Предвкушая победу на референдуме насчет отцовского контракта, совет Уайтстоунской синагоги любезно подготовил проект соглашения, которое доставили «Федэксом» в понедельник перед голосованием. Если Шмуэль немедленно уйдет с поста, синагога заплатит ему выходное пособие в размере годовой зарплаты.
      Естественно, придумали они это лишь затем, чтобы не сесть в лужу перед Еврейским Союзом – инкубатором новых раввинов, куда после ухода отца синагога обратится в поисках ребе полиберальнее. Чем тише все пройдет, тем лучше для всех.
      Они просили отца самоуничтожиться – подозреваю, от такого у людей случается рак. Я не хотел, чтобы отец в этом участвовал.
      С другой стороны, я не без удовольствия наблюдал, как он прогибается, наконец, под волной экономической экспансии, которую я теперь волен седлать потехи ради. Я как никто понимал, что это такое – сидеть и ежиться под его самодовольным взором. Кто добровольно согласится терпеть это каждый шабат? Мы ж не католическая мафия – признаваться, сколько убийств заказали. Просто успешные люди, которые слегка развлекаются.
      Я редко появлялся дома и опасался, как бы при виде меня отец не решил, что мы скрываем от него ужасные новости. Когда знаменитый бейсболист появляется у детской кроватки в больнице, само его присутствие означает: смерть неминуема. В общем, я по материному совету на тот же вечер назначил дома встречу с Джудом и Рубеном. У меня будет предлог увидеться с отцом, а в моем бизнесе замаячит прямодушие – последнее, что в нем найдется.
      Как водится, Софи заказала у Силвермана упаковку коричных рогаликов, и моего прибытия ожидало целое блюдо резиновых плюшек. Шмуэль по обыкновению корпел над линованной бумагой – готовился к проповеди, раскидав вокруг тома Мидраша, а мы с сестрой на другом конце стола поглощали рогалики.
      – А о чем ты будешь говорить, пап? – спросил я.
      – Тебе правда интересно, Йосси?
      – Конечно. Расскажи. Про Песах, да? – Отец порадуется, что я назвал Пасху по-еврейски.
      – Ты раньше никогда не интересовался.
      – Раньше чего? – Можно подумать, я не понял.
      – Папочка, я хочу послушать, – взмолилась Мириам.
      – Очень хорошо, – сказал Шмуэль и отложил ручку. – Я буду рассказывать, почему Господь не позволил Моисею войти в землю Ханаанскую. Помните, почему?
      Я вообще-то терпеть не могу, когда отец с нами беседует точно с иешивскими школярами. Но в тот день меня его снисходительность грела.
      – Недостаток веры, кажется? Или нарушение закона?
      – Близко, Йосси. Из-за веры Моисея, но больше – из-за старости.
      – Как это? Он был слишком стар? Они же там жили, типа, лет по четыреста.
      – Не преклонный возраст. Старое мышление. – Шмуэль уже привычно ораторствовал. – Народ Израилев в пустыне, у Хореба. Исход. Они устали, больны, голодны. Что хуже всего, они хотят пить. «Зачем ты вывел нас из Египта – чтоб мы умерли от жажды в пустыне?» – спросили они Моисея. Первая еврейская шуточка: «С тем же успехом мы могли умереть и в Египте, но там у нас хоть была бы вода!» И Господь сказал Моисею воздеть жезл и ударить по скале, и явится вода. Моисей так и сделал. Стукнул жезлом по большой скале, и хлынула оттуда вода для народа и для скота.
      – Ну правильно, Моисей все время же такие чудеса творил?
      – Моисей заставил расступиться Мертвое море, – сообщила Мириам.
      –  Красноеморе, – нежно поправил Шмуэль. Как они будут за ней ухаживать, когда его выпрут, подумал я. Наверное, я смогу помочь, если позволят.
      – Но затем, – продолжал отец, – годы спустя, люди снова закричали на Моисея: «У нас нет воды. Мы наверняка умрем от жажды». И Господь сказал ему: «Пред всем народом обратись к скале, и из нее польется вода». Но Моисей не послушался Господа. Не заговорил со скалой. Нет – он воздел жезл и дважды ударил по скале. И хлынула вода, как и в первый раз.
      – Ну и что такого? – спросил я. – Проверенный метод.
      – Он, конечно, подействовал. Но Моисей сделал не так, как повелел Господь. И Господь сказал ему… – Шмуэль полистал записи. – И сказал Господь: «За то, что вы не поверили Мне, чтобы явить святость Мою на глазах у сынов Израиля, не введете вы собрание это в страну, которую Я дал им».
