Рамадан Микаел
      Тень Саддама Хусейна
      От автора
      Почти полгода я диктовал эту историю моему другу, которого буду называть Ахмедом Мухаммедом, хотя это не подлинное его имя. Ахмед терпеливо слушал и записывал мой сбивчивый рассказ и подготовил машинописный текст.
      Мой хороший друг Джаляль аль-Кведенни перевел этот материал на английский и, когда окончательный вариант был готов, снова перевел его на арабский, чтобы я мог сделать кое-какие изменения, дополнения и затем окончательно одобрить текст.
      Я также благодарен Джону О'Тулу, который неутомимо работал, чтобы подготовить рукопись к публикации.
      Некоторые имена, упомянутые в книге, были изменены, чтобы защитить этих людей от преследования режима Саддама. Другие я просто забыл, по прошествии времени. Места и даты также могут быть неточными по той же причине. За все это ответственность целиком лежит на мне.
      Однако я утверждаю, что все, изложенное на этих страницах, правда. Это я подтвердил под присягой перед американским поверенным в суде.
      Микаел Рамадан Ноябрь 1998 г.
      Предисловие автора
      Волею судьбы я оказался первым и наиболее известным из нескольких действующих двойников Саддама Хусейна. В течение двух десятилетий я был вынужден наблюдать, как Саддам, обладавший абсолютной властью над своим народом, жестоко устранял тех, кто осмеливался противостоять ему. Печатное слово не может должным образом передать весь ужас пережитого мною, но то, что я здесь рассказываю, не является плодом моего воображения и ничто не преувеличено. Мне трудно было описать масштабность изощренного угнетения, которому подвергаются многие иракцы.
      Решение рассказать об этих ужасах далось мне нелегко. Я долго размышлял над тем, не сможет ли мой рассказ подвергнуть опасности жизнь людей, которые продолжают бороться против Саддама. Даже бывшие революционеры и находящиеся в ссылке диссиденты вроде меня обладают лишь относительной свободой. Международные связи спецслужб Саддама хорошо мне известны по документам, его агенты успешно действуют во многих странах мира, и многие из нас не могут чувствовать себя защищенными. Поэтому я избегал вовлекать в свое повествование тех, кто пока ещё жив, и в этих целях некоторые подробности были изменены для того, чтобы не раскрыть участников этих событий и не подвергать их опасности.
      В период моей службы в президентском дворце я постоянно общался с Саддамом и был на короткой ноге с руководителями его администрации и правящей Социалистической партии Баас. Позже я был вовлечен в движение недовольных представителей иракского общества, готовивших заговор с целью свержения существующего режима. Хотя сейчас невозможно вспомнить слово в слово все, что говорилось двадцать лет назад, я запечатлел мои встречи со всеми так, как я их помню. Рассказывая обо всем, с чем я столкнулся за годы службы во дворце, я постарался раскрыть подлинную природу политического режима Саддама и его разрушительное воздействие на иракцев различных политических и религиозных убеждений.
      Однако не это было моей главной целью.
      Несмотря на мои многочисленные страхи и сомнения, существуют и другие серьезные причины, которые заставляют меня рассказать свою историю. За несколько месяцев до моего разоблачения как двойника и вынужденного бегства из Ирака мне стали известны тайные замыслы Саддама, воплощение которых представляет страшную угрозу для миллионов людей западного мира.
      Пока я собирал свои свидетельства, я был крайне осторожен и доверился лишь горстке людей. Чтобы мои свидетельства были восприняты всерьез, я решил искренне рассказать о своем соучастии. Я понимаю, что буду подвергнут критике и насмешкам. Мои поступки и мое поведение часто были непоследовательными и противоречивыми и я не всегда был так храбр, как бы мне хотелось. Сейчас меня смущает моя наивность в первые годы общения с Саддамом, но публичное заявление о собственном несовершенстве - небольшая плата за то, чтобы мир услышал о том, что происходило на самом деле.
      Потому что он должен услышать.
      Я прибыл в США в начале декабря 1997 года. Через несколько дней меня перевели в безопасное место, если вообще может быть место, до которого не дотянутся руки Саддама. Сколько времени я смогу оставаться здесь, зависит не от меня.
      Мне, простому арабу, лишенному каких-либо амбиций, иногда трудно понять, как я впутался в эту страшную борьбу за власть, которая стала сутью всей жизни Саддама. Моей самой заветной мечтой было прожить свою жизнь спокойно и в мире. Но я был абсолютно лишен этого из-за своего удивительного сходства с иракским президентом. Единственная моя надежда на будущее, это то, что однажды режим Саддама рухнет и я смогу вернуться домой.
      Я жду этого дня с нетерпением.
      Мое полное имя Микаелеф Рамадан Абу Салих аль-Кадхими, и я единственный сын Рамадана Салиха и Назихи аль-Баху. Я родился в 1944 году в городе Кербела, расположенном в ста километрах к юго-западу от Багдада. Напряженные отношения, сложившиеся там между двумя направлениями в исламе шиизмом и суннизмом, были типичным примером религиозной розни, которая стала тяжелым бременем для Ирака с момента её зарождения после Первой мировой войны.
      Население Ирака - почти целиком мусульмане, хотя оно делится на три отдельных этно-религиозных направления - арабские шииты, арабские сунниты и курды. Курды тоже мусульмане, большинство из которых - сунниты. Из трех групп арабские сунниты - самая маленькая, но они имеют доминирующее политическое влияние; Саддам, его семья и большинство тех, кто занимает высокие посты, - мусульмане-сунниты. Хотя в Кербеле преобладают шииты, моя семья тоже сунниты.
      До 1979 года я был школьным учителем, так же как мой отец. Он родился и вырос в Кадхимии, расположенной в нескольких километрах к северу-западу от Багдада, на берегах реки Тигр, там он встретился с моей матерью, Назихой аль-Баху, которая была его троюродной сестрой, и женился на ней. После рождения моей старшей сестры Вахаб в 1939 году семья переехала в Кербелу, где отцу предложили пост заместителя директора школы в суннитском районе города.
      До иранской революции 1979 года аятолла Хомейни более 10 лет жил в ссылке то в Кербеле, то в аль-Наджафи, в восьмидесяти километрах к югу от места захоронения имама (главы шиитов) Али. Хомейни часто вызывал раздражение иракского правительства своими заявлениями о том, что шиитские святыни обоих городов не являются собственностью Ирака. В 1977 году он объявил правительство ответственным за смерть своего сына, Мустафы, который погиб в автомобильной катастрофе в Кербеле, как широко сообщалось, "при крайне подозрительных обстоятельствах". Таким образом, Саддам и Хомейни стали непримиримыми врагами задолго до того, как оба пришли к власти - что случилось, по случайному совпадению, в одном и том же году.
      Саддам был уже хорошо известен в коридорах власти, когда в конце 1969 года его заметила иракская публика. Его официально избрали членом Совета революционного командования, правящего органа Ирака, и президент Ахмед Хасан аль-Бакр, дальний родственник его матери, тут же назначил его вице-президентом и премьером. Практически Саддам занимал эти посты немногим более года, но он всегда помнил, как быстро было свергнуто предыдущее правительство баасистов; и лишь после того как были убраны наиболее опасные противники нового режима, он стал открыто сотрудничать с ним.
      Весной 1970 года мой коллега-учитель шутливо поздравил меня с тем, что я был удостоен высокой чести сопровождать президента аль-Бакра на межарабскую встречу в верхах в Багдаде. У него в руках был номер официальной газеты "Революция" с фотографией президента рядом с Саддамом Хусейном на первой полосе. Я впервые увидел лицо этого человека, и наше сходство потрясло меня. По мере того как росла популярность Саддама, меня все чаще ошибочно принимали за него.
      Мой отец, Рамадан, умер в 1975 году после долгой болезни, Вахаб, моя единственная сестра, была уже замужем и жила в Багдаде, и я остался с матерью в квартире неподалеку от центра Кербелы. Я никогда всерьез не задумывался о женитьбе, хотя по арабскому обычаю мне уже представили множество кузин, каждая из которых была не прочь стать моей женой. Самым заветным желанием моего отца было, чтобы я подарил ему внука, но лишь через полгода после его смерти я встретил Амну, новую учительницу нашей школы, которая была моложе меня на 10 лет. Нас нельзя было назвать страстной парой, но мы питали глубокую нежность друг к другу и вскоре после нашего знакомства обручились. С нашими двумя скромными, но все же достаточными зарплатами у нас был бы доход, отвечающий нашим весьма умеренным потребностям.
      Отец Амны, Паша Латиф аль-Рабака, в молодости был активным членом Иракской коммунистической партии (ИКП), и когда Амна в первый раз привела меня в дом, чтобы познакомить с ним, от неожиданности он чуть не задохнулся. Несколько лет назад ИКП образовала союз с баасистами, но вскоре стало ясно, что радикальная политика левого крыла никогда не найдет поддержки у Саддама. Из-за этого контакты с известными активистами ИКП становились все менее популярными. В течение многих лет движение баасистов постепенно смещалось в правую часть политического спектра и в конце концов пришло к культу личности, подобному культу Адольфа Гитлера и нацистской партии в Германии 30-х годов. То, что оставалось от социалистических идеалов, на которых держалась партия, образованная в 1947 году, давно исчезло.
      Ненависть Паши к Саддаму не была секретом в семье, и когда я, словно зеркальное отображение его самого заклятого врага, впервые появился перед ним, прошло какое-то время, прежде чем он смог заговорить.
      - Ты очень похож на Саддама, - наконец произнес он, буквально выплюнув ненавистное имя. - Вы родственники?
      - Нет, между нами нет даже самого отдаленного родства, - ответил я.
      Паша кивнул, но лицо его оставалось строгим.
      - Не завидую твоей внешности, - добавил он и углубился в книгу, которую держал в руках.
      Когда мы с ним сблизились, я нашел его интересным человеком, страстным защитником своих убеждений. В то время политика меня не интересовала, но Паша доказывал, что, пока иракцы продолжают считать себя арабами или курдами и шиитами или суннитами, в нашей стране не будет мира.
      После смерти Паши его дети остались верны его убеждениям. Амна вместе со своими тремя братьями - Латифом, Рафиком и Абдуллой - придерживалась оппозиционных взглядов деспотическому режиму Саддама, хотя она спокойно воспринимала мое безразличие к политике и любила подтрунивать над своими коммунистическими друзьями, когда представляла им меня. Как-то однажды в доме её родителей я находился в ванной, когда к ней зашел её двоюродный брат с номером коммунистической газеты "Народный путь" и заявил, что Саддама стоило сжечь. Амна поднесла палец к губам.
      - Замолчи, Аззам, у нас здесь гость, которого могут очень заинтересовать твои откровения. - В этот момент я вошел в комнату, и когда взгляд Аззама упал на меня, он побледнел, как смерть. Амна от смеха каталась по полу. Даже после того, как я сказал гостю, кто я такой, прошло некоторое время, прежде чем он смог оценить шутку.
      Все чаще и чаще меня принимали за Саддама, и люди останавливали меня на улице, чтобы пожать руку. Однажды, когда мы со школьниками приехали в Багдад, в городском парке меня окружила группа сторонников Саддама. Их внимание казалось мне бесцеремонным и навязчивым и совсем не льстило. Но я научился мириться с этим.
      Первые месяцы 1979 года были отмечены заметной активностью службы госбезопасности, возглавляемой сводным братом Саддама. Большие и малые города были очищены от представителей политической оппозиции, подлинных или только подозреваемых, и тысячи людей, многие из которых имели лишь косвенные связи с диссидентами, были арестованы. Сотни студентов забирали прямо из колледжей, и множество ни в чем не повинных людей исчезли навсегда. По моему мнению, слухи о пытках, применяемых к арестованным, были преувеличены, и я предпочитал отмахиваться от них. Мне пришлось посмотреть правде в глаза, когда однажды днем я вошел в учительскую и увидел Амну, утешающую сослуживицу, которая рыдала за своим столом.
      Муж этой женщины, тоже преподаватель, пропал 3 дня назад. А сегодня её двадцатидвухлетний сын пришел в школу, чтобы сообщить матери о его смерти. Молодой человек, крайне расстроенный, отвел меня в сторону и поведал, что случилось. В их дом пришел чиновник, чтобы сообщить матери, что тело её мужа находится в городском морге и его нужно забрать как можно скорее. Сын, потрясенный новостью и надеясь, что произошла ошибка, бросился в морг взглянуть на тело, но его самого чуть не арестовали.
      - Когда я приехал туда, - рассказывал он приглушенным голосом, - и сообщил причину моего визита, они сначала отказались показать мне тело отца. Только моей матери, заявили они, было разрешено увидеть его тело. Когда я стал настаивать, они пригрозили мне арестом. Однако один служащий пожалел меня. Мне показали труп, который действительно оказался телом моего отца, и сказали, чтобы я немедленно сделал все, чтобы забрать его.
      Молодому человеку было тяжело описывать состояние тела его отца, которого подвергли пыткам.
      - На его плечах и ногах были небольшие дырочки, как будто его пронзали какими-то острыми предметами. На пальцах были сорваны ногти, а на кончиках пальцев были остатки расплавленной пластиковой изоляции провода его пытали электрическим током. Прикончили, пустив ему в голову пулю.
      Молодой человек никак не мог понять, почему его отца арестовали.
      - Он... он был учителем. Он никогда не выступал против режима. Возможно, какой-нибудь сотрудник службы безопасности - его бывший ученик, затаивший на него зло. Я слышал, что в подобных случаях, бывает, удовлетворяется личная месть.
      Здесь он тоже не выдержал и начал рыдать.
      Никогда раньше я не встречался с очевидцами подобной жестокости. Я не сомневался в честности молодого человека, но был уверен, что он преувеличивал, описывая раны отца.
      Какой вообще смысл в том, чтобы пытать школьного учителя?
      Вот таким я был наивным. Однако это продолжалось недолго.
      Официально Саддам занимал пост вице-президента, но многие годы был настоящей "властью за троном". Он рассматривал своих бывших союзников из ИКП как угрозу своему положению, и в апреле редакция газеты "Народный путь" была закрыта, а типографское оборудование конфисковано. В результате его деятельности, спустя несколько недель после многочисленных репрессий, Ахмеда Хасана аль-Бакра вынудили оставить пост президента под предлогом пошатнувшегося здоровья и его должность без малейших демократических процедур перешла к Саддаму. Почти сразу же Центральный комитет ИКП объявил свое полное неприятие происшедшего и призвал создать Демократический патриотический фронт, чтобы установить демократический строй в Ираке. Саддам немедленно отреагировал на это, и много известных коммунистов было казнено. Даже Тарик Азиз, хорошо знакомый западному миру со времен войны в Заливе и чьи умеренные взгляды были всеми признаны, не проявил никаких симпатий в отношении коммунистов. Он считал, что им не место в новом Ираке, о чем он сказал в своем выступлении по национальному телевидению.
      - Если они хотят быть мучениками, - бесстрастно заявил он, - мы можем им помочь в этом.
      Меня все чаще стали принимать за Саддама. Помимо того что его фотографии теперь ежедневно появлялись во всех газетах, он также приказал установить во всех больших и малых городах гигантские плакаты со своим портретом. На улицах Кербелы мне попадались десятки гигантских изображений моего лица, некоторые из них достигали 10 метров в высоту.
      Если раньше на меня просто поглядывали с интересом, то теперь люди вздрагивали при моем появлении. Я входил в магазин - и там воцарялось молчание. Владельцы магазинов обслуживали меня без малейшего промедления и с подчеркнутым уважением. Мне было трудно привыкнуть к тому, что некоторые из моих старых знакомых начали относиться ко мне по-иному. Директор школы смущал меня своим почтительным отношением.
      В конце июля Саддам "разоблачил" заговор с целью его убийства. Несмотря на легкость, с которой он обрел президентство, у него были враги в Совете революционного командования (СРК). Генеральный секретарь Совета Мухи Абдулла Машади потребовал провести голосование по вопросу смещения президента аль-Бакра, и так как для безопасности Саддама было необходимо подавить очаг сопротивления, Мухи арестовали и подвергли пыткам. На встрече лидеров партии Баас сломленного Мухи заставили признать свое участие в заговоре с целью свержения Саддама и назвать имена сообщников. В результате этого 68 гражданских и военных лидеров партии Баас были арестованы, пятеро из них принадлежали к Совету революционного командования. Всех обвиняемых признали действительными или потенциальными противниками Саддама. После работы следственной комиссии, действия которой были целиком срежиссированы Саддамом, 16 заговорщиков, включая 5 министров СРК, были расстреляны или повешены.
      Теперь я знаю, что это - лишь самые широкоизвестные детали первой чистки, проведенной Саддамом в качестве президента. В действительности более 500 высокопоставленных членов партии Баас были убиты по прямому приказу Саддама. Семьи более трети членов революционного Совета партии Баас держали в заложниках, а сами члены партии и Совета были вынуждены подписать бумаги, осуждавшие их бывших коллег. После вынесения смертных приговоров этих людей заставляли принимать участие в их исполнении, таким образом связывая их с Саддамом вынужденным соучастием в преступлении. Эту тактику Саддам применяет и по сей день.
      В общей сложности десятки тысяч иракцев вовлечены в жестокости режима Саддама. В отличие от тех людей, которые, подобно мне, закрывали глаза на массовые убийства и исчезновение друзей и соседей, большинство иракских мужчин выносили на своих плечах долгую службу в армии, где подвергались жестокому обращению как со стороны призывников, так и со стороны простых горожан. Многие добровольно или по принуждению поставляли службе безопасности информацию, что вело к арестам и убийствам ни в чем не повинных людей. Тысячи сотрудников службы безопасности участвовали в насилиях, пытках и убийствах сотен тысяч иракцев. Глубока река насилия, и многие мои соотечественники искупались в её водах.
      Ясно, что важнейшей задачей Саддама, когда он стал президентом, было укрепление своих позиций. Он умело манипулировал иракскими средствами массовой информации в течение всего периода учиненного им погрома, и в Багдаде проходили массовые демонстрации в поддержку смертных приговоров, вынесенных "заговорщикам". Было объявлено, что заговор подготовила Сирия с целью подрыва нового режима и его поддержал "американский империализм в интересах сионизма и темных сил". Брат Амны Латиф вслух дивился, каким образом Сирия связана с "интересами сионизма", но основное население было настроено в пользу Саддама.
      В Сирии, где категорически отрицались эти обвинения, у власти также находилась партия Баас, но её отношения с Ираком никогда не были гладкими. В октябре 1978 года президент Сирии Хафез Асад приехал в Багдад и объявил о своем намерении вести переговоры о политическом и экономическом союзе двух стран. Саддам расценил это как ослабление иракского влияния в арабском мире, и примирительные предложения Сирии были твердо отвергнуты.
      Одной из наиболее последовательных черт режима Саддама было его намерение иметь преобладающее влияние в арабском мире. "Слава арабов, провозгласил он, - вырастет из славы Ирака". Раскрытие и публичное осуждение заговорщиков помогло Саддаму достичь двух политических целей одновременно: исчезли и сторонники поддержки союза с сирийцами, и наиболее влиятельные из его врагов.
      Так как связи отца моей жены с ИКП были хорошо известны властям, последние месяцы 1979 года стали напряженным периодом для Амны и трех её братьев. Хотя я был уверен, что сами братья никогда не были активными участниками событий, но и простая связь их с коммунистическим движением стала бы достаточным поводом для ареста. Единственным выходом было держаться в стороне. Два её младших брата - Рафик и Абдулла - поселились у друзей матери на севере страны, а старший брат, Латиф, переехал к двоюродному брату в аль-Хиллу, расположенную в сорока километрах от его родного города. В обществе, где с мнением женщины обычно не считались, опасность для Амны была невелика, но даже она должна была держаться незаметно и с осторожностью общаться с известными диссидентами. В этот период ходили слухи об исчезновении многих женщин и весьма обычным явлением были случаи, когда сотрудники службы безопасности забирали целые семьи.
      В противоположность мне, мой зять Акрам рассматривал все происходящее как очищение иракского общества от всякого рода ненадежных элементов. При полной поддержке моей сестры Вахаб, он ликовал по поводу устранения тех, кто пытался выступать против политической кампании, которую затеял Саддам. Зять - человек с ограниченными способностями - не мог внятно выразить свои суждения, поэтому он дословно цитировал материалы правительственного вестника. Пару лет назад Вахаб уговорила его вступить в Социалистическую партию Баас лишь для того, чтобы он продвинулся по службе. Саддам объявил, что все иракцы, хотят они того или нет, должны быть баасистами. Во избежание сложностей Акрам записался в партию.
      Хотя мы редко виделись, ни с зятем, ни с сестрой общего языка я не находил и, проявляя осторожность, старался не высказываться в их обществе. Это были опасные времена, я не доверял Акраму и не надеялся, что он ставит семью выше интересов партии. Амна хотя и часто испытывала искушение одернуть его, но была достаточно проницательной, чтобы не провоцировать его на оскорбительные утверждения и не конфликтовать с ним.
      Как и у большинства иракцев, у меня не было домашнего телефона, и я вынужден был пользоваться коммунальным аппаратом, находившимся около подъезда моего дома. В один из октябрьских дней, когда я вернулся из школы, мне крикнули с нижней лестничной площадки, что из Багдада звонит моя сестра. Когда я взял трубку, она так кричала, что я с трудом мог понять её.
      - Микаелеф! Микаелеф! Ты должен приехать в Багдад. Ты не поверишь! Ты должен немедленно приехать.
      Я отодвинул трубку от уха и ощутил привычное раздражение. Это было так похоже на нее. Стоило ей чего-нибудь захотеть, предполагалось, что мы должны все бросить и мчаться к ней сломя голову.
      - Пожалуйста, Вахаб, успокойся. Ты нездорова? Что случилось?
      В ответ она взорвалась:
      - Что случилось?! Все случилось! Акрам только что пришел с работы. У него сообщение для тебя.
      - Сообщение? От кого? - Я не мог вспомнить никого в Багдаде, кто хотел бы связаться со мной.
      - От кого? Ты что, идиот? От президента.
      - От какого президента, Вахаб? - Я действительно не имел представления, о ком она говорит.
      Она закричала ещё громче:
      - От президента Ирака, дуралей. Саддама! Саддам Хусейн хочет тебя видеть!
      Если бы я считал, что у Вахаб есть хоть малейшее чувство юмора, я бы заподозрил, что она меня разыгрывает.
      - Вахаб, о чем ты?
      Она получила огромное удовольствие, рассказав мне обо всем.
      Ее муж, Акрам, в течение нескольких лет занимал незначительный пост в мэрии Багдада и очень им гордился. Очевидно, он как-то упомянул своему непосредственному начальнику, что его шурин из Кербелы как две капли воды похож на нового президента, несомненно втайне надеясь, что этот незначительный факт положительным образом отразится на нем. Это был единственный раз, когда он оказался прав. Слухи просочились в президентский дворец, и в то утро Акрама вызвали в офис мэра Багдада (и заодно дяди Саддама), человека, который и не подозревал о существовании Акрама. Он сказал моему зятю, которому все это казалось невероятным, что президенту сообщили о моей внешности и тому захотелось самому увидеть меня. К моему величайшему удивлению, меня пригласили встретиться с Саддамом на следующий день.
      Амна была обеспокоена этой новостью. Она не доверяла Саддаму и его окружению и боялась, что все это окажется какой-то ловушкой. Мое собственное настроение едва ли было более оптимистичным, но, чтобы успокоить её, я посмеялся над её страхами.
      - О какой ловушке ты говоришь? - насмешливо спросил я её. - Если Саддам захочет отправить меня в тюрьму, ему достаточно щелкнуть пальцами. Я обыкновенный учитель. Что я могу предпринять?
      - Тогда чего он от тебя хочет?
      - Ты прямо как твой отец, Амна. У тебя в голове только заговоры и интриги. Президенту сказали, что мы с ним словно близнецы, и ему захотелось посмотреть на меня. Возможно, чтобы развлечься. Впрочем, это неважно. Ведь я не могу отказаться. - Несмотря на свою браваду, внутри я весь дрожал.
      На следующее утро за мной заехала машина и меня отвезли на квартиру моей сестры в Багдаде. Мы ехали часа два. Акрам каким-то образом напросился сопровождать меня, и сестра возбужденно порхала вокруг нас, словно встрепанный воробей. Даже в лучшие времена она вызывала невероятное раздражение, а в это утро была просто невыносима. Сама мысль, что её мужу и брату была дарована аудиенция у "изумительного" Саддама, превосходила все её самые сумасбродные мечты.
      Ровно в 11 часов в нашу квартиру прибыли два офицера республиканской гвардии, из отряда личной охраны Саддама, и отвели нас с Акрамом в спальню. Здесь нам приказали снять с себя всю одежду. Я заколебался, обменявшись взволнованным взглядом с Акрамом, но один из гвардейцев быстро сделал шаг вперед.
      - В чем проблема? - спросил он, улыбаясь. - Мы везем вас к самому важному человеку в арабском мире. К человеку, у которого есть враги. Никому не разрешается приближаться к президенту, пока мы не удостоверимся, что при нем нет оружия. Таков порядок, и ни для кого не делается исключений. Пожалуйста, поскорее, Саддам ждет вас.
      Обыск продолжался несколько минут, затем нас вывели из квартиры и посадили в поджидавший черный БМВ. Машина на большой скорости рванулась вперед, а Вахаб осталась около дома, всхлипывая от счастья, и махала нам вслед рукой. Мы пересекли Армейский канал, затем повернули на север, миновали Средние ворота, единственные уцелевшие ворота древней стены, окружавшей Багдад, воздвигнутой почти 900 лет назад. Вскоре мы въехали в Каиро - элитарный район особняков на северо-западе города - и через несколько минут остановились возле элегантного двухэтажного особняка, который, как я правильно предположил, был одной из нескольких частных резиденций Саддама.
      Нас проводили в дом и повели по слабо освещенному холлу мимо нескольких стражников, одетых в щегольскую форму. Дверь направо была открыта, и нас ввели в просторную, великолепно украшенную комнату. В отличие от холла здесь было обилие света, причем дух захватывало от великолепия. Стены и потолок были белоснежными, их оттеняли изысканные панели в форме золотых листьев. В комнате находилось множество древних реликвий и произведений искусства, которые я был не в состоянии как следует рассмотреть и оценить, но чувствовал, что эта коллекция демонстрировала одержимость Саддама древними сокровищами. На берегах рек Диджла и Евфрат, где некогда стоял город Вавилон, окруженный огромной стеной, археологи обнаружили сокровища, датируемые четвертым тысячелетием до нашей эры. Я не сомневался, что многие из них стали личной собственностью нового президента.
      В центре комнаты был расстелен великолепный ковер цвета бургундского с официальной печатью Ирака, стоимость которого, вне всякого сомнения, превышала цену всего, чем я владел. На ковре стояли стулья с прямыми спинками, стилизованные под мебель времен царя Навуходоносора.
      В комнате находилось несколько человек. Я предположил, что это были министры правительства или члены республиканской гвардии, но узнал лишь одного - Таху Ясина Рамадана аль-Джазрави, низенького, толстого, неприятного на вид человека, главнокомандующего народной армией, милицией партии Баас. Его недавно повысили до первого заместителя премьер-министра, и он был членом Совета революционного командования более 10 лет. Хотя мы оба носим имя Рамадан, я рад сообщить, что мы не являемся родственниками.
      Один из охранников велел нам с Акрамом присесть. Через минуту мы снова встали, так как в комнату вошел Саддам со своим пятнадцатилетним сыном Удаем, который по росту уже догнал отца. Саддам широко улыбнулся и развел руки, чтобы обнять меня. Поцеловав меня в обе щеки, согласно арабскому обычаю, Саддам отступил на шаг и протянул открытую ладонь к моему лицу.
      - Ха! Я что, смотрюсь в зеркало? - Он широко улыбнулся всем собравшимся в комнате, затем жестом показал, чтобы мы присели. Пожалуйста, снимите тяжесть с ваших ног. Садитесь, садитесь.
      Я не мог вспомнить случая, когда я нервничал сильнее или испытывал такой благоговейный страх, как в это утро, хотя Саддам был само гостеприимство. Он не обладал большим обаянием, но именно благодаря его репутации казалось, что он занимает огромное пространство в комнате. Я молчал, боясь показаться дураком, Акрам словно оледенел.
      - Откуда родом твоя мать, Микаелеф? - спросил меня Саддам с лукавой улыбкой на лице.
      - Моя мать родилась и выросла в Кадхимии, Ваше Превосходительство, ответил я.
      - Любопытно, не побывал ли мой отец некогда в Кадхимии, а, Микаелеф? И не встретился ли он там с твоей матерью? - игриво заметил Саддам. - Может быть, это объяснит наше сходство.
      Я вежливо улыбнулся.
      - Да, это бы все объяснило, Ваше Превосходительство. - Я с трудом вынес оскорбление, а все вокруг присоединились к добродушному смеху Саддама.
      Впервые глядя на него вблизи, я был поражен необыкновенной аурой энергии, которую он, казалось, излучал. Когда он молчал, его лицо выглядело напряженным, задумчивым, но широкая открытая улыбка меняла выражение его лица. Его темные вьющиеся волосы были зачесаны назад, и на лбу виднелись лишь незначительные морщины. У него был твердый подбородок с ямочкой, и хотя наше сходство и моя собственная скромность мешают мне назвать его красивым, он явно представлял собой внушительную фигуру.
      В противоположность отцу, Удай - высокий и худой, во многом обязан своей внешностью матери. Его нос - острее, чем у отца, но у него глубокие и проницательные глаза Саддама. Он мне не понравился с первого взгляда, и это впечатление подкрепилось, когда он вырос и мне довелось лучше узнать его. Это чувство стало взаимным.
      Еще минут пять Саддам продолжал разговор в той же игривой манере, периодически предлагая собравшимся вокруг сравнить наши черты. Было заметно, как осторожно все высказывались, чтобы ни на йоту не принизить Саддама. Хотя он был старше меня на пять лет, когда делались сравнения, собравшиеся ясно подчеркивали, что он казался более моложавым. Юный Удай сделал несколько уничижительных замечаний, которые звучали неуместно для юноши его возраста, он казался полной противоположностью своему отцу.
      - Мне не кажется, что он выглядит как ты, отец, - сказал он с циничной улыбкой, которую мне пришлось потом часто наблюдать. - Его нос слишком тонкий, а глаза выдают слабость. Думаю, что у него столько же храбрости, сколько у овцы в горах. - Он встал и вышел вперед, глядя на меня сверху вниз с высоты своего уже значительного роста. - Скажи мне, Микаелеф Рамадан, ты храбрый? Ты смог бы сделать то, что сделал мой отец? Смог бы ты выстоять против мощи самых злостных врагов, не имея никакой другой защиты, кроме любви твоей семьи? - На эти вопросы было невозможно ответить, и мое сердце заколотилось, руки задрожали, пока я пытался найти выход из затруднительного положения, в которое меня поставили. На помощь мне пришел Саддам.
      - Удай, сядь и прояви уважение к человеку. Он наш гость. Тебе не следует дразнить его.
      Удай снова сел, с высокомерной насмешкой глядя на охрану и ожидая её одобрения. Он явно наслаждался тем, что поставил меня в неловкое положение, и прежде чем снова заговорить, Саддам положил руку на плечо Удая.
      - Пожалуйста, извините моего сына за его юношеский максимализм, Микаелеф, но, возможно, это естественно для сына гордиться своим отцом. Не обижайтесь.
      - Я не обижаюсь, Ваше Превосходительство. Он славный юноша. - У меня была природная склонность к дипломатии.
      - Это так. Однако позволь мне вернуться к тому, зачем ты здесь сегодня. - Он щелкнул пальцами, и к нему приблизился слуга с большим ящичком гаванских сигар. Он взял одну и зажег её, в то же время показывая слуге, чтобы он предложил сигары Акраму и мне. Мы оба вежливо отказались. Ты, конечно, понимаешь, - продолжал Саддам, - что мои дни перегружены делами. Я знаю, что жители Ирака почитают своего президента, но мои обязанности таковы, что у меня нет времени, которое я мог бы провести со своим народом. Возможно, Микаелеф, в этом ты можешь помочь своему президенту. Сможешь ли ты оказать мне и, конечно, великому народу Ирака огромную услугу и заменять меня в некоторых случаях?
      - Я не понимаю, Ваше Превосходительство, - сказал я изумленно. Я действительно не мог понять, что он имел в виду.
      - Все очень просто, - сказал он с ободряющей улыбкой. - Иногда я люблю, чтобы меня видели среди простых людей Ирака. Хотя я преодолел огромные трудности, карабкаясь на вершину власти, я не забываю, что когда-то был в долине, у подножия горы. Я не родился с серебряной ложкой во рту, как говорят англичане. - Он взглянул на тех, кто собрался вокруг. Все, чем владела моя мать, было деревянной ложкой, чтобы мешать пищу, которую мы ели руками! - Когда Саддам рассмеялся, все тоже стали смеяться. - Я хочу, чтобы люди знали, что я не забыл их. Я - один из них, но мне трудно сейчас делать то, что подсказывает сердце. Редко возникает такая возможность. Может быть, ты бы мог сделать это для меня?
      - Конечно, Ваше Превосходительство, - сказал я с убежденностью, которая скрывала мои опасения. - Но что мне конкретно нужно делать?
      - Ты можешь так много сделать! - воскликнул он. - Ты можешь посещать больницы, ходить в бедные кварталы Багдада или, возможно, навещать детей в школах. Никто не будет знать о безвредной лжи, и это доставит удовольствие стольким людям. Если ты сделаешь это, Микаелеф Рамадан, я обещаю, ты будешь щедро вознагражден.
      Это звучало как просьба, но я был не настолько наивен, чтобы думать, что у меня существовал иной выбор, кроме как согласиться.
      - Если вы хотите, Ваше Превосходительство, я сделаю это.
      Саддам хлопнул в ладоши.
      - Я никогда не сомневался, что ты поможешь. Ни один человек не может быть так похож на меня внешне и так отличаться внутренне, что бы ни говорил Удай. - Он сделал жест в сторону одного из охранников, и через несколько секунд внесли поднос с кофе. - В молодости я провел почти два года в тюрьме, когда сражался за свободу своего народа...
      - Жертвы, на которые вы пошли, Ваше Превосходительство, - вмешался Акрам, и вся его страсть к угодничеству выступила на первый план, - хорошо известны иракскому народу.
      Саддам, казалось, впервые заметил присутствие Акрама.
      - А ты Акрам Салем, зять, не так ли? Человек, который привел ко мне этого мужчину ?
      - Это так, Ваше Превосходительство.
      - Да, Акрам, ты, конечно, прав. - Саддам затушил сигару, сделав всего три-четыре затяжки, прежде чем продолжил. - В те дни мы были лишены многих удовольствий, в тюрьме нам не давали кофе, позволяли только горький черный чай. Мой старый друг, Изза Ибрагим, был тогда со мной.
      Даже в самые лучшие времена я не любил пить кофе, но первый из трех глотков расцениваю как любезность в ответ на арабское гостеприимство.
      Саддам заговорил снова:
      - Ты учитель в школе, Микаелеф?
      - Да, Ваше Превосходительство.
      - Моя жена Саджида преподает в начальной школе, хотя сейчас она директор школы. Так же, как и мой дядя. Это самая важная работа. Ничто так не важно для нации, как образование и благосостояние детей. Ты согласен?
      - Даже очень, Ваше Превосходительство.
      Затем Саддам повернулся к Акраму.
      - Ты не из Кербелы?
      - Нет, Ваше Превосходительство, я уроженец Багдада.
      Саддам кивнул.
      - Вы оба выросли в городах, я же воспитывался в селении слишком маленьком, чтобы нанести его на карту. - Прежде чем продолжить, он вновь потребовал свои сигары. Это было привычкой Саддама, с которой мне пришлось познакомиться. В течение дня он мог зажигать сотню гаванских сигар, редко куря одну сигару дольше нескольких минут.
      Часто, когда он говорил, Саддам казался слегка заторможенным или отрешенным, но сейчас он рассказывал о своей юности с гордостью. Его детские годы окутаны тайной. Он заявлял, что родился 28 апреля 1937 года, в маленьком селении Шувайш, недалеко от города Тикрит. Расположенный на берегах реки Тигр, протекающей в 150 километрах к северу от Багдада, город был разграблен татарскими захватчиками 600 лет назад и из черепов покоренных была воздвигнута огромная гора. Позже на этом месте построили внушительную стену.
      Саддам утверждал, что его отцом был Хуссейн Абд аль-Маджид. Но в действительности он был внебрачным ребенком и кто на самом деле был его отцом - неизвестно. По этой причине его противники в Ираке часто называли его Саддам аль-Тикрити по месту рождения, что было прямым оскорблением.
      Его "овдовевшая" мать вышла замуж за Ибрагима Хассана аль-Тикрити, родственника его предполагаемого "отца". Саддам презирал отчима, который регулярно бил и унижал мальчика. Когда тот стал старше, он испытал огромное удовлетворение, узнав, что среди мужчин местной общины отчим был известен как "Ибрагим-лгун".
      Официальная дата рождения Саддама - тоже вымышленная. До 1957 года в Ираке не было точной регистрации дат рождения. Все младенцы регистрировались каждые полгода, 1 января или 1 июля, и Саддам в действительности родился во второй половине 1939 года. Перед своим первым браком он решил добавить к своему возрасту два года, так, чтобы они были ровесниками со своей будущей женой Саджидой. В Ираке не принято жениться на женщине старше себя. Придумав, что он родился в апреле двумя годами раньше, Саддам также установил свой день рождения по календарю хиджры в один день с днем рождения пророка Мухаммеда.
