Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Неизвестное устройство

ModernLib.Net / Научная фантастика / Рассел Эрик Фрэнк / Неизвестное устройство - Чтение (стр. 1)
Автор: Рассел Эрик Фрэнк
Жанр: Научная фантастика

 

 


Эрик Фрэнк Рассел

Неизвестное устройство

1

Государственный научно-исследовательский центр, самое сердце научных усилий страны, находился в огромном грозном здании, огромном и грозном даже по стандартам двадцатого столетия. В сравнении с ним форт Кнокс и Алькатраз, Бастилия и Кремль были пограничными бревенчатыми фортами. Но все же и он был уязвим. Вражеские глаза усердно изучали то малое, что можно было видеть. Вражеские умы старательно обдумывали то малое, что было о нем известно, и после такого изучения все место становилось менее безопасным, чем изъеденная молью палатка.

Внешняя стена возвышалась на сорок футов над землей, погружалась в землю на тридцать футов и была толщиной в восемь футов. Она была сделана из гранитных блоков, покрытых гладким как шелк алюминиевым цементом. На глади стены не было выбоинки даже для того, чтобы за нее могла зацепиться нога паука. Под основанием стены, на глубине тридцати шести футов, располагалась задублированная чувствительная микрофонная система, рассчитанная на пресечение попыток человеческих кротов проникнуть внутрь. Те, кто проектировал эту стену, были твердо уверены, что фанатики способны на все и что ни одна из принятых ими мер не является перестраховкой.

В огромной квадратной стене были всего две бреши: маленькая узкая дверь на лицевой стороне, служившая для входа и выхода персонала, и большие ворота с задней стороны, через которые грузовики привозили необходимые запасы и вывозили готовую продукцию и отходы. Обе бреши были защищены тремя сорокатонными дверями из стали, массивными, как двери морского дока. Они действовали автоматически и не могли оставаться открытыми одновременно. Каждая охранялась своим взводом охраны. Команда охраны состояла из здоровенных, грубых мужчин с суровыми лицами; те, кто имел с ними дело, считали, что они выбраны для этой работы благодаря их подозрительному нраву и воинственной натуре.

Выход из этого места был более легок, чем вход. Выходящий, обязательно снабженный пропуском на выход, единственное, что терпел, — это задержку перед каждой дверью; задержка эта происходила из-за того, что, пока одна дверь не закроется, другая не откроется.

Движение в обратном направлении, то есть внутрь, было просто безумием. Если служащий был хорошо известен охранникам, то его при входе ожидала только задержка на открытие дверей и довольно быстрые проверки пропуска, который периодически менялся. Это было обычной процедурой.

Но для незнакомца проверка была серьезной, невзирая на то, какой бы важный пост ни занимал незнакомец или какие бы авторитетные документы он ни предъявлял. Ему приходилось выдерживать долгое и подробнейшее собеседование с первой группой охранников. Если что-либо в его ответах не нравилось охранникам или они были просто не в том настроении, чтобы поверить, посетитель подвергался доскональному обыску, который включал в себя изучение даже естественных отверстий входящего. Любой найденный предмет, который охрана рассматривала как подозрительно излишний, неразумный, необъяснимый или просто не относящийся к визиту, конфисковывался, несмотря на протесты, и возвращался владельцу только при выходе.

Но это был только первый этап. Второй эшелон охраны специализировался на том, чтобы обнаружить то, что не сумел обнаружить первый. Они не преуменьшали значения обыска, произведенного первым эшелоном, но настаивали на втором, собственном обыске. Этот обыск мог включать в себя снятие зубопротезных мостов и изучение полости рта; эта тактика была введена после изобретения передающих телекамер величиной в полсигареты.

