Тина Рат продала свой первый рассказ в жанре «темной» фантастики в 1974 году в «Catholic Fireside». С тех пор ее рассказы появлялись и в маленьких, и в известных изданиях, в том числе в «Ghost & Scholars», «All Hallows», «Women's Realm», «Bella» и «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».
       Антологии ее рассказов публиковались в «The Fontana book of Great Ghost Stories», «The Fontana Book of Horror Stories», «Midnight Never Comes», «Seriously Comic fantasy», в «The Year's Best Horror Stones: XV» Карла Эдварда Вагнера и в «The Mammoth book of Vampire Stones by Women».
       В соавторстве с мужем она писала рассказы для «Royal Whodonnits» и «Sheakesearean D?tectives» под редакцией Майкла Эшли. Они вместе участвуют в группе живого чтения и инсценировок «Голоса из гостиной».
       Сравнительно недавно Рат получила степень в Лондонском университете за работу «Вампиры в популярной литературе» («The Vampires in Popular Fiction») и издала сборник «Съезд вампиров» («Conventional Vampires») – тринадцатое ежегодное собрание историй о вампирах для «Общества Дракулы».
       «На этот рассказ меня вдохновила обложка бумажного издания „Дракулы" (самый знаменитый роман ужасов в истории), – признается автор. – Иллюстрация, видимо, была навеяна фильмом с Белой Люгоши и изображала графа в вампирском плаще, угрожающе склонившегося над спящей Люси. На ней была кружевная ночная рубашка: на постели кружевное покрывало, у кровати – лампа с цветочным абажуром.
       Контраст между уютом спальни и темной, угрожающей (но эротичной) фигурой вампира очаровал меня, и я попыталась передать его атмосферу в своем рассказе. Надеюсь, это удалось».
       «Игра тьмы» («А Trick of the Dark») публикуется здесь впервые.

      – Кто заканчивает работу на закате? Маргарет чуть вздрогнула. – Что за странный вопрос, милочка. Ну, может, сторожа в парке.
      Что-то заставило ее обернуться к дочери. Та сидела, опершись на подушки, и выглядела, виновато подумала Маргарет, ну никак не старше десяти. Нельзя забывать, одернула она себя, что Мэдди уже девятнадцать. Это «сердечное недомогание», как они всегда говорили, приковало ее к постели на гораздо больший срок, чем они ожидали, но взрослеть она от этого не перестала… Надо слушать ее и говорить с ней как со взрослой.
      Именно с таким намерением Маргарет подошла и присела на краешек кровати. Постель была покрыта блестящим розовым пуховым одеялом, расшитым густо-розовыми и лиловыми пионами. Абажур на лампочке у кровати был розового оттенка. На Мэдди была розовая пижамная кофточка, любовно связанная бабушкой, а волосы перехвачены розовой ленточкой, – но среди всего этого розового сияния лицо самой Мэдди казалось бледным и чахлым. Маргарет вспомнились слова сказочки, которую она когда-то – сколько же лет назад? – читала Мэдди: «Чах да сох, чах да сох». Что-то про ребенка-подменыша, который никак не хотел расти, а все лежал в колыбельке, плакал и кричал, чах да сох… В конце бедняга вернулся к своему народу, и, надо думать, здоровый ребеночек тоже вернулся к матери, только она позабыла. Маргарет содрогнулась. Непонятно, почему такие ужасные истории считаются подходящим чтением для детей?!
      – Почему ты задумалась о том, кто заканчивает работу на закате? – спросила она Мэдди.
      – О… просто так. – Та вдруг застеснялась, будто мать спросила ее, с каким это мальчиком она гуляла или ходила на танцы. Если бы такое бывало. Она играла с розовой ленточкой на шее, и ее щеки капельку – о, совсем капельку – порозовели. – Просто… знаешь, не могу же я весь день читать или…
      Она запнулась, и Маргарет мысленно закончила за нее. Вышивка, вязание, огромные сложнейшие головоломки-пазлы, которые так прилежно находят для нее подружки, блокнотик, куда записываются те странноватые стишки, насчет публикации которых кто-то собирался поговорить с чьим-то дядюшкой… Но всего этого мало, чтобы занять день.
      – Иногда я просто смотрю в окно, – сказала Мэдди.
