Понятна моя растерянность. К счастью, неусвоенная культура не прочнее старой грязи, ее можно смыть, и в недолгом времени мне удалось пробудить в людях интерес к прошлому своего народа. Совсем даром рассказывал я им час за часом обо всем пережитом нами во время нашей поездки, о старых заклинателях, лучше знающих историю минувших времен, нежели люди, среди которых я нахожусь теперь; наконец я настолько основательно проломил лед, что оставил крайний запад Канады с солидным запасом ценных и новых сведений.
      2.15. На севере Аляски
      5 мая ранним утром мы въезжаем на Аляску.
      Берег такой же, как тот, которого мы держались, переправившись через реку Макензи. Плоское побережье однообразно волнисто подымается к горам Иррит, окутанным облаками снежной метели. Мы с минуту задерживаемся около пограничных столбов в рост человеческий. С одной стороны, обращенной к востоку, начертано: Канада, с другой - Соединенные Штаты Америки. Эта официальная граница, отмеченная надписями на столбах, которые с короткими промежутками расставлены на протяжении тысячи километров равнин, гор и рек, производит своеобразное впечатление здесь, в снежной пустыне, где не видно ни следа жизни человеческой. Один шаг от канадского столба - и мы в Аляске. Наша цель - мыс Барроу и аляскинские эскимосы. 800 километров предстоит нам проехать пустынным побережьем материка, прежде чем вновь сделать продолжительную остановку.
      Санный путь отличный. За береговой линией материка тянется узкая песчаная отмель с лагунами, и мы пользуемся их ровным льдом. Перед отмелью стеной встают исковерканные льды Ледовитого моря; хаос торосов; сознание, что мы ловко обходим этот барьер, радует нас вдвойне.
      Собаки бегут привычной рысцой; теперь они редко переходят в резвый галоп, зато рысца у них ровная, упорная, и если за ними увяжутся чужие сани, то мы часто видим, как скачут вприпрыжку, запыхавшись, их собаки, чтобы не отстать от наших. Весна же быстро догоняет нас. Делая привалы на берегах лагун, мы слышим кругом хоры мелких птиц. Зеленое летнее одеяние тундры уже готово пробиться сквозь снежные сугробы, и, когда солнечные лучи падают на мощный хребет Эндикотт, образующий задний фон равнины на южном горизонте, покрытые льдом речки и обожженные солнцем скалистые склоны так и сверкают.
      По всему берегу разбросаны мелкие становища эскимосов; встречаются нам и отдельные белые люди - датчане, шведы и норвежцы, некоторые на небольших шхунах; у других только пара кулаков да сани, нагруженные лисьими капканами. Расстояния между становищами определяются шансами на удачную охоту за пушниной. Но по окончании промыслового сезона на исходе марта с хребтов спускаются олени и горные бараны, и начинается новая охота. Охотничьи стойбища разбиваются уже у подошвы хребтов. Эта охота продолжается до тех пор, пока морской лед не покроется дремлющими на солнце тюленями. Тогда люди перекочевывают опять на берег, чтобы запастись салом и кормом для собак к наступающему зимнему сезону песцов. Тюлений сезон как раз на исходе. Всюду встречаются люди, которые не задумываются протянуть нам руку помощи, поработать с нами день другой, раз мы спешим, а путь тяжел. Встречаем мы и пастухов оленей, которые стараются пасти свои стада в укромных долинах, пока коровы телятся.
      23 мая мы по отличному санному пути добираемся до крайнего северного жилого пункта американского материка, мыса Барроу, и впервые попадаем в город с тех пор, как покинули в 1921 году Готхоб. Наше прибытие с далекого востока возбуждает в населении большой интерес к нам. Все настолько-то обучались в школе, чтобы более или менее верно оценить пройденное нами расстояние. В результате этого повышенного интереса - мой большой доклад о Гренландии и о других пройденных нами странах, который я через день по приезде делаю в школе. Мое гренландское наречие понимают здесь без труда, и это обнадеживает меня, сулит успех и в самой северной части Аляски.
      Здесь проживают около 250 туземцев и горсть белых людей. Имеются большие магазины, торговые дома и товарные оптовые склады, но больше всего бросаются нам в глаза школьный дом, больница и церковь. Это первая школа, которую мы увидели за все три года, - светлое, нарядное здание; руководитель школы, молодой голландец Петер ван дер Стерре, с большим радушием принимает нас как своих гостей.