Третий эшелон охраны состоял из хронических скептиков. Эти охранники имели привычку задерживать любого незнакомца и проверять с первым и вторым эшелонами, был ли ему задан тот или иной вопрос, и если был, то какой ответ получен. Они также ставили под сомнение каждый ответ, бросая тем самым тень на добросовестность своих коллег. Полный отчет о первых двух произведенных обысках поступал также сюда, и любой промах в технике обыска здесь исправлялся. Даже если этого человека приходилась снова полностью раздеть. Охранники третьего эшелона имели в своем распоряжении — правда, редко использовали, — такие серьезные приборы, как рентгеновские установки, детектор лжи, ультразвуковые камеры, устройство для проверки отпечатков пальцев и так далее.

Огромная защитная стена, окружавшая центр, надежно хранила все, что находилось за ней. Отделы, цеха, лаборатории были строго отделены друг от друга стальными дверями и упрямыми охранниками, которые не допускали прохода из одной части центра в другую. Каждый такой отсек был обозначен своим цветом, в который в нем были выкрашены все стены и двери; чем выше в спектре располагался цвет, тем выше секретность данного подразделения и тем выше приоритет этого отдела.

Работники желтого отсека не могли пройти в голубой. Работники голубого отсека могли пойти «полировать пол», как они это называли, в желтый отсек или другой, имеющий более низкий приоритет, но им было строжайше запрещено совать нос за красные двери.

Но даже охранники не могли пройти за черные двери без формального приглашения с той стороны. Только люди черного сектора, президент да сам Бог Всемогущий могли свободно ходить по всей территории центра.

По всему этому лабиринту была разбросана сеть проводов, спрятанных в стенах, дверях, а в некоторых местах и в потолках. Провода были соединены с сигнальными огнями и сиренами, с устройствами блокировки дверей, с микрофонами и телекамерами. Всякое подглядывание и подслушивание велось специалистами черной секции. Вновь прибывшие люди привыкали к тому, что даже в туалете их постоянно видели и подслушивали, потому что где найти лучшее место, чем эта маленькая кабинка, чтобы скопировать, сфотографировать или заучить секретные данные.

Все эти труды, изобретательность и расходы были бесполезны с точки зрения внешнего и враждебного взгляда. На самом деле все это было настоящим Сингапуром, открытым для атаки с невидимой и неожиданной стороны, если, конечно, во всех этих тщательно продуманных предосторожностях не проглядели очевидного.

И несмотря на хитрости и предосторожности, очевидное было упущено. Люди, стоящие высоко на лестнице научного центра, были блестящими специалистами, но каждый в своей области, и полные невежды в других областях. Главный бактериолог мог часами рассказывать о новом вирусе, но понятия не имел, сколько спутников у Сатурна. Главный баллистик мог быстро нарисовать сложнейшую траекторию движения тела, но не мог сказать, к какому классу относится опоссум — к лошадям, оленям или жирафам. Все предприятие было напичкано высококвалифицированными специалистами, но там не было лишь одного, такого, который мог бы понять намеки, которые становились уже очевидны.

Например, никто не придавал значения тому факту, что, если служащие смирились с постоянным подслушиванием, подсматриванием и периодическими обысками, большинство из них ненавидели эту цветную систему. Цвет стал символом престижа. Служащие желтого отдела считали себя обделенными по сравнению со служащими голубого отдела, хотя и те и другие получали одинаковое жалованье. Человек, работающий за красными дверями, считал себя на голову выше, чем человек, работающий за белыми. И так далее.

Женщины, которые всегда были наиболее чувствительным элементом общества в социологическом плане, раздули это еще сильнее. Женщины-служащие и жены работников в своих связях твердо придерживались цветового принципа. Жены работников черного отдела считали себя выше остальных и гордились этим, а жены работников белого отдела считали себя ниже и негодовали. Сладкая улыбка, воркующий голос и в то же время по-кошачьи выпущенные коготки были у них нормальной формой приветствия.

