А может, и того меньше.

Всем умением, всей силой своей, всем осознанием того, что вот этот ученик у меня последний, я возносил его, как волна – и в этой волне бесследно растворялись жалкие крупинки приемчиков. Выше, еще выше, туда, где чайки, туда, где облака… держись на волне, ведь ты умеешь… только не барахтайся, нельзя барахтаться на волне… держись, ты можешь… ровнее, ровнее дыши… ветер в лицо, ветер и солнце, опрокинутое в звезды – ну что, нравится? Еще бы.

Да, трижды прав был Дайр, назвав меня человеком властным. Ну и пусть. Зато я был счастлив. Странное, незаслуженное, нечаянное счастье – последний ученик. И пусть он, если хочет, именует все, что узнал, приемчиками. Пусть. Потом ведь все равно разберется, что к чему.

Притом же у парня такой ошеломляющий размах наивности! Другой на его месте давно бы заподозрил, что неспроста я готов показывать ему приемчики в любое время дня и ночи по первой же просьбе. Ученик безотказный – это бывает, хотя и нечасто, а вот безотказный учитель?..

Ну, неспроста. Может быть.

Зато если Интая на привале погонять, как следует, спит он потом крепче крепкого. Хоть в самое ухо ему ори, не разбудишь. А значит, я могу быть уверен, что он не проснется среди ночи, осененный новой сногсшибательной идеей. И ничего опасного не натворит. Вроде бы он все уже натворил, что мог, но… а вдруг не все? Подросток способен натворить куда больше, чем могут вообразить взрослые – и забывать мне об этом не следует. Один раз уже забыл. И поплатился. Нет, лучше впредь не забывать.

Я и не забывал. И гонял Интая на каждом привале. Ух, как же я его гонял! У бедняжки едва хватало сил пробормотать “спокойной ночи” перед тем, как провалиться в беспробудный сон. Лишь тогда я позволял себе задремать, радуясь собственной предусмотрительности.

Я ведь не знал тогда, что эта предусмотрительность едва не будет стоить мне жизни.

И радовался – вот ведь оно как хорошо получается. Окреп мальчишка, поздоровел – а в то же время на опасные выходки лишних сил не остается. А покуда он сопит во все носовые завертки и улыбается своим мальчишеским снам, я могу посидеть спокойно, поразмышлять. Очень уж много такого понабежало, над чем нужно поразмыслить. Неторопливо этак, вдумчиво. Не отвлекаясь на вредные вопросы вредного пацана.

Вот именно, вредного. Интай за время пути не только окреп и плечи расправил. Он и весь как-то расправился. Въедливый сделался, дотошный. На первый взгляд оно вроде и неприметно: слово скажет, ответ не успеет выслушать – и уже о другом. Но теперь сказанное впроброс слово не тонуло в море прочих, не менее интересных. Оно всплывало с самого глубокого дна, волоча за собой целые охапки новых вопросов. Раньше я эти вопросы хоть предугадывать мог, теперь же…

– Послушай, – не вполне внятно произнес Интай, вволю напрыгавшись по лужайке под моим беспощадным присмотром.

Это ничего, что не вполне внятно. Не так он и устал, как ему кажется. На самом деле у него даже дыхание почти не сбилось. Еще один-два вдоха, и он заговорит бойко и ясно.

– Да? – подбодрил я его.

– Я все спросить хотел… почему меч не на меня, а на тебя набросился?

– Все еще себя виноватишь? – вопросом на вопрос ответил я.

Интай немного подумал.

– Наверное, уже нет, – честно ответил он и натянул рубаху. – Просто непонятно.

– А что тут непонятного? – пожал плечами я. – Это ведь не ты, а я меченый. Ты вот давеча опасался, не Оршан ли тебя науськал. А я знал, что не Он. Знал, а объяснить не мог. Теперь вот только понял. Да если бы ты волей Оршана меч из ножен вытащил, от тебя бы волоска неразрубленного не осталось. Этот меч на демонов заговорен был. Чуял он их. И окажись ты перчаткой, в которую демон руку просунул… ясно тебе?

– Ясно, – поежился Интай.

