Натиг Расул-заде
      ИСПОРЧЕННЫЙ ВЕЧЕР
      Это было ошибкой, и он понял, что совершил ошибку, как только увидел ее в холле гостиницы. Нет, нельзя было так неосторожно, так внезапно будить прошлое, тем более, когда прошлому уже более двадцати лет. Но дело сделано и теперь приходилось расплачиваться за необдуманные действия. А что придется расплачиваться, он почувствовал почти тут же, как увидел ее лицо. Боже; какой я дурак, подумал он.
      Так уж случилось, что среди многочисленных приездов в Москву, среди беготни и суеты, в командировочной бестолковщине и неуюте, только в этот раз, только теперь у него оказался свободный вечер и, не зная, как убить его, сидя в своем номере в гостинице и рассеянно поглядывая на светящийся экран телевизора, он решил вдруг позвонить ей. Не раздумывая, поднялся с кресла и набрал номер. Номер ее телефона он хорошо помнил - ему даже не пришлось заглядывать в свою записную книжку - потому что звонил ей во время прошлых своих приездов в Москву, а память у него на номера была отличная. Он помнил ее голос со времени их последнего разговора - голос совершенно не изменившийся, голос из прошлого, из их молодости, когда они были влюблены друг в друга.. Господи, пронеслось у него в голове, едва он завидел ее, неужели это ее я так безумно любил двадцать лет назад? На миг возникла даже мысль бежать, пока она его не заметила, шмыгнуть, обратно в лифт и запереться в номере. Но потом он вспомнил, что время с тем же, если не большим успехом, переделало его. Эти облезлые волосы, этот выпяченный живот, неряшливость в одежде.
      Что делает с нами время. Что делает.....
      Он пошел к ней.
      - Меня не пропускают, - сказала она буднично, едва, мельком взглянув на него, будто они виделись только вчера.
      - С тобой вечно что-нибудь не так,- сказал он ворчливо.
      Она глянула на него на этот раз чуть дольше, словно стараясь что-то понять, но за неимением времени-мимоходом.
      - Ты это так хорошо помнишь?-сказала она.
      - А что?
      - С нами было вечно что-нибудь не так,-сказала она-ты не считаешь?
      - Ладно,- сказал он,- поговорим об этом не здесь.
      Когда у окошка администратора, наконец, подошла ее очередь и окончились идиотские формальности для получения пропуска в гостиницу, они пошли к лифту и поднялись на девятый этаж. В коридоре он намеренно чуть приотстал и сзади посмотрел на ее толстые ноги, и вдруг вспомнил, что она всего лишь на три года младше его, и выходит, что теперь ей под сорок, и та разница в три года, которая четко ощущалась, когда ему было двадцать один, а ей - восемнадцать, теперь стерлась, но все равно ее положение похуже, потому что она - женщина. И нельзя было ведь так опускаться, мрачно, начиная злиться от собственного глупого поступка подумал он, даже если тебе под сорок, ведь надо следить за своей внешностью, на то ты и женщина. На то ты и женщина, на то ты и женщинаа потом - на то ты - стучало у него в голове, пока он со все возраставшей неприязнью разглядывал ее спину, шею, изучал что-то неуловимо новое в ее походке, шагая за ней по коридору, устланному ковровыми дорожками грязно-зеленого цвета.
      - Надеюсь, ты здесь один? - спросила она, когда они подошли к двери его номера.
      Он молча кивнул, повозился ключом с тяжеловесной металлической пластиной, открыл дверь и показал ей рукой, чтобы проходила. На журнальном столике стояла непочатая бутылка виски, коробка конфет, большая бутылка фанты.
      - Настоящее шотландское, - сказала она, глянув на бутылку, - неплохо живешь в оголодавшей Москве.
      - Я взял в валютном, - сказал он, - садись. А насчет оголодавшей Москвы лучше не надо. Не сыпь мне соль на раны. Не поверишь - даже пройтись по любимым своим улицам на этот раз не тянуло. Так и сидел в номере...
      - Ну, улицы-то остались такими же, - сказала она. - Но ты прав. Москва совсем не та, что... - она вдруг запнулась. Хотела сказать: не та, что в годы нашей молодости, -подумал он, - и правильно сделала, что недоговорила. Пока единственное, за время нашей встречи, что она сделала правильно с непонятным самому себе раздражением думал он, видимо, уже на целый вечер зарядившись дурным расположением духа.
