Глава 2

САД МОСТОВ

Кенет довольно долго шел предместьями. Сначала он с любопытством оглядывал поселения под названием Кротовые норы, где приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не провалиться в одну из бесчисленных землянок. Кенет даже и представить себе раньше не мог, что человеческое жилище может выглядеть подобным образом. Затем настал черед Ласточкиных гнезд, где крохотные мазанки лепились к городской стене и друг к другу. И только потом ошеломленный увиденным Кенет отыскал наконец ворота в опоясывающей город стене.

Он едва ли заметил, что его кафтан и почти все деньги перекочевали в руки стражников: въездная пошлина была по городским меркам не особо высока, но и денег у Кенета было по тем же меркам очень и очень немного. Он уплатил без единого слова возражения, жадно вглядываясь в невероятное зрелище, видное в проеме ворот. Конечно, городской шум и толчея способны сильно подействовать на воображение вчерашнего сельского жителя, но все же не настолько. Нет, картина, открывшаяся взору Кенета, могла заворожить любого. Сад Мостов был городом единственным в своем роде.

Дорога, по которой Кенет пришел в Сад Мостов, в свое время была руслом одного из бесчисленных небольших рукавов протекавшей здесь могучей реки. Город подымался из воды, как камыш. Его улицами были мосты, мостики, мосточки. Иногда их наводили не прямо над водой, а между краями крыш. Потом, после Великого Землетрясения, оставившего в руинах полстраны и чудом не затронувшего Сад Мостов, путь реке преградили обломки гор. Не в силах ни обойти, ни перепрыгнуть гигантский каменный порог, река размыла мягкий лесс и покатила свои помутневшие воды совсем в другую сторону. Тут бы и научиться жителям города ходить по суше. Однако из переплетения каменных радуг соткался столь неповторимый облик города, что его жители не захотели от него отказаться. Да и кто поручится, что когда-нибудь река не вернется столь же внезапно, как и ушла? Мосты переплетались все теснее, под ними царила приятная прохлада в самую удушливую летнюю жару. Конечно, зимой обитателям Сада Мостов явно недоставало и без того скудного солнечного света, зато холодные сумерки не сопровождались обычной для большинства городов духотой. Даже в столице на большинстве улиц два экипажа могли разъехаться с трудом, а здесь вода раздвинула ряды домов далеко друг от друга, и когда она ушла, на просторных улицах дышалось легко и свободно.

Кенет никогда не видел ничего подобного. Каменные радуги, вознесенные в небеса, отбрасывали на землю синие радуги теней. Мостики врастали один в другой, переплетались, сцеплялись, словно пальцы рук в нежном пожатии. Кое-где между окнами верхних этажей были перекинуты не мостики даже, а временные дощатые переходы, и, забегая за парой луковиц к соседу, люди втаскивали эти импровизированные мостики за собой в гостеприимно распахнутое окно.

На улицах дети играли в “чертиков”. Впрочем, знакомая Кенету с детства игра приобрела в этом городе несколько иной вид. Солнечный свет золотил небольшие островки среди густой синевы теней. Следовало перепрыгнуть с одного островка на другой. Тот, кому это не удавалось, становился “чертиком” и начинал гоняться за остальными, мешая им прыгать. Если он успевал помешать кому-нибудь допрыгнуть до волшебного островка, он переставал быть “чертиком”, и уже новый “чертик” начинал бегать, вопить, размахивать руками и толкать играющих. Кенет попытался было спросить у детей, как ему найти постоялый двор или трактир: он ничего не ел со вчерашнего вечера и был бы не прочь перекусить. Запыхавшийся “чертик” остановился и охотно объяснил незнакомцу: “Выйдете на улицу Плотников, потом подыметесь по Гончарному мосту, перейдете на мост Полнолуния…”

Дальше Кенет уже не слушал. Бесполезно. Он вежливо поблагодарил “чертика” и пошел куда глаза глядят, положась на удачу. Удача дремала час-другой, потом внезапно пробудилась, и Кенет наткнулся наконец после долгих блужданий на вполне подходящий трактир под названием “Перевернутый мост”. Кормили там сытно, и посетитель мог не опасаться окончить жизнь, держась за живот над миской какой-нибудь тухлятины. Да и запрашивали там недорого – то есть по городским понятиям недорого. Кенет вышел из “Перевернутого моста” сытый, но без единого гроша.

