Я кивнул и отчалил.
      Справлюсь, думал я по пути в кабинет. Игровой дизайн один к одному. Чтоб онлайновые торги развлекали, без мрачных дискуссионных выебонов, на которые «МиЛ» полагался до сих пор. Делов-то. Занимательно даже. И я реально сделаю толковую вещь.
      Черт, да Морхаусы понятия не имеют, что у меня припасено. У меня же запредельная, потрясающая новая технология есть. Тесланет. Коммуникационная инфраструктура на магнетизме самой земли. Она весь мир на уши поставит. И ее изобрели соседские парни. Вот потому я среди квадратных и работаю, напомнил я себе. Потому и притворяюсь одним из них. Я агент перемен – прямо скажем, двойной агент. Занимаюсь подрывной деятельностью на должности в штабе корпоративного капитализма.
      Я так порадовался за собственную душу, что решил звякнуть домой и поболтать с матерью. Она как-то умудряется по голосу распознавать, здорова ли моя душа, поэтому я предпочитал общаться, лишь когда чувствовал себя уверенно. Иначе мать вычислит провалы в логике моих эмоций и мертвой хваткой в них вцепится – мне тогда и жить не захочется. Как в тот раз, когда я позвонил из артистической Джеральдо. Мама так меня запутала с моими нападками на Ямайских Королей, что я в эфире перестарался и объявил Интернет «полем для хакерских игрищ».
      Мать не защищала Королей – ни в коем разе. В то время она считала их виновниками моего крушения. Но настойчивые вопросы – честные, искренние, непредвзятые – действовали на меня китайской водной пыткой .
      – Ку-ку, мам, – бодро провозгласил я.
      Без толку притворяться. У Софи новости не фонтан.
      – Как хорошо, что ты позвонил, – сказала она. – Мы же не общались с…
      – Ага, – прервал я упрек. – Тут было сумасшествие. – О сумасшествии я заговаривал всякий раз, когда с языка рвалось ругательство. – Я сегодня в Монтану еду на какое-то сумасшедшее совещание.
      – Ой. – Пауза. – А я надеялась, ты завтра приедешь. Мы в синагогу всей семьей идем. Поддержать.
      – Зачем? Что не так? – Я уже понял.
      – Он сегодня утром в Ассамблею звонил. – В Раввинскую Ассамблею то есть. Туда раввины звонят, когда ищут работу.
      – Тебе не кажется, что он поторопился?
      – Конечно, кажется. Я считаю, он должен бороться.
      – Ты ему сказала? – Это я один такой уникальный, или все сыновья – посредники между родителями?
      – Он говорит, я пристрастна. Конгрегация его оценивает не так, как я.
      – Они думают, что найдут более опытного раввина за такие деньги? Они что, с ума сошли?
      – Не знаю, милый. Но, по-моему, он тебя послушает.
      – Меня? Он меня врагом считает.
      – Вовсе нет. Он тобой гордится. Ты бы слышал, как он курлыкал над статьей в газете.
      – Вы читали?
      – Моррис читал. Пришел на той неделе в синагогу – только чтобы нам показать. Что ж ты не говорил?
      – Я вам газету оставил, – соврал я. – Вообще-то, знаешь, там все прямиком из пресс-релиза. Ну то есть – ерунда.
      – Никакая не ерунда. Вся конгрегация об этом говорит.
      – Конгрегация, которая пытается от него избавиться.
      – Ну вот ты понимаешь, милый. Поэтому ты ему нужен. Он тебя послушает.
      Моя мама умная, только немного чересчур аналитического склада. Она в колледже психологию изучала, так что я понимал, к чему она клонит. Конгрегация обижает лично папу. Может, он с ней помирится, если помирится со мной. Большая натяжка, однако.
      – Папа слишком для них хорош, – сказал я.
      – Он им нужен, Йосси. Нам всем.
      То есть мне. Из ее фрейдистского плана я, видимо, не ускользнул.
      – Слушай, я в эти выходные не могу. Я прямо сейчас уезжаю. Но я приеду на следующей неделе. И на Пасху.
      – Еще бы ты не приехал на Пасху. – Можно подумать, присутствовать – моя обязанность, а не любезность. – Кого-нибудь особенного приведешь? – Может, мне еще и внуков ей забацать?