– А я у железяки заговоренной не просто на дороге к демону оказался. Меченый я. На алтаре лежал, еле в пасть не попал. Это неважно, что я жертва недоеденная. Для меча – неважно. Пахнет от меня алтарем этим, и все тут. Другое дело, что на мне бы он не остановился. Раз уж догадало тебя рядышком очутиться, он бы тебя со мной заодно покромсал. Отдохновения ради. Я ведь жилистый, верткий. А ты ему на один замах, да и тот вполсилы.

– Дурак ты, мастер! – брякнул Интай и тут же до того устыдился собственной неожиданной дерзости, что аж краской залился. Даже уши зарделись у бедолаги.

Это хорошо, что он меня дураком честить привыкает. Худо только, что краснеть от своих слов начал. Зря. Тогда, в первый раз меня дураком отлаяв, он в лице не переменился: времени обдумать сказанное у него не было.

А теперь оно и вовсе ни к чему.

– Никогда не красней, если говоришь чистую правду, – безжалостно ухмыльнулся я. – Кто врет, тот пусть и краснеет.

Нет, стыдиться Интаю решительно нечего. Это мне есть чего устыдиться. Ведь и верно – ну почему я сразу все как есть не рассказал? Скромничать вздумал. Конфузиться. Глазки потупливать смиренно. Я, мол, не воин, не боец никакой, что вы, я просто мимо гуляю… дурак и есть. Точь-в-точь красотка из пущего кокетства пожимается, плечиком поводит – я, дескать, и никакая не красавица… а сама в рожу вцепится, стоит кому согласно кивнуть. Эх, Дайр Кинтар – и перед кем в игры играть вздумал? Перед мальчишкой, который и без того определил тебя в герои? Или перед собой? Так ведь ты про себя сам все знаешь. Ну что, докривлялся? Доскромничался? Остался без оружия – скажи еще спасибо, что живой покуда. Что оба вы живые. Нет, прав Интай, определенно прав: дурак ты, мастер!

Покуда я этак умничал над собственной дуростью, руки мои отламывали от лепешки кусок за куском. Интай, тот и вовсе как-то очень быстро отужинал и устроился на ночлег. Я еще последнего куска дожевать не успел, а Интай уже спал, приладив крепко сжатый кулак себе под щеку. Он спал так спокойно, так глубоко, что у меня от одного его вида внезапно начали слипаться глаза. Я зевнул, растянулся на спине, взглянул в тихое ночное небо и немедленно заснул. Не знаю, долго ли я спал, но вот проснулся…

Ох, не приведи меня Боги еще хоть разок так проснуться!

Больно же…

Вы когда-нибудь увесистый пендель под зад получали? Правда? А если то же самое горящим поленом со всего размаху?

Еще не вовсе проснувшись, я шлепнулся наземь. Прохладная земля и ночная роса как-уж-нибудь с горящими штанами управятся. К тому времени, когда штаны погасли, я проснулся, понял, откуда пахло паленым и почему мне так больно, и решил, что действовал правильно. Вот только кто и зачем меня подпалил?

Интай, конечно. Он так и стоял с занесенным поленом. Полено пылало, с треском разбрызгивая искры, и в отсветах пламени на лице Интая читалась решительная готовность отхолить меня треклятым поленом поперек хребта еще раз – еще даже и не раз, а сколько понадобится – а потом, конечно же, проститься со своей молодой жизнью, потому что после подобных поступков, как правило, долго не живут.

Та-а-ак…

– Не надо, – осторожно попросил я. – Если можно, пожалуйста, больше не надо.

Интай отшвырнул полено обратно в костер, подскочил ко мне и начал немилосердно драть меня за уши.

– Проснись, – бормотал он, всхлипывая, – ну пожалуйста, ну проснись же…

– Уже, – кротко сообщил я.

Руки Интая судорожно замерли, но ушей моих он так и не отпустил. Да и вглядывался он в меня очень недоверчиво. С подозрением вглядывался.

– Тебе что, своих ушей недостаточно? – с возмущением поинтересовался я. – Отпусти немедленно.

Вот теперь он поверил!

Интай обмяк и не столько сел, сколько как бы сполз по невидимой стенке наземь. Потом он посмотрел на меня в упор и заплакал, уже не таясь, в голос, совершенно по детски. Он даже слегка икал от горя и непомерного облегчения и размазывал слезы по щекам.