Такое положение дел было принято всеми и рассматривалось просто как заведенный порядок. Но порядок этот был далеко не прост и являлся прямым доказательством, что в центре работают обычные люди, а не стальные роботы. Отсутствующий специалист — грамотный психолог — увидел бы это с первого взгляда, даже если бы и не мог отличить систему навигации ракеты от системы наведения той же ракеты.

Вот здесь-то и лежала главная слабость. Не в бетоне, граните или стали, не в механизмах или электронных устройствах, не в порядке, не в предосторожностях, не в бумажных делах, а просто в плоти и крови.


Отставка Хаперни принесла больше раздражения, чем тревоги. Сорока двух лет, темноволосый, склонный к полноте, он был специалистом по глубокому вакууму. Все, кто его знал, считали его умным, работящим и спокойным, как гипсовая статуя. Насколько было известно, его ничто не интересовало, кроме его работы, ничто не беспокоило, кроме его работы. То, что он был холостяк, рассматривалось как доказательство, что его ничто не отвлекает от его основной работы.

Байтс, начальник отдела, и Лейдлер, начальник охраны, вызвали его для собеседования. Они сидели рядом за большим письменным столом, когда Хаперни, шаркая ногами, вошел в кабинет и мигая уставился на них сквозь толстые стекла очков. Байтс взял из стопки лист бумаги и положил его перед собой.

— Мистер Хаперни, я только что получил вот это. Ваше прошение об отставке. В чем дело?

— Я хочу уйти, — ответил Хаперни.

— Почему? Вы нашли себе лучшее место где-нибудь еще? Мы должны это знать.

Хаперни начал переминаться с ноги на ногу. Вид у него был довольно несчастный.

— Нет, я не нашел еще другой работы. Да я и не искал. Пока что нет. Может быть, потом.

— Тогда почему вы решили уйти? — спросил Байтс.

— С меня довольно, — сказал Хаперни смущенно и взволнованно.

— Довольно? — скептически переспросил Байтс. — Довольно чего?

— Работать здесь.

— Давайте говорить прямо, — настаивал Байтс, — мы вас ценим. Вы работаете здесь уже четырнадцать лет. До сих пор вы, казалось, были довольны. Ваша работа считалась первоклассной, и никто никогда не критиковал ее или вас. Если вы будете продолжать в том же духе, то обеспечите себя до конца своих дней. Вы действительно хотите отказаться от выгодной и интересной работы?

— Да, — подтвердил Хаперни.

— И ничего не имеете лучшего в перспективе?

— Именно так.

Откинувшись на спинку стула, Байтс задумчиво уставился на него.

— Знаете, о чем я подумал? Вам стоит показаться врачу.

— Я не хочу, — ответил Хаперни. — Более того, мне это не надо и я не буду этого делать.

— Врач может просто определить, что вы страдаете от истощения нервной системы в результате того, что много и упорно работаете. Он, вероятно, просто порекомендует вам долгий и полный отдых, — не сдавался Байтс. — Вы сможете тогда взять оплачиваемый отпуск. Поехать куда-нибудь в спокойное местечко, порыбачить, и в положенное время вы вернетесь такой же блестящий, как миллион долларов.

— Я не интересуюсь рыбалкой.

— Какой же черт вас тогда интересует? Что собираетесь делать после того, как уйдете отсюда?

— Поеду куда глаза глядят, попутешествую немного. Я хочу быть свободным и ехать куда хочу.

Нахмурившись, вступил Лейдлер:

— Вы хотите выехать из страны?

— Не сразу, — ответил Хаперни.

— Из вашего персонального дела видно, что вы еще ни разу не запрашивали заграничного паспорта, — продолжал Лейдлер. — Я должен вас предупредить, что придется ответить на много нескромных вопросов, если вы вдруг запросите паспорт на выезд. Вы были допущены к информации, которая может быть полезна врагу. Правительство не может игнорировать этот факт.

— Вы хотите сказать, что я намереваюсь торговать этой информацией? — спросил Хаперни, слегка покраснев.