      Он вырос в местах, где основными населенными пунктами были поселения, состоящие из тесно связанных кланов. Хотя он был мусульманином-суннитом, позже называл своим прямым предком имама Али, внука пророка Мухаммеда и первого лидера шиитов, что делало его потомком Мухаммеда из племени пророка Мухаммеда. Поскольку в исламском мире насчитывается по меньшей мере 10 миллионов человек, которые утверждают, что они "благородные" и произошли от пророка, это клуб далеко не для избранных.
      Ближайшая школа находилась в 15 километрах, в городе Тикрит, и именно семья матери смогла противостоять отчиму, желавшему чтобы мальчик работал в поле. Когда ему исполнилось 10 лет, его послали в школу. Позже он переехал в Багдад, чтобы продолжить учебу в средней школе. Там он жил у своего дяди, твердого арабского националиста и человека, которому предстояло оказать глубокое влияние на политическое развитие Саддама.
      Когда в 1956 году правительство Нури аль-Саида ввело военное положение, Саддам часто принимал участие в уличных беспорядках в поддержку арабского национального возрождения, вдохновляемого Гамалем Абдель Насером в Египте. Он попал в самую гущу событий и в 1956 году вступил в Социалистическую партию Баас. Вне всякого сомнения, он находился в толпе демонстрантов в июле 1957 года, когда был убит король Фейсал II, конституционный монарх, и его изуродованное тело протащили по улицам Багдада, чтобы насадить на ворота министерства обороны.
      Новое правительство возглавил Абдулла Карим Кассем, но он был не слишком популярен, и в покушении на него в октябре 1959 года, говорят, принял участие Саддам. Он рассказал мне, что был ранен и истекал кровью, сам зашил свою рану и скрылся, с благословения Аллаха, на оседланном ослике, по счастью, стоявшем поблизости. Саддам не упомянул о широко распространенном слухе, что в тот момент он был переодет женщиной.
      Позже он убежал в Каир через Дамаск и там поступил в университет изучать право. Саддам вернулся в Ирак, не завершив образования и не получив степени - упущение, которое он исправил в 1979 году, когда наградил себя высшей почетной степенью Багдадского университета.
      В феврале 1963 года Кассем был наконец свергнут Баасской революцией и казнен. Его мертвое тело показывалось по национальному телевидению. Саддам сыграл решающую роль в свержении Кассема и его министров, когда привел небольшую группу восставших, вооруженных пулеметами, на заседание кабинета министров. Когда Кассема вели на казнь, его министров отвезли в аэропорт и депортировали.
      Вскоре после этого Саддам женился на своей двоюродной сестре Саджиде и несколько месяцев принимал участие в чистках национальной гвардии, пока не свергли самих баасистов, и тогда ему пришлось скрываться.
      В сентябре следующего года Саддам был арестован за участие в заговоре против нового лидера страны полковника Абдуллы-Салама Арифа, но вскоре бежал. Когда полковник погиб в вертолетной катастрофе в 1966 году, власть перешла к его старшему брату генерал-майору Абдулле-Рахману Арифу, алкоголику, не обладающему ни коварством, ни злобой, необходимыми для лидерства на Ближнем Востоке. Вновь баасисты приготовились захватить власть. Утром 17 июля 1968 года Саддам возглавил танковую атаку на президентский дворец и баасисты взяли контроль над страной. Ахмед Хасан аль-Бакр, дальний родственник матери Саддама, стал президентом, а Саддам, как заместитель председателя революционного Совета командования, был назначен его вице-президентом.
      Когда Саддам сам стал президентом, он осуществил свое намерение править безжалостно, при этом делая все, чтобы его признали отцом нации. Он часто инсценировал посещения домов простых иракцев для средств массовой информации, выдавая себя за журналиста. Я много раз видел его по телевидению, когда он спрашивал людей, нравится ли им их президент, причем кто он, было ясно всем, кроме, казалось, тех, кого спрашивали. Конечно, они говорили самые лестные слова, которые только можно придумать. Несколько минут спустя после этого фарса, Саддам снимал с головы шляпу, опускал поднятый воротник - и все ахали в изумлении. Меня это очень забавляло, но старший брат Амны Латиф, приходил в отчаяние.
      Помимо Удая, у Саддама были сын Кусай, которому в 1979 году исполнилось тринадцать лет, и три дочери: Рахд - одиннадцати лет, Рана девяти лет и Хала - четырех. Саддама и его жену Саджиду часто фотографировали в кругу обожаемых детей - в арабской культуре сплоченности семьи придавалось огромное значение. Самой большой мечтой Саддама было, чтобы сыновья пошли по его стопам и оказались в парламенте. Удай уже готовился к этой высокой должности.
      Пока Саддам рассказывал историю своей жизни, его ни разу не прервали. Многое из того, что он рассказал нам, было известно каждому грамотному иракцу, но его манера говорить была для меня откровением, показывая его как человека огромных страстей и сильной воли. Те, кто недооценивал его, не доживали до того дня, когда могли пожалеть об этом.
      По пути назад в город я радовался тому, как прошла встреча. Я нашел, что Саддам далеко не так страшен, как я опасался, хотя до знакомства с ним я бы разочаровался, если бы не почувствовал внутреннюю угрозу, исходящую от него. Я знаю, что люди на Западе не могут понять популярности Саддама среди определенных слоев иракского населения и думают, что все это инсценировано. Отчасти это так, но в то же время связано с трагической историей страны и тем, что арабы в своих вождях ценят силу, а не сострадание. Это глубоко укоренилось в иракской культуре и проистекает из войн, которые велись на протяжении столетий в одном из наиболее бурных районов Ближнего Востока.
      Саддам лишь последний из исторического списка могущественных вождей, которые боролись и продолжают бороться за господство на Аравийском полуострове.
      Я пытался не обращать внимания на болтовню Акрама, который брал сейчас реванш за свое молчание в присутствии Саддама. Для моего зятя это, похоже, было началом новой жизни, и он мечтательно рассуждал о том, как судьбы наших двух семей отныне и вовек изменятся к лучшему. Он видел особое значение в том, что сегодня по календарю хиджры наступал новый век. В глазах суеверного Акрама это, безусловно, указывало на божественное благословение, выпавшее на долю наших семей.
      Что касается меня, я предвкушал необычную для меня, новую деятельность. Саддам приказал мне уйти из школы в долгосрочный отпуск, но мне не суждено было вернуться обратно в класс. Нам с матушкой немедленно предоставили роскошную государственную квартиру в Багдаде, и я планировал ускорить свою женитьбу, чтобы Амна могла как можно скорее присоединиться ко мне. После нескольких дней, данных мне на устройство жилья, я должен был каждый день приходить во дворец, где меня посвящали в тонкости техники президентского поведения.
      Несколько месяцев меня ежедневно обучали в президентском дворце особенностям поведения Саддама Хусейна. Моим наставником был Мухаммед Кутайби аль-Дженаби, консультант из канцелярии президента. Мы вместе просматривали по видео бесконечные ленты кинохроники с Саддамом. Мне приходилось осваивать особенности его рукопожатия, походку, манеру смеяться. Я пристально наблюдал в фильмах, как он воспринимал поклонение большого количества людей, собиравшихся перед ним. В таких случаях он поднимал правую руку от локтя и протягивал её открытой ладонью к толпе, в манере, напоминающей Адольфа Гитлера. Каждый день я смотрел фильмы с ним и старательно практиковался. Мне давали прослушивать аудиопленки с интервью Саддама или его речами. Вначале я и не подозревал, что мне, возможно, предстояло сыграть серьезную и зловещую роль.
      Саддам часто заходил проверить мои успехи в офис, отведенный специально для моего обучения, место, которое стало известно как Черный кабинет . Свет часто выключался, когда я просматривал видеопленки вместе с Мухаммедом, но то, чем мы занимались, сохранялось в тайне от обитателей дворца. Обслуживающему персоналу, который не знал о моем существовании, говорили, что в этой комнате лаборатория, где проявляются правительственные фотоматериалы, и входить туда строго запрещалось.
      Поначалу мне было трудно изображать Саддама в его присутствии. Я был в ужасе от того, что могу оскорбить его. Но моя игра развлекала его, он с удовольствием выступал в качестве зрителя, и постепенно, при поддержке Мухаммеда, я обретал уверенность. Я провел много часов, работая над манерой, с которой Саддам отдавал приказания, закуривал и тут же тушил свои гаванские сигары, и когда Мухаммед утверждал, что я готов, мы устраивали просмотр достигнутого. Я боялся, что зашел слишком далеко, но то, что Саддам видел, очень забавляло его.
      - Ты делаешь замечательные успехи, Микаелеф, - сказал он мне с широкой улыбкой. - Скоро ты сможешь одурачить даже мою мать.
      После того как я избавился от своей скованности, общий настрой этих занятий стал беззаботным и занимательным. Немногие знали, что, несмотря на свою зловещую репутацию, при непосредственном общении Саддам демонстрировал здоровое чувство юмора. Он прирожденный шутник, и часто невозможно было понять, всерьез он говорит что-либо или нет.
      Однажды утром он пришел в Черный кабинет и заявил, что у него возникла идея.
      - Я хочу, чтобы тебя тайком переправили через границу в Иран, сообщил он с большим энтузиазмом. - Тебя привезут в какой-нибудь город рано утром, возможно в Хоррамабад или Ахваз. Там ты постоишь около одной из их священных мечетей и мы сфотографируем тебя. Потом пошлем фотографии этому исламскому сумасшедшему в Тегеран с нашими наилучшими пожеланиями. Я отдам целое состояние, лишь бы увидеть его лицо в этот момент.
      Я подумал, что это безумная идея, и готов был вежливо возразить, когда Саддам расхохотался.
      - Не беспокойся, Микаелеф, моя идея - просто глупая шутка. Эта мысль позабавила меня, но гораздо важнее, чтобы о тебе никто не узнал до выполнения самой важной задачи, которую мы уже обсудили.
      Мухаммед начал также учить меня курдскому языку, которым арабу было нелегко овладеть. Пока я с трудом справлялся со своими заданиями и пытался протестовать, не видя в этом особого смысла, Мухаммед отмахивался от моих протестов, заявляя, что никогда не следует отказываться от возможности выучить новый язык. Как бывший учитель, я с ним отчасти соглашался. Тогда я не знал, что настойчивость Мухаммеда однажды спасет мне жизнь.
      Мое новое положение было явно окутано тайной. Согласно инструкции, я должен был говорить своим друзьям, что мне повезло получить место в министерстве образования в Багдаде. Первоначально, кроме ближайшего окружения Саддама, только Амна, Вахаб, Акрам и моя мать знали о моих новых занятиях. Мне было запрещено свободно перемещаться, а во дворец и обратно меня возили в частном лимузине с затемненными стеклами. В тех редких случаях, когда я отправлялся на улицу один, я должен был носить густую накладную бороду. Она полностью изменяла мою внешность. Мне не дозволялось появляться в компании Саддама, когда во дворце присутствовали посторонние, и даже моим передвижением по дворцу внимательно руководили.
      Я был увлечен своей ролью и старался оправдать то, как я считал, чрезмерно щедрое жалованье за выполняемую работу. Все свободное время я проводил, изображая Саддама, чем очень забавлял свою матушку. Если бы я вел себя так несколько месяцев назад, она ругала бы меня за мою непочтительность. Теперь это была моя работа.
      Однако Мухаммед подчеркивал, вначале очень тонко, что, хотя мы с Саддамом и схожи, мы не идентичны друг другу. Однажды днем, незадолго до того, как я должен был вернуться домой, он подвел меня к огромному зеркалу, стоящему рядом с фотографией Саддама в полный рост, которых везде было в избытке.
      - Как ты думаешь, есть разница между тобой и президентом?
      Я внимательно изучал картонную копию, но не мог выявить никаких серьезных расхождений.
      - У президента костюм лучше, чем у меня, - наконец предположил я.
      - Очень хорошо, Микаелеф, - заметил Мухаммед, качая головой с наигранным разочарованием, - но я больше думал о твоих физических характеристиках.
      - Президент выше.
      - Да, возможно. Какой у тебя рост?
      - Метр семьдесят пять.
      - Да, ты немного ниже, но мы легко можем подбить подошвы твоих ботинок. А как насчет лица?
      Я вгляделся повнимательнее.
      - Нос президента немного толще моего.
      - Согласен, хотя я думаю, что в его присутствии мы должны сформулировать это более тактично. Что еще?
      - У меня на лице оспинки.
      - Да, у тебя есть, а у президента их нет. Садись, Микаелеф. - Я сел перед письменным столом у окна, которое выходило во двор дворца и на реку Тигр. - Я заметил, что ты набираешь вес.
      - Да, благодаря своей матушке. После того как умер отец, а сестра вышла замуж, ей больше не о ком заботиться, кроме меня. Теперь, когда она может купить все, что пожелает, она кормит меня так, словно это последний обед в моей жизни.
      - Не могу сказать, что я недоволен этим, Микаелеф. Каков твой вес?
      - Около семидесяти килограммов, - предположил я. Я не часто проверял свой вес.
      - Ты на несколько килограммов легче президента, - заметил Мухаммед. Скажи матери, чтобы она продолжала в том же духе.
      Из всех перемен, которые выпали на мою долю в первые несколько месяцев, значительное улучшение моего питания было самым приятным заданием, которое требовалось от меня.
      Мухаммед сел по другую сторону письменного стола и взял в руки подшивку газет. Он перелистал её, потом взглянул на меня.
      - Что ты знаешь о косметической хирургии? - спросил он с улыбкой.
      - Ничего, - честно признался я.
      - Но ты, должно быть, слышал о ней?
      - Да, конечно. Я полагаю, женщины на Западе одержимы ею.
      - Да, но у неё и другие цели. Иногда лица могут быть полностью изменены. Например, после серьезных аварий. Но сейчас стандарты во внешности очень высоки и все чаще люди на Западе прибегают к незначительным изменениям внешности, чтобы обрести уверенность в себе.
      - Например, имплантация груди?
      Мухаммед рассмеялся.
      - Да, вроде имплантации груди. Западные женщины странные существа, не правда ли?
      - Я считаю это аморальным, - ответил я слегка высокопарно.
      - Я согласен с тобой. Но я думаю кое о чем другом для тебя. Потребуется лишь небольшое вмешательство, и с парой почти незаметных изменений в твоем лице ты будешь идентичен президенту. Как ты смотришь на это?
      - Не знаю, - ответил я. Идея подвергнуться пластической операции ещё несколько недель назад показалась бы мне невероятной. - Вы считаете, это необходимо?
      - Подумай над этим. Нет ничего проще, чем пригласить ведущего специалиста по пластической хирургии из Западной Германии, который в два счета подправит твой нос и щеки. Это будет сделано под местным наркозом. Ты ничего не почувствуешь.
      - Не следует ли спросить президента, что он думает по этому поводу? спросил я.
      - Это была его идея, - без колебаний ответил Мухаммед.
      Итак, вопрос был решен. Теперь я ясно видел, к чему он вел разговор последние несколько минут.
      - Президент хочет, чтобы мне сделали пластическую операцию?
      - Да.
      - А если я откажусь?
      - Теперь ты знаешь его достаточно хорошо, Микаелеф.
      Те, кто не считался с желаниями Саддама, обычно вскоре оказывались выброшенными из жизни. Пока я лично не сталкивался с темными сторонами его натуры, но хорошо знал, что он никогда не сворачивал с намеченного пути. Хотя мне казалось, что я уже стал достаточно важной персоной, чтобы обсуждать с ним какую-либо проблему, у меня не было веских возражений против идеи об изменении моего лица. Честно говоря, я не видел, какой вред это может причинить мне, и если это увеличит мое сходство с президентом, тем лучше.
      - Можете сказать президенту, что я согласен, - заявил я под конец.
      - Отлично! - Мухаммед был счастлив. Он явно чувствовал себя неловко, обсуждая эту тему. Мое сопротивление могло вызвать недовольство Саддама. Напряженность, которую Мухаммед чувствовал ещё минуту назад, оставила его. - Я сообщу ему об этом немедленно.
      Спустя неделю из Ганновера прилетел доктор Хельмут Райдл, и в день его приезда, утром, меня представили ему. Он был высоким, лет шестидесяти и выглядел, как типичный немец. Он высоко держал голову и говорил быстрыми, отрывистыми фразами. Он не знал арабского, а я немецкого, поэтому мы вынуждены были общаться через переводчика, в роли которого выступил иракский доктор Айяд Джихад аль-Асади. Во дворце устроили маленькую, но хорошо оборудованную операционную, чтобы как можно меньше людей знали об операции. До встречи с немцем я спросил Мухаммеда, почему не пригласили иракского хирурга.
      - Им не хватает храбрости, - ответил он со смехом. - Если операция окажется неудачной...
      - Неудачной? - Я взглянул на него с беспокойством. Мысль, что что-то может пройти неудачно, не приходила мне в голову.
      - Ну что ты, Микаелеф, я не об этом. Здесь тебе не о чем беспокоиться. Как я говорил, иракские хирурги слишком боятся последствий, если операция окажется неудачной. Даже самая ничтожная операция, которую нужно сделать президенту или его протеже, выполняется иностранными врачами.
      - Но это другой случай, - возразил я. - Как президент может быть уверен, что Райдл будет держать операцию в секрете после возвращения в Германию?
      - За неё ему заплатили 250 тысяч долларов, - ответил Мухаммед, - и, мягко говоря, если о деталях операции станет известно на Западе, он может ожидать визита людей из Багдада.
      - Это большие деньги, - согласился я, - но почему такой человек связывается с подобным делом? Он не из бедных.
      - Такие люди всегда существуют, - ответил Мухаммед. - Два года назад доктора Райдла арестовали в Лангенхаге, городе к северу от Ганновера, и предъявили ему обвинение в изнасиловании двух девятилетних мальчиков. Дело не дошло до суда, но он был исключен из реестра врачей и с тех пор не может открыто практиковать. Когда президент услышал об этом, он подумал, что однажды мы могли бы воспользоваться его услугами. Президент оказался прав, как всегда.
      Я бы предпочел, чтобы Мухаммед рассказал мне об этом после операции, но у меня теперь не было иного выхода, кроме как отдать себя в руки этого зарубежного любителя малолетних. Пока Райдл занимался приготовлением, доктор Айяд рассказывал о деталях операции.
      - Доктору нужно сделать толще вашу носовую перегородку. После того как он сделает местную анестезию, он вставит силиконовую распорку через вертикальный разрез в середине вашей columella. Это кусочек кожи... вот здесь... между ваших ноздрей. Это займет всего несколько минут. Затем шлифовальным кругом он удалит оспинки с ваших щек. Возможно, вы почувствуете некоторый дискомфорт, но это не больно.
      И действительно, я не чувствовал боли, но последующие тридцать минут были определенно неприятными. Я испытал огромное облегчение, когда доктор Райдл дал знак Айяду, что операция закончилась. Мое лицо было забинтовано, и мне дали болеутоляющие таблетки, чтобы принять, когда пройдет анестезия. Затем я отправился домой и лег в постель, испытывая большую жалость к себе.
      Последующие две недели моя матушка хлопотала вокруг меня, превознося храбрость сына, который пошел на такие жертвы ради своей страны. Меня же больше волновало, изуродовано мое лицо навеки или нет. Ночью мне постоянно снились кошмары, причем они не повторялись. Во сне я всегда стоял перед зеркалом, когда снимали бинты, но каждый раз обнаруживалось новое ужасное лицо. Один раз это было лицо моей сестры, выражение которого красноречиво говорило о том, что она думает обо мне. В другой раз вместо лица было пустое пространство.
      Когда доктор Айяд снял бинты, мои страхи оказались напрасными. Если не считать легких синяков, я выглядел почти как прежде. После того как припухлость полностью исчезла, можно было заметить некоторые изменения, но теперь я поразительно походил на Саддама. Мы стали больше чем близнецами.
      Вскоре после того как я вернулся к своим обычным обязанностям, Мухаммед принес мне кейс, в котором были отличные фальшивые бороды и несколько пар очков с темными стеклами.
      - Тебе нужно привыкнуть скрывать свое лицо, когда ты выходишь на улицу и не исполняешь роль Саддама, - твердо наставлял меня Мухаммед. - Я знаю, ты привык к тому, что тебя останавливают на улицах, но этому надо положить конец. Примерь их. Бороды из Америки Они сделаны из натуральных волос, это лучшее, что можно купить за деньги.
      Весь следующий час я развлекал Мухаммеда разнообразием превращений.
      - Когда я надоем Саддаму, - пошутил я, - возможно найду работу у Фиделя Кастро!
      В первые месяцы моего пребывания в президентском дворце я был очень занят и достиг больших успехов. Было предложено, чтобы мой дебют в качестве Саддама состоялся на торжествах, посвященных двенадцатой годовщине партии Баас в июле, но Мухаммед колебался. Он не был уверен, что я готов. Отсрочка не огорчила меня. В пределах президентского дворца я искусно подражал манерам президента и его речи, но мысль о том, что надо будет играть роль на публике, все ещё лишала меня мужества.
      Когда я освоился во дворце, то ближе узнал методы правления Саддама и характер служб безопасности, которыми он окружил себя. В 1963 году короткое правление партии Баас поддерживалось Республиканской гвардией, в то время относительно небольшой группой милиции. Она была целиком разгромлена армией, и когда партия вернулась к власти в 1968 году, перед Саддамом встала задача сформирования специального подразделения службы безопасности "Специальное агентство". Оно действовало под кодовым названием "Посланник Пророка" и состояло из преданных партии активистов, действующих в рамках независимых "резервных подразделений" или активных обслуживающих частей. Служба безопасности, как справедливо предполагалось иностранными разведывательными агентствами, занималась по приказу Саддама похищениями, пытками и убийствами. В 1971 году Саддам сформировал Отдел информации, а спустя три года - Главное разведывательное управление, больше известное как Мухабарат. Военная разведка осталась в ведении Истехбарата, учрежденного в 1958 году с падением монархии.
      Получив контроль над Советом революционного командования (СРК), Саддам, не теряя времени, назначил своих любимых сторонников на самые ответственные посты. Никогда полностью не доверяя Совету командования, он быстро создал внутренний кабинет, повысив шесть членов СРК до поста заместителя премьер-министра, а одного из них - Таху Ясина Рамадана аль-Джазрави - сделал старшим над остальными. И хотя я испытывал страх, находясь в присутствии этого человека, Таха, очевидно, обладал какими-то личными качествами, которые внушали коллегам уважение к нему. В самом начале он постарался убедить Саддама в том, что его амбиции не идут дальше занимаемой им должности.
      Другие пять назначенных заместителей премьер-министра были Тарик Азиз, Аднан Хайралла, Садун Гхайдун, Наим Хадад и Аднан Хуссейн. Повышение Тарика было особо счастливым случаем для моего зятя Акрама. Его назначили помощником Тарика вскоре после моего собственного назначения, таким образом повышение Тарика до заместителя премьер-министра повлияло на повышение по службе Акрама, что не прошло мимо Вахаб. Хотя Акрам никогда не входил в ближний круг Саддама, каждый, кто находился больше пяти минут в обществе моей сестры, не мог не поверить, что президент не издавал ни одного закона, не посоветовавшись прежде с её мужем.
      Близость Тарика с Саддамом восходит к началу их работы в партии Баас, и они были вместе, когда отправили в ссылку первых руководителей партии Баас. Аль-Бакр никогда не любил Тарика и не доверял ему, а в 1969 году сместил его с должности редактора правительственного вестника. На три месяца Тарик вернулся к преподаванию английского, пока Саддам не пригласил его в свой штат. В 1971 году Саддам сделал его министром информации и в течение трех лет полноправным членом СРК. Его особенно оценили, когда он сумел убедительно оправдать первые погромы Саддама.
      Возвышение двоюродного брата и шурина Саддама, Аднана Хайраллы, было одним из первых примеров крайней семейственности Саддама, когда речь шла о подборе его ближайших политических союзников. Аднан, находясь рядом с Саддамом, так разбогател, что смог удовлетворить свою всепоглощающую страсть к автомобилям; в его коллекции было свыше двухсот автомобилей и, как говорят некоторые, такое же количество любовниц. Ко времени Баасской революции Аднан вступил в армию, затем перешел в воздушные силы и получил звание полковника перед тем, как стать министром нефтяной промышленности и членом СРК.
      Полковник Садун Гхайдун был командующим бронетанковой дивизией Республиканской гвардии при прежней администрации. Он оказался достаточно проницательным, чтобы поддержать партию Баас, когда был свергнут президент Абдулла-Рахман Ариф. Бывший министр внутренних дел, он был одним из основателей СРК. В 1973 году его похитили, он был ранен во время покушения на аль-Бакра и, как рассказывают, его спас сам Саддам. С тех пор он безоговорочно поддерживал Саддама.
      Наим Хадад, шиит-мусульманин, был политической пешкой, бесстыдно используемой Саддамом. Он был поставлен во главе следственной комиссии, созданной в 1979 году, для допросов "заговорщиков" из партии Баас, с единственной целью - осудить и казнить двух шиитов, членов правительства, причинивших наибольшие неприятности: Мухи Абдель Хусейна Машхадани, Генерального секретаря СРК, и Аднана Хуссейна аль - Хамдани.
      Быстрое возвышение и такое же быстрое падение Аднана Хуссейна служит иллюстрацией того, что даже высокий пост и близкое родство не может гарантировать безопасность человека при режиме Саддама. В качестве ведущего члена СРК, министра нефтяной промышленности и одного из ближайших советников Саддама, Аднан был на посту заместителя премьер-министра меньше недели, когда его арестовали и обвинили в организации заговора против Саддама.
      Рыжеволосый Иззат Ибрагим аль-Дури, бывший продавец льда и ревностный поклонник Саддама, был министром внутренних дел. Когда Саддам стал президентом, он немедленно повысил его до вице-председателя СРК и сделал председателем революционного суда. Он был также, по крайней мере теоретически, конституционным преемником президента. Выбор Саддама было нетрудно понять. В середине шестидесятых годов они вместе сидели в тюрьме и Иззат, возможно, являлся наиболее привлекательным и начисто лишенным личных амбиций среди членов СРК. Несмотря на столь высокий пост, он мало известен и его редко можно увидеть по телевизору или услышать по радио. Его недавние претензии на известность проявились в ноябре 1998 года, когда он едва не был убит во время устроенного террористами взрыва в Кербеле, который широко освещался СМИ на Западе.
      Организовав по своему вкусу состав СРК, Саддам затем постарался ещё больше ослабить его, возродив закон, принятый десятью годами раньше, о формировании национальной ассамблеи. Согласно этому закону, все иракцы старше 18 лет могли избирать парламент в количестве 250 человек. В действительности голосовать было разрешено только коренным иракцам старше двадцати пяти лет, которые могли продемонстрировать перед комиссией свою поддержку баасистским принципам. Чтобы успокоить мусульман-шиитов, более шестидесяти членов парламента были шиитами, включая спикера Наима Хадада, но каждый из них был тщательно проверен на предмет верности Саддаму.
      В Багдаде нас с матушкой поселили в квартире на улице, по случайному совпадению названной Рамадан, в процветающем районе аль-Мансур, рядом с ипподромом, множеством иностранных посольств, при малоприятном соседстве со штабом службы безопасности. На Амну, которая была страстной противницей всего, что олицетворял Саддам, моя новая должность не произвела никакого впечатления. Амна была сильной, интеллигентной личностью, чья позиция сложилась под влиянием её отца Паши, а так как Баасская социалистическая партия была, по существу, неофашистской, моя будущая жена была против многого из того, что проповедовала эта партия. В те дни я не разделял её интерес к политике, но, кроме этого, я был единодушен с ней во всем.
      В конце июля в Багдаде, со значительно большей помпой и торжественностью, чем мой отец мог позволить на свадьбе Вахаб, я женился на Амне. На свадьбу приехало много старых друзей и родственников из Кербелы и Кадхимии. Меня немного беспокоили возможные комментарии по поводу моей слегка измененной внешности. А так как я не мог отрастить "бороду" в такой день, я придумал историю о том, что перенес незначительную операцию на лице после автомобильной аварии. Но оказалось, что мои слегка измененные черты были скрыты весом, который я набрал, и со стороны гостей не последовало никаких замечаний.
      Хотя моя мать полюбила Амну и была очень рада тому, что её сын наконец женится, она почти весь вечер проплакала по отцу. В стране, где так много пар женится по соглашению семей, они поженились по любви, и именно по этой причине мой отец никогда не настаивал на том, чтобы я женился против своего желания. Во время торжества я получил собственноручно подписанное послание Саддама, в котором он передавал свои наилучшие пожелания Амне и мне. Но мы благоразумно решили не показывать его никому, кроме наших близких.
      Одним из развлечений во время свадьбы было представление Акрама. Большинство наших друзей знали, что он работает в мэрии Багдада, но лишь некоторые из них обращали внимание на его чрезмерное, высокопарное самовосхваление. Сейчас он расхаживал с важным видом в компании только что назначенного мэра Багдада Самира Мухаммеда Латифа, словно они были друзьями с детства. Саддам тактично передвинул своего дядю Хайраллу с поста мэра в иракскую службу по выдаче водительских прав, где он мог снимать навар с 80 долларов, которые платит каждый сдающий экзамен по вождению. Самир заменил его на посту мэра, и Акрам был тут как тут, чтобы снискать расположение нового градоначальника.
      Ко мне подошел Абдулла Юнис, мой старый приятель, который жил в Кербеле по соседству с квартирой, которую я недавно покинул.
      - Если бы я не видел этого своими собственными глазами, - сказал он, глядя на Акрама и Самира, которые вместе смеялись над какой-то шуткой, - я ни за что бы не поверил.
      Я очень любил Абдуллу, и мне так хотелось подробно рассказать ему о моей удаче. Он относился с юмором ко многим вещам, и его позабавила бы ирония происходящего. У него было четверо детей, мне особенно нравился младший, Садун. Ему недавно исполнилось восемнадцать лет, и я всегда с таким же удовольствием, как и сам Абдулла, наблюдал за тем, как он растет.
      - Пожалуйста, скажи мне, Миклеф, - сказал Абдулла, - что не Акрам нашел тебе работу в министерстве образования.
      - Нет, Абдулла, не он, - ответил я, улыбаясь.
      - Отлично. В таком случае я могу гордиться твоими успехами.
      Члены его семьи называли меня Миклеф с тех пор, как Садун, будучи совсем маленьким, не мог правильно произнести мое имя и "Миклеф" было единственное, что у него получалось. В доме Абдуллы это имя прижилось.
      Из всех арабских государств лишь Египет начал серьезно разрабатывать программу ядерных исследований, но прекратил её после арабо-израильской войны 1973 года. Спустя три года Саддам поднял перчатку. Ирак купил 70-мегатонный ядерный реактор у Франции, в то время одну из самых передовых экспериментальных моделей в мире. Его доставили в комплекс, расположенный в Тувайте, в пятнадцати километрах к юго-востоку от Багдада в сторону реки Тигр, и он стоил Ираку 275 миллионов долларов, включая стоимость 12,3 кг урана-235, обогащенного до 93%. Реактор, названный французами Осирак, от Осириса, древнеегипетского бога умирающей и воскресающей природы, Саддам переименовал в Тамуз, от исламского месяца, в который произошла Баасская революция.
      Французы всегда утверждали, что реактор не будет использован для производства ядерного оружия, но израильтяне были явно настроены против этого контракта. Саддам узнал, что "Моссад", секретная израильская внешняя разведывательная служба, получила приказ строго наблюдать за всем происходящим. Их скрытое присутствие в Багдаде в то время значительно превышало количество агентов других секретных служб.
      В апреле 1979 года французская компания Морского и промышленного строительства на Средиземноморье (CNIM), расположенная на Сене вблизи Тулона, завершила работу над реактором Тамуз. Однако самых существенных частей не хватало, и транспортировка их по морю была отложена на несколько месяцев. Многие верили, что "Моссад" был также ответствен за другой удар по ядерным амбициям Ирака, когда в Париже был убит профессор Яхья аль-Мешад. Профессор, сорокавосьмилетний ученый-ядерщик, нанятый Саддамом, был одним из ведущих специалистов в ядерных исследованиях, и его смерть в отеле "Меридиан" в значительной мере отбросила Ирак назад.
      Саддаму совсем ни к чему были подобные заботы в период, когда назревал другой кризис - с Ираном. Граница между Ираком и Ираном была предметом распрей и войн ещё до появления ислама, и река Шатт эль-Араб, связывающая реки Тигр и Евфрат в Ираке и реку Карун в Иране с Персидским заливом, постоянно находилась в центре внимания. Еще в 1975 году Саддам, как вице-президент, пошел на переговоры с шахом Ирана для того, чтобы сохранить мир за счет иракских курдов. Будучи не в состоянии подавить курдское восстание, пока восставших снабжали оружием из Тегерана, Саддам хотя и неохотно, все же согласился отказаться от претензий на восточный берег реки Шатт эль-Араб в обмен на прекращение Ираном связей с курдами.
      Когда Хомейни захватил власть, он стал активно выступать против сторонников национальной независимости и лишь на словах признавал государственную власть и границы. Его мечта о великой исламской империи служила постоянной угрозой Ираку, поэтому более 100 тысяч иракцев-шиитов, многие из них - респектабельные бизнесмены, получили ярлык "персы" и были отправлены на иранскую границу для депортации. Никто не обжаловал эту акцию.
      Начиная с апреля каждый день из страны изгонялись тысячи иракских шиитов. Все те, в чьих паспортах было написано, что они "иранского происхождения", подлежали депортации, несмотря на то что эта классификация была пережитком оттоманской бюрократии и уходила на несколько поколений назад.
      Исламская подпольная группа "Исламский призыв" отплатила попытками покушения на Тарика Азиза в багдадском университете и, спустя две недели, на Латифа Нуссейфа аль-Джасима, министра культуры и информации. Оба они едва не были убиты. Саддам назвал членство в "Исламском призыве" преступлением, караемым смертью.
      Аятолла Вакр аль-Садр, один из ведущих шиитских диссидентов, и члены его семьи были арестованы и подвергнуты пыткам, после чего их казнили.
      Война с Ираном казалась неизбежной. В конце сентября Саддам приказал провести упреждающий удар. После воздушной бомбардировки иранских военно-воздушных баз, двенадцать иракских дивизионов пересекли границу с Ираном от Мохаммараха на юге до Каср-э-Ширина, расположенного более чем на 300 километров к северу. Иран ответил беспорядочными воздушными атаками на Багдад, аль-Басру и Киркук, но им не удалось добиться многого, так как плохо оснащенные воздушные силы вскоре оказались без жизненно важных запасных частей.
      Через несколько дней после начала войны два реактивных "Фантома" выпустили ракеты класса "воздух-земля" по ядерному исследовательскому центру Тамуз. Самолет, как говорили, имел иранские опознавательные знаки, но по разведданным самолет прилетел с другой стороны, а именно из Израиля.
      Война вскоре стала известна как "Кадиссия Саддама", ссылка на историческую победу арабов над персами в 635 году н.э. Когда воздушные рейды закончились и была снята светомаскировка, ещё некоторое время поддерживался беспрецедентно высокий уровень жизни, который был у иракцев до войны. Этот период экономического роста, вызванный нефтяным бумом семидесятых, сопровождался значительным ростом населения, которое более чем удвоилось по сравнению с шестидесятыми годами, при этом Саддам всячески старался скрыть отрицательные результаты войны. Расходы населения возросли на 40% в первый год войны, и большая их часть шла на домашние товары и продукты питания. Единственным последствием войны, которое, однако, нельзя было скрыть, были людские потери. Саддам тратил огромные суммы на компенсации семьям, чьи мужчины погибли на фронте.
      Поначалу сражения проходили к северу от Мохаммараха, вокруг городов Дизфуль, Бостан и Сусангерд, где было сосредоточено более четверти иракских сил. Стремясь овладеть богатой нефтью провинцией Хузистан, иракская армия пересекла Карун и заявила, что нефтепровод Абадан-Тегеран разрушен. К концу октября был оккупирован Мохаммарах, а Абадан находился в осаде, однако иранцы укрепили свою оборону. К концу года продвижение иракцев приостановилось и в войсках появились первые признаки недовольства. В то время как иранцы привлекали тысячи юношей-добровольцев для участия в общенародном джихаде (священной войне), Ирак страдал от все увеличивающегося числа дезертиров и уклоняющихся от службы в армии.
      Когда на линии фронта сложилось безвыходное положение, Саддам сделал Хомейни первое из многих последовавших позже предложений о прекращении огня. Оно было твердо отвергнуто. Иранцы дали ясно понять, что они не будут вести переговоры с Саддамом, и потребовали его отставки как предпосылку для переговоров.
      Итак, война продолжалась.
      Мое первое официальное задание на службе у Саддама пришлось на январь, когда я посетил госпиталь в Таль-Мансуре, расположенный неподалеку от моей квартиры. Почти год меня держали в секрете, но теперь я был готов появляться на публике. И все же меня обуревал страх и я убеждал себя, что мне никого не обмануть. Однако Мухаммед, заметив мою характерную привычку, которая проявлялась, когда я особенно нервничал, оказал мне серьезную помощь.
      - Если ты перестанешь терзать свое ухо, - пошутил он, - тебе не о чем будет беспокоиться. Ты проходил через это тысячу раз.
      - Это так, - ответил я, - но то были репетиции. Что будет, если я сделаю ошибку?
      - Какую ошибку ты можешь сделать? Никто ни о чем не подозревает, поэтому никто не будет ничего выискивать. Ты просто нервничаешь, как перед премьерой, Микаелеф. И больше ничего.
