поведала гномка. — Со средним молотом я все же неплохо управлялась, так что будет больно. А если кто-то из моих гномов посмеет заявить, что я под кого-то там легла, я предложу ему задуматься о том, что в супружеской постели женщина совершенно не обязана оказываться снизу и что это никоим образом не связано с моим положением и долгом перед моим народом.
      — Так они тебе и поверят! — выдохнул комендант.
      — Ну… если кто-то будет упорствовать в своем неверии… я давно грожусь перерезать кому-нибудь глотку. Раньше или позже все равно потребуется доказать, что это не пустые слова, что я действительно могу это сделать, — ответила владыка.
      — А ты можешь?
      — Сомневаешься?
      В ее голосе столько нежности, что полмира можно напугать до судорог. Так вот за что ее боятся самые твердолобые цверги и самые хитроумные старейшины.
      — Нет, но…
      — Думаю, нам каждый вечер стоит так прогуливаться, — заключила она.
      — Каждый вечер? Зачем? — выдохнул он.
      «О Господи, дай мне сил не позабыть о долге!»
      — Чтобы говорить друг с другом. Чтобы научиться понимать друг друга, — промолвила Гуннхильд. — Гномы и люди должны научиться это делать как можно скорей. Иначе им не выжить. Ведь тебе есть о чем поговорить со мной. Я знаю, что есть. Тебя, как и меня, тревожит то, что случится завтра. Ты ведь комендант, то есть, по-нашему, нечто между старейшиной и гроссом! Мы отвечаем за все это…
      — Да, но…
      — Ну так поговори со мной, человек. А я поговорю с тобой. Ведь именно для того высшие силы наделили нас речью, чтоб мы могли говорить и договариваться.
      — Ты права, — быстро сказал Фицджеральд. — Прости меня… за глупость. Давай говорить.
 

* * *

 
      Когда возникший словно из-под земли «безбородый безумец» ухватил Якша за руку, тот не слишком удивился. После того, что с ним приключилось ночью, трудно было чему-то удивляться. Бог у людей, как известно, один, и творить чудеса ему никто не мешает. Это подгорные Боги должны друг на друга оглядываться, а человечьему Богу никто не указ, вот он, видать, и пользуется.
      — Идем скорей, владыка! — вместо приветствия торопливо выпалил «безбородый безумец» и куда-то поволок своего бывшего властелина.
      — Уже не владыка, — возразил Якш, поневоле переставляя ноги, покоряясь неодолимой силе, ухватившей его за руку.
      — Не владыка?! — ухмыльнулся Шарц. — Что ж, отлично. Тогда побежали!
      Он и в самом деле перешел на бег, и оторопевшему Якшу пришлось подчиниться. Якш представил себя со стороны, и его одолел смех. Он попытался справиться с собой, но смех яростно продирался наружу, и Якш уступил.
      — Нельзя смеяться на бегу. Смешинкой подавишься! — остерег его «безбородый безумец».
      — Куда… ты меня… тащишь? — сквозь смех и бег выдавил из себя Якш.
      — Одной моей пациентке срочно необходимо лекарство, — поведал Шарц.
      — Ну и при чем тут я? — с подозрением выдохнул Якш.
      — Ты подходишь наилучшим образом, — ответил нахальный лекарь.
      — В качестве лекарства?! — поразился Якш.
      — Ну да! — бесцеремонно ответил лекарь, и Якшу на миг пригрезилась жутковатая картинка, как его разливают по баночкам и скляночкам.
      — Внутреннего или наружного? — ехидно вопросил бывший владыка всех гномов.
      — Пошляк! А еще владыка… — досадливо фыркнул Шарц. — Ей увидеть тебя нужно. Она еще совсем маленькая девочка. Ей нужно увидеть бородатого гнома с волшебной тележкой. Я тут одну тележку приглядел, так что…
      — Ей нужно что?! — Пальцы Якша стальными клещами впились в плечи «безбородого безумца», остановив бег, пригвоздив бывшего разведчика к земле.
      — Повтори… — хрипло прошептал Якш. — Повтори, что ты сказал…
      — Что именно? — чуть испуганно вопросил Шарц, весь подобравшись для боя.
      «Что бы ты там себе ни придумал, ты пойдешь со мной и сделаешь все, что потребуется!»
      — «Бородатого гнома, с волшебной тележкой»… я не ослышался? — почти жалобно вопросил Якш. — Так она жива?
      — Жива? — переспросил Шарц. — Ну, конечно, жива. И даже скоро будет здорова… хотя должна была умереть этой ночью, но… а ты откуда все это знаешь?! — вдруг дошло до него.
      На глазах Якша медленно показались слезы.
      Шарц стоял, со священным ужасом глядя, как по лицу его владыки медленно катятся крупные прозрачные капли, а он просто стоит, стоит, не отворачиваясь, не стыдясь, не пытаясь их стереть или хоть руками закрыться.
      — Так ты и в самом деле… — попробовал Шарц, но голос подвел, пресекся, — так, значит, все, что она говорила про свой сон… про тебя и… — Шарц опять сбился. Трудно говорить о чудесах, особенно если сам не раз уже сталкивался с практикой чудесного — самой чудесной практикой на свете! Тут ведь такое дело — чем чаще с чудесами сталкиваешься, тем хуже в них разбираешься, чудесам ведь не нужно, чтоб всякие там в них разбирались, они просто происходят, там и тогда, когда это очень нужно, там и тогда, когда без них просто никак.
      Владыка медленно покачал головой, стряхивая слезы на свою до странности разбойничью одежду, а потом, в свою очередь, схватил Шарца за руку:
      — Бежим скорей! Я должен ее немедленно увидеть! — выпалил Якш.
      — Быть может, ты сначала… — попробовал хоть что-то вставить «безбородый безумец».
      — Потом! Потом все расскажу! — жарко выдохнул Якш, и теперь уже Шарц не мог противиться неодолимой силе, влекущей его за собой.
 

