Жан Расин
      Береника
      Перевод Н. Я. Рыковой
      МОНСЕНЬЕРУ КОЛЬБЕРУ, {1}
      государственному секретарю, генеральному контролеру финансов,
      главному инспектору государственных построек, верховному казначею
      королевских орденов, маркизу де Сеньелэ и пр.
      Монсеньер!
      Как бы низко я с полным на то основанием ни ставил себя самого и свои труды, дерзаю надеяться, что вы не осудите смелость, которую я проявил, посвятив вам эту трагедию. Вы сочли ее не вовсе недостойной вашего одобрения, однако главная заслуга ее заключается для вас в том, что ей посчастливилось не навлечь на себя порицаний его величества, {2} чему вы сами были свидетелем.
      Всем известно, что даже незначительные предметы приобретают в ваших глазах важность, коль скоро они могут приумножить славу государя или же доставить ему удовольствие. Именно поэтому, среди стольких многотрудных забот, коим вы посвящаете свое трудолюбие и усердие, служа монарху и общественному благу, вы иногда благоволите снизойти до нас, сочинителей, и потребовать у нас отчета, на что же мы тратим свой досуг.
      Здесь - дозволь вы мне это - я обрел бы весьма удобный случай осыпать вас похвалами. Чего бы я ни сказал о ваших разнообразных и редких достоинствах, восхищающих Францию, - о проницательности, от которой ничто не ускользает; о всеобъемлющем уме и кругозоре, которые позволяют вам охватывать и осуществлять столько великих начинаний одновременно; о духе, который ничто не может поколебать и утомить!
      Однако, монсеньер, говоря вам о вас, следует проявлять пристойную сдержанность, и я опасаюсь, как бы вы, услышав неуместные, по вашему мнению, похвалы, не пожалели о благоволении, коим меня почтили. Мне больше подобает думать об ином - о том, как и впредь сохранить это благоволение новыми своими трудами. Это к тому же было бы для меня наиболее приятным способом выразить вам свою признательность.
      Остаюсь, монсеньер, с глубоким почтением вашим смиреннейшим и покорнейшим слугою.
      Расин.
      Предисловие
      "Titus, reginam Berenicem... cui etiam nuptias pollicitus ferebatur... statim ab urbe dimisit invitus invitam". То есть "Тит, страстно влюбленный в Беренику и даже, как говорят, обещавший жениться на ней, услал ее из Рима против своего и ее желания, с первых же дней прихода своего к власти". {3} В истории это деяние прочно запомнилось, и я счел его весьма подходящим для театра, где оно может глубоко взволновать зрителя. В самом деле, ни у одного поэта не найдем мы ничего трогательнее, чем разлука Энея и Дидоны у Вергилия. И кто усомнится в том, что событие, дающее вполне достаточно материала для целой песни героической поэмы, {4} где действие развивается на протяжении многих дней, окажется достаточным и для сюжета трагедии, действие которой длится лишь несколько часов? Правда, у меня Береника не доходит до самоубийства, как Дидона, ибо она не связала себя с Титом так тесно, как Дидона с Энеем, и потому отнюдь не вынуждена по ее примеру отказаться от жизни. В остальном же прощальные слова, с которыми она обращается к Титу, и усилие, которое она делает над собой, решаясь на разлуку, составляют, быть может, один из самых трагических эпизодов пьесы, и я надеюсь, что он с немалой силой вновь возбудит в сердцах зрителей чувства, вызванные у них предшествующими перипетиями пьесы. Совсем не обязательно, чтобы в трагедии были кровь и мертвые тела: {5} достаточно, если действие в ней свидетельствует о величии душ персонажей, если актеры выступают в ролях героических, если она изображает сильные страсти и если все в ней проникнуто торжественной печалью, в которой и таится наслаждение, получаемое нами от трагедии.