      Приехали мы сюда в самый разгар лова китов. Всего в нескольких километрах от берега расстилается открытое море, колыша свободно плывущие льдины; морские птицы собираются большими стаями, и крики их долетают до самого города. Почти вся мужская часть населения живет у кромки льда в пестрых ловецких станах; дoма остались одни женщины и дети. Все в ажитации и как будто не знают сна. Когда мы сами около 4 часов утра ложимся в постель и открываем окна, то слышим повсюду женскую болтовню, детский крик и собачий лай. А все возвышенные пункты глинистых обрывов берега заняты бессонными наблюдателями, только ожидающими момента, чтобы оглушительным ревом подать беззаботным ночным воронам весть, что гарпунирован еще один кит.
      Наше знакомство с Аляской не столь давнее. Открыта она была в 1741 году датчанином Витусом Берингом, состоявшим тогда на русской службе и предпринявшим свое знаменитое плавание через пролив, носящий теперь его имя [56]. Но понадобилось много лет для более близкого ознакомления с этой страной. И здесь, как и дальше к востоку, детальное обследование берегов связано с экспедициями, имевшими своей целью Северо-западный проход. В 1826 году мыс Барроу впервые посетила английская экспедиция под начальством лейтенанта Бичи [57], который, выйдя из Тихого океана, должен был обогнуть материк с севера, чтобы встретиться с Джоном Франклином, шедшим от реки Макензи. Но Бичи, натолкнувшись на многочисленное туземное население, выставившее вооруженных людей и занявшее явно враждебную позицию, счел неблагоразумным высаживаться на берег. Бичи не удалось обогнуть мыс Барроу, но он ознакомился с северным побережьем Аляски и открыл тем самым дорогу другим.
      Эскимосы, обитавшие между заливом Нортон и Ледовитый океаном, по-видимому, были воинственным племенем; все молодые люди у них получали настоящее военное воспитание, закаляли себя физическими упражнениями, проходили особый диетический курс, приучались переносить голод, делать длительные переходы, тренировались в выдержке и выносливости. И они не ограничивались вызывающе враждебным отношением к другим эскимосским племенам, не останавливались перед открытыми столкновениями с индейцами и даже с белыми, когда те осмеливались вторгаться в их владения. Оружием служили обычно лук и стрелы, но применялись и разные хитроумные изобретения. Наиболее известны панцирь из моржовых клыков, от которого стрелы отскакивали, и большие зазубренные палицы, которыми легко было размозжить противнику череп.
      Времена эти не так уж давно миновали, чтобы нельзя было собрать нужных сведений от тех пожилых людей, деды которых сами участвовали в битвах. Это положение длилось долго и после того, как Аляска заселилась белыми людьми; кстати, надо признать, что первая встреча эскимосов с цивилизацией не могла особенно поощрить их к зарыванию боевого топора в землю.
      В первое время страной правила Россия. С наилучшими намерениями было устроено несколько миссионерских пунктов около устья Юкона [58], но в те времена бессовестные купцы больше влияли на условия жизни, чем миссионеры. В страну хлынула рекой водка; почти ни одна торговая сделка не обходилась без того, чтобы клиентов сначала не напаивали допьяна. Одновременно около берегов появились многочисленные китобойные суда, которые забирали с собой целые эскимосские семьи для черной работы или в качестве ловцов. Долгое время казалось, что население обречено на вымирание, так оно вырождалось и развращалось; белые люди не только ввезли водку, но и опаснейшие заразные болезни. Хищнические приемы охоты угнали диких оленей в глубь страны, и морские промыслы, бывшие всегда основным источником существования туземцев, тоже были поставлены под угрозу. Все независимые племена быстро убывали в числе; их вымирание, полная гибель казались неизбежными [59].
      И вот в 1867 году Соединенные Штаты за 7.200.000 долларов купили Аляску у России. Эта была, без сомнения, лучшая коммерческая сделка, когда-либо совершенная американцами! Это сулило Аляске лучшие времена, но прошло все-таки немало лет, прежде чем американцы приступили к сколько-нибудь рациональному освоению своих новых крупных владений.
      Новая эпоха жизни эскимосов началась только с начала работы Отдела народного просвещения в 1890 году. Первым из начавших тогда борьбу за лучшее будущее эскимосов следует назвать д-ра Шелдона Джексона [60]. Английский язык немедленно был введен в школы, и все силы были пущены в ход, чтобы сделать эскимосов американцами.