— Совсем нет. По крайней мере, ни при этих обстоятельствах, — горячо заявил Лейдлер, — на данный момент ваша репутация безупречна. Никто не сомневается в вашей преданности. Но…

— Что «но»?

— Обстоятельства могут измениться. Парень, который просто ездит по стране, без работы, без каких-либо источников доходов, в конце концов оказывается перед финансовой проблемой. И тогда он получит свой первый опыт в испытании бедностью. Его принципы начнут меняться. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Я найду работу когда-нибудь, где-нибудь, когда я буду для этого готов и здоров.

— Ах так! — вмешался опять Байтс, ехидно подняв брови. — Как вы думаете, что скажет босс, к которому вы обратитесь с вопросом, не нужен ли ему специалист по глубокому вакууму?

— С моей квалификацией я могу и мыть посуду, — заметил Хаперни. — Если вы не возражаете, я бы хотел решать свои проблемы сам, на свой манер. Это ведь свободная страна, не так ли?

— Мы просто хотим внести ясность, — с угрозой в голосе сказал Лейдлер.

Байтс глубоко вздохнул и решил:

— Если парень настаивает на том, чтобы стать сумасшедшим, то мне его не остановить. Так что я принимаю его отставку и передаю его дело в штаб-квартиру. Если они решат, что его надо пристрелить до рассвета, это будет на их совести, — он махнул рукой. — Хорошо, идите, я все сделаю.

Когда Хаперни вышел, Лейдлер сказал:

— Ты заметил его лицо, когда ты сказал, что его надо пристрелить до рассвета? Мне оно показалось чересчур напряженным. Может быть, он чего-то боится?

— Воображение, — возразил Байтс. — Я видел его в этот момент, он выглядел вполне нормально. Я думаю, что он просто поддался естественному зову природы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Он просто задержался в сексуальном развитии, а сейчас созрел. Даже в сорок два не поздно заняться тем, чем занимаются в юности. Бьюсь об заклад, что он пустился отсюда во весь галоп, как разгоряченный бык. И так и будет скакать, пока не наткнется на подходящую самку. Тогда он ею воспользуется по прямому назначению, остынет и захочет вернуться на свою работу.

— Возможно, ты и прав, — согласился Лейдлер, — но я бы на это свои деньги не ставил. Я нутром чую, что его что-то беспокоит. Хорошо бы узнать, что тому причиной.

— Не тот тип, чтобы волноваться, — заверил его Байтс. — Никогда таким не был и никогда не будет. Все, что он хочет, это поваляться с кем-нибудь на сене. А против этого нет закона, не так ли?

— Иногда я думаю, что такой закон не мешало бы принять, — загадочно возразил Лейдлер. — Во всяком случае, когда высококвалифицированные специалисты вдруг впадают в лирику, я не могу рассматривать это просто как начало брачного сезона. Здесь могут быть более глубокие причины. Нам надо знать о них.

— И что?

— За ним надо вести наблюдение до тех пор, пока мы не убедимся, что он не нанесет никакого вреда и не намерен это сделать в будущем. Пара агентов из контрразведки потаскается за ним это время. Это, правда, стоит денег.

— Не из твоего же кармана, — заметил Байт.

— Конечно, нет.

— Так что волноваться?


Новость об отставке Хаперни растеклась по центру, но обсуждалась как бы между прочим. В столовой Ричард Брансон, металлург из зеленого отдела, упомянул об этом своему сослуживцу Арнольду Бергу. В дальнейшем они будут участниками весьма таинственных событий, но тогда ни один из них об этом еще и не подозревал.

— Арни, ты слышал, что Хаперни собрался слинять?

— Да, он сам мне об этом сказал несколько минут назад.

— Гм, неужели задержка с результатами по его тематике настолько выбила его из колеи? Или, может, ему где-нибудь предложили большие деньги?

— Нет, — возразил Берг. — Он сказал, что устал от режима и хочет какое-то время пожить свободно. В нем просто проснулся цыган.

