Фермеры вызвали полицейских, те дали мне марли для губы, проглотили мою байку и подкинули на автобусную остановку в Вудстоке. Хипповая пара в тибетских шапочках и крашеных майках сидела на лавке и ела курагу из бурого бумажного пакета. У мужчины на груди висел крошечный младенец в синем мешке.
      Над Катскиллами садилось солнце. Трудно разглядеть, есть ли останки или спасатели. Если б Морхаус разбился, полицейские наверняка бы мне сказали.
      – Красиво, да? – спросила женщина.
      – А?
      – Простите, я заметила, вы любуетесь пейзажем.
      – А. Ага. Замечательная панорама.
      – Это хорошо – вы в город автобусом. Мы всегда так ездим. Защищаем природу.
      – Минус лишняя унция нефтехимии – плюс лишняя минута озонового слоя, – прибавил мужчина.
      – Так вы местные? – Я быстро перенял пасторальный тон.
      – Вообще-то нет, – ответила женщина. – Мы со Стивеном переехали из Трентона, когда забеременели.
      – Очень мило с твоей стороны, дорогая, – сказал Стивен, положив руку ей на живот. – Но всю работу сделала ты. – И они поцеловались.
      – А переехать сложно было? – Я почти задумался, не сменить ли образ жизни. – Вы же на работу не ездите?
      – Конечно, нет, – ответил Стивен. Младенец тянул его за бороду. – Мы открыли веб-сайт. «Жизнь-в-простоте.com». Учим людей менять свою жизнь, как мы поменяли.
      – Много всего, – объяснила женщина. – Купить землю, построить дом. Солнечные батареи, запасные генераторы, органическая почва.
      – Дорого, наверное. – Я в уме подсчитывал расходы.
      – С учетом всего, нам переход на текущий уровень простоты стоил двух миллионов, – кивнул мужчина. – Пришлось заем брать, и не один. Не считая высокоскоростной тарелки, холодильных установок, водоочистного оборудования, плюс обнаружение и удаление радона, машины для экофермы и, разумеется, безопасность и оборона.
      – Оборона?
      – Мы пацифисты, – сказал Стивен. – Оружие и укрытия – просто на всякий случай. – Он подмигнул.
      – Ну конечно. – Я тоже подмигнул этому Добровольцу Натурализма. – А зарабатываете?
      – Вашими молитвами, и пусть вселенная сговорится вас опекать, – просияла женщина. – Мы делимся нашим рецептом с другими, приносим радость простоты в их жизнь, а потом они тоже делятся ею с близкими. Цикл добродетели .
      – Многоуровневый маркетинг?
      – Нет, вовсе нет! Мы это называем сетевой маркетинг, потому что никакой иерархии. Чтобы наполнить жизнь благословенной простотой, каждый получает одни и те же инструменты.
      – Мы продаем инструментарий, чтобы люди тоже открывали свои сайты «Жизнь-в-простоте», – пояснил Стивен. – Сейчас в сети более тысячи нод. – Младенец в своем мешке начал корчиться. Женщина забрала дитя у Стивена, чтобы тот закончил повествование о модели доходов.
      – Всякий раз, когда их клиенты приобретают солнечную батарею или комплект органической тропической древесины для постройки дома, мы получаем десять процентов. Очень по-дзэнски. Чем больше простоты в жизни других, тем больше простоты мы сами сможем себе позволить.
      У меня духу не хватило развеять этот фантом устойчивого потребительского рая, и я выбрал место подальше, в заду автобуса. Вонь дезинфицированных человеческих отходов из сортира лучше размышлений об экологической катастрофе, которую из лучших побуждений провоцируют любители простоты. Прав Тобиас. Бежать некуда.
      Я умудрился провалиться в забытье; неглубокое, без подзарядки, однако довольно полоумное – я видел сны. В одном коронованная Карла сидела на троне и принимала парад голых мускулистых евнухов. Потом я увидел себя в «Шоу Джерри Спрингера» – как я кладу сестру на лопатки, а зрители скандируют: «Дже-рри! Дже-рри!»
