В стойбище большая радость. Взрослый морж - это запас мяса и сала на долгий срок, а ведь мы охотились всего один день. В жилищах сразу почувствовался достаток, не приходилось больше экономить жир в лампах, и пища была обеспечена и нам и собакам.
      Новая снежная хижина не была так просторна, как старая, недавно нами покинутая, зато в этой легче было поддерживать тепло и уют. В самом главном жилье, где поселились Ауа с женой, могли легко разместиться на ночь двадцать человек. Эта часть снежного дома переходила в высокий портал вроде "холла", где люди счищали с себя снег, прежде чем влезть в теплое жилое помещение. С другой стороны к главному жилью примыкала просторная, светлая пристройка, где поселились две семьи. Жира у нас было вдоволь и потому горело по 7-8 ламп одновременно, отчего в этих стенах из белых снежных глыб стало так тепло, что люди могли расхаживать полуголыми в полное свое удовольствие. Так превосходно умеют здешние эскимосы устраиваться среди снежных сугробов.
      Чтобы отпраздновать удачную моржовую охоту, мы устроили настоящий пир: лакомились сердцем, языком и плавающей в жиру грудинкой, запивали все это мясным наваром, от которого по всему телу разливалось тепло. Отпировав, мы с Ауа забрались поглубже на лежанку, полуголые, завернувшись только в мягкие шкуры пыжиков. Улегшись, мы закурили трубки; остальные домочадцы расположились вокруг, и Ауа разрешил расспрашивать обо всем, что мне хотелось разузнать, и обязался давать ответы. Не могло быть хозяина гостеприимнее. Я стал задавать ему вопрос за вопросом, исходя из уже составившегося у меня убеждения, что основные линии их религии те же, что у известных нам гренландцев. Великий морской дух, мать всех морских животных, обитающая на дне моря, внушает эскимосам наибольший страх и считается первопричиной большинства жизненных конфликтов [18].
      Я прошу Ауа рассказать все, что ему известно о ней, и он тотчас же подымается и садится, выпрямившись. Оживленно жестикулируя, ведет он свой рассказ, тон и ритм которого держит нас в неослабном напряжении.
      - Жила-была некогда девушка, не желавшая выходить замуж. Жила она с отцом и отвергала всех мужчин, к ней приходивших. Но раз, когда отец был на охоте, явился к ней в стойбище буревестник в образе человеческом и похитил девушку. Отец горевал-горевал о потере дочери, потом отправился в путь, нашел ее как раз в тот день, когда буревестник охотился, и повез домой в женском каяке [19]. Но буревестник заметил беглецов, нагнал их, и так как отец не хотел отдавать дочь, поднял бурю, от которой каяк готов был опрокинуться. Тогда отец испугался и бросил дочь за борт буревестнику. Но она уцепилась за верхний край борта и грозила перевернуть каяк; тогда отец отрубил ей верхние суставы пальцев. Когда они упали в море, оттуда вынырнули тюлени и окружили каяк, и так как она продолжала цепляться за борт обрубками пальцев, отец отрубил ей суставы по самую ладонь. На этот раз из моря вынырнули бородатые тюлени и моржи. Под конец она не могла больше держаться и пошла ко дну, где стала великим духом, владычицей всех зверей морских.
      Но отец, вернувшись домой, раскаялся, что пожертвовал дочерью, лег на самом краю берега и дал приливу унести себя. Так он соединился с дочерью".
      - А куда деваются люди, когда умрут? - спросил я.
      - Некоторые попадают на небо и становятся увлормиут - "людьми дня". Страна их лежит там, где занимается день. Другие идут на дно морское, где есть такая узкая коса между двух морей. Этих людей называют кимиуярмиут "людьми узкой косы".
      В страну дня возносятся только те люди, которые погибли от несчастного случая в море или были убиты. Это большая страна, где много оленей. Там хорошо живется, много радостей. Почти беспрерывно играют в мяч, в ножной мяч, со смехом и пением, а мяч тот - череп моржа. И когда мертвые играют на небе в мяч, нам здесь кажется, что над землей полыхает северное сияние.