      – Скажем прямо, довольно круто. Молотить жезлом по скале – все равно нехилый акт веры. Кроме того, это уже срабатывало. И к тому же на него, судя по всему, сильно давили.
      – Но Моисей основывался на собственном опыте, а не на слове Господнем. Не верил, что одни лишь слова его откроют воду.
      – И Господь на него разозлился? После всего, что Моисей сделал?
      – Я бы не сказал, что Господь разозлился, – задумчиво ответил Шмуэль. – По-моему, он не столько проверял Моисея, сколько пытался ему что-то доказать. Что Моисей не из того поколения, которое может привести народ в новые земли. Что он все понимает по-старому. Мощь жезла понимает, а мощь слов – нет. Поэтому он не мог вести за собой молодежь. Он не из них.
      – Проблемы с апгрейдом, видимо. – Я пытался пошутить. Я понимал: отец о себе говорит. Готовит прощальную речь.
      – Объясни, – невинно попросил он.
      – Ну, существующие системы, они… Когда требуется новая программа, она… – Я не понимал, как ввести его в курс дела.
      – Вот поэтому я в некотором смысле вроде Моисея, – улыбнулся он. – Ты мне даже не можешь объяснить, чтоб я понял, что в этой твоей виртуальной голове творится.
      – Да нет, пап, правда…
      – Не переживай, Джейми. Ничего страшного. Просто, значит, пора двигаться дальше.
      – Пап, тебя не уволят. Мы все разрулим. – Он назвал меня американским именем. Значит, совсем пал духом.
      – Порой приходится доверять тому, что дает нам жизнь. – Шмуэль потянулся к блюду с рогаликами. Я передал блюдо через стол. Отец взял рогалик, съел, мелко кусая. – Я понимаю, из-за твоей работы я жестко с тобой обошелся. Из-за твоего выбора.
      – Вовсе нет, – соврал я. – Ты пытался меня поддержать.
      Мама – наверняка из кухни слушала – встала на пороге, чтобы слышать лучше.
      – Нет, я совершенно тебя не поддерживал. – Шмуэль покачал головой. – Не как Моррис. Но не потому, что я тебе не доверяю. Просто мне непонятно. Все эти разговоры про сети, про деньги, про бизнес. Они меня пугают, потому что я не понимаю.
      – Но они и должныпугать, пап. Это жуткие вещи. Я бы не обрадовался, если б ты с ними смирился, как дядя Моррис. Никто не знает, куда все катится. И ответственных нет.
      – Ты ответственный, Джейми. С этим мне приходится смириться. – Он оглядел разбросанные книги. – Иногда я думаю, Тору писали для родителей. Или для раввинов.
      Я хотел немедленно сознаться отцу во всем. Что я впутался во что-то неуправляемое. Что я ел яйца молодого бычка. Что я вот-вот продам друзей с потрохами. Что я помогу Тобиасу Морхаусу запустить сайт торгов, гипнотизирующий юзеров, чтобы те больше торговали. Что я – в банде рыночных фашистов, которые выжимают деньги из самого человечества. Но я не успел и рта раскрыть – позвонили в дверь.
      – Кто-то пришел! – крикнула Мириам и побежала открывать.
      – Наверно, Эпштейны, – сказала Софи и ринулась вслед за дочерью.
      Таких, как Эпштейны, в раввинских кругах называют «возвращенцами». Богатство, скука, экзистенциальное отчаяние после смерти матери мистера Эпштейна – и эти двое вернулись к религии своей юности, надеясь обрести единение с чем-то более подлинным, нежели квазиантичные фасады универмага «Сипорт» на Саут-стрит. Сорокатысячным пожертвованием на реставрацию синагоги они купили места в совете, и Шмуэль рассчитывал, что их приверженность традиционным ценностям добудет ему несколько голосов.
      Но возвращенцы без собственных проблем не возвращаются.
      – Добрый день, добро пожаловать! – приветствовала их Софи.
      – Шалом, ребецин, – сказал человек лет сорока. – Шалом!
      – О, ну конечно, Марк, – поправилась Софи. – Шалом.
      – Вообще-то, – сказал он, целуя мезузу на дверном косяке, – я решил отныне зваться еврейским именем. Мейер. Мейер Эпштейн бен Моше вэ Ривка.
      – Как замечательно, – Софи захлопала в ладоши. Мама знает, как себя вести. – Шалом, Мейер Эпштейн.
      – С моей женой вы знакомы. – И Мейер церемонно представил: – Шошана Ирит.