      – Особенных сейчас нету, мам. Но я, может, кого и приведу. Посмотрим.
      – Как квартира? – Мама сменила тему.
      – Слушай, мне бы уже собираться.
      – Может, поговоришь минутку с Мириам? Она любит твой голос.
      – Конечно, только минутку…
      Мама уже отошла. Я слышал, как она зовет мою сестру. Взяли вторую трубку.
      – Алле? – в пустоту спросила Мириам.
      – Привет, Мириам.
      – Привет, – сказала она.
      – Я поеду смотреть ковбоев. – Я несколько идеализировал поездку.
      – Настоящих ковбоев или понарошку?
      – Настоящих, детка. С лошадями и всем таким прочим.
      – По телику? – спросила она.
      – Нет, Мириам. По-правдашнему.
      – Грузовик с сеном? – Мы с ней как-то в детстве ездили на озеро Джордж на сенокос.
      – Точно. – Я вспомнил впервые за много лет. – Классно было, да?
      – Я тебе кашпо закончила, – ответила она о другом.
      – Спасибо, Мириам. Замечательно. Приеду – посмотрю.
      – Ты сейчас приедешь?
      – Нет, Мириам. Скоро.
      Из другой трубки вмешался материн голос:
      – Детка, Джейми пора идти.
      – Но его тут нет, – сказала Мириам, не умея испытать подлинное единение через телекоммуникации.
      – Ему надо от телефона отойти, – объяснила Софи. – Попрощайся.
      – Пока, Джейми, – сказала Мириам. – Я тебя люблю.
      – Я тебя тоже. – И под такой финал я повесил трубку, решив отдельно с матерью не прощаться.
      В органайзере я записал: позвонить из Монтаны домой. Да нет, я не забуду, но так мне легче уезжать, когда я нужен семье.
      Следующий час я вбивал в презентацию Тесланета в «PowerPoint» дополнительные слайды. Стибрил пару графиков и таблиц с веб-сайтов «Уайред» и «Апсайд» , в графическом редакторе поменял названия на «Исследовательский отдел „МиЛ“». Все так делают.
      Едва золотое сияние заката превратило картинки у меня на мониторе в нечитабельные тени, в дверях появился Алек: в руках чемоданы, на голове ковбойская шляпа.
      – Ну шта, готофф? – спросил он, надвинув шляпу на лоб.
      – А то. – Я вынул диск и сунул в карман. – Пошли.
      Алеково ребячество оказалось заразительно. Мы шествовали к кабинету Тобиаса, и я чувствовал себя могущественным младотурком, каковым и был. Мы шагали по коридорам и громко беседовали, от чего вздергивались головы младших менеджеров и секретарей в загончиках.
      – Ты на таких тусовках раньше бывал? – спросил я.
      – Первый год. Он обычно Морта берет или какого-нибудь фондового менеджера.
      – Видимо, я теперь тоже фондовый менеджер.
      – Не тех фондов, – осадил меня Алек. – Многомиллиардных. Платинового или инвестиционной группы.
      – И зачем, по-твоему, он нас берет?
      – Наверстать упущенное, – объяснил Алек, заворачивая за угол. – Бычьи Бега за десять лет изменились. Раньше – сплошная валюта, политика, процентные ставки, а теперь – интернет-вечеринка. У папика репутация тотального тяжеловеса, да еще противника НАСДАКа. Старая школа. Он теперь в разговорах фишку совсем не рубит.
      – Он что, не понимает – там никто ни хуя не рубит. Все только выделываются.
      – Поэтому, друг, у нас прекрасно получится. – Мы пришли к дверям Тобиасовой приемной.
      – Он через минуту появится, – сказал Брэд, не заметив, что Тобиас с чемоданами уже выходит. Брэд подскочил забрать чемоданы; Морхаус на секунду замялся, потом уступил багаж – мол, я и сам могу, без проблем, но какого рожна?
      Брэд с чемоданами возглавил колонну и направился к лифтам. Тобиас за ним – такой крупный, что нам с Алеком, груженным собственной поклажей, пришлось поотстать. Однако смотрелась наша процессия будь здоров. Денщик, генерал и два юных крепких лейтенанта. Перед нами расступались, девушки жались спинами к стене и стискивали папки у груди, пропуская конвой. Маршируя за Тобиасом, я чувствовал себя могущественным по ассоциации. Я вхожу в узкий круг, я – ключевой игрок в корпоративном завоевании новых территорий.