      Когда мы прибыли в госпиталь, у главного входа нас встретили главный администратор и несколько старших врачей и хирургов. Мы также увидели нескольких детей в инвалидных калясках. У троих из детей был рак, и они находились под наблюдением доктора Садуна аль-Такати, приятного мужчины лет сорока. Он вышел вперед и представил меня каждому из детей. Больше всего меня поразила восьмилетняя девочка по имени Фатима. Она была очень красива, но у неё был болезненный вид. Доктор объяснил, что у девочки лейкемия и она провела в госпитале пять месяцев. Он также тихо добавил, что жить ей осталось всего несколько недель.
      Я присел на корточки, чтобы поговорить с ней, и нашел, что очень трудно в таких унизительных условиях имитировать Саддама. Когда я взял её за руку, она улыбнулась так, что мое сердце чуть не разорвалось.
      - Тебя зовут Фатима? - спросил я тихо.
      - Да, господин президент, - весело ответила она, хотя эта веселость не соответствовала её истинному состоянию.
      - Ты должно быть очень храбрая.
      - Да, господин президент.
      - В нашей стране храбрых людей всегда награждают, Фатима. Какое вознаграждение ты бы хотела получить?
      - Я хотела бы поправиться, господин президент, и я хотела бы, чтобы моя мама перестала плакать.
      У меня в горле встал ком, и я с трудом мог сдержать слезы. Она просила о двух вещах, которые я, даже будучи Саддамом, не мог ей дать.
      Аналогичные сцены повторялись на протяжении всего визита. У многих пациентов будущее было столь же мрачным, как и у Фатимы, но я убедился, что все они получали самое лучшее лечение, какое только было доступно.
      В последующие месяцы я посетил много госпиталей, школ и заводов, а однажды даже появился на телевидении, участвуя в игре Саддама "инкогнито". Менее бессмысленными были посещения раненых. В каждой городской больнице имелось несколько палат для раненных на войне и картина была одна и та же по всей стране. Однажды я отправился в больницу аль-Хуссейни, расположенную в моем родном городе Кербеле, который, как один из самых западных городов Ирака, находился далеко от линии фронта. Даже здесь лежало много мужчин с ужасными ранами. Одни были обречены, другие должны были остаться инвалидами на всю жизнь.
      Как всегда, я ходил по больнице в сопровождении старших врачей и больничной администрации. Я почти не разговаривал с ними. Я берег слова для тех, кто нуждался в утешении. Кто-то потерял руку или ногу, кто-то ослеп, но самое печальное зрелище представляли те, кто был ранен в голову или страдал от внутренних повреждений.
      Я увидел человека, у которого была ампутирована нога ниже колена. Он сидел рядом со своей кроватью, но не взглянул на меня, когда я приблизился.
      - Как тебя зовут? - спросил я его.
      - Мустафа Хахмад, - ответил он. Я не обратил внимания на то, что он не признал меня, точнее, того, за кого я себя выдавал.
      - Где ты сражался?
      - Около Абадана, - отрешенно ответил он угрюмым голосом.
      - Ты знаешь, кто я?
      Он впервые взглянул мне в лицо.
      - Да.
      - Кто же я?
      - Вы мой отец.
      Двое из администраторов в тревоге сделали шаг вперед, но я поднял руку, показывая, чтобы они остались на месте.
      - Ты знаешь, где ты находишься?
      - Это глупый вопрос. Я - здесь.
      Когда я услышал, как один из врачей за моей спиной издал возглас негодования, я с улыбкой обернулся, показывая, что я не был оскорблен. В действительности я рассердился, но не на этого молодого человека.
      - Ты знаешь, почему ты тут? - спросил я, вновь поворачиваясь к нему.
      - Это награда мне. Никто не может обидеть меня здесь. Я слишком много повидал, но теперь я в безопасности. Здесь вы не можете причинить мне боль.
      - Я не хочу причинить тебе боль, Мустафа. - Я все ещё видел ужас в его глазах.
      - Все хотят причинить мне боль! - закричал он, вдруг взволновавшись. - Особенно вы, отец. Вы лгали мне. Вы говорили мне, что я найду славу. Я много чего нашел, но только не славу. Мы так никогда и не встретились.
      Я обернулся и взглянул на самого старшего из врачей, стоящих у меня за спиной.
      - Что случилось с этим человеком?
      - Он потерял ногу, подорвавшись на мине в пригородах Абадама, Ваше Превосходительство, - ответил он.
      - Когда?
      - Примерно полтора месяца назад. Его отвезли в госпиталь в аль-Басре, но он родом из Кербелы и его семья попросила, чтобы его перевели сюда. Он прибыл два дня назад.
      - Почему его не наблюдает психиатр?
      - У нас не было времени, чтобы полностью оценить его состояние, Ваше Превосходительство. Он поступил как пациент с ампутированной конечностью. Мы не заметили, что он нуждается в психиатрической помощи.
      Я почувствовал, как во мне поднимается гнев.
      - Знаете ли вы, доктор, какое я получил медицинское образование?
      - Нет, Ваше Превосходительство. Не имею представления.
      - Абсолютно никакого, - зарычал я на него. - И все же я, не видевший никогда в жизни справочника по первой медицинской помощи, понимаю, что этот человек нуждается в психиатрической помощи.
      Доктор, запинаясь, попытался сказать что-то в ответ, но я не дал ему говорить.
      - Вы будете нести личную ответственность. Вы переведете его в отдельную палату и покажете его опытному психотерапевту в течение ближайшего часа. Вы будете обращаться с ним со всей заботой и состраданием, которых он заслуживает и которых требует ваша профессия. Вы будете ухаживать за ним, как за собственным братом, доктор, потому что он - ваш брат. Он и мой брат. Он - брат всех иракцев. Вы понимаете?
      Дрожащий доктор неистово закивал головой, не проронив ни слова.
      - С вами ежедневно будет связываться член моего президентского штата и снабжать меня полной информацией о том, как продвигается лечение. И я не хочу слышать, что его состояние не улучшается. Вы поняли меня, доктор?
      Я так запугал человека, что он с трудом мог говорить.
      - В высшей степени понятно, Ваше Превосходительство. Все, что вы мне поручили, будет выполнено.
      - Отлично. Я вернусь через месяц. Надеюсь, что не будет повторения случившегося.
      - Конечно, Ваше Превосходительство.
      Оказавшись в машине, я немедленно пожалел о своей вспышке. Это было более типично для Саддама, чем для меня, но в моем поведении не было ничего напускного. Меня привело в искреннюю ярость невнимание к молодому солдату, хотя я понимал, что больничный персонал был перегружен работой и им явно недоплачивали за их труд. И если бы я дал возможность врачу заговорить, он возможно объяснил бы, почему о раненом недостаточно позаботились. Я также считал, что я переступил черту в "условиях" моего найма. Когда я повернулся к Мухаммеду, чтобы извиниться, на его лице была широкая улыбка.
      - Что смешного? - нервно спросил я.
      - Ты был великолепен, Микаелеф. Саддам будет в восторге, когда я расскажу ему обо всем.
      - Вы должны рассказать ему? - спросил я, опасаясь последствий.
      - Конечно, но тебе не о чем беспокоиться. Он будет очень доволен. Это отличная пропаганда. По всему госпиталю уже ходит история о том, что сам Саддам разгневался, узнав, как плохо заботятся о герое войны. К утру эта история появится в газетах. Уж я позабочусь об этом. Ты был замечателен, Микаелеф!
      На следующее утро Саддам ворвался в Черный кабинет с экземплярами правительственных газет. С ним были Тарик Азиз и Акрам.
      - Микаелеф, это изумительно! - восторженно заявил он, потрясая газетами. - Именно это я и имел в виду, когда впервые пригласил тебя прийти и повидаться со мной. Посмотри на это.
      Сначала он протянул мне один экземпляр. Я прочитал заголовок вверху первой полосы: "СОСТРАДАНИЕ ВЕЛИКОГО ВОЖДЯ". За ним следовала довольно точно переданная история с немного приукрашенными деталями того, что произошло накануне. Статья в другой газете была написана в том же ключе и имела аналогичный заголовок: "ГНЕВ НАШЕГО ПРЕЗИДЕНТА ПО ПОВОДУ ЛЕЧЕНИЯ ГЕРОЯ ВОЙНЫ". Саддам обнял меня и затем поглядел мне прямо в глаза.
      - Это великолепно, Микаелеф. Я очень доволен тобой. Ты реагировал именно так, как поступил бы я, будь я там сам. Скажи мне, ты изображал своего президента или ты искренне рассердился?
      Несмотря на его широкую улыбку, я заподозрил, что за этим невинным вопросом должен быть какой-то скрытый мотив. Я ответил как можно тактичнее:
      - Возможно, и то и другое понемногу, Ваше Превосходительство. Я был подавлен, увидев безразличие больничного персонала, но я всегда помню о том, что я представляю вас.
      - Отлично, отлично! - воскликнул Саддам. - Отныне ты будешь называть меня по имени. Больше нет нужды для каких-то формальностей между нами. Зови меня Саддам.
      Я был ошеломлен этой великой честью, выпавшей на мою долю. Хотя иракцы обычно, говоря о президенте, называют его "Саддам", немногим разрешено обращаться к нему так неофициально. Я взглянул на Акрама, который покраснел от ревности. Ясно, что эта привилегия ему пока не была дана.
      Я уверен, что в те первые дни Саддам обращался со мной покровительственно, словно не принимал меня всерьез, да и не было у него причины относиться ко мне иначе. В то время я был кем-то вроде дворцового шута, то есть я не делал ничего значительного, но ко мне можно было относиться как к источнику развлечений.
      Было бы глупо считать, что он мог рассматривать меня как угрозу своему положению, и в течение последующих месяцев и лет отношения, сложившиеся между Саддамом и мной, не имели ничего общего с его отношениями с другими соратниками. Он редко откровенничал со мной, когда дело касалось государственных дел, и, что было мудро, никогда не интересовался моими политическими взглядами. И все же он часто разговаривал со мной открыто и прямо, и я чувствовал, как со временем он становился все более искренним. Мне было интересно, не играл ли я, благодаря своей внешности, роль его "второго я". Когда мы оставались одни, он часто говорил со мной, словно думая вслух, как будто мы с ним были одним и тем же человеком.
      Саддаму не давал покоя его образ в обществе и то, какое впечатление он производил на других. Больше всего он любил поговорить о том, как усилить воздействие его обаяния на рядового иракца, и настаивал, чтобы я проявлял сострадание и заботу, когда исполняю его роль.
      Организация Объединенных Наций полностью игнорировала первые месяцы войны. Иран серьезно восстановил против себя международное содружество в целом и США в частности, когда в ноябре 1979 года в американском посольстве в Тегеране были захвачены 58 американских заложников. Их продержали 444 дня, пока, наконец, не освободили в феврале 1981 года. Вашингтон порвал дипломатические отношения с Ираном и ввел против него экономические санкции. Когда негодующие крики из Ирана по поводу иракской агрессии были встречены в мире с глубокой апатией, начало казаться, что Саддам правильно оценил сложившуюся политическую ситуацию.
      Война уже длилась значительно дольше, чем предполагал Саддам, и в это время я видел его очень редко. Наши дороги не пересекались большую часть времени, когда однажды в мае он удивил и Мухаммеда, и меня. Он вошел в Черный кабинет в сопровождении министра образования Абдуллы Кадера Иззадина, с которым я должен был познакомиться на случай, если буду появляться в его обществе. Мухаммед тут же остановил пленку, которую мы прослушивали, и мы оба встали. Саддам жестом показал, что можно сесть.
      - Пожалуйста, извини, что я прервал вас, Микаелеф, но есть небольшое дело, которое я хотел бы обсудить с тобой. - Он подошел к окну и затем несколько театрально повернулся к нам лицом. - Я доволен твоей работой. Ты знаешь, что я требовательный человек, но ты превзошел все мои ожидания. Я даже мечтать не мог, что ты будешь столь полезен.
      - Благодарю вас... Саддам. Я стараюсь.
      - Да, ты хорошо стараешься, но я хотел бы, чтобы ты ещё кое за что взялся.
      - Если это можно сделать, я сделаю.
      Он кивнул и, пройдясь по комнате, остановился около стула и сел рядом со мной.
      - Когда мы говорили с тобой в первый раз прошлым летом, ты, возможно, помнишь, я сказал тебе, что все, что ты будешь делать здесь, - это ради нашей великой родины.
      - Я хорошо помню это.
      - Как ты знаешь, Микаелеф, здесь зародилась цивилизация. Здесь был Рафидаин, и здесь возникли великие империи Вавилон и Ассирия. В древнем городе-государстве родился пророк Авраам. В Курне был Эдемский сад, а Ноев ковчег наконец нашел убежище на склонах горы Арарат. Но даже такие великие нации, как наша, могут переживать трудные времена, и тогда к народу должны предъявляться большие требования. В такие времена мы должны показать, как мы гордимся своей родиной, и чтобы защитить её, проявить нашу признательность, мы должны идти на жертвы. Ты согласен, Микаелеф?
      - Я согласен со всем, что вы сказали, - ответил я, хотя выспренность его короткой речи вызвала у меня беспокойство. Я очень боялся, что передо мной поставят задачу, с которой мне не справиться.
      - Для Ирака настало такое время, - продолжал Саддам, - когда мы должны обратиться к себе и спросить: что мы можем сделать для нашей страны? Американский президент Джон Кеннеди, этот плейбой, человек, на которого я в юности не обращал никакого внимания, помнится, сказал одну вещь, которая выражает то, о чем я думаю сейчас: "Спрашивай не о том, что твоя страна может сделать для тебя, - сказал он, - а что ты можешь сделать для своей страны". Отличные слова, Микаелеф.
      - Действительно, Саддам. В том контексте, в который вы их поставили.
      Он пристально посмотрел на меня.
      - Ты, Микаелеф, можешь сейчас оказать большую услугу своей стране. Я хочу, чтобы ты провел время с нашими храбрыми молодыми людьми, которые отправляются на войну. - Он встал и опять подошел к окну, остановился там со сцепленными за спиной руками, расправив плечи, словно инспектировал парад войск. - Им нужно видеть их президента. Они должны знать, что он с ними. - Он повернулся. - Я сам не могу взять на себя этот долг, Микаелеф. Война ведется отсюда. Ни один старший офицер не делает ничего без моего личного одобрения. Это огромная ответственность, но я несу её с радостью. А для всего остального у меня остается очень мало времени. Ты поможешь мне? Ты поможешь Ираку таким способом?
      - Вы хотите, чтобы я побывал на фронте? - спросил я. В горле у меня пересохло.
      - В конечном итоге, да, Микаелеф, но прежде всего я хочу, чтобы ты посетил казармы, откуда солдаты готовятся пойти на фронт. Уверь их, что я вместе с ними. Ты сделаешь это?
      Позже я обнаружил, что это был привычный трюк Саддама. Когда он хотел, чтобы кто-либо выполнил его распоряжение, он сначала представлял это задание как труднейшее и опаснейшее. Подготовив таким образом "жертву", он давал задание, которое было не обременительней, чем прогулка по парку. Естественно, я согласился безо всяких колебаний. В любом случае у меня вряд ли была возможность отказаться.
      Спустя несколько дней я уже направлялся на север, в штаб 1-го армейского корпуса в лагере Халед в Киркуке. Оттуда меня отвезли восточнее, к Чемчемелю, где были расквартированы пехота и танковые бригады. Почти рядом с Чемчемелем, на холмах Бэн Маквана, вокруг деревень Кварах, Ханджеер и Кворан находились пехотные батальоны 36-й бригады, части 2-й пехотной дивизии. Командующий, штабной бригадир, чье имя я не запомнил, уверил меня, что солдаты были в отличной форме и те, кого я встретил, казалось, охотно играли свою роль в "героической" борьбе.
      Мне показали несколько человек из 2-го пехотного батальона, которые недавно вернулись после сражения у Захаба. Для них все прошло благополучно, и я был там, чтобы наградить четырех офицеров и одиннадцать рядовых за их смелость на первых этапах сражения, когда успех казался невероятным. Все они были крайне горды своими действиями, и я был унижен их снисходительным отношением ко мне. Мухаммед, почти не отходивший от меня, вынужден был постоянно шептать мне на ухо, чтобы я не забывал, чью роль я играл. Настоящий Саддам никогда не почувствовал бы себя униженным.
      Предполагалось, что я лично поприветствую лишь присутствующих старших офицеров, но я стремился показать, что Саддам - из народа, и также побеседовал со многими простыми парнями, призванными на военную службу. Именно когда я разговаривал с небольшой группой мобилизованных, я заметил Садуна Абдуллу, восемнадцатилетнего сына Абдуллы Юниса, моего близкого друга и соседа в Кербеле. Я не видел Абдуллу после моей свадьбы и не имел ни малейшего представления, что его сына мобилизовали.
      Я знал Садуна с рождения и в тревоге взглянул на Мухаммеда, когда молодой человек начал пробираться сквозь строй солдат, которые преграждали ему путь. Я подумал, не собирается ли он разоблачить меня как самозванца. Мухаммед заметил мое смятение, проследил за моим взглядом, и, когда Садун приблизился, он бросился на него и прижал его к полу. В дело вступили другие члены моего окружения. Потом Садуна поставили на ноги и обыскали. Я не хотел принести никакого вреда юноше, но я сильно опасался, что он узнает меня. Как оказалось, мои страхи были напрасны.
      Садун страстно доказывал, что он ни в чем не виновен, и при нем не обнаружили ничего, кроме карандаша и мелочи. Мухаммед расслабился, но посмотрел на меня вопросительно.
      - Все в порядке, Ваше Превосходительство? - спросил он меня, явно обескураженный моим поведением. Я лишь кивнул в ответ, когда Садун освободился от тех, кто держал его.
      - В чем дело? - задал вопрос Садун. - Я только пытаюсь пожать руку моему президенту.
      Мухаммед не привык к такому обращению, особенно со стороны призванного в армию рядового. Он с угрожающим видом двинулся к Садуну, но я выступил вперед, встал между ними и положил руку на плечо Мухаммеда, чтобы сдержать его. Дело зашло достаточно далеко.
      - Пожалуйста, Мухаммед, - сказал я, - оставь парня в покое. - Я взял Садуна за руку. - Пожалуйста, прими извинения твоего президента по поводу этого маленького недоразумения.
      Садун стоял, словно прикованный к земле, когда я, отпустив его руку, обнял и расцеловал его в обе щеки.
      - Мой президент... Ваше Превосходительство, - произнес он, запинаясь. - Это большая честь для меня.
      Я улыбнулся в ответ.
      - Как обстоят дела на фронте, молодой человек?
      - Отлично, Ваше Превосходительство, хотя я скучаю по семье. - Он заколебался, продолжать ли, но потом решился сказать, что было у него на уме: - Это удивительно, Ваше Превосходительство, но друг моего отца очень похож на вас. Я всегда думал, что вы словно близнецы, но сейчас я вижу, что вы разные.
      Я рассмеялся, скорее всего, от облегчения.
      - Этот друг твоего отца, наверное, очень популярный человек? спросил я, улыбаясь с притворным высокомерием.
      - Да, это так, Ваше Превосходительство, но мы не видим его сейчас. Он переехал в Багдад и работает в министерстве образования.
      Когда мы оказались одни в машине, Мухаммед в шутку обвинил меня в том, что я охочусь за комплиментами, и не хотел принимать моих уверений, что я всего лишь пытался удостовериться, что Садун не узнал меня.
      По мере того как шло время, Ирак все больше приближался к тому, чтобы стать ядерной державой. К несчастью для Саддама, развитие программы было серьезно отброшено назад 7 июня в результате воздушной бомбардировки ядерного реактора Осирак в Тувайте, к юго-востоку от Багдада. Пятнадцать израильских самолетов F-16, под защитой самолетов F-15, атаковали на малой высоте и нанесли первый удар по ядерной установке. Атака продолжалась немногим более двух минут, но причиненный ущерб был огромен. Уцелело лишь незначительное количество делящегося вещества, захороненного глубоко под землей. До завершения работы над реактором оставалось три месяца. Если бы налет был осуществлен месяцем или около того позже, произошло бы значительное выпадение радиоактивных осадков, в результате чего Багдад был бы разрушен. Израильский генерал-майор военно-воздушных сид Давид Иури заявил, что каждая бомба достигла цели. Даже в ближайшем окружении Саддама никто не оспаривал это заявление.
      Потери с обеих сторон были высоки. Хотя цифры никогда не приводились в правительственных газетах, я знал, что мы теряли ежемесячно свыше тысячи человек. Ирак получал огромную финансовую помощь из Саудовской Аравии, Кувейта, Катара и других арабских стран и рассматривался арабами как "страж восточных ворот". Однако это была война, в которой, как надеялось большинство неарабских правительств, потерпят поражение обе стороны. Древняя арабская поговорка точно описывала их отношение: "Пусть яд скорпиона убьет змею". Даже наши соседи, приносившие дары, в глубине души надеялись, что нам расквасят нос.
      Для американцев большим ударом оказалась потеря такого ценного партнера, как шах Ирана, которая произошла в результате шиитской революции. Иран издавна играл стратегическую роль в кольце американских "крепостей", окружающих Советский Союз, и его стабильность, как важного производителя нефти, была жизненно важна для западной экономики. США боялись, что могучий исламский Иран мог закрыть Персидский залив для Запада, и многие компетентные журналисты верили, что именно США организовали войну с Ираком. Их политика в период войны состояла в том, чтобы поддерживать сторону, которая оборонялась. Так, они снабдили Иран в начале года ракетами "Ястреб", а когда действия начали разворачиваться в его пользу, отказались поставлять необходимые для ремонта запчасти.
      Вскоре после неудачи в Бостане я был послан на фронт, чтобы поднять дух войск. Если солдаты узнают, что Саддам готов рисковать своей жизнью, чтобы увидеться с ними, они вновь поверят в победу, ради которой они сражались. С Мухаммедом, к этому времени ставшим моим другом и постоянным спутником, меня привезли на фронт. Я был в полной армейской форме фельдмаршала и произвел сильное впечатление, когда мы приехали в пограничный город на реке Керхе. Именно сюда отступила армия после её поражения в Бостане, и сейчас мы проезжали мимо многих убитых, лежащих вдоль дороги.
      На передовой я пытался сохранить хладнокровие при виде того, с чем столкнулся. Линия фронта со стороны иракцев представляла собой изобилие земляных укреплений и окопов, вырытых бульдозерами, из которых пехота безостановочно стреляла по иранцам, находящимся в нескольких сотнях метров. Ничейная земля была опустошена, усеяна трупами, воронками от мин и брошенными машинами и артиллерией. Большинство погибших были иранцами, молодыми людьми с красными платками, которые бесстрашно бросались под иракские пули. Вторжение иностранной армии было тем национальным кризисом, который нужен был Хомейни, когда ослабла поддержка революции, чтобы восстановить общественный порядок и пробудить патриотический пыл, хотя потери иранцев были ужасны, часто достигая десяти тысяч человек в день.
      При моем появлении наши солдаты сначала оцепенели, но когда услышали слова аль-Каед аль-Мухиба, "бесстрашного вождя" - меня приветствовали с огромным энтузиазмом. Получился именно тот эффект, которого ожидал Саддам, и радость на лицах солдат, когда их президент оказался среди них, одновременно согревала душу и вызывала у меня стыд, потому что я был подставной фигурой.
      На второе утро на фронте во время затишья я вышел из палатки в сопровождении Мухаммеда и нескольких старших офицеров. Несмотря на то что я находился на достаточном расстоянии от передовых окопов, я почувствовал, как будто мое левое бедро обожгло раскаленное клеймо. Взглянув вниз, я увидел кровь, сочившуюся сквозь зеленый хлопок брюк моей формы. В меня стреляли. Я упал на землю и остался там лежать, слишком шокированный, чтобы испытывать страх.
      Как мне позже стало известно, трое иранцев спрятались за маленьким каменистым возвышением в двухстах метрах от линии фронта. Мы с Мухаммедом, который находился в нескольких шагах позади меня, были единственной целью для снайпера и его товарищей, которые, вне всякого сомнения, верили, что сам Аллах избрал их для выполнения этой задачи. Спустя несколько секунд после выстрела трое солдат моментально исчезли, скрывшись за облаком песка на армейском джипе, который помчался прямо к иранской линии фронта.
      Слава моих потенциальных убийц оказалась быстротечной. Они не проехали и двухсот метров, как я услышал ряд взрывов и затем одобрительные крики солдат, когда машина с иранцами взлетела на воздух. "Героическое" трио не успело порадоваться своему успеху.
      Как только стоявшие вокруг осознали, что случилось, я был окружен истерическим вниманием. Мухаммед, однако, сохранил ясную голову, и меня осторожно подняли и положили на транспортер для перевозки личного состава. Рана сильно кровоточила, и я просто лежал там, в дремотном состоянии, пока солдаты вокруг меня пронзительно кричали и вопили. Затем я потерял сознание.
      Я пришел в себя в отдельной палате госпиталя Ибн Сина в Багдаде, где мне пришлось провести последующие три недели. Амна находилась при мне почти неотрывно, и мне нечего было больше желать. Самой неприятной обузой в процессе моего выздоровления была необходимость выносить частые визиты моей болтливой сестры Вахаб, которая постоянно говорила мне, какой у неё прекрасный храбрый брат, и тут же в моем присутствии начинала обсуждать, какую выгоду они с Акрамом могут извлечь из моей беды.
      Однажды вечером Саддам пришел навестить меня в сопровождении обычной команды телохранителей и льстецов. В присутствии Амны, моей матери, Вахаб и Акрама я был награжден медалью Рафидаина за "мужество в поддержании принципов баасизма перед лицом врага". Все, что я сделал, - это дал себя подстрелить, мне полагалась бы награда, более соответствующая моей неосторожности. Церемония вручения была неформальной, но, несмотря на явно приподнятое настроение Саддама, я знал его достаточно хорошо, чтобы понять: у него было что-то на уме. Война шла не так успешно, как хотелось бы.
      Моя матушка плакала, а Амна, хотя и чувствовала себя неуютно в присутствии Саддама, улыбалась вежливо и, может быть, с оттенком гордости. Поднявшись, чтобы уйти, Саддам положил мне на плечо руку, как брату.
      - Мы никогда не были так похожи, как сейчас, Микаелеф, - серьезно сказал он.
      - Из-за медали? - спросил я, зная, что не было ни одной гражданской или военной медали, ни одного ордена, которым Саддам не наградил бы себя.
      - Нет, - ответил он и показал на мою рану, - из-за этой стреляной раны в ноге.
      Согласно официальной биографии Саддама, в 1959 году, когда ему было двадцать два года, он принял участие в покушении на жизнь президента Кассема. Его задачей было прикрыть отступление группы заговорщиков, но, когда застрочил пулемет, он оказался вовлеченным в вооруженное нападение и, видимо, был ранен в ногу. Не знаю, было ли это так на самом деле, но мы не сравнили шрамы.
      Вместо этого мы обнялись.
      - Возможно, мы не родные братья, Микаелеф Рамадан, - сказал он, - но теперь мы несомненно братья по крови.
      В январе Саддам начал главное наступление в центральной зоне военных действий и захватил иранский город Жилан-э-Гхарб, в сорока километрах от гор Кабир Кух и в двухстах километрах к северо-востоку от Багдада. Этот значительный успех широко освещался по радио и телевидению, и какое-то время была надежда, что иракская армия вновь захватила инициативу. К сожалению, так продолжалось недолго.
      В период моего выздоровления я смог больше времени проводить с Амной, и она забеременела. К началу февраля я почти полностью поправился, когда Амна впервые открыто высказала свое отвращение к тому, что я напрямую связан с режимом террора. Она всегда возражала против методов президента и была крайне обеспокоена продолжающимися арестами и ужасными историями, просачивавшимися из тюрем. Ее тревога усилилась, когда в Багдад приехала Асва аль-Рави, старая подруга их семьи, проживающая сейчас в Басре.
      К тому времени я вернулся к своим обязанностям и моим доктором было сказано, чтобы я каждый день проходил не меньше трех километров, постепенно увеличивая дистанцию, по мере того как заживала моя нога. В тот день я прошел более пяти километров и, вернувшись домой, увидел Амну, разговаривающую с явно расстроенной женщиной, одетой в традиционное черное платье абайа.
      Я раньше не встречал Асву, и Амна коротко представила нас друг другу. Я носил фальшивую бороду и темные очки, и женщина, похоже, не могла проникнуть сквозь эту внешнюю маскировку.
      - Старшая сестра Асвы была близкой подругой и соседкой моей матери в Кербеле, - сообщила мне Амна. - Я знала эту семью с тех пор, как помню себя. С ней произошло что-то ужасное, Микаелеф. Ты должен послушать её.
      Я сел напротив женщин, и Амна рассказала мне о некоторых деталях.
      - Десять лет назад Асва потеряла своего мужа, который погиб в результате несчастного случая на работе. Он был инженером. У неё два сына Ясин и Ахмад. Ясин пошел по стопам отца, Ахмад был студентом-медиком.
      - Был? - переспросил я.
      - Да, - ответила Амна. - Ахмад мертв. Ясин тоже может умереть. Ахмад был арестован службой безопасности.
      Амна повернулась к Асве.
      - Я знаю, как тебе тяжело, но, пожалуйста, расскажи Микаелефу, что случилось.
      Когда Асва рассказывала свою историю, она ни разу не подняла головы, постоянно глядя в пол.
      - Мне сказали, что Ахмада держат в тюрьме Абу Гурайб, здесь, в Багдаде, - начала она, - но несмотря на то, что я три дня подряд обращалась к губернатору хоть за какой-то информацией, я до сих пор не знаю наверняка, действительно ли он здесь или нет. Короче, у меня не было другого выхода, кроме как вернуться в Басру. И я ничего больше не слышала о сыне.
      Амна села подле Асвы и обняла её за плечи, успокаивая. Асва бросила короткий взгляд на Амну и попыталась улыбнуться в ответ, но вскоре опять устремила глаза в пол.
      - Почему его арестовали? - спросил я.
      - Мне этого никто не сказал. Есть студенты, которые увлекаются политикой, но Ахмад никогда не был в их числе. Его интересовала только медицина. Я испробовала все, что могла придумать, чтобы найти его. Я обращалась в каждое правительственное учреждение и в службу безопасности, которые, как мне казалось, могли иметь какое-то отношение к его аресту. Я ходила в тюрьму аль-Хакимия при Мухабарате в районе аль-Карада больше раз, чем я могу сосчитать. Это ужасное место. Если вы стоите снаружи у паспортного стола, вы смотрите вверх и видите три этажа, но ещё два этажа находятся под землей. Оттуда я каждый день ходила в штаб службы безопасности, но никто ничего мне не сказал. И пока я не столкнулась с Амной, я не знала, что вы живете здесь. Как жаль, что я не знала этого несколько месяцев назад.
      Я не могла поверить, что Ахмад умер, - продолжала она, - и не прекращала поиски. Потом, три недели назад, был арестован и мой старший сын, Ясин. И вновь мне ничего не сказали. Из-за пропажи двух моих сыновей я буквально потеряла голову.
      Рассказ тяжело давался Асве, но она заставила себя говорить дальше.
      - Позавчера ко мне пришел не человек, а кусок человеческих экскрементов из министерства информации. Он сказал мне, что я могу... забрать тело Ахмада из городского морга в Багдаде.
      Эта история не была в новинку. Разница состояла лишь в том, что её рассказали в моем доме, что я столкнулся с ней. Мне было жаль бедную женщину.
      - Когда умер Ахмад? - споросил я её как можно осторожнее.
      - Я не могу сказать с уверенностью, - ответила Асва. - Они ничего не сообщили мне. Я думаю, может быть, лишь несколько часов назад. Может быть, день. Он находился в тюрьме два месяца, но даже теперь, когда он мертв, они не скажут мне, почему они его задержали. Я пришла в морг в одиннадцать часов утра и там уже было человек сто. Каждому было сказано забрать тела их мертвых родных. В течение нескольких часов ничего не происходило. Я просто ждала около морга вместе с другими, и мы разговаривали. Каждый рассказывал одну и ту же историю. Их мужья, отцы, братья и сыновья были арестованы безо всякой причины. Мы ждали и ждали. Смрад от мертвых тел был ужасен. Людям становилось дурно от запаха. Наконец, назвали мое имя, мне позволили войти в морг и отвели в маленькую комнату. Находящийся там офицер насмехался надо мной, он сказал, что я была матерью труса и предателя. Он плюнул мне в лицо. Мне было приказано заполнить форму, и затем меня оставили одну в комнате, возможно, ещё на час. Я была так потрясена, что потеряла счет времени. Наконец, мне сказали, что я могу забрать тело моего сына. Мне не разрешили плакать или открыто скорбеть. Затем меня отвели в камеру, где лежало его тело.
      В какой-то момент я подумал, что она сломается, но она глубоко вздохнула и, переборов слезы, перешла к самой душераздирающей части своей истории.
      - Внутри камеры, казалось, повсюду лежали тела, но я не была готова к тому, что увидела. Я боялась за свой рассудок от такого ужаса. Грудь одного молодого человека была располосована от шеи до живота в трех местах. У другого были отрублены конечности, у третьего были выколоты глаза, а нос и уши отрезаны. Еще один лежал с содранной от шеи до локтей кожей и то, что осталось от его тела, было покрыто гноем. На его шее, руках и ногах виднелись синяки от веревок, которыми он был крепко связан. Один был удавлен петлей, но вытянутая шея свидетельствовала о том, что умер он от медленного удушения, а не от сломанных шейных позвонков. Затем я увидела Ахмада.
      В этом месте рассказа Асва сцепила руки и начала раскачиваться вперед и назад. Амна провела рукой по её голове и спросила, не хочет ли та отдохнуть. Женщина покачала головой.
      - Нет, все в порядке. Теперь уже недолго осталось. - Она крепко зажмурилась, возможно представив погибшего сына, каким она нашла его. - Его тело было обожжено, и лицо было таким темным, что даже я... даже я, его мать, с трудом узнала его. Его руки все ещё были стянуты за спиной, и его лицо... его лицо застыло в смертной гримасе. Он лежал на боку на металлической скамье. Под ней были остатки костра. Они... они привязали его к кровати и затем развели под ним огонь. Они поджарили его заживо. - Асва, наконец, поддалась своему горю и завыла в голос, переполненная жестокими воспоминаниями.
      Я мог прошептать лишь несколько бессвязных слов сочувствия, прежде чем Амна подняла руку, показав, чтобы я замолчал.
      В моем описании рассказ Асвы об ужасах, перенесенных ею, кажется плавным, но в действительности она то и дело запиналась, заливалась слезами и стонала, и прошел почти час, прежде чем она остановилась.
      - Асва очень хочет узнать что-нибудь о Ясине, - тихо сказала Амна. Он все, что у неё осталось и ради чего стоит жить. Ты можешь узнать, что случилось с ним?
      - Но как я могу сделать это? - спросил я. Мне все ещё виделись сожженные и изувеченные тела.
      - Микаелеф, ты знаком с людьми из службы безопасности. Попроси их узнать об этом.
      Позже той ночью я поссорился с Амной впервые после нашей свадьбы. Она негодовала по поводу моего нежелания разузнать о судьбе Ясина. Правда заключалась в том, что я был слишком напуган. Даже намек на связи с кем-либо, кто был арестован службой безопасности, подвергал меня риску. Довольно неуверенно я предположил, что Саддам и его министры не знали о том, что происходит в тюрьмах, и маловероятно, чтобы кто-нибудь во дворце мог помочь.
      - У тебя что, мозги отказали, Микаелеф? Ты действительно веришь, что Саддам Хусейн не знает точно, что происходит в его тюрьмах? Если ты пришел к власти не через выборы, ты можешь удерживать власть только посредством террора. Только повальными арестами тысяч невинных людей Саддам надеется выявить тех немногих, кто замышляет заговор против него. Ты должен наконец понять это!
      - Я не верю, - ответил я, а голова у меня все ещё кружилась от откровений Асвы, - что Саддам виновен в том, что случилось с сыном твоей приятельницы. Да, он жесток, но он не мог санкционировать убийство невинных студентов. Какой в этом смысл? Как бы ни был Саддам жесток, но он все делает с какой-то целью.
      - Во имя Аллаха! Как ты можешь быть таким наивным? Конечно, у него есть цель. Террор - вот эта цель. То, что случилось с Ахмадом и сотнями других, - предупреждение всем противникам Саддама: "Если вы осмелитесь выступить против меня, вот что случится с вами и вашими семьями". Ты не можешь спрятаться от этого, Микаелеф. Это не исчезнет оттого, что ты отказываешься смотреть правде в глаза.
      Мне нечего было сказать. Я был так же поражен рассказом Асвы, как и Амна, но отчаянно хотел верить, что Саддам не был в ответе за все происходящее.
      Когда на следующий день я вернулся во дворец, я почувствовал, что единственным человеком, с которым я мог бы поговорить о Ясине, был Мухаммед. Мы просматривали видеозапись недавнего визита Саддама в Кербелу, и она остро напомнила мне о том времени, когда моя жизнь была не столь богата событиями, но бесконечно проще. Когда просмотр закончился, Мухаммед выключил телевизор и повернулся ко мне.
      - Что случилось, Микаелеф?
      - Что вы имеете в виду?
      - За последние несколько месяцев я хорошо узнал тебя и вижу, что тебя что-то беспокоит. Ты молчишь все утро. Скажи мне, что же случилось.
      Я колебался, но, решив, что могу довериться Мухаммеду, начал рассказывать ему о визите Асвы. Он выслушал меня, не перебивая.
      - Это - проблема, Микаелеф, но не сделал ли ты из мухи слона?
      - Ну и что же мне делать? Пойти к Саддаму и попросить его лично во всем разобраться?
      - Почему бы и нет?
      - Вы сошли с ума? Если мне повезет, он вышвырнет меня из дворца и велит никогда не возвращаться. А если не повезет...
      Мне не нужно было разглагольствовать по поводу моей дальнейшей судьбы в случае, если Саддам затаит обиду.
      Мухаммед не согласился со мной.