– Погоди, – взмолился я. – Успеешь поплакать. Ты мне сперва расскажи что случилось.

Интай опустил глаза, вновь поднял и устремил на меня туманный от слез взгляд.

– Ну, я ведь заснул лежа, – терпеливо объяснил я, – а проснулся стоя с горящей задницей… как-то ведь я стоймя очутился, верно?

Интай всхлипнул чуть потише и кивнул.

– Что стряслось? – продолжал допытываться я. – Я что, вскочил и попытался во сне тебя убить?

Эта мысль меня не на шутку тревожила. До сих пор я за собой склонности ходить во сне, а тем более драться, не замечал. Но… кто его знает? Иные бойцы, не просыпаясь, вполне способны убить ни в чем не повинного человека – а проснувшись, руки на себя наложить с горя. Так ведь убитого бедолагу тем не воскресишь.

– Нет, – помотал головой Интай. – На меня ты просто наступил.

– Как? – опешил я.

И тут Интая прорвало новыми рыданиями.

– Страшно так… ты совсем как не ты, а глаза открытые совсем… – Обрывки фраз налезали друг на друга, торопясь успеть, пока их не вытолкнут изо рта новые, такие же бессвязные. – И ты идешь, а я тебя спросил, а ты не ответил… и наступил мне на руку, спокойно так наступил, совсем спокойно. – Интая передернуло.

Я его понимал. Не то было страшно, что мастер невесть зачем вскочил, да еще наступил на ученика. Нет, страшным было именно спокойствие, именно спокойствие, с которым я это проделал. Вот так вот взял и наступил. Как на опавший лист или прошлогоднюю траву. И даже не оглянулся. Наверняка ведь не оглянулся.

– Я тебя зову, кричу, а ты не слышишь. Идешь и не слышишь. Я тебя удержать пробовал, и тряс тоже, а ты идешь. Молчишь и идешь. А что мне было делать? А я тогда полено из костра схватил и тебя… того… поленом…

– Ты молодец, – серьезно сказал я.

– Почему? – совсем уже сиплым от слез голосом спросил Интай и шмыгнул носом.

Вот ведь балбес! Он что же – полагал, что в ответ на его признания я озверею и переломаю ему хребет все тем же поленом? И это в благодарность за спасение жизни?

– Потому что худо мое дело, – признался я. – Знаешь, ты меня теперь будешь перед сном связывать. Я тебе покажу, как. Уж лучше засыпать связанным, чем просыпаться с палеными штанами.

– Зачем? – Я уж и забыл, как здорово Интай умеет таращить глаза. Он даже всхлипывать перестал.

– Затем, чтоб меня сонного не съели. Это ведь Оршан. Алтарь уже близко… вот Он и сумел меня позвать. Очень даже просто. Я же меченый. А во сне человек собой не владеет. Вот Он и позвал. – Я вздрогнул. – И ведь я почти ушел… почти. Если бы не твое полено…

Интай призадумался.

– Близко? – переспросил он. – А где?

– А тебе зачем? – поразился я.

– Если точно знать, можно попробовать что-нибудь придумать хитрое, – деловито предолжил он. Слезы высохли в его глазах почти мгновенно, как иногда бывает у детей. Вот только что плакал, а сейчас посмотришь – залюбуешься. Морда еще мокрая, но уже сияет воинственным задором, в голосе металл звенит… нет, честное слово, молодец!

– Понятия не имею, – признался я. – Карты у меня больше нет. Но, насколько я помню, алтарей тут поблизости два. Один в овраге, другой в пещере. И топать до обоих примерно одинаково.

– А если Он тебя через оба алтаря тащит? – высказал догадку Интай.

– Тогда я разорвусь напополам, – заявил я. – Правая нога потопает в овраг, а левая в пещеру. Интересно, которая раньше прискачет?

Ох, что-то развеселился я. Вот даже и Интай изумленно косится. Да я и сам себя не пойму. То все о грустном размышлял, себе душу бередил – а теперь сижу в мокрой траве паленой задницей, и весело мне, хоть убей! Ни малейшего привкуса грусти, ни единого щемящего призвука. Чистое незамутненное веселье. Смерть уже подступила. Миновала меня только чудом. А мне и в самом деле весело.