— Странно, — пробормотал Брансон. — Он никогда не казался мне непоседой. Всегда выглядел неподвижным и прочным, как скала.

— Да, он никогда не производил впечатления бродяги, — согласился Берг. — Но ты же знаешь, недаром говорят: чужая душа потемки.

— Может быть, ты и прав. Я сам иногда устаю от их порядков. Но уж, конечно, не настолько, чтобы бросить хорошую работу.

— Тебе надо содержать жену и двух потомков. А Хаперни одинок. Он может делать все, что вздумается. Если он хочет поменять занятие научной работой на уборку мусора, я могу пожелать ему только удачи на новом поприще. Кто-то должен и помои убирать, а то мы все в них утонем. Ты об этом не думал?

— Я занят более серьезными проблемами, — уклончиво ответил Брансон.

— Ничего, спустишься с небес на землю, если твой задний двор будет тонуть в помоях, — пообещал Берг.

Проигнорировав последнее замечание, Брансон сказал:

— Хаперни зануда, но не дурак. У него тугодумная, но блестящая голова. Если уж он уходит, то это, несомненно, по стоящей причине, но он достаточно умен, чтобы не афишировать эту причину.

— Например, какую?

— Не знаю. Могу только догадываться. Может, он нашел себе работу где-нибудь в другом государственном центре, но ему велели держать язык за зубами.

— Может быть. В этом нестабильном мире все может быть. В один прекрасный день я сам могу исчезнуть и сделать карьеру как стриптизный танцор.

— С таким-то брюхом?

— Это может добавить интерес, — сказал Берг, с любовью похлопывая себя по пузу.

— Ну пусть будет так. — Брансон помолчал, потом сказал: — Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что это место становится все более и более гнилым.

— Все, что можно рассматривать как бремя для налогоплательщиков, должно получать время от времени толчок, — пояснил Берг, — всегда есть кто-нибудь, кто воет о расходах.

— Я не имею в виду разговоры о новых урезаниях в бюджете. Я думаю о Хаперни.

— Его уход работы не остановит, — заверил Берг — Просто небольшие затруднения. Для того чтобы найти специалиста, надо приложить усилия и потратить время. Количество таких специалистов не безгранично.

— Точно. А мне кажется, что за последнее время такая трата сил и времени происходит все чаще и чаще.

— С чего ты взял? — спросил Берг.

— Я здесь уже восемь лет. За первые шесть лет наши потери были вполне разумными, и их можно было предсказать. Мужики достигали шестидесяти пяти и пользовались своим правом на пенсию. Другие продолжали работать и через какое-то время умирали или заболевали. Несколько молодых загнулось от естественных причин. И так далее. Как я уже сказал, потери можно было предвидеть.

— Ну?

— А теперь посмотрим на последние два года. Кроме нормального числа ушедших в отставку, переведенных на другую работу, умерших, появились такие, которые исчезли по менее обычным причинам. Например, были Маклайн и Симпсон. Поехали в отпуск на Амазонку и прямо как растворились, никаких следов не нашли до сих пор.

— Это было полтора года назад, — согласился Берг. — Бьюсь об заклад, что они давно мертвы. Могло произойти все, что угодно: утонули, змеиный укус, лихорадка или просто их живьем съели пираньи.

— Потом был Хакобер. Женился на состоятельной даме, у которой был замок где-то в Аргентине. Поехал туда помочь по хозяйству. Но как очень способный химик не мог тебе точно сказать, из какого конца коровы раздается «му».

— Он мог и узнать. Он сделал бы это из-за любви и денег. Это стоит усилий. Дай мне шанс, я бы сумел.

— Хендерсон, — продолжал Брансон, не обращая внимания на замечание, — та же история, что и с Хаперни. Попросил отставку. Я слышал, что потом его видели где-то на западе, он там заимел промтоварный магазин.

— А я слышал, что, как только его там обнаружили, он тут же исчез опять, — заметил Берг.

