Претензии были законными и обоснованными. Недели, месяцы, годы заключения в непрерывно дрожащей бутылке неважно какого размера требуют полного расслабления хотя бы на короткое время. Люди нуждаются в свежем воздухе, в твердой земле под ногами, в широких горизонтах, в обильной еде, в женщинах, в новых лицах.

— Только мы сообразили, как здесь надо себя вести, д он уже хочет навострить лыжи. Одевайся в штатское и веди себя как ганд, и все дела. Даже ребята из первого увольнения не прочь попробовать еще раз.

— Грейдер побоится рисковать. Он уже и так многих потерял. Если не вернется еще хотя бы половина следующей группы, у него не хватит людей довести корабль обратно. Застрянем тогда здесь. Что ты на это скажешь?

— А я бы не возражал.

— Пусть обучит чиновников. Хоть раз в жизни займутся честным трудом.

Подошел Гаррисон с маленьким конвертом в руках.

— Смотри, это он уел его превосходительство и остался без берега, прямо как мы.

— Мне так больше нравится, — заметил Гаррисон. — Лучше быть наказанным за что-то, чем ни за что!

— Это ненадолго, вот увидишь. Мы терпеть не намерены, Скоро мы им покажем.

— Как именно?

— Подумать надо, — уклонился его собеседник, не желая раскрывать раньше времени свои карты. Он заметил конверт. — Это что, дневная почта?

— Вот именно.

— Как знаешь, я вовсе не хотел совать нос в чужие дела. Думал, просто что-нибудь еще случилось. Вам, инженерам, все письменные распоряжения обычно поступают в первую очередь.

— Да нет, это действительно почта, — сказал Гаррисон.

— Откуда же это ты получаешь письма?

— Воррал принес из города час назад. Мой приятель угостил его обедом и передал письмо для меня, чтобы он погасил об за обед.

— А как это Ворралу удалось уйти с корабля? Что он, привилегированный?

— Вроде. У него жена и трое детей.

— Так что с того?

— Посол считает, что одним можно доверять больше, чем другим. Когда у человека есть, что терять, он вряд ли уйдет. Поэтому он кое-кого отобрал и послал их в город собрать информацию о дезертирах.

— Они что-нибудь выяснили?

— Не очень много. Воррал говорит, что это пустая трата времени. Он нашел там нескольких наших, пытался уговорить их вернуться, но они на все отвечают: «Нет, и точка». А от местных, кроме «зассд», ничего не услышишь.

— Что-то в этом есть, — заметил один из присутствующих. — Хотел бы я сам на это взглянуть.

— Вот этого-то Грейдер и боится.

— Ему скоро многого придется бояться, если он не образумится. Наше терпение иссякает.

— Мятежные речи, — упрекнул его Гаррисон. — Вы меня шокируете.

Он прошел в свою каюту и вскрыл конверт. Почерк мог бы быть и женским, во всяком случае, он надеялся на это. Но письмо было от Глида: «Где я и чем занимаюсь — значения не имеет: письмо может попасть в чужие руки. Скажу тебе одно — все вырисовывается по первому классу, надо только выждать, нужно время для укрепления знакомства. Остальное в этом письме касается тебя. Я тут наткнулся на одного толстячка. Он представитель фабрики, выпускающей эти двухколески с вентилятором. Им нужен постоянный торговый агент фабрики и мастер станции обслуживания. Толстячку уже подали четыре заявления, но ни у одного из желающих нет требуемых технических данных. По условиям тот, кто получит место, имеет на город функциональный об, что бы это ни значило. Так или этак — место это для тебя. Не будь дураком. Прыгай — вода хорошая».

— Святые метеоры! — сказал себе Гаррисон и увидел приписку.

«Адрес получишь у Сета. Этот городишко — родина твоей брюнетки. Она собирается обратно сюда, чтобы жить поближе к своей сестре, и я тоже. Упомянутая сестра — просто душечка».

Гаррисон прочитал письмо еще раз, встал и начал расхаживать по каюте. Потом вышел и, не привлекая к себе внимания, прошел в склад инженеров, где целый час смазывал и чистил свой велосипед. Вернувшись в каюту, он вынул из кармана тонкую плашку и повесил ее на стенку. Потом лег на койку и уставился на нее.

«С — Н. Т.».

Динамик системы оповещения кашлянул и сообщил: «Всему личному составу корабля быть готовым к общему инструктажу завтра в восемь ноль—ноль».

— Нет, и точка, — ответил Гаррисон.

Грейдер, Шелтон, Хейм и, разумеется, его превосходительство собрались в рубке.

— Никогда не думал, — мрачно заметил последний, — что настанет день, когда мне придется признать себя побежденным.