* * *

 
      Когда так много воды — это смешно. Вода — смешная, по ней так весело шлепать босиком. Это не та же самая вода, какую пьют, она горькая и соленая, говорят, ее пить нельзя, живот заболит, а еще она постоянно бегает то туда, то сюда, наверно, никак не может решить, где ей нравится больше, здесь или там?
      А когда мы захотели зайти подальше, нам сказали, что нельзя. А мы спросили: почему нельзя? А нам сказали, что там «глубина». А я спросил: что такое «глубина»? А мне сказали — я слишком маленький, чтоб знать это. А я сказал: вы сами не знаете! И — убежал, чтоб не попало. Но дальше в воду не полез. Вдруг там и правда живет какая-то «глубина», злющая-презлющая, да еще и кусачая? Нет уж, нам и у берега здорово! Никогда мы еще так не играли!
      Давно нужно было подружиться с людьми и отправляться к морю. Это же такое интересное приключение! В сто раз интереснее, чем все подвиги древних цвергов, вместе взятые. И чего это взрослые столько тянули с этой идеей? И сейчас тоже — ворчат, боятся… Шли бы лучше водой побрызгались, чем ругаться, небось и настроение бы сразу поднялось!
 

* * *

 
      — Ну вот! Я же говорила, что он там! Здравствуй, дяденька! Спасибо тебе, что ты меня спас, а то так умирать не хотелось…
      — Но… как это может быть, дочка? — смущенно промолвил кузнец. — Ты ведь… ты все время была здесь. Даже когда себя не помнила. Все про какой-то лес говорила… как там темно и страшно…
      Он осекся, потому что в глазах дочери и вправду на миг мелькнуло отражение того дикого, страшного леса, и его чистая и честная душа вострепетала от жалости и ужаса.
      — Там и правда страшно, — тихо и очень по-взрослому ответила девочка. — Очень страшно, если одной и ночью. Но я же была не одна. Там был Джерри-скрипач, и тележка, и конь… только потом конь сбежал, и мы не могли дальше ехать. А нам обязательно нужно было через ночь перебраться. А Джерри-скрипач сказал тогда, что…
      — Дочка, — негромко перебил девочку кузнец, — мы боялись тебе сказать, но… Джерри-скрипач умер три дня назад. Он просто не мог…
      — А я знаю, — ответила девочка. — Знаю, что умер. И почему это он не мог? Очень даже мог. Мертвые могут гораздо больше, чем живые, а он и живой все мог. Потому у нас и конь убежал. Кони, они ведь боятся покойников. А тогда Джерри-скрипач привел дяденьку. Дяденька никого не боялся. Даже тех чудищ, которых сам придумал. Хотя они очень страшные были. Но он все равно не боялся. Ему очень хотелось меня спасти. Я все думала: зачем он таких страшилищ придумал, а потом поняла, вот чтоб их не бояться, для того и придумал. Он очень храбрый и добрый! Спасибо тебе, дяденька!
      И тут Якш рухнул на колени, и слезы вновь побежали по его лицу. Он плакал, потому что впервые понял, как удивительно и страшно устроен мир и как мир бывает прекрасен, если как следует постараться. Он плакал, оттого что наконец почувствовал: его простили. И пусть даже эта больная девочка ничего не знала о той страшной вине, что он сам взвалил на себя, пусть она и вовсе не знала, что он гном, пусть спасти одну невинную жизнь, предварительно загубив их гораздо, гораздо больше, явно недостаточно для прощения и оправдания, да и может ли быть здесь какое-то прощение и оправдание? Но вот здесь и сейчас, в этот единственный и неповторимый миг, на этой единственной и неповторимой олбарийской земле Якш чувствовал себя прощенным и оправданным.
      Это было куда больше, чем он надеялся.
      Якш плакал молча, заткнув рот обеими руками, силясь не разрыдаться в голос, страшась напугать девочку, а она, вскочив с постели и ловко проскользнув под рукой матери, уже гладила плачущего гнома по голове.
      — Ну что ты, дядечка, что ты… ведь все уже хорошо… ты из-за меня плачешь? Не надо, дядечка, я ведь уже не умру, а скоро совсем здоровенькая буду. Правда-правда. Лекарь так и сказал. Можешь сам у него спросить. Ты не плачь, ладно? Вон, смотри — солнышко… травка зеленая… а ночью будут звездочки. Тебе нравятся звездочки?
      — Да, — ответил Якш, — только я их никогда не видел, — смущенно добавил он.
      — Какой ты чудной! — засмеялась девочка. — Хочешь, я тебе сама их покажу? Я их все-все знаю. Мне дедушка показывал. И как которая зовется, рассказал.
      — Хочу, — сказал Якш. — Очень хочу звездочки посмотреть.
      — Так что же это все-таки было? — тихо спросил кузнец.
      — Чудо, — ответил сэр Хьюго Одделл. — Самое настоящее чудо, хвала Господу…
 