— Да, ты напомнил мне о слухах. Так вот, был еще один слух, о Мюллере. Его нашли застреленным. Заключение: смерть от несчастного случая. Поговаривали, что это было самоубийство. А ведь у Мюллера не было каких бы то ни было причин лишать себя жизни, и он не был похож на типа, который станет небрежно обращаться с оружием.

— Ты хочешь сказать, что он был убит? — спросил Берг, подняв брови,

— Я хочу сказать, что его смерть была странной, мягко говоря. К этому прибавь случай с Арваньяном, который произошел пару месяцев назад. Свалил свою машину с набережной прямо в воду на глубину сорок футов. Сказали, что он был в обморочном состоянии. Ему тридцать два года, атлетического сложения и прекрасного здоровья. Версия с обмороком не кажется мне слишком убедительной.

— И какое у тебя медицинское звание?

— Никакого, — согласился Брансон.

— Ну а парень, который выдвинул теорию с обмороком, был опытным врачом. Я думаю, он знал, что говорит.

— А я и не говорю, что он не думал, что говорит. Я только сказал, что он предложил подходящую догадку, а не поставил диагноз. Но догадка есть догадка, а не диагноз. И это не зависит от того, кто ее высказал.

— У тебя есть лучшее предположение?

— Да. Если бы Арваньян был любителем заложить за воротник, то в этом случае, если предположить, что он вел машину в пьяном виде, все сходится. Но насколько я знаю, он не был любителем выпить. Не был он и диабетиком. — Брансон сделал задумчивую паузу и продолжил: — Может, он заснул за рулем?

— Это возможно, — согласился Берг, — со мной такое произошло много лет назад. И не от усталости. Я заснул от долгой монотонной дороги, пустынной дороги в темноте, от шуршания шин, от пляски огней фар на шоссе. Я зевнул несколько раз и потом — бам! Очнулся на полу с портфелем на голове. Этот случай встряхнул меня на несколько недель, скажу я тебе.

— Арваньян не ехал долгой утомительной дорогой. Он проехал точно двадцать четыре мили.

— Ну и что? Он мог устать и задремать после рабочего дня. Может, он до этого не выспался. Несколько испорченных ночей могут свалить человека. Он может в таком состоянии уснуть где угодно.

— Ты прав, Арни. Как отец двоих детей я знаю, что это такое. Усталость может свалить человека. И это заметно по его работе, — Брансон постучал по столу, чтобы подчеркнуть эти слова, — по работе Арваньяна этого заметно не было.

— Но…

— Более того, он; по всем данным, ехал домой. А набережная была в стороне от прямой дороги к его дому. Он делал крюк в три мили. Он что, сделал крюк, чтобы попасть туда? Почему?

— Понятия не имею.

— И я тоже. Это выглядит как самоубийство. Вполне возможно, что это и не было самоубийством. Никто не знает, что произошло. У меня такое чувство, что во всем этом есть что-то странное. Это все, что я знаю.

— Ты чересчур подозрителен, — заметил Берг. — Тебе бы надо стать частным детективом и открыть сыскное агентство.

— Это слишком беспокойно и никаких гарантий, — ответил Брансон.

Он взглянул на часы.

— Пора вкалывать! — воскликнул он.


Через два месяца Берг исчез. В течение десяти дней, предшествовавших его исчезновению, Берг был тихим, задумчивым и молчаливым. Брансон, который работал рядом с ним, первые дни объяснял это просто плохим настроением. Но постепенно это все меньше напоминало плохое настроение и все больше походило на осторожное молчание. Брансон однажды поинтересовался:

— Что-то случилось?

— А?

— Я говорю, у тебя что-нибудь случилось? Ты ходишь нахохлившись, как наседка.

— Я этого не замечал, — возразил Берг.

— Ты должен заметить это теперь, когда я тебе сказал. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Со мной все в порядке, — раздраженно ответил Берг. — Не может же человек постоянно трепаться.