      – Ох, милая… – Маргарет стало больно от мысли, что ее дочь просто лежит здесь… просто глядя в окно. – Почему ты не позовешь меня, когда заскучаешь? Мы могли бы чудесно поболтать. Или я могла бы позвонить Банти, или Сисси, или…
      Дело к осени, думала она, и подружки Мэдди скоро меньше будут гулять, играть в теннис, плавать… Но нельзя же требовать, чтобы они часами сидели с больной. Они влетают в спальню, загорелые, еще не отдышавшись после игры или катания на велосипеде или раскрасневшиеся от прогулки по морозу, забрасывают новый пазл или свежий роман… и уходят.
      – Это ничего, мамочка, – говорила Мэдди. – Просто поразительно, сколько интересного можно увидеть на тихой улочке вроде нашей. Я ведь потому и люблю эту комнату. Потому, что из нее видна улица.
      Маргарет взглянула в окно. Верно: виден клочок мостовой, кусочек изгороди миссис Кресвелл, фонарный столб и калитка миссис Монктон. Не слишком заманчивый вид – и она снова воскликнула: «Ох, милая!»
      – Ты не поверишь, кто захаживает вечерами к миссис Монктон, – как бы между прочим заметила Мэдди.
      – Господи, кто же… – начала Маргарет, но Мэдди, к ее радости, проказливо хихикнула:
      – Не буду сплетничать! Но ты сама можешь вечерком посидеть у окна и увидишь.
      – Пожалуй, – согласилась Маргарет. Только вот разве у нее есть время? Внизу столько дел: ответы на письма, покупки, и надо следить за прислугой, ведь жизнь продолжается. Она осознала вдруг, что и сама заскакивает к Мэдди на минутку, только чтобы оставить новое занятие или развлечение. И уходит.
      – Может, стоит переселить тебя вниз, милочка, – сказала она.
      Но с этим будут такие сложности! Доктор строго запретил Мэдди подниматься по лестницам, и как же тогда справиться С тем, что Маргарет даже про себя скромно называла «гигиеной». Мэдди будет неловко каждый раз просить кого-то отнести ее наверх, когда ей понадобится… Да и кто будет делать это днем? Мэдди легонькая – весит гораздо меньше, чем следовало бы, – но мать знала, что не сможет сама поднять ее и тем более носить на руках.
      – Но ведь из гостиной ничего не видно, – возразила Мэдди.
      – Ох, милая… – Маргарет сообразила, что ей придется снова оставить Мэдди одну. Скоро должен вернуться муж, а у нее появились серьезные сомнения, стоит ли разогревать вчерашний рыбный пирог… Надо поскорей договориться с кухаркой насчет сырного омлета. Если бы только она не умудрялась портить все блюда из яиц… – Так что там с закатом? – торопливо спросила она.
      – Смеркается каждый день чуточку позже, – отозвалась Мэдди, – но один мужчина каждый раз проходит по улице сразу после заката.
      – Каждый вечер один и тот же? – спросила Маргарет.
      – Тот же мужчина, и всегда после заката, – подтвердила Мэдди.
      – Может быть, почтальон? – предположила Маргарет.
      – Тогда бы он был в форме, – терпеливо возразила дочь. – И сторож из парка – они ведь тоже носят форму, правда? К тому же он не похож на почтальона.
      – Вот как… На кого же он похож?
      – Трудно объяснить… – Мэдди медленно подбирала слова. – Но… можешь себе представить красивый череп.
      – Как? Что за жуткая мысль! – Маргарет вскочила, собрав в кулак серый фуляр у себя на груди. – Мэдди, если ты будешь такое болтать, я вызову доктора Вистона. Пусть даже он не любит приходить после обеда. Мужчина с черепом вместо головы каждый вечер гуляет по улице – это надо же!
      Мэдди надулась:
      – Я этого не говорила. Просто у него такое лицо… скульптурное. Как будто видишь все кости под кожей, особенно скулы. Потому-то я и подумала: должно быть, у него красивый череп.
      – И как он одет? – спросила Маргарет безнадежно.
      – Белая рубашка и что-то вроде широкого черного плаща, – поведала Мэдди. – И у него довольно длинные черные кудри. Наверно, он студент.