      – Шалом, ребецин. – Женщина кланялась, как шеф-повар в суси-баре. – Я своего еврейского имени так и не узнала, – грустно прибавила она. – Мы посмотрели в книгу и выбрали самое похожее.
      – Ну заходите, пожалуйста, Шошана Ирит, Мейер, – пригласил Шмуэль, поднимаясь со стула. – Вы знакомы с моей дочерью Мириам?
      Мириам приняла у Мейера пальто – поверх штанов спереди у него болталась белая бахрома цицит.
      – Хабад! – возгласила Мириам, наивно приняв Мейера за любавичского ортодокса – они обычно такое носят.
      – Нет-нет, – ласково сказал Мейер. Вся община знала о болезни Мириам. – Просто добрый еврей.
      – Проходите, проходите, – Шмуэль показал на столовую. – Давайте сядем и займемся делом.
      Мистер Эпштейн решил второй раз пройти бар-мицву, поскольку теперь знал, каков «истинный» смысл ритуала. Добавочная церемония состоится через неделю, перед всей общиной, и отец готовил Мейера дома, персонально, а не в синагоге с тринадцатилетками. Мейер прошел интенсивный курс иврита в нью-йоркской ортодоксальной синагоге и теперь скакал по своему отрывку из Торы, закрыв ладонью английскую транслитерацию, дабы доказать, что правда читает на иврите .
      – Отличная работа, – похвалил Шмуэль, когда Мейер закончил. – Я бы сказал – великолепная. Знаете, иудаизм – единственная западная религия, где инициация, бар-мицва, равна доказательству грамотности.
      – Разумеется, я все равно не понимаю, что говорю, – признался Мейер.
      – И тем не менее весьма похвально, мистер Эпштейн, – сказал Шмуэль. – Это восхитительный отрывок, – продолжал он. – Он показывает нам, что египетское рабство есть символ порабощенного сознания.
      – Но рабами в Египте мы тоже были, – прибавила Шошана Ирит, пощипывая рогалик.
      – В некотором смысле какие-то израэлиты наверняка были, – ответил Шмуэль. – Однако освобождение из рабства представлено здесь скорее кульминацией Авраамова завета с Господом. Казни египетские нередко воспринимаются буквально, хотя на самом деле они скорее символичны. Убийство египетских первенцев в действительности означает убийство перворожденной цивилизации. Ивритское обозначение Египта – «мицраим» – переводится как «узкое место».
      – Но казни правда были? Ведь так, ребе? – настаивал Эпштейн.
      – Ну, та история, что вошла в Агаду, была написана во время римской оккупации, – пришел на помощь я. – Евреи нуждались в повести о революции. Она давала им надежду: иго будет уничтожено, храм отвоеван. – Я и сам удивился. Может, я все-таки еврей.
      – Совершенно верно, Джейми, – кивнул отец. – Агада считалась подрывным документом. Но, что еще важнее, это урок – как избежать порабощения разума. Или души. Рабства, в которое мы загоняем лишь сами себя – строя пирамиды ложным богам.
      Мейер был явно выбит из колеи. Он не затем платил сорок тысяч, чтоб захлебнуться в сомнениях насчет своего наследия.
      – Но именно сейчас, – пожаловался он, – ведь так важно, чтобы мы добрались до исторической правды? Масса людей называют себя евреями и даже не верят, что Моисей существовал! – Шошана Ирит сочувственно кивала в такт мужниным словам.
      Шмуэль тяжело вздохнул. Он разрывался: то ли ему, как истинному раввину, следует помочь слишком ревностным возвращенцам обуздать экстремизм, то ли воспользоваться их консервативными пристрастиями и обеспечить себе место в синагоге. Как обычно, высшее призвание одержало верх над эгоизмом.
      – Хорошо, Мейер, – сказал ребе. – Давайте тогда подробнее займемся историей. Почему вообще израэлиты оказались в Египте?
      – Голод! – крикнула Мириам.
      – Прекрасно, Мириам, – сказал Шмуэль. – А почему их пустили в Египет?
      – Потому что премьер-министром был Иосиф, – поспешно ответил Мейер, точно соревнуясь с Мириам на игровом ток-шоу.
      – Правильно. Братья предали его и продали в рабство. Но благодаря пророческому дару он стал правой рукой фараона. Он жил как египтянин. А его народ последовал за ним. Как потом оказалось – в рабство, строить пирамиды.
      – Ужас какой! – заметила Шошана.