      Я полагал, что избранный мною сюжет дает все возможности для этого, но больше всего полюбилась мне его чрезвычайная простота. Давно уже хотел я попытаться написать трагедию с той простотой действия, которую так ценили древние: этому ведь они нас главным образом и учат. "Пусть в том, что вы творите, - говорит Гораций, всегда будут простота и единство". {6} Они восхищались "Аяксом" Софокла, а ведь там все содержание - это Аякс, убивающий себя с отчаяния: он впал в неистовство, когда ему не присудили доспехов Ахилла. Они восхищались "Филоктетом", где весь сюжет сводится к появлению Улисса, который хочет завладеть стрелами Геракла. Даже "Эдип", {7} в котором полно рассказов о прошлых событиях, меньше перегружен действием, чем самая простая из трагедий нашего времени. Наконец, мы видим, что даже поклонники Теренция, {8} с полным основанием предпочитающие его всем авторам комедий за изящество стиля и правдоподобие изображаемых нравов, тем не менее признают, что Плавт имеет над ним существенное преимущество, ибо плавтовские сюжеты почти всегда необычайно просты. И нет сомнения, что именно чудесной своей простоте обязан Плавт теми похвалами, которые ему всегда расточали древние. А насколько еще более прост был Менандр, {9} раз Теренций вынужден воспользоваться двумя комедиями этого поэта, чтобы создать одну свою! {10}
      И не следует думать, что правило это основано лишь на произволе тех, кто его установил: в трагедии волнует только правдоподобное; {11} а можно ли говорить о правдоподобии, если за один день происходит множество событий, {12} которые на самом деле могли совершиться самое малое в течение нескольких недель? Некоторые считают, что эта простота означает лишь недостаток выдумки. Им не приходит в голову, что вся-то выдумка и состоит в том, чтобы сделать нечто из ничего, и что большое количество событий всегда является удобным выходом для поэтов, ощущающих, что их дарованию не хватает ни щедрости, ни силы для того, чтобы на протяжении пяти действий держать зрителя в напряжении сюжетом простым, но в то же время богатым бурностью страстей, красотой чувств, изяществом выражения. Я далек от мысли, что все это имеется в моем произведении, но и не думаю также, что зрители сетуют на меня за то, что я предложил им трагедию, которую они почтили, пролив столько слез, и на тридцатом представлении которой народу было ничуть не меньше, чем на первом.
      Не обошлось и без того, чтобы некоторые не попрекнули меня этой самой простотой, коей я так упорно домогался. Они полагали, что трагедия, почти лишенная интриги, не соответствует правилам театра. Я узнавал, жалуются ли они при этом на скуку. Мне сказали, что, по их признаниям, они нисколько не скучали, что многие места пиесы их весьма растрогали и что они с удовольствием еще раз посмотрели бы ее. Чего же им в таком случае нужно? Умоляю их быть о самих себе достаточно высокого мнения и не думать, что пиеса, трогающая их и доставляющая им радость, могла быть написана с полным пренебрежением к правилам. Главное правило - нравиться и трогать; все прочие выработаны лишь затем, чтобы выполнять его. Но все эти правила чрезвычайно сложны и мелочны, и я не советую никому разбираться в них: есть ведь дела и поважнее. Пусть уж на нас лежит забота прояснять трудности аристотелевой поэтики, зрителям же да будет уготовано наслаждение сочувствовать героям трагедии и проливать слезы. И да разрешат они мне сказать им то, что некий музыкант говорил македонскому царю Филиппу, {13} утверждавшему, что какая-то из его песен не отвечает правилам: "Да не попустят боги тебя, государь, впасть в такую беду, что тебе пришлось бы разбираться в этих вещах лучше, чем мне".