      Великие заклинатели духов часто летают в гости к людям дня. Перед таким полетом они садятся в самый дальний угол лежанки, и занавеска из оленьих шкур закрывает их от глаз людей, собравшихся в жилье. Руки заклинателя должны быть связаны за спиной, а голова прикручена к коленям. Когда все приготовления сделаны, снимают концом ножа горящий нагар с фитиля жировой лампы и чертят этим ножом над головой заклинателя круги в воздухе, причем все собравшиеся должны присутствовать при полете и хором громогласно произнести: "Пусть тот, кто собирается в гости, будет вознесен!" Потом тушатся лампы, и все в доме закрывают глаза. Так сидят долго в глубокой тишине, но немного спустя начинают различать посторонние звуки, слышат шорох где-то наверху в воздухе, скрежет, свист... и вдруг заклинатель во весь голос кричит: "Халяля-халяляле-халяля-халяляле!" И тотчас все присутствующие должны подхватить: "Але-але-але!"
      Тут вихрь проносится по хижине, и все знают, что это образовалось отверстие для вылета души заклинателя, отверстие такое же круглое и узкое, как тюленья отдушина во льду; сквозь него должна вылететь душа заклинателя на небо. Ей помогают все звезды, когда-то бывшие людьми. Они летают вверх и вниз по всему воздушному пути, чтобы держать его открытым для заклинателя; одни летят вниз, другие вверх, и весь воздух наполняется свистом: пфф-пфф-пфф!
      Это звезды вызывают душу заклинателя, и тогда люди в доме должны попытаться угадать их человеческие имена, те имена, которые они носили, живя на земле. Если это удается, слышатся два отрывистых свистка: пфф-пфф! и затем тонкий пронзительный звук, пропадающий в небесном пространстве. Это ответ звезд и их благодарность за то, что их еще помнят на земле.
      Большая радость бывает на небе, когда заклинатель посещает страну дня. Души всех умерших тотчас вылетают из своих жилищ. В жилищах этих нет ни входов, ни выходов, и потому души влетают и вылетают всюду, где им вздумается - сквозь стены, сквозь крышу. Они проносятся через жилье и хоть и видимы, но не имеют никакого естества, почему и не остается дыр в тех местах жилья, через которые они вылетают и влетают. Они спешат навстречу гостю, радостно приветствуют его, радостно приглашают к себе, думая, что он тоже душа умершего, как и они. Лишь когда он скажет "Я еще из плоти и крови", они разочарованно возвращаются к себе. И он, повеселившись некоторое время среди радостных умерших, тоже возвращается к себе и своим, усталый, запыхавшийся, чтобы рассказать им обо всем, что видел, испытал.
      В страну узкой косы попадают все люди, умирающие своей смертью - от болезни, в хижине или в палатке. Эта обширная земля уходит в открытое море, где ведется охота на всякого морского зверя. Заклинатели могут посещать и эту землю, но это уж просто ради удовольствия. По серьезному же делу посещают великого морского духа, когда он чересчур усердно охраняет своих тюленей, так что люди терпят нужду. Приготовления к этому посещению почти те же, что и к полету в страну дня. Все лампы в жилье тушат, и слышатся только стоны и вздохи людей, давно умерших. Эти вздохи как будто доносятся из воды, из глубины моря и похожи на плеск и сопенье морских зверей, вдыхающих в себя воздух. Все в доме поют в это время заклинание, повторяя его раз за разом:
      Мы руки простерли, чтобы вызвать тебя.
      Без пищи давно мы, без лова давно!
      Мы руки простерли...