      Потом я очутился на товарной бирже. Проталкивался сквозь вопящую толпу. Все собрались у одной ямы и орали, точно ковбои. Я пробрался в первый ряд – глянуть, что творится. Там на коленях, спиной ко мне, стоял Тобиас. Он вязал молодого бычка. Тобиас оглянулся, протянул мне длинный нож. Я взял и тоже опустился на колени. Поднеся нож к бычьей мошонке, я осознал: у быка человечья голова. На меня смотрела моя собственная перепуганная физиономия.
      Я выдернул себя из транса, сосредоточившись на сортирной вони. Я не вполне понимал, где я и куда еду. Дабы убедиться, что сегодняшние события мне не примерещились, я нащупал в кармане рубашки полиэтиленовый пакетик с осколком зуба, который нашла полиция. На месте. Воротник вымок и покраснел. Рассеченная губа упрямо кровоточила.
      Уже миновал полдень, когда перед Портовым управлением я поймал такси до «Бет-Исраэль». Тесланет, «Синаптиком», «МиЛ» и вообще все подождут. Я достиг подножия иерархии потребностей Маслоу. Сперва губа, затем борьба.
      Китаянка зашивала меня с безразличным пренебрежением. Решила, наверное, что я в баре подрался. Очередной богатый америкашка пал жертвой загнивания нашего аморального общества. В прошлом поколении «белую кость» зашивал бы еврей. Иметь в семье ДМ – высочайший нахес. А теперь профессия перешла в сферу обслуживания. Автомеханик, только ставки выше. Дерматологическая швея. Но она хоть чем-то реальным зарабатывает.
      Зуб подождет до понедельника, срочной хирургии не требуется. Китаянка в трех экземплярах подписала какие-то бумаги и велела ждать снаружи, когда кассир назовет мой номер.
      В очереди человек тридцать и еще несколько быков, но я устал и не буду подсчитывать, за сколько времени доползу к окошку, если на человека – примерно две минуты. Ну да, час. Не сдержался.
      Я закрыл глаза; когда все закончится, смогу легитимно не открывать их несколько часов в урбанистической утробе дома с двойными рамами. Ах да. Мой дом. Сколько я смогу там прожить, раз ухожу из «МиЛ»? И чем платить за жилье, в которое перееду? А моя репутация? Неужто нечего прихватить с собой из этого кошмара? Тесланет. Точно. Два лимона наличными за продажу друзей. Лучше, чем ничего.
      Я старался не пукнуть – довольно трудно, поскольку соседний стул ходил ходуном. Какой-то старик неустанно ерзал, удобнее пристраивая тощие ягодицы.
      – Я тебя разбудил, Джейми? – спросил он. Ебическая сила. Эзра Бирнбаум. – Я увидел, что ты спишь, и старался потише.
      Я потрясенно молчал.
      – Ты поранился? – нежно спросил Бирнбаум.
      – Ничего страшного. Губу рассек. Четыре шва. – Из-за остатков анестезии говорил я невнятно. Будто пьяница.
      – Я рад, что ничего серьезного. Все равно прочитаю за тебя «Исцели» .
      – Спасибо, мистер Бирнбаум. – Почему Эзра так мил?
      – Ты и впрямь хреново выглядишь, сынок. Подрался или как?
      – Или как. Тяжелая выдалась неделька.
      – Не говори, – согласился Бирнбаум.
      – А вы тут почему? – спросил я, будто мы сокамерники.
      – Дочь. Рожает. Тридцать часов уже.
      – Мазл тов, – сказал я. – По крайней мере, это вас отвлечет от… – Я умолк, затормозив на неловкой паузе. Бирнбауму хватило конгениальности на двоих.
      – Это благословение Божье, да. Надо выговориться, иначе лопну.
      – Послушайте, мистер Бирнбаум. Я хотел вам сказать, как мне жаль…
      – Из-за фотографий? Не переживай.
      – Нет, я серьезно, – заупрямился я. – Простите за все. За рекламу, за пиар-кампанию. Вы были с самого начала правы.
      – Я был прав? В чем я был прав? – Он поднял брови и улыбнулся.
      – Все свихнулись. Как вы говорили? Бешеные Пароксизмы?
      – Понравилось? – засмеялся Бирнбаум. – Я знал, что в эфире задержится.