      Вот все, что я могу сказать этим людям, услаждать которых я всегда считал бы славным для себя делом, ибо что до составленного против меня пасквиля, {14} я полагаю, что читатели охотно избавят меня от необходимости отвечать на него. Да и что отвечу я человеку, который и не мыслит вовсе и не способен членораздельно высказать какую-нибудь мысль? Он говорит о протасисе {15} так, словно понимает это слово, и требует, чтобы эта первая из четырех частей трагедии всегда непосредственно примыкала к последней, то есть катастрофе. Он жалуется на то, что слишком хорошее знание правил не дает наслаждаться пиесой. Но если судить по его статье, никогда не бывало жалобы менее обоснованной. По-видимому, он никогда не читал Софокла, которого весьма неоправданно хвалит за "многообразие событий" в его трагедиях, а о поэтике читал только в предисловиях к трагедиям. Но я прощаю ему незнание правил драматургии, поскольку, на счастье читателей и зрителей, он не пытается подвизаться в этом жанре. Я не могу ему простить другого - полного неразумения правил доброй шутки, в то время как каждое свое слово он старается сдобрить шуточкой. Уж не рассчитывает ли он позабавить порядочных людей всяческими "карманными увы", "господами правилами" и невесть каким количеством других низменных ужимок, которые осуждены всеми стоящими писателями, как он сможет убедиться, если когда-либо попытается их читать? Подобная критика - удел нескольких несчастных щелкоперов, которым никогда не удавалось привлечь к себе внимание публики. Они постоянно ждут выхода в свет какого-нибудь произведения, стяжавшего успех, и тогда набрасываются на него - не из зависти, ибо какие у них могут быть основания для зависти, но в надежде, что их удостоят ответа и тем самым извлекут из неизвестности, в которой они так и пребывали бы со своими собственными сочинениями.
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      Тит, {16} римский император.
      Береника, {17} царица Палестины.
      Антиох, царь Комагены. {18}
      Паулин, наперсник Тита.
      Аршак, наперсник Антиоха.
      Фойника, наперсница Береники.
      Рутилий, римлянин.
      Свита императора.
      Действие происходит в Риме, в дворцовом покое между половиной
      Тита и половиной Береники.
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      Антиох, Аршак.
      Антиох
      Помедлим здесь, Аршак. Ну, что? Тебя дивит
      Покоя этого великолепный вид?
      В уединенности и пышности красивой
      Он тайны цезаря порой хранит ревниво.
      С царицей юною, на миг забыв весь свет,
      Сюда приходит Тит для сладостных бесед.
      Покои цезаря вон тут, за этой дверью,
      За той - царицыны. Тебе как другу веря,
      Прошу: принять меня уговори ее.
      Как ни докучно ей присутствие мое.
      Аршак
      Что слышу я? Мой царь ей докучать боится?
      Ты - бескорыстнейший, вернейший друг царицы,
      Востока нашего славнейший из царей,
      Ее былой жених? Неужто можно ей
      В надежде, что она супругой станет Тита,
      Спесивой быть, мой царь, с тобою так открыто?
      Антиох
      Иди скорей! Одно необходимо мне
      С ней побеседовать сейчас наедине.
      ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      Антиох.
      Антиох
      Ах, обрету ли я уверенность былую?
      Решусь ли вымолвить опять: "Тебя люблю я"?
      Сдается мне, что нет. Свиданья я страшусь
      Не меньше, может быть, чем на него стремлюсь.
      Когда она во мне надежду умертвила
      И даже речь вести о страсти воспретила,
      Я промолчал пять лет и, сколько было сил,
      В личину дружества любовь свою рядил.
      Невеста цезаря прислушается ль ныне
      К тому, кому молчать велела в Палестине?
      Он в брак вступает с ней. Разумно ль в этот час
      Напоминать о том, что связывало нас?
      Что выиграю я от дерзкого признанья?
      Оно лишь омрачит минуту расставанья.
      Не лучше ли уйти, не домогаясь встреч,
      Чтоб о любви забыть иль с горя мертвым лечь?
      Нет! В одиночестве терпеть такую муку,
      Рыданья подавлять и проклинать разлуку?