      Как на результат хорошо организованных (преимущественно американскими учителями) просветительных мероприятий можно теперь, через 35 лет [61], указать на то, что вымиравшее, обнищавшее, угнетенное племя стало племенем деловитых, честолюбивых и независимых людей [62].
      Д-р Джексон впоследствии напал на мысль ввезти в Аляску сибирских домашних оленей. И в течение первых лет удалось довести это ввезенное 30 лет тому назад оленье стадо до 1280 голов; теперь же домашних оленей насчитывается до 500.000 голов, из которых значительная часть принадлежит эскимосам. Но это не предельная цифра; по мнению знающих людей, оленеводство будет развиваться, пока число домашних оленей не будет доведено до нескольких миллионов голов [63].
      Это по части школы и оленеводства. Но были и другие мероприятия, имевшие важное значение; например, введение кооперативных форм торговли и хозяйства. Само население вносило свою лепту на организацию кооперативных лавок и потребительских объединений, но реализовать идею без поддержки государства не удалось бы; и казенные суда, обслуживающие школьное и медицинское ведомства, до сих пор перевозят грузы для кооперации за фрахты, едва окупающие расходы.
      В день нашего приезда было убито три кита и спустя два-три дня еще два; но нам ни разу не удалось явиться вовремя на место, чтобы быть свидетелями самой процедуры лова.
      В наши планы входило, чтобы я возможно скорее отправился дальше вместе с Гагой и Арнарулунгуак в большое становище у реки Утукок, где, как мне говорили, я мог встретить нескольких интересных людей - мужчин и женщин из старых коренных жителей материка. В пути мы должны были держаться узкой полосы льда, еще уцелевшего у берегов, и так как весь снег превратился уже в слякоть, под которой стояла вода, то нельзя было везти с собой наши коллекции или большой фотографический материал. Решили, что Лео Хансен останется пока здесь продолжать съемки картин народной жизни, а с первым летним пароходом отплывет вместе со всеми нашими коллекциями, и мы встретимся с ним уже в Номе.
      3 июня мы расстались. Солнце палило вовсю. Мы положительно слышали, как тает снег вокруг. Несмотря на жару, собаки не ленились; они знали, что им опять предстоит путь и, хотя уже убедились на опыте, что это значит и что от них потребуется, все же были так радостно возбуждены дорожными приготовлениями, что мы с трудом удерживали сани на месте, пока все наши друзья с мыса Барроу прощались с нами.
      2.16. Китовый праздник
      досюда
      8 Июня мы достигли Ледяного мыса (Айси-Кейп), где жители как раз готовились справлять большой китовый праздник в ознаменование конца благополучно прошедшего китоловного сезона.
      В течение ночи множество саней прибыло из соседних селений, так что сборище вышло многолюдным. Хвост кита, припрятанный для этого особого случая, был нарезан ломтями и явился первым основным блюдом праздничного пира. Потом собравшиеся забавлялись "прыжками в поднебесье" с натянутой моржовой кожи. В этой головоломной забаве, кончающейся иногда сломанными руками, участвовали все возрасты. Человека подбрасывают кверху на двух больших моржовых кожах, сшитых вместе и снабженных множеством рукояток, за которые должно ухватиться возможно большее число людей. Эскимосы, раскачав хорошенько кожи со стоящим на них во весь рост человеком, подбрасывают его высоко в воздух, а он должен, сохраняя свое стоячее положение, легко и красиво опуститься опять ногами на кожи, чтобы снова взлететь еще выше. Презрительным весельем встречают тех, кто падает на голову. Наигравшись, игра продолжается по нескольку часов подряд, - садятся опять пировать, и пир затягивается на весь остаток дня, захватывает и ночь, прерываясь лишь песнями и плясками. Десять музыкантов сидят в ряд и отбивают такт на своих грохочущих бубнах. Большой хор мужчин и женщин сидит около них на корточках, образуя полукруг, в котором выступают по очереди пляшущие обычно пара женщин и один мужчина. Пляски не представляют ничего характерного, выражая только радостное настроение. Мужчина - олицетворение силы и ловкости, и все движения плясунов красиво и гармонично демонстрируют гибкость их тела; когда же вступает хор и слова песни дают к тому повод, плясуны вкладывают сочный юмор в движения своих рук и в изгибы тела. Мужчина в непрестанном движении; зато женщины в пляске почти не двигаются с места, только колышут бедрами, становясь то на цыпочки, то на пятки и шевеля руками в такт музыке. Их задача - олицетворять красоту, прелесть, женственность; и, по правде сказать, они своими полузакрытыми, затуманенными глазами и легкими грациозными движениями захватывают зрителей, необыкновенно хорошо оттеняя прыжки и игру мускулов мужчин. Мелодии сами по себе до крайности однообразны, но и мужчины и женщины обладают особой способностью передавать двухголосные напевы так, что монотонность пропадает. Выступления дышат силой и праздничной радостью, но вместе с тем и торжественной волнующей простотой. Только текст разочаровывает; песни состоят, в сущности, из одних припевов, говорящих о каком-нибудь приключении, которое оставило особое впечатление в тех, кто сложил песню, а для других не имеет никакого значения. Поэтических картин, настроения, как в песнях примитивного эскимоса из области Северо-западного прохода, у этих певцов не встретишь.