Относительная дороговизна объяснялась очень просто. Когда-то Сад Мостов был столицей. Когда из города ушла река, покинул его и императорский двор. Однако столичные замашки у жителей Сада Мостов сохранились. Новую столицу они и в грош не ставили: ее казенное великолепие меркло перед неповторимым своеобразием столицы прежней. Княжеский род, с незапамятных времен властвовавший над Садом Мостов, был неколебимо уверен, что город возвратит себе былую славу; простые обыватели веровали в это с не меньшей истовостью, а пока в ожидании сладостного часа возрождения жили по-столичному широко. Однако столичный размах и в столице обходится недешево, а вне ее – и подавно. К тому же пресловутое своеобразие обходилось городу в изрядную сумму: если оставленная заботой улица всего лишь неприглядна, то полуразрушенный мост опасен для жизни. Город не мог позволить себе прийти в упадок – ни в переносном смысле, ни в прямом. Не одно поколение императоров изнывало от бессильной ненависти к Саду Мостов, ибо львиная доля собранных налогов уходила на внутригородское благоустройство (благодаря чему обитатели города платили налог с охотой), императору же перепадали жалкие крохи. Увеличить налог императорам никак не удавалось: всесокрушающая в столице волна императорского гнева отзывалась в сем отдаленном краю жалким слабеньким плеском, а княжеская власть была сильна и крепка. Преданность князю подогревалась ставшей традиционной за восемь веков ненавистью к новой столице. Императоры присылали одного наместника за другим, но пришельцам быстро указывали, где их место на самом деле. Не желавшие знать свое место вскоре находили его в роскошном склепе на городском кладбище, и император присылал нового чиновника. Судьба строптивого предшественника служила ему хорошим уроком, он смиренно позволял привести себя к покорности, передавал свою номинальную власть в руки властей реальных и мирно доживал свой век под сенью княжеского дома, ни во что не вмешиваясь.

Ничего этого Кенет пока не знал и знать не мог. Он и вообще не был осведомлен о существовании князя или наместника, не знал, каких улиц или мостов в какое время лучше избегать. Поэтому крик стражи: “Дорогу, дорогу!” – застал его прямо посреди моста.

– Дорогу, эй, дорогу! Его светлость наместник Ахейро к его светлости князю Юкайгину! Дорогу носилкам его светлости господина наместника!

“Вот ведь незадача! – сокрушенно подумал Кенет. – И куда мне теперь? С моста вниз головой?”

Носильщики с паланкином уже взбегали на узкий мост. Кенет растерянно озирался, не в силах сообразить, куда бы ему деться.

– Сюда! – крикнули откуда-то снизу.

Кенет перегнулся через перила и посмотрел вниз. Лысый толстяк средних лет махнул ему рукой.

Кенет перешагнул через невысокие перила, ухватился руками за решетку, поболтал ногами в воздухе, отпустил руки и спрыгнул на нижний мост, чудом не промахнувшись. Над его головой дробно простучало “бум… бум…” – и затихло в отдалении. Паланкин его светлости господина наместника миновал мост Весенних Цветов и проследовал на мост Принцев.

– Что, испугался? – сочувственно спросил толстяк. Кенет немного поколебался и кивнул.

– Охотничек! – процедил толстяк, глядя вверх, на пролет моста Весенних Цветов.

– Кто? – не понял Кенет.

– Да наместник же! Как у него минутка свободная, так все охотится и охотится. Зверей на него не напасешься!

Из сказанного Кенет заключил, что если наместник Акейро стреляет, то попадает обычно в зверя, а не в ближайшее дерево или собственный сапог. Ясное дело, охотиться такой человек предпочитает сам, не препоручая этого придворным охотникам. Решительно ничего предосудительного в подобном образе действий Кенет не находил.

Тем временем паланкин наместника Акейро достиг середины Княжеского моста.

– Стойте! – нетерпеливо крикнул Акейро. Носильщики остановились как вкопанные. Акейро выскочил из паланкина, небрежным жестом подозвал пеший эскорт и быстро зашагал по Княжескому мосту, чтобы хоть часть пути проделать пешком, а не в носилках. Он никогда не любил езду в паланкине, предпочитая передвигаться верхом или, на худой конец, пешком. Но ничего не поделаешь: пешее хождение наместнику категорически возбранялось. Да и небезопасно сановной особе шляться пешком среди простых смертных. Вот и приходится трястись в закрытой коробке. В дурном расположении духа Акейро называл паланкин катафалком, и ему действительно начинало казаться, что его несут куда-то на кладбище, чтобы похоронить заживо. В последнее время, когда боли в груди мучили наместника реже, он почти не думал о похоронах. И все же чего бы он ни отдал, чтобы наносить визиты, сидя в седле! Но лошади использовались обитателями Сада Мостов только для загородных прогулок: в черте города попросту невозможно передвигаться верхом. Паланкин был единственным неудобством, с которым Акейро не мог свыкнуться, хотя по необходимости и терпел его.