      Прощаясь навсегда, страшиться гневных слов?
      Но разве должен быть ответ ее суров?
      Ведь я просить любви, прекрасная, не стану,
      Не призову тебя вернуться в наши страны
      И лишь одно скажу: я тешился мечтой,
      Что между цезарем великим и тобой
      Велением судьбы воздвигнется преграда.
      Но раз он может все - мне удалиться надо.
      Надежде на любовь я верен был пять лет
      И верность сохраню, хотя надежды нет.
      Я буду говорить - хоть это мне осталось.
      Быть может, в ней теперь возобладает жалость?
      Да и чего же впрямь бояться может тот,
      Кого с любимою навек прощанье ждет?
      ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
      Антиох, Аршак.
      Антиох
      Ну, что? Могу ль войти?
      Аршак
      С царицей я видался,
      Но для того, чтоб ей я на глаза попался,
      Пришлось пробиться мне через толпу льстецов,
      Что к новой госпоже спешат со всех концов.
      Неделю Тит провел в уединенье строгом:
      Он плакал об отце, {19} глухой ко всем тревогам,
      Но вновь любовь над ним взяла свои права,
      И при дворе идет, мой государь, молва,
      Что до ночи еще назначено царице
      Свой титул изменить и стать императрицей.
      Антиох
      Увы!
      Аршак
      Ты удручен известьем, господин?
      Антиох
      Да. Значит, к ней войти я не могу один.
      Аршак
      Известно ей твое заветное желанье.
      Она сама придет на тайное свиданье.
      Смиренно уловив царицы беглый взгляд,
      Я понял, что тебе терпеть и ждать велят,
      Пока она сюда, в покой для всех закрытый,
      Не сможет ускользнуть от надоевшей свиты.
      Антиох
      Отлично. Но скажи, ты не забросил дел,
      Которые тебе устроить я велел?
      Аршак
      Послушному слуге довольно только слова.
      Да, корабли твои к отплытию готовы.
      Достаточно, мой царь, тебе отдать приказ,
      И Остию они оставят сей же час.
      Но кто отправится по этому приказу?.
      Антиох
      С царицей встречусь я, и надо ехать сразу.
      Аршак
      Кто едет?
      Антиох
      Я.
      Аршак
      Ты?
      Антиох
      Да. Дворец покину я,
      Покину Рим - и прочь, в родимые края.
      Аршак
      Я, право, удивлен: тут есть чему дивиться.
      От родины тебя прекрасная царица
      Отторгла, увлекла в далекий чуждый Рим.
      Три года ты при ней со всем двором своим.
      И вот теперь, когда, столь дружный с Береникой,
      Ты стал свидетелем судьбы ее великой,
      И отблеск торжества, что ей готовит Тит,
      Тебя, властитель мой, по праву озарит...
      Антиох
      Пусть празднует, Аршак, она свою победу,
      А мы с тобой прервем докучную беседу.
      Аршак
      Я понял, государь. За дружбу и совет
      Неблагодарность - вот каков ее ответ,
      И за измену ты презреньем платишь тоже.
      Антиох
      Нет, никогда она мне не была дороже.
      Аршак
      Ужель решился Тит, воссев на отчий трон
      И императорским величьем ослеплен,
      Тобою пренебречь, и, чуя перемену,
      Предпочитаешь ты вернуться в Комагену?
      Антиох
      Немилость мне отнюдь не может угрожать,
      И жаловаться грех.
      Аршак
      Тогда зачем бежать?
      Тебе же повредит пустое своенравье.
      На трон взошел твой друг, с которым в бранной славе
      Опасности делил ты преданней, чем брат,
      В чем убедиться мог на деле он стократ.
      С ним, о величии империи радея,
      Сломали вы хребет мятежной Иудее.
      Он помнит день, когда благодаря тебе
      Победа в длительной означилась борьбе.