      Для великих заклинателей разверзается тогда путь сквозь землю, вроде трубы, ведущей на самое дно морское. Так попадают в жилище морского духа, похожее на обыкновенное жилье человеческое. Только нет крыши и нет передней занавески: вход в жилье открыт. Это чтобы хозяйке с ее места около лампы легче было следить за стойбищами людскими. Морские звери со всего света; нерпы, бородатые тюлени, моржи и киты собраны справа от ее лампы а полынье, где они лежат и дышат. Поперек узкого входа в жилье лежит большая злая собака, которую прогоняют, прежде чем впустить заклинателя. А он, войдя, может увидеть морскую владычицу, сидящую в знак гнева своего спиной к лампе и ко всем зверям, которых она вообще посылает в добычу людям. Волосы у нее не прибраны, всклокочены, и вид ее страшен: Но заклинатель должен тотчас же схватить ее за плечо и повернуть лицом к лампе и зверям, потом провести рукой по ее голове и ласково пригладить волосы, говоря: "Тем, что наверху, не добраться до тюленей". Она на это отвечает: "Собственные проступки загородили им путь".
      Тогда заклинателю приходится пускать в ход все свое искусство, чтобы утихомирить ее гнев, и когда она смягчится, то берет из полыньи морских зверей одного за другим и опускает их на пол. И тогда словно водоворот забурлит в узком выходе из жилья, и все звери исчезают в море. Это предвещает людям большую охоту, изобилие.
      И тогда заклинателю пора вернуться к своим землякам, ожидающим его. Они слышат его приближение издалека, с таким шумом он мчится по той дороге, которую открыли ему духи. Наконец, раздается шумное "плю-а-хе-хе"", и он выскакивает из-за своей занавески, как зверь морской, который могучим сжатием легких выбрасывает себя из глубины.
      И тут с минуту стоит тишина. Никто не должен ее прерывать, пока заклинатель не молвит: "Мне надо сказать!" Все в жилье отвечают: "Слушаем, слушаем!" И заклинатель продолжает торжественным языком духов: "Пусть раздастся слово!"
      Это знак, что все собравшиеся должны сознаться во всех совершенных ими проступках и нарушениях запрета (табу), чем они и разгневали духе морского. "Может статься, это моя вина! Это моя вина!" - кричат люди, перебивая друг друга, женщины и мужчины, напуганные голодом и неудачами на охоте. Всех находящихся в доме выкликают по именам, и каждый должен сознаться в своих поступках. Таким образом узнается многое, о чем никто и не подозревал, люди узнают тайны друг друга. Но, несмотря на все, что открылось, заклинатель иногда бывает недоволен. Он жалуется, сокрушается, что не узнал всей правды, вопит снова и снова.
      И бывает вдруг, что кто-нибудь признается в тайном грехе, который должен был оставаться скрытым от всех. И у заклинателя вырвется с облегчением: "Вот оно! Вот оно!" Иногда виновницами беды, постигшей стойбище, бывают совсем молоденькие девушки. Но раз женщины так молоды и готовы искупить свою вину, то, значит, они хорошие женщины, и как только они признаются, морской дух прощает их. Всех охватывает великая радость оттого, что беда теперь отведена, все уверены, что завтра же море будет кишмя кишеть морским зверем.
      - Все ли заклинатели могут посещать морского духа и обеспечивать людям довольство?
      - Нет, только очень немногие, самые великие. Знаменитее всех, кого я знавал, была Увавнук, женщина. Раз вечером, когда она вышла помочиться темным зимним вечером, - в небе показался вдруг светящийся огненный шар. Он быстро падал вниз на землю, прямо на то место, где присела женщина. Она хотела убежать, но не успела, и шар ударил в нее, и она тотчас же почувствовала, что все внутри у нее осветилось. Она обеспамятела и сразу стала великой заклинательницей. Дух огненного шара вошел в нее, а дух этот, говорят, создан был из двух половин: с одной стороны - медведь, с другой человек; голова была человечья, но с медвежьими клыками.