      - Что ты замолчала?-спросил он.
      - Так,-сказала она.-Помолчать хочется. Соберусь с духом. Посмотрю на тебя молча.
      - Не стоящее зрелище,-сказал он.
      - Оба мы теперь - не стоящее зрелище, - сказала она.
      - Знаешь, в последнее время, ну лет десять уже, наверно, мне приходится делать над собой усилие, чтобы сказать комплимент. А сегодня вечером я хотел бы отдохнуть, просто поболтать с тобой...
      - Дело не в возрасте,- сказала она.
      - Что ?-спросил он.- Не понял, что ты сказала....
      - Я говорю, в данном случае, дело не в возрасте, если тебе приходится делать усилие над собой, а в том, что ты злой.... Злой, злой мальчик,-чуть дурачась, прибавила она.
      - Думаю, я ничуть не изменился, - сказал он - Значит, я был таким всегда. И тогда, когда ты знала меня. Впрочем, по-моему, мы не туда забрели. К чему все это?
      - Я никак не могу найти верный, или нет, скорее нужный тон в разговоре, сказала, она, - Чувствую, нам много надо, нет, опять не то... Мы многое могли бы сказать друг другу - вот так будет точнее. Но чтобы сказать это многое, надо найти верный тон. Сейчас я немного волнуюсь... то есть, какой-то дискомфорт, как это ни покажется тебе удивительным.
      - Мы выпьем, - сказал он, - немного выпьем, и все это пройдет... Это все ерунда, - он налил в стакан из бутылки, при двинул ей ее стакан, налитый золотистой жидкостью до четверти, кивнул подбадривающе. На искрящейся поверхности виски в стакане плавали крохотные звезды электрических ламп. Она прищурилась на эти звездочки, покрутила на столике свой стакан.
      - Надеюсь, до совращения перезрелых дам у нас с тобой не дойдет? пошутила она, подняв стакан.
      Он тоже поднял свой стакан и чуть ударил им об ее.
      - Обязательно дойдет, - сказал он. - Я отобью у тебя охоту обзывать присутствующих стариками. За тебя, спасибо, что ты еще жива, моя старушка...
      - Еле жива,- вставила она в его фразу.
      - Нет, нет, выглядишь совсем живой. Так что, не будем тянуть и притворяться, что мы не алкоголики и способны выдержать долгие тосты. За тебя, за наше прошлое, за чудное время, за наши воспоминания,- сказал он с неприятным чувством сознавая, что становится чересчур слащавым и сентиментальным, что слова вылетают из его разговорившегося рта непроизвольно и, наверное, он будет жалеть, но махнул на все рукой в душе - сказанное сказано -и лихо опрокинул виски в глотку. Она выпила тоже, поморщилась и так и оставалась некоторое время с кислой миной на лице, то ли от выпитого с густым духом спиртного, то ли от его излишне чувствительной концовки тоста, стараясь выражением лица поддержать и одобрить его слова. Он, мельком глянув на ее лицо, тут же еще больше пожалел о вылетевшей фразе, цветистой и распоясанной, как чувствительная шлюха, и прежде чем она что-то скажет, подхватил со стола бутылку и поспешно налил в оба стакана. Она странно глянула на него.
      - Тебе надо напиться? - спросила она. - Что-то не так?
      - Он задумчиво посмотрел на нее и не ответил.
      - Да,- сказала она,- что-то не так, как ты ожидал. Да?
      - Не в том дело-сказал он и замолчал.
      - А в чем?
      - Я пока не знаю.
      Она не стала настаивать, чтобы он высказался более определенно и следующие две-три минуты они молчали, и только после этой продолжительной паузы оба отметили про себя, что молчать им в присутствии друг друга по-прежнему как в былые времена, не тягостно, естественно и уютно.
      Стук в дверь прервал молчание. Он пошел к двери, хотя она была незаперта и можно было просто крикнуть от стола, чтобы входили.
      Вернулся он с двумя стаканами в руках.
      - Это коридорная, - сказал он. - Вчера я просил у нее стаканы. Она принесла их. Надо было дать ей на чай? -неуверенно проговорил он.
      - Не знаю, - сказала она.
      - А, ладно, потом дам.
      - Сядь и угомонись, - сказала она так, будто уж очень он
      разошелся.
      Он сел.
      - Ты, ел сегодня ? - спросила она.
      - Сегодня ?
      - Ну, да, сегодня, - повторила она.. - Я помню, ты, раньше ел не чаще одного- двух раз в день. Сейчас нет?