      Врагам в тройном кольце их неприступных башен
      Наш натиск яростный нисколько был не страшен:
      Напрасно и таран ворота их крушил,
      И первый с лестницей под стены поспешил
      На штурм отчаянный ты, наш герой державный,
      Едва не заплатив за подвиг смертью славной.
      Весь лагерь наш уже оплакивал тебя,
      Тит к полумертвому тебе припал, скорбя,
      Но исцелился ты, и по заслугам надо
      За пролитую кровь тебе стяжать награду.
      А если, тяготясь страной, где ты не царь,
      На родину решил ты ехать, государь,
      Пусть к императорским вернувшийся заботам
      Тит на Евфрат тебя отпустит с тем почетом,
      Какой оказывать привык победный Рим
      Друзьям испытанным - царям, союзным с ним.
      Что может изменить, мой царь, твое решенье?
      Но ты безмолвствуешь, увы!
      Антиох
      Аршак, терпенье!
      Ты видишь: у дверей царицы я стою.
      Аршак
      Так что ж?
      Антиох
      Ее судьба решит судьбу мою.
      Аршак
      Как так?
      Антиох
      Я от нее узнаю все о браке.
      И если правда то, что говорит здесь всякий,
      Что в Риме новый трон ей цезарь Тит воздвиг,
      Что это решено, - я еду в тот же миг.
      Аршак
      Но разве этот брак - причина для тревоги?
      Антиох
      Открою все тебе я после, по дороге.
      Аршак
      Скорбь о тебе, мой царь, мне разрывает грудь.
      Антиох
      Царица здесь. Ступай, скорей готовься в путь.
      ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      Береника, Антиох, Фойника.
      Береника
      Вот я избавилась от излияний льстивых
      Ликующей толпы друзей велеречивых.
      Что мне от их забот, что мне от их услуг,
      Когда меня тут ждет мой старый верный друг?
      Так долго ты себя заставил дожидаться,
      Что показалось мне - ты стал меня чуждаться.
      Как может Антиох, в чьей преданности мне
      И Запад, и Восток убеждены вполне,
      Во всех превратностях оплот мой неизменный,
      И в счастье, и в беде товарищ несравненный,
      В тот самый день, когда судьба мне счастье шлет,
      Чтобы со мной вкусил он от ее щедрот,
      Как может он меня в толпе докучной этой
      Оставить вдруг одну и затаиться где-то?
      Антиох
      Так, значит, правда то, о чем молва трубит,
      И долгую любовь сегодня брак скрепит?
      Береника
      По чести признаюсь, нисколько не скрывая,
      Что здесь немало слез недавно пролила я:
      Покуда по отцу он траура не снял,
      Тит мысли о любви сурово отгонял.
      Когда-то от меня не мог отвесть он взора,
      Теперь же избегал со мною разговора.
      В слезах, от скорби нем, тоскою удручен,
      Лишь горестным кивком со мной прощался он.
      Тебе легко понять, как тяжко это было.
      Его и лишь его всегда я в нем любила,
      А власти и венца - ты это знаешь, друг,
      Дороже сердце мне и благородный дух.
      Антиох
      Тебя он вновь дарит привязанностью страстной?
      Береника
      Ты это видел сам: когда единогласно
      И не щадя в своем усердье громких слов,
      Сенат отца его включил в число богов,
      Тит, свой сыновний долг исполнив образцово,
      Душой к возлюбленной смог устремиться снова
      И в тот же самый миг, - так все кругом твердят,
      Не известив меня, отправился в сенат,
      Чтоб к Береникиным владеньям в Палестине
      Прибавить Сирию с Аравией отныне.
      А если верить в то, что говорят друзья,
      Что от него всегда сама слыхала я,
      То вскоре с этими тремя соединится
      Четвертый мой венец - венец императрицы.
      Сказать об этом мне он сам придет сюда.
      Антиох
      А я тебе скажу: простимся навсегда.