      - Ничего подобного. Ты недооцениваешь свое положение, внимание президента и то, что он нуждается в тебе. Само собой, будь с ним любезен и предварительно удостоверься, что он пребывает в хорошем расположении духа. И тогда поговори с ним.
      На этом тема была закрыта, но я знал, что никогда не набрался бы храбрости спросить Саддама о Ясине, если бы Мухаммед не взялся поговорить с ним от моего имени.
      Позже, тем же утром, Саддам нанес неожиданный визит в Черный кабинет в компании своего младшего сына, Кусая, который явно скучал. Несколько минут мы поговорили о пустяках, затем Мухаммед, безо всякого предисловия, затронул опасную тему.
      - У Микаелефа проблема, Ваше Превосходительство, точнее, дилемма, и вы, возможно, могли бы помочь ему. Расскажи обо всем президенту, Микаелеф.
      Я застыл от страха, когда Саддам посмотрел на меня с любопытством во взгляде и не без сочувствия.
      - В чем дело, Микаелеф? - спросил Саддам. - Что тебя беспокоит?
      - Ничего, Ваше Превосходительство... - Я покрылся путом и не знал, что ещё сказать.
      - Но все же, Микаелеф, скажи мне.
      Я с трудом сглотнул.
      - Моя... жена...
      - Да?
      - У моей жены есть подруга из Кербелы... она живет сейчас в Басре...
      И Саддам, и молодой Кусай пристально смотрели на меня, с улыбкой кивая головой, пока я бессвязно рассказывал свою историю.
      - Муж этой женщины десять лет назад погиб в производственной катастрофе, и она одна воспитала двух сыновей. Обоих недавно арестовали, и младший был казнен. Она не знает, что случилось с другим сыном. Моя жена спросила меня, могу ли я узнать, где он.
      - Понятно, - сказал Саддам, все ещё улыбаясь. Показалось ли мне это, но улыбка словно приклеилась к его лицу и напоминала оскал. - И почему были арестованы эти два человека, Микаелеф?
      - Не имею представления... Саддам, но мать считает, что они были арестованы службой безопасности.
      - И она, конечно, настаивает, что оба не виновны и не причастны ни к каким правонарушениям?
      - Да, она считает именно так.
      - Как его имя? Старшего сына.
      - Его зовут Ясин Хассан аль-Асади.
      - Сколько ему лет?
      - Точно не знаю. Я думаю около двадцати одного.
      - Ты говоришь, он из Басры? - Саддам прошелся по комнате, задумчиво глядя в пол. - Я разберусь в этом, Микаелеф, - наконец сказал он, - но я не могу ничего гарантировать. Мы не знаем, как серьезны были его преступления, но мне кажется, что эта подруга твоей жены, мать Ясина Хассана, заслуживает симпатии. Если преступления Ясина не столь серьезны, мы можем в этом случае проявить снисходительность.
      Мне пришло в голову, что присутствие Кусая при этой сцене оказалось удачным обстоятельством. Младший сын Саддама, которому к тому времени было шестнадцать, настолько отличался от Удая, насколько могут различаться два брата. Я видел его крайне редко, и даже в этих редких случаях он почти всегда хранил молчание. Он, казалось, был счастлив, что его отец находится в центре внимания, и не пытался поразить или запугать окружающих, как это делал Удай в его возрасте. И Саддам всегда вел себя более раскованно и проявлял отеческие чувства, когда он был с Кусаем, и я надеялся, что это повлияет на его отношение к моей просьбе. И все же я не был настроен оптимистически.
      - Я сделаю все, что могу, Микаелеф, - сказал Саддам, обняв за плечи юного Кусая. - Я человек слова. - Он взглянул на своего сына и ласково улыбнулся. - Теперь мы должны идти, Кусай, твоя мать ждет нас.
      Как только дверь за Саддамом и Кусаем захлопнулась, я упал на стул, опустошенный муками, которые только что испытал. Я решил ничего не говорить Амне об этом разговоре, чтобы не поощрять напрасных ожиданий, - в любом случае я был очень скептически настроен и не надеялся чего-нибудь добиться. Однако я оказался не прав. На следующий день, когда я вернулся домой, Амна бросилась ко мне и обняла за шею.
      - Микаелеф! Микаелеф! Что ты сделал? Что ты сделал?
      - О чем ты говоришь, Амна? - спросил я в изумлении. Она была довольно сдержанной женщиной, и подобная встреча отнюдь не была в её характере.
      - Ясин! - воскликнула она. - Он на свободе! - Ее лицо излучало восторг.
      - На свободе? Ты уверена?
      - Да, уверена. Он сегодня приходил сюда с Асвой.
      Я был ошеломлен.
      - Ты видела его? - спросил я. - Как он?
      - Он нездоров, Микаелеф, но он жив и он поправится.
      - Откуда ты знаешь, что я к этому причастен?
      Радость Амны была заразительной, и я тоже начал испытывать нечто, похожее на душевный подъем.
      - Это мог быть только ты! Начальник тюрьмы позвал его в свой кабинет и сказал ему, что он свободен. Он спросил Ясина, что у него за друзья в верхушке власти. Ясин, конечно, ничего не сказал. Начальник тюрьмы пожал плечами и заметил, что все это в высшей степени необычно. Он получил указание из президентского офиса немедленно освободить Ясина Хассана. Как тебе удалось сделать это, Микаелеф?
      Я сообщил Амне скромно отредактированную версию моего разговора с Саддамом и объяснил, почему не упомянул о нем накануне вечером. И действительно, мое удивление благополучным результатом моего обращения к Саддаму было неподдельным. Он доказывал, что ничто человеческое ему не чуждо, пусть и в малой степени.
      - Я знаю, как трудно было сделать то, о чем я просила, - сказала Амна, глядя мне прямо в глаза, - и извини меня за мои слова, которые я сказала тебе тогда, два дня назад.
      - Пустяки, Амна. Не думай об этом. - Признаться, мне была лестна её благодарность, и я почувствовал, что обрел то достоинство, которое, казалось, утратил при нашем последнем разговоре с Амной.
      - Нет, правда, Микаелеф. Ты рисковал, обращаясь к Саддаму с такой просьбой, и я уважаю тебя за это. Спасибо.
      - Просто обними меня, Амна, пожалуйста.
      - Обнять тебя? Но это же так мало. - Она улыбнулась мне и нежно провела рукой по моему лицу. - Асва отвела Ясина в больницу. Затем она вернется сюда, чтобы лично поблагодарить тебя за спасение сына. Она осыплет тебя благодарностями.
      В марте большая территория к западу от Дизфуля, расположенного на юге страны, была потеряна, причем обе стороны понесли тяжелые потери. У Мохаммараха собралось 70 тысяч иранских солдат. У нас было три дивизии в городе и одна находилась на дороге к северо-западу вдоль реки Шатт аль-Араб. Сражение началось 21 мая и было проиграно четыре дня спустя, причем 30 тысяч иракцев были захвачены в плен. Радио Багдада, конечно, сообщало только о героических деталях, но иракцы устали от войны. Молодые люди не возвращались домой, и в армию призывались все более молодые юноши. Публичные заявления Саддама, что целью войны было нанести тяжелый урон Ирану и это достигнуто, не казались убедительными. В дополнение иранцы впервые подошли к нашей границе и Басра оказалась под мощным артиллерийским огнем.
      Пока я работал над тем, чтобы добиться полного сходства с Саддамом, он нашел второго "двойника" - Махди Махмуда аль-Такаби. Но, несмотря на пластическую операцию, всем, кто встречался с Саддамом, было ясно, что новый двойник отличается от "оригинала". Поэтому его использовали, лишь когда он находился на расстоянии от потенциальных врагов. Некоторые относились к нему как к пушечному, точнее, "снайперскому" мясу.
      Махди был на десять лет старше Саддама, большую часть жизни проработал в поле, и его обветренное лицо отличалось от более гладкого лица президента. Он был, однако, приятным человеком, с чувством юмора, довольный тем, что его вытащили из неизвестности и освободили от тягот сельской жизни. У него не было сыновей, и он долгие годы беспокоился о том, какая судьба ожидала его в пожилом возрасте. Теперь он мог оставить свои волнения позади.
      Вначале мне было любопытно, почему Саддам решил нанять второго дублера. Я предполагал, что мои обязанности сократятся, но так как они никогда не были обременительными, не было смысла делить их. Тогда мне и в голову не приходило, что Махди мог быть страховкой на случай, если меня убьют.
      Махди был простым человеком, но он так старался угодить мне, будто я сам Саддам. Он признал, что мое сходство с Саддамом гораздо больше, чем его, и обычно обращался ко мне как к "старшему" двойнику. Я решил поговорить об этом с Мухаммедом, когда мы оказались одни.
      - Он не может различить вас, - предположил Мухаммед, - поэтому относится к вам обоим одинаково.
      Это типичная шутка Мухаммеда, и к ней нельзя было относиться всерьез.
      Саддам был склонен устраивать мистификации со своими двойниками и особенно часто использовал меня в этих целях. Нередко он разыгрывал даже своих министров Однажды из президентского офиса пришел приказ срочно явиться в личный кабинет Саддама. В то время это было в высшей степени необычно. Тогда мне редко разрешали находиться в святая святых дворца. Когда я пришел, Саддам был один и явно в игривом настроении.
      - Ага! Микаелеф! Отлично, я рад, что ты смог прийти так быстро.
      Прежде чем я смог ответить, он подошел к окну и указал вниз, на парк.
      - Спускайся в парк и прогуливайся там, словно ты любуешься цветами. Время от времени поглядывай на это окно. Вскоре ты увидишь Тарика и Таха, стоящих здесь. Помаши им и громко сообщи, что ты будешь с ними через несколько минут. И сделай так, чтобы они ни на миг не теряли тебя из вида. Теперь торопись, они будут здесь с минуты на минуту.
      Я не понял, что скрывалось за странной просьбой Саддама, но послушно пошел вниз в сад. Гуляя среди клумб с цветами, я был слегка смущен, но не прошло и нескольких секунд, когда, как и предсказывал Саддам, в окне надо мной появились Тарик Азиз и Таха Ясин Рамадан. Я помахал им рукой.
      - Тарик! Таха! Я буду с вами через несколько минут! - закричал я. К тому времени я мог безошибочно подражать голосу Саддама.
      Они оба помахали мне в ответ и остались у окна, беседуя о чем-то, я же продолжал осматривать цветы. Я увидел, как Саддам неожиданно появился перед своими министрами, которые тут же обернулись, явно озадаченные сходством. Саддам стал бешено хохотать, и три головы отвернулись от окна. Саддам часто забавлялся детскими играми такого рода, но не без причины. У меня не было сомнения, что он использовал подобные возможности, чтобы подслушать, о чем говорят его коллеги в правительстве, возможно, надеясь, что они выскажут какое-либо неосторожное замечание или даже он раскроет заговор с целью его свержения.
      В то время произошли некоторые перемены в правительстве и восемь из шестнадцати членов Совета революционного командования были смещены со своих должностей. В отличие от предыдущих перестановок, шестеро из них не были заключены в тюрьму или казнены, а получили щедрые назначения на другие посты. Однако генерал Садун Гайдун, старый друг Саддама и член революционной администрации с 1968 года, недолго наслаждался своей отставкой. В качестве прощального подарка Саддам преподнес ему прекрасный ковер, пропитанный раствором урана. Спустя три месяца генерал умер от облучения.
      Еще одним заметным событием в этот относительно спокойный период стал случай с другим министром, смещенным с поста в Совете революционного командования в июле в типичной для Саддама манере. Мы с Мухаммедом были в Черном кабинете, когда где-то в глубине дворца услышали одиночный выстрел.
      - Оставайся здесь, Микаелеф, - распорядился Мухаммед, направляясь к двери, - я пойду посмотреть, что случилось.
      Он выбежал из комнаты, но уже через несколько минут вернулся обратно.
      - Рийад мертв! - объявил он. - Президент только что застрелил его.
      Несмотря на реальность происходящего, это казалось невероятным. Официальная версия, позже предложенная средствам массовой информации Ирака, состояла в том, что Рийад Ибрагим, министр здравоохранения, был казнен за импорт и распространение опасных и нелегальных лекарств. Ходил также слух, что Рийад, будучи честолюбивым, жестким человеком, во время заседаний кабинета настаивал на временной передаче Саддамом президентского поста его преемнику Ахмеду Хасану аль-Бакру, для того чтобы провести переговоры о мирном урегулировании с Ираном. Пока Саддам стоял у власти, иранцы не намерены были договариваться о мире. Обсуждение продолжалось несколько недель, пока, наконец, этим утром Саддам не предложил Рийаду продолжить их дискуссию наедине и они вместе покинули кабинет. Спустя некоторое время раздался выстрел, и вопрос об отставке Саддама был надолго закрыт.
      В действительности же Саддам намеревался использовать министра здравоохранения для импорта химикатов в количествах, необходимых для производства запрещенного оружия. Рийад, человек с принципами, отказался сотрудничать. Саддам не стал затрудняться и организовывать убийство за пределами дворца. Он выпустил пулю в сердце министра, когда сел напротив него, на глазах у других членов СРК.
      Саддам мог, не задумываясь, нажать на курок, когда чувствовал необходимость в этом. Несколько недель спустя после убийства Рийада, выступая перед Национальной ассамблеей, он вдруг выхватил револьвер и застрелил двух мужчин, сидящих в переднем ряду. По официальной версии, эти двое оказались соратниками Рийада и подозревались в заговоре с целью покушения на Саддама.
      Примерно в это же время более трехсот старших офицеров вооруженных сил были казнены по сфабрикованным обвинениям, в основном их обвиняли в "неверных действиях на поле боя". Однако, по странному совпадению, военные начали критиковать Саддама за то, что по его настоянию планирование всех операций проходило через президентский офис, и как раз те, кто возражал громче всех, были казнены в первую очередь.
      Во время июльского наступления иранцы нанесли весьма ощутимое поражение Ираку, и на некоторое время Иран получил воздушное и морское преимущество в районе Персидского залива, но к концу года Саддаму удалось приобрести пять французских самолетов с ракетами Ексозет. Это, как он надеялся, должно было уравнять их положение. Саддам объявил территорию вокруг иранского нефтяного терминала на острове Харк исключительной военной зоной, а для придания войне "интернационального характера" были потоплены несколько иностранных кораблей.
      После потери своего ядерного потенциала Саддам разработал новый способ развязать войну - относительно недорогой и одновременно сдерживающий ядерную угрозу Израиля. Еще будучи вице-президентом, он сумел основать отрасль по производству химического оружия и вложил крупные средства в производство иприта, табуна (нервно-паралитического газа) и зарина. В середине семидесятых годов он пригласил в Ирак более 4 тысяч иностранных ученых и специалистов и организовал поставку необходимых компонентов для развития химических исследований. Международные контакты осуществляли иракские агенты, выступающие в роли бизнесменов, занимающихся производством пестицидов для борьбы с сельскохозяйственными вредителями.
      Так как египтяне были ведущей нацией в области химических исследований на Ближнем Востоке, Саддам заключил контракт на 12 миллионов долларов с крупнейшей в Египте фабрикой по производству пестицидов и преобразовал её в завод по изготовлению химического оружия. Когда египетский президент Садат вмешался в происходящее, многие ученые, занимающиеся разработкой химического оружия, покинули Египет и осели в Ираке. Хотя государства, подписавшие Женевскую конвенцию 1978 года, запрещавшую производство химического оружия, выступали за её продление и ратификацию, иракское руководство не видело моральных преград в его использовании. Если Израиль готов был бомбить врага, Саддам радовался тому, что отравит его.
      Иприт производили в больших количествах в Фалюдже, в восьмидесяти километрах к западу от Багдада, на предприятии Нахр аль-Фурат. Как военное оружие он был впервые испытан немцами в Первую мировую войну и способ его производства весьма прост. Иприт вызывает поражение кожи и сжигает легкие. Длительное и тяжелое заболевание иногда приводит к смерти, однако действие иприта, как оружия, быстро уменьшается в течение всего нескольких часов.
      Табун и зарин, газы нервно-паралитического действия, производились в Самара. При вдыхании или всасывании в кожу они поражают нервную систему, и смерть неизбежна. Однако они эффективны менее часа, а в жарком климате Ближнего Востока, где процесс испарения проходит исключительно быстро, их активная жизнь ещё короче.
      Бинарное химическое оружие, также производимое в Самара, это сочетание двух, часто безвредных химических веществ, которые, соединяясь, превращаются в смертельную смесь. Зарин XV, чье производство впервые было начато в Египте, мощное бинарное оружие, значительно более опасное и стойкое, чем его предшественники. Благодаря тому, что его перевозка в основном безопасна и он может изготавливаться под прикрытием производства пестицидов, иракские химики проводили эксперименты с более чем пятьюдесятью химическими комбинациями, разрабатывая эффективное бинарное оружие.
      Производство биологического и химического оружия разместилось в Салман Пак, вблизи от ядерного комплекса в Тувайте, в восемнадцати километрах к юго-востоку от Багдада. Исследователи разрабатывали бациллы сибирской язвы и бутулизма, наряду с другими обычными вирусами, такими, как тиф или холера. В отличие от химических веществ, биологическое оружие не требует сложного производственного оборудования, но быстро испаряется при транспортировке.
      Саддам утверждал, что развитие химического и биологического оружия было законным ответом на ядерную угрозу Израиля. Оно было по средствам, его легко было производить, и психологически оно действовало угрожающе.
      Но, что самое главное, оно было доступным и оно срабатывало.
      Амна страшно переживала, узнав о том, что в правительственных кругах распространяются слухи, будто иракский президент готовился использовать подобное химическое оружие против населения Ирана. Опять, сказала она, простые люди становятся жертвами, когда сталкиваются два воюющих диктатора.
      И хотя я тогда ещё не знал, что ждет нас в будущем, семена нашего бездействия уже были посеяны.
      В начале года Амна подарила мне дочь Надию, крепкую, здоровую, весом в три с половиной килограмма. Она родилась с темными волосами, глубокими голубыми глазами и на какое-то время осветила мою жизнь так, что невозможно описать. Я был бесконечно счастлив.
      Я знал, что Амна очень хотела подарить мне сына, так как по иракской традиции только рождение сына отмечалось величайшей благодарностью Аллаху. И когда позже в тот же день я сообщил матери о рождении Надии, она проплакала добрый час, стеная по поводу нашего несчастья. Она тщетно ждала в течение нескольких лет, что Вахаб после появления на свет трех дочерей родит сына, и её глубоко разочаровало появление ещё одной внучки.
      - Девчонки! Девчонки! - причитала она. - Почему мои дети производят на свет одних только девочек?
      - Успокойся, мама, - сказал я несколько раздраженно, тщетно пытаясь успокоить её. - Самое главное, что все хорошо. Еще много времени впереди, чтобы родить сыновей.
      - Много времени? - вскричала она. - Ты говоришь мне, что впереди ещё много времени? Вахаб уже сорок четыре года, и тебе скоро стукнет сорок один. У Вахаб уже не будет детей, и я должна полагаться на тебя, мужчину средних лет, который думает, что впереди ещё много времени!
      - Амне только недавно исполнилось тридцать, мама, - вымолвил я, защищаясь.
      - Да, и она родила девочку. Может быть, мне следует отказаться от мысли увидеть внука, который будет носить твое имя в следующем поколении.
      Не было смысла разговаривать с матерью, когда она выступала в подобном духе. Но я знал, что как только ребенка принесут домой, она будет хлопотать над ней, как над принцессой крови, если такое сравнение уместно в Ираке. Что касается меня, я был счастлив, что роды прошли благополучно и девочка здорова. У меня было время дождаться сына.
      Пока Амна ещё находилась в больнице, мне позвонил Мухаммед, который сообщил, что Махди, другой "двойник", убит в аль-Амара. Он путешествовал по центру города в сопровождении охраны, когда их остановил взрыв около ратуши. Подробности последствий были отрывочны, но похоже, началась перестрелка, в ходе которой Махди был убит. Группа телевизионщиков американской службы новостей, работающая в этом районе, не успела заснять убийство, но слухи о кончине Саддама начали распространяться, пока он не опроверг их, появившись в прямой трансляции из Багдада вечером того же дня.
      Смерть Махди потрясла меня. Лишь небольшая группа людей знала о том, что Саддам использует двойников, но с этого момента до меня стали доходить слухи, что существует, может быть, несколько "Саддамов". И я боялся, что это сделает меня мишенью в той же степени, что и Саддама.
      Я понимал, что более уязвим, чем Махди, поскольку его карьера двойника оказалась очень короткой. Он появлялся перед публикой только на расстоянии, в то время как я имел обыкновение смешиваться с толпой, пожимать руки и говорить с людьми. Амна тоже была глубоко обеспокоена той опасностью, которой я подвергался, и она убедила меня поговорить с Саддамом.
      - Ты редко его о чем-то просишь, Микаелеф, - доказывала она, лежа на больничной койке и кормя грудью маленькую Надию. - Это ужасно, что ты должен подвергаться такому риску.
      - Здесь нечего говорить о том, что ужасно, а что нет, Амна, - ответил я. - Это моя работа. Я не могу сказать Саддаму, что боюсь смерти. Мы воюем. Людей убивают каждую минуту. Он сочтет меня эгоистом и трусом, если я скажу ему о том, что меня беспокоит собственная безопасность.
      - Ничего подобного. Ты много раз демонстрировал свою храбрость. Но теперь ты отец и надо подумать о будущем Надии.
      - Да, конечно, но если бы я не был сейчас на службе у Саддама, то мог бы оказаться в окопах, на фронте. Как ты думаешь, много мужчин, сражающихся за Ирак, именно в этот момент предпочли бы оказаться дома со своими детьми?
      - Конечно, но это другое.
      - Почему другое, Амна? Чем я лучше других? Сколько раз ты напоминала мне, что я всего лишь школьный учитель из Кербелы?
      Амна замолчала, наконец признав свое поражение. Я не хотел её растраивать, и так было достаточно поводов для волнений, к тому же она ещё не оправилась после родов, и, чтобы успокоить её, я сказал:
      - Если тебе будет легче от этого, я поговорю с Мухаммедом. Возможно, он сможет помочь мне какое-то время избегать опасности.
      Разговор с Мухаммедом был бы напрасной тратой времени. Угроза убийства была неотъемлемой частью моей работы и главной причиной того, что мне так хорошо платили. Я не собирался поднимать эту тему с Мухаммедом или с кем-либо еще. Я надеялся, что стойко встречу уготованное мне судьбой, даже если меня ждет преждевременный конец на службе у Саддама.
      На следующий день в Черном кабинете мы с Мухаммедом принялись обсуждать то, что случилось с Махди. Он был простым, бесхитростным человеком, который мог поднять нам настроение своими незатейливыми, наивными шутками. Оплакивая нашего умершего коллегу, мы пришли в уныние, и тут я сменил тему разговора, спросив мнение Мухаммеда о только что объявленном назначении Тарика министром иностранных дел. Он сменил на этом посту Садуна Хаммади из-за его пошатнувшегося здоровья, что на этот раз соответствовало действительности. Садун находился в министерстве иностранных дел девять лет, был горячим сторонником Саддама и продолжал помогать ему в государственных делах. Он был незаменим при ведении дел с США, так как единственный из ближайшего окружения Саддама получил образование на Западе, стал доктором философии в университете в Висконсине и получил степень по сельскохозяйственной экономике в 1957 году.
      Мухаммед предложил, чтобы мы просмотрели дневник мероприятий на следующие несколько дней и решили, что мы могли бы сделать, чтобы усилить безопасность. Прежде чем мы начали, в комнату вошел Саддам, за ним шел Удай и новый министр иностранных дел Тарик.
      Саддам выглядел озабоченным. Возможно, он был обеспокоен убийством Махди Махмуда. Пули, в конце концов, предназначались ему.
      - Вы знаете, что случилось вчера с Махди Махмудом, - сказал он, и это было скорее утверждением, чем вопросом.
      Мы с Мухаммедом кивнули.
      - Это ужасная трагедия, - продолжил Саддам, - и ты можешь быть уверен, что я из-под земли достану тех, кто виновен в этом.
      - Что будет с его женой? - спросил я. Саддам тепло улыбнулся.
      - Это так похоже на тебя, Микаелеф, задать подобный вопрос в такое время. Жена Махди получит хорошую компенсацию за потерю своего мужа. Он будет посмертно награжден, и она получит щедрую пенсию, как вдова погибшего на войне. Она будет горевать о муже, но сможет не беспокоиться о том, как прокормить себя.
      Я не сомневался, что Саддам сдержит свое слово. Он был способен проявить необыкновенную щедрость по отношению к тем, кто преданно служил ему. Вдове Махди не придется ни в чем нуждаться.
      - Со смертью нашего друга, - продолжал Саддам, - мы должны стать ещё более бдительными, чем до сих пор. Нам повезло, что американское телевидение не успело снять весь эпизод. Однако мы не должны воспринимать такую удачу как само собой разумеющееся. Все, что случилось, произошло по воле Аллаха, но было бы глупо, если бы мы не извлекли урока, который он хотел преподать нам.
      Хотя в комнате находилось ещё три человека, Саддам обращался непосредственно ко мне.
      - Важно, чтобы никто из посторонних не знал, что у меня есть люди вроде тебя, выступающие моими двойниками, Микаелеф. Некоторое время ты не должен показываться на людях. Все твои мероприятия на следующие несколько недель будут отменены или перенесены на другой срок.
      Меня захлестнула волна облегчения, и я знал, что Амна тоже будет довольна решением Саддама.
      - Конечно, я думаю о твоем благополучии, - продолжил он, - но это и практический шаг. Я не могу рисковать твоей жизнью. Потеря Махди ужасна, но он не был так похож на меня, как ты, и был менее полезен мне. Если подобное случится с тобой, это будет незаменимой утратой для меня.
      Он руководствовался прагматическими соображениями, а не чувствами любви и привязанности.
      Во время этой сцены я заметил, что Удай, которому тогда исполнилось девятнадцать лет и рост его достиг одного метра девяносто пяти сантиметров, определенно не был тронут решением своего отца не бросать меня на растерзание волкам. Мне было любопытно, когда он вставит слово. Долго ждать не пришлось.
      - Я думаю, что ты забываешь об одной вещи, отец, - смело заявил он, когда Саддам закончил свою речь. - Безусловно, задача двойника - находиться там, куда небезопасно ходить президенту. Сходство Рамадана с тобой решение этой проблемы. Во время войны возникает множество дел, которые вождь нации должен был бы совершить, но не может рисковать своей жизнью, и для страны это было бы невосполнимой потерей, но для чего же тогда нанимать своего двойника, если его будут охранять так же, как тебя?
      - Я понял тебя, Удай, - ответил Саддам, - но ты упрощаешь проблему. Если бы я посылал Микаелефа, не заботясь о его безопасности, я бы подвергал опасности и президентство, и его жизнь.
      - Но почему, отец?
      - Я объясню тебе. Положим, я поступаю так, как ты предложил, посылаю Микаелефа на фронт, где его убивают при большом числе свидетелей. Согласись, что на фронте трудно убить человека незаметно. Однажды мы уже использовали Микаелефа в подобной ситуации и в него стреляли. Нам повезло, что в то время наша стратегия не была раскрыта.
      - Да, отец, - мрачно ответил Удай, явно все ещё не понимавший, куда клонит отец.
      - Но вернемся к нашей проблеме. Если Микаелефа убьют, люди будут в глубоком трауре, потому что их великий и храбрый вождь погиб, находясь со своей армией в разгар боя. И затем я появлюсь и объявлю, что все хорошо, потому что я жив. Человек, которого убили, - всего-навсего мой двойник, который заменял меня, потому что слишком опасно находиться рядом с солдатами на поле боя. Что они подумают, Удай? Они подумают, что я не так уж храбр, в конце концов. Они подумают, что их президент - трус. Если люди почувствуют, что я струсил, все кончено, Удай. Наши солдаты тоже струсят, поверь мне.
      Начиная импровизировать, Саддам производил сильное впечатление. Его страсть и искренность могли быть очень заразительны. Несмотря на мое стремление понять его истинную сущность, я буду нечестен, если не признаю, что искренне восхищался им в подобные минуты. Для меня Саддам Хусейн был самым противоречивым человеком, которого я встречал в жизни. Чем больше я узнавал об ужасных зверствах, совершенных им, и страшных преступлениях, приписываемых ему, тем больше было у меня причин презирать его. И все же я отчаянно хотел любить и уважать его. Я не в состоянии толком объяснить свои чувства по отношению к нему. Даже сейчас я ловлю себя на том, что вспоминаю какие-то слова или действия и невольно улыбаюсь. Поначалу я был очарован Саддамом, как многие другие, и мне было трудно освободиться от его могучих чар.
      До этой встречи с Саддамом я знал, что пройдет совсем немного времени - и меня снова пошлют на фронт, чтобы поднять боевой дух наших войск. И теперь испытывал огромное облегчение от того, что мне это не грозило. Я не рассчитывал, что Саддам разделит мое беспокойство, хотя у нас были разные на то причины.
      Наиболее агрессивные представители шиитского движения рассматривали войну с Ираном как возможность оказать давление на президента, и в начале 1983 года Саддам решил разобраться с этой проблемой. Ходжат аль-Хаким, один из активных шиитских деятелей, разозлил Саддама, перебравшись в Иран. В заложниках у Саддама оказались шестнадцать его родственников, проживающих в Ираке, шестерых из них пытали, а затем казнили. Ходжату было направлено послание, в котором говорилось, что казни будут продолжаться, если он не прекратит выступать против иракского правительства. После основания Ходжаром в1984 году Совета исламской революции Ирака, бесследно исчезли ещё десять членов его семьи. Сейчас он живет в Лондоне, но по сей день ведет активные действия против Ирака.
      Я провел несколько недель в бездействии, лишь появляясь каждый день во дворце и болтая с Мухаммедом. Когда же, наконец, я вновь стал посещать небольшие общественные мероприятия, меня окружала гораздо большая охрана, чем прежде. Затем пришло неожиданное сообщение о свадьбе в семье Саддама Хусейна.
      Когда старшей дочери Саддама, Рахд, едва исполнилось пятнадцать лет, она вышла замуж за Хуссейна Камиля, сына родственника Саддама.
      В 1983 году Хуссейн Камиль был всего-навсего сержантом иракских ВВС и служил водителем у командующего. Когда Саддам призвал рядовых своего родного города Тикрита вступить в Республиканскую гвардию, Хуссейн Камиль перевелся и стал водителем жены Саддама Саджиды. Занимая это привилегированное положение, он начал ухаживать за Рахд и быстро достиг звания капитана.
      Для многих наблюдателей этот факт подтвердил намерения Саддама сделать из Хуссейна Камиля будущего преемника, возможно, временного президента, пока не повзрослеет Удай. Поэтому брак не получил всеобщего одобрения в семье. Трое младших сводных братьев Саддама увидели в нем прямую угрозу своему положению. Сыновья Ибрагима, отчима Саддама, благодаря влиянию их матери, Субхи, получили огромные привилегии от Саддама. В 1979 году Барзан, старший брат, был поставлен во главе службы безопасности, другой стал губернатором провинции Салах аль-Дин, а третий занимал пост заместителя главы Главного полицейского управления в Багдаде.
      Зять Саддама представлял другую ветвь семьи. Пока была жива мать, обе стороны до некоторой степени находились под контролем, но отношения между ними были сдержанные.
      В августе Субха умерла, и стало очевидно, что борьба за власть в семье скоро приобретет открытые формы. Саддам должен был сделать выбор между двумя ветвями, и неудивительно, что он взял сторону родных Хуссейна Камиля. Эту новость мне сообщил Мухаммед.
      - С семейством Ибрагимов все кончено, - сообщил он мне, появившись однажды утром в Черном кабинете. - Барзан потребовал встречи с Саддамом наедине, чтобы понять, как к нему относятся. И теперь ему все ясно. Он смещен со своего поста в Мухарабате и заключен под домашний арест.
      - А что случилось с младшими? - спросил я.
      - Их также сместили.
      - И что с ними будет? - поинтересовался я из вежливости.
      - Пока ещё рано говорить, но похоже, что какие-то меры будут приняты.
      - Вы считаете, что этим все не кончится?
      - Возможно, - заметил Мухаммед. - Ходят слухи, что клан Ибрагимов замешан в военном заговоре против Саддама, но это чушь.
      - Почему вы так уверены?
      - Потому что, в таком случае, их бы без малейшего промедления казнили. Выдумка и та история, что Саддам упрекал Барзана за то, что тот не сумел раскрыть заговор против него. Мне кажется, что Саддам попросил Барзана на время отойти в тень.
      - Ему предложили выбор? - скептически спросил я.
      - Уверен, что да, хотя, может быть, и не особенно привлекательный. Барзан вернется, помяни мое слово. Это манера Саддама решать проблему, которую нельзя преодолеть обычными средствами. Возможно, что Барзан не был смещен и это лишь умный тактический ход. Может быть, притворившись, что выбросил его на улицу, Саддам надеется, что к тому приблизятся заговорщики, решив, что Барзан настроен против Саддама и отнесется с сочувствием к их замыслам. Но, как бы то ни было, сейчас Саддам будет поддерживать своего "голубоглазого" зятя, однако с Барзаном не кончено. Его время ещё придет.
      - Вам не нравится Хуссейн Камиль? - удивленно спросил я.
      Мухаммед покачал головой.
      - Я не доверяю ему. У Барзана есть темные стороны, но по крайней мере он не играет краплеными картами. Я не думаю, что Хуссейна Камиля интересует что-нибудь, кроме его собственного продвижения по службе.
      Я не был близко знаком с Хуссейном Камилем и находился в его компании всего три-четыре раза. Однако мне он казался интеллигентным, умеющим хорошо изъясняться и довольно приятным человеком.
      Он был небольшого роста, обладал потрясающей внешностью и пользовался чрезвычайной популярностью среди офицеров и рядовых, находящихся под его командованием. Меня заинтриговало, почему Мухаммед был такого невысокого мнения о нем.
      - То, что вы говорите, Мухаммед, - загадка для меня. Я никогда не слышал, чтобы кто-то сказал хотя бы слово против него.
      - Это подсознательно, Микаелеф. Я не могу логически обосновать это. Я знаю, что он женат на дочери президента, но это лишь трюк, чтобы обеспечить свое будущее. Он крайне подозрителен, и я думаю, президент пожалеет о том, что так доверял ему. - Затем Мухаммед взглянул на меня, сообразив, что был неосторожен в своих высказываниях. - Это только мои соображения, осторожно добавил он, - и они лишь для твоих ушей, Микаелеф.
      - Не беспокойтесь, мой друг, - ответил я. - О том, что вы мне сказали, никогда не узнает никто другой.
      Лично я считал, что Саддам сделал правильный выбор между ними двумя. Я бы безоглядно последовал за Хуссейном Камилем, куда бы он ни повел меня, но Барзан, на мой взгляд, был психопатическим головорезом. Однако существовал другой возможный мотив в решении Саддама поставить Хуссейна Камиля над Барзаном. За последние годы клан Ибрагимов скопил огромный капитал и приобрел большое влияние, а Саддам был всегда очень чуток к опасностям изнутри. Возможно, Саддам опасался Барзана как потенциального узурпатора и не мог "отправить в отставку" одного брата, не удалив всех троих.
      В северных провинциях поползли слухи, что Саддам теряет власть над кабинетом министров. В действительности он был силен, как и прежде, и подтвердил это, сместив братьев Ибрагимов и застрелив Рийада. Однако в сентябре Саддам решил организовать демонстрацию силы, выступив с публичной речью на митинге своих сторонников в Эрбиле, древнем курдском городе, расположенном в 300 километрах к северу от Багдада. Основной достопримечательностью города была древняя крепость.
      В то утро, когда был назначен митинг, Саддам заболел. На протяжении нескольких лет он страдал от тяжелых приступов мигрени, избавиться от которых можно было, лишь проведя несколько дней в темной комнате. Он часто заранее предчувствовал приближение болезни и в такое время отменял и переносил намеченные мероприятия. Подобное случилось незадолго до того, как Саддам должен был отправиться в Эрбиль, и меня немедленно вызвали, чтобы я заменил его. В спокойной ситуации встречу можно было отменить, это нередко случалось, но если бы он не появился в такой критический момент, это привело бы к тому, что народ поверил слухам. Саддам настаивал, чтобы я поехал вместо него.
      Обычно, когда я выступал в роли Саддама, мне было легче и удобнее путешествовать наземным транспортом, но так как Саддама уже ожидал самолет, меня повезли на президентский аэродром Мутанд, недалеко от Парка Зоура. Оттуда меня доставили на самолете в аль-Мосул. Мухаммед, как всегда, был рядом со мной, так же как и несколько военных из Республиканской гвардии. Двое из них, Джассим Абдулла и Таки Гаданфар, должны были сопровождать меня повсюду, плечом к плечу, пока я в полной сохранности не вернусь обратно в Багдад. Это было большой честью для обоих. Хотя они не догадывались об этом, их выбрали для выполнения задания, потому что они лишь недавно поступили в президентскую гвардию и было меньше шансов, что они заметят какое-нибудь незначительное различие между нами. Из всех, находящихся на борту самолета, только Мухаммед знал о том, кто я такой.
      В аль-Мосуле нас встретил Хассан Мувафек, член местной организации партии Баас, который довез нас оставшиеся восемьдесят километров до Эрбиля. Речь была подготовлена самым тщательным образом, но, несмотря на это, у меня тряслись коленки, когда я стоял перед несколькими тысячами членов Баасской социалистической партии. Я произносил свою речь в течение пятнадцати минут и за ней последовали овации, продолжавшиеся почти вдвое дольше. Я чувствовал себя морально и физически разбитым. Мои телохранители находились рядом со мной во время выступления, затем к нам присоединились Мухаммед и Хассан, и вся наша группа немедленно отправилась в аль-Мосул, чтобы лететь домой.