Князь Юкайгин дожидался Акейро с самого утра. Он уже распорядился подогреть для гостя красное вино, настоянное на травах, и с нетерпением прислушивался, когда же в коридоре зазвучат легкие стремительные шаги.

Наместник Акейро отпустил стражу у дверей в княжеские покои, вошел, поздоровался с князем, взял из рук слуги кубок с вином, поднял в знак почтения к хозяину дома и пригубил.

– Холодненького бы! – вздохнул он.

– Ваша светлость! – укоризненно воскликнул князь Юкайгин.

Акейро посмотрел на него и негромко рассмеялся. Юкайгин тоже усмехнулся: старый розыгрыш, а он все равно на него попадается. Акейро отлично знает, что ему нельзя пить холодного.

Акейро сел, не расправляя своего официального одеяния. Оно как-то само расправилось и легло изящными складками.

Акейро мелкими глотками прихлебывал горячее вино, а князь Юкайгин наблюдал за ним с улыбкой. И подумать только, что всего два года назад он подсылал к этому человеку наемных убийц! Теперь старый князь любит его, как сына.

Князь прекрасно помнил, как два года назад худой слабогрудый юнец явился из столицы в Сад Мостов. “Ну, с этим наместником хлопот не будет. И не таких окорачивали”, – подумал тогда князь Юкайгин. Как же он ошибся! Этот слабый болезненный юноша обладал непреклонной волей. Князь рассчитывал за месяц-другой поставить зарвавшегося сопляка на место. Взамен зарвавшийся сопляк поставил на место самого князя задолго до истечения этих двух месяцев. Князь изнывал от уважительной ненависти к новоявленному сопернику, но поделать не мог ничего. Тихая властность Акейро совершенно заглушала его собственные громогласные требования. Князь уже троих наместников на своем веку скрутил в праздничный крендель, но подступиться к Акейро было невозможно. Мало-помалу жизнью города начал распоряжаться тихий чужак с вежливой улыбкой на юношеских губах. Распоряжения его были всегда разумны, но легче от этого князю не становилось. Его бесило ведь не то, что власть приходится с кем-то разделить. Он любил свой город, он знал каждую трещинку в каждом его камне, этот город стал его собственной плотью. Он не мог позволить распоряжаться этой плотью равнодушному пришельцу из ненавистной новой столицы.

Тогда он впервые подослал убийц к Акейро. Потом еще раз и еще. Однако придворная жизнь хорошо обучает умению беречь свою шкуру. Иногда Акейро избегал убийц, иногда разделывался с ними. Князь только диву давался: наместник худ как щепка, в чем только душа держится, – как ему удалось расправиться со здоровенными мастерами убойного дела?

Узнал об этом князь значительно позже. А тогда доведенный до отчаяния князь Юкайгин решил самолично устранить проклятого наместника. Случай представился ему не скоро, но князь Юкайгин был терпелив и ждать умел. И дождался. На пиру в честь дня рождения императора присутствовать должны были оба – и князь, и наместник. Как обычно и случается, господа почетные гости упились до поросячьего визга. На той стадии, когда те, кто почему-то еще сидит, рассказывают странные истории тем, кто уже удобно расположился под столом, князь Юкайгин с удивлением и радостью заметил, что кресло наместника пустует. Выждав еще немного для верности, князь тихо покинул пиршественную залу. Уж если присутствия наместника никто не заметил, то его ухода не заметят и подавно.

В личных покоях наместника было пусто и тихо: все слуги были заняты гостями. Князь Юкайгин не раз посещал эти покои при прежних наместниках и шел спокойно и уверенно, не опасаясь заблудиться в лабиринте комнат, галерей и переходов. Он тихо толкал двери, и они неслышно распахивались, пропуская его внутрь.

В одной из комнат занавеси были раздернуты, балконная дверь открыта. У князя дух захватило, когда он увидел крыши и мосты родного города, словно парящие в жемчужно-сером предрассветном воздухе, который, казалось, слабо светится сам собой.

На балконе спиной к Юкайгину стоял какой-то юноша, одетый по местному обычаю. Его синее с черным одеяние, широкое в плечах, мягко спускалось до локтей. В талии его крепко стягивал узкий черный пояс. Ниже пояса ткань мягко облегала бедра, спускаясь до середины икр. Ни одной лишней складки, ни одного ненужного украшения, вообще ничего, нарушающего гармонию наряда. Юноша носил свою одежду с привычным небрежным изяществом. Он молча любовался городом, а князь любовался и городом, и незнакомцем. Он хотел было незаметно уйти, но тут незнакомец обернулся, и Юкайгин с несказанным изумлением узнал в нем наместника.