      Береника
      Как! Почему ты речь заводишь о прощанье?
      Я вижу: ты смущен и на лице - страданье!
      Антиох
      Уехать должен я.
      Береника
      Изволь сказать ясней:
      В чем дело?
      Антиох
      (в сторону)
      Мне нельзя встречаться было с ней.
      Береника
      Довольно же молчать! Какие опасенья
      Причиной сделались внезапного решенья?
      Антиох
      Что ж, выслушай, но знай: я говорю сейчас
      По воле царственной твоей в последний раз.
      Наделена судьбой блестящей и высокой,
      Ты вспомнишь, может быть, о родине далекой,
      Где в некий день любовь зажгла меня всего "
      Стрелою, пущенной из ока твоего.
      Я к брату твоему Агриппе обратился,
      И он бы от тебя согласия добился
      Принять ту дань, что я принес тебе, любя,
      Но появился Тит и покорил тебя.
      Он пред тобой тогда предстал неотразимо
      В блистанье грозовом разгневанного Рима,
      Восставший край сознал, что ныне обречен,
      Но скорбный Антиох был первым побежден,
      И, волю злой судьбы осуществив на деле,
      Твои уста моим умолкнуть повелели.
      Когда же, вместо них, взор неотступный мой
      И вздохи горькие смутили твой покой,
      Ты приказала мне, жестокая царица,
      И чувство подавить - не то с тобой проститься.
      Я сдался, обещал, но знай: сейчас смирить
      Не властна ты меня. Я буду говорить,
      И я скажу, что, дав обет бесчеловечный,
      Поклялся про себя любить любовью вечной.
      Береника
      Как! Что ты говоришь?
      Антиох
      Да, я молчал пять лет
      И больше никогда не преступлю обет.
      С соперником своим я шел на поле славы,
      Надеясь там себе найти конец кровавый,
      Чтоб до тебя, чей слух отверг мои слова,
      Хоть имя гордое мое несла молва.
      Казалось, что судьба мне это даровала
      О том, что друг твой пал, ты слезы проливала,
      Но тщетно я искал опасностей в бою:
      Тит доблестью затмил неистовость мою.
      Я должное ему воздать обязан честно:
      Наследник цезарей, любимый повсеместно,
      Тобою избранный, он первым на себя
      Удары принимал, разя, коля, рубя.
      А я, отверженный, безвольный и усталый,
      Лишь подражал ему с отвагой запоздалой,
      Я вижу, что теперь довольна ты вполне.
      Что, укротив свой гнев, с улыбкой внемлешь мне.
      Что нарушение запрета позабыто
      Как не простить того, кто восхваляет Тита!
      Осада кончилась. Он, грозный, раздавил
      Остатки жалкие былых мятежных сил.
      Доделали свое огонь, раздоры, голод.
      И стены древние разрушил римский молот,
      Вы с Титом собрались, ликующие, в Рим,
      И мне предстал Восток постылым и пустым.
      Блуждал я без конца по Кесарее милой,
      Где некогда любил тебя с такою силой.
      Я звал тебя в стране поверженной твоей,
      Следов твоих искал немало долгих дней...
      Но нет! Моей тоски не описать словами.
      Затем в Италию я ринулся за вами,
      И там горчайший час настал в моей судьбе:
      Тит, встрече нашей рад, привел меня к тебе.
      Личину дружбы к вам надел я без усилий,
      И вы моей любви любовь свою открыли.
      Но все ж я тешился надеждою подчас:
      Веспасиан и Рим разъединяют вас;
      Тит, уступая им, оставит Беренику...
      Но мертв Веспасиан, и сын его - владыка.
      Бежать бы мне тогда! Но я решился ждать,
      Чтоб друга прежнего на троне увидать.
      Теперь мне ясно все. Вам брачный пир готовят.
      Довольно здесь людей, что каждый случай ловят,
      Чтоб лестью усладить Гимена торжество.