      Увавнук прибежала домой как полоумная и запела песню, которая с тех пор стала ее заклинанием, когда она хотела помочь людям. И когда она пела, то себя не помнила от радости, и все в жилье тоже, так как их души освобождались от всего, что их давило. Они подымали руки и отбрасывали прочь всякую злобу и ложь, сдували их с себя, как пылинки с ладони, вот этой песней:
      Великое море меня всколыхнуло,
      Меня понесло,
      Как водоросль - волны реки.
      И небо и буря меня подхватили,
      Нутро всколыхнули, с собою уносят.
      От радости вся трепещу я!.."
      Все напряженно слушали эти рассказы, и никто даже не заметил, что стали гаснуть почти выгоревшие лампы - женщины позабыли о своей обязанности.
      Вокруг нас на больших снежных лежанках застыли мужчины и женщины, охваченные настроением вечера, не смея шевельнуться. Верующий заклинатель духов приподнял край завесы, скрывавшей неведомую страну, которую он один знал.
      * * *
      14 февраля прибыли в нашу охотничью стоянку товарищи с Баффиновой Земли: Петер Фрейхен и Теркель Матиассен, и дня через два мы отправились кому куда следовало - они в большую поездку на север, я - обратно в свой "Раздувальный мех". Еще с месяц ушло на охоту за моржами у Фрозен-Стрейта и, наконец, все было подготовлено к нашему выступлению в конце марта. Сопровождали меня до Баррен-Граундса Хельге Бангстед и гренландец Кавигарссуак. Делая привалы в разных стойбищах, мы достигли Честерфилда 23 апреля. Тут мы встретились с Якобом Ольсеном, который по плану должен был покинуть Биркет-Смита, чтобы весной помогать Теркелю Матиассену в археологических раскопках. Собаки у нас были хорошие, и уже в начале мая мы прибыли в лагерь Биркет-Смита около озера Бейкер, откуда начался наш первый поход в область континентальных эекимосов.
      1.4. Пустынные равнины
      Мы как будто выехали на охоту за дичью. Местность была плоская и дикая, снег еще прикрывал ущелья и расселины, и даже реки сливались воедино с равниной. Все было бело, исключая обращенных к югу склонов, где начинала чернеть земля, оттаяв на солнце. Час за часом шли мы, словно в никуда; все время у нас было такое ощущение, что мы вот-вот заблудимся, пробираясь по неверному направлению. Но не могло быть и речи о неверном направлении: ведь с первого же дня, как мы покинули побережье, нам стало ясно, что даже соседние стойбища не могут давать точных сведений одно о другом, так как дичь вечно бродит с места на место, и область охоты определяет, где быть стоянкам.
      Вот мы и в центре Баррен-Граундса - или пустынных равнин, носящих такое название с древних времен; эти обширные безлесные пространства расположены между Гудзоновым заливом и Северо-западным проходом. Несмотря на то что эти пустынные равнины часть большого американского материка, они принадлежат к самым малодоступным частям земного шара; поэтому мы и ожидали найти здесь первобытнейших эскимосов. Наперекор жадным стремлениям охотников за пушниной и купцов проникнуть в эти неведомые края природа загородила дорогу такими барьерами, что область эта в целом и до сих пор известна лишь в самых общих чертах. С севера ограждают ее вечные льды Полярного моря [20], с юга и отчасти с запада непроходимые лесные чащи, удлиняющие и затрудняющие всякое путешествие, так как приходится следовать только по течению малоизвестных рек. Лишь с Гудзонова залива восточный берег Баррен-Граундса открыт для более современных способов передвижения; однако даже здесь фарватеры забиты льдом и проходимы в течение всего двух-трех месяцев в году. Но все эти природные условия, преграждающие путь другим, давали шансы на удачу нам.
      18 мая мы разбили палатку на вершине увала, откуда открывался обширный ландшафт, все еще сплошь покрытый снегом и напоминавший материковый лед Гренландии. Только здесь морены [21] вместо льда. Отдельные скалы высятся между бесчисленными озерами и речками, напоминая гренландские "нунатаки", и самая плоскость тоже перемежается увалами, как и в Гренландии; лишь в самой глубине материка расстилается уже сплошная обширная равнина.