– В жизни не видел ничего прекраснее, – тихо сказал Акейро. – Великий родоначальник нынешней династии попросту идиот. Как можно было от такой красоты перенести столицу в это гиблое место!

Юкайгин молчал, потрясенный. Он чувствовал: Акейро говорит, что и думает. Его лицо сияло самой неподдельной искренностью.

Акейро пристально взглянул в лицо князя Юкайгина и чуть примкнул веки.

– Красивый город, – так же тихо произнес он. – Здесь хорошо будет… – Он замолчал и, помедлив немного, неожиданно добавил: – Умирать.

Князь Юкайгин растерялся окончательно. Он не знал, что сказать. Никакие слова не шли ему на ум. Молчание затягивалось. Акейро стоял прямо и неподвижно.

– Вашей светлости не понравился пир? – неожиданно спросил он.

– Все уже перепились, – с облегчением заметил князь. – Скучно. А вы, ваша светлость, тоже изволили уйти?

– Грудь болит, – с внезапной тоской ответил Акейро. – Устал я.

Да он же болен, вдруг понял Юкайгин. Это бледное лицо с прозрачным румянцем, эта слабая грудь, худые руки. Он болен, и болен давно и тяжело. Вот почему он никого и ничего не боится. Он давно считает себя приговоренным, и год-другой жизни для него разницы не составляет.

– Вы ошибаетесь, ваша светлость, – негромко, но властно произнес Юкайгин. – Может, умереть в этом городе и неплохо. Но смею вас заверить, жить в нем еще лучше.

Акейро недоверчиво приподнял брови.

– Но ведь вы убивать меня пришли? – спросил он без тени сомнения в голосе.

– Уже нет, – усмехнулся Юкайгин.

В ту ночь уста Акейро разомкнула лишь уверенность, что через пять минут он будет убит. Акейро в обращении оставался сух и сдержан, в откровенности не пускался, чувств своих не выдавал, и историю его князь Юкайгин узнал не скоро.

Мать Акейро в юности слыла девушкой не только большого ума, но и сильной воли. Именно за эти качества, а также за несокрушимое здоровье приглянулась она слугам великого черного мага Инсанны, рыскавшим по всей империи в поисках новых жертв. Великий маг постоянно нуждался в притоке новых жизненных сил.

Совсем еще юная девушка умом обижена не была. Она знала, что случается с теми, кого Инсанна кладет в свою постель, а попав в его замок, собственными глазами увидела, как по утрам из опочивальни мага выносят мертвые тела. Она решила, что, когда придет ее черед, она притворится мертвой. Лучше притвориться, чем стать.

Когда ее черед и в самом деле настал, она едва не упустила нужный момент: жизненная сила уже почти покинула ее. Она собрала всю свою волю, сдержала почти неслышное дыхание и откинулась на подушки рядом с Инсанной. Обман ей удался: Инсанна никогда не приглядывался к своим наложницам, тем более – к мертвым наложницам. А жизни он из нее выпил столько, что мысль о притворстве ему и в голову не пришла. До полусмерти обессиленную и перепуганную девушку выбросили за ворота, как и многих других до нее, чтобы родственники жертвы могли забрать тело и похоронить его: великий Инсанна был милостив.

Девушка выжила, но от некогда веселой, пышущей здоровьем красавицы остался бледный изможденный призрак. Впрочем, былой красоты она не утратила, хотя красота эта изменилась, став скорбной и почти отталкивающей. Однако же не оттолкнула ее новая внешность некоего пылкого юношу. Его ничто не испугало: ни ее кровавый кашель по ночам, ни ворчание родни, недовольной тем, что берет он за себя девицу больную – да и не девицу уже, если разобраться. Раньше он о подобном браке не мог и мечтать, будучи гораздо беднее своей невесты, а теперь ее семья была рада-радешенька, что нашелся хоть один дурак, готовый на подобную женитьбу. Казалось, только его любовь и дает силы жить безнадежно больной женщине.

От этого брака родился единственный сын, названный Акейро. Он появился на свет слабеньким, хилым. Довольно скоро стало ясно, что мальчик унаследовал болезнь матери. Черный маг выпил почти всю его жизненную силу задолго до его рождения. Акейро никогда не встречал Инсанну, но ненавидел его с ледяным бешенством, сколько себя помнил.