24

Провинции Сэй они достигли еще затемно, поэтому пограничных столбов не увидел почти никто, кроме ночных дозорных. Даже поздним утром воздух не согрелся; впрочем, гребцов это не огорчало, так как свежий ветер наполнил паруса и дал им передышку от трудов.

Суйюн стоял на носу речной барки и рассматривал окрестности, удивляясь, насколько быстро меняется пейзаж. Флотилия миновала шлюзы и вышла из канала в более быстрое течение. Сейчас суда плыли по настоящей реке, которая петляла меж холмов, как хвост спящего дракона. Местами берег переходил в длинные песчаные насыпи, которые опять превращались в крутые склоны там, где серо-белая порода широкими ступенями поднималась вверх. Воздух был напоен терпким ароматом сосен и кедров. За очередным поворотом реки на склоне холма выросла целая роща деревьев гинкго. В лучах позднего осеннего солнца их трепещущие листья горели багряным золотом.

Суйюн никогда не встречал места, которое дышало бы такой чистотой и естественностью. Самый воздух в Сэй был прозрачным и свежим, только что созданным, резко отличаясь от воздуха столичного, который, казалось, слишком много раз прошел через легкие слишком большого количества людей. Здесь воздух ласкал кожу.

Постепенно Суйюн начинал понимать характер Сэй, глубже чувствовать ее сущность. Сэй была кусочком земли, где гигантский водоворот жизни вдруг замер, как будто сам Ботахара остановил время. Однако эта недвижность уравновешивалась острым ощущением того, что в любой момент все снова пойдет своим чередом.

Холмы сворачивались и разворачивались, их гребни таяли в вышине, а солнечно-зеленый цвет склонов перетекал в синеватую дымку. Разнообразные по форме поля и луга перемежались с лесами и отвоевывали для себя пространство у холмов и долин, резко обрываясь под стенами поваленных деревьев.

Там и тут в беспорядке, на который способна лишь природа, по берегам торчали огромные, изрезанные трещинами глыбы, точно где-то под землей скрывались руины гигантской крепости. Толстые слои бело-серого камня были разбиты на отдельные, неимоверных размеров куски и напоминали кирпичную кладку, выполненную мастерами-великанами, из которой за много веков ветры и дожди вымыли всю известку.

Порой вдоль речного русла вздымались крутые утесы, которые гоняли по воде эхо до тех пор, пока люди не начинали слышать отдельные слова и различать в неясном шуме собственные имена.

Барка вошла в узкую теснину, и Суйюн, стоявший на носу корабля, ощутил, как его сердце раскрылось навстречу красотам — столь великолепным и поражающим воображение, что, отзываясь на них, душа испытывала сладкую боль. Никогда прежде он не рисковал собственной жизнью; он не знал, что многие из тех, кто бился с войском Хадзивары и по веревочным лестницам поднимался в древние пещеры над ущельем Дендзи, чувствовали сейчас то же самое. Большинство из них отличались от Суйюна тем, что уже изведали силу подобных эмоций. Юный монах был одинок в своих переживаниях, и сравнивать свой первый опыт ему было не с чем.

Ревущие белопенные волны ущелья подхватили лодки, и гребцы налегли на весла, чтобы избежать рокового столкновения с острыми камнями. Маленькие белоснежные чайки-тинга с пронзительными криками бесстрашно кидались наперерез бурлящим волнам, будто сам Речной Бог дозволил им свободно летать через теснину.

Грохот воды стал оглушительным, а течение — пугающе быстрым, и вдруг, напоследок еще раз встряхнув лодки, стремнина выбросила их в озеро, прозрачное, как воздух, и спокойное, как просветленный ум.

«Сэй, — мысленно произнес Суйюн. — Большая река подхватила меня, привела к дальним северным пределам, сотканным из облаков, и вынесла на поверхность огромного зеркала. Сэй, где мой господин поведет войну против тех, чьи имена нельзя называть вслух, ведь мы приехали бросить вызов отнюдь не варварам. Сэй, где я буду служить духовным наставником императорского наместника и прославлю своих учителей либо посрамлю орден».

Монах посмотрел на воду, и ему показалось, что он поднял глаза в бескрайнюю высь неба. «Иллюзия. Цель моей жизни — рассеивать иллюзии». Там, в бездонном небе, он увидел облака, целыми стаями плывущие на восток. «Собирающий Облака, — услышал он свой полушепот. — Я собираю облака, которые вырастают и становятся драконами и островами, а потом превращаются в птиц, и мышей, и прекрасных женщин. Я соберу их все».