* * *

 
      — Игрушки! — радостно вопил маленький гномик, мгновение назад задумчиво таращившийся в морскую даль. — Игрушки плывут! Смотрите скорей!
      — Ой, и правда игрушки! Игрушки! — тут же завопили его приятели.
      — Игрушки-игрушки-игрушки!
      — Чур, мои!
      — Нет — мои! Я первый увидел!
      — А вот и нет! А вот и нет! А вот и нет!
      — Вы — болваны! «Твои», «мои»… Как их оттуда достать?! — солидно возгласил гномик чуть постарше остальных. — Не видите, что ли? Они же далеко. Или кто-то из вас научился по воде ходить?
      Владыка удивленно нахмурилась и бросила взгляд в сторону моря.
      По морю плыли игрушки.
      Сдержать восхищенный вздох ей не удалось. Игрушки были красивые. А потом… а потом она поняла, что они еще и очень большие. Просто громадные. Это только кажется, что они маленькие, потому что они далеко, а на самом деле они ужас какие громадные. Кто может играть такими? И кто посмеет?
      — Корабли, — сказал подошедший Фицджеральд. — Наконец-то.
      «Так вот они какие!»
      — Корабли! — тут же с восторгом завизжала малышня. — Мы будем корабелить!
      — Кораблить!
      — Мы будем корабельщиками! — поправил кто-то из мальчишек постарше.
      — Люди говорят — моряками, а не корабельщиками! — тут же поправили его самого.
      — А кто такие моряки?
      — Ну… это те, которые…
      — Когда скалы поплывут по воде, настанет конец мира! — притворно отчаянным тоном возвестил один из старейшин.
      «Книга камней. Каноническая часть. Пророчества о конце мира!»
      Сказано было вроде бы негромко, но при этом использовался хитрый ораторский прием, столь излюбленный наставниками и старейшинами, когда негромкий вроде бы голос разносится далеко и внятен всем вокруг.
      «Ах ты, старый мерзавец!»
      Владыка порадовалась, что Якш перед уходом не только научил ее отличать этот прием от обычной речи, но и пользоваться им.
      — Ты где-нибудь видел деревянные скалы, наставник?! — ехидно поинтересовалась владыка. — Или, может быть, ты где-то видел полотняные?
      — Нет, владыка, — огорченно отозвался тот.
      — Тогда заткнись и прекрати разводить панику, а не то…
      — Горло перережешь, я помню, владыка, — печально отозвался старейшина.
      — Плохо помнишь, — буркнула Гуннхильд Эренхафт.
      — Эй, малышня! Корабли вам не игрушки! — крикнула она прыгавшим от восторга гномикам и гномочкам.
      — Это вам не игрушки! — восторженно пропищала какая-то малявка. — Вам не игрушки, а нам — игрушки!
      — Нам — игрушки! — дружным хором поддержали ее остальные и тут же попрятались под грозным взглядом владыки, которая с большим трудом сдерживала смех, грозивший вот-вот прорваться наружу и намертво испортить ее грозную репутацию.
      — Да… трудное будет дело, — задумчиво молвил Фицджеральд.
      — Какое?
      — А вот уговорить стариков ваших на корабли взойти…
      — Трудное, — кивнула гномка. — Но мы справимся.
      «Пинками загоню!»
 