Потому, наверное, что умирать не хочется. Я вот сейчас только понял, до чего же не хочется.

– А зачем умирать? – чуточку удивленно спросил Интай.

Надо же. Совсем я от рук отбился. То во сне хожу, то мысли свои ни с того ни с сего вслух излагаю…

– Ни зачем, – ответил я. – Тут ты прав. Ты даже сам не представляешь, как ты прав. Мне ведь умирать нельзя.

– Совсем? – обрадовался Интай.

– Сейчас, – уточнил я. – Ведь если я сейчас умру, Оршан меня заполучит. Даже если я его убью, но сам умру… может, моей смерти Ему, убитому, как раз и хватит, чтобы воскреснуть.

– Значит, надо так ухитриться, чтобы Оршана убить, а самому остаться живым, – сделал вывод Интай.

– Вроде того, – ухмыльнулся я.

Интересно, а как я собираюсь это сделать? У меня ведь даже оружия больше нет. Чем я, спрашивается, собираюсь Его убить… это не говоря уже о том, чтобы самому уцелеть?

Но мне было все равно. Потому что я не хотел умирать, и мне было весело. Еще никогда в жизни мне не было так весело.

* * *

На самом-то дел ничего удивительного в подобном расположении духа не было. Кто не веселился на схожий манер? Только тот, кто не сражался никогда… а таких, по моему разумению, нет и вовсе. Каждый, хоть и по-своему, а сражался когда-нибудь – и поэтому я не вижу надобности подробно объяснять и растолковывать, как щекочет жилы кровь, превратившаяся в хохот. Нечто схожее еще испытывают игроки… хотя нет. В том-то и дело, что веселье азарта совсем другое. Очень похожее, со стороны так и вовсе не отличишь… но другое. Игроцкое везение – совсем не то же самое, что воинская удача, оттого и веселье их такое разное. Веселье азарта хмелит, тяжело хмелит, затуманивает рассудок – а вот боевое веселье проясняет голову.

Когда я скакал с крыши на помойку и с помойки на крышу, кругами удирая от Лиаха, я был пьян азартом погони. А вот сражаться я с Лиахом не собирался – совсем даже напротив! Теперь все было иначе. Происходящее вовсе не было игрой, пускай даже и смертельно опасной. Какие уж игры с Оршаном. А вот битва мне предстояла самая настоящая. В бой я шел – и веселье мое было боевым. И в голове у меня, несмотря на подпущенный Богом-Демоном туман, прояснилось изрядно.

Настолько прояснилось, что впору за нее хвататься и выть в голос от собственной беспросветной дурости.

Ты что делаешь, Шенно Дайр Кинтар? Ты что же это делаешь, а? Ты это куда мальчишку тащишь? Нет, ты не мямли, не мямли, нечего тут… и глаза не отводи! Ты ясно и четко скажи: куда ты тащишь Интая? Оршану на закуску?

Нет, я и вправду последнего ума лишился. Как мне только в голову могло прийти, что так оно будет лучше? И ведь соображал вроде поначалу что-то… с полдороги мальчика отправить собирался… отчего не отправил? Так уж подходящего доверенного человека в сопровождение не нашел? Да? А теперь ты его где искать станешь – под кустиком? К оврагу свернет твоя тропа или к пещере, ясней ясного, что людей ты уже не встретишь… во всяком разе таких, кому можно доверить парнишку… ну и что? Ну и что, Младший Патриарх? Все-то ты медлил отослать Интая от себя. Все плакался, что без тебя он пропадет. И ведь крепко же тебе эта мысль в мозги втемяшилась… вернее, ты ее себе втемяшил. Пропадет, как же. А тебе не подумалось, что до сих пор он ведь как-то не пропал, верно? Не один же он день на улице прожил, покуда ты его из Деналя не утащил. Прожил, и до сих пор живой. Ну да, без твоего вмешательства набили бы ему морду крепко. Ни за что ни про что. А разве битая морда – это смертельно? Живут люди и с битой мордой. А вот Оршан – это вам не отребье уличное, Он битьем морды не ограничится… ты куда парня затащил, спаситель полоумный? Тебе ведь всего и ничего до алтаря осталось – что же, ты и теперь будешь себя слащавыми выдумками обманывать? Кого морочишь, Патриарх – себя?