      – Без шляпы? – Мать была неприятно поражена. – По описанию больше похож на анархиста! Право, Мэдди, я думаю, следует поговорить с полисменом на углу и рассказать ему, что у нашего дома болтается какая-то подозрительная личность.
      – Не надо, мама! – вскрикнула Мэдди с такой мукой, что мать торопливо опустила прохладную руку ей на лоб.
      – Ну-ну, милая, не волнуйся. Помни, что говорит доктор. Конечно, я не стану его вызывать, если ты не хочешь, и не буду говорить с полисменом. Я просто пошутила. Но ты не должна так возбуждаться… Ох господи, даже лоб влажный. Вот, прими-ка свою таблеточку. Я принесу воды.
      И в неподдельном беспокойстве за дочь, раздумывая о рыбном пироге и воистину сомнительной замене его омлетом, Маргарет почти забыла о незнакомце. Почти, но не совсем. Столкнувшись однажды вечером с миссис Монктон – обе спешили перехватить вечернюю почту и встретились у почтового ящика, – она вспомнила и спросила, не заметила ли миссис Монктон, что в округе «кто-то болтается».
      – Молодой человек? – воскликнула миссис Монктон, заинтересовавшись, по мнению Маргарет, почти до неприличия. – Но, милочка, здесь вовсе не осталось молодых людей. – Маргарет не успела возразить – миссис Монктон отмахнулась от ее немого протеста. – Во всяком случае, бродить тут некому. Этот, я полагаю, ухаживает за Элси.
      Элси работала и на миссис Монктон, и на Маргарет – заходила несколько раз в неделю, чтобы сделать «грязную» работу, до которой не опускалась ни кухарка Маргарет, ни надменная горничная миссис Монктон. Девица была красивая и, по слухам, не слишком строгих нравов – из тех, кого и на порог приличного дома не пускали, когда Маргарет была моложе. Но нынче… Догадка миссис Монктон успокоила Маргарет. Молодой человек без шляпы… Ну конечно, он ухаживает за Элси. Надо бы сказать девушке словечко насчет того, как недопустимо позволять молодым людям ждать ее на улице; а с другой стороны, пожалуй, не стоит… Маргарет поспешила домой.
      Мать Банти заглянула на чай, – ее переполняли новости. Старшая сестра Банти обручилась с кем-то, кого ее мать описала как «немножко ККК» – прозрачная аббревиатура, скрывавшая выражение «не нашего круга». Отец молодого человека, кажется, очень, очень богат, хотя никто точно не знает, на чем он составил состояние. Он собирается подарить, вот именно, подарить! – молодой чете большой дом в Сурре. И заранее обставил его – к сожалению, в своем, несколько… оригинальном… вкусе.
      – Хром, дорогая, сплошной хром. Столовая – прямо как молочный бар. А уж спальня – это Джек говорит! – по его словам, точь-в-точь авангардистский бордель в Берлине. Я, разумеется, не стала спрашивать, когда он познакомился с берлинскими борделями. Но все это не относится к помолвке, – добавила она, пригубив чай, как чашу с цикутой. – Я хотела спросить, дорогая: милая малютка Мэдди сможет быть подружкой невесты? Если она достаточно окрепнет к концу июня. Не раньше – я уж постараюсь подольше не отпускать от себя Пэмми… – Она промокнула глаза платочком.
      – Да, конечно, – пробормотала Маргарет с сомнением и продолжила с большей решимостью: – Я спрошу доктора.
      И, удивив самое себя, спросила. После его очередного посещения Мэдди она заманила доктора в гостиную стаканчиком шерри и позволила ему порокотать немного о том, как хорошо сказывается на Мэдди его лечение. Потом она задала вопрос, которого до сего времени задать не осмеливалась.
      – Но когда же Мэдди… совсем поправится? Сможет она – скажем, следующим летом – быть подружкой невесты?
      Доктор остолбенел, не донеся стакан шерри до рта. Он не привык к расспросам. Маргарет осознала, что, как видно, допустила ужасающую бестактность.
      – Подружкой? – прогудел доктор. И вдруг на глазах оттаял. Он знал, что для женщин такие вещи бывают важны. – Подружкой! Что ж, почему бы и нет? Если она будет поправляться, как сейчас… Главное, не позволяйте ей перевозбуждаться. Не слишком много примерок, знаете ли, и после венчания пораньше заберите ее домой. Никаких танцев, и разве что глоточек шампанского.