      - Сейчас нет? Я нажил себе гастрит и теперь должен питаться вовремя.
      - И еще ты нажил себе лысину, небольшую, маленькую лысину, - сказала она.
      - И теперь должен ложиться вовремя,-подхватил он в том же шутливо-дурацком тоне.
      Примерно к середине вечера в запале этого дурацкого тона, он вдруг осознал, что пошлости, которые независимо от самих себя, они оба говорили, сильно утомляют его, и у него душа сжалась и заскулила, прося пощады, простоты, естественности. Он вдруг замолчал, оставив без ответа какой-то очередной незначительный ее вопрос. Тогда она, не настаивая, не повторяя вопроса, тоже замолчала и долгим взглядом поглядела на него, как бы не видя. Он вспомнил этот ее взгляд, и что-то отдаленно - будто капля прошедшего дождя с чужого окна, сорвавшись падает на тротуар на твоих глазах, - вот так отдаленно что-то оторвалось, тихо вскрикнуло в его душе.
      - Мы весь вечер все делали неправильно, - после длительного молчания проговорила она.
      - Кто знает, - не сразу отозвался он, - кто знает, как это было бы правильно.
      - Да, верно, - сказала она. - Можно я выпью?
      - Да, конечно, - сказал он и налил ей виски,
      - Побольше, - попросил она.
      Он молча налил ей до краев. Она выпила в одиночестве, ничуть не обидевшись, что он не поддержал ее, и ничуть этому не удивляясь.
      Через некоторое время она заговорила, но он тут же прервал ее.
      - Я знал, что ты хотела, - сказал он,
      - Что?
      - Набраться смелости, чтобы высказаться, - сказал он. -Ну, как?
      Тебя разобрало?
      - Не поняла.
      - Я имею в виду - виски подействовал уже?
      -Да..
      - И теперь ты собираешься мне что-то сказать?
      -Да.
      Он молчал
      - Не надо, - сказал он. - Я знаю все, что ты мне можешь сказать.
      - Ладно, - сказала она. - Тоща я скажу только одно: вся эта серятина и бред, что мы оба несли тут в этот вечер... все это оттого, что нам слишком больно всерьез касаться нашего прошлого. Всерьез говорить о нем. Мне, например, очень больно вспоминать, - она замолчала. И сама наполнила свой стакан.
      - Тебе будет плохо, - предостерег он ее, кивая на стакан в ее руках.
      - Да, - сказала она. - Мне будет плохо. Но теперь это нормальное мое состояние. Я и представить не могу, чтобы мне было не плохо.
      - Не пей вина, Гертруда, - сказал он, боясь серьезного тона в их разговоре и стараясь вернуть давешний, беззаботный.
      - Не подумай только, что я стала зашибать, - сказала она и, выпив не больше четверти стакана, поставила его на столик.
      Когда он провожал ее по коридору гостиницы, она вдруг разом заметно опьянела, стала приставать к дежурной возле лифта с глупыми распросами о своей подруге, некогда работавшей в гостинице стала беспричинно хихикать, прижимаясь к нему на стоянке такси, затеяла с таксистом легкую, пьяную перебранку из-за стоимости проезда, которую тот назвал, хотя видела, как он тут же расплатился с таксистом. На прощание она с чувством расцеловала его и чуть картинно перекрестила.
      - Храни тебя бог,-сказала она, села в машину и уехала, не оглянувшись не него, стоявшего на стоянке.
      Он, как только она уехала, почувствовал облегчение. Но на душе, в которой ничего не шевельнулось за долгий вечер, было пасмурно и тяжело. Может, она и права,-подумал он,-может и мне больно ворошить наше прошлое. Кто знает?
      Но твердо он знал теперь одно: глупо стараться вернуть вчерашний день. Ни к чему это не приводит, ничего не дает, кроме легкого разочарования и горечи. Глупо, глупо,-стучало у него в голове, когда он под ночным московским небом в далеких мелких звездах вышагивал ко входу в гостиницу. Глупо, глупо....Но что-то было еще, кроме этого "глупо", что-то, что подсказывало ему, что вечер этот был прекрасен, как и все, что невозможно повторить, он ясно это ощущал в себе и, отпирая ключом дверь своего номера, он вдруг, будто ослабев на миг, прислонился плечом к косяку двери, да так и остался стоять, словно пронзенный внезапной мыслью.