      – Он забыл, что он израэлит. Но спустя четыреста лет Моисей – египетский аристократ – вспоминает. Видя, как надсмотрщик бьет раба, он вдохновляется и действует.
      – Еще как, черт возьми, действует! – Эпштейн хлопнул в ладоши. – Убивает надсмотрщика на месте!
      – Абсолютно верно. Он видит жестокость, и она выдергивает его из грез. Он освобождается и берется освободить свой народ.
      – И вы говорите, ничего подобного не происходило? – Мейер возвел очи к потолку, словно призывая Господа обратить внимание на такое богохульство.
      – Нет, мистер Эпштейн, – пояснил вместо отца я. – Он говорит, что это по-прежнему происходит. Каждый день.
      Секунду мы с отцом смотрели друг на друга. Глаза Шмуэля сияли новообретенным признанием, я же старался не скукожиться от незаслуженного восхищения. Как-то полегче, когда он критикует. В потоке Шмуэлевой веры я внезапно поплыл без весел и руля.
      Спас меня звонок. Мириам снова бросилась открывать.
      – Кого я вижу? – Джуд поклонился ей с порога. Поцеловал ей руку, будто королеве. Мириам засмеялась и сделала книксен.
      Джуд пришел с юным Бенджамином.
      – Ну, мы празднуем или как? – спросил Джуд.
      – Видимо, – ответил я. – Пошли наверх, я вам все расскажу.
      – Здравствуйте, ребе, миссис Коэн, – сказал Джуд. – Рад видеть вас опять.
      Мои родители кивнули бывшему сыновнему образцу для подражания.
      – Пошли, – сказал я. Без особой необходимости эти миры лучше не смешивать. Мы уже навострились по лестнице, и тут Мириам выхватила из-под носа у миссис Эпштейн блюдо рогаликов.
      – Возьми, Джуд! – крикнула она, на бегу рассыпая добрую порцию плюшек. – Поешьте!
      – Похоронная еда! Клево, – пошутил Джуд. Потом Шмуэлю: – Я не имел в виду, ну…
      – Да все в порядке, – отозвался тот из-за стола. – Веселитесь.
      «Я его словно бросаю», – думал я, поднимаясь по лестнице.
      Ничто не мешало мне сделать иначе, и однако же я впаривал проект Джуду, себя не помня. Я ни словом не упомянул, что «Интертейнинк» собирается навек похоронить Тесланет, болтал лишь о том, как распределятся шесть лимонов и как потом будет оцениваться доход. Джуд, похоже, ни капли не удивился, даже не впечатлился, заслышав о миллионах долларов. Пока я рассказывал, он лишь кивал, будто и не ждал ничего другого. Бенджи тоже и бровью не повел. Он вообще, кажется, из-за этой сделки дулся. Просек, что я не договариваю?
      Наконец я закруглился, и Джуд задал единственный вопрос:
      – Так ты считаешь, это правильный ход?
      Что тут сказать? По сути я был честен, хотя и не абсолютно откровенен. Прямо скажем, большего Джуд и не заслужил. Это парень меня наебал – и пофиг, что в результате это оказалось мне на руку. Кроме того, я теперь в другой команде, и эта команда от меня зависит. Целая индустрия от меня зависит. Но я не мог без угрызений сказать безусловное «да». Особенно после библейских откровений этажом ниже.
      – Я думаю, сделка неплохая, – сказал я. – Очень неплохая сделка.
      – Ты считаешь, нам брать деньги? – надавил Джуд. Что – мне за него решать? Мой греческий хор зашелестел нотами.
      – Если не умрешь без контроля над проектом – да. – Я на грани разоблачения.
       Говори! Говори! – скандировал хор.
      – Ну если Тесланет выпустить, ни у кого никакого контроля не будет, так ведь? – риторически вопросил Джуд.
      – Если Тесланет выпустить – это точно. – Я выбирал слова тщательно, будто президент перед большим жюри присяжных .
      – Они же его выпустят, так? – спросил Джуд.
      Мы все-таки добрались до развилки, которой я надеялся избежать. Джуду равных нет в раскопках слабейшей строчки кода.
      – Знаешь, – выдавил я, – если они не хотят его выпускать, то платят просто запредельные деньги. – Вот. Я упомянул такую возможность. Реплика проходная, но позже смягчит мою вину.
       Ты погиб, Йосси! Ты погиб!
      – Тогда клево, – успокоился Джуд. – Сделаем все, как ты скажешь.
      – Ну… – Я улыбнулся как мог убедительнее. – Похоже, вы теперь интернет-миллионеры.
      – Поправочка: Тесланет-миллионеры.