      Первые тридцать километров мы проехали без происшествий. Впереди виднелись огни какого-то небольшого городка. Я уже собирался спросить Мухаммеда, что это за город, когда Хассан в раздражении воскликнул:
      - Впереди шлагбаум!
      В Ираке дорожные шлагбаумы обычно находятся на дорогах перед въездом в города, даже небольшие, поэтому это не вызвало у нас тревоги.
      - Где мы? - спросил я Мухаммеда, вглядываясь в темноту.
      - Мы подъезжаем к мосту через реку аль-Заб аль-Кабир, - ответил он, вытирая запотевшее стекло. - Она разделяет провинции Эрбиль и Ниневия. Здесь обычно останавливают.
      Днем президентские регалии на машине, перевозящей Саддама, были хорошо видны, и шлагбаум поднимался прежде, чем мы подъезжали к нему. Но на неосвещенной сельской дороге ночью наш лимузин ничем не отличался от любой другой большой машины. Шлагбаум оставался опущенным, и нам дали знак остановиться.
      Джассим, сидевший на месте пассажира на переднем сиденье, попытался вылезти из машины, выкрикивая ругательства в адрес патруля. Тут же он получил пулю в лоб и свалился на землю, даже не вскрикнув от боли. Через минуту автоматная очередь прошила машину. Хассан получил несколько пуль в лицо и грудь, а у Таки, сидевшего слева от меня, пуля прошла через подбородок и шею. Я понял, что стану следующей жертвой, и бросился на пол. Как только мне удалось слегка расслабиться, я почувствовал, что Мухаммед упал на меня сверху.
      Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась, и через несколько мгновений задние двери распахнулись с обеих сторон. Таки выволокли из машины, а Мухаммеда отодвинули от меня, и он безжизненно распластался на полу. Я увидел, что пуля прошла у него под левым глазом и снесла затылок. Он также получил несколько пуль в грудь. Мухаммед был, без сомнения, мертв. Я единственный остался в живых.
      Я понял, что мы попали в засаду, устроенную курдскими повстанцами, и что в тот же момент, когда они разглядят мое лицо, они с огромным удовольствием расправятся со мной. Я молил Аллаха, чтобы перед смертью они не захотели бы поразвлечься со мной. Ко мне обратился человек, который, очевидно, руководил всей операцией.
      - Ваше Превосходительство, - сказал он с насмешливым полупоклоном. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Мы ждали вас, но, признаться, думали, вас сопровождает более внушительный эскорт.
      - Так задумывалось, - ответил я как можно бодрее.
      Мне связали руки и ноги и положили в багажник автомобиля. Хотя я не мог видеть, куда мы едем, я догадывался, что мы направляемся прямо в аль-Мосул. Меньше чем через час мы пересекли Тигр, и я различал звуки большого города, пока снова все не стихло, и я предположил, что мы направляемся в город Телль-Афар, в пятидесяти километрах к западу от аль-Мосула. Через полчаса мы миновали город и вскоре, повернув налево, направились к югу. Если я окончательно не потерял ощущение направления, то, по-видимому, мы были сейчас на восточной оконечности пустыни аль-Джазира, направляясь к аль-Хадру.
      Я опять вспомнил о Мухаммеде и, хотя старался подавить свои чувства, меня глубоко опечалила его смерть. Мы очень сблизились в последние несколько лет, и я считал его своим другом и наставником. На моих глазах в упор расстреляли человека, и вид окровавленного лица Мухаммеда останется навсегда в моей памяти. Я знал, что буду скучать по нему. Если, конечно, останусь в живых.
      Мы свернули с дороги и около часа ехали по песку. Наконец машина остановилась, послышалась какая-то суматоха, затем багажник открыли, меня вытащили и поставили на ноги. Мы находились в лагере в пустыне, и поскольку мы путешествовали к югу менее часа, я подумал, что мы находились километрах в тридцати к северу от аль-Хадра и километрах в двадцати к западу от Кайяры и Тигра. Меня отвели в большую палатку на краю лагеря и держали там под охраной. Хотя мне дали немного риса и воды, этот жест не успокоил и каждый момент казался мне последним. Я ошибался. После того как мне было разрешено справить свою нужду в яму в песке в окружении пяти хихикающих стражей, меня оставили одного и я вскоре уснул. Никто не потревожил меня до восхода солнца следующего дня.
      Когда меня наконец допросили, выяснилось, что мои похитители знали, что настоящий Саддам был в Багдаде. Они сообщили правительству, что мой эскорт был уничтожен, но я все ещё жив. Если они хотят получить меня назад, это будет стоить им миллион долларов. В противном случае меня будут пытать и затем пристрелят.
      Это был королевский выкуп, а я не был королем, и правительство отказалось платить.
      Переговоры между курдами и правительством тянулись более пяти месяцев. В течение этого времени я потерял больше десяти килограммов. Мои похитители не морили меня голодом, я ел то же самое, что и они, но рацион состоял почти исключительно из хлеба, риса и чая. Меня не оскорбляли, не били, и я обнаружил, что мои похитители были разумными людьми, преданными делу освобождения своего народа от фашистской диктатуры, и эта борьба является смыслом их жизни уже несколько десятилетий.
      Человек, который обратился ко мне сразу после убийства Мухаммеда и других людей из моего эскорта, был Мулла аль-Барзинджи, руководитель этой группы отчаянных бунтовщиков. Я виделся с Муллой больше, чем с кем-либо ещё в лагере, и за это время мы успели поговорить о многом. Он был интеллигентным человеком, умеющим хорошо выражать свои мысли, и хотя я яростно отвергал его попытки оправдать убийство Мухаммеда, был вынужден признать его доводы вескими.
      Курды - тоже мусульмане, но в национальном и культурном плане они отличаются от арабов и других иракских мусульман. В течение нескольких поколений они были пешками в политике на Ближнем Востоке, и мир не наступит, пока не будут удовлетворены наиболее разумные из их требований. В Ираке проживает более трех миллионов курдов, и ещё двадцать миллионов разбросаны по Ирану, Сирии, Турции и республике Азербайджан, в то время части Советского Союза. Это одна их крупнейших наций, которой ещё предстоит получить право на самоопределение.
      В 1918 году президент Вудро Вильсон обещал курдам "абсолютную, ничем не ограничиваемую возможность автономного развития" и в Севрском договоре 1920 года страны, входящие в Лигу Наций, согласились, что турецким курдам должно быть разрешено образовать национальное государство.
      Но вместо этого англичане проигнорировали протесты как турок, так и курдов и присоединили район к новому государству Ирак. Курды, под предводительством самопровозглашенного короля Курдистана Шейха Махмуда, подняли восстание, но их деревни были разрушены британской авиацией. Для подавления курдов были использованы бомбы с взрывателем замедленного действия, установленные чтобы взрываться в то время, когда убежавшие курдские семьи возвращались в свои дома.
      Мулла признавал, что национальное государство Курдистан было неосуществимой мечтой.
      Оно включило бы в себе слишком много богатых нефтью месторождений Ирака, Сирии и Турции, и, естественно, те же США были резко против. В 1977 году иракским курдам была дарована ограниченная местная автономия и курдский язык был официально признан администрацией аль-Бакра. Однако Мулла настаивал на том, что его народ должен иметь представительство как дома, так и за рубежом.
      - Мы должны быть официальными участниками любой конференции, рассматривающей проблемы Ближнего Востока, - доказывал он, - и нам обязаны предоставить статус наблюдателя в ООН. Палестинцы получили все это, хотя их численность гораздо меньше.
      Говорил об этом Мулла взволнованно и страстно, защищая право своего народа на свободу.
      - Нас рассматривают как изгоев на нашей собственной земле и бросают в тюрьмы за то, что мы просим отдать принадлежащее нам по праву. Ты знаешь, что происходит в тюрьмах, Микаелеф? - спрашивал он.
      Я кивал в ответ.
      - Имею полное представление. У подруги моей жены двое сыновей были арестованы службой безопасности. Одного убили в тюрьме, но другого выпустили.
      - Это в высшей степени необычно, - сказал Мулла, подняв брови. Когда убивают одного брата, обычно расправляются и с другим. Они редко так беспечны, чтобы отпустить на свободу человека, жаждущего мести.
      - Мне удалось им помочь, - признался я и рассказал ему об этой истории.
      - Если бы ты не был участником и свидетелем, я не поверил бы тебе. Меня удивляет, что Саддам Хусейн обладает хоть крупицей сострадания. Ты не жалеешь, что связался с ним?
      - Да, но у меня не было выбора. Саддам предложил мне сотрудничать с ним, и я согласился, но не думаю, что отказ был бы принят. Отказать президенту - для этого требуется человек посильнее меня.
      - Уверен, что ты прав, - согласился он без тени улыбки.
      Мулла рассказал мне о своем собственном опыте: в 1981 году его арестовали сотрудники безопасности Саддама и он провел полгода в тюрьме в аль-Мосуле, прежде чем ему удалось бежать.
      На моем лице отразился скептицизм.
      - Не многим удалось сбежать, Мулла. - В действительности я не знал ни одного подобного случая.
      - Это случилось, когда меня переводили в тюрьму "Последнее пристанище" в Багдаде. Ты знаешь ее?
      - Конечно, - ответил я. Все знали эту тюрьму. Некогда этот дом принадлежал иракской королевской семье. Когда Ирак стал республикой, его превратили в место заключения, столь пугающее, что немногие иракцы осмеливались даже говорить о нем.
      - В аль-Мосуле со мной обращались плохо, - продолжил Мулла, - но я знал, что в "Последнем пристанище" долго не протяну.
      - Как это случилось? - спросил я.
      - Меня перевозили с двумя другими курдами. Мы находились в дороге около часа, как вдруг у такси, двигавшегося навстречу нам, лопнула шина и оно вильнуло, перегородив нам путь. Нашей машине пришлось свернуть с дороги, она перевернулась и покатилась по песчаной дюне. Мне было страшно подумать о том, что ждало меня в "Последнем пристанище", и в те несколько коротких секунд я надеялся, что погибну. Когда машина остановилась, один человек из охраны был мертв и лежал, распростершись, на мне. Другие узники тоже погибли, также как и водитель, который вылетел через ветровое стекло. Двое охранников были, скорее всего, без сознания, но я не стал проверять, живы ли они. Мне удалось вытащить ключи у мертвого охранника и расстегнуть свои наручники. Моя правая рука была сломана, а лоб сильно кровоточил. - Он показал на кривой шрам как раз над бровью. - Как видишь, у меня до сих пор шрам. Такси, послужившее причиной аварии, было ещё на месте, и я заставил водителя отвезти меня в аль-Мосул на трех колесах.
      - Вас пытали в тюрьме? - спросил я, с ужасом глядя на человека, который сам испытал мучения, о которых мне столько рассказывали.
      Мулла рассмеялся.
      - Может, когда-нибудь ты покажешь мне кого-либо, кто был у них в заключении целых шесть месяцев и не подвергся пыткам. Конечно, пытали.
      - Что они делали с вами?
      - Эти люди не лишены воображения, когда им необходимо добыть нужную информацию, - сурово сказал Мулла. - Ты знаешь об аль-Фалаке?
      - Да, слышал, - ответил я, и в желудке у меня все перевернулось. Это широко распространенная пытка, когда ноги жертвы связывают вместе и бьют палкой по подошвам, пока они не начнут кровоточить.
      - Это один из самых мягких методов принуждения. Однажды меня закрыли в металлический барабан высотой в полтора метра и около пятидесяти сантиметров в ширину. Он был недостаточно высок для меня, чтобы встать в полный рост и недостаточно широк, чтобы сесть.
      - И сколько времени вы провели там?
      - Три дня, весь в собственной моче и экскрементах: тогда я ещё удивлялся, почему они так обильно кормили меня. И все же мне не следует жаловаться. Мне ещё повезло. Я потерял много хороших друзей, которые были замучены самым зверским образом. Там специализируются на сжигании. Они привязывают твою руку к электрическому проводу и включают его в сеть или могут привязать тебя ремнями к масляному нагревателю. Их излюбленный метод - привязать узника к железной кровати и затем разжечь под ней огонь.
      Мне вспомнился Ахмад, сын Асвы.
      - Они подвешивают людей под потолок за волосы, ноги или, что хуже всего, за запястья, а руки связывают за спиной. Они отрубают кисти рук, ступни, иногда целые конечности. Они загоняют под ногти иголки. Прибивают к стене за уши. Они просверливают дырки в голове, руках и ногах. Они кладут голову заключенного в тиски и зажимают их, пока череп не раскалывается.
      Мулла замолчал и зажег сигарету. Когда он возобновил свой ужасный рассказ о жестокости тюремщиков, его голос изменился, стал угрюмым, и в его глазах заблестели слезы.
      - Два года назад они убили моего младшего брата Хамида. Его арестовали в Равандузе, где он работал. Хамид ни в чем не виноват, он никогда даже слова не сказал против государства, но он был моим братом. Они вытащили его из отцовского дома, привязали одну его ногу и руку к бамперу одной машины, а другую руку и ногу - к бамперу второй машины. На глазах моей матери и всей семьи машины медленно двинулись в разные стороны и разорвали его на части. Ему было пятнадцать лет.
      Что бы я ни сказал, все показалось бы неуместным, и я промолчал, а перед глазами стояла сцена агонии его брата. После короткого молчания Мулла опять заговорил.
      - Ты знаешь, что они делают с нашими женщинами?
      Я признался, что не знаю.
      - Тогда пусть тебе расскажет об этом кто-нибудь другой, мой друг, потому что я не могу.
      Мои похитители говорили открыто в моем присутствии, не зная о том, что к тому времени, благодаря настойчивости Мухаммеда, я достаточно хорошо понимал курдский. Мы разговаривали с Муллой на арабском, и я не открыл ему, что могу разговаривать на его языке.
      Хотя мне здесь не угрожали, я не строил иллюзий относительно своего положения. Пока я был жив, курды рассчитывали извлечь какую-то пользу для себя, но когда станет ясно, что Саддам не будет играть в их игры, они избавятся от меня. После пяти месяцев переговоров, которые то замирали, то оживлялись, мое время начало истекать.
      В глубине души я знал, что Саддам не будет платить за мое освобождение. Он часто категорически заявлял в моем присутствии, что никогда не поддастся требованиям террористов о выкупе. Но ясно, что какая-то торговля шла. Возможно, Саддам тянул время, пока Республиканская гвардия прочесывала страну в поисках меня. У них были эффективные методы получения информации.
      Во время моего пребывания в заложниках я ни разу не пытался бежать и вскоре получил определенную степень свободы на территории лагеря. Днем, после обеда, я прогуливался вокруг палаток в сопровождении вооруженного охранника, следовавшего в нескольких метрах позади меня. Как-то раз курды не могли завести свой единственный автомобиль и на помощь позвали сторожившего меня охранника. На несколько минут меня оставили одного, и мое внимание привлек спор, разгоревшийся в самой большой палатке. Я медленно направился в ту сторону, изо всех сил стараясь не показать, что я что-то замышляю.
      Разговор, который я подслушал, оправдал мои наихудшие опасения, что одолевали меня с момента моего захвата. Когда я подошел на достаточно близкое расстояние, я узнал голос Муллы.
      - Говорю вам, что Саддам играет с нами, - заявил он очень громко и решительно. Он говорил быстро, но я хорошо понял о чем идет речь. Я возблагодарил Аллаха за настойчивость Мухаммеда, заставившего меня учить курдский, несмотря на мои протесты. - Он не намерен соглашаться на наши требования, - продолжал Мулла. - Но это не причина для того, чтобы убить Микаелефа Рамадана. Мы не должны вымещать наше разочарование на человеке лишь потому, что он похож на Саддама.
      - А почему бы и нет? - ответил другой голос. - Он один из них.
      - Он все делит с Саддамом, - заметил третий. - Почему мы лишаемся сна ради него?
      Это были весомые аргументы, но Мулла защищал меня.
      - Если мы убьем его, то мы ничем не лучше Саддама!
      Здесь вмешался какой-то старческий голос.
      - Ты честный человек, Мулла, и можно восхищаться твоей гуманностью. Но здесь нет никакой дилеммы, моральной или ещё какой. У нас существует один выход - убить пленника. Если мы не сделаем этого, Саддам будет смеяться над нашей слабостью. В течение наших переговоров мы выяснили одно: Саддам, может быть, не готов удовлетворить наше требование о выкупе, но он хочет вернуть этого человека обратно. Он давно бы уж порвал контакты с нами, если бы это было не так. Если мы убьем его, мы причиним боль Саддаму. Это, конечно, не много, но мы должны выйти из этого положения, не потеряв своей гордости. Извини, Мулла. Ты подружился с этим человеком, но это была ошибка. У нас нет выбора.
      Его заявление было встречено хором одобрения.
      - А что мы сделаем с телом? - спросил чей-то голос.
      Предложение сфотографировать мое мертвое тело и фотографии послать в международные средства информации встретило общее одобрение. Тогда мир узнает, что Саддам использует двойников. Однако они проявили большую изобретательность, когда дело дошло до обсуждения, каким способом разделаться со мной, и у меня мурашки пошли по телу, когда они бесстрастно оценивали разные варианты. Наконец они решили, что меня привезут в Багдад и бросят около главных ворот президентского дворца.
      В этот момент упрямый двигатель машины ожил, охранник, заметив мое отсутствие, поспешил ко мне и отогнал меня от большой палатки. У меня возникла мимолетная мысль броситься на него и попытаться убежать, но мои нервы сдали. Вместо этого я покорно поплелся за ним к моей палатке, где мог поразмышлять над своей судьбой. Меня охватил ужас при мысли о том, что через несколько минут меня застрелят, а когда мне в голову пришла мысль, что курды могут вместо этого перерезать мне горло, я почти потерял сознание. Но прошло больше часа и никто не пришел за мной.
      Погрузившись в отчаяние, я сидел, свернувшись, тихонько постанывая. В этом положении я находился, возможно, около часа, как вдруг шум вдалеке, похожий поначалу на рокот грома, вывел меня из моего состояния. Когда шум усилился, я понял, что слышу звуки приближающихся реактивных самолетов. Я бросился на улицу. Сначала один, а затем и второй самолет пронеслись прямо над лагерем. Курды в панике и смятении с криками бегали вокруг, некоторые стреляли в воздух в безнадежной попытке сбить самолет. Самолеты покружились вокруг и пролетели прямо над лагерем, поливая палатки пулеметным огнем. Я нырнул обратно в палатку, хотя она не служила достаточной защитой. Когда я растянулся во весь рост на полу, несколько взрывов сотрясли землю. Теперь крики перемежались пронзительными воплями.
      У меня появилась надежда, что иракские ВВС помешают курдам убить меня, когда взрыв, раздавшийся в нескольких шагах от меня, свалил крышу палатки мне на голову. Я начал бороться с парусиной и, выбравшись из-под нее, наткнулся на своего охранника. Его лицо покрылось сотней крошечных ран от шрапнели, и он был мертв.
      И не он один. Меня окружала картина кровавой бойни и полного смятения. Повсюду были разбросаны тела убитых, а уцелевшие метались по лагерю, в поисках укрытия. Никто не обратил на меня внимание, я бросился на землю и пополз в сторону. Добравшись до небольшого рва, окружавшего лагерь по периметру, я огляделся вокруг. Меня не должно было быть видно.
      Когда самолет вернулся для повторной атаки, я поднялся и побежал изо всех сил подальше от лагеря. Я пробежал, как мне казалось, огромную дистанцию, но, возможно, это было всего 500 метров. Хотя мои легкие готовы были лопнуть, я продолжал бежать, инстинктивно пригибая голову при каждом взрыве. Я никогда не бегал так, без отдыха, с тех пор, как был мальчишкой, и только страх и адреналин помогали мне двигаться. Пробежав, вероятно, километра два, я упал задыхающейся глыбой, ловя ртом воздух. Только тогда я заметил, что самолеты улетели, - две уменьшающиеся точки виднелись в ясном голубом небе.
      Лагерь был охвачен пламенем с нескольких сторон. Я забрался на небольшой холм, чтобы понаблюдать за курдами. Те немногие, кто уцелел, бегали взад и вперед. Не было заметно, что они обнаружили мое исчезновение.
      Я пошел так быстро, как только могли выдержать мои уставшие ноги, стараясь скрыться от полуденного солнца. Я двигался на восток, по направлению к дороге от аль-Мосула на Багдад.
      Курды все-таки спохватились, бросились в погоню и в скором времени оказались всего метрах в пятидесяти от того места, где я спрятался. Лежа плашмя за гребнем песчаной дюны, я вдавил голову в песок и слушал, как их машина с ревом проехала мимо. Они смогли быстро догнать меня, но шум мотора служил для меня предупреждением, что они уже близко. Когда я слышал рев мотора, то бросался в канаву или нырял за каменистый бугор. К счастью, мест, где можно было укрыться, было предостаточно.
      Солнце уже клонилось к закату, и я понял, что необходимо до наступления ночи добраться до города. Моя одежда не подходила для холодных ночей в пустыне, и если я не найду места для ночлега, то рано утром буду не в состоянии двигаться дальше. Впереди на горизонте виднелись строения Кайяра, но я посчитал, что до него ещё километров пятнадцать. Мне оставалось только воспользоваться несколькими оставшимися до наступления темноты часами, чтобы найти подходящее укрытие.
      Прошло ещё около двух часов, когда я набрел на приток Вади ат-Тартар и вдалеке увидел поезд, направляющийся на юг, к Багдаду. Я знал, что железная дорога располагалась недалеко отсюда, хотя мне требовалось не менее трех часов, чтобы добраться до нее. К тому времени уже наступит ночь. Я ужасно устал и двигаться было крайне трудно, но у меня не оставалось другого выхода, кроме как шагать вперед.
      Пересекая обмелевшую речушку, я наклонился, попил и умылся. Я старался по возможности идти по камням, чтобы не оставлять следов. Когда на пути попадалось какое-либо укрытие, я отдыхал, затем осматривался вокруг и двигался дальше.
      Прошла уже пара часов, но никаких признаков погони не было видно. Убежденный, что я отделался от курдов, я обошел нагромождение камней и очутился прямо перед группой из пяти вооруженных человек, стоящих рядом с машиной. Среди них был Мулла. Я понял, что бежать бессмысленно, даже если бы я физически был в состоянии это сделать.
      Отчаяние и безысходность лишили меня последних сил, и я рухнул на землю. После всех моих стараний и мучений я наткнулся прямо на них. Крайне подавленный, я думал лишь о том, застрелят они меня прямо здесь или же отвезут обратно в лагерь для ритуальной казни. Я получил ответ немедленно Мулла приблизился ко мне и остановился надо мной с ружьем в руках.
      - Извини меня, Микаелеф, - сказал он сочувственным тоном. - У меня нет другого выхода.
      Он поднял ружье, и я подумал, что не стоит молить его о пощаде. У меня не возникло и желания сказать напоследок что-то значительное или как-то проявить свою храбрость. Вместо этого я думал об Амне и Надии. Сейчас это кажется смешным, но в те несколько секунд, которые, как мне казалось, отделяют меня от смерти, я представил, как Амна будет рассказывать Надии об отце, которого та никогда не видела. Что она скажет ей? Каким Амна запомнит меня?
      Не знаю, сколько времени я просидел там, наклонив голову. Секунды текут по-другому, когда они последние, и мысли о жене и дочери не отвлекли меня от жуткой реальности, происходящего. Я был в ужасе и молился, чтобы Мулла по крайней мере покончил со мной быстро и безболезненно.
      - Я не могу сделать это, - сказал наконец Мулла.
      Я поднял голову. Мулла опустил ружье и качал головой, как будто сам не мог поверить своей слабости.
      Затем раздался выстрел. Но стрелял не Мулла и не его спутники, один из которых, схватившись за бок, упал на землю.
      - Прячьтесь! - закричал Мулла, но как только с его губ слетело предупреждение, раздался треск пулеметной очереди, которая прошила другого курда. Третий, словно прижатый к дверце машины, несколько секунд стоял во весь рост под пулями, прежде чем свалился на землю. Последний из бандитов попытался залезть под машину, чтобы укрыться от обстрела, но не успел. Пулеметная очередь оставила кровавый пунктир на его спине и он сполз с капота машины на землю.
      Только Мулла остался невредим. Он нырнул вправо, чтобы скрыться за каменистым выступом, и когда армейский вездеход, набитый солдатами, появился из лощины, он сделал несколько безнадежных выстрелов, прежде чем встать с поднятыми вверх руками. Вездеход остановился и из него выскочили четверо солдат. Муллу сбили с ног и повалили на землю. Один из солдат готов был расправиться с ним, когда офицер, который оставался в машине, крикнул ему:
      - Подожди! Мне нужен пленник!
      Он вышел из машины, подошел к четырем курдам, лежащим около своей машины, и ткнул каждого по очереди сапогом. Двое были ещё живы. Тогда он без малейших церемоний выстрелил им в голову. Затем приблизился к Мулле, окруженному солдатами.
      - Этого, - произнес он, сардонически улыбаясь, - мы оставим в живых.
      Затем он обратил внимание на меня, когда я поднимался на ноги, и мне стало любопытно, что он предпримет, увидев перед собой президента страны в таком бедственном положении.
      - Рад видеть вас живым и невредимым, Микаелеф Рамадан, - сказал он на этот раз с искренней улыбкой. - Меня щедро вознаградят за то, что я нашел вас.
      Слегка ошеломленный, я спросил его, было ли его эффектное и своевременное появление счастливой случайностью. Он ответил, что ранее получил по радио подробное сообщение о воздушной атаке на курдский лагерь. Ему было поручено обыскать прилегающую местность и найти родственника президента. Они заметили приближающуюся курдскую машину и устроили засаду в лощине.
      - Мне назвали ваше имя и сообщили, что вы удивительно похожи на вашего кузена Саддама. Когда я в бинокль увидел ваше лицо, я сразу понял, что вы его родственник.
      Его люди, казалось, с изумлением разглядывали меня, но когда один из них спросил, не Хусейн ли я собственной персоной, офицер ударил его по лицу. Больше вопросов не последовало.
      Меня немедленно отвезли в Багдад, и первым, кто меня встретил, был доктор Айяд Джихад, один из личных врачей Саддама, с которым я познакомился четыре года назад, когда мне делали пластическую операцию. Если не считать некоторого истощения организма от недоедания и обезвоживания, мое физическое состояние было неплохим.
      - С вами ничего страшного, все вылечит стряпня вашей матушки, пошутил Айяд.
      Оказавшись в Багдаде, я позвонил Амне, и когда меня наконец привезли домой, она встретила меня потоком счастливых слез. Матушка также была несказанно счастлива увидеть меня живым. Надия спала, и когда я оглядел её, просто поразился, как она выросла всего за пять месяцев моего отсутствия. Я почти смирился с тем, что никогда больше не увижу её, и меня так переполняли чувства при виде её прекрасного маленького личика, что я не выдержал и разрыдался.
      За то время, что я находился в плену, были предприняты радикальные шаги по изменению системы безопасности Саддама. Эту задачу возложили на его нового зятя Хуссейна Камиля, и принятые им меры казались основательными: были укреплены багдадские чрезвычайные силы, ответственные за гражданский порядок, была увеличена численность Республиканской гвардии и сформирована специальная республиканская гвардия (СРГ).
      В СРГ Хуссейн Камиль вербовал исключительно четырнадцатипятнадцатилетних мальчишек, многие из которых были неграмотными. Их направляли в военный колледж в Багдаде и воспитывали в принципах "саддамизма". Хуссейн Камиль был убежден, что через пять лет эти молодые люди создадут непробиваемый заслон вокруг президента.
      Также сформировалось тройное кольцо безопасности: 3 тысячи стражей охраняют каждое движение Саддама и его семьи; 3 тысячи других дежурят на территории вокруг президентского дворца; и ещё 5 тысяч патрулируют Багдад и десятикилометровое кольцо вокруг города. Четырнадцать батальонов СРГ были пронумерованы от первого до пятнадцатого. Саддам слишком суеверен, чтобы иметь "13-й батальон".
      В 1984 году было создано Военное разведывательное управление и сформировано Специальное агентство безопасности. Сотрудники ВРА были ответственны за военную разведку в иракской армии. САБ было поручено охранять Саддама и его семью во дворце. Его сотрудники также сопровождали министров за границу, действуя как специальные секретные агенты. Саддам не зря не доверял министрам, когда они находились вне его поля зрения, и сотрудники САБ вели постоянную слежку за министрами и отправляли свои сообщения в президентский дворец.
      Чтобы пополнить армейские ряды, Саддам ввел новую меру - призыв в армию студентов, не сдавших выпускные экзамены. Многие молодые люди, у которых не было особой надежды на сдачу выпускных экзаменов, продолжали учиться дальше, чтобы избежать военной службы. Саддам также считал, что этим молодым умникам, многие из которых критиковали военную кампанию против Ирана, следует преподать урок патриотизма, который заставил бы их хорошенько задуматься.
      В начале 1984 года военный конфликт с Ираном разгорелся с новой силой. В феврале началась так называемая "война городов", когда ракетному обстрелу подверглись семь иранских городов. Иран ответил обстрелом Басры, Ханекина и Мандали. Весь мир заговорил о больших потерях среди мирного населения, и после вмешательства ООН обе стороны согласились остановить бомбардировки, по крайней мере на некоторое время.
      Но когда иранцы захватили около 100 квадратных километров иракской территории в болотах аль-Хувейза вокруг Маджнуна, жизненно важных для Ирака, так как там находилось 50 неразработанных нефтяных скважин, Саддам решил, что пришло время применить химическое оружие.
      Подобное оружие было запрещено Женевской конвенцией, но, невзирая на это, Саддам распорядился распылить иприт на большой территории вокруг Маджнуна. Командующий войсками исполнил приказ безо всяких колебаний.
      Его не остановило присутствие в зоне иракских солдат и гражданских лиц. Неудивительно, что мировая общественность выразила резкий протест, но Саддам быстро нашелся и обвинил западные страны в двойных стандартах. Составные части иприта были получены из Великобритании, и заявления производителей, что они продавали их как сельскохозяйственные пестициды, не вызывали большого доверия. Другая британская компания продала 10 тысяч защитных комплектов и противогазов Ираку, что было известно британскому министерству обороны.
      После недельного отдыха за мной заехала машина, и меня отвезли в Самара, расположенную в 80 километрах к северу от Тикрита. Причина моей поездки не объяснялась. Самара находилась в районе древней месопотамской цивилизации, где велись важные археологические раскопки, но в то же время там сосредоточилась иракская химическая промышленность, как законная, так и нелегальная. По обеим сторонам дороги виднелись следы раскопок, растянувшихся на десятки километров.
      Мы въехали в ворота химического предприятия и припарковались около хорошо охраняемой пристройки в стороне от главного корпуса завода. Когда мы очутились внутри, меня провели по коридору и ввели в полутемную комнату, где находилось несколько мужчин. Я узнал старшего сына Саддама Удая, которому уже исполнилось 20 лет, он был здесь главным, а справа от него стоял Фадель Барак Хуссейн, который сменил Барзана на посту главы госбезопасности. Поглядев налево, я вздрогнул, увидев Муллу, который свисал с потолка, привязанный за запястья, его тело висело над большим баком из нержавеющей стали. Бак был глубиной метра два и наполнен на полметра от верхнего края жидкостью, которая, как с удовольствием сообщил мне Удай, была серной кислотой.
      Мулла был сильно избит, но находился в сознании и тусклыми глазами наблюдал за мной, когда я вошел в комнату. Ко мне приблизился Удай.
      - Сейчас он выглядит немного по-другому, не правда ли, Микаелеф? вымолвил он, высокомерно улыбаясь. - Я подумал, что раз этот человек причинил тебе столько горя и убил твоего доброго друга Мухаммеда, тебе понравится это маленькое представление. - Он повернулся к своим помощникам. - Давай, Фадель, не будем больше откладывать.
      Фадель приблизился к Мулле и сильно ударил его железной палкой по бедру.
      - Как зовут твоего непосредственного начальника в вашей паршивой организации? Отвечай, - потребовал он.
      Мулла словно выплюнул ответ:
      - Смерть твоим детям!
      Фадель снова ударил его, на этот раз ещё сильнее, и Мулла закричал.
      - Спрашиваю снова. Мне нужны имена.
      - Я дам тебе имена! - выкрикнул Мулла. - Твой отец - ублюдок, вор и попрошайка, а твоя мать багдадская шлюха!
      Фадель ответил такими зверскими ударами, что я подумал: а не было ли доли правды в оскорблениях Муллы? Наконец, вмешался Удай.
      - Достаточно, Фадель! Я не хочу, чтобы он умер прежде чем начнется главный номер. - Удай вынужден был повысить голос, чтобы заглушить стоны Муллы. Он кивнул стражнику, державшему веревку, на которой был подвешен Мулла.
      - Опускай его потихоньку.
      По мере приближения к ванной с серной кислотой, Мулла поджимал ноги в отчаянном стремлении не коснуться жидкости, затем с удивительным проворством сумел поднять ноги и зацепиться ими за вытянутые руки. Теперь над кислотой навис его зад.
      Удай приблизился к Мулле.
      - Не буду лгать тебе, - бесстрастно сказал он. - Твоя жизнь окончена. Однако тебе решать, как долго ты будешь мучиться. Если будешь откровенен с нами, тебя быстро опустят в кислоту. Если же нет... тебя будут опускать не спеша сантиметр за сантиметром. Решай.
      Мулла взглянул на Удая, и в глазах у него была ненависть.
      - Я не скажу ничего, кроме того, что ты - кусок дерьма, Удай Саддам! Делай, что хочешь, но после меня придут другие. Я проклинаю тебя и твою семью. В один прекрасный день твое зло обернется против тебя тысячекратно.
      Удай ничего не ответил и отвернулся. Он дал сигнал, чтобы опускали веревку.
      - Опусти его на дно, но делай это медленно. Очень медленно.
      Когда Мулла коснулся поверхности, по кислоте пошла рябь и его тело скрутили судороги, затем кислота пронзила его спину, разъедая кожу и мускулы. От его агонизирующих криков у меня буквально волосы стали дыбом, я весь задрожал и отвернулся. Хотя Мулла продолжал выкрикивать ругательства, его опускали все ниже и ниже, и вскоре уже было невозможно разобрать его слова. Удай и Фадель улыбались, пока процесс продолжался и ягодицы, позвоночник и внутренние органы Муллы последовательно растворялись в кислоте. Теперь он кричал не переставая, пока вдруг не наступила тишина, оглушившая меня. Когда воцарилось молчание, палачи ускорили процесс погружения и грудь, голова и наконец руки Муллы исчезли из виду.
      Удай широко улыбнулся по завершении развлечения, но, не дожидаясь его насмешливых замечаний, я быстро вышел из комнаты, с трудом добежал до туалета, и меня нещадно стошнило в унитаз.
      Я надеялся, что Саддам не знал об этом ужасном эпизоде и что он никогда не будет поддерживать подобные варварские методы. Вскоре мне представилась возможность узнать об этом. Два дня спустя я встретился с президентом в первый раз после пребывания в плену, и он похвалил меня за храбрость при побеге от курдов. Он сказал, что меня наградят. Я подумал, что если храбрость определяется тем, насколько быстро ноги несли мня прочь от опасности, то я действительно был храбрым человеком.
      После того как я стал свидетелем жестокой казни Муллы, что-то во мне умерло. Возможно плен и смерть Мухаммеда также отразилась на мне, и я больше не заботился о своей дальнейшей судьбе. Страх порождается инстинктивным желанием человека выжить, а это для меня теперь не много значило. Возможно, у меня началась тяжелая депрессия и то, что сейчас называют посттравматическим стрессом. Его воздействие на меня оказалось очень сильным. Мне не польстили комплименты Саддама, и, так как я перестал думать о последствиях моих действий, мне было легче высказать то, что мучило меня.
      - Я был на химическом заводе в Самара во вторник, - сказал я, хотя раньше я ни разу не менял тему беседы при общении с Саддамом. - Я был там вместе с Удаем и Фаделем Бараком.
      - Да, - ответил Саддам, несколько смущенный, как мне показалось. Удай говорил мне.
      - Мулла был казнен в моем присутствии.
      - Я знаю об этом.
      Я помедлил, прежде чем продолжить, но не потому, что боялся его ответной реакции, а просто мне хотелось подобрать слова так, чтобы получить ответ, прямой и недвусмысленный.
      - Его опустили в ванну с серной кислотой.
      - Да. - Саддам внимательно смотрел на меня, без сомнения думая, куда я веду.
      - Это был ваш приказ? - спросил я, проявляя дерзость куда большую, чем позволял кто-либо другой, кого я видел с Саддамом. Он не ответил. Я смиренно склонил голову. - Я был бы признателен, Саддам, - продолжал я, если вы избавите меня от подобных сцен в будущем. У меня кишка тонка для этого.
      Саддам неожиданно встал и приблизился ко мне.
      - Конечно, мой дорогой друг. Тебе столько пришлось пережить в эти последние месяцы. Я так рад, что ты опять здесь, что возможно вел себя чересчур эгоистично. Ты с женой и дочерью отправишься отдохнуть за мой счет. У меня милый дом и лодка около Шитатаха на Бахр аль-Мильхе. Возможно ты знаешь, где это?
      - Да, - ответил я без особого энтузиазма. - Это озеро неподалеку от моего родного города. Отец возил меня туда, когда я был ребенком.
      - Тогда решено. Дом твой на все то время, что ты захочешь остаться там.
      Я пробормотал слова благодарности. Были сделаны все приготовления для отъезда. "Милый дом", о котором говорил Саддам, оказался на деле небольшим дворцом, а лодка - яхтой, оснащенной так, как мне и не снилось, и конечно, я не видел ничего подобного, когда бывал здесь с отцом.