* * *

 
      Оказывается, у людей есть совершенно потрясающая вещь. Она называется — сено. Его из скошенной травы делают. Для этого траву сначала срезают при помощи специальных орудий, они называются «серп» и «коса». Серп маленький и кривой, ручка у него короткая, и он как-то связан с ночным человечьим светилом, которое называется «луна», вот только Якш не совсем понял, как, а коса гораздо больше, с ее помощью траву косить легче, а еще она совершенно не похожа ни на косички гномок, ни на косы человечьих женщин. Потом скошенную траву оставляют сохнуть прямо там, где скосили, и, чем дольше она сохнет, тем больше превращается в сено. Время от времени эту уже не траву, но еще не сено, переворачивают, чтоб она со всех сторон сохла, это называется «ворошить». Переворачивают ее хитрым орудием, которое называется «грабли». Грабли деревянные, немного напоминают гномский боевой блэтткамм, а еще на них ни в коем случае нельзя наступать дважды, люди почему-то теряют уважение к тому, кто поступает столь опрометчивым образом. Потом уже высохшее сено складывают особым образом, это называется «стог», и он стоит так до тех пор, пока не приходит время переправить сено в место его хранения, которое называется «сарай».
      Вообще-то скошенной травой, то есть сеном, люди животных кормят, не всех подряд, конечно, а некоторых из тех, что с ними живут, — вот хотя бы коней, к примеру, и коров, и коз, и овец, и кур, нет, кур, кажется, чем-то другим кормят, но, кроме всего прочего, сено — это такая шелестящая и совершенно фантастически пахнущая подстилка, которую предлагают всем усталым путникам в качестве постели, если этим самым путникам вдруг да ночлег потребовался.
      «А если б мне все это не растолковали, я счел бы сено благовонием», — подумал Якш, поудобнее устраиваясь на шелестящей ароматной горе.
      Вот и сбылось. Звезды. Много. Это так прекрасно, что слов не осталось. Никаких. Зато слез достаточно. Но их все равно никто не видит. Темно. «Безбородый безумец» уже уехал. У него дела. Больной ждать не может, а болезнь не хочет, так он, кажется, пошутил. Шварцштайн Винтерхальтер. Сэр Хьюго Одделл. Шарц. Лекарь из лекарей. Он, который мог бы лечить лишь своего герцога, упрямо лечит всех подряд. Потрясающая личность. О нем стоит подумать. Но не теперь. Теперь звезды. Звезды, звезды и звезды…
      Девочке давно пора спать, но вместо этого она сидит рядом, стоять ей еще трудно, и страшно довольная, тоном многомудрого наставника повелевает звездам объединяться в определенные группы, и те подчиняются. А что еще остается делать, раз наставница такая строгая? А рядом с ней сидят страшно смущенные ее родители. Быть свидетелями чудес — нелегкая работа, и видят Боги, Якш их понимает. А потом, когда все созвездия названы и устроены в небе надлежащим образом, девочку уносят спать, и Якш наконец отправляется туда, где надлежит спать ему — на золотистой горе душистых благовоний. В крыше сарая дырка, и любопытные звездочки в нее заглядывают. Чудные, разве есть что-то интереснее их самих?
      Сарай — замечательное слово. И дырка в крыше — тоже великолепная идея, гномы бы ни за что не додумались. Так просто и лаконично. Так прекрасно. Лежи себе и на звезды поглядывай.
      Якш совсем уж было собирался уснуть, но чудеса продолжаются. Раз обрушившись на него, они не собираются останавливаться на достигнутом.
      Он слышит осторожный шорох, скрип двери. Шаги. Легкие, почти невесомые шаги. Скрип приставной лестницы.
      — Почему ты встала? — спросил Якш.
      — Так надо. Я знаю, — ответила девочка.
      — Что я знаю, так это, что тебе надо лежать, не то опять заболеешь.
      — А я сейчас пойду, только… он сказал, чтоб я обязательно это сделала…
      — Не понял, — нахмурился Якш. — Кто-то велел тебе встать и прийти сюда? Кто?!
      — Ты понимаешь… они ее живую к нему в могилу положили… он сказал: это плохо. Неправильно это, чтобы живую — в могилу. Он сказал: Боженька сердиться станет. Она ведь живая! Она петь должна.
      Якш вздрогнул. Девочка протягивала ему эльфью скрипку. Ту самую скрипку. Внезапное, как горный обвал, понимание обрушилось на него коротко и страшно.
      — А как же он… без нее? — треснувшим голосом проговорил Якш.
      — Он сказал… там, куда он отправится… там — другая музыка… она совсем на других скрипках играется. А эта — вот. Возьми.
      — Мне? — ошарашенно выдохнул Якш.
      — Да, — сказала девочка. — Тебе.
      — Но я же не музыкант, — попробовал возразить Якш.
      — Он сказал — тебе, — непререкаемым тоном объявила девочка.
      — Но… что я буду с ней делать? Я же не умею играть!
      — А он сказал: ты не играй, ты просто тележку тащи! Так и сказал.
      Прохладная эльфья скрипка коснулась ладоней.
      — Смычок еще… вот, держи!
      В тот миг бывший владыка всех гномов Петрии еще не знал, что приговор его судьбы уже состоялся. Безжалостный и окончательный.
      Судьба, она такая. Она уж если чего придумает…
 