      Я ж, кроме слез, вам дать не властен ничего,
      И, мученик любви упорной и напрасной,
      Я рад, что все сказал об этой скорби страстной
      Под взором дивных глаз, что виноваты в ней.
      Я ухожу, но знай: люблю еще сильней.
      Береника
      Мне даже мысль - и та, о царь, казалась дикой,
      Что в день и час, когда со мною, Береникой,
      Себя готов навек связать всесильный Тит,
      Другой мне страсть свою так смело изъяснит.
      Я речи дерзостной твоей не прерывала:
      Пусть дружба на нее набросит покрывало.
      И более того: я признаюсь, друг мой,
      Мне горестно сейчас прощание с тобой.
      Ведь так хотелось мне, чтоб принял ты участье
      И в торжестве моем, и в беспредельном счастье.
      За подвиги свои ты мной, как всеми, чтим.
      Тит полюбил тебя, ты восхищался им.
      Сроднились тесно вы, и часто мне казалось,
      Что, говоря с тобой, я снова с ним общалась...
      Антиох
      Я больше не хочу мучительных бесед,
      Где одновременно участвую и нет.
      В унынье горькое теперь меня приводит
      Одно лишь имя Тит, что с уст твоих не сходит.
      От равнодушных глаз я скроюсь навсегда,
      Что смотрят на меня, не видя никогда.
      Прощай! Я сохраню в душе твой образ милый.
      Пока меня от мук не исцелит могила.
      Не бойся, что, томясь в мучениях моих,
      На весь я белый свет пойду кричать о них.
      Нет, госпожа, одно услышишь обо мне ты
      Что смерть желанная меня настигла где-то.
      Прощай!
      ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
      Береника, Фойника.
      Фойника
      Как жаль его. Так верен, так влюблен!
      Удела лучшего заслуживает он.
      Не правда ль, госпожа?
      Береника
      Внезапное прощанье
      Оставит горькое во мне воспоминанье.
      Фойника
      Я удержала бы его...
      Береника
      Безумна ты.
      Мне долг велит навек забыть его черты.
      Могу ль я потакать надежде безрассудной?
      Фойника
      Но Тит еще молчит, и будет очень трудно
      Вам римский обойти обычай и закон.
      Суровостью своей меня пугает он:
      Сын Рима вправе лишь на римлянке жениться,
      И Рим не признает царей, а ты - царица.
      Береника
      Я не боюсь: меня всем сердцем любит Тит.
      Сейчас он может все, и он заговорит.
      Приветствовать меня придет сенат надменный,
      И статуи того, кто сел на трон вселенной,
      Увьет гирляндами ликующий народ.
      Ты видела сама, какой нас вечер ждет.
      Ты видела костры и факельное пламя,
      Толпу, и фасции, и воинов с орлами,
      Сенат и консулов, союзников-царей,
      Которых озарил огонь его лучей
      Венца лаврового и мантии багряной,
      Свидетельства побед и славы несказанной.
      Недаром на него теперь со всех сторон
      Так жадно каждый взор с восторгом устремлен.
      Он всех пленил своей осанкой величавой,
      Сердечной кротостью, открытой, нелукавой.
      К нему безудержно стремятся все сердца.
      Клянусь я, будь он сын безвестного отца,
      Он был бы и тогда всех смертных властелином,
      На троне утвержден порывом их единым.
      Но будет!.. Нет конца мечтаниям моим!
      Приносит в этот час весь необъятный Рим
      Богам за цезаря и жертвы, и моленья,
      Чтоб светел для него был первый день правленья.
      Что ж медлим мы с тобой, Фойника? Время нам
      О том же вознести молитву небесам.
      А вслед за этим я, не ожидая Тита,
      Сама к нему пойду сказать о том открыто,
      Что жаждет вырваться из любящих сердец,
      Когда снимаются запреты наконец.
      ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      Тит, Паулин, свита.