На палубе за его спиной раздались шаги. Генерал Ходзё — не оборачиваясь, определил монах; для неподготовленного человека поток ши в нем довольно силен.

Инициат заставил себя выйти из медитации, повернулся к Ходзё и приветствовал его поклоном.

— Генерал?

— Надеюсь, я не прервал ваши размышления, брат Суйюн.

— Я слишком много времени провожу в размышлениях, вместо того чтобы учиться мудрости у советников моего господина.

Ходзё коротко поклонился.

— Я польщен вашими словами, брат, хотя именно я был против подъема на скалы ущелья Дендзи. К счастью, князь не прислушался к моему мнению.

Суйюн смутился.

— Генерал, к вашему мнению прислушались, и опасения ваши были не напрасны. Никто не знал, удастся ли нам с князем Комаварой осуществить замысел. А если бы мы потерпели неудачу? Как вы справедливо заметили, это привело бы к гибельным последствиям. Мы сильно рисковали, но Владыка Ботахара был милостив к нам.

Генерал еще раз поклонился, а затем устремил взор на берег, желая сменить тему.

— Я читал, что испытать новизну каких-либо впечатлений можно лишь однажды, однако всякий раз, приезжая в Сэй, я вижу ее словно впервые.

— Ничто из прочитанного и слышанного не подготовило меня к тому… — Суйюн смешался, не находя слов.

Долгое время оба молчали, рассматривая проплывающий мимо пейзаж. Наконец Ходзё нарушил тишину.

— Должно быть, для князя Сёнто волнительно оказаться в Сэй, зная, что имя его прославленного предка так тесно связано с историей провинции.

— Вы правы, — согласился Суйюн. — Первый Сёнто Мотору… Кажется, его усыпальница недалеко отсюда?

Ходзё кивнул, не сводя глаз с берега.

— Да, совсем близко, хотя с воды к ней не подойти. — Он сделал паузу. — Итак, князь из рода Сёнто снова возвращается в Сэй, и даже с тем самым мечом, который его прародитель подарил своему императору. Будь я уроженцем Сэй, для меня бы это имело большое значение. — Генерал покачал головой. — Конечно, ситуация несколько иная. В те времена варвары обладали огромной силой. А нынешний император… — он выразительно поднял ладони, — ему далеко до поэта, каким был император Дзирри.

Суйюн улыбнулся, оценив шутку. Опять воцарилась тишина. Замечание генерала заставило Суйюна вспомнить прочитанную им историю клана Сёнто. Немало стихов было сложено о великой войне против варваров. Подвиги князя Сёнто воспевались в песнях, поэмах и пьесах. Помимо императора Дзирри, многие другие брали в руки бумагу и кисть — многие знаменитые поэты империи.

Разбитый камень.

До самого горизонта

Стены лежат в руинах.

Всюду, куда ни глянь,

Царят разруха и боль.

Вести все хуже и хуже.

Злые ветры несут горький дым

Горящих селений.

Сэй,

Гордая красавица Сэй

Объята пламенем.

Барабанная дробь похожа

На гулкий стук сердца.

Трубы зовут к отступленью,

Скольких сыновей

Унесет битва?

Если бой отнимает жизнь,

Война длится вечно.

Глад собирает жатву —

Столько же тел бездыханных,

Как и на поле брани.

Женам и малым детям

Не устоять пред безмолвным врагом.

Шепот летит по рядам

От пехоты до конницы:

Сёнто приехал —

Вот с кем бок о бок

Едет Сын Неба. Сёнто.

Солдаты точат клинки —

Отчаянья пет и следа.

Суйюн посмотрел на запад: на фоне горизонта раскинулся высокий холм, расцвеченный золотом и багрянцем. «Сэй; — подумал монах, — гордая красавица Сэй…»

Сёнто приехал.

25

Бронзовый колокольчик зазвенел в темноте, звук эхом разнесся по воде и вернулся с дальнего берега лениво текущей реки. Теперь брату Сотуре стал виден маяк, качающийся на поверхности речной глади.

«Юл-Хо», — прошептал монах. До Плавучего Города он доберется к полудню.

Брат Сотура отпустил поручень и принялся выполнять серию сложных упражнений для пальцев. Длинные рукава скрывали от посторонних глаз движения, которые он выполнял. Мыслями пожилой монах был далеко; его занимали иные, более важные вопросы.

Верховного Настоятеля он знал уже двадцать два года, примерно половину этого срока был его ближайшим советником и за все годы ни разу не видел главу ордена ботаистов в унынии — до этого времени. Верховному Настоятелю, на его беду, выпало нести тяжелое бремя обязанностей в самый трудный период истории.