      Мы вошли в поместительный лифт, и Брэд нажал кнопку «Вниз». В лифт набивались люди. Нас, призванных офицеров, невозможно не заметить. Я знал, что на меня пялятся. Взгляды меня ободряли – возбуждали даже.
      Мы остановились на двенадцатом этаже. Курьер-велосипедист, примерно мой ровесник, вошел и невозмутимо облокотился на поручень. Судя по виду, из нацменьшинств – смуглый итальянец, а может, марокканец, с болтающимися каштановыми дредами. На боку – синяя брезентовая сумка, в руке – велосипедное колесо. В драной красной футболке, бедра, накаченные круглосуточным верчением педалей, обтянуты лайкрой. Загорелая кожа блестит от пота – от беспрерывных гонок по нью-йоркским улицам. Вид у него был такой, будто ему на все плевать.
      Не я один его разглядывал. На юношу уставились все женщины в лифте. Их взгляды гладили изгиб его шеи, поясницу, выпяченный таз молодого распутника, гениталии, проступающие под велосипедками. И вот я уже задыхался в костюме, сумки тянули к полу. У меня в кармане презентация, которая стоит миллионы, а то и миллиарды долларов. Но спросить этих женщин – я просто очередной квадратный. Вот курьер ни на кого не похож. Беззастенчивый тунеядец. Свободный.
      Мне хотелось заорать. Чтоб они поняли – тут стою ненастоящий я. В колледже я был спортсменом, притом неплохим. Грудь у меня достойная и руки сильные – не слабее, чем у велосипедиста. Может, я бы выиграл, подерись мы не на жизнь, а на смерть. Но сейчас мне, корпоративному придурку с ног до головы в «Армани», казалось, что хрен у меня крохотный и привстать-то не сможет. Хрень.
      Да нет же! Этот лодырь – настоящий лузер, хотя женщины только о нем и мечтают. В конечном-то итоге он всего-навсего курьер, семью не прокормит, детей в школу отправить не в состоянии. Хотя – кто знает? Может, у него рок-группа, в выходные играют по клубам, рывок не за горами. Или, может, он многообещающий молодой художник, не сегодня-завтра – выставка в «Уитни». Он держался так, будто живет настоящей жизнью. Живет.
      У подъезда небоскреба нас ждал лимузин. Я уже опытный: поставил сумки на тротуар – Брэд с шофером погрузят. Но я не мог целиком доверить им свой лаптоп, так что притворился, будто открываю дверцу Алеку с Тобиасом, а сам следил, чтобы сумки поставили аккуратно. Я не привык, что мои вещи таскают за меня, и в глубине души сомневался, что о них должным образом позаботятся.
      Как это богачи так доверяют слугам? И что будет, если те ошибутся? Нырнув в багажник, Брэд с шофером обсуждали, как сэкономить пространство, а куча дорогущего багажа стояла себе на тротуаре без присмотра! Они просекут, если кто-нибудь решит сумку уволочь? Они вообще смотрят? Или бродяги такого не крадут? Может, живы еще рудименты соглашений шестнадцатого века между уличными селянами и дворянскими слугами?
      В багажнике места все равно не хватило, так что пришлось мне с ручной кладью садиться спиной к водителю. От Алека с Тобиасом меня отделяла громадная бесполезная лимузиновая пустота.
      – Как насчет выпить? – Тобиас указал подбородком.
      Только тут я заметил бар в полированной деревянной панели.
      – Вы что будете? – Я встал на колени перед шеренгой бутылок и бокалов. – Есть скотч и, кажется, водка.
      – Скотч со льдом, – сказал Тобиас.
      – Мне тоже, – сказал Алек.
      Цепляясь за покрытый ковром выступ на полу, я смешал три. Один поставил на бар, затем с бокалами пополз к Морхаусам.
      – Свой тоже принеси, – сказал Тобиас.
      Я подчинился. Похоже, Тобиас желает излить на нас свою мудрость. Сидеть на полу у его ног – небольшая цена за подобное приближение к главе «МиЛ».
      Но Морхаус попивал скотч и разглядывал в окно сцепившиеся бамперами машины, что тащились к тоннелю Холланд.