Гнать надо Интая прочь, гнать в три шеи, да поскорей! Пока хоть малая толика времени осталась. Он не меченый, ноги у него не связаны – так и пусть уходит. Пусть удирает во все лопатки, пока не свершилось непоправимое. Кинт, скотина, да пойми же ты, наконец – сегодня Оршан завладел тобой во сне, и ты наступил на своего ученика. Наступил и даже не заметил. Как наступают на расчавканную башмаками обочину дороги. И счастье твое, что у парнишки ума и решимости хватило… это он спас тебя а не ты – его! Ты на него наступил. Что ты сделаешь с ним в следующий раз?

Ах, следующего раза не будет?

Теперь, когда до проклятого алтаря так близко – да разве можешь ты поручиться за себя? Хорошо, можешь, верю, да ладно, сказал же, что верю… так и что с того? А, проваль – ну, дотащишь ты Интая до алтаря целым и невредимым… что, скажешь, там ему и место?

Нельзя же не заметить, спас мальчика. Да, Кинтар – уж если ты что сделать берешься… так, как ты, этого никто никогда не сделает.

Отослать его надо, пока не поздно. Крайнее время приходит. На потом откладывать нельзя. Потому что никакого “потом” не будет. Да что там – его уже нет.

Полдня я этими мыслями терзался. Все оправдания себе искал… и не находил их. Да, Кеану говорил, что в такой дороге, как моя, случайных спутников не бывает. Говорил. Прежде я мог еще тешить себя этим соображением. Прежде, когда я не понимал еще толком, что делаю. Теперь же слова Кеану рассыпались мертвой пылью. Стоило мне их припомнить в попытке собственной совести зубы заговорить – и от слов этих, и от самой попытки до того тесно делалось на душе, что заплакать, и то невмочь. Нет, хватит. Довольно. Лучше уж взглянуть на вещи, как они есть. Всякому жить хочется – не диво, что и мне захотелось. Вот я и поволок за собой внезапного ученика, смутно надеясь… на что?

А ведь ты и теперь еще надеешься. Да, Кинтар? Что – неужели нет? Тогда отчего же ты не поговоришь с Интаем прямо сейчас? Почему ты взамен того время тратишь на поиски оправданий? Почему разъясняешь сам себе, как постыдно ты ошибся, вместо того, чтобы просто-напросто взять да и исправить ошибку?

Ошибку я решил исправить на первом же привале. Когда вскоре после полудня мы надумали расположиться на отдых – почти бессонная ночь сказывалась-таки усталостью – я даже дожидаться не стал той минуты, когда Интай закончит обычную свою разминку.

– Ты рехнулся? – возмущенно спросил он, когда я вывалил ему все свои сегодняшние соображения. Даже упражнения дыхательные для ответа прервать не соизволил, отчего слова его прозвучали примерно так: “Ты рехх-ххнулсс-сся-ахх?”

И ведь я его спервоначалу не понял.

– Конечно, рехнулся, – подтвердил я. – Ладно еще, вовремя успел мозги себе вправить. Так что как закончишь руками-ногами махать, займись напоследок нашим обедом, а я тебе покуда письма напишу и припасов в дорогу соберу. Теперь-то ты за себя постоять хоть как-нибудь, а сумеешь… на душе у меня надежнее будет…

– Нет, я спрашиваю – ты рехнулся? – взвыл красный от злости Интай. – Ты что это такое затеял, а?

Он лягнул босой пяткой в мою сторону, пригнулся, выпрямился, лягнул снова.

– Отослать меня задумал, да? – пропыхтел он. – Ничего у тебя не выйдет, так и знай!

– Что значит – не выйдет? – не понял я.

– Не уйду я, вот что это значит. Твой маг что говорил, а? Что в такой дороге случайных спутников не бывает, вот!

Кинтар – да неужто некому было язык твой длинный укоротить?!

– Если бы я тебя поленом не приложил, съели бы тебя! И косточки бы обглодали! Оршан бы сейчас из твоих потрошков супчик варил!