Чума опустошила империю Ва, и несмотря на то, что ботаисты все-таки нашли лекарство, эпидемия унесла несметное количество жизней. Все братья старшего ранга понимали, что если бы средство против чумы было найдено раньше, Внутренних Войн не было бы. Сознание этого сильнее всего давило на Верховного Настоятеля. Если бы все члены императорской династии Ханамы не умерли от болезни, Ямаку никогда бы не захватили трон, и монах из ордена ботаистов по сей день был бы духовным наставником Сына Неба, а сам орден сохранил бы свое прочное положение в империи.

Крохотная искорка света начала расти, пока не превратилась в фонарь на носу речной шаланды, которую при помощи весел вели к морю; шаланда шла по течению, однако против ветра. Брат Сотура наблюдал за лодкой, пока не только она сама, но и плеск весел не растворился во тьме.

На плечах Верховного Настоятеля, думал монах, лежит тяжкий груз. Но главным, из-за чего старик лишился покоя и сна, было даже не положение в стране, которое, не сомневался Сотура, терпение и время изменят к лучшему, а утраченные рукописи… и брат Сотура также нес ответственность за пропажу.

Ситуация была столь щекотливой, что ордену пришлось хранить это чудовищное святотатство в строжайшем секрете. Рукописи Просветленного Владыки содержали многое, о чем не знал никто, кроме посвященных братьев; многое, что оставалось неизвестным и самому Сотуре. Верховный Настоятель был убежден, что утечка информации поставит под угрозу положение братства ботаистов в империи, если не его существование. И при этом все было тихо! Ни требований выкупа, ни слухов об исчезновении свитков, ничего.

Причем мотивы преступников оставались невыясненными. Где искать рукописи, если непонятно даже, зачем их вообще похитили? Если ради корысти — это одно, а если с целью шантажа ордена — совсем другое. Тогда Сотура хотя бы знал, откуда начать расследование, а так… Может быть, беседа с братом Хутто наведет его на какие-то мысли. Конечно, их встреча крайне рискованна, но пожилой монах не видел другого выхода. На то, чтобы устроить встречу, уйдет по меньшей мере три дня. Три бесценных дня.

Брат Сотура перенес вес с одной ноги на другую и почувствовал, как заколыхался на нем непривычный халат. Всю жизнь он провел в одежде монаха, и никакой иной наряд теперь уже не мог быть для него таким же удобным. Однако маскировка не помешает. Брат Сотура превратился в простого пилигрима, возвращающегося из паломничества. Его даже принимали за одного из тех фанатиков, что плыли вместе с ним, хотя их общество странным образом его угнетало. Тем не менее брат Сотура, Мастер ши-кван монастыря Дзиндзо, оставался неузнанным.

Только бы удалось встретиться с братом Хутто! Задача не из легких. За почтенным братом неотступно следили — цена, которую он платил за должность Правителя Янкуры. Не то чтобы он не мог устроиться где-то еще — дело было отнюдь не в этом. Человек, обладающий талантами брата Хутто, был незаменим в таком городе, как Янкура, однако находиться там и не привлекать внимания… определенных людей было трудно. Брат Сотура точно знал, что не может позволить себе стать объектом их любопытства.

Судно поравнялось с маяком и словно застыло на месте, почти не двигаясь против течения. Сотура досадливо покачал головой. Лучше бы он выбрал лодку побыстрее. С другой стороны, он счел, что этот корабль вызовет меньше подозрений у императорских стражников.

К счастью, осень выдалась сухой. Если бы зарядили дожди, старая неуклюжая баржа не поднялась бы вверх по реке. Терпение, напомнил себе Сотура, Ботахара вознаграждает терпеливых. Монах продолжил упражнения для пальцев; он вошел в первую фазу и начал отрабатывать «разделение».

Много времени прошло с тех пор, как Сотура посещал Ва, и ему очень хотелось, чтобы сейчас был день и он мог видеть окрестности во всем блеске осеннего золота. Долгие годы жизни на острове, где располагался монастырь Дзиндзо, оставили в нем самые романтические воспоминания об империи Ва. Он медленно покачал головой — ничего не поделаешь, природа страны казалась ему сказочно прекрасной.