      Мы прожили у озера почти месяц, и постоянный штат прислуги относился к нам как к членам президентской семьи. Однако для меня это был трудный период. Моя жена многие годы довольно резко высказывалась по поводу личности Саддама и сущности его режима. А теперь и я тоже осознал, как тяжело находиться ежедневно бок о бок с таким садистом и безжалостным человеком. Я не заговаривал об этом, и она не поднимала тему Саддама и моей преданности ему. Когда пришло время возвращаться в Багдад, меня охватили дурные предчувствия. В отпуске я ещё раз понял, что мне есть ради чего жить. Амна и Надия очень дороги мне, и нужно было найти силы продолжать свою роль, хотя бы ради них.
      После нашего отпуска, Амна вновь забеременела, но даже это не принесло особой радости в мою жизнь. Саддам фактически признался, что крайне жестокая пытка, которой подвергли Муллу, проводилась по его приказу, и я все более скептически воспринимал речи Саддама и страстно возненавидел Удая. Я ни с кем не делился своими мыслями, и моя ноша становилась все более невыносимой.
      Во время моего вынужденного отсутствия у Саддама появился новый двойник, родственник одного из старших гвардейцев. Внезапное возвышение бросилось ему в голову, и он оказался достаточно глуп, чтобы сделать неосторожное, хотя и безобидное замечание в присутствии Саддама. Его тут же на месте жестоко избили охранники.
      Нападения Ирака на зарубежные суда в Персидском заливе продолжались два последних года. Иран пригрозил заблокировать Хормузский пролив, что имело бы разрушительные последствия для западной экономики. США, Франция и Великобритания послали свои военные суда в этот район, но угроза Ирана не была материализована. Саддам утверждал, что эта угроза всего лишь блеф со стороны Хомейни, в чем иранцы позже признались. Закрыть пролив означало бы нанести удар иранской экономике, которую уже невозможно было бы восстановить. Ирак к тому времени получал существенную экономическую помощь от соседей-арабов, так как все они осознали, чем грозит исламская революция для арабского мира. В частности, Кувейт передал значительные средства в распоряжение Саддама и этим жестом, как это ни парадоксально, положил начало цепи событий, которые приведут шесть лет спустя к войне в Заливе.
      Мои сложные проблемы и постоянное напряжение повлияли также и на Амну - на поздних стадиях беременности у неё сильно повысилось кровяное давление и тестирование обнаружило белок в моче. Врачи диагностировали поздний токсикоз, и её отправили в госпиталь. Кровоснабжение плода было недостаточным, и возникло опасение, что ребенок может погибнуть во время схваток. Наконец, в начале апреля, когда не оставалось никаких других шансов, ребенок появился на свет при помощи кесарева сечения под местным наркозом. Это был мальчик, и мы назвали его Салих.
      Когда сразу после рождения ребенка я вернулся домой, казалось, моя мать избегает меня. Она убедила себя, что родится непременно ещё одна внучка, и отказывалась выслушивать новости.
      Когда я наконец нашел её в саду, она проигнорировала меня, хотя я подошел к ней вплотную.
      - Амна и ребенок чувствуют себя хорошо, мама, - прошептал я ей на ухо.
      - Хорошо, - сказала она, - как вы решили её назвать?
      - Мы назовем его Салих Микаелеф, - ответил я, широко улыбаясь.
      Мать резко обернулась ко мне, не уверенная, что расслышала меня правильно.
      - Это мальчик? - спросила она, едва сдерживая радость.
      - Да, мама, у вас - внук.
      Она сразу же приникла ко мне и начала причитать:
      - О, Микаелеф, я не верю этому! Мальчик, мальчик!
      Я крепко обнял её и почувствовал, как огромный груз спал с моих плеч. Я подарил внука своей матери.
      - Довольна ли ты теперь?
      - О, Микаелеф, не брани меня, глупую старую женщину. Я так счастлива, я так долго ждала. Как бы мне хотелось, чтобы сегодня твой отец был здесь. Он был бы так горд, особенно после того, как вы назвали ребенка в его честь.
      - Мог ли я назвать его как-либо еще?
      - Салих Микаелеф аль-Кадхими, - вздохнула она, - это прекрасное имя.
      Несколько последующих дней моя мать провела на седьмом небе от счастья, но Амна все ещё была больна и её оставили в госпитале до тех пор, пока не восстановит силы. Что касается меня, я был весьма горд и счастлив иметь сына. Я мог сколько угодно доказывать, что появление мальчиков в семье традиционно сильно преувеличивают, но не мог отрицать инстинктивного удовлетворения, которое я почувствовал после рождения сына. Это был сложный период моей жизни, но маленький Салих оказался воистину солнечным лучиком среди мрачных туч над моей страной.
      Когда я вернулся к своим обязанностям во дворце, я с болью думал о смерти Мухаммеда. Я провел много часов в Черном кабинете, вспоминая все беседы, которые мы вели, мысленно видел его лицо и слышал его голос. Иногда, когда кто-то входил в комнату, я с надеждой оборачивался, ожидая увидеть его.
      Его место занял молодой человек из президентского офиса - Хашим Мушир. Он был довольно мил и не обижался, когда я поначалу называл его Мухаммедом.
      Я не знаю, что было тому виной - возраст или мои недавние переживания, но как-то утром Хашим заметил, что волосы у меня на висках поседели. Возможно, это покажется странным, но я надеялся, что, благодаря этому, смогу оставить свои обязанности, однако проблема была решена очень просто. Удая послали с заданием привезти высококачественные краски для волос в диапазоне оттенков от коричневого до черного. Коробка, в которую они были упакованы, оказалась так велика, что потребовалось двое мужчин, чтобы поднять её. Саддам лично помог мне выбрать правильный оттенок.
      Я старался навещать Амну каждый день, но это было непростой процедурой. Когда Саддам публично выступал и множество людей знали о его местонахождении, я был вынужден оставаться в тени. В такое время я должен был приезжать в госпиталь тихо, используя боковой вход, надевать фальшивую бороду и темные очки и сразу направляться в её личную палату, предварительно очищенную от случайных посетителей.
      В другое время я мог бы посещать её не маскируясь, но для того, чтобы не вызывать слишком большого любопытства по поводу регулярных визитеров президента, была состряпана история, отвлекающая внимание от личности Амны. До тех пор пока Амна была на попечении персонала госпиталя, она оставалась женой некоего правительственного чиновника, который в пятидесятых годах спас жизнь Саддаму. Эта история хоть и служила нашим целям, но, как однажды вечером рассказал мне Хашим, не всегда помогала.
      - Я находился в туалете, когда зашли двое докторов. Так как я был в одной из кабинок, они не заметили меня. Один врач спросил другого, верит ли он этой истории о женщине, которую так часто навещает Саддам. "Что ты имеешь в виду?" - спросил второй. "Знаешь, - сказал первый - я видел ребенка и скажу тебе, что он - копия нашего президента".
      Амна все ещё была в больнице, когда мне пришлось заменить Саддама на встрече багдадских сановников, на которой присутствовал мэр Багдада. К тому времени я уже чувствовал себя достаточно спокойно в таких ситуациях. Все шло отлично, я сидел во главе стола, получая удовольствие от прекрасно приготовленных блюд. Неожиданно у меня потемнело в глазах, и я почувствовал комок в горле. Когда я попытался подняться на ноги, кресло позади меня с грохотом рухнуло. Я неловко наткнулся на стол. Потом страшная судорога в животе заставила меня согнуться пополам, и двое гвардейцев Саддама бросились за помощью.
      Меня перенесли в приемную, и там, наконец, началась рвота. Меня тошнило кровью и остатками пищи в течение часа. Позднее в госпитале мне промывали желудок, давали антидиарейную микстуру и ввели раствор электролита, чтобы удержать жидкость в организме и контролировать её содержание. Оказалось, что я был заражен разновидностью бутулизма, который убил бы меня в течение часа, не получи я такого оперативного лечения.
      Потом было проведено интенсивное расследование. Мне рассказали, что Саддам пришел в бешенство от мысли, что враги имеют доступ к его кухне. Шеф-повар Саддама Ханнах Джиджо был человеком, заслуживающим доверие, он много лет готовил еду для семьи президента. Саддам поступил мудро, наняв также сына Ханнаха - Камилла, чтобы, по традиции великих визирей древнего Багдада, он был его официальным дегустатором. В тот вечер Ханнах готовил еду, а Камилл её пробовал, но Саддам отказывался верить, что кто-либо из них участвовал в заговоре и собирался отравить его. К тому же Камилл был доверенным лицом Саддама, он отвечал за организацию некоторых незаконных мероприятий. Он был доволен своим положением, которое в сравнении с людьми его круга, было достаточно привилегированным и смерть Саддама ему бы только повредила. Удай, подлинный сын своей матери, презирал Камилла за то, чем ему приходилось заниматься, и если бы Камилл не был под защитой президента, я бы опасался за его жизнь. Только по этой причине было совершенно невероятно, чтобы он мог участвовать в заговоре против президента.
      Наконец, ещё более убедительным фактом было то, что Камилла и его отца в случае необходимости предупреждали о моем присутствии и о том, что я буду сидеть за столом вместо Саддама, поэтому им было совершенно незачем класть яд в мою еду. Им не было никакой необходимости идти на такой риск ради того, чтобы убить простого дублера.
      Исходя из того что только моя еда была отравлена, наиболее вероятными отравителями могли быть только люди из обслуживающего персонала, которые имели доступ к моей тарелке на кухне и за обеденным столом. В доме было трое таких слуг. Их арестовали, посадили в тюрьму и, без сомнения, пытали, но что в конце концов с ними стало, я не знаю.
      После этого покушения на жизнь Саддама Камиллу были даны инструкции тщательнее пробовать еду не только из кастрюли, в которой готовилась еда на кухне, но и из тарелки президента. Эта задача заставила Камилла некоторое время сильно нервничать.
      Когда я окончательно выздоровел, меня вызвали к Саддаму, на личную аудиенцию, и наградили высшей гражданской медалью Ирака - почетной "Звездой Саддама". За шесть лет службы у президента меня похищали, травили и подстреливали, и наконец я составил трогательную коллекцию медалей. Мне также выдали значительно повышенную зарплату, а также велели переехать в больший по площади дом в Амирии - жилом районе для среднего класса в десяти километрах от дворца президента.
      Скорее всего, этот переезд запланировали из соображений безопасности. Я жил в аль-Мансуре много лет подряд, и рано или поздно меня неизбежно бы заметили соседи. Без сомнения, они подумали бы, что Амна является любовницей президента, и потому держали бы свои соображения при себе, но сейчас, с двумя маленькими детьми, мне ощутимо потребовалась большая свобода личной жизни. К новому дому примыкало два больших, обнесенных стеной сада, и я мог играть на улице с Надией и Салихом без опасения, что меня кто-нибудь увидит.
      Разумеется, моя мать переехала вместе с нами. Если бы я попытался найти ей другое жилье, это бы убило её. Она целиком посвятила себя Надии и маленькому Салиху, который ни на минуту не давал ей покоя. Она всегда спешила к нему, как только он просыпался, и была с ним, пока его не укладывали спать. Мои вялые попытки ограничить суету вокруг ребенка отметались ею с ходу. Что до Амны, она с благодарностью принимала вмешательство свекрови и была искренне рада её заботам. Она очень медленно восстанавливалась после рождения ребенка и страдала от небольшой депрессии. Я оказывал ей всяческое внимание и заботу и был доволен, что все идет как надо и она скоро будет здорова. Мне очень помогало присутствие матери, с которой можно было поделиться грузом моих забот.
      Удай играл все более заметную роль в делах правительства, однако в начале лета он создал Саддаму некоторые проблемы. Несколько недель он преследовал двадцатилетнюю дочь армейского полковника. Она сопротивлялась всем попыткам Удая обольстить её, но однажды вечером он настолько помешался, что попытался её похитить. Естественно, что следивший за ними отец девушки оказал ему яростное сопротивление. Согласно показаниям одного из слуг Удая, сын президента несколько мгновений выслушивал оскорбления полковника, после чего вытащил пистолет и без колебаний застрелил его.
      Саддам, как ни странно, переживал из-за этого убийства гораздо сильнее, чем мать Удая. Она заявила, что Удай совершил не больше того, что делал его отец и до и после прихода к власти. Кроме того, если полковник был настолько глуп, что обращался непочтительно со старшим сыном президента, то самое меньшее что он должен был получить за свои безобразия - это разрывную пулю. В конце концов, Саддам дал этому делу затихнуть, но запретил Удаю несколько месяцев носить оружие, решив, что этим семья погибшего офицера будет "вознаграждена".
      Этим летом вновь появился Барзан Ибрагим, но рядом со мной уже не было Мухаммеда, чтобы сказать: "Я так и знал!" По приговору, который Саддам вынес Ибрагиму пару лет назад, ему было запрещено возвращаться в Багдад. Через несколько месяцев после того как он впал в немилость, Саддам отправил его в Женеву с целью доставить оружие и химикаты, а также для того, чтобы нанять иностранных ученых. Такое положение позволяло ему продолжать свои незаконные денежные операции почти без ограничений. Полагали также, что он был ответствен за убийства высланных иракских диссидентов, запланированные службой госбезопасности.
      Внимание Саддама отвлекала война с Ираном, и он был не в состоянии следить за проблемой курдов, которые продолжали устраивать беспорядки, выступая против его режима. В качестве временной меры он заключил соглашение с правительством Турции, которое позволяло турецким агентам пересекать границу Ирака в погоне за участниками организации Курдского революционного движения. В Турции Саддаму сразу была оказана поддержка.
      Вскоре иракские газеты устроили рекламную шумиху по поводу амнистии, объявленной Саддамом курдским активистам, находившимся в заключении или ссылке. Всем оппозиционным деятелям Ирака была предоставлена возможность признать неограниченную власть Саддама. Взамен Саддам прекратил бы выдвигать обвинения против курдских диссидентов и начался бы процесс освобождения политзаключенных. На самом деле амнистия означала полный отказ курдов от своих прав и претензий в будущем, и поэтому для них было невозможно принять эту "оливковую ветвь". Саддам все это прекрасно понимал, и многие рассматривали этот его жест как открытие военной кампании против курдов.
      Лидерам курдских политических организаций было предложено выдвинуть свои предложения по переселению. Это предложение было встречено без особого энтузиазма, поэтому Саддам назначил встречу с одним из наиболее жестких лидеров Союза патриотов Курдистана - Мохамедом Махмудом аль-Хошнави.
      В качестве жеста доброй воли Саддам предложил провести встречу на территории курдов, и неофициальная встреча была подготовлена в Арбиле.
      Это решение горячо оспаривалось министрами Саддама, которые доказывали, что отправляться на эту встречу, где основные курдские организации представят своих руководителей, было бы чересчур опасным предприятием, даже по стандартам их храброго президента. Разумеется, Саддам был не так глуп, поэтому, зная о предстоящей встрече, я опасался худшего, когда он вызвал меня в Черный кабинет.
      Он был чрезвычайно красноречив, но я уже понял, что если Саддам начинает бурно льстить, то, вероятнее всего, хочет, чтобы я сыграл особенно рискованную роль. Так было и на этот раз.
      - Без твоей помощи и поддержки я, возможно, не увидел бы сегодняшний день, Микаелеф Рамадан! - заливался он. - Я ценю твою лояльность и восхищаюсь твоей храбростью. У тебя сердце льва.
      - Ты льстишь мне, Саддам, - ответил я, сумев смирить свой взгляд.
      - Нет, ты ошибаешься. Я знаю немногих людей, которые смогли бы сделать то, что сделал ты. - Он театрально выдержал паузу, а затем посмотрел мне прямо в глаза. - Я хочу дать тебе новое задание, которое, боюсь, может вызвать много вопросов.
      Я был очень обеспокоен происходящим и хорошо понимал, что будет дальше.
      - Ты знаешь о моих мирных инициативах, предложенных курдскому народу, - говорил он. - В такие беспокойные времена первостепенное значение имеет то, что иракцы учатся быть терпимыми. Мы должны осознать, что все мы являемся одним народом. Именно по этой причине я договорился о встрече с Мохамедом Махмудом. Однако, я не могу лично на ней присутствовать. Война с этими персидскими дьяволами находится в критической стадии, и я должен разрабатывать жизненно важные стратегические позиции. Ты понимаешь это?
      - Да, Саддам, понимаю. Ты хотел бы, чтобы я занял твое место.
      Мне не очень улыбалась перспектива открыто пройти по улицам Арбила под видом Саддама. Но если такова моя судьба, мне следовало лишь положиться на волю Аллаха. Те дни, когда я боялся за свою жизнь, давно миновали, но я не хотел, чтобы мои дети росли без отца.
      - Ты проницателен, как всегда, - заметил Саддам, - ты поедешь?
      - Как и всегда, если мой президент велит мне идти, то я поеду. Но я не могу спокойно думать о прогулке по Арбилу, Саддам. У меня тяжелые воспоминания, связанные с этим местом.
      - Да, конечно, я забыл. Твоего друга Мухаммеда убили недалеко от Арбила. Хорошо. Место встречи будет изменено. Думаю, мы сможем провести её в аль-Мавсиле. Таким образом, ты будешь ближе к аэропорту и в стороне от дороги, на которой был убит Мухаммед.
      Это было необычайно щедро для Саддама - пойти на уступку, чтобы не задеть мои чувства, ведь его решение послать меня на север в качестве дублера проскользнуло ещё в разговоре с Удаем около года назад.
      Очевидно, теперь он был готов подвергнуть меня большему риску, чем раньше. Его решение уклониться от встречи с курдами, возможно, было разумным, исходя из интересов нации, но меня не оставляло отчетливое впечатление, что я стал менее необходим, чем прежде. Возможно, причиной этого было презрение, порожденное фамильярностью.
      В полете к аль-Мавсилу меня сопровождали Хашим, Тарик Азиз и Мустафа Хассан, сотрудник секретной службы. Это оказался единственный случай, когда я путешествовал вместе с Тариком, и я нашел, что он оказывает на меня успокаивающее действие. Казалось, он искренне сочувствовал мне, когда прибытие в аэропорт вызвало у меня воспоминания о моих последних часах с Мухаммедом.
      - Я не очень хорошо его знал, - сказал Тарик, - но я слышал, что он был хорошим человеком. Вы провели вместе много времени?
      - Я был рядом с ним ежедневно в течение трех лет, - ответил я, - но я избегал его дружбы.
      - Да, его избегали даже свои товарищи-офицеры в госбезопасности. Он...
      - Что я слышу? - Прервал я его, моментально забыв свое место. Мухаммед был в госбезопасности?
      - А ты не знал?! Ладно, даже если я был неосторожен, то сейчас это вряд ли имеет значение. - Перед тем, как продолжить, Тарик нервно взглянул через плечо, чтобы убедиться, что Мустафа не подслушивает. - Да, Мухаммед был в четырнадцатом отделе.
      - В четырнадцатом? Специальные операции?
      - Да, конечно. Ты же знаешь, что тебя относят к специальным операциям?
      - Да, но я не мог даже предположить, что Мухаммед...
      - А как ты думаешь, откуда он пришел? - прервал меня Тарик, очевидно потешаясь над моей явной наивностью.
      - Из администрации президента.
      - Брось, Микаелеф, неужели ты действительно веришь, что специалист по такому важному вопросу, как наблюдение за двойниками президента мог бы оставаться служащим из администрации Президента?
      - Полагаю, что нет, но...
      - Ладно, прости меня за то, что лишил тебя иллюзий, но не думай плохо о Мухаммеде из-за того, что ты услышал. Я уверен, что если он сам не рассказал тебе об этом, то только ради твоих же интересов.
      Позднее, размышляя над этим, я уже не удивлялся. Служба госбезопасности подразделялась на несколько различных отделов, но четырнадцатый был одним из самых больших и наиболее важных. В своем центре в Салман Пак, в восемнадцати километрах к юго-востоку от столицы, они готовили наиболее ответственные закрытые операции как дома, так и за границей. Казалось абсолютно логичным, что работа по наблюдению за двойниками президента была поручена именно им. Тем не менее я ничего не мог поделать и чувствовал себя раздавленным, узнав, что человек, которого я считал своим близким другом и доверенным лицом, на самом деле работал на организацию типа немецкого гестапо.
      Тарик старался утешить меня.
      - Не всех офицеров госбезопасности можно оценивать по общепринятым меркам, Микаелеф. Мухаммед был тебе хорошим другом, и ты на него всегда мог положиться. Такое доверие - вещь редкая, особенно в Ираке.
      Его высказывание напомнило мне о его собственных длительных отношениях с президентом.
      - Саддам доверяет тебе, Тарик.
      - Надеюсь на это. Я ещё никогда не давал ему повода усомниться во мне.
      - Все-таки ты не мусульманин.
      - Да, я христианин, - небрежно ответил Тарик, - но это Саддама не волнует.
      - Жаль, что не все иракцы, - добавил я, - понимают, что религия не имеет отношения к дружбе и доверию.
      - Да, действительно, Саддам много сделал, чтобы уменьшить напряженность между различными религиозными группами, но ни один человек не может предугадать, что произойдет через несколько сотен лет. К счастью, христиан в Ираке мало и у Саддама нет никаких причин опасаться их.
      С Тариком можно запросто поболтать, и хотя он был постоянной мишенью для шуток из-за своего раболепного преклонения перед Саддамом, тем не менее считалось, что он хороший компаньон.
      Как выяснилось, риск для моей жизни во время поездки в аль-Мавсил был минимальным. Прямо из аэропорта нас с Тариком повезли в зал, где должна была состояться встреча. Меня сопровождали на протяжении всех двадцати метров, ведущих от машины ко входу, шесть самых рослых офицеров СРГ. По соображениям безопасности, было устроено так, чтобы Мохамед Махмуд оказался в зале перед моим приездом и покинул его после меня. Таким образом, если бы курдские партизаны вздумали бы взорвать это здание, то они должны были бы принести в жертву своего уважаемого лидера.
      Здание было совершенно невзрачным, и его нельзя было опознать по каким-либо знакам у входа или на территории, где происходила встреча. Оно было похоже на старый правительственный административный блок. Его давно не проветривали, хотя, возможно, это было оправданной мерой безопасности на время встречи, возможно, даже по настоянию Саддама.
      Саддам проинструктировал меня накануне поездки: не отклонять любые предложения, выдвинутые Мохамедом; сказать, что его условия могли бы быть приняты и что его наиболее вызывающие требования, например предоставление полной автономии иракским курдам, могли бы стать предметом переговоров. Я должен был помочь Мохамеду поверить, что кое-чего можно достигнуть, продолжив диалог между двумя сторонами.
      Мохамеду было уже за шестьдесят, но, казалось, годы не оставили на нем следа. Лицо его выдавало настоящего воина, - жестокое и пугающее, с глазами хищника, быстро подмечающими любую мелочь. Считалось, что он быстро и точно мыслит и его не надо недооценивать. Мы вошли в большой зал с окнами, находящимися высоко под самым потолком, и сели друг напротив друга за дубовый стол. Мохамед с помощниками располагался на противоположной стороне стола, Хашим сидел слева от меня, а Тарик - справа.
      Несмотря на непоколебимое повиновение Саддаму, Тарик обладал огромной силой характера. Когда мы расселись, он склонился ко мне и прошептал на ухо:
      - Они попытаются запугать нас, но не обращай на это внимания. Они должны быть настроены враждебно ко всем остальным. Если они спросят о чем-то, на что ты не сможешь дать ответ, немного посомневайся и попроси меня ответить. Саддам часто так делает. Если они станут угрожать, постарайся выглядеть равнодушным.
      Именно эти слова Тарика окончательно успокоили меня. Хотя я уже хорошо напрактиковался в роли Саддама, я никогда не сопровождал его на переговоры такого типа и просматривал слишком мало видеозаписей таких встреч, чтобы мог запомнить и изучить их. Совет Тарика пришелся кстати. Его не всегда воспринимали всерьез наиболее амбициозные министры Саддама, но он был умным человеком и умел выживать. Последнее обстоятельство было неотъемлемым качеством министра в правительстве Саддама Хусейна! Я кивнул Тарику в знак того, что понял его, в ответ он по-отечески улыбнулся мне.
      Наш разговор продолжался более часа, и ничего неблагоприятного не произошло. Я был в состоянии обсуждать большинство вопросов, выдвинутых на рассмотрение Мохамедом, и в основном успокоить его. Когда Тарику нужно было вмешаться, он делал это со своим обычным тактом и дипломатичностью.
      Однако, когда мы закончили, Мохамед сделал замечание, которое застало меня врасплох, и я опасно запнулся при ответе.
      - Мы так редко видимся с глазу на глаз, Саддам Хусейн, - сказал он с тонкой усмешкой, - но я чувствую, что сегодня мы достигли некоторого прогресса.
      - Мне было бы приятно так думать, - ответил я, оставшись без поддержки.
      - Тогда, возможно, вы бы порадовали старого курдского партизана ещё немного? Я велел приготовить комнату, где мы могли бы посидеть и выпить вместе стаканчик-другой. Во имя нашей дружбы, если так можно выразиться. Есть некоторые вещи, которые я хотел бы обсудить только наедине с вами.
      Я почувствовал, как краска сбежала с моего лица. В этот момент я так нуждался в совете Турика, но не мог получить его так, чтобы не вызвать подозрения Махмуда. Мне нужно было отвечать - Отлично, Мохамед Махмуд, но я не могу уделить тебе много времени.
      Тарик с несчастным видом пожал плечами. Было очевидно, что он находится в заметном затрудении из-за быстрого и неожиданного развития событий. Мустафа также насторожился. У меня все же не было другого выхода, кроме как посидеть и выпить с Мохамедом и надеяться, что этим все и ограничится. Мы поднялись и вместе покинули комнату. Проведя меня по коридору, он открыл дверь, пропуская меня в большой квадратный кабинет с современной, но достаточно потрепанной мебелью.
      Тот факт, что Мохамед выглядел среди всего этого окружения как дома, навел меня на мысль, что это его собственный офис. Я начинал думать, что попал в ловушку, но пока я нервно оглядывал комнату, Мохамед небрежно предложил мне занять одно из четырех низких кресел, которые располагались вокруг кофейного столика. Он предложил мне выпить, но, хотя я не очень благочестивый мусульманин, я никогда не любил алкоголь. Как-то раз, ещё будучи студентом в Кербеле, я слегка перебрал, после чего я два дня проболел и надолго лишился аппетита, в результате я зарекся испытывать на себе гнев Аллаха. Я попытался вежливо отказаться.
      - Ну же, Саддам. Не рассказывай мне, что пьешь лишь время от времени, тогда как у тебя должна быть прекраснейшая коллекция вин и других спиртных напитков во всем Ираке. Уважь старого глупого человека и выпей вместе со мной.
      - Тебя можно называть по-разному, Мохамед Махмуд, - сказал я сухо, но только дурак будет считать, что ты глуп.
      Он открыл бар, вытащил оттуда бутылку виски и два стакана. Я не возражал, когда он наполнил их.
      - Могу ли я спросить тебя, как ты это достал? - сказал я, поднимая бокал.
      - В этом нет секрета, - сказал он небрежно, - через Турцию. Это лучшее шотландское виски десятилетней выдержки, которое я когда-либо пробовал. Если ты захочешь взять с собой ящик, я могу это организовать.
      - Как-нибудь в другой раз, - сказал я, помня о том, что Саддам не одобрил бы, если бы я стал фамильярничать с этим человеком от его имени. Что ты хотел обсудить со мной?
      Мы начали разговор, потягивая виски, и вскоре я ощутил расслабляющий эффект алкоголя. Я должен был сконцентрировать всю силу воли, чтобы не забыть, кто я такой, но я был восхищен глубиной интеллекта Мохамеда. Он превосходил всех, с кем я прежде сталкивался. Мы говорили друг с другом более двух часов, обходя темы, неудобные для меня. Наш разговор прервал неожиданный визит Хашима, который напомнил мне о "неотложных проблемах", требующих моего внимания в Багдаде. Так как под влиянием алкоголя я успокоился, то с растущей самонадеянностью прогнал его.
      Только после того как Хашим заглянул ещё раз, Мохамед заговорил серьезно.
      - Возможно, ты не ожидал услышать это, Саддам, но я чувствую, что знаю тебя очень хорошо. Если отодвинуть завесу непонимания, разделяющую нас, то ты найдешь, что мы во многом схожи.
      - Я думаю, нет, Мохамед, - возразил я, - конечно, мы все иракцы, граждане одного государства. Но ты и я? У нас мало общего.
      - Я имею в виду, что как лидеры мы должны демонстрировать нашу силу. Мой народ стонет от твоих поступков. Тебя называют самыми ужасными именами.
      - Я не сомневаюсь в этом, - посмеивался я над ним.
      - А я? - добавил он. - Я-то знаю, почему ты делаешь все это. Я так же, как и ты, убивал людей. Иногда я убивал своих соратников, но только в том случае, если это было необходимо.
      - Разумеется. Ничего нельзя делать бесцельно.
      - Точно. Но многие люди, особенно за границей, считают тебя сумасшедшим, психопатом. Они думают, что ты убиваешь и мучаешь людей ради удовольствия.
      - У тебя злой язык, Мохамед. - Даже в расслабленном состоянии, я осознал опасность того, что позволяю ему говорить со мной дерзко и не одергиваю его. Кроме того, нельзя забывать, что сейчас я - Саддам, один из самых злобных диктаторов на земле.
      - Но ты знаешь, что это правда! - настаивал он. - Теперь понимаю, для чего ты все это делаешь. Если бы я был на твоем месте, то делал бы то же самое. - Мохамед продолжал в том же роде ещё некоторое время, потом его тон стал более жестким. - Поэтому, хоть и не желая того, мы уважаем друг друга. Когда-нибудь один из нас, возможно, вынужден будет убить другого. Только одна вещь помешает мне убить тебя, Саддам, - это то, что ты убьешь меня первым. Я предсказываю это.
      - А ведь лучшего времени, чем сейчас уже не будет. - Моя бравада подогревалась виски десятилетней выдержки.
      - Сейчас этого не произойдет, - многозначительно ответил он. - Мы оба нуждаемся друг в друге. Я обещал своему народу пойти по пути примирения, который ты предлагаешь, если только этот путь не окажется среди зыбучих песков. Я тоже нужен тебе сейчас. Если меня убьют, то курдский народ восстанет против тебя. Возможно, это будет бесполезное восстание, но едва ли ты сможешь справиться с этим до тех пор, пока не разберешься с более могущественным врагом.
      Я почувствовал, что мне трудно притворяться в компании этого человека. Я играл роль, которую ради моей семьи должен был поддерживать, но у меня возникло сильное искушение довериться ему. Вскоре слабость прошла.
      Наконец Хашим позвал меня снова, на этот раз его поддержали Тарик и Мустафа, они настаивали, чтобы мы, как только позволит протокол, немедленно ушли. Я осторожно поднялся на ноги и, пожав руку Мохамеду, направился к двери. Я постарался сконцентрироваться и обещал ему передать наши предложения в отпечатанном виде и предоставить время для размышлений. Затем выразил надежду, что, когда мы встретимся вновь на следующей неделе, формальное соглашение может быть подписано.
      - Помни, Саддам, - крикнул он мне вслед, - суди меня так, как хотел бы, чтобы судили тебя самого!
      Я выразил свое согласие, покидая комнату под недоуменными взглядами Тарика и Мохамеда. Меня почти внесли в машину и еле усадили на заднее сиденье. По дороге в аэропорт я задремал и совершенно ничего не помню о полете назад, в Багдад, и только следующим утром, страдая от похмелья, я осознал, что Мохамед не сказал ничего важного. Из того, что я смог вспомнить, наиболее связным показался разговор о том, что мы могли убить друг друга. Только спустя десять лет я осознал истинную цель встречи.
      Когда в январе курды прибыли в Багдад, ни по радио, ни в газетах ничего об этом не сообщили. Мохамеда в этой делегации не было. Это показывало, что он ожидал каких-либо неприятных последствий от нашей встречи и поручил делегатам хорошенько разобраться в том, что скажет Саддам. Его подозрения были весьма обоснованны.
      Делегатов забрали из отеля, как и планировалось, и ожидалось, что их привезут в президентский дворец. Но они так и не появились. Курдское руководство было убеждено, что похищение целой группы людей - дело рук госбезопасности или какой-либо другой правительственной службы. Саддам твердо стоял на том, что он ничего об этом не знает, и возлагал ответственность на подпольное движение Шиа аль-Дава. В то время как стороны обменивались обвинениями, о местонахождении пропавших делегатов ничего не было слышно.
      Всего в делегации было одиннадцать курдов, некоторые из них были высокопоставленными лицами. Целую неделю о них не было ни слуху, ни духу. Обычно, когда исчезают такие люди, всегда ходит множество различных слухов, однако никаких предположений о местонахождении курдской делегации я не слышал. Я пытался прояснить ситуацию, поговорив с Хашимом, но он не был готов откровенно обсуждать со мной такие темы, как это делал Мухаммед. Однако скоро мне представился случай серьезно поговорить с ним.
      Когда я спросил его мнение о том, что произошло, он пожал плечами:
      - Какая разница? Президент говорит, что все это сделали головорезы аль-Дава. Разве этого недостаточно?
      - Да, конечно, но ты ведь знаешь, что у Саддама есть причины так говорить. Ты должен был слышать и другие версии.
      - Почему? Что такое я могу услышать, чего не услышишь ты?
      - Ты работаешь на госбезопасность. Ты должен знать о таких вещах.
      Я впервые увидел Хашима выведенным из его привычного индифферентного состояния. Он пристально посмотрел на меня.
      - Кто тебе это сказал?
      - Какая разница?
      - Разница есть!
      - Зачем я буду говорить тебе? Ты ведь не делишься со мной своими сведениями.
      - Мне не разрешили говорить с тобой на эту тему.
      - Никто нас не слышит, Хашим. Я знаю, что ты в госбезопасности, - так в чем же проблема? Я также знаю, что ты в четырнадцатом отделе, и перед тем как вернуться в Багдад для того, чтобы сменить Мухаммеда, ты был в штабе четырнадцатого отдела в Салман Паке. Я не прав?
      - Я недооценил тебя, Микаелеф Рамадан, - с натугой сказал Хашим. Он подошел к двери, тихо открыл её и оглядел коридор, перед тем как закрыть её снова. - Ты прав, но тот, кто передал тебе эту информацию, - сильно рискует. Я не могу позволить этому продолжаться дальше. Если ты не назовешь мне имени твоего информатора, мне придется доложить о твоей несговорчивости моему непосредственному начальнику.
      В эти дни запугать меня было не так легко. В то же время мне не хотелось превращать во врага моего новоявленного сторожевого.
      - Раз это так важно для тебя, я скажу. Этот человек - Мухаммед.
      - Когда мы встретились, он был уже мертв.
      - Да, но незадолго до своей смерти он сказал мне, что работает на госбезопасность. Я просто предположил, что ты тоже оттуда.
      Хашим кивнул:
      - Я не знал, что Мухаммед был таким недисциплинированным, но полагаю, вы вместе многое пережили.
      Когда я вопросительно взглянул на Хашима, тот улыбнулся.
      - В Салман Паке на тебя заведено толстое досье. Я его почитал.
      - Его составил Мухаммед?
      - Конечно.
      - И что он обо мне написал?
      Хашим засмеялся.
      - Не волнуйся. Мухаммед был лоялен к тебе.
      Я подумал, что наши отношения с Хашимом, возможно, немного продвинулись. Если сказать честно, я чувствовал себя некомфортно с того самого дня, когда Хашим только прибыл, хотя меня насторожил бы любой, заменивший Мухаммеда. Но теперь я решил подружиться с ним. Для сотрудника госбезопасности Хашим казался очень человечным.
      - Ну так что насчет курдов? - снова спросил я Хашима. - Что тебе известно?
      Он с досадой поморщился.
      - Поверь мне, Микаелеф, - ответил он, - действительно есть вещи, которые тебе лучше не знать.
      Из такого ответа я мог сделать какие угодно выводы.
      Исчезновение делегации очень обеспокоило курдов. Понятно, что теперь они скептически относились к мирным инициативам Саддама. Раньше, несмотря на все препятствия, я надеялся, что наступит время, когда разрозненное иракское общество сможет объединиться. Как и следовало ожидать, я сам себя обманывал.
      Через неделю из Арбила просочились некоторые известия о курдской делегации. Хашим поделился со мной подробностями.
      - По-видимому, шофер, который забрал их из отеля, был сотрудником секретной службы. Он привез их в дом на окраине города.
      - Им сказали, - продолжал Хашим, - что перед тем, как доставить во дворец, их должны тщательно обыскать. Когда они оказались в доме, их избили и заперли.
      Меня охватило огромное чувство вины. Возможно, из-за того, что я говорил с Мохамедом Махмудом и лично предложил встречу, я чувствовал себя так, будто отчасти виноват в судьбе курдов, посетивших Багдад.
      - Они мертвы? - спросил я, с ужасом ожидая ответа.
      - Нет, - ответил Хашим, - они вполне живы, может стали чуть дисциплинированнее. Их продержали несколько дней, а затем выпроводили из Багдада. Теперь они уже в Арбиле.
      - Для чего все это? - спросил я. - Они прибыли в Багдад по просьбе Саддама, были избиты и возвращены в Арбил, так и не повидав Саддама. Какой в этом смысл?
      - Возможно, Саддам хотел познакомить их со своей методикой ведения переговоров, - сухо предположил Хашим.
      В начале года наметились признаки так называемой "коалиции бунтовщиков". В Ираке существовало более двадцати вооруженных политических партий, которые находились в оппозиции Саддаму. Они никогда ни с чем не были полностью согласны. Ходила даже такая шутка, что во время совещания входит одна партия, а выходит пять. Правда в предыдущие месяцы у них была общая цель - отстранение Саддама.