– А тебе охота в этот супчик своих потрошков добавить? – озлился я. – Чтобы погуще да понаваристей?

– Дурак! – Интай выдохом оттолкнулся от земли, рухнул, снова отжался, вскочил и кувырнулся через спину. В глазах у него дрожали слезы. – Дурак ты, мастер! Без оружия остался, а теперь еще и меня гонишь, да?

– А на кой ты мне сдался? – фыркнул я. – Заместо меча, что ли? За башку тебя пустую схватить и ногами твоими Оршана охаживать, да?

Лукавил я – ох, и лукавил! Вестимо дело, Интай – не меч… но пока он со мной, я все-таки не один… и зыбкое это, хрупкое и неопределенное неодиночество укрепляет душу и заставляет страх отступить. Я лукавил… да нет, я заведомо лгал. И оскорблял к тому же. Намеренно. Обидится парень? Ну и на здоровье! Лишь бы ушел. Лишь бы живой остался.

– А ты не вредничай. – Слезы Интая отчего-то мгновенно исчезли. – Без толку. Сказал – не уйду, и все.

– Уйдешь!

– Это еще почему? – Интай вышел из очередного кувырка в низкую стойку и воззрился на меня снизу вверх.

– Потому что я – твой учитель, и я тебе велю! – отрезал я.

Впервые в жизни я произносил эту фразу. Пожалуй, ничего противнее мне говорить не доводилось, да и глупее тоже.

– Да? – глядя исподлобья, ухмыльнулся Интай. – Ну и что?

У меня сердце упало. Все мыслимые доводы испробовал, обидеть попытался, гадость сказал, да вдобавок еще и глупую… безрезультатно.

– Я… я очень тебя прошу, – выдавил я.

– И не проси, – отрезал Интай. – Просит он, велит… да ты хоть до завтра приказывай – а что ты сделать сможешь? Запретить? Так я не послушаюсь. Удрать? Бегом за тобой побегу, а угонюсь. Тайком удрать? По следу найду… сам же ты меня и научил, так что найду, не сомневайся. Разве что связать и под кустом бросить. А вдруг меня связанного волки съедят? Очень даже запросто. Придут и съедят. Или сам я их дожидаючись с голоду помру. Нет, нельзя меня связанного бросать.

Что, Младший Патриарх – дождался? Ведь и правда, сам же и научил. Быстро бегать научил. По следу искать научил. Думать, и то научил. Думать, и не соглашаться, и спорить, и убеждать – научил. Хорошо научил. Так хорошо, что хоть ложись и помирай.

Не этого ли ты хотел? Чтобы не покорную куклу, не бездумный воск пальцами мять… чтобы ни один приказ, даже и твой, ученикам глаза не застил. Чтобы своя у них воля была, своя, а не твоя… не того ли ты и добивался, Патриарх?

И ведь нельзя же не сказать, добился.

Если только это твоя заслуга.

Нелегко учить не только послушанию, но и ослушанию… не легче с ним и столкнуться. Вот она, воля, непокорная твоей – и непреклонная! Словно стиснул ком глины – а он внезапно обернулся острым лезвием и врезался в твою руку до самых костей… но уж коли тебе посчастливилось невесть каким чудом вылепить из глины стальной кинжал, так и радуйся. А за неосторожность свою себе, а не кинжалу пеняй. Нечего за лезвие было хвататься.

Кабы не горе, я бы и радовался. Чистой проковки клинок получился – ни пятнышка, ни огреха. Интай ведь мне возражал не наобум, не из пустого упрямства. Все до последнего слова продумано, да не наспех, не кое-как. Ни возразить, ни отмолвить. Я и впрямь ничем не могу ему помешать. Я ничего не могу с ним поделать. Ни прогнать, ни удрать, ни связать… ничего.

Одно мне только и осталось: провести вторую половинку тренировки, как обычно, будто ничего я такого и не говорил.

– Не понимаю, – продолжал кипятиться Интай. – Как ты можешь всерьез нести такую ахинею!

– А ты уверен, что я это всерьез? – Я подошел к нему и принял положение “песочные часы”. – Ты действительно уверен? Тогда расслабься и смени стойку. Прежняя тебе больше не понадобится.