Он обратил взор на берег и мысленно сдвинул завесу тьмы, как если бы плотный бархатный туман развеяло ветром. На склоне холма возвышались выбеленные дождями стены селения, напоминая собой скелет огромного зверя, рухнувшего на середине гигантского прыжка. Над селением, чернея на фоне звездного неба, виднелась полоса молодых сосен и сладкоцветных лип. Рисовые поля спускались к реке неровными ступенями, сточные канавы по их обочинам прочертили на темном склоне холма сине-зеленую сетку.

Урожай был уже собран, близилось время крестьянских гуляний. Сотура пожалел, что не попал на Речной Праздник, который всегда ему нравился, несмотря на свои языческие корни.

Эта мысль каким-то образом разрушила чары — тьма вернулась и скрыла берег вдали вопреки силе воображения.

В прошлый раз, восемь лет назад, брат Сотура приезжал в империю Ва как раз на Речной Праздник. То путешествие тоже имело политическую подоплеку, но унизительного переодевания не потребовалось. Монах присматривал за юным инициатом, братом Суйюном, который должен был участвовать в императорском бойцовском турнире. Тогда брат Сотура выступал в роли наставника, дабы напомнить народу Ва о могуществе ботаистов. Он прибыл сюда как учитель, но больше научился сам, чем научил других.

Суйюн был прекрасным инструментом для урока, который хотел преподать орден ботаистов. В стране, где жизнь еще не наладилась после страшных лет чумы и Внутренних Войн, монахи ордена ботаистов вернули себе уважение: они снова могли беспрепятственно путешествовать по дорогам империи — кроме них, эта роскошь была доступна только тяжеловооруженным отрядам.

Второй урок, который рассчитывали продемонстрировать ботаисты, прошел менее удачно. Суйюн посрамил императорского фаворита, надменного Яку Катту, однако это лишь усилило подозрительность Сына Неба в отношении ордена, разрушив надежды ботаистов на то, что император осознает ценность услуг монахов.

Вот и все, что касалось уроков преподанных. Урок же, усвоенный самим братом Сотурой, описать было сложнее, так как непосредственного отношения к пожилому монаху он не имел. По правде говоря, Сотура выучил его только с помощью Яку Катты. Монах заметил, что в разгар схватки Яку потерял концентрацию, и в какой-то момент его защита полностью ослабла. В реакции единоборца Сотура уловил благоговейный страх! Тем не менее внешне не произошло ничего, что бросилось бы в глаза монаху, а ведь от него могло укрыться очень немногое.

Урок получился странным и незаконченным. После этого учитель ши-кван внимательно наблюдал за Суйюном. Он даже провел с ним несколько тренировочных поединков, и хотя для своих лет инициат обладал прекрасными навыками, брат Сотура не разглядел в нем ничего такого, что могло вызвать трепет у непревзойденного бойца.

Укрепил ли Яку страх императора перед орденом ботаистов, сказать было невозможно. Весь этот эпизод оказался досадным просчетом, причем очень существенным.

Проблема с нынешним императором заключалась в том, что братство почти ничего о нем не знало. Сын Неба не подпускал к себе монахов, и его личность оставалась загадкой, неразрешимой с помощью одних только умозаключений.

Конечно, он — Сын Неба — отличался крайней непредсказуемостью, но даже зная об этом, брат Сотура удивился, насколько безуспешной была попытка братьев предугадать планы императора. Это тревожило монаха; иногда он задавался вопросом, не прогневалось ли на братьев небо, так сильно им не везло в последнее время.

Мастер ши-кван закончил упражнять пальцы и вошел в состояние покоя. Через несколько часов лучи солнца застали его в той же позе — на носу корабля оцепенела нелепая фигура в потрепанном халате, который ветер никак не хотел оставить в покое.

Нефритовый Храм был самым древним зданием из тех, что находились в старой части Плавучего Города. Вот уже семь столетий каменистый остров, на котором стоял храм, спасал его от частых наводнений, затоплявших Янкуру. Молва утверждала, что от пожаров храм защищает Ботахара.

За стенами, окружавшими земли храма, теснились другие постройки, выполненные в стиле эпохи раннего ботаизма. Все они стояли вокруг внутренних двориков и садов, предназначенных для медитации. Нефритовый Храм был желанной целью многих паломников, которые путешествовали по дорогам и водным путям Ва, поэтому за его пределами выросли большие дома — они вмещали в себя толпы Ищущих Знания, которые приходили к храму, не имея ни постели, ни денег, как велел им обет вечной бедности.