      Мы стоим перед палаткой и чувствуем себя, как в пустыне. Ни признака жизни; вся дичь как будто вымерла в это время года; белые сюда никогда не заглядывают, разве только какое-нибудь преступление вызовет сюда вездесущих конных полицейских [22].
      Вечернее освещение впервые дарит нас красивым зрелищем. Краски и тени образуют резкие контрасты. Но когда солнце садится, все снова расплывается белыми, снежными волнами, и снова выступает знакомая картина материкового льда.
      С геологической точки зрения область, которую мы озираем, лишь руины древней горной страны, стертой в прах за миллионы лет, в течение которых она подвергалась разрушительному влиянию резких колебаний годовой температуры - то мороз, то тепло, - просачиванию воды и всему прочему, отчего вообще разрушаются и выветриваются скалы. В ледниковый период здесь расстилался мощный покров материкового льда - ледник Киватин. Льды округлили вершины, снесли мягкие пласты и рассыпали большие и малые валуны повсюду. Теперь вся область представляет собой кладбище древней горной страны, где скалы погребены под толстым слоем морен, глины, песка и гальки, из-под которого торчат лишь отдельные лысые макушки скал.
      * * *
      19 мая мы проходим первое становище эскимосов Харвактормиут - "Людей водоворота", у реки Казан. Санный путь был превосходный. От ночного мороза снег всюду затвердел, словно каменный пол, но так как нас было четверо людей на санях, вдобавок тяжело нагруженных, то я предпочитал бежать впереди на лыжах. Мы поднялись на гребень холма и, к удивлению своему, увидели около маленького озера становище и взволнованных людей, бегавших взад и вперед между снежными хижинами. По-видимому, их взволновало наше появление. К тому времени, когда мы, наконец, добрались до места, люди попрятались; детей и женщин всех загнали в хижины, а из мужчин остались на виду всего двое; они неподвижно сидели каждый на своей снежной глыбе, лицом к нам. Ясно было, что за друзей нас не принимали; весь наш облик говорил, что мы чужаки и, судя по нашим гренландским саням и собакам, либо китдлинермиут - "эскимосы арктического побережья", "либо индейцы из глубины материка. Оба эти племени считались враждебными. Впоследствии мы узнали, что особенный страх внушали индейцы. Вековые распри, сопровождавшиеся одинаковыми жестокостями с обеих сторон, были еще свежи в памяти [23].
      От встреченного мной около озера Бейкера эскимоса арктического побережья я знал, что континентальных эскимосов обыкновенно приветствуют при случайной встрече восклицанием "Илоррайник тикитунга!" - "Я прихожу с настоящей стороны!"
      Я во все горло и выкрикнул эти слова по направлению к становищу, и едва успел крикнуть, как мужчины с громкими криками спрыгнули со своих снежных глыб и кинулись нам навстречу; в то же время высыпали из снежных хижин и прочие обитатели становища.
      Мы узнали, что становище их называется Тугдлиуварталик - "Озеро гагары". Зима выдалась необыкновенно суровая, и люди и собаки во многих местах голодали. Зимнее стойбище этих эскимосов находилось на восточном берегу реки Казан, а в настоящее время они двигались на запад навстречу оленям, которые шли с юга. Двое саней посланы были в ближайшее становище, чтобы выследить первые оленьи стада, и как только будут получены нужные сведения, люди перекочуют отсюда на новое место.
      Мы сделали привал, сварили чай, напекли лепешек и угостили все становище. В разгаре этого импровизированного пира мы вдруг завидели двое саней; это были те самые, посланные в соседнее становище узнать новости. Еще издалека услыхали мы крики: "Олени идут, олени идут!" И скоро все становище кипело от восторга и восхищения: зима прошла, идут олени, а с ними лето, изобилие.