      – А сможет она когда-нибудь поправиться настолько… чтобы… чтобы самой выйти замуж и… – Но этого Маргарет не могла выговорить перед мужчиной, даже перед доктором.
      – Замуж… Ну, я бы не советовал. А детишки? Нет, нет и нет! Но она ведь у вас современная девушка. Кому в наше время нужны мужья и дети… – И, продолжая гудеть и рокотать, он покинул дом.
      Маргарет вспомнила, что доктор взял в жены женщину много моложе себя и, по-видимому, не был слишком счастлив в браке… Она позволила себе задуматься о Мэдди. Хотелось бы знать: поменялась бы с ней местами мать Банти? Маргарет ни за что не отдала бы дочь сынку какого-то нувориша, нажившегося на войне. Ни за что… И она присела в свое изящное, обитое ситцем кресло и немножко поплакала – как можно тише, чтобы Мэдди не услышала. Чуть позже она вошла к дочери, храбро улыбаясь.
      – Доктор тобой доволен, Мэдди, – начала она. – По его мнению, ты достаточно окрепла, чтобы быть подружкой на свадьбе Пэмми! Тебе придется поспешить, чтобы вовремя закончить подарок.
      Маргарет купила шесть полотняных салфеток и шесть квадратиков канвы с отпечатанным на них рисунком: женская фигура в остроконечной шляпке и в пышном кринолине, в окружении цветов. Мэдди должна была к свадьбе вышить их тонкими цветами розовых, нежно-лиловых и зеленых оттенков, но она не проявляла рвения к работе. Маргарет взглянула на дочь, утонувшую в гнездышке из подушек. «Чах да сох! Чах да сох!» – твердил кто-то у нее в голове.
      – Видела ты еще этого молодого человека? – спросила она, чтобы отвлечься от преследовавших ее мыслей.
      – Ах нет, – ответила Мэдди, поднимая к ней взгляд обведенных тенями глаз. – Да его, пожалуй, вовсе и не было. Это была просто игра тьмы.
      – Игра света, ты хочешь сказать, – поправила Маргарет и добавила, едва ли не против воли: – Помнишь сказку, которую я тебе когда-то читала? О маленьком подменыше?
      – О том, который лежал в колыбельке и кряхтел: «Я очень стар, ах, как я стар»? – отозвалась Мэдди. – Почему ты его вспомнила?
      – Сама не знаю, – пролепетала Маргарет. – Но знаешь, как иногда слова застревают и крутятся в голове, – вот и я не могу избавиться от слов из той сказочки: «Чах да сох» – повторяю все снова и снова. Ну вот, – она сказала это вслух. Теперь, конечно, она от них избавится.
      – Да это вовсе не из сказки о подменыше, – сказала Мэдди. – Это из «Кристабель» – знаешь, стихотворение Колриджа об ужасной леди Жеральдине. Это она сказала духу своей матери: «Прочь, бесприютная мать! Чахни и сохни!» Мы его читали в школе, только мисс Браунридж велела нам пропустить тот отрывок про грудь Жеральдины.
      – Правильно сделала, – устало кивнула Маргарет.
      Осень перешла в зиму, хотя мало кто замечал, как мало-помалу дни становились все короче и короче и закат теперь наступал около четырех дня. Кроме, может быть, Мэдди, сидевшей опершись на свои подушки и ждавшей молодого человека, по-прежнему каждый день проходившего по улице, что бы она ни говорила матери. И даже она не взялась бы сказать, когда он впервые, вместо того чтобы пройти мимо, остановился в глубокой тени между фонарным столбом и почтовым ящиком и взглянул прямо на нее…
      – Где твой серебряный крестик, милочка? – спросила вдруг Маргарет, вспоминая, когда она в последний раз видела его на дочери.
      – Ох, не помню, – слишком рассеянно отозвалась Мэдди. – Должно быть, застежка сломалась и он упал.
      – О, но ведь… – Маргарет беспомощно смотрела на дочь. – Надеюсь, его не подобрала Элси. Я иногда думаю…
      – Найдется, – равнодушно бросила Мэдди. Ее взгляд скользнул мимо лица матери и вернулся к окну.