Брат Сотура лежал на деревянной скамье в темноте одной из таких спальных комнат, не обращая внимания на холод, который пронизывал его тело. Со всех сторон монах слышал звуки, издаваемые паломниками во сне — и не все из них приятные, — а также кряхтение тех, кто по каким-то причинам не мог насладиться блаженным забытьём. Голоса шептали во мраке; из-за тонкой перегородки, отделяющей комнату от сада, доносилось знакомое бормотание: кто-то нараспев читал длинную багитру — молитву о прощении. Какой-то старик в сотый раз закашлялся, а потом глубоко вздохнул — с отчаянием или облегчением, монах не знал.

Брат Сотура лежал на боку и притворялся, что спит, желая избежать постоянной ловушки праздных разговоров. Поиски священного знания не избавляли многих людей от одиночества, и их всегда тянуло к обществу себе подобных.

Храмовый колокол пробил час совы. На его звон отозвалось с дюжину других колоколов в переполненном городе. Выждав еще немного, брат Сотура бесшумно поднялся. Умение передвигаться без единого звука входило в число навыков, которыми владели ботаистские монахи, и теперь, осторожно ступая между спящими паломниками, Сотура превратил это умение в своеобразную игру. В дальнем углу спальни он тихонько раздвинул ширму.

Серп луны отбрасывал тени на подножие зданий и деревьев и мягко мерцал, отражаясь от поверхности небольшого пруда. Минуя тропинку из гравия, брат Сотура пересек пространство между постройками и влез на низкую каменную стену. В ее конце он обнаружил более высокую стену самого храма. Здесь монах остановился и обвел взглядом окрестности, готовый заметить среди теней малейший намек на движение. Он расширил сознание в мысленном поиске чужой энергии ши, присутствие которой выдало бы любого спрятавшегося во тьме.

Убедившись, что поблизости никого нет, Сотура спрыгнул на мощенную камнем дорожку и сделал три шага к двери, полускрытой в зарослях кустарника тенти. Провел руками по обшитой металлом деревянной двери, пытаясь нащупать ручку, после чего потянул дверь на себя. Она подалась, затем вдруг резко остановилась. Из густой темноты за дверью послышался приглушенный шепот:

— Что вам надо?

— Я пришел к вашему господину за советом, — вполголоса ответил брат Сотура.

Донесся лязг цепи, и в следующий миг дверь распахнулась.

— Входите, — произнес тот же низкий голос, и Сотура шагнул на внутреннюю территорию древнего храма. Дверь позади него беззвучно затворилась.

— Прошу вас, брат, следуйте за мной. — С коротким поклоном темная фигура монаха-ботаиста развернулась и исчезла в тени соседней стены.

Они не успели сделать и двадцати шагов, как монах приоткрыл колпак лампы, и Сотура смутно разглядел черты его лица.

— Брат Синеа?

Монах повернулся к нему, и брат Сотура скорее почувствовал, чем увидел его улыбку.

— Брат Синса, верно. Я счастлив услужить вам; прошу прощения, что не называю вашего имени. — Голос был низким и глубоким, как сама тьма.

— Ночь слышит все, — пробормотал Сотура и увидел, как пламя светильника мелко задрожало — его проводник молча затрясся от смеха.

По каменным ступеням они поднялись на крытую веранду в задней части дома. Шум самого оживленного в империи города сюда не проникал; брата Сотуру это странным образом успокаивало. Его провожатый раздвинул створки ширмы и ступил в большой коридор. Через несколько шагов они снова оказались перед лестницей, которая привела их в другой длинный коридор четырьмя этажами выше. Двое братьев, охранявших двойные двери из резного дерева, почтительно поклонились пожилому монаху и паломнику в потрепанных одеждах. Брат Синса без стука распахнул двери. Поклонившись мастеру ши-кван, будто именитому чужеземцу, Синса отошел в сторону.

Сотура вошел в помещение, и его глазам предстал брат Хутто, Правитель Плавучего Города. Держа в руках свиток, Примас империи Ва сгорбился над своим знаменитым письменным столиком, ширина которого вдвое превышала обычные размеры.

— А, брат Сотура, — произнес старый монах, глядя на одежду вошедшего. — Нельзя так слепо повиноваться моде, брат, это опасно для духа. — Как всегда, правитель не улыбнулся собственной шутке. Эта его привычка поначалу изрядно обескураживала Сотуру, пока он не пришел к выводу, что брату Хутто нравится наблюдать за реакцией людей — сочтут ли они уместным рассмеяться. Брат Сотура также понял, что за шутками правителя стоит блестящий ум и немалая доля обаяния.

— Я учту ваш добрый совет на будущее, брат, хотя пришел к вам, чтобы услышать другие слова.