      – Наверное, надо было нам по мосту, – сказал я, пытаясь завязать разговор. Если Тобиас не отреагирует на сигнал, вернусь на свое место. Морхаус не ответил. Я молча размышлял, как бы смыться, не показывая, что не оценил чести, и тут Алекова голова откинулась, а челюсть отпала.
      Тобиас посмотрел на сына и с невероятной нежностью передвинул его так, чтобы тело удобнее привалилось в угол. Подложил ему под шею свернутый пиджак и укрыл плащом.
      – Славный пацан, – сказал Тобиас. – Тем более – столько перенес.
      – Ага, – я попытался изобразить сочувствие. Что такого перенес этот привилегированный ребенок?
      – Бирнбаум, знаешь ли, нашему семейству сильно жизнь усложнил, – сообщил Тобиас.
      – Да? А как?
      – Алек тебе не рассказывал?
      Я покачал головой.
      – На него похоже, – Тобиас улыбнулся спящему сыну. – Все нипочем. Даже несчастный случай.
      Я так понял, Тобиас имеет в виду принстонскую неприятность.
      – Да ничего особенного и не было, – сказал я, пытаясь умалить собственный героизм. – Темно. Заплутал слегка. Со всеми бывает.
      – Не в этом дело. Он же левую руку не может выше плеча поднять, знаешь.
      – Не знал. Понятия не имел.
      – Его в Андовере из-за этого дразнили. Он правда тебе не говорил?
      – Нет. А как это вышло? – Вряд ли такая уж гениальная идея – обсуждать Алека, пока он сном праведника спит.
      – Забавно, как все повернулось.
      Я не въезжал, о чем он толкует. Даже не знал, как спросить. Морхаус прекратил мои мучительные раздумья.
      – Мы с Эзрой дружили еще с «Манхэттенских сбережений и ссуд», – начал он. – У «МиЛ» даже места на бирже не было, а Бирнбаум проверял бизнес-ссуды в банке. По субботам прямо из синагоги приходил к нам домой, на угол Лекса и Восемьдесят третьей. Помню, он стаскивал с головы ермолку, аккуратно складывал пополам и совал в задний карман. Потом мы смотрели игру. Ну трепались за парой пива. Обсуждали, как завоюем финансовый рынок.
      – Я не знал, что вы так давно знакомы.
      – Давно, да, – сказал Тобиас, подставляя мне стакан. Надо смазки подлить. – Бирнбаум тогда был настоящим психом. Полнейшим невротиком. К психоаналитику ходил.
      – А что с ним было? – спросил я, осторожно вручая Тобиасу стакан, до краев наполненный языкоразвязывателем «Джонни Уокер Блэк».
      – Ему казалось, людям что-то на головы рушится, – засмеялся Тобиас. – Или вот-вот рухнет. Коктейля не бывало, чтоб он не предупредил кого-нибудь – мол, вроде вон та люстра сейчас сорвется с потолка им прямо на головы. Или, скажем, на улице всегда стройки обходил – боялся, что леса обвалятся или кран упадет. Помнишь, как на «Панам» вертолет грохнулся?
      Я отупело поморгал.
      – А, ну да, – пожал плечами Тобиас. – Ты слишком молод. Небоскреб «Метлайф» . Там наверху была посадочная площадка. Вертолет как-то не рассчитал и вмазался прямо в верхний этаж. На улицу мусор посыпался, погибла женщина.
      – А Бирнбаум это предсказал?
      – Нет. Но посчитал доказательством того, что такие вещи случаются. Вырезал из газет все заметки, носил в портфеле. Куда бы ни ехал, все время их перечитывал.
      – И психиатр его вылечил?
      – Конечно, – сказал Тобиас. – Вылечил. Загипнотизировал и дал ему такую маленькую – как сказать? – мантру короткую, говорить всякий раз, если кажется, будто с кем-то случится несчастье. Что-то вроде: «Все вне опасности, ничего страшного, все в безопасности, все будет хорошо».
      – Простенько так.
      – И действовало, уж ты мне поверь. Как-то он приехал в субботу. «Нью-Йоркские Ракеты» играли. Алеку не было года. Еще на четвереньках ползал.
      – Трудно представить, как вы двое сидите на диване, пивко попиваете, и Алек под ногами ползает. – Я с наслаждением вообразил Тобиаса каким-то мелким буржуа.