      – Как дела с подарком для Пэмми? – полюбопытствовала Маргарет, обращаясь к бледному отражению в темном стекле, в надежде, что дочь обернется к ней.
      Она подняла мешочек с рукоделием. И опешила. Одна вышивка оказалась совсем готовой. Но фигура дамы была вышита разными оттенками черного, и стояла она среди алых роз и высоких пурпурных лилий. Прекрасная работа: видны были все тени и блики… но Маргарет почему-то стало не по себе. Она порадовалась, что остроконечная шляпка скрывает лицо дамы. Оторвав от вышивки взгляд, она увидела, что Мэдди смотрит на нее и, похоже, с лукавством.
      – Тебе нравится? – спросила дочь.
      – Очень… очень современно…
      – Да ну, что современного в цветочках и кринолинах?
      Давно ли в голосе Мэдди появились эти ленивые насмешливые нотки? Так взрослый, познавший весь опыт мира, может говорить с очень маленьким и глупым ребенком.
      Маргарет отложила вышивку.
      – Тебе правда ничего не нужно, милая? – спросила Маргарет, врываясь в комнату дочери холодным декабрьским днем. – Я должна купить кое-что к Рождеству, просто никак…
      – Конечно иди, мама, – сказала Мэдди. – Мой список у тебя? И постарайся найти что-нибудь посимпатичнее для Банти, она такая добрая…
      «А по правде сказать, – думала Мэдди, – я бы подарила ей полный мешок пазлов… и чтоб ей всю жизнь их собирать… Хотела бы я посмотреть, как ей это понравится!» Она откинулась на подушку, проводила взглядом пробежавшую под окном мать. У церкви она сядет в автобус, метро, ее ждут шумные улицы и переполненные магазины, предрождественская суета лондонского Вест-энда. Времени хватит. Мэдди знала (в отличие от матери), что кухарка в половине третьего уйдет пить чай к своей приятельнице в дом миссис Крессвел, и по крайней мере один счастливый час Мэдди будет в доме совсем одна.
      Она подтянулась повыше на подушках, порылась в ящике тумбочки в поисках контрабанды, которую пронесла к ней Элси. От Элси оказалось гораздо больше проку, чем от Банти, и Кресси, и прочих подружек. Она отложила алую помаду, тушь и тени, пудру и принялась рисовать на чистой канве своей бледной кожи то лицо, которой ей всегда хотелось увидеть в зеркале. Через двадцать минут она осталась довольна плодами своих стараний.
      – Я так стара, я так стара! – пропела она сама себе.
      Распустила неизбежную розовую ленточку и перекинула волосы волной через плечо. Потом сняла кружевную кофточку и белую фланелевую ночную рубашку и, наконец, надела наряд, добытый для нее бесценной Элси (бог знает где, хотя Мэдди подозревала, что она стянула его у кого-то из своих клиентов, – может, у этой противной миссис Монктон). Это была шифоновая черно-багряная ночная рубашка. Она оказалась великовата, но тем соблазнительнее спадала с плеча.
      Все эти приготовления отняли немало времени, тем более что Мэдди то и дело приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание, а один раз – чтобы принять таблетку… Но к закату все было готово. Она выскользнула из постели, крадучись пересекла комнату и села в кресло под окном. Ловушка почти готова. (Или это не ловушка, а только приманка?) Оставалось одно.
      Мэдди достала ножнички для вышивания и, стиснув зубы, воткнула острые концы себе в запястье.
      Автобус пришлось ждать долго, а когда он подошел, то оказался переполнен. Маргарет протиснулась к дверям, стараясь не выронить сумки и пакеты. Она почти бежала по своей улице, мимо церковной стены, мимо кирпичной виллы миссис Монктон, мимо почтового ящика – и вдруг остановилась. На миг ей показалось, что впереди кто-то есть – не странный ли незнакомец Мэдди с красивым, похожим на череп лицом?
      Но нет, там, в тени, два бледных лица… нет… ничего. Игра тьмы.
      В прихожей она бросила пакеты и бросилась наверх.
      – Вот и я, милая. Извини, что задержалась… Ох, Мэдди… Мэдди, милая, что ты делаешь тут в темноте?
      Она включила свет.
      – Мэдди, Мэдди, где ты? – прошептала она. – Что ты натворила?