      От озера Бейкера нам предстояло проделать длинный путь по твердой земле, забирая к юго-востоку, в обход реки Казан, так как нам отсоветовали держаться нижнего ее течения. Но, чтобы попасть в ближайшее становище, мы должны были, как нам сказали, опять спуститься к реке. Один из молодых людей, только что вернувшихся домой, предложил нам себя в проводники, и с его помощью мы через день добрались до становища Нахигтарторвик.
      Это были первые подлинные континентальные эскимосы, с которыми мы столкнулись, и хотя главную работу нам предстояло провести среди самых дальних "падлермиут", ценно было получить некоторые сведения и здесь. Оказалось, что в становище проживала одна пожилая чета: Акиггак - "Птенец куропатки" с женой Арнаркик - "Возрожденная", и чета эта знает много преданий; поэтому хотелось пробыть здесь подольше. Решено было, что Биркет-Смит с Хельге Бангстедом и Гагой и с частью нашего багажа продвинутся на один день пути дальше без меня. Потом они вернутся за мной и за остальными вещами.
      Погода стояла мягкая. По ночам снег не всегда смерзался плотно, на ледяном покрове стояли лужи талой воды. Времени терять не приходилось, если мы не хотели быть отрезанными от цели наших стремлений.
      Биркет-Смит и Бангстед выступили 25 марта в дождь и туман. С переменой погоды наступил и резкий перелом в природе - самое весеннее настроение. Над становищем закружились многочисленные куропатки; видели мы и журавлей, и вороны усаживались рядами около мясных складов. Мелкие пташки наполняли воздух щебетом, пустынные равнины оживали.
      Я тем временем записывал предания. Одно лишь обстоятельство тормозило мою работу; как это ни забавно, но мне мешало то, что я еще в Гренландии знал большинство тех сказаний, которыми здесь собирались поделиться со мной; и едва я обнаруживал свое знание, эскимосы прыскали со смеху. Ну, не смешно ли? белому известны их сказания! И рассказчики отказывались продолжать. Меня особенно интересовала старая чета - Птенец куропатки и Возрожденная. В молодости они участвовали в торговых поездках и доезжали до самого форта Чёрчилль [так]. К такой поездке готовились задолго, и самая поездка, начавшись осенью, заканчивалась не раньше весны, когда сходил последний снег и реки готовы были вскрыться. В пути часто встречались индейцы, всегда враждебные, опасные. На памяти стариков было похищено индейцами не меньше четырех эскимосок, в том числе сестры старика Арнаркика. Для индейцев у них было то же самое презрительное прозвище, которое в ходу по всей Гренландии: иткигдлит - "разводящие гнид".
      Эта первая встреча с людьми, в самом деле сталкивавшимися с теми индейцами, о которых так много говорят гренландские саги, произвела на меня особенное впечатление. Тут пахло не преданиями, а живой действительностью; ведь еще сравнительно недавно индейцы, преследуя оленей, разбредались в летнее время по всей этой области и при каждом удобном случае нападали на мирных эскимосов.
      * * *
      После двухдневного отсутствия Гага вернулся и рассказал со свойственной ему шутливостью, что товарищи обзавелись теперь собственным домом. У нас имелась вообще всего одна палатка, которую я и оставил себе, так как невозможно было вести мою работу в снежных хижинах, которые обтаивали и готовы были обрушиться на головы обитателей. Поэтому Гага соорудил для Биркет-Смита и Хельге Бангстеда из камней и мха навес, собственно, только для защиты от ветра, но он был с крышей, под которой могли улечься рядом как раз двое. Провиантом они обеспечены, и если только будут следить за переменой ветра и соответственно перемещать входное отверстие, то о них нечего беспокоиться. Нам, впрочем, уже на следующий день предстояло присоединиться к ним с остатком нашего багажа.