      С юмором и выдержкой проведен был весь долгий праздник, и после этой богатой впечатлениями ночи нам удалось, наконец, отправиться в то небольшое становище на материке, где мы хотели пробыть некоторое время. Кроме тех стариков и старух, которых я искал, там находилось еще несколько молодых оленьих пастухов; они как раз собирали свое большое стадо в 800 голов, чтобы переметить хозяйским тавром уши весенних телят.
      * * *
      И у этих континентальных эскимосов, живущих в значительно более благоприятных условиях, нежели те, какие наблюдаются у их сородичей, живущих дальше к востоку, я обнаружил под всеми наслоениями религиозных представлений и за всеми суеверными обрядами, которыми они пытаются облегчить себе ежедневную борьбу за пропитание, - ту же самую основу, то же самое мировоззрение, какое отмечал уже выше. Правда, оно, как и вся их благоприобретенная культура, находилось на более высоком уровне, говорило о новых идеях и о влиянии индейцев, но выросло оно из той же старой системы запретов - табу, из попыток заклинателей посредничать между земным и сверхъестественным и, наконец, из склонности рядового человека прибегать к помощи волшебных заклинаний и амулетов.
      Кроме многих обычаев, с которыми я уже познакомился раньше, посещая другие племена, я, однако, подметил здесь и кое-что новое, характерное. Всего оригинальнее культ душ опасных хищников, а именно волка и росомахи. Самые звери, правда, рассматриваются только как предметы роскоши, поскольку мясо их несъедобно, а красивые шкуры идут исключительно на отделку одежд из оленьего меха; но ловить этих хищников капканами - трудная, утомительная работа, так что удачливые охотники завоевывают себе и славу и зависть людскую.
      * * *
      Трудно оторваться от старых умных людей, умеющих хорошо рассказывать. Поэтому я должен был сделать над собой большое усилие, чтобы, наконец, распрощаться с ними 30 июня. Необходимо было продолжать путь. Отягощало наше выступление еще одно обстоятельство - необходимость расстаться с большей частью моих старых собак, верой и правдой служивших мне во время этого долгого санного пути. Невозможно было, однако, везти собак с собой обратно, приходилось пристроить их куда-нибудь, где им было бы хорошо. Поэтому я подарил их коммерсанту Угперсауну на Айси-Кейпе. Себе мы оставили всего четырех собак, так как остальной путь предстояло нам отчасти проплыть в лодке, отчасти пройти пешком, взвалив часть багажа себе на плечи, а часть распределив по собачьим вьюкам.
      2.17. Стойбище старого вождя
      16 июля мы достигли большой лагуны за мысом Хоп и встретились там с миссионером мистером Томасом, который плыл в моторной лодке вместе с женой и сыном. Они взяли нас на буксир, и всего через несколько часов мы высадились около их уютного пастората, где и нашли гостеприимный приют на любой срок. Лед у берегов опять сгустился, и форсировать его - тратить лишнее время было бы неэкономно, да и не к чему, раз здесь в стойбище работы оказывалось даже больше, чем мне под силу было справиться.