* * *

 
      Корабли. Такие большие. Такие чужие.
      Гномы смотрят на них с опаской. Эти неведомые чудища, посланцы других миров, вот-вот изменят их жизнь. Изменят навсегда. Окончательно. Бесповоротно.
      Изменят? Хорошо, если только изменят. А ну как отберут? Кто знает, что случится где-то там, в море? И доплывут ли гномы до обещанного им острова? Да и есть ли он — обещанный остров? Не пошвыряют ли люди их всех просто в воду? А что? Очень даже просто — раз и все! И никаких хлопот. Ведь на кораблях гномы будут абсолютно беззащитны!
      Такие — или почти такие мысли — бродили среди гномов. Даже молодежь нет-нет да и подумывала о чем-то таком, а старики, те так просто не переставая об этом бурчали.
      Ну не является безграничное доверие одной из гномских добродетелей. Скорей уж это порок, который должен быть наказан.
      Корабли. Такие красивые. Восхитительно другие. Не похожие.
      Многие гномы смотрят на корабли с восторгом. Люди придумали такие замечательные повозки для поездок по морю. Вот бы разобраться, как они работают, и усовершенствовать! Овладение таковым мастерством бесспорно изменит их жизнь. Навсегда. Окончательно. Бесповоротно. И хвала человечьему Богу! Пусть так и будет. А этот старческий бред про то, что их всех утопят… Зачем? Утопить такую кучу мастеров… Король Джеральд кто угодно, но не дурак! Да и гномы не так уж беззащитны! Одни Невесты справятся… Эти с чем угодно справятся.
      Игрушки. Такие большие. Такие здоровские.
      Ну и что, что корабли? Все равно — игрушки.
      Взрослые. Такие глупые. Так достали. Болтают и болтают о каком-то дурацком утоплении. С игрушками поиграть не пускают.
      А потом они нам надоели. Они нам совсем-совсем надоели, и мы побежали.
      К игрушкам.
      И взрослые нас не поймали.
      А на игрушках сидели люди. Они показали, как на эти игрушки забраться и что делать дальше.
      А взрослые припустили за нами следом, поняли наконец, как тут здоровско! Давно бы так! Вместе с нами бы поиграли. Нам ведь не жалко. Игрушки-то — большие. На всех хватит.
      Корабли.
      — Это ты хорошо придумала, деточка, чтоб часть первой партии вернулась назад, — сказала Мудрая Старуха владыке. — Пусть не бурчат недоумки, что там нас-де всех потопят. Пусть они вернутся с того острова, да и все нам обскажут, тогда и остальным поспокойнее плыть будет.
      — Останешься тут за меня, Халльдис, — в ответ сказала владыка.
      — Ты… отправляешься с первой партией?
      — Ну не со второй же!
      — Кто знает, может, и со второй придется… — вздохнула Мудрая Халльдис. — Может, и с третьей тоже.
      — Верно, — кивнула владыка. — Впрочем, я так и так собиралась вернуться, дабы проследить за отправкой остальных, утешить тех, кто будет нуждаться в утешении, и пригрозить тем, кто соскучится по угрозам.
      — Ты там повнимательней, Унн…
      — Постараюсь, Мудрая…
      Корабли.
      Такие…
 