Интай недоверчиво ухмыльнулся, и на душе у меня малость полегчало… или наоборот? Сам не разберу.

* * *

Последнюю свою ночь перед битвой я проспал, как убитый. Вероятно, оттого, что Интай, следуя моим указаниям, связал меня так основательно, что утром едва распутать сумел. Связанным я никуда не уйду, как бы Оршан ни старался, а значит, можно спать спокойно. Выспался я просто отменно. Интай зато поутру щеголял роскошными темными кругами вокруг глаз. Не иначе, караулил всю ночь… ох, малыш, зачем же это?

– Ты что, всю ночь не спал? – спросил я, хотя ответ знал заранее: ответ был написан у Интая на физиономии.

Интай продолжил сматывать веревку, ни слова не говоря, только скорчил противную рожу. Он еще явно не простил меня за вчерашнее – и настаивать на ненужном ответа я не решился.

Потом мы перекусили на скорую руку. Нелепый какой-то завтрак выдался. Я зачем-то беспрерывно шутил, а Интай на каждую мою шутку зевал, не в силах удержаться. Я хотел было предложить ему вздремнуть на дорожку, но с удивлением понял, что не могу. Изведусь, пока он спит, до визга. А оставить его спящим и все-таки удрать не получится: отчего-то я не сомневался, что он мгновенно проснется.

– Пойдем, что ли, – предложил Интай, старательно кривя рот в мужественной пренебрежительной ухмылке.

Ему было страшно. Он почуял мое настроение, и ему было страшно, а выказывать свой страх, и уж тем более тяготить им меня он не собирался. Эх, парень – вовсе незачем тебе отвагу изображать: она у тебя и так есть. Настоящая, неподдельная. И почему так неудачно сложилось, что я только-только начал тебя узнавать? Будь у нас хоть малость побольше времени, я успел бы понять, что делает тебя, слабого и беззащитного, таким отважным. Может, и научиться бы успел.

– Пойдем, – согласился я, вскидывая на плечо свой изрядно похудевший за время пути дорожный мешок.

Теперь у меня не оставалось ни малейших сомнений, куда мне следует направиться: к пещере, куда же еще! Минуя натоптанную тропинку, ведущую к оврагу, я даже не остановился на перекрестке, а решительно свернул по еле приметной стежке налево, обогнув сильно разросшийся куст шиповника. Интай едва поспевал за мной – но мне отнюдь не казалось, что я иду слишком быстро. О нет! Ведь если поверить не бешено мелькающим вдоль лица ветвям, не хлещущей колени высокой траве, не солнцу над головой, а телу моему, так я и вовсе едва плетусь. Ползу, можно сказать. Еле ноги переставляю.

– Уймись, – выдохнул сквозь зубы Интай, на бегу перемахивая через разлапистую корягу. – Тебя опять ведет.

– Попробую, – пообещал я.

Конечно, меня ведет – не сам же я несусь опрометью, да еще себя подгоняю. Вот только как укротить взбесившиеся ноги, подгоняемые явно не моей волей? Мне ведь спешить и вправду некуда. Помереть, знаете ли, никогда не поздно, так что я могу и обождать.

– Садись мне на загривок, – окликнул я Интая.

– Не-а, – мотнул головой Интай, двигаясь прежней упругой рысцой. – тебя это не замедлит. Надорвешься только, силы зря потратишь, а тебе силы надо сейчас беречь.

Пожалуй, что и надо… только зачем? Не врукопашную же мне с Оршаном сходиться… а, проваль – вот если бы и правда мне довелось ухватить Его за загривок или брыкнуть в челюсть, я бы точно знал, который из нас лежать на песке останется! А так… совершенно не представляю, что мне делать. Ни тебе морды вражеской, по которой засветить можно, ни оружия в руке… голенький я. Вот как есть голенький. Разве что связка талисманов на шее болтается, да прицепленный к ней на счастье осколок погибшего меча кожу чуть царапает… вот и вся мне помощь в грядущем бою.

Одно я знаю твердо. Погибать мне нельзя. Как бы туго мне ни пришлось, но Оршан должен быть мертв, а я жив. Я обязан пережить Его хоть на долю мгновения, хоть на один вдох… как?