— Про тебя-то уж такого не скажешь.

— Ну вот и нормально. Я говорю, когда мне хочется, и молчу, когда хочу.

После этого молчание усилилось. В последний день от Берга слышали только слова, которые были необходимы по работе. На следующий день он не появился. В обед Брансон был вызван в кабинет Лейдлера. Лейдлер поприветствовал его, нахмурившись, и указал на стул.

— Садитесь. Вы работаете вместе с Бергом, не так ли?

— Да.

— Вы с ним в дружеских отношениях?

— В достаточно хороших, но я бы не назвал это дружбой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мы вполне сработались, — ответил Брансон. — Он понимает меня, а я его. Каждый из нас знает, что он полностью может положиться на другого. Вот и все.

— Чисто рабочие отношения?

— Да.

— А вне работы вы не общаетесь?

— Нет, вне работы у нас нет ничего общего.

— Гм, — Лейдлер был разочарован. — Он сегодня не появился на работе. И никаких объяснении не оставил. Вы не знаете, в чем тут дело?

— Нет. Вчера он ничего не говорил. Может, он болен?

— Нет, — возразил Лейдлер. — У нас нет медицинского сертификата.

— Прошло еще слишком мало времени. Если его послали сегодня, то вы сможете получить его только завтра.

— Он мог позвонить, — настаивал Лейдлер, — он знает, как пользоваться телефоном. Он уже вполне взрослый для этого. И даже если он не в состоянии встать с постели, он мог попросить кого-нибудь позвонить нам.

— Может быть, его привезли в больницу в таком состоянии, что он не мог говорить, — предположил Брансон. — Такое иногда случается. Во всяком случае, телефон работает в оба конца. Если бы вы сами позвонили ему…

— Гениальная идея! Это делает вам честь, — огрызнулся Лейдлер раздраженно. — Мы звонили ему два часа назад. Никто не подходит. Мы позвонили соседу. Сосед поднялся и несколько минут колотил в дверь. Никакого ответа. Сосед нашел хозяина, и они открыли дверь запасным ключом. Осмотрели дом. Никого. Квартира в порядке, ничего необычного не заметили. Хозяин не знает, когда Берг вышел из дома, и, кстати говоря, приезжал ли он вчера вечером домой, тоже не знает. — Лейдлер потер подбородок, немного подумал, потом продолжил: — Берг разведен. Вы не знаете, у него есть какая-нибудь знакомая?

Брансон задумался:

— Случайно он упоминал о девушке, с которой встречался и которая ему нравилась. Он упоминал о ней четыре или пять раз. Но, мне кажется, это все было не настолько серьезно. Просто развлечение. В отношении к женщинам он напоминал замороженную рыбу, и они это чувствовали, по крайней мере большинство из них, и платили ему тем же.

— В таком случае это не похоже на то, что он проспал в каком-нибудь любовном гнездышке, — заметил Лейдлер, потом добавил: — Если он не восстановил отношения со своей прежней женой.

— Сомневаюсь.

— Он упоминал о ней в последнее время?

— Нет. Я думаю, что он вообще не вспоминал о ней последние годы. По его словам, они были совершенно несовместимы, но выяснили это только после свадьбы. Ей нужна была страсть, а ему покой. Она называла это интеллектуальным мучением и выбросила его за борт. Через несколько лет она вышла замуж снова.

— В его личном деле сказано, что у него нет детей и что из ближайших родственников у него только мать. Ей восемьдесят лет.

— Может быть, с ней плохо и он помчался к ней? — предположил Брансон.

— Как мы уже говорили, у него был весь день, чтобы позвонить нам. А он не позвонил. Более того, с его матерью все в порядке. Мы проверили это совсем недавно.

— Тогда ничем не могу помочь.