      Мыс Хоп, или Тикерак, то есть "мыс, вытянутый, как указательный палец", - место, где находится одно из интереснейших на Аляскинском побережье и, наверное, самое крупное из заброшенных, полуразрушенных становищ. В нем сохранилось еще 122 очень больших дома, но так как море неустанно размывает мыс и сносит руины одну за другой, то число это ничего не говорит о том, как велико было становище в свое время. Нет сомнения, однако, что здесь, в центре богатых китобойных промыслов, и в ближайших окрестностях должно было проживать некогда тысячи две народу, то есть столько же, сколько насчитывается теперь всего населения в области Северо-западного прохода между магнитным полюсом и островом Хершел. Масса старых могил разбросана на самом мысе; могилы эти относятся к золотому веку китобойного промысла, когда вожди приказывали погребать себя на выставленных стоймя челюстях тех китов, которых они когда-то убили. Кроме того, всюду рассеяно столько человеческих костей, что мистер Томас за несколько лет своей службы здесь успел предать погребению 4000 черепов!
      Я скоро подцепил двух рассказчиков, и, так как гостеприимный миссионер создал мне превосходные условия для работы, мое пребывание здесь дало хорошие результаты.
      О происхождении мыса Хоп рассказывают так:
      В давно минувшие времена перед горами не было никакой низменности, и люди жили на вершине большой скалы Иррисугссук, к юго-востоку от залива Коцебу. Это была единственная суша, выступавшая тогда из моря, и на этой вершине до сих пор еще находятся кости и скелеты китов, остатки от охот самых первых людей. А люди в те времена еще на руках ходили, вниз головой, - вот как давно это было!
      Но однажды мудрый ворон, тот самый, что сотворил небо и землю, гребя в своем каяке, уплыл далеко в открытое море и там увидел: что-то темное движется под водой, оставляя за собой пенистый след. Он подгреб поближе и метнул свой гарпун. Из раны брызнула кровь. Ворон подумал было, что это кит, но нет - какая-то громадина без начала и без конца. Медленно вытекла из нее жизнь. Он покрепче привязал свой буксирный ремень и отвел добычу к скалам, на юг от Уивфака. Тут он причалил ее, а когда на другой день явился рассмотреть хорошенько, оказалось, что она отвердела, стала землей.
      Около старого стойбища и до сих пор еще показывают странную дыру в земле - то самое место, где ворон проткнул чудовище своим гарпуном.
      Тикерармиут, или "племя узкой косы", как эти люди сами себя называют, враждовали в старину со всеми; и были они и прославлены и обесславлены, так как постоянно воевали со своими соседями.
      Почти три поколения тому назад разыгралась большая битва на суше и на море между племенами тикерармиут и нунатармиут, живущими около Инунгтата, почти у мыса Сеппинг; битву выиграли жители материка и вытеснили побежденных с мыса Хоп и из всех других мест к северу от залива Коцебу, где они привыкли проводить значительную часть лета и осени.
      В 1887 году одна фирма из Сан-Франциско устроила у мыса Хоп пристань для своих китобойных судов. Вождем племени был тогда знаменитый и беспощадный Атангауссак, человек с пятью женами, силач, известный столько же своим враждебным отношением к белым, сколько и беспощадностью, с которой он утверждал свою власть в стойбище, выгоняя вон всякого, кто не сразу подчинялся его воле. Не диво поэтому, что скоро между туземным населением и китоловами создались натянутые отношения. Атангауссак держался того взгляда, что вся земля здесь принадлежит эскимосам и они сами могут бить тут китов, но понимал, что опасно соперничать с белыми как по части лова китов, так и в смысле утверждения господства над краем. И вот случилось, что один из белых заманил его молоденькую дочь к себе, она осталась у него в доме, и Атангауссак начал сам бывать там. Но однажды вечером, зимой 1889 года, он напился виски, и два брата, ненавидевшие его за то, что он изгнал их из страны, напали на него и убили.
      Той же весной, в июне, туземцы сами завели переговоры с китоловами и предложили им мир, чем и кончилась всякая вражда. Но с той минуты сокрушено было и господство эскимосов - господином стал белый человек.
      * * *
      31 июля лед разошелся, и так как я записал уже все сказания, какие мог услыхать здесь, а также с помощью эскимосов извлек из раскопок на стойбище много интересного в археологическом смысле, то и порешил, что пора нам двинуться дальше. В путь мы отправились в небольшой "ёле" [64] с подвесным мотором.
      Короткими, но полными впечатлений дневными переходами идем мы вдоль берега, всюду посещая оленьих пастухов, которые в это комариное время держатся со своими стадами на берегу у самой воды.