Я ничего не мог придумать. С каждым шагом я все быстрей приближался к ожидающей меня потусторонней пасти – а придумать ничего не сумел… а может, и не надо? Пустое дело – продумывать план сражения загодя. Все равно все пойдет не так, и дотошно выверенная хитромудрая придумка только свяжет тебя по рукам и по ногам… нет, не буду ничего измышлять и прикидывать. Бой – он как речная стремнина, и лучше не пытаться попусту выгрести против течения, а отдаться ему без изъятия и только помогать своенравной волне вынести тебя на берег.

– Пещера! – рявкнул Интай сорванным голосом.

Можно подумать, что я и сам на вижу. Что я могу не увидеть.

Гора была неожиданно невысокой и длинной. Она нависала над равниной, словно надбровная дуга над лицом, чуть изогнутая, вся мохнатая от низенькой цепкой травы. Трава скрывала камень почти сплошь, и единственная в нем проточина зияла явственно, как рана. Но даже будь она тоже нагусто затянута травой, я просто не смог бы ее не увидеть.

– И камень вон, – добавил Интай.

Большой камень, прежде закрывавший вход в пещеру, был отвален в сторону. Нижние камни, подпирающие, громоздились рядом неуклюжей россыпью. Вот как… вот оно, значит, как… алтарь был закрыт по всем правилам, проход к нему был завален… и кто-то отвалил камень.

– Давай посидим немного, передохнем, – тревожно засматривая мне в глаза, попросил Интай.

Я бы и рад был ответить ему согласием – только ноги у меня отчего-то совсем не гнулись, и присесть на теплый, нагретый солнцем камень я не мог.

– Ты посиди, – выдавил я, – мне что-то не хочется. Я пока лучше схожу поосмотрюсь…

– И не вздумай! – взвыл Интай, ухватя меня за шиворот. – И… и вообще там наверняка темнотища… нечего тебе там смотреть.

Я припомнил скудные свои познания об алтарях Оршана.

– Не сожрут меня впотьмах, не бойся, – возразил я. – Там не темно. Там наверняка дырка проделана где-нибудь в стене, чтобы полуденное солнце видать было.

– А если заросла твоя дырка? – уперся Интай. – Одного не пущу.

– А вдвоем что, светлее будет? – вздохнул я. – Оставайся здесь, добром тебя прошу.

– А если не останусь? – вызверился Интай.

– По-настоящему, тебе за ослушание шею свернуть полагалось бы, – отрезал я. – Скажи спасибо, что мы сейчас вблизи от алтаря, и нам Оршана кормить нельзя, так что походишь покуда с несвернутой шеей.

– Спасибо, – огрызнулся Интай.

Нет, я все понимал. Я понимал, зачем он тянет разговор. Задержать меня, замедлить, не пускать… но меня бы сейчас и стальные цепи не удержали. Я не только ощущал Зов, но и почти слышал, и тело мое жаждало лишь одного: томно покориться его повелительной ярости. Из последних сил я заставлял себя стоять на месте и болтать с Интаем… пока еще заставлял.

А вот Интай, всячески пытаясь оттеснить меня от входа в пещеру, сам туда заглянул. Заглянул – и тотчас отпрянул.

– Ой! – невольно вырвалось у него, и он тут же совсем по-детски зажал рот ладошкой, но было уже поздно. Я еще мог с грехом пополам через силу противостоять Зову… но этому мальчишескому “ой” я воспротивиться не сумел.

Медленно – или это мне только казалось, что медленно – я подошел, плечом оттер Интая и тоже глянул.

Действительно, ой.

– Боги, – в ужасе выдохнул я, – кто этот несчастный… нет – не несчастный… счастливый ?

Алтарь обретался не посреди пещеры, а чуть поодаль. Магическая печать на его каменном боку висела криво, наполовину оборванная. А у самого подножия алтаря, почти касаясь полупрозрачными пальцами свисающей печати, лежала оболочка. Навроде тех, что оставляют насекомые после линьки – легкие, почти невесомые, с выцветшими надкрыльями, еще хранящие очертания тела, навсегда покинувшего былую форму. Именно такая. Только эта оболочка была человеческой.