      Однако разразилась ужасная непогода с громом и молнией. Дождь так и лил. И в течение двух часов шквалы ветра были настолько сильны, что мы предпочли повалить свою палатку, чем все время бороться с надувавшейся и хлопавшей парусиной. Не очень-то приятно было лежать под поваленной палаткой - мокрая парусина все время мазала по лицу. Но, разумеется, неприятность нашего положения занимала нас меньше, чем мысль о том, каково приходится теперь двум нашим товарищам, ютившимся под маленьким каменным навесом с крышей всего из одной оленьей шкуры.
      В становище был полный развал: болото, оттаявшее торфяное месиво, иссеченное дождем, бездонная слякоть рыхлого снега и бесчисленные ручьи, выбивавшиеся на поверхность и растекавшиеся по всем направлениям. Обувь из тюленьих шкур хлюпала и чвокала [так] у нас на ногах всякий раз, как мы вынуждены были выходить, чтобы поправить палатку, положить еще камней на парусину и тем помешать ей улететь по ветру; но все-таки наше положение было сносно в сравнении с положением наших соседей-эскимосов, живших еще в своих снежных хижинах. Стены последних были уже не из снега, а из какой-то желтоватой массы, в которой дождь просекал все новые дыры, и обитатели тщетно пытались заткнуть их своей обувью, штанами и шубами.
      В самую непогоду раздался приветственный клич вновь прибывших. Двое саней во весь собачий скок примчались в становище, это прибыли люди из соседнего голодного стойбища. Они еще до непогоды выехали сюда, чтобы принять участие в уже назначенной нами охоте на оленей. Мужчинам стоило больших трудов привязать собак к камням, а женщины в это время ставили палатку, сшитую из оленьих шкур. Они были достаточно благоразумны, чтобы поставить ее лишь в полвысоты и поразительно быстро разбили свой стан, убрав в палатку спальные меховые подстилка и одеяла.
      День кончился, спустились сумерки, и я успел так устать от лежания, съежившись под мокрой парусиной, что счел за благо выйти взглянуть: не нуждаются ли в моей помощи соседи по стойбищу. Сначала я пошел ко вновь прибывшим, у которых не было нитки сухой на теле, когда они приехали. Мне любопытно было узнать, как они переносят непогоду, поэтому я стал обходить палатку сзади, чтобы заглянуть внутрь через многочисленные дыры. Но когда я подошел к палатке вплотную, то, к удивлению своему, услыхал песню.
      Хозяин жилья Силиток - "Толстяк", имевший двух жен, сидел в самой глубине палатки между обеими женами, в кругу детей. На полу лежали две оленьи лопатки, сырые, но аппетитные. Это были подарки голодавшим от хозяев становища. Но теперь, когда голод перестал мучить приехавших, им захотелось петь. Младшая из жен была запевалой; вид у нее был дикий и живописный - с длинных распущенных волос текла вода. Притаясь за большим камнем, я поймал отрывок песни:
      Ая-ая-ая!
      Всегда я сопутствовать рад был стрелкам,
      Бродить по равнинам с колчаном и луком моим за плечами!
      Ая-ая-ая!
      Всегда за быстрейшими я поспевал,
      Оленей гоняя с колчаном и луком моим за плечами!
      Каждая строфа пелась с большим увлечением, и нетрудно было сообразить, что эти люди в помощи не нуждаются.
      Непогода продержалась два дня. Третий день принес с собой холод и пургу как раз с противоположной стороны, и мы начали серьезно беспокоиться о том, как справляются с положением наши товарищи там, на скалах. Ветер так свирепствовал, что мы лишь 28 мая поздно вечером могли выехать. Пурга еще крутила; дорогу перед собой можно было различать лишь на самом небольшом расстоянии, и целые стада оленей натыкались иногда на наши собачьи упряжки. С величайшим трудом держались мы курса, когда же перепуганные олени начинали метаться вокруг нас, собаки совсем дичали, и мы едва-едва избегали опасности разбиться с нашими санями о многочисленные камни, торчавшие из-под снега. Груза на санях у нас было достаточно, так что мы не хотели стрелять дичь, пока не доберемся до стоянки товарищей. Олений ход был в самом разгаре, и еще долгое время можно было рассчитывать на легкую и обильную добычу.
      Трудно было добраться до стоянки товарищей. Наконец, после 12-часовой езды собаки почуяли жилье, и мы вихрем под дикий собачий лай влетели на стоянку. Но, несмотря на весь этот гам, нигде не шевельнулась ни одна живая душа, и мы, сколько ни глядели под маленький навес, ничего там не различали, кроме снежного сугроба.
      - Они замерзли! - в ужасе вскрикнул Гага.
      Мы протягиваем под навес руки, нащупываем что-то похожее на рукав шубы и начинаем теребить его изо всей силы. Шуба в самом деле оживает, и через минуту из входного отверстия высовывается голова. Это Биркст-Смит, живехонький, хотя и не очень презентабельный. Мы соединенными силами тащим его наружу, он протестует, мы отпускаем его, и когда он, наконец, стоит на ногах, - оказывается, что с ним ровно ничего не случилось, он только истомлен двухдневным лежанием в снежном сугробе. Вскоре появляется и Хелъге Бангстед. Промокшая насквозь одежда его смерзлась, и ходит он на голенищах своих сапог, чтобы вообще удержать их на ногах. Он больше похож теперь на голенастую птицу, нежели на человека.
      Мы мигом принимаемся ставить палатку, поспешно снабжаем товарищей сухой одеждой, потом угощаем их чаем, крепким бульоном и вареной олениной. Скоро все превратности судьбы забыты, и душевное напряжение разрядилось смехом по поводу разных комических ситуаций, которые одни только и запомнились.
      Непогода последних дней сделала нам веское предостережение; мы убедились в том, что на весеннее время нельзя твердо рассчитывать, но на легких санях мы могли бы в какие-нибудь два-три дня добраться до большого озера Хикулигьюак, где должны найти ближайших эскимосов падлермиут, поэтому мы порешили, что Биркет-Смит с Бангстедом останутся пока в палатке с главным нашим багажом, а я с Гагой поеду на легких санях.
      После двухдневных поисков мы достигли своей цели. Очутились среди людей в маленьком стойбище всего из трех палаток. Человека, принявшего нас, звали Игьюгарьюк. Он сразу произвел на нас хорошее впечатление, так как в противоположность всем своим землякам в этой местности встретил нас с бесстрашным радушием. Было что-то жизнерадостное в его широкой улыбке, и это сразу нас покорило. Кроме того, я кое-что узнал о нем заранее от ближайших соседей на реке Казан. И способ, каким он добыл себе свою первую жену, был даже по сравнению с обычными у эскимосов методами сватовства, мягко выражаясь, сногсшибательным. Он никак не мог заполучить ее и потому вместе со своим старшим братом внезапно появился во входном отверстии снежной хижины своей возлюбленной и перестрелял семь-восемь человек: тестя, тещу, зятьев и невесток, пока девушка, без которой он не мог жить, не осталась, наконец, одна в хижине и он не добился своего.
      Немудрено, что я был очень поражен, когда человек с таким темпераментом сразу по моем прибытии официально представился мне как местный блюститель закона и порядка, протянув документ за подписью и печатью Канадского правительства. Документ, помеченный апрелем 1921 года, был выдан в его стойбище во время преследования одного убийцы и начинался так: "Сим свидетельствуется, что предъявитель сего Эд-джоа-джук (Игьюгарьюк) с озера Чи-ко-лиг-джу-ак с сего дня мною, нижеподписавшимся, Альбертом Е. Римсом, королевским судьей Северо-Западной территории, назначен констэблем на указанной территории со специальной задачей выдать и представить на суд некоего Куаутвака, эскимоса-падлермиут, обвиняемого в двойном убийстве..."
      Я прочел документ с подобающей серьезностью и в свою очередь протянул Игьюгарьюку старую газету, взятую мной для завертки. Он с достоинством принял ее от меня и просмотрел столь же внимательно, как я его документ. С этой минуты мы стали друзьями с полной верой друг в друга.