      Саддам, по-видимому, считал, что это произойдет со дня на день, и я предположил, что его мирная инициатива и последующее похищение делегатов было чем-то большим, нежели просто попытка предотвратить объединение. Было ясно, что предоставление независимости курдам, сидящим на нефтяных скважинах, не входило в интересы Саддама. Ему нужно было затратить огромные усилия на предотвращение войны и одновременно поддерживать мир дома. Он выбрал тактику двуличности и притеснения.
      В этот период на Саддама несколько раз покушались, но, к счастью для меня, я не заменял его в такие моменты. Попытки были одна изобретательнее другой, но ни одна не увенчалась успехом. Трижды его чуть не застрелили, и среди некоторых иракцев росла уверенность в том, что Саддаму покровительствует сам сатана. Конечно, Саддам был рад такому невероятному везению. Наиболее серьезным покушением было нападение небольшого отряда курдов на президентскую охрану у входа в президентский дворец. Все нападавшие были убиты, однако перед этим им удалось взорвать машину, в которой, как они думали, находится президент. На самом деле в машине находился Надар Рафи аль-Атили, двойник, нанятый Саддамом чуть меньше года назад. К счастью, сейчас меня использовали для более важных случаев, и, несмотря на мои прежние страхи, я был защищен практически так же, как и сам Саддам, и убить меня было не намного проще, чем его. Потеряв двух двойников, Саддам нанял ещё нескольких. Лично я знал о четырех, но, по слухам, существовали и другие в разных концах страны. Они не были настоящими двойниками и имели лишь небольшое внешнее сходство с Саддамом, спутать их можно было только на расстоянии. Я прекрасно знал, что ни один из них не был так приближен к Саддаму, как я. Мой статус "главного двойника" был безоговорочным.
      За этот год в доме Саддама сыграли ещё две свадьбы. Кусай женился на Ламне Маер аль-Рашид, дочери одного из героев войны. Самая младшая дочь, Хала, которой было всего четырнадцать лет, вышла замуж за Хакима аль-Мажида. На всех церемониях Саддама подменял я. Церемонии широко оглашались, и мы полагали, что враги Саддама используют их, чтобы в очередной раз попытаться убить его. Снова и снова, когда требовалось появиться на публике, я находился на месте президента. Саддам присутствовал только на закрытых церемониях и приемах.
      Пока длилась война, до победоносного конца которой все ещё было далеко, измена одного или двух членов правительства чуть было не привела к падению Саддама. Это были ничем не примечательные лица, однако именно они были ответственны за объединение курдов, Шиа и других групп, оппозиционных правительству. Очевидно, что единственным реальным методом устранения Саддама было убийство. Багдад превращался в змеиное гнездо, полное заговоров и предательства.
      Правда, кроме покушений, у Саддама были проблемы, связанные с военными действиями. В феврале, уничтожив около десяти тысяч иракцев, иранцы вновь завладели полуостровом Аль-Фао. Чтобы расквитаться с ними, была предпринята отчаянная попытка взять иранский город Мехран, но через шесть недель Иран вновь захватил его. Теперь Иран серьезно наступал и, похоже, дело шло к неумолимой победе Хомейни. На улицах Багдада царила смута и пораженческие настроения. Этот период стал самым большим кризисом за все время пребывания Саддама у власти.
      Все это совпало, а возможно, и было спровоцировано первыми крупномасштабными действиями Саддама против курдов. В ноябре более чем в шестидесяти деревнях в провинции Сулеймания было отключено электричество, а домашний скот конфискован. Был наложен запрет на всю торговлю между деревнями. Целью было переместить людей в большие города, которыми легче управлять. Однако люди сопротивлялись переселению. Хотя жизнь и была невыносимо тяжелой, связи между деревнями сохранялись благодаря тому, что курды хорошо знали местность. Чиновники из провинции посоветовали Саддаму принять более серьезные меры.
      Однажды утром Хашима вызвали из Черного кабинета по "срочному делу". Он вернулся час спустя.
      - Прости, Микаелеф, что отсутствовал так долго, - извинился он, - но у нас возникла небольшая проблема, касающаяся тебя.
      - Что случилось? - спросил я, стараясь выглядеть бесстрастно.
      - Человек, связавшийся с министерством образования, спросил о тебе и назвал твое настоящее имя. Очевидно, он очень переживал и не отстал, когда сотрудник сказал ему, что никогда не слышал о тебе. В конце концов, дело дошло до самого министра, Абдуллы Кадера. Он, конечно, прекрасно знал, о ком идет речь, и сказал этому человеку, что тебя перевели.
      - Кто это был?
      - Я как раз к этому и веду. Он утверждал, что ему очень нужно передать тебе что-то важное. Понятно, что министр обеспокоился и передал дело в администрацию президента, а они позвали меня. Я связался с этим человеком по телефону, который он оставил. Боюсь, Микаелеф, у меня для тебя плохие новости.
      - Кто это был? - беспокойно повторил я. - Что случилось?
      - Это был твой старый друг из Кербелы. Его зовут Абдулла. Он сказал, что вы когда-то жили в одной комнате.
      - Да, да, - кивнул я, - я знаю Абдуллу много лет. Что с ним?
      - С Абдуллой - то ничего... а вот его сын Садун...
      Хашиму не нужно было объяснять далее.
      - Садун мертв? - спросил я, предчувствуя неприятный ответ.
      - Да. Извини, что принес плохие новости. Он был убит вчера, во время вылазки у Мехрана.
      Я сразу же вспомнил Садуна - трехлетнего веселого малыша. Когда он видел, что я возвращаюсь из школы, бежал мне навстречу и бросался в мои объятья, восклицая: "Миклеф! Миклеф!" Затем я вспомнил, как последний раз видел его, - я боялся, что он узнает меня. Это было в казармах около Киркука. Он был приятный молодой человек, и меня оглушило известие о его смерти. За эти годы я прошел через многое, но впервые после смерти отца почувствовал, как глаза мои наполняются слезами. Возможно, тогда наконец сказалось и все напряжение, в котором я находился, но в тот момент я почувствовал, что сердце мое полно муки и слез.
      Казалось, что Хашима удивила моя печаль, как будто такие эмоции были чем-то непонятным для него.
      - Мне очень жаль, Микаелеф. Если бы я знал, что вы были так близки с этим человеком, то сообщил бы об этом более деликатно.
      Я не смог ничего ответить, но он понял, что мне бы хотелось побыть одному. Хашим вышел из комнаты, а я попытался овладеть собой. Я взял лист бумаги со стола и собрался писать соболезнующее письмо семье Абдуллы. Это было тяжело, и когда открылась дверь, я начинал писать уже третий раз. Я не обернулся, полагая, что это Хашим.
      - Мне только что сказали, что сын твоего лучшего друга убит. - Это был голос Саддама. Я приподнял голову и молча кивнул.
      - Ты должен поехать в Кербелу, чтобы быть с его отцом, - сказал он. Ты должен быть с ним, ведь он пришел со своим горем к тебе. Через два часа ты будешь в Кербеле.
      Это было очередное неадекватное проявление этого человека. Те, кого он знал близко и кем он мог располагать, никогда не были обделены его великодушием. Я льстил себе, что к их числу относится и моя персона. В такие моменты я практически забывал обо всех его преступлениях против человечества.
      Следующие три дня я провел с Абдуллой. Особенно горестно было находиться в одной комнате с Аминой, его женой, которая очень тяжело переживала смерть своего младшего сына. Она постоянно причитала и стонала, лишь изредка забываясь беспокойным сном. Мое сердце болело за них. Это были простые люди, которым ничего не нужно было от других, кроме дружбы. Я делал все, что мог, чтобы отвлечь Абдуллу от его горя, но мне это не удавалось, и наши разговоры опять сводились к Садуну, к разным случаям из его детства и юности. Вечером, накануне моего отъезда в Багдад, мы сидели вдвоем в его комнате и наконец-то заговорили о чем-то другом.
      - Я скучал по тебе, Миклеф, с тех пор как ты уехал. Ты знаешь, я рад, что ты процветаешь, но, хоть это и эгоизм, мне иногда хочется, чтобы ты вернулся.
      - Ты даже не представляешь, как мне самому этого хочется, Абдулла.
      - Почему? - спросил он с любопытством. - Ты несчастлив?
      Я не знал, что сказать. Как я мог объяснить ему, почему я несчастлив, не рассказывая всего остального?
      - Да, - после паузы ответил я, - я несчастлив.
      - Что такое? Что-то с Амной?
      - Нет-нет, с Амной все отлично.
      - Значит, с работой?
      Я помедлил, прежде чем ответить.
      - Да, - вздохнул я, - это из-за работы.
      - Никакая работа не стоит этого, - твердо сказал Абдулла, возвращайся домой и оставь эту чертову работу.
      - Я не могу оставить работу. Это не так просто.
      - Почему? Что это за работа, которую нельзя бросить? Что хорошего в таких деньгах и в доме, в котором ты живешь, если это не делает тебя счастливым? Возвращайся домой, Миклеф.
      Я разрывался между желанием рассказать хотя бы частично о своей проблеме и опасением вовлекать во все это Абдуллу. Хоть я и не видел Абдуллу с того времени, как женился, я доверял ему более, чем кому бы то ни было, кроме родственников. Мы были близкими друзьями, и я часто ругал себя за то, что не подавал о себе вестей. Наконец я принял решение.
      - Я видел Садуна после того, как его призвали в армию, - заявил я.
      - Его не призвали, он пошел добровольцем, - сказал Абдулла, слегка нахмурившись, - но когда ты видел его? Он не говорил об этом.
      - Более пяти лет назад. Он был в казармах, в местечке под названием Чамчамель, недалеко от Киркука.
      - Да, он был там, - согласился Абдулла. - Я писал ему туда. Что ты делал в таком месте?
      - Я был там в командировке.
      - От министерства образования?! - недоуменно спросил Абдулла.
      Я долго смотрел на Абдуллу. Мне было тяжело. Иногда мне нужно было кому-то доверять. Возможно, из-за этого и погиб Мухаммед.
      - Я никогда не работал в министерстве образования. Эта история была ложью.
      Абдулла недоуменно нахмурился.
      - Перед тем как я расскажу остальное, - продолжал я, - ты должен обещать мне, как мой самый дорогой друг, что никогда и никому не скажешь того, что я собираюсь рассказать. Ради нашей с тобой безопасности. Это строго секретно.
      Абдулла выглядел оскорбленным.
      - Конечно, Миклеф, верь мне. Но в чем же дело?
      - Ты наверняка помнишь, что, как-то утром, перед тем как я уехал в Багдад, меня забрали солдаты Республиканской гвардии.
      - Да. Я очень волновался. Я думал, что тебя арестовали. Я помню, что после этого ты стал загадочно скрытным.
      - На самом деле меня возили к Саддаму Хусейну.
      - Что? - невольно усмехнулся Абдулла. - Ты встречался с Саддамом Хусейном?
      - Это странная история. Мой зять, Акрам, которого ты знаешь, упомянул своему начальнику, что я похож на Саддама. Меня вызвали к нему, и... с тех пор я работаю у него.
      Абдулла ещё улыбался, но глаза его расширились от изумления.
      - Невероятно. Я с трудом могу поверить. И в чем состоит твоя работа?
      Я заколебался вновь.
      - Я подменяю его, - наконец ответил я.
      - Ты его подменяешь? - Абдулла недоверчиво покачал головой. - Я слышал, что Саддам использует двойников, но думал, что это просто правительственная пропаганда. Ты появляешься на публике вместо него?
      - Да. Садун говорил тебе, что в Чамчамеле он встречался с Саддамом?
      - Говорил. Вернее, он сказал, что говорил с ним. Это был ты?
      - Да. - Я рассказал Абдулле большую часть того, что произошло с 1979 года.
      - Что об этом думает Амна? Она вроде бы презирает Саддама.
      - Ей не нравится ни он, ни его семья, но она понимает мою ситуацию.
      - Разумеется, деньги её не интересуют, - заметил Абдулла, - но не находит ли она трудной такую двойную жизнь?
      - Почему двойную?
      - Ты же знаешь, что её отец был коммунист, как и все его дети. И Амна в том числе.
      - Да, возможно, - отмахнулся я, - но Амна не активист.
      - Ты уверен?
      - Ты что думаешь, я не знаю, чем занимается моя жена? - несколько раздраженно спросил я.
      На самом деле я не был так уверен в пассивности Амны. Допустим, после рождения Салиха её ожесточенность по отношению к режиму приутихла. Сначала я относил это за счет послеродовой депрессии, однако, даже после того, как она оправилась и начала возвращаться к нормальной жизни, она больше не упоминала Саддама. Я надеялся, что материнство отвлекло её от политики, но позже у меня появились подозрения, что её терпимое отношение к Саддаму не означает бездействия. Однако Абдулла не стал развивать эту тему.
      - Как там её братья? - осведомился он.
      - Я не так часто вижусь с ними, но уверен, что они ничего не знают.
      Абдулла пожал плечами:
      - Раз ты уверен, то это не мое дело.
      Мысли о контактах Амны с ИКП вызывали неприятные ощущения. Я постарался не думать об этом.
      Перед расставанием Абдулла заверил меня, что сохранит в тайне наш разговор, и попросил меня больше не пропадать так надолго. Я почувствовал себя очень виноватым, перекладывая часть своего бремени и на него, который ещё не оправился от пережитого горя.
      - Держись, Абдулла. Если я понадоблюсь, ты знаешь, как связаться со мной, когда бы это ни было.
      - Хорошо, но ты тоже будь осторожен. Ты заплыл в опасные воды.
      - Я буду осторожен, - обещал я, но слова эти ничего не значили.
      Когда меня привезли обратно в Багдад, я удивился, увидев огромную пробку, образовавшуюся из машин, двигавшихся в противоположном направлении. Поскольку иранцы продвинулись аж до Мехрана, повсюду носились слухи о сдаче города и народ спешно уходил на запад в сторону Иордана. Все больше распространялись слухи о заговорах и терактах, а поскольку ценой мира была жизнь Саддама, возрастало число иракцев, склонявшихся к тому, чтобы заплатить эту цену.
      Мэр Багдада Самир Мохамед оказался вовлеченным в широко освещавшийся скандал в связи с делом английского бизнесмена Яна Рихтера. Из-за этого несколько недель мой зять Акрам, служивший у мэра, очень волновался.
      Однажды вечером он зашел ко мне без моей сестры. Он очень нервничал, отказался от чая, предложенного Амной, и сказал, что хотел бы поговорить со мной наедине. Когда Амна вышла, он сразу заговорил о деле.
      - Кто-нибудь спрашивал тебя обо мне? - спросил он с дрожью в голосе.
      - О чем ты?
      - Микаелеф, ты, пожалуйста, со мной в такие игры не играй. С кем ты имел дело?
      - Ни с кем, - твердо ответил я. - Но скажи мне, имеешь ли ты какое-то отношение к истории с Самиром? Все же ты женат на моей сестре.
      - Я ничего не сделал! - заявил он, как мне показалось, не слишком уверенно. - Но я... м-м... был другом Самира, а многие из тех, кто его знают, имеют сейчас дело с ребятами из госбезопасности.
      - Если ты ни в чем не виноват, тебе нечего бояться.
      - Я был его другом, а этого вполне достаточно для того, чтобы осудить меня!
      - Возможно, это уже нельзя изменить, а я постараюсь тебе помочь. Но в чем они могут обвинить тебя?
      - Есть кое-что, - грустно вздохнул Акрам.
      - Что же?
      На лбу его появились бисеринки пота.
      - Ты должен поклясться, что никому не скажешь.
      - Во имя Аллаха! - я начинал терять терпение, - я же брат твоей жены, ты - отец трех моих племянниц. Разумеется, я никому не скажу. Что случилось?
      - У меня есть пишущая машинка, - заявил он.
      - Да ну?
      - Да, у меня есть пишущая машинка, и она не зарегистрирована.
      Я с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Недавно Саддам объявил, что хранение и использование пишущих машинок, принтеров и ксерокопирующих аппаратов, если они не зарегистрированы, незаконно. Иностранцы, включая журналистов, не могли более ими пользоваться. Его беспокойство выросло до такой степени, что он объявил смертную казнь для тех, кого уличили в публичных нападках на президента, партию Баас или Конституционную Ассамблею. Учитывая специфику законодательства Ирака, незаконное использование пишущей машинки могло быть истолковано как попытка оскорбления президента.
      Я успокаивающе положил руку ему на плечо.
      - Акрам, у меня тоже есть пишущая машинка. Должен признать, что и у меня выскочило из головы, что её надо зарегистрировать. Спасибо, что напомнил мне. Я это сделаю прямо завтра и полагаю, что ты сделаешь то же самое.
      Было очень трудно воспринимать Акрама всерьез, но, по крайней мере, он убедил меня, что не участвовал в аферах Самира, - у него бы просто на это мозгов не хватило. Разумеется, его ожидание ареста так и не оправдалось.
      Самиру не было предъявлено никаких обвинений, напротив, его пригласили на пост министра высшего образования. Я знал, что он получал огромные взятки у Рихтера за выгодные контракты. Никто не сомневался в его вине, однако его, как приближенного к Саддаму человека, решили продвигать вверх по служебной лестнице. Прошло ещё три года, когда Саддам, наконец, уволил Самира и поместил его под домашний арест в его же доме, где он содержится и по сей день.
      Рихтеру не так повезло. Его обвинили в незаконной передаче средств "сотруднику правительства Ирака" и приговорили к двадцати годам каторжных работ.
      Ход войны стремительно менялся. В январе Иран атаковал территорию возле аль-Басры. Иранцев удалось остановить лишь на расстоянии выстрела от города. Многие иракцы гадали, сможет ли Саддам сохранить свою власть. Я испытывал смешанные чувства по поводу дальнейшей судьбы Саддама. В глубине души я желал его падения, но отчетливо представлял, какие опасности мне грозят в случае его смерти. Сообщения о его аресте или убийстве вызовут волнения на улицах, и Багдад станет опасен для двойника Саддама. Реальность такой ситуации заставляла меня серьезно обдумывать каждый мой следующий шаг.
      Между тем рядовые иракцы многого не знали о реальных событиях. США страстно желали очистить Средний Восток от исламских фундаменталистов для того, чтобы контролировать мировые нефтяные ресурсы. Во время дипломатических встреч американцы постоянно отклоняли предложение прекратить военную помощь Ирану. В то же время и по той же причине Саддам неуклонно наращивал свой арсенал.
      После похищения курдской делегации в Багдаде в прошлом году в случае нападения Ирана на северо-восточную границу Саддам уже не мог рассчитывать на поддержку местного курдского населения. Ситуацию немного упрощало то, что на иранской территории многие курды довольно прохладно относились к режиму Хомейни, однако этим благоприятным обстоятельством Саддам воспользоваться не мог.
      Кузен Саддама Али Хассан аль-Мажид был яростным сторонником жесткой тактики. Репутацию свою он заслужил, подавляя беспорядки в городах и поселках, где часто происходили выступления против режима. Сейчас Саддам собирался с большим размахом применить таланты Али. Он назначил Али командующим Северного округа с особой целью - установить власть на севере и предотвратить любую возможность курдского восстания.
      Чтобы решить эту задачу, Али решил воспользоваться химическим и бактериологическим оружим - секретным вооружением Саддама. Об этих видах вооружения я узнал много нового от одного ливанского биолога, который во многом расширил мое образование. Это произошло на приеме во дворце. Прием был устроен в честь иностранных ученых, сотрудничающих с арабами. Саддам старался по возможности избегать таких приемов, и так как планировалась лишь краткая речь с последующими двумя-тремя рукопожатиями, мне было приказано заменить его.
      В главном конференц-зале на прием собрались более пятисот мужчин и около двадцати женщин. Это были известные химики, физики, инженеры, врачи и другие достойные личности. Вечер был ничем не примечателен, и я решил, что уже получил свою долю заискиваний и подобострастия, - они изливались на меня со всех сторон. Сопровождаемый Хашимом и тремя гвардейцами за компанию, я медленно продвигался к выходу. Я разговаривал с парой турецких инженеров, перехвативших меня буквально в метре от выхода, как вдруг нас перебил женский голос:
      - Извините, ваше превосходительство, могу я поговорить с вами?
      Я обернулся и оказался напротив привлекательной женщины лет тридцати. Подражая поведению Саддама в подобных ситуациях, я наградил её своей фирменной улыбкой во все лицо.
      - Конечно, дорогая моя, - ответил я, подходя ближе, - в чем дело?
      - С вашего позволения, не здесь. Не могли бы мы куда-нибудь выйти?
      Хашим с беспокойством взглянул на меня, а трое инженеров понимающе осклабились. Для президента подобные предложения с сексуальным подтекстом, пусть даже иногда в надежде добиться освобождения арестованного родственника, были обычным явлением.
      - Я очень занят, - ответил я небрежно, заметив, что вокруг нас собираются люди. - Может быть, вы зайдете ко мне в кабинет позже? Я всегда рад встретиться с достойным человеком, оказывающим помощь нашей стране.
      - Ваше превосходительство, это дело не терпит отлагательства, заявила она взволнованно.
      Хашим, в ответ на мой вопросительный взгляд, пожал плечами, что я истолковал, как свободу действий. Выйдя из зала, я, Хашим и женщина пересекли коридор и вошли в небольшую комнату, где был низенький столик и несколько стульев. Мои охранники из СРГ последовали за нами и заняли позицию снаружи у двери.
      Сев на стул, женщина с беспокойством взглянула на вошедшего Хашима.
      - Мне действительно нужно поговорить с вами наедине, господин президент, - серьезно сказала она.
      - Не беспокойтесь, все, что вы скажете, я должен буду обсудить позже с моим помощником, тем более если дело очень важное, поэтому можете говорить смело.
      С видимой неохотой она все же приступила к рассказу.
      - Меня зовут Инахри Ахмад аль-Базаз. Я - биолог из Ливана. Я в Ираке восемнадцать месяцев, работаю в исследовательской лаборатории комплекса Салман Пак. В мою задачу входит участие в работах по культивации западнонильского вируса.
      Она прервалась и снова с сомнением взглянула на Хашима.
      - Как вам известно, ваше превосходительство, - нерешительно продолжала она, - эксперименты прошли успешно и для массового производства были подготовлены несколько смертельно опасных культур вируса. Теперь нам стало известно о его воздействии на человека в различных условиях и в различных средах. Я проводила эксперименты по воздействию веществ на органы дыхания и функции организма и при этом всегда использовала животных - крыс, свиней, рогатый скот. Сейчас мне предложили ставить эксперименты на людях.
      - Какие эксперименты, Инахри? - спросил я. Хашим, которого уже насторожило направление нашей беседы, вежливо кашлянул.
      - Ваше превосходительство, - сказал он, - скоро нам нужно будет возвращаться во дворец. Из уважения к вам, я предлагаю перенести этот разговор на другое...
      - То, что мне нужно сказать, - перебила Инахри, - займет несколько минут. Будьте добры, потерпите, пожалуйста, ваше превосходительство.
      Проигнорировав предостерегающую гримасу Хашима, я кивнул ей, чтобы она продолжала.
      - В прошлом году, после победы ваших войск в Мехране, в Салман Пак привезли двадцать пленных иранских женщин. Им был введен вирус - для наблюдения, а также для исследования эффективности средств защиты. Двенадцать из них мертвы. У остальных - болезнь различной степени тяжести. Вряд ли кто-нибудь выживет. Все это на моей совести, мне с этим жить, но я здесь не только поэтому.
      - Как это случилось? - спросил я, подавив невольную дрожь.
      Она выглядела удивленной:
      - Ваше превосходительство, разве вы не знали об этом?
      Я поспешил загладить промах:
      - Я не знаю подробностей. Этим занимаются мои ученые. Меня интересуют лишь результаты.
      - Извините за невежливость, ваше превосходительство, но вы могли бы поинтересоваться. Объект исследований закрывают в герметичном помещении, после чего выпускается вирус. Если объект погибает, производится вскрытие при помощи специальных приборов, вмонтированных в стену помещения. Когда исследование закончено, помещение замораживается, содержание складируется, и помещение подготавливают для следующего использования.
      Только самому ближнему окружению Саддама, в которое имел "счастье" входить и я, да высшему командованию было известно, что Саддам впервые использовал химическое оружие против Ирана в 1982 году. Правда, в небольших масштабах.
      - Такие эксперименты, - продолжала Инахри, - входили в общую программу разработки химического и бактериологического оружия с самого начала их поставки Иракской армии в начале семидесятых. Курдских и шиитских пленных использовали в качестве "добровольцев" для исследований химиков и биологов. Пленные иранцы только увеличили их число. Мы знали уже практически все о воздействии различных культур западнонильского вируса на человека. Но нам не известно, что произойдет, если вирус будет использован одновременно для большого количества людей. Поэтому я и здесь, ваше превосходительство. Я получила указание подготовить вирус для массового производства. Планируется его широкое распространение среди курдов в северном Ираке. Нельзя допустить, чтобы это случилось. Это безумие. Никто не может определить, как он поведет себя на свободе. Если вирус будет выпущен в достаточно большом количестве, все это будет очень трудно контролировать, а скорее всего, контроль будет невозможен.
      - Но ведь есть вакцина? - неуверенно спросил я о том, чего практически не знал.
      - Конечно, есть, причем очень эффективная. Но когда вирус будет выпущен, существует очень большая вероятность, что он будет мутировать далее. Появятся культуры, против которых наши вакцины бессильны. Ваше Превосходительство, я умоляю вас. Если Али-Хассана не остановить, всему человечеству может угрожать невиданная ранее опасность. "Окончательное решение", которое он предлагает, может стать фатальным для всего Ирака, а возможно, и для всего Ближнего Востока.
      - Мы немедленно займемся этим вопросом, - резко сказал Хашим, едва я только открыл рот. - Теперь, будьте добры, уходите.
      Инахри беспрекословно вышла из комнаты.
      - Что будем делать? - спросил я Хашима, когда мы остались одни.
      - Ты - ничего, - резко отчеканил он. - Завтра я увижу Саддама. Не повторяй ни слова из того, что услышал здесь. Даже мне. Никогда не заводи об этом разговор. Молись Аллаху, чтобы Саддам остановил это. По сравнению с тем, что рассказала эта женщина, вся война с Ираном все равно что мелкая уличная драка.
      Несмотря на то что курдскую проблему старались завуалировать, я полагал, что Саддам склоняется к решению её средствами геноцида. Хашим никогда не касался этого разговора между ним и Саддамом, но я могу подтвердить, что биологическое оружие против курдов применено не было. Вместо него Али-Хассан применил химическое оружие. Ему было приказано уничтожить все основные объекты курдской промышленности, ликвидировать всю сельскохозяйственную инфраструктуру и уничтожить все потенциальные источники поддержки восстаний.
      Первая химическая бомбардировка произошла уже в апреле. Тогда нападению подверглась курдская деревня Шейх Виссан в долине Бализан. За несколько месяцев около 8000 курдов были убиты. В северо-восточных провинциях были объявлены специальными зонами огромные территории. Любой человек, схваченный в зоне, расстреливался на месте. Сдавшихся расстреливали позже. Десятки тысяч курдов, в том числе женщины и дети, были схвачены и депортированы из пограничных деревень в ближайшие города и поселки. В течение 1987 года сотни деревень были стерты с лица земли. Там, где Али встречал сопротивление, он использовал газы и отравляющие вещества: так, в мае против населения более чем двадцати деревень были использованы горчичный, нервно-паралитический газ и цианид; в июне то же самое произошло на иранской части Курдистана. Пять курдских деревень практически исчезли, когда Али начал расчищать коридор от 10 до 25 километров шириной, вдоль границы с Ираном и Турцией. В результате Али-Хассана аль-Мажида теперь называли Химическим Али, - однако он только начинал разворачиваться.
      В ноябре войска Али совершили такую же зверскую операцию в небольшом селении вблизи иранской границы. После облавы на жителей деревни, командир карательного отряда заметил, что количество мужчин намного превышает количество женщин и детей. Он справедливо предположил, что многие женщины и дети спрятались, и послал взвод для обследования близлежащих территорий. Скоро они обнаружили пятнадцать женщин и примерно столько же детей, забившихся в небольшую пещеру менее чем в километре от деревни. Он приказал своим людям завалить пещеру кустарником и деревьями и, облив их бензином, поджечь. Пытавшихся выбраться из облака удушающего дыма застрелили. Когда огонь разгорелся, те, кто ещё не задохнулся в дыму, сгорели заживо. Никто не выжил.
      Али было также приказано испытать биологическую автоматическую бомбу, которая обладала смертельным зарядом и могла бы сработать весьма эффективно. Я не слишком хорошо разбирался в тонкостях устройства этой бомбы, но основной принцип был достаточно прост. Фляга, содержащая небольшое количество смертоносного вируса, позже получившего прозвище "Сатанинского", помещалась в машину, которая направлялась на территорию врага и затем уничтожалась. Через некоторое время небольшой взрыв разрушал емкость, выпуская вирус. Было сделано несколько попыток произвести эту операцию, однако все они провалились. Например, в Северном Ираке машину со взрывчаткой угнали юные воришки. Хашим рассказывал мне, как три сотрудника госбезопасности, отвечавшие за операцию, спокойно ехали к безопасному Арбилу, когда их обогнала эта машина, нарушавшая все правила дорожного движения. Они пустились в погоню и нагнали смертельную повозку совсем близко от города. Бомбу обезвредили, а налетчиков ждало суровое наказание, которое, должно быть, их сильно удивило.
      В это время активизировалась деятельность иракской компартии.
      ИКП зависела от Советского Союза не более, чем любая другая компартия. Хотя дружба между Москвой и Багдадом и охладела после чистки 1979 года, реалии "холодной войны" вновь объединили их к 1984 году. Руководство ИКП не устраивало то, что Москва финансировала деятельность компартии, одновременно пытаясь настроить весь мир против Ирака. Главной целью иракских коммунистов было захватить власть над нефтяной индустрией страны, приносящей миллиарды долларов дохода. Чтобы добиться этой цели, они не остановились бы ни перед убийством президента, ни перед устранением его семьи и министров.
      Возобновление активности коммунистов постоянно меня беспокоило из-за того, что это было связано с семьей Амны. Беседа с Абдуллой вновь пробудила во мне все страхи, которые я так долго и старательно подавлял. Меня тревожили опасения, что Амна тем или иным образом сотрудничает с ИКП. Она стала резкой и вспыльчивой. Однажды вечером, когда я рассказывал ей о разводе Халы, младшей дочери Саддама с Хакимом аль-Мажидом, случившемся менее чем через год после их свадьбы, она внезапно обрушилась на Надию, разлившую сок. Я решил урезонить её.
      - В чем дело, Амна? - спросил я, умышленно понизив голос, в надежде, что она успокоится.
      - О чем ты?
      - Ты знаешь о чем. Последние несколько недель с тобой невозможно общаться, ты кричишь на детей. Еще ты, похоже, отдаляешься от меня. В чем дело?
      - Ни в чем. Это тебе кажется.
      - Поэтому ты себя так и ведешь? - спросил я. - Это не в твоем стиле.
      - Я... ну, не знаю. - Она нервничала, понимая, что я не просто так препираюсь с ней. - Это все из-за Саддама, - сказала она после недолгого раздумья.
      - Из-за Саддама?
      - Ты знаешь, что я думаю о Саддаме Хусейне. Я ненавижу его.
      - Ну и что же изменилось? - пожал я плечами. - Ты всегда его ненавидела.
      - Да, но я больше не могу терпеть то, что делает он или его подручные. Помнишь авиакатастрофу в Америке в прошлом году?
      - Кажется, да, но ты напомни.
      - Боинг-747, направлявшийся в Париж, взорвался вскоре после вылета из Нью-Йорка в июле прошлого года. Погибло двести тридцать человек.
      - Да, я читал об этом. А при чем здесь Саддам?
      - Это его рук дело, - ответила Амна с таким убеждением, что я почти поверил ей.
      - Ну и бред, - возразил я, - ты забыла, что я регулярно читаю американские газеты. Если бы была хоть какая-нибудь версия о причастности к этой ужасной катастрофе Саддама, западные СМИ шумели бы об этом на весь мир. Ничего такого не было.
      - У американских следователей не было доказательств причины катастрофы, - упорствовала Амна, - они не нашли никаких признаков бомбы.
      - Вот именно, - с нажимом сказал я. - Так на чем же основана твоя теория?
      - Бомба была, но очень маленькая. Ее смонтировали на борту четверо специальных агентов Саддама во время полета из Франкфурта в Нью-Йорк. Они летели с фальшивыми паспортами под видом двух супружеских пар.
      Мой скептицизм не уменьшился.
      - Итак, четверо агентов садятся на американский самолет, неся оборудование для бомбы, тихонько собирают её оставляют в самолете и сходят в Нью-Йорке. Затем самолет летит в Париж и взрывается прямо в воздухе от бомбы, настолько маленькой, что лучшие в мире специалисты по авиакатастрофам не нашли даже её следа. Амна, можно было придумать что-нибудь получше.
      Мой сарказм её не убедил.
      - Бомбу пронесли на борт по частям: небольшая батарейка, электронные часы, электрическое реле и небольшое количество жидкой взрывчатки. Во Франкфурте не было необходимого оборудования, чтобы засечь эти вещи. Бомбу собрали в туалете и осторожно разместили за сиденьем одного из террористов, непосредственно над главным бензобаком. Во вспомогательных баках было достаточно горючего, чтобы долететь до Европы, поэтому главный бак был практически пуст. Однако он содержал достаточное количество горючих испарений. И террористы это знали.
      - Продолжай. - Эти подробности заинтересовали меня.
      - Бомба не должна была взорвать самолет. Между крышкой бака и полом есть пространство шириной менее полуметра, в котором находится электропроводка, ведущая к главному баку. Взрыв был совсем небольшим, его услышали лишь несколько человек, находившихся в непосредственной близости от него. Но его оказалось достаточно, чтобы пробить бензобак и вызвать огонь под главной палубой.
      - Но ведь такое повреждение было бы немедленно замечено экипажем или хотя бы зафиксировано.
      - Ничего подобного, - возразила Амна, - главный бак был пуст, а провода ведущие к нему, перерезаны. Командир и экипаж абсолютно ничего не узнали. Наверно один или два пассажира сообщили о небольшом хлопке стюардессе, но ничего уже нельзя было сделать - самолет взорвался.
      - Как же ты все это узнала? - спросил я наконец.
      - У Латифа много связей. В основном с людьми, враждебными Саддаму. А кое-что, за соответствующую плату, может узнать каждый.
      - Какое движение представляли террористы?
      - Никакое. Если бы их схватили, они бы назвались членами террористической организации из Филиппин.
      - Но ради чего это сделано? Не вижу смысла. Что указывает на причастность Саддама к этому дикому поступку?
      - Это был эксперимент. Тогда не было уверенности в успехе. Теперь у Саддама есть оружие, которое вселит страх во всех его западных врагов, как только он захочет его использовать. Его надо остановить.
      - Да, но кто его остановит?
      - Есть люди, - уклончиво ответила она.
      - Что это за люди? - спросил я. - Если кто-то встанет на его пути, он просто уберет их. Никто ничего не узнает и ничего не сможет сделать. Вот ты, что ты сможешь сделать?
      - Кое-что могу! - почти выкрикнула она.
      - Что ты такое говоришь? - устало сказал я. - Какие у тебя возможности?
      - О нет, я могу, и я должна это сделать. - Она не смотрела на меня.
      - О чем ты? - насторожился я.
      - Ни о чем.
      - Что ты имеешь в виду? - настаивал я, - что ты должна?
      Наконец Амна взглянула мне в глаза:
      - То, что я давно уже должна была сделать.
      Я сразу понял её.
      - Ты присоединилась к коммунистам, - вздохнул я.
      Амна не ответила. Ее молчание было красноречивее всяких слов. Я подошел к ней, присел и сжал её руки в своих.
      - Женщина, ты что, лишилась разума? Ты хочешь, чтобы нас всех убили? Ты погубила всех нас! О чем ты думаешь? А как же Надия и Салих? Даже если наш брак так мало значит для тебя, ты их мать и в первую очередь должна заботиться о них.
      - Я делаю это для них. Ради их будущего.
      - Ты сумасшедшая! Ты лишишь их будущего, если это сделаешь!
      Амна ответила не сразу. Она мрачно смотрела в пол, и я заметил слезы в её глазах. Она была умной женщиной и не питала иллюзий относительно последствий шага, который хотела совершить.
      - Микаелеф, ты хороший, - наконец сказала она, - ты не заслужил такого. Прости, что все рассказала тебе, вот так.
      Я отступил от нее:
      - А как, Амна, ты все хотела рассказать? За обедом? Или после того, как позанимаемся любовью? Ты вообще-то рассказала бы мне?
      - Я же рассказываю, - угрюмо ответила она.
      - О, ну да, конечно. Ты меня за дурака считаешь?
      - Я серьезно. Я хотела поговорить с тобой.
      Я нахмурился:
      - Ты хотела? О чем же?
      - Скоро на Саддама будет покушение...
      - Я не верю! Нет, не верю тебе! - Я бросился в кресло и обхватил голову руками.
      - Мне поручено спросить тебя, займешь ли ты место Саддама, если покушение будет удачным. Будешь играть Саддама, пока не закончится операция и все его сподвижники не будут уничтожены?
      Я с трудом соображал. Это было худшее из того, чего я боялся.
      - Эта женщина безумна, - бормотал я, не в силах поверить, что моя жена - участница заговора, задумавшая убрать президента.
      - Это очень серьезно, Микаелеф.
      - Это точно! - огрызнулся я.