      – Но это правда. Все очумели. Тотальная мания.
      – И по-твоему, ты в этом виноват?
      – Ну, как бы, – признал я.
      – Ерунда. Такое случается.
      – И вы так спокойно говорите?
      Эзра выудил из кармана флакон с таблетками.
      – Видишь? Пару месяцев назад мой врач меня посадил наконец на золофт . Пока дозу вычисляли, намучились страшно. Слишком много – я дергаюсь. Слишком мало – не разрывается депрессивный цикл. И тут меня осенило. На самом деле, я же просто психофармаколог от экономики. Пусть по трубам течет достаточно капитала, чтобы люди не теряли оптимизма, а экономика стабильно росла. Не слишком много – иначе рост маниакальный, а в итоге инфляция. И не слишком мало – сложно брать займы, а в итоге спад.
      – Но экономика – не просто психология, мистер Бирнбаум. Это реальная штука. На капитале компании растут.
      – Нет-нет, Джейми, это лишь модель. Расслабься. Как она действует, никто не знает. Во всяком случае, после отказа от золотого стандарта или появления международных рынков. Макроэкономика, сынок, – не наука, а религия. Сплошное настроение. В этом суть. Моя задача – ну, была, – поддерживать стабильность. Не решать мировые экономические проблемы, а не допустить, чтоб они вышли из-под контроля. Посредством осторожного регулирования.
      – Но ведь благосостояние справедливее всего распределяется при свободном рынке? Нас в школе учили – чем более открыта система, тем более она в итоге стабильна. Как в природе.
      – Рынок – не природа, Джейми. С чего ты взял? Даже будь оно так, природа разве способствует выживанию сильнейшего? В результате эволюции получается масса отнюдь не оптимальных ситуаций. Если природа ведет к выживанию сильнейшего, откуда у нас взялась операционная система Windows?
      – «Майкрософт» жульничала. Ее потому в суд и отволокли. Чтоб играла по правилам.
      – А кто следит за соблюдением правил в природе? Бог?
      – Природу не обжулить, – убежденно сказал я.
      – С легкостью. Зачем и нужна цивилизация. Чтобы молодые не подмяли старых, а сильные не заменили слабых. Пока сильные и молодые не ослабеют и не постареют настолько, что сами станут зависеть от тех же правил. Цель игры – обжулить природу. Законы поддерживают «статус кво». А кто устанавливает законы, знаешь?
      – Кто?
      – Мы, Джейми. Евреи.
      – Да ладно.
      – Правда, – сказал Бирнбаум. – Откуда ноги растут у американской законодательной системы? Из талмудических законов. Своей земли нам не полагалось, так что мы стали специалистами по торгам и сделкам. Адвокатами и банкирами.
      – Но мы же не правящий класс. Ну, то есть евреи богаче некоторых, но не супербогачи. Никогда не были. Мой дед сюда приехал без гроша.
      – Не сомневаюсь. Наверняка в жуткой спешке, а? Почему, как ты думаешь, мы отовсюду бежали? Вавилон? Испания? Германия? Потому что мы избранный народ?
      – Ну и почему? Потому что у нас всемирный заговор? – Я разозлился.
      – Мы показываем людям, почему не нужно искать от добра добра. Почему надо свою природу обуздывать. Еврейский опыт учит людей не дичать.
      – И это важный урок, – сказал я. – Мы стражи мировой морали. Иногда мученики даже.
      – Приятно, а? – улыбнулся Бирнбаум. – Я раньше был, как ты. Думал, еврейский народ – такой подопытный кролик. Принесен в жертву ради мирового блага. Первая линия обороны против фашизма. Но ты посмотри на это с позиции гоя . У евреев обычно приятная белокожая жизнь высше-среднего класса. И денег больше, чем полагается изгнанному ближневосточному народу без реального имущества и на чужой территории.
      – Евреям все удается, потому что для нас важно образование. Мы изо всех сил трудимся.
      – Ну еще бы. А что в итоге? Мы создаем системы, где власть удерживает горстка монархов или сверхбогачей. Мы менеджеры среднего звена. Банкиры, сборщики налогов. Содержим пару-тройку свадебных генералов, богатых, как свиньи . За небольшие деньги, если учитывать масштаб. Они от инбридинга и траст-фондов так отупели, что манипулировать ими – пара пустяков. А мы зато на фоне их богатства и власти не выгладим настоящими победителями.