      Почти у самого устья реки Ноатак за мысом Блоссом мы встретили племя, сетями ловившее белух. За короткое время они добыли 20 штук и ожидали еще. В этой стране нет скудных мест лова.
      Наконец, 7 августа после обеда мы переправляемся через залив Коцебу. Вода мелкая и совершенно пресная, так как здесь устья рек Ноатака, Кобука и Селавика [так]. Делая большие крюки, пользуясь всякими протоками и разводьями, подвигаемся мы вперед и поздним вечером высаживаемся у стойбища золотоискателей, торговцев и рыболовов-эскимосов.
      Залив Коцебу стал вехой на нашем великом пути, теперь пройденном. Отсюда я впервые за три года мог вступить в непосредственные сношения с внешним миром - здесь находилась самая северная телеграфная станция Америки! Понятна та нервозная поспешность, с какой я тотчас же после высадки направился на станцию, чтобы послать первое извещение о том, что долгий санный путь окончен. Мы высадились на берег и разбили свой лагерь среди эскимосских палаток. Телеграфная станция находилась в противоположном конце селения, и сотни мыслей успели пронестись в моем мозгу, пока я шел, чтобы отослать свою первую телеграмму.
      Как показательно, что ты никогда не испытываешь тоски по родине, пока знаешь, что тебя отделяет от нее огромнейшее расстояние, что тосковать бесполезно. Но в ту же минуту, как открывается возможность получить вести из дому, разом просыпаются все чувства, которые так долго и сурово ты подавлял в себе, просыпаются со всей силой, накопленной за столь долгое время. Теперь я ведь могу через несколько часов узнать, как поживают мои дорогие близкие и возвратились ли мои товарищи. Задыхаясь, ввалился я в телеграфную контору и положил телеграмму перед телеграфистом в полной уверенности, что мое долгое отсутствие и достигнутые результаты, которые я оглашаю в телеграмме, заставят его привскочить на стуле, как подкинутого пружиной, и тотчас же взяться за передачу в мировое пространство моих сообщений. Но первая же моя встреча с беспроволочным телеграфом принесла мне большое разочарование. Телеграфист рассеянно выслушал мои слова о настоятельной необходимости послать телеграмму немедленно и затем ответил мне коротко, что, к сожалению, принять ее не может - приборы его только еще устанавливаются и пока не в полной исправности; поэтому он советует мне лучше отправиться на "Боксера", судно Отдела народного просвещения, стоящее на якоре в двадцати милях к югу, близ мыса Блоссом. Но это можно будет сделать лишь на следующий день.
      Проведя бессонную ночь, я на следующий день в полдень был на борту "Боксера", но для того лишь, чтобы выслушать заявление телеграфиста, что он не может удовлетворительным образом передать мою телеграмму и что лучше мне попытаться опять обратиться к его коллеге в Коцебу. Прошло после того еще 2 дня, длиннейшие дни за всю мою экспедицию, пока телеграфисту удалось наладить связь с Номом. Но ответ из Копенгагена я получил в тот же вечер!
      Дома все было благополучно, и товарищи мои вернулись, выполнив все задания!
      2.18. Современные эскимосы
      Коцебу - "Кекертарсук" - самый большой город из всех, в которых нам пришлось побывать. Тут есть церкви, миссионеры, школы, почта, уже упомянутая телеграфная станция и человек пять-шесть купцов, владельцев больших лавок, сильно напоминавших ларьки деревенских торговцев на севере Норвегии во время лова сельдей. Кроме этих постоянных жителей, здесь можно встретить пеструю толпу золотоискателей, или только что явившихся из глубины страны или собирающихся туда; среди них - англичане, немцы, поляки, греки, японцы и китайцы - странные существа, у которых от слова до дела недалеко. В первый же вечер я присутствовал при небольшой потасовке, кончившейся тем, что оба драчуна покатились в море, и это сразу дало мне почувствовать, что я неподалеку от Аляски Джека Лондона.
      Но больше всего меня заинтересовало одно обстоятельство: мы приехали в самый разгар лова лососей; около 1000 эскимосов со всех концов залива Коцебу, с побережий и из глубины страны живут тут в своих палатках и ловят рыбу. Значит, я могу встретить здесь людей совсем иного типа, нежели те, с которыми я привык общаться до сих пор; могу познакомиться не только со знаменитыми охотниками на оленей, явившимися сюда с рек Ноатак, Селавик и Бакленд, но и с эскимосскими судовладельцами, чьи шхуны возят товары на торговые пункты и заходят в разные гавани. Однако как ни манили меня все эти новые перспективы, все-таки я, недолго раздумывая, решился сам прокатиться по новым местам.