      - Когда Саддам будет мертв, - продолжала она, - начнется хаос. Важно, чтобы другие члены его семьи, особенно этот ублюдок Удай и его брат, не завладели властью. Ты можешь сдерживать ситуацию несколько часов после смерти Саддама и помочь нам захватить власть в стране.
      Это производило серьезное впечатление, но шансов на успех было не больше, чем у предыдущих заговорщиков. Я не был готов участвовать в такой игре.
      - Насколько глубоко ты в этом замешана? - Моя злость постепенно сменялась горечью.
      - Так глубоко, муж, как это только возможно.
      Я беспомощно покачал головой. Для ссоры это было неподходящее время. Стало ясно, что никакие мои мольбы не заставят её изменить решение.
      - И ты, разумеется, одна из тех, кто будет непосредственно участвовать в операции?
      - Нет, - ответила она. Я был благодарен ей хоть за это.
      - Ты собираешься использовать мое положение, чтобы облегчить доступ к Саддаму?
      - Нет, ты должен быть в каком-нибудь другом месте до исполнения плана.
      - Ты же знаешь, что это безумие, - сказал я тихо, без малейшей надежды на то, что она изменит свое решение.
      - Это нужно сделать, - решительно сказала она. - Ради будущего Ирака мы должны уничтожить Саддама Хусейна.
      Я был вымотан и разбит.
      - Твое мужество поражает меня, Амна, но я не могу в этом участвовать.
      - Ты не поможешь?
      - Я не могу помочь, но ради наших детей и поскольку ты моя жена, я сделаю одну вещь. Я никогда никому даже не шепну о нашей беседе. То, что сказано сегодня, не узнает ни одна душа. Но я умоляю, Амна, отдались от этих людей.
      - Слишком поздно.
      После того как Амна ушла спать, я ещё долго сидел. Меня ужаснуло то, что она рассказала мне. А ещё меня мучила дилемма. Заключалась она в следующем: с Саддамом надо что-то делать. Но делать это должна не Амна. И не я. Жизнь моих детей была дорога мне так, что описать это словами невозможно, и я не мог подвергать их опасности. Если о роли Амны в этом заговоре известно, то получалось, что я тоже участник заговора. Однако предавать её - это уж слишком. А помешать я ничему не мог.
      Следующие несколько дней я почти не разговаривал с Амной. В свете нашего последнего разговора все остальное казалось немного неуместным. Почти все свободное время я проводил в саду или в кабинете, напряженно размышляя в поисках выхода из ситуации, но никакого решения не приходило. Скоро у меня появилась мания преследования: мне казалось, что за мной постоянно следят. Сколько я себя ни убеждал, что это бред, меня не отпускало постоянное предчувствие чего-то ужасного.
      Несколькими днями позже, в Черном кабинете, мы с Хашимом обсуждали войну, как вдруг вошли Саддам и Удай. Я сразу же приготовился к неприятному разговору, и после нескольких фраз самые худшие мои опасения подтвердились.
      - Обычно я не занимаюсь такими вещами, - сказал Саддам, приветствуя меня, - однако это очень деликатный вопрос, и я должен задать его лично.
      Хашим немедленно встал:
      - Думаю, ваше превосходительство, мне нужно разобрать мои бумаги.
      - Хорошо, Хашим, - кивнул Саддам.
      Когда Хашим вышел из комнаты, я заметил, как Удай смотрит на меня. Этот взгляд заставил меня поежиться, как мышь под взглядом кошки. Саддам остановился у меня за спиной - в подобных случаях он предпочитал поступать именно так. Он положил руку мне на плечо и сразу перешел к делу.
      - Я получил кое-какие сведения, Микаелеф, которые обеспокоили меня. Я хочу задать тебе несколько вопросов, а ты должен абсолютно честно ответить на них.
      - Конечно, Саддам, - У меня засосало под ложечкой. Мне захотелось оказаться далеко отсюда.
      - Знаешь ли ты, что твой шурин, Латиф Паша - член коммунистической партии?
      Задавая вопрос, он встал передо мной, очевидно, чтобы следить за моей реакцией. На самом деле я почувствовал мимолетное облегчение, когда меня спросили о Латифе, а не об Амне.
      - Мне совершенно неизвестно, - сказал я, собрав все свое хладнокровие, - состоит ли он в какой-нибудь политической организации.
      - А ты знаешь, что твой тесть был коммунистом? - спросил Саддам.
      - Да, - ответил я, все больше смелея. - Но он умер уже восемь лет назад.
      - А Амна? - спросил Саддам, - они с отцом были близки, так ведь?
      Внезапное упоминание имени жены взволновало меня, и я не сомневался, что Саддам это заметил.
      - Да, конечно. Но я никогда не считал, что она разделяет политические взгляды своего отца. - Я надеялся, что Саддам не заметит лживых и боязливых ноток в моем голосе.
      - У меня возникла проблема, - Саддам подошел к окну, из которого открывался вид на реку. - Имя Латифа Паши иногда попадает в поле зрения наших спецслужб, но сейчас меня беспокоит не это. Ты, конечно, догадываешься, что мои агенты есть в каждой политической организации в Ираке. Этим утром мне дали список людей, присутствовавших на тайном совещании коммунистов. Они планировали проведение террористических акций и собирались устроить беспорядки в нашей стране, и без того пребывающей в глубоком кризисе. Большинство этих имен я видел и ранее, но одно - впервые. Это Амна аль-Рабака.
      Я застыл. Мне показалось, что у меня остановилось сердце. Во рту пересохло.
      - Это распространенное имя, - прошептал я.
      - Возможно, - ответил Саддам, - но какое поразительное совпадение на этом совещании именно эта Амна аль-Рабака сидела рядом с Латифом Пашой.
      Мой язык будто одеревенел. Обливаясь потом, я отрицательно покачал головой:
      - Этого... не может быть, - заикаясь, произнес я, хотя знал, что именно так все и было.
      - Мне неприятно говорить тебе все это, Микаелеф, но ты должен понять, перед какой дилеммой я оказался. Как ты думаешь, что мне делать?
      - Я не знаю, что сказать, - ответил я. Это, по крайней мере, было правдой.
      - Тогда я скажу, что нам нужно делать, - сказал Саддам довольно мирно. - Твоя реакция на эти новости убедила меня, что ты ничего не знаешь о деятельности твоей жены. Это для меня имело большое значение. Теперь ты пойдешь домой и ничего не будешь говорить жене о нашем разговоре. Понятно?
      Я кивнул.
      - Ты скажешь жене, что получил записку, где говорилось, что госбезопасность знает о её сотрудничестве с коммунистами. Скажи ей, что её видели на совещании в доме на Хила Роуд в районе аль-Амирия, недалеко от твоего дома. Это убедит её в достоверности источника. Если спросит, скажи, что записка не была подписана. Затем ты должен настоять, чтобы она немедленно разорвала все отношения с этими людьми. Я могу дать ей только один шанс, Микаелеф. Позаботься о том, чтобы она выслушала тебя и повиновалась.
      Я был очень удивлен предложением Саддама. Его великодушие и искренность растрогали меня. Зато Удай отреагировал злобно и резко:
      - Отец, это безумие! Эта женщина и её брат собираются убить тебя. Ты должен немедленно её арестовать!
      Саддам раздраженно повернулся к Удаю. Я впервые видел его таким.
      - Не указывай, что мне делать! Тебе лучше попридержать язык.
      Удай настаивал на своем:
      - Она коммунистка! Все члены её семьи - коммунисты!
      Саддам пересек комнату и встал лицом к лицу с Удаем, глядя ему прямо в глаза. В его словах слышалась угроза, хотя говорил он очень тихо:
      - Если будешь вмешиваться, я выгоню тебя из дворца. А теперь - молчи!
      Удай стиснул зубы от обиды, но не сказал ничего в ответ. Саддам снова обратил свое внимание на меня:
      - Микаелеф, ты сделаешь так, как я попросил?
      Я с готовностью кивнул. Это было нетрудно, так как и меня страшно беспокоили встречи Амны с коммунистами.
      Этой ночью я проговорил с Амной несколько часов. Если сначала она беспокоилась о том, что агенты Саддама следят за каждым её движением, то к концу разговора её недоверие сменилось ужасом. Если она хотела жить, у неё не было выбора, кроме как порвать с ИКП.
      Бросать вызов Саддаму было равносильно самоубийству. Амна хотела предупредить Латифа, и я не особенно старался отговаривать её. Поскольку за ней следили, ей пришлось пользоваться секретными способами связи, о которых они условились на всякий случай.
      - Латиф звонит мне каждое утро в одиннадцать часов, - объяснила она всхлипывая. - Мы молчим. Через десять минут он кладет трубку. Это означает, что все в порядке. Если кто-то из нас кладет трубку раньше, то это значит, что нам надо встретиться через час в условленном месте. Если встреча небезопасна, я жду несколько секунд и говорю, что ничего не слышно, не мог бы он перезвонить ещё раз. Тогда Латиф узнает, что случилось что-то серьезное, и будет искать убежище.
      - По-моему, это немного неудобно, - предположил я, - если линию прослушивают, то поймут, что ты передаешь кодированное сообщение.
      - Возможно, но они не знают, кто звонит и что это за сообщение. А что касается меня, то они уже знают, что я делаю, так что хуже не будет.
      Аргумент был так себе, но надо было действовать. На следующий день Латиф позвонил, и Амна надлежащим образом передала свое сообщение.
      Прошла неделя. Латиф скрылся, хоть мы и не знали куда. Он звонил каждое утро ровно в одиннадцать, но я приказал Амне не при каких обстоятельствах не поднимать трубку. Если бы она продолжала посылать кодированные сообщения, то Саддам предположил бы, что она все ещё работает на ИКП и, следовательно, участвует в заговоре. Арест был бы неизбежен.
      Я старался жить как обычно, но мое душевное состояние было тяжелым. Хашим никак не комментировал мое поведение, так что, возможно, я оказался лучшим актером, чем думал. Оглядываясь назад, я знаю, что должен был хватать Амну и детей и бежать. Больше всего я жалею о том, что не сделал этого. Абдулла бы помог мне. Сначала я мог бы попасть в Кербелу, а через день - в Иорданию. Чтобы все спланировать, времени было достаточно. Но я ничего не сделал. Мной овладела Великая Депрессия, и я ничего не сделал.
      Наоборот, я пребывал в каком-то неестественном спокойствии. Я не был так уж уверен в Саддаме, но время шло, ничего не происходило, и я все более оптимистично считал, что опасность миновала.
      Затем, когда мое сердце перестало замирать при каждом звонке телефона и стуке в дверь, мой маленький мир рухнул. В один из дней (до сих пор я помню, что это была среда) я пришел домой, но ни Амны, ни моей матери, ни детей не было. В доме были видны следы борьбы. Я сразу позвонил в президентский дворец и сообщил об исчезновении семьи. Через несколько минут к телефону подошел сам Саддам, хотя я не просил соединять меня с ним. Он обещал, что лично проследит за исполнением дела "высокой срочности". Когда я положил трубку, то услышал какие-то стоны из глубины дома.
      Я бросился туда и нашел свою мать. Она была вся в крови, над ухом виднелась глубокая рана. Ей было трудно шевелить губами, но все же она смогла рассказать, что четверо мужчин вломились в дом и схватили Амну, Надию и Салиха. Амна безуспешно сопротивлялась. Когда моя мать попыталась удержать Салиха, её ударили пистолетом по голове. Пока я разговаривал с Саддамом, она как раз пришла в себя.
      Четыре дня я провел в болезненном страхе. Ходили слухи, что Амну и детей похитили аль-Дава, другие утверждали, что курды, ЦРУ или "Моссад". К чести Хашима, он делал все, чего не смог сделать я. Он объезжал тюрьмы, звонил высокопоставленным сотрудникам госбезопасности. Подхалимством и угрозами он старался добыть информацию, которая помогла бы нам выйти на след моей семьи. Никто ничего не знал, даже по слухам.
      Вечером в воскресенье мы с матерью были дома, когда пришел Удай. Увидев его, я испугался самого худшего. Я мог лишь догадываться, почему старший сын Саддама соизволил посетить меня.
      - Нашли твою жену и детей.
      В его лице не мелькнуло ни тени эмоций или сострадания. Напротив, готов поклясться, что он сдерживал улыбку.
      - Их тела привезли в городской морг, нужно, чтобы ты поехал и опознал...
      Эти слова Удая прозвучали как эхо в коридоре. Я отключился. Позже мне сказали, что полиция получила анонимный совет обследовать небольшой участок земли за Кадхимией, местом, где родились мои родители. В неглубокой полузасыпанной могиле нашли Амну, Надию и Салиха Микаелефа. В докладе говорилось, что Амну пытали и изнасиловали, а дети были изувечены.
      Я не помню ничего, что происходило в следующие часы. Меня терзало горе, и мой мир погрузился во мрак.
      На следующее утро, перед похоронами, мать вошла ко мне; я лежал у себя в комнате полностью одетый. Моей матери с трудом удалось прийти в себя. Визит Удая нанес ей настолько серьезную психологическую травму, что Хашим, примчавшийся через весь город, как только услышал, что произошло, сразу вызвал ей врача. Она боготворила обоих внуков, особенно Салиха, и любила их больше родных детей.
      У меня все сильнее возникало подозрение, что Удай причастен к гибели Амны и детей. Последнее время он стал совсем неконтролируемым. Он уже убил человека пару лет назад и теперь снова сделал это в багдадском танцклубе, всего через неделю после смерти Амны. Он открыто флиртовал с женой одного подполковника, и поскольку темперамент Удая был хорошо известен, офицер попытался пошутить по этому поводу. Один из охранников Удая увидел, что все зашло слишком далеко, и предложил уйти. Удай разозлился и схватил женщину за грудь, как бы желая доказать, что может сделать все, что хочет, с женщиной, которую возжелает. Когда вмешался её муж, Удай сразу же ударил его между ног. Когда мужчина упал на пол, скорчившись от боли, Удай достал пистолет и выстрелил ему прямо в голову. Мужчина умер мгновенно. Как и в прошлый раз, семье убитого дали денег, и дело так и не дошло до суда.
      Я пошел на похороны Амны, Надии и Салиха. Арабские традиции предусматривают открытые проявления чувств в таких случаях, и мы вместе с остальными членами семьи долго рыдали. Я знаю, что на Западе такое поведение считают признаком малодушия, но мы тоже не всегда понимаем поведение европейцев. Отсутствие чувств и холодность у них на похоронах кажутся нам проявлением безразличия.
      Когда все закончилось, мы много выпили с Вахаб и Акрамом. Я долго и неосторожно говорил о том, что подозреваю Удая в причастности к убийству, но их реакция была очень враждебной, и я решил больше не поднимать эту тему. Раньше я сомневался в порядочности Акрама, но никаких сомнений больше не осталось, когда на следующее утро, вместо того чтобы везти меня во дворец, меня отвезли в тюрьму и посадили в камеру.
      Меня продержали там два дня, и, к моему удивлению и облегчению, со мной обращались не так уж плохо. Никого, кроме надзирателя, приносившего мне еду, я не видел, но ему было запрещено разговаривать. Если у него и возникали вопросы по поводу моего внешнего сходства кое с кем, я этого так и не узнал. Я пытался заговаривать с ним каждый раз, когда он входил, но он даже не осмеливался взглянуть на меня. Он оставлял небольшую порцию еды на табурете возле двери камеры и исчезал.
      Когда я бодрствовал, передо мной все время стояли образы Амны, Надии и Салиха. Оказалось, очень трудно привыкнуть к мысли о том, что я никогда их больше не увижу. Физическая боль от их потери была невыносимой. Я представлял себе, как страдала Амна, и мог только надеяться, что детей убили быстро, а изувечили их уже после смерти. От меня даже не потребовали опознать их тела, так как, скорее всего, это было просто невозможно.
      К концу второго дня моего заключения меня в окружении четырех охранников привезли во дворец. Я все ещё был в той же одежде, в которой меня арестовали, мне не давали ни мыла, ни воды, и я был грязен и небрит.
      Через пятнадцать минут после прибытия во дворец я сидел перед Саддамом в его личном кабинете. За исключением двух охранников перед дверью, мы были одни.
      - Ты вел себя глупо, Микаелеф, - сухо сказал он.
      Меня уже не волновали ни он, ни его слова. Я был благодарен за то, что меня не пытали, но он не мог бы причинить мне большей боли, чем та, что я испытывал сейчас. Я лишился всего, что было смыслом моей жизни.
      - Потеря жены и детей, - продолжал Саддам после небольшой паузы, для мужчины - это очень тяжелая травма. Особенно если это произошло так жестоко.
      Но теперь я видел насквозь эти сантименты и сочувствие.
      - И я понимаю, - продолжал он, - и не удивляюсь, что тебе мерещится их убийца на каждом шагу.
      Он встал и, подойдя ближе, присел так, что наши глаза оказались на одном уровне:
      - Посмотри мне в глаза, Микаелеф, и скажи, видишь ли ты в них убийцу тех, кого ты любил? Этот ли человек забрал твоих детей и убил?
      Я посмотрел ему в глаза и не испугался. Но солгал.
      - Нет, - ответил я бесстрастно.
      - Так помоги же мне найти убийцу. Все, что у меня есть - в твоем распоряжении. Мы не оставим камня на камне, получим ответы на все вопросы, но найдем это животное.
      На меня больше не действовали его красивые фразы. Я должен разобраться, ответствен ли Саддам или какой-нибудь другой член этой злобной семьи за убийство моей жены, моей дочери и моего сына. Затем я убью их.
      Удай надоел мне своими нападками. Он полагал, что я потенциально опасен для режима, и не скрывал, что он хочет моей смерти. Когда, через несколько недель после убийства Амны и детей, он сообщил, что арестовал человека, подозреваемого в убийстве моей семьи, меня это не удивило. Разумеется, человек признался, но не мог объяснить ни мотивов, ни смысла такого грязного дела. Это был Алу Вахиб, вор и мошенник из Шулы, рабочего района на северо-западе Багдада. Признался он или нет - я был уверен, что к преступлению он не причастен. Я попросил разрешение лично допросить его, и Саддам позволил мне это. Я находился в Черном кабинете и только собирался ехать в Аль-Карадскую тюрьму, когда на столе зазвонил телефон. Это был начальник тюрьмы.
      - Хорошо, что застал вас, пока вы не выехали, - сказал он. - Ваша поездка была бы бесполезной.
      - Что вы имеете в виду?
      - Вы хотели поговорить с Алу Вахибом?
      - Да.
      - Боюсь, что он мертв.
      Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать это.
      - Как - мертв?
      - Самоубийство. Надзиратель проверил его час назад и нашел его в луже крови. Он вскрыл себе вены.
      У меня хватило ума, чтобы понять, что самоубийства он не совершал.
      - Как же он мог перерезать себе вены?
      - Он воспользовался осколком стекла. Мы догадываемся, как это могло произойти, но будет полное расследование. Кое-кого накажут.
      - Конечно, я в этом уверен, - усмехнулся я.
      - Вы хотите увидеть его тело? - Тюремщик старательно не замечал моей иронии.
      - Нет, - сказал я, - но благодарю за звонок.
      Я повесил трубку и с досады стукнул кулаком по столу. Было очевидно, что именно произошло. Неудачливого Алу схватили просто на улице и посмертно обвинили в убийстве Амны и детей. Похоже, так и было. Я поразмышлял в одиночестве и решил, что единственное, что можно сделать, - это связаться с Латифом.
      В начале 1988 года я был ошеломлен, узнав, что Барзан Ибрагим был избран представлять Ирак в комиссии по правам человека в Женеве. Полагали, что Саддам использует его и в Швейцарии, для различных грязных дел, в том числе для устранения диссидентов. Он был непосредственно связан с убийством Аятоллы Мехди, основателя исламской революционной организации в Ираке. Мехди был застрелен тремя пулями в голову в Судане, в начале войны.
      Невероятно, что такой человек представляет Ирак в комиссии по правам человека. Впрочем, у Саддама было извращенное чувство юмора. Он часто посылал Тарика Азиза, христианина, представлять его на международных исламских конференциях.
      Наступили добрые времена и для братьев Барзана. Сабави получил прежнюю должность Барзана во главе госбезопасности, сменив жестокого палача Фаделя Барака. Сабави приказали действовать с тем же рвением, которое демонстрировали его предшественники. Ватбан, младший из трех братьев, получил похожую должность - главы спецслужбы, отвечавшего за личную охрану президента и его семьи. Таким образом, окружение и жестокое семейство Саддама служили прочным фундаментом для драконовских методов Саддама. Благосклонное отношение к сводным братьям подкрепилось и браком Удая с дочерью Барзана Сажей. Бедная девочка, конечно же, не была счастлива, и через три месяца улетела к отцу в Женеву.
      С февраля Саддам решил окончательно разобраться с курдской проблемой. Кампания официально называлась "экзекуция", и народ Ирака познакомился с попытками Саддама "уничтожить все враждебные элементы на севере страны". Иракские СМИ широко освещали "героическую кампанию".
      Когда иранские войска заняли территорию вокруг города Халабжи в Иракском Курдистане, у Саддама появилась возможность убить двух зайцев сразу. Иракские ВВС по приказу президента сбрасывали бомбы с цианидом, горчичным нервно-паралитическим газом на Халабжу. Когда иранцы вошли в город, их поразило страшное зрелище: 5000 человек было уничтожено газом. Жители лежали на улицах, застыв в агонии, женщины растянулись у дверей, сжимая своих детей. Были обнаружены группы маленьких детей, застывших, держась друг за друга. Вокруг города были найдены ещё тела. В отчаянной попытке спастись, люди бежали от распространявшегося в воздухе яда. Тех, кому удалось убежать подальше, все равно ждала мучительная смерть.
      Фотоснимки, сделанные на месте трагедии, обошли весь мир, хотя никакие фотографии не могли в полной мере передать реальности. Сотни тысяч иракцев погибли с начала президентства Саддама, но никогда ранее жестокость Саддама не преподносилась так наглядно. Халабжа стала окном, через которое мир увидел зло и жестокость иракского диктатора. Саддам обвинил Иран в фальсификации, но мало кто поверил ему.
      Ирак достиг успеха в производстве и использовании нервно-паралитического газа в ракетах и снарядах. Теперь у него была возможность использовать химическое оружие на больших расстояниях за пределами страны. В то время как Запад обрушился на президента Ирака, производители не гнушались пользоваться новым рынком сбыта. Мне рассказали, что основным источником оборудования для производства химического оружия была Западная Германия, а основное сырье в больших количествах импортировали из Индии. По слухам, Китай также сотрудничал с Саддамом, помогая с разработками ядерного оружия. Это подтверждалось также частыми визитами иностранных министров в Багдад.
      Менее чем через три недели после трагедии в Халабже, иракские силы под командованием Али-Хассана бомбили деревни Гуптапа и Аскар. Схема налетов была почти одинаковой. Сначала разведывательный самолет выпускал осветительные ракеты, чтобы указать направление ветра. Через несколько минут появлялось шесть бомбардировщиков, сбрасывающих свой смертоносный груз. Целый год шла война против курдских сельскохозяйственных районов на севере.
      Используя химическое оружие, Ирак в течение двух дней в середине апреля опять захватил полуостров Аль-Фао и территорию вокруг аль-Басры. В ходе этой операции химическому нападению подверглись 70 000 иранцев. В ходе войны наступил перелом - после двух решающих сражений армия Ирака продвинулась на сто километров на территорию врага.
      Иранцы отступали почти по всей линии фронта, опасаясь новой химической атаки. Саддам понял, что сейчас он силен, как никогда. Он вовремя сориентировался и предложил заключить мир, предвосхитив реакцию США на драматический поворот в ходе войны. В июле Хомейни признал, что ему придется испить "горькую чашу" поражения. Боевые действия прекратились, и война официально закончилась двадцатого августа.
      Саддам, переживший президентский кризис с честью, был во всеоружии. Во время затянувшихся переговоров о мире он часто приказывал мне занять его место за столом переговоров. Однажды он даже распорядился, чтобы я поставил свою подпись под договором, который сам подписывать не хотел, но вовремя осознал, что отрицать подлинность своей подписи он сможет, лишь объявив о моем существовании, и на решающих переговорах присутствовал сам.
      За восемь лет войны погибло 210 000 человек и, по самым скромным подсчетам, воюющие стороны израсходовали 600 миллиардов долларов. Большие нефтедобывающие комплексы в аль-Басре и Абадане были разрушены, и нефтяная промышленность обеих стран снизилась на 15% довоенного уровня. Несмотря на это, в глазах арабского населения многих стран Саддам был героем. В Ираке праздновалась великая победа. Саддам приказал соорудить "Арку Победы", возвышавшуюся в парке Зора у шоссе Кадисия. Огромные бронзовые руки, моделью для которых послужили руки президента, держали два скрещенных клинка. Скульптура была отлита из переплавленной военной техники противника, а постамент украшали тысячи изрешеченных пулями иранских касок. Под дорогой, ведущей к мемориалу, закопали ещё много касок, что позволяло Саддаму и прочим иракцам символически ходить по головам поверженных противников.
      Даже в конце войны продолжалось жестокое истребление курдов. Али-Хассан уже начал подумывать об окончании работы. Сотни деревень были атакованы "ветром смерти" За шесть месяцев погибло 200 000 курдов. В специально оборудованные поселки и концентрационные лагеря было интернировано более 250 000 курдов. Три четверти курдских деревень на территории Ирака было уничтожено.
      Весь мир осуждал Ирак. США и ЕС требовали санкций и угрожали наложить запрет на продажу оружия Ираку. Саддам пытался представить эту трагедию как "необходимое перемещение" населения, оказавшегося вблизи зоны боевых действий. Его объяснения никого не убедили. В результате Великобритания пообещала удвоить экспортный кредит Ираку, если Ирак прекратит уничтожать курдов. Несколько стран последовали её примеру, и резня прекратилась. На время.
      Мои попытки вступить в контакт с Латифом пока не увенчались успехом. Я полагал, что он не знает об убийстве своей сестры и её детей, но через несколько дней после её исчезновения телефонные звонки прекратились. Я не мог открыто разыскивать его, а мои осторожные расспросы у родственников не дали никаких результатов. Наконец в середине сентября он позвонил снова. Было как раз одиннадцать, то время, когда он всегда звонил Амне. Я был уверен, что мой телефон прослушивается, и ничего не сказал. На другом конце провода также была тишина. Через десять секунд звонивший повесил трубку, и я почувствовал, что это, конечно же, Латиф. У меня не было уверенности, что он встретится со мной в условленном месте в полдень - под башенными часами на центральном железнодорожном вокзале возле Дамасской площади, где они всегда встречались с Амной. Однако через пять минут я направился к центру города. Была пятница, священный день, на улицах почти никого. Около двенадцати я уже стоял у башни. Я прождал более двадцати минут и уже начал думать, что Латиф не придет, как вдруг увидел, что он приближается ко мне. Я двинулся ему навстречу, но, к моему удивлению, прошел мимо, даже не взглянув на меня. Поколебавшись, я последовал за ним. Ровной походкой он шел к площади, пересек ближайшую улицу по направлению к Школе искусств и свернул налево к Парку Зора. Войдя в парк, он направился к небольшой скамье у озера и сел. Я устроился рядом.
      - Рад снова видеть тебя, Латиф, - сказал я, и на мгновение Амна приблизилась ко мне. Латиф только кивнул в ответ, и какое-то время мы сидели молча. Вскоре мимо прошел человек в потертом сером костюме и едва заметно кивнул Латифу.
      - Извини, что игнорировал тебя, Микаелеф, - сказал Латиф, когда человек направился через площадь на выход, - но пока ты шел за мной, этот человек следил за тобой. Я должен быть уверен, что ты один.
      - Хорошо, что ты так осторожен, мне это и в голову не пришло.
      Лицо Латифа значительно осунулось с тех пор, как мы виделись в последний раз, появились новые складки и морщины. Наверное, я выглядел не лучше.
      - Как ты? - спросил он.
      То, что я должен был рассказать ему об Амне и детях, давило на меня тяжким грузом.
      - У меня плохие новости.
      Латиф поднял руку.
      - Я знаю, что Амна и малыши мертвы. Поэтому я и позвонил.
      - Как ты узнал?
      - Мне пришлось скрываться, но из Багдада я не уезжал. Такие вести быстро распространяются.
      - Почему ты решил довериться мне? - спросил я. - Ведь я могу быть лоялен к Саддаму.
      - Амна открыла тебе наш секретный код. В любом случае, не думаю, что ты симпатизируешь Саддаму после того, что произошло.
      - Ты уверен, что это дело рук Саддама?
      - Микаелеф, ну ты же не глуп, сам все понимаешь.
      - Возможно, - возразил я, - Удай действовал по собственной инициативе. Уже были случаи, когда он убивал кого-то, не получив санкции отца.
      - Да, ты прав, Удай тоже замешан в этом.
      - Откуда ты знаешь? - Его уверенный тон удивил меня.
      - У меня есть связи с иракскими разведслужбами. Я хотел встретиться с тобой, потому что ты должен знать, что случилось с твоей женой и детьми. Также я хочу тебе кое-что предложить.
      Я был напуган и одновременно заинтригован.
      - Говори.
      Латиф взглянул мне прямо в глаза, и я увидел на его лице отражение собственной боли и гнева.
      - Один из тех, кто похитил Амну и детей, - бывший подполковник, а сейчас - один из личных охранников Удая. Его зовут Калид Фахер аль-Такрити. Он дальний родственник президента.
      - Да, я знаю его. Он жестокий человек. Но откуда ты знаешь, чьи приказы он выполнял?
      - Разумеется, прежде всего, он действовал под прикрытием Удая, заявил Латиф.
      - Согласен. А Саддам? Почему ты думаешь, что Удай не действовал самостоятельно?
      - Саддам лично приказал убить Амну.
      - Откуда такие сведения? - упорствовал я.
      - Всего тебе лучше не знать, Микаелеф. Чем меньше знаешь, тем меньше ты расскажешь, если тебя схватят и начнут пытать. Просто верь мне. Я могу привести доказательство: мне известно, что Саддам говорил с тобой об Амне и требовал, чтобы она разорвала связь с нами. Ты выполнил его просьбу?
      - Да. Но если Амна тебе этого не говорила, значит у тебя есть свои люди во дворце.
      - Это тебя удивляет?
      Честно говоря, это меня не очень удивило. Латиф лишь подтвердил то, что я и предполагал: у Саддама есть враги, причем как за пределами дворца, так и в самом дворце.
      - Что ты хотел предложить мне? - спросил я.
      - Я хочу, чтобы ты присоединился к нам.
      - Присоединиться к вам? Но как я могу? Вы - секретная организация, я - подсадной президент. Я засвечусь, как факел в ночной пустыне.
      - Ты смог бы нам помочь, но остальное я скажу тебе, только если ты с нами.
      Я сглотнул.
      - Тогда я с вами. - Я напомнил себе, внутренне содрогаясь, что хотел просить Латифа помочь мне отомстить. Вот и возможность.
      - Сначала ты должен встретиться с нами сегодня вечером. Амны нет, теперь ты будешь работать только с тремя членами группы. Двух ты уже знаешь.
      - Рафика и Абдуллу?
      - Да, моих братьев. Еще один - это друг. Его зовут Салем Мохаммед. Сегодня ты встретишься с ним. Наша организация действует в глубокой секретности. Каждый из нас знает только тех, с кем непосредственно работает. Поэтому мы сможем указать лишь на горстку людей, если нас схватят и будут допрашивать. Тебе также придется пройти небольшой ритуал. Ты должен будешь смочить своей кровью знамя нашей партии.
      - Но я не коммунист.
      - Разберемся, - сказал Латиф. - Возможно, мы разрешим тебе воспользоваться зелено-бело-черным флагом Ирака. Ты поклянешься очистить его от фашистской диктатуры, которая его запятнала. Сейчас это самое важное.
      - Какова цель сегодняшней встречи? - спросил я.
      - Мы увидим человека, с которым ты стремился встретиться.
      - Кого?
      - Калида Фахера аль-Такрити.
      В девять вечера мы с Латифом, Рафиком, Абдуллой и Салемом были у дома Калида Фахера в пригороде Багдада. Калид жил один, и меня удивила простота всей операции. Абдулла и Салем подошли к двери и постучали, в то время как Латиф и Рафик прикрывали их сзади. Я оставался в машине. Через две минуты Калид был заперт в багажнике машины и мы выехали из города.
      Машина остановилась на обочине пустынной дороги. Калида вытащили из багажника и бросили на песок. Его связали по рукам и ногам и прислонили спиной к машине. Абдулла, младший из братьев, был особенно яростен во время последующего допроса. Калида избили без малейшей жалости и сочувствия. Ведь этот человек жестоко изнасиловал мою жену и изувечил моих маленьких детей. Для араба кровь семьи священна.
      Наконец Калид признался, что приказ похитить Амну и детей, а затем убить исходил непосредственно от Удая. Пока Калид умолял сохранить ему жизнь, Абдулла достал из-за пазухи нож и разрезал ему лицо ото рта до уха. Затем он передал нож Салему, который вспорол Калиду живот. Затем Рафик снял с него скальп и передал нож Латифу, который разрезал ему горло. Наконец нож передали мне. На меня брызнула кровь из разрезанной глотки убийцы, когда я вогнал ему нож прямо в сердце. Хотя этот поступок и не соответствовал моей миролюбивой натуре, я не чувствовал угрызений совести. Оставив нож в трупе, я встал, как для молитвы и обратился к небесам.
      - Моя дорогая Амна, - заговорил я нараспев, - моя прекрасная Надия, мой драгоценный сын, Салих Микаелеф. Мне очень жаль. Я клялся, что всегда защищу вас, но когда я был больше всего нужен, меня не оказалось рядом. Пожалуйста, простите меня.
      Латиф обнял меня.
      - Пойдем отсюда, Микаелеф. У нас есть ещё дела в Багдаде.
      Перед отъездом мы закопали Калифа в неглубокой яме в песке. Уже за полночь мы сели в машину и направились обратно в Багдад.
      На следующий день я опять был с Хашимом в президентском дворце. Я не сожалел об убийстве Калида прошлым вечером, но воспоминания давили на меня. Я старался работать как обычно, но сконцентрироваться было трудно. В течение нескольких следующих недель мои кошмарные видения истерзанных Амны и детей сменились жутким лицом Калида.
      Эйфория "победы" в войне с Ираном быстро утихла во дворце, сменившись новыми историями о Саддаме. Его внебрачные романы были известны лишь горстке людей, и он очень старался как можно дольше держать их в секрете. Наиболее ярким в то время был роман с Самирой Шахбандар, бывшей женой начальника Иракских авиалиний. Жена Саддама, Саджида, обычно закрывала глаза на его похождения, но когда эта связь стала достоянием общественности, она рассвирепела.
      Я обсудил это с Хашимом, и его реакция меня удивила.
      - Самира - вторая жена Саддама, - заявил он.
      - И давно? - спросил я недоверчиво.
      - Несколько лет!
      - Почему я ничего об этом не слышал?
      Хашим посмотрел на меня, как школьный учитель на ребенка, задавшего дерзкий вопрос.
      - А зачем тебе знать? Это не твое дело.
      - Возможно. Но ты ведь знаешь.
      - Я сотрудник госбезопасности, работающий в президентском дворце. Я должен все знать, в интересах безопасности Ирака.
      - Ну и дела, - сказал я, покачав головой, - откуда он её знает?
      - Она училась в школе в Хархе, где преподавала Саджида, - объяснил Хашим. - Думаю они встретились на школьной экскурсии в Такрит, на которой присутствовал Саддам. У неё есть сын от Саддама - Абу-Али. Поэтому он на ней и женился. Мальчику сейчас должно быть семь лет.
      Я ухмыльнулся:
      - Абу-Али? Враги Саддама будут в восторге.
      - Осторожно, Микаелеф, - предостерег Хашим, - некоторые замечания лучше оставить при себе.
      "Абу-Али" означает "отец Али", но арабы используют это выражение в смысле "мошенник" или "пустышка". Исламские законы не препятствуют человеку иметь двух и более жен. Однако это идет вразрез с одним из главных положений партии Баас. Взяв вторую жену, Саддам показал нос своей "религии".
      То, что амурные похождения отца стали широко обсуждаться, разъярило Удая, который был особенно близок со своей матерью и воспринял случившееся как личное оскорбление. Он также опасался, что связь Саддама с Самирой подорвет его собственную позицию, особенно сейчас, когда об этом заговорили открыто. Хоть он и был зол на отца, но выместил свою злость на человеке, который организовывал для Саддама свидания. Это был Камилл, сын повара, служившего личным дегустатором Саддама.
      Это произошло в доме Таха Мохедина Маруфа, шестидесятичетырехлетнего вице-президента Ирака. Поскольку он был курдом, его положение было весьма шатким, но ему было разрешено появляться на публике из дипломатических соображений. В этот день он устраивал прием в честь Сюзанны Мубарак, жены президента Египта.
      Его дом находился на островке посередине Дижлы, недалеко от моста. Камилл, напившись во время празднования, палил в воздух из пистолета, популярное развлечение, запрещенное Саддамом из-за множества несчастных случаев. Услышав из президентского дворца выстрелы у реки, Саддам распорядился это прекратить.
      Удай направлялся на остров и перехватил приказы Саддама по радио в своей машине. Приехав на остров, он оттолкнул попытавшегося вмешаться хозяина дома и приказал Камиллу прекратить стрельбу. У этих двоих всегда были напряженные отношения, и когда опьяневший Камилл грубо ответил Удаю, тот, размахнувшись, стукнул его "мегабоем" - небольшой просмоленной палкой, утыканной гвоздями. Удар пришелся в висок, и Камилл рухнул без сознания. Его увезли в больницу, где он на следующее утро умер.
      В высших кругах ходили различные версии происшедшего, но Хашим, который все это