— Со всем должным уважением позволю себе не согласиться, ваше превосходительство, — ответил Грейдер. — Потерпеть поражение можно от руки врага, но ведь эти люди не враги. Именно на этом мы и попались. Их нельзя классифицировать как врагов.

— И тем не менее это поражение. Как еще назвать?

Грейдер пожал плечами.

— Нас перехитрили родственнички. Не драться же дяде с племянниками только потому, что они не желают с ним разговаривать.

— Вы рассуждаете со своей точки зрения. Для вас данная ситуация исчерпывается тем, что вы вернетесь на базу и представите отчет. У меня же положение иное — мое поражение дипломатическое.

— Я не могу брать на себя смелость и рекомендовать наилучший образ действий. На борту моего корабля находятся войска и вооружение для проведения любых полицейских и превентивных операций, которые представятся необходимыми. Но я не могу их применять против гандов, поскольку у меня нет никаких оснований для этого. Более того, одному кораблю не справиться с двенадцатимиллионным населением планеты, для этого потребуется целая эскадра.

— Я это все уже пережевывал, пока меня не затошнило.

— Ваше превосходительство, прошу вас сообщить свое решение по возможности скорее. Морган дал мне понять, что, если к десяти часам я не дам третьей группе увольнения, экипаж уйдет в самоволку.

— Это ведь грозит им суровым наказанием?

— Не таким уж суровым. Они заявят в Дисциплинарной комиссии, что я умышленно игнорировал устав. Поскольку формально увольнений я не запрещал, а только лишь откладывал, им это может сойти с рук, если члены комиссии будут в соответствующем настроении.

— Эту комиссию не мешало бы послать пару раз в длительный полет. Они бы узнали кое-что такое, о чем и не слыхивали за своими канцелярскими столами.

Грейдер подошел к иллюминатору.

— У меня не хватает четырехсот человек. Некоторые из них, возможно, вернутся, но ждать их мы не можем. Задержка приведет к тому, что у меня не хватит людей, чтобы вести корабль Выход один — отдать приказ о подготовке к взлету. С этого момента корабль будет подчиняться полетному уставу.

— Полагаю, что так, — сказал посол.

Грейдер взял микрофон.

— Личному составу приготовиться к взлету немедленно! Старший сержант Бидворси! Кто это там стоит у люка? Немедленно прикажите им подняться на борт.

Носовой и кормовой трапы были давно уже убраны. Кто-то из офицеров позаботился быстренько убрать и центральный трап, отрезая путь вниз и тем, кто хотел бы в последний момент уйти. Бидворси, желая выполнить приказ, высунулся из люка. Пятеро, стоящие внизу, были дезертиры из первой группы увольнения. Шестой был Гаррисон со своим начищенным до блеска велосипедом.

— Немедленно на борт! — зарычал Бидворси.

— Ты это слышал? — сказал один из стоявших внизу, подталкивая другого. — Дуй обратно на борт. Если не можешь прыгнуть на тридцать футов вверх, то взмахни крылышками и лети.

— У меня приказ! — продолжал вопить Бидворси.

— Надо же, в таком возрасте, а еще позволяет кому-то собой командовать, — заметил бывший солдат его роты.

— Да, удивительно, — ответил другой, сокрушенно качая головой.

Бидворси царапал рукой гладкую стенку, пытаясь найти что-нибудь, чем можно было бы швырнуть в стоявших внизу людей.

— Не кипятись, Бидди! — крикнул его бывший солдат. — Я теперь ганд.

С этими словами он повернулся и пошел по дороге. Остальные четверо последовали за ним. Гаррисон поставил ногу на педаль велосипеда. Задняя шина осела с протяжным звуком. Побагровевший Бидворси наблюдал, как Гаррисон затягивал клапан и качал воздух ручным насосом. Завыла сирена, Бидворси отпрянул назад, и герметическая дверь люка закрылась. Гаррисон опять поставил ногу на педаль, но не двигался с места, а стоял и наблюдал за кораблем. Металлическое чудовище задрожало, величественно взмыло вверх, превратилось в еле видимую точку и исчезло совсем.

На секунду Гаррисон почувствовал сожаление. Но оно очень быстро прошло. Он посмотрел на дорогу.

Пять самозваных гандов голосовали на шоссе. Первый же экипаж остановился, чтобы их подобрать, что было очевидным результатом отлета корабля. Быстро они соображают.

«Твоя брюнетка», — написал ему Глид. И с чего он взял?

Может быть, она сказала что-нибудь такое, из чего можно было это предположить?

Он еще раз оглянулся на вмятину, оставленную кораблем. Здесь были две тысячи землян.

Потом тысяча восемьсот.

Потом тысяча шестьсот.

Потом еще на пять меньше.

«Остался один я», — подумал Гаррисон.

Пожав плечами, он заработал педалями и поехал по направлению к городу.