* * *

 
      Якш не запомнил, когда ушла девочка, быть может, потому что закрыл всего лишь на мгновение глаза, а когда открыл…
      Проснулся Якш оттого, что прямо у него в ухе орала какая-то птица. Сел. Потряс головой. Поковырял в ухе. Золотистые лучи солнца сочились сквозь стены в щелях сарая. Утро. Никакой птицы в ухе, естественно, нет. Птицы в ушах не водятся. Это она снаружи, со двора орет, дура эдакая. Так орет, что и впрямь кажется, будто в ухо залезла. Якш напряг память, мысленно перелистал доклады «безбородого безумца» и вспомнил, что дурацкую оручую птицу люди зовут «петух». И она вроде бы яйца несет. Или доится? Нет, это куры яйца несут, а доятся коровы. Молоком. А петухи — орут. Утром и вечером. И когда они орут, люди узнают, что день настал или, наоборот, кончился. Часы ведь не у каждого есть. Часы — штука дорогая, гномская. А петухи за так орут.
      Или никто еще просто не придумал — петушиным криком торговать? Якшу представились короба, наполненные петушиным криком, и он улыбнулся. Раньше бы ему такое и в голову не пришло. Забавно все же на него человечий мир действует. Интересно, это только с ним так или со всеми гномами?
      И тут Якш вспомнил то, что произошло ночью.
      Девочка.
      Скрипка.
      Девочка принесла скрипку. Ту самую скрипку. Ту самую? Но… если ту самую скрипку, если ту самую скрипку вместе со скрипачом схоронили — тогда как?! Как, я вас спрашиваю?!
      Да полно, не сон ли? Как она могла прийти?
      Одна. Среди ночи. Больная. Откуда сил хватило? Да и скрипку… скрипку где ей взять?
      Единственная пришедшая Якшу на ум картина была не просто ужасна — чудовищна. Больная, дрожащая от страха и холода девочка бредет одна ночью на кладбище соседней деревни, трясущимися от слабости руками разрывает свежую могилу и… нет, быть того не может!
      «Да она бы до ушей перемазалась, а ведь была в чистой рубашке! — тут же подсказал бывшему владыке его прежний трезвый практичный ум. — И сил бы у нее не хватило! Могилу раскопать — для взрослого работа».
      Так, может, все это лишь сон? Во сне чего только не привидится!
      Сон?!
      Якш протянул руку к брошенному на сено разбойничьему плащу. Вчера именно под ним он устроил волшебную скрипку старого барда.
      Скрипку и ее смычок.
      И откуда у человека эльфийский инструмент? Или он эльф был, этот старик? Но он же умер, а эльфы бессмертны, разве не так? И ушли давным-давно. Покинули этот мир, оставив людям с гномами их маленькие дурацкие проблемы.
      Так сон или явь?
      Якш не знал, на что он надеется больше. Или чего больше боится?
      Пальцы коснулись скрипки, и Якш вздрогнул.
      Да.
      Сон? Не сон?!
      Да.
      Было? Не было?!
      Да.
      Какая разница, если — да?