— Нет, можете, — возразил Лейдлер. — Последний вопрос. Есть еще кто-нибудь в центре, кто мог бы быть хорошо информирован о личных делах Берга? Кто-нибудь, кто разделяет его вкусы и хобби? Кто-нибудь, кто может с ним проводить выходные дни?

— Никого из таких людей я не знаю. Берга не назовешь замкнутым, но и общительным его тоже не назовешь. Было полное ощущение, что после работы он вполне удовлетворен своей собственной компанией. Я всегда на него смотрел как на очень самодовольного индивида.

— Ну, если завтра он появится на работе с улыбкой во всю рожу, то ему понадобится все его самодовольство, так как он тут же попадет на ковер за прогул без уважительной причины, да еще и без предупреждения. Это против правил, и это заставляет нас волноваться. Правила созданы не для того, чтобы их нарушать. И мы не любим волноваться, — закончил Лейдлер с нотками раздражения и властности в голосе. — Если он появится или вы услышите о нем что-нибудь из каких-либо источников, ваш долг немедленно сообщить нам.

— Я обязательно так и сделаю, — пообещал Брансон.

Покинув кабинет Лейдлера и направляясь в свой зеленый отдел, Брансон все время думал о происшедшем. Может быть, ему следовало рассказать Лейдлеру о недавнем разговоре с Бергом или о подозрениях Берга? Но что это даст? Он не может ничего объяснить. А может, следовало рассказать о недавней грубости Берга? Но что это даст? Может быть, он просто, не желая того, оскорбил Берга? Но Берг не похож на человека, который будет долго носить в себе обиду. И еще меньше он похож на человека, который будет отсиживаться в укромном местечке, как обиженный ребенок.

Обдумывая и взвешивая все это, он вспомнил замечание Берга несколько месяцев тому назад: «В один прекрасный день я сам, может быть, исчезну и сделаю себе карьеру стриптизного танцора». Что это было, простая шутка или здесь был скрыт какой-то смысл? И если в этом был смысл, то что Берг подразумевал под «стриптизным танцором»? Все это были вопросы без ответов.

«Да бог с ним, — подумал про себя Брансон, — у меня довольно своих собственных проблем. Во всяком случае, он наверняка завтра появится с какой-нибудь уважительной причиной».

Но Берг не появился ни завтра, ни послезавтра. Он ушел навсегда.

2

В следующие три месяца предприятие лишилось еще трех высококвалифицированных специалистов при обстоятельствах, которые могли и должны были вызвать тревогу, но не вызвали. Один, так же как Берг, просто исчез неизвестно куда, очевидно следуя своей прихоти. Два других ушли официально, сославшись на малоубедительные обстоятельства, которые только усилили гнев Байтса и Лейдлера. Последний решил, что по этому поводу надо что-то делать. Правда, в свободной стране каждый может оставить свою работу и искать другую без того, чтобы его арестовывали за недостаточную откровенность или заставили подлечить мозги!

Потом пришла очередь Ричарда Брансона. Мир начал для него распадаться в пятницу, тринадцатого. До этого дня он жил в приятном удобном мире, не обращая внимания на некоторые его недостатки. В нем были случайности, рутина, скука и соперничество, страх и тысячи незначительных событий, которые переживает каждый человек. Но жизнь надо прожить. Жизнь полна мелочей, которые мы принимаем как должное и почти не замечаем, пока они не исчезнут.

Каждое утро в восемь десять отходил поезд. Те же лица, на тех же сиденьях, тот же шелест разворачиваемых газет, тот же гул голосов при разговоре. Или вечерняя дорога домой вдоль обсаженной деревьями аллеи, где всегда можно встретить какого-нибудь соседа, чистящего машину или подстригающего газон на лужайке. Щенок, прыгающий вокруг тебя перед твоим крыльцом. Улыбающееся, раскрасневшееся от кухонной жары лицо Дороти, приглашающей тебя в дом, когда двое детей виснут у тебя на руках и просят сделать что-то для них смешное и веселое.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10