И не осталось никого.

Моральное оружие

Отрицать просто, когда отрицанием движет пороховое чувство протеста и гнева Ребенок, осердясь, колотит стул, о который ушибся. Этому действию есть историческая параллель. В древности люди всячески ублажали богов, но когда обильные жертвы не помогали, статуи божков, случалось, лупцевали нещадно Подобное бывает и в наш просвещенный век. На одном японском заводе в особой комнатке установили резиновую фигуру хозяина; каждый рабочий мог зайти и отмутузить ее палкой…

Невооруженным глазом видно, что именно отрицает повесть Эрика Фрэнка Рассела. Объект отрицания принял галактические масштабы, но не утратил знакомые черты. Строго говоря, тут нет фантастики, тут реализм сегодняшнего дня, сатира тем более едкая, что за ней стоит неподдельное чувство автора, гражданина страны старейшей демократии. Все жизненно, правильно, нужно, вот только убойная сила критического залпа тратится на поражение уж слишком очевидных, поверхностных и избитых мишеней. Это подобно тому, как если бы телененавистник стал сокрушать телевизоры, не трогая, будто их нет вовсе, производящие заводы и студии. Эффектно, симптоматично, но для системы в общем безвредно.

Сложней, примечательней утопическая сторона повести. Отрицание без утверждения, что тень без света. Солдафонской системе подавления и бюрократии Рассел противопоставляет гандизм. Впрочем, это не совсем тот гандизм, который возник как идейное течение в колониальной Индии, скорей это его американизированный вариант. Подлинный гандизм заквашен на аскетизме, которого в утопическом обществе Рассела нет. И патриархальность, столь присущая гандизму, в повести особого рода — это чуть модернизированная, даже хиппизированная патриархальность фермерской Америки с ее малозаселенными некогда просторами, духом самостоятельности и предпринимательства, еще не стесненным ни монополиями, ни чиновничеством. Картина будущего, таким образом, оказывается идеализированной и слегка технизированной картиной прошлого Америки. Получается вроде бы так, что на базе капитализма возможен и ад галактической империи, и рай свободы, если отношения собственничества скрестить с гандизмом.

Но это не совсем всерьез. Литература невозможна без убедительности изображаемого, и Рассел не выполнил бы своей художественной задачи, погрешив против этого правила в обрисовке общества космических гандийцев. Все же автор честно намекает на иллюзорность описываемой утопии, вкладывая в уста дубоватого посла империи кое-какие неглупые мысли об эфемерности ее экономического устройства. Крохотный намек: владеющий логикой да воспользуется ею!

Всерьез речь идет о другом. Сердцевину гандизма составляет убеждение, что условия общественной жизни определяются уровнем нравственного развития людей. Отсюда вывод о зависимости политики от нравственности, о том, что мерилом человечности той или иной политики должна быть не цель, а средство, которым эта цель достигается. Именно поэтому на первый план гандизм выдвинул моральное оружие, тезис о мощи которого и лег в основу повести.

С самого начала очевидная для марксистской мысли наивность отдельных положений гандизма доказана уже не в теоретическом споре, а в ходе истории, в том числе истории самой Индии, столь наглядно, что тут просто не о чем говорить. Менее явно другое.

Сила кулака так очевидна, что порой она кажется единственной, с которой надо считаться. «Право на стороне больших батальонов!» — любил повторять Наполеон С этой философией он сметал и королевства, но пришел час, и все его большие батальоны ничего не могли поделать с восставшими крестьянами Испании. Сила есть — побоку мораль… Полтора века спустя большие батальоны во всеоружии смертоносной техникиXXстолетия были обрушены на Вьетнам — и все повторилось с куда более оглушающей силой! Военному поражению предшествовало моральное, оно его предопределило и покачнуло Америку так, как еще не бывало в ее истории.

Это не частные случаи. Символом кровавой всесокрушающей силы стали полчища Аттилы и Чингисхана. Но — странное дело! — все их победы и завоевания оказались до призрачности нестойкими. В этом мало удивительного, если вдуматься. Грубой силе чуждо созидание, она неизбежно образует вокруг себя тлетворную пустыню, в которой сама же никнет. Такова логика насилия.

Моральная, нравственная правота и стойкость — могучее оружие борьбы. Это истина отнюдь не только гандизма, и яркое утверждение ее художественными средствами — достоинство повести Рассела. Только свобода, понятно, еще нигде и никогда не завоевывалась одним лишь пассивным сопротивлением. Сам Ганди отнюдь не был догматиком, гандизма и в годы японской агрессии, которая грозила родине новым и большим гнетом, высказался за вооруженный отпор.

Мораль и сила, нравственность и политика, цель и средство «…Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель…» Задолго до Ганди это говорил Маркс.

Д. БИЛЕНКИН