      Скрипка — та самая. Настоящая. Аж ладонь жжет, до чего настоящая. Осталось понять, что с ней делать. Легко сказать: «Ты просто тележку тащи!» — а как это выполнить?
      «Да уж, загадал ты мне загадку, Джерри-скрипач!»
      Якш наконец взял скрипку в обе руки, поражаясь тому, какая она легкая, и поднес к свету, обильно лившемуся из щелей.
      «Так вот ты какая! Ну, что ж, будем знакомы, не возражаешь?!»
      Перехватил скрипку так, как ее держал старый бард.
      «Может, хоть ты мне расскажешь, как ты все-таки ко мне попала? Что там за чудеса творились под этими загадочными человечьими звездами?»
      Поднес к волшебной скрипке смычок и чуть коснулся струн.
      «Молчишь? Предпочитаешь оставаться таинственной? Что ж, воля твоя… ты все равно красивая».
      Смычок замер на струнах. Якш созерцал его в каком-то священном ужасе, не в силах сделать последнего, рождающего звук движения.
      «А как я тебе отвечу, дурень, если ты играть не умеешь? Вот научишься, тогда и поговорим!»
      Ему показалось или он и в самом деле это услышал?
      Неважно. Во всяком случае Якш решил, что чудес с него пока хватит. В самом деле, более чем достаточно для одного бедного старого гнома.
      Он осторожно отнял смычок от струн, так и не посмев, так и не решившись совершить немыслимое… ему почему-то казалось, что, если звук окажется неправильным, скверным, произойдет что-то гадкое, нехорошее, он словно накличет что-то, а сотворить правильный звук он пока не способен, это же ясно!
      Поэтому он осторожно завернул скрипку в плащ и по приставной лесенке аккуратно спустился с горы благовоний, на которых изволил провести ночь. Хватит дрыхнуть — пора уж и доброго утра хозяевам пожелать!
 

* * *

 
      — Сопровождаемый нами объект чрезвычайной важности найден! — В голосе агента олбарийской секретной службы законная гордость мешалась с облегчением.
      — Ну, слава Богу! — выдохнул его начальник. — Где?
      — Совсем не там, где искали! — ответствовал агент. — В деревушке Миддлхерст.
      — Ничего себе! — покачал головой начальник. — Но это ж какое расстояние! Пешком — с такой скоростью?
      — Разве что через лес, — подхватил агент. — А еще говорят, гномы леса не любят!
      — Через незнакомый ночной лес? С такой скоростью? А ты бы прошел?
      — Так я ж не гном! — усмехнулся агент. — Где уж мне…
      — Похоже, его бывшее гномское величество — мастер загадки загадывать, — покачал головой начальник.
      — Еще какой! — поддакнул агент.
 

* * *

 
      Когда день спустя, распрощавшись с девочкой и ее родителями, Якш тронулся в путь, он уже не выглядел сущим разбойником. Штаны, рубаху, куртку и башмаки ему подарили самые что ни на есть справные — вон, никто больше вслед не оборачивается! — а в подаренной котомке, кроме запаса еды и некоторых жизненно необходимых для путника мелочей, удобно устроились смычок и скрипка.