      – Хуже того, – хмыкнул Тобиас. – Мы сидели в раскладных креслах – я их купил, хотя мать Алека была против. Не в ее вкусе. Господи, она их терпеть не могла. Ну вот, мы накачались «Микелобом», смотрели «Ракет», а Мэри на кухне жарила гамбургеры или курицу.
      – Поразительно, что Алек не стал фанатом, – заметил я.
      – Поразительно, что у Алека фобий не развилось, – отозвался Морхаус. – Понимаешь, когда Мэри была на кухне, за Алека я отвечал. В доме все было для детей безопасно, так что мы ему позволяли везде бродить. Ну, может, попкорна ему подкидывали. Эзра всегда в таком состоянии был, он следил за Алековым ротиком, чтобы ребенок не подавился.
      – По-моему, довольно дико.
      – Но когда Эзра вылечился, все изменилось. Понимаешь, у него только закончилась гипнотерапия, и он все повторял свою мантру. Мы слышали, как он себе под нос бормочет, входя в лифт. Непрерывно бубнил. Я привык не обращать внимания. Он по правде видел, что сейчас будет, но ничего не сказал.
      – Что видел?
      – Мы в этих креслах лежали. Полностью откинулись. Почти горизонтально. Алек залез под мое. Эзра видел, хотел меня предупредить, но решил, что дергается, потому что болен. И стал повторять свою мантру. «Все вне опасности, все в безопасности» и так далее. А тут меня Мэри с кухни позвала. Жир от курицы слить, что-то такое. Никогда не забуду. Я кладу руки на подлокотники, сейчас встану и вижу: Эзра зажмурился, у него губы шевелятся – мантру повторяет.
      – А Алек?…
      – Ну, я на руки-то оперся, чтобы встать. Ножки кресла задвинулись – тут я и слышу крик. И ничего не поделать.
      – Ох, господи.
      – Я сразу кресло раскрыл, но Алеково тельце уже все перекрученное. Он даже не плакал – хрипел только. Воздух ртом ловил. – Морхаус глядел на сына. – Мы его отвезли в неотложку, там сказали, что сломаны два ребра. Что рука вывихнута, но они ее сейчас вправят, резать не надо.
      – Господи боже, у вас, наверное, шок был.
      – Да, но до Эзры далеко. – Тобиас обернулся ко мне. – Мы приехали из больницы среди ночи. Открыли дверь, а Эзра сидит в кресле, бубнит свою мантру, снова и снова. Совсем с катушек съехал. Два месяца оклемывался.
      – А Алек?
      – Выяснилось, что насчет плеча врачи ошиблись. Порвалось несколько сухожилий. Он еле рукой двигал. Года в три мы его положили на операцию. На плечике и на руке носил твердый гипс несколько месяцев. Но рука все равно не совсем двигается.
      – Вы в суд подали?
      – Кто с врачами тогда судился? Начало восьмидесятых. Халатность не в моде. Но после этого Бирнбаум заботился о нас, как только мог. Когда его избрали в совет Нью-Йоркской резервной системы, намекнул мне, куда федералы процентную ставку сдвинут. Вообще-то все отчетливо понимали, куда, но подтверждение не мешало. Я смог действовать смелее.
      – А что теперь Эзра? – спросил я. – По-прежнему невротик?
      – Ну, он все ходит к тому же идиотскому аналитику. – Изо рта Тобиаса полетела слюна – от алкоголя расслабился. – Но я думаю, сессии мисс Холстэд ему вдвое полезнее.
      – Проститутки? – Дядька еженедельно ходит в синагогу и по шлюхам?
      – Скорее мадам, – ответил Тобиас. – Любовницы, называй как хочешь. Девчонки в коже, с кнутами, все такое. Связывают его или он притворяется школьником, а они его шлепают. Такие вещи. У него в голове бардак. Представь, что с федералами будет, если все это появится на шестой полосе? – Тобиас подмигнул.
      – Да уж, – сказал я. А что тут скажешь?
      Тобиас повернулся к Алеку. Пихнул его локтем – убедиться, что сын спит. Тот свернулся калачиком.
      – Я, знаешь ли, потому его с собой и взял.
      – То есть? – спросил я.
      – За Бирнбаумом должок.
      Тут бы мне и понять, что эти ребята не в бирюльки играют.

6
Облом