      Тит
      Царь Комагены был уведомлен, конечно,
      Что нужен мне?
      Паулин
      Пошел к царице я поспешно,
      Как сообщили мне, он находился там,
      И не застал его, но слугам и друзьям
      Велел просить царя сюда к тебе явиться.
      Тит
      Отлично. Но скажи, что делает царица?
      Паулин
      Она в тот самый миг, когда я к ней входил,
      Шла, цезарь, для тебя молить у вышних сил
      Удач и здравия.
      Тит
      Друг преданный и милый!..
      Увы!
      Паулин
      Но, государь, к чему твой вздох унылый?
      Почти что весь Восток отныне попадет
      Под власть ее...
      Тит
      Пускай весь этот люд уйдет.
      ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      Тит, Паулин.
      Тит
      Весь город разузнать стремится поскорее,
      Какая ждет судьба царицу Иудеи,
      И беззастенчиво сейчас судачит Рим
      О том, что с нею мы в сердцах своих таим.
      Пора мне все решить, и я готов к ответу.
      Какая же молва о нас идет по свету?
      Ответь мне, Паулин.
      Паулин
      Твердят повсюду все
      О доблестях твоих и о ее красе.
      Тит
      Чего же от меня народ мой хочет верный?
      Могу ли я на шаг решиться беспримерный?
      Паулин
      Люби иль отврати от милой нежный взор
      С тобой всегда во всем согласен будет двор.
      Тит
      Прекрасно помню я, как он низкопоклонно
      Терпел и одобрял все низости Нерона
      И, угождать любым готовый господам,
      Злодея прославлял, припав к его стопам.
      Я знаю этот двор и не нуждаюсь в лести.
      Мне нужно мнение людей ума и чести,
      И я хочу слова бесхитростные их
      Услышать, Паулин, сейчас из уст твоих.
      Ты клялся мне не лгать! Из страха и почтенья
      Не выскажет никто другой неодобренья.
      Чтоб поскорей узнать всю правду без прикрас,
      Просил я помощи твоих ушей и глаз.
      За дружбу цезаря пусть это платой будет:
      Ты должен мне сказать, как Рим рядит и судит,
      И искренность твоя да станет навсегда
      Мне вольным голосом всеобщего суда.
      Ты должен мне сказать, что город наш великий
      Взаправду думает о нежной Беренике.
      Ужель, назвав ее супругой, цезарь Тит
      Народ нечаянной ошибкой оскорбит?
      Паулин
      Да, государь! Увы, никто в твоей столице
      Назвать бы не хотел ее императрицей.
      Пусть гордый стан ее и красота лица
      Достойны и твоей порфиры, и венца,
      И есть в ней римский дух, у чужеземцев редкий,
      Но, государь, цари - ее отцы и предки.
      Ты знаешь, есть у нас незыблемый закон:
      Брак с чужеземцами нам запрещает он.
      Законным отпрыском и гражданином Рима
      Дитя такой любви считать недопустимо.
      К тому же, некогда изгнав своих царей,
      Мы имя царское, что было всех святей,
      Возненавидели так яростно, что ныне,
      Как память о былой свободе и гордыне,
      Рим, верный цезарям, непобедимый Тит,
      Ту ненависть в сердцах своих сынов хранит.
      Сам Юлий, даже он, кто подчинил впервые
      Своим велениям обычаи родные,
      Своей женой назвать египтянку не смог, {20}
      Как яростно огонь любви его ни жег.
      Антонию она была милее жизни. {21}
      Он стал изменником и славе и отчизне,
      Но браком все-таки не сделал эту связь.
      Он млел у ног ее, покуда, разъярясь,
      Рим не настиг его в их царственных покоях
      И смертью праведной не покарал обоих.
      Прошли еще года. Калигула, Нерон, - {22}
      Увы, не обойти столь мерзостных имен!
      Имевшие один лишь облик человека,
      Поправшие все то, что люди чтут от века,