      – Моя бабушка ходила на демонстрации с лидером рабочего движения. С Юджином Деббсом. Тогда евреи были коммунистами. Активистами.
      – Ну, естественно. Они тут были новенькими. И бедняками. А поднявшись, мы сменили амплуа. Поддерживаем порядок вещей. Стабильный рост, но медленный, чтоб реальных перемен не случалось. И все под предлогом социальной ответственности. Думаешь, все эти проекты жилой застройки – для размывания классовых границ? Они просто формализуют бедность. А медленная, стабильная, регулируемая экономика формализует богатство.
      – Цель регулирования – защита конкуренции.
      – Нет, Джейми, цель регулирования – предотвращениеконкуренции.
      Я уже не понимал, что доказываю. Эзра загнал меня в угол.
      – А до золофта вы так же думали? – не выдержал я.
      – Честно говоря, Джейми, я все это понял, когда ваш ролик увидел. Толпы людей сражаются за право участвовать в свободном рынке. Попасть в игру. А я со своей риторикой их не пускаю. Вот я и подумал – ну, берите свой тортик и ешьте на здоровье.
      – Но на самом деле вы же в это не верите? Что евреи лижут задницу богачам ради положения в обществе? Не верите?
      – А что? Думаешь, ты исключение, Коэн?
      – По-моему, я в этом не участвую. Да.
      – Тогда зачем на Морхауса работаешь? Так веришь в собственные идеи? В этот свой Тесланет? Единственную настоящую собственность, единственную подлинно новаторскую идею ты при первой же возможности сбагрил Теллингтону. А он ее на рынок не выведет. Он тебе платит миллионы, чтобы она не попала на рынок.
      – Тут все иначе.
      – Это почему?
      Готового ответа у меня не нашлось. Но свои два лимона я получу, появится ответ или не появится. Потом, если что, покаюсь. Или на благотворительность пожертвую. Даже целую половину. После налогов.
      – Слушай, Коэн. Может, ты не такой. Я тебя не сужу. Но я всю жизнь трясся из-за досок, которые падают людям на головы. Из-за того, что за каждым углом – катастрофа. Мне никто спасибо не сказал, и меня уже тошнит до смерти. Если хотят, пускай хоть с обрыва прыгают. Мне теперь до лампочки. Я скоро дедушкой стану.
      Выкрикнули мой номер. Я оставил падшего титана в его золофтовом блаженстве, оплатил счет и направился к подземке, не отрывая глаз от тротуара. Чтобы никаких галлюцинаций. Может, дантист мне порекомендует хорошего психотерапевта.
      Я подошел к лестнице, и треснутый мобильник в кармане проблеял жалким полузвонком.
      – Алло?
      На том конце – одна статика. Потом материн голос:
      – Я ничего не слышу. По-моему, автоответчик.
      – Алло? – крикнул я. – Слышишь меня?
      Вдалеке – отцовский голос:
      – Может, он уже едет.
      – Я тут! Алло! – Микрофон сдох. Я дал отбой.
      Родители. Черт. Совсем забыл. На закате начнется голосование. Надо ехать. Я не подведу своего отца, как подвел Алекова. И я знаю, как его спасти.
      На Четырнадцатой улице я купил вместо окровавленной «Армани» какую-то рубашку, позвонил домой и сказал, что еду. Потом звякнул Греко, попросил захватить блестящий черненький диск и подождать меня у моих родителей. Уайтстоунская синагога нажрется у меня реактивной архитектуры до отвала.
      Дверь открыла сияющая Мириам.
      – Привет, красотка, – сказал я, прикрывая ладонью рот. Вечно она все замечает.
      Она опустила глаза и намотала черный локон на палец. Я нежно ее поцеловал и под локоток отвел в гостиную.
      – У тебя жесткая рубашка, – высказалась Мириам. – И толстая губа.
      В торжественный день явились все. Мама, папа, Мириам, Моррис, Эстель и Бенджамин. Я мысленно сочинял, что приключилось с губой, но, к счастью, мой выход и мою рану затмила текущая дискуссия, уже в самом разгаре.