      Мы чокнулись рогаликами. Как ты мог???
      Я углубился в детали передачи заявки на патент «Интертейнинку», дал Джуду подписать предварительные соглашения, по которым «МиЛ» становился посредником. Бенджамин совсем ушел в себя. Джуд ускакал сообщить Рубену, а Бенджи я попросил задержаться. Он подчинился, точно по учительскому приказу.
      – Тебя что, все это не радует? – спросил я.
      – Да радует, наверное.
      – Ты, между прочим, тоже участвуешь. Пять процентов. Будешь самым богатым пацаном в классе.
      – Круто, – безжизненно бормотнул он.
      – Джуд тебя не застремал, а? Эти парни бывают жестковаты.
      – Нет.
      – Это хорошо. – Я втайне рассчитывал, что Бенджаминово отношение к Джуду изменилось.
      – Это все? – Ему хотелось уйти.
      – Нет. – Я подыскивал тему. – Как с эмулятором получилось?
      – Клево. Я под него скачал кучу игрушек.
      – Еще работает?
      – Со старыми игрушками. Да.
      – Знаешь, там графику в основном Эль-Греко писал. Я его недавно опять встретил. Он больше не жирный. Помнишь его?
      – Нет.
      Сидит на кровати, на самом краешке. Маленький скелет аж выпирает под полосатой футболкой. Громадные карие глаза таращатся в пространство. Я почувствовал себя грязным. Взрослым.
      – Ну что такое? – спросил я. Шкет ведь не мог в мою прогнившую душу заглянуть, правда? Он мог, мог!И вообще, я их только что сделал миллионерами. Ты их сделал рабами!
      – Ничего, – сказал Бенджамин. – Я лучше пойду.
      – Что, в школе гульфик проверяли?
      – Я этого больше не боюсь, Джейми. – Он подошел к двери. – Мне пора.
      – Эй! – Я поплелся за ним по лестнице. – У меня есть билеты на «Никсов», на пятницу. Хочешь сходить? – Мощное приглашение . Билеты мне вручил Морхаус лично – для клиентов, а не кузенов.
      – Не-а, – сказал Бенджамин, уже седлая велосипед. – У меня уроков полно.
      – Ну ладно, – крикнул я ему в спину. – У тебя же мое новое мыло есть?
      От Бенджаминова странного поведения я острее почувствовал себя ядовитой змеей, что заливает ядом весь Куинз, едва появившись дома. Словно в портфеле у меня – бизнес-токсины. Но на самом-то деле они не токсичны; все от контекста зависит. Я сделал моим друзьям шесть миллионов долларов, я заложил «Интертейнинку» основу для решающей стадии развития свободной рыночной экономики, я вычислил, как сайтам «МиЛ» увеличить трафик, не полагаясь на брокерское мошенничество. Довольно сложный список потенциально несовместимых задач, а теперь все слаженно работает. Нехило для новобранца.
      И на следующий день, с аккуратно перевязанной коробкой рогаликов подмышкой проскальзывая к шестеренкам «МиЛ» через обесчеловечивающие крутящиеся двери, я будто вносил макрофага в кишки системы. Я так долго отрицал свое этническое наследие – теперь оно послужит мне секретным оружием. Сама кошерная пища – символ добродетели, моей связи с чем-то вне этого казино. Отныне я в этой игре смогу играть за обе стороны.
      Я прошагал к Алекову кабинету и поклонился на пороге, протянув открытую коробку, словно искупительную жертву. Может, это она и была.
      – Сначала работа, плюшки потом, – сказал Алек, проворно скользя по людному этажу к кабинету Морхауса. – Бирнбаум вот-вот начнет.
      Заранее поговаривали, что федералы прихлопнут нынешний всплеск (внутри цунами) электронных торгов .
      На компьютерных мониторах в кабинетах и загончиках по всему небоскребу светилось потоковое видео – речь Бирнбаума в прямом эфире.
      Тишина затопила нью-йоркские брокерские конторы, коммерческие компании, таксомоторы и киоски с тако, едва старик поправил бифокальные очки на носу и вперился в свои заметки. Нет, политического решения не будет; лишившись власти менять процентные ставки без одобрения Конгресса, Бирнбаум политических решений почти не принимал. Однако его слова все-таки воздействовали на весьма эмоциональный рынок. Каждый говорил себе, что местами суровые прогнозы на него лично не повлияют, но страшился того, что Бирнбаумовы заявления сотворят с настроением остальных. И это опасение в свою очередь сворачивало рыночный кураж, точно люди Бирнбауму поверили сами.