      Среди купеческих бараков приютился один предприниматель, молодой эскимос Петер Шелдон. Он имел небольшую быстроходную бензиномоторную лодку для увеселительных прогулок, с просторной, остекленной каютой, где можно было преуютно расположиться и наслаждаться мелькающими мимо видами. Я и сговорился с этим человеком, чтобы он прокатил меня по реке Кобук. В качестве гида и рассказчика я прихватил с собой Насука, старика, которого дух Сиэтла еще не успел обработать и опошлить.
      Мы плывем целый день. Наконец, на реку спускаются сумерки, лес становится все гуще и гуще, деревья все выше и выше. Река извивается, делает излучины, и луна, высоко стоящая в небе, светит то впереди нас, то позади; нам как будто хотят показать все, заставить нас полюбоваться всеми красотами, мимо которых мы плывем. И мы действительно переживаем что-то чудесное: золотой лунный свет переходит в красноватый солнечный, и тонкие нежные краски играют на облаках горизонта. Вокруг глубокий мрак, все спят, когда мы, наконец, подходим к Нурвику.
      Да, недаром мы заехали в Нурвик. Тут мне удалось пережить нечто такое, чего не могли бы дать нам другие места, населенные эскимосами. Отдел народного просвещения попытался устроить здесь образцовый поселок эскимосов, которых собрали из многочисленных стойбищ побережья и материка. Триста человек получили здесь жилища и находятся, так сказать, под неусыпным надзором инспектора, трех педагогов, одного врача и двух санитарок, которые все относятся чрезвычайно серьезно и добросовестно к общественным задачам, поставленным им для разрешения. Врач и педагоги штатные, государственные служащие, а миссионер, как и все представители религиозного культа в Америке, лицо частное.
      Город построен совершенно по-современному. Прекрасный госпиталь с операционной палатой; все оборудовано по последнему слову науки и техники, 40 кроватей распределены в двух этажах. Медицинская помощь и лекарства для всех бесплатны, но с имеющих средства взимается по 75 центов в день за содержание в больнице.
      Эскимосы живут в нарядных деревянных домиках; проведено электричество; за него выплачивают по одному доллару в месяц с каждого домика; на эти деньги содержат машиниста, заведующего станцией. Эскимосы сами оплачивают генератор; остальные расходы принял на себя муниципалитет. Город находится в лесном районе, поэтому государство поставило здесь лесопилку, и эскимосы могут разделывать на ней свой лес, уплачивая за работу натурой: у них берут 1/6 часть сдаваемых ими в распиловку бревен. Жена врача, она же санитарка, следит за порядком и чистотой в домах; наиболее старательную хозяйку премируют. В минувшем году премией был американский флаг.
      Всю зиму следила санитарка за порядком, ежедневно наведывалась в самые различные часы дня в разные семьи, но всегда и у всех все оказывалось так хорошо и чисто вымытым и прибранным, что ни одной белой женщине не сделать лучше. С окончанием года на очередь встала трудная проблема: кому же вручить флаг, раз по всей справедливости его одинаково заслужили все? Санитарка вышла из затруднения, чисто по-соломоновски решив, что флаг должна получить самая многодетная женщина, которая, несмотря на обремененность семьей, все-таки содержала свой дом так же чисто и красиво, как другие.
      В проливной дождь с нависшими над лесом страшными штормовыми тучами проводим мы еще лишний день там, наслаждаясь оказанным нам гостеприимством; особенно бессовестно объедаемся мы чудесной голубицей, которой угощают нас в каждой семье, куда мы только заходим!
      Поздним вечером 18 августа возвращаемся мы в Коцебу, а через два дня приходит из Нома почтовая шхуна "Silver Wale" с капитаном-норвежцем Йоном Хегнессом.
      На этой шхуне мы после бурного перехода и прибываем благополучно в Ном утром 31 августа.
      3. НОМ
      3.1. Ном
      Ном расположен в травянисто-зеленой сырой тундре с красивыми, покрытыми сочной растительностью горами на заднем плане и производит импонирующее впечатление на всех прибывающих из белой пустыни. Оба моих гренландских товарища вытаращили глаза и прониклись новым уважением к способностям белого человека основать большие стойбища так далеко от своей собственной страны.