      В пятницу Бенджамина рано отправили из школы с запиской директора: кузену надлежало пройти срочное психологическое обследование.
      – И они имеют право? – удивлялся Шмуэль.
      – Они должны, – отвечала издерганная Бенджина мать. – Если на ученика донесли, школа формально не вправе пускать его в класс без расследования.
      – А кто донес-то? – встрял я. – И зачем?
      Сидя на подлокотнике дивана, Бенджамин делал вид, что его тут нет.
      – Другие дети! – рявкнул Моррис. Он нервно поигрывал мелочью в кармане. – Какая-то новая программа. Они теперь должны друг за другом следить. Они вообще кто? Шпионы, что ли?
      В последнюю пару недель Бенджамин пропускал факультативы и был недружелюбен. Хуже того: взломал в классе терминал, чтобы не видеть больше рекламы корпоративных спонсоров на уроках. Реклама считалась самым увлекательным элементом программы обучения, так что остальные дети Бенджин кибервандализм не одобрили и тут же настучали школьному антитеррористическому комитету. Тот единогласно вынес вердикт: Бенджамин временно отстраняется от занятий до результатов психологического тестирования.
      – И что, ему к терапевту идти и обследоваться? – переспросил я.
      – «Обследоваться»! – воззвал в пространство Моррис. – Обследование на пятьсот баксов, деньги вперед. Плюс лекарство какое-то.
      – Риталин, – пояснила Эстель.
      – Господи, милый. – Софи положила руку Бенджи на лоб, точно проверяя температуру. – Ты как, ничего?
      Бенджамин пожал плечами. Он терпеть не мог, когда на него все таращатся.
      Все вытаращились на меня. Можно подумать, я знаю, чем пацана утешить. Чем?
      – Вроде ничего себе взлом. Ты как это сделал? – Они-то все другого ожидали.
      – Просто фильтр. И не взлом даже. Не DeltaWave, ничего такого, – ответил Бенджи. Неясно, пощечина это или комплимент. Джуд наверняка рассказал Бенджамину, что я вируса не писал, а все лавры присвоил.
      – И тем не менее, – сказал я. – Изобретательность поощрять надо, а не наказывать.
      – Ну да. Наверно.
      – Джейми! – Мама коснулась моего лица. – Что у тебя с губой?
      – Ничего. Прикусил. Все в порядке.
      Наконец явился Греко – без зеленой рубашки, зато с диском, который, как он сказал, все устроит. Версия 3.1. Ранний вариант Алгоритма «Синаптикома». Мы его адаптируем, чтоб юзеры перед голосованием отвечали на вопросы (под предлогом идентификации и обеспечения безопасности), – и в реальном голосовании все вопросы подсознательно выведут их на кнопку «Да». Их потянет блевать, если они подведут курсор к кнопке «Нет».
      – Имплементация грубая, – признал Греко. – Но должно сработать.
      – Наверняка подойдет, – сказал я. Кроме того, до голосования оставался всего час.
      Я сел вместе с Греко за компьютер и зашел на сервер. Папа и Моррис наблюдали через плечо.
      – Это ж не жульничество, правда? – спросил отец.
      – Ребе Коэн, это они вас обжуливают и пенсии лишают, – пришел нам на помощь Эль-Греко.
      – Парень, ты мне нравишься! – подмигнул Моррис.
      – Но мы гипнотизируем членов общины? – Шмуэль тер ладонями лицо.
      – Папа, они уже под гипнозом, – рассуждал я. – Ты говоришь с ними единственным языком, который им понятен.
      – Технически говоря, – сказал Греко, – это долингвистическое воздействие. Прекогнитивное даже. Мы общаемся на уровне импульсов.
      – Импульсов? – ужаснулся отец. – Я не хочу, чтобы люди просто действовали. Я хочу, чтоб они думали.
      – Тогда, Сэмми, – сказал Моррис, – выиграй голосование, а уж потомзаставь их думать.
      – Ты что, не понимаешь? – Отец нервно шагал из угла в угол. – Всем этим безумием как раз и движут импульсы. Люди не тратят времени на размышления. Кликнуть, купить, вложить, бежать. И дальше мчатся, черт знает куда. Пусть остановятся и подумают. Хоть один день, в Шабат, – остановятся и подумают, что творят. Поразмышляют. За этим Шабат и нужен.
      – Они не хотят остаться в хвосте, ребе, – ответил Греко. – Пока они сидят и думают, кто-то делает деньги и заключает сделки.
      – Так вот зачем синагогу изобрели! – засмеялся дядя Моррис. – Чтоб никто не сомневался: у остальных тоже выходной. «Эй, Симура не видали? Лучше б ему не работать, пока мы тут околачиваемся…»
      – Сколько можно богатеть? – перебил отец. – Об этом в Торе и говорится: что Бог ожесточил сердце фараона. Жадность стоила ему свободы воли. Сделала недочеловеком. Ничем не лучше этих ваших компьютеров. Я так с людьми поступать не собираюсь.
      Моррис вытащил зубочистку.
      – Забавно, – сказал Греко.
      – Что? – хором спросили человека три.
      – Твой пароль не работает.
      – Прекрасно, – сказал Шмуэль. – От добра добра не ищут.
      – Дай-ка мне. – Я придвинул клавиатуру, зашел по протоколу защищенных сокетов. И впрямь. Они сменили пароли.
      – Да пофиг, – сказал Греко. – Взломаем с тыла. Они ж на «Веризоне» .
      Через минуту Греко пробрался на сервер. Шмуэль спрятал лицо в ладони.
      – Это – неправильно, – сказал он.
      – Ты что-то плохое делаешь, Джейми? – спросила сестра. – Папа? Джейми опять ломает компьютер? С ним случится беда? Он попадет в телевизор? – Мама увела ее на кухню.
      – Все будет хорошо, Мириам. Никто ничего плохого не делает.
      – Ну Сэмми. – Моррис положил руку брату на плечо. – Выслушай меня, ладно? Минуту?
      – Не нукай, Моррис. Я этого не хочу. Я так дела не делаю. Я так детей не воспитывал. Даже Мириам понимает, что это плохо.
      – Но папа, – взмолился я.
      – Я сказал – нет. Спасибо, нет. Проиграю – значит, проиграю.
      Он сел за стол и скрестил руки на груди. Тупик посерьезнее устаревшего пароля. Отцовские принципы.
      – Пошли, Джейми, – с наигранным легкомыслием позвал Моррис, направляясь в кухню. – Кофейку глотнем.
      – Ладно.
      Когда мы удалились на безопасное расстояние, Моррис выудил из кармана бумагу.
      – Я вот хочу у тебя в мозгах покопаться насчет кое-каких своих идей, – сказал он.
      Ненавижу, когда люди так говорят. Будто сейчас вскроют мне череп и давай палочками серое вещество наворачивать.
      – Правда? – выдавил я.
      – Ага. Например, «Лампы.com». Как думаешь, занят уже?
      – Наверняка занят. Уже все слова заняты. И большинство словосочетаний из двух слов.
      – А как насчет «Да-будет-свет.com»? Думаешь, тоже занят?
      – Может быть. Не в имени дело. Нужен уникальный бизнес-план.
      – Еще какой уникальный. Торговать через Интернет светильниками. Которые сам собираешь. Наборами для сборки.
      – Кто-нибудь наверняка уже торгует. Я правда не знаю. Все свернулось еще в девяностых.
      – А можешь проверить?
      – Да ты сам можешь. Иди в искалку, набери «лампы».
      Я Морриса явно разочаровал.
      – Я думал, раз у меня в этом бизнесе друг, есть путь покороче.
      – Ну прости. Пути покороче нет. – Я нагрубил Моррису. Но теперь я различал в дяде собственные худшие черты.
      – Что? – Лысина его побагровела. – Идея не нравится? Недостаточно хай-тек? У меня выгодный бизнес!
      Кухонная дверь распахнулась, Моррис испуганно притих. Вошел Эль-Греко.
      – Мы, ребята, об одном и том же думаем? – спросил он, переводя взгляд с меня на Морриса.
      – Сомневаюсь, – сказал я. – У дяди вопрос был.
      – А. – Греко оперся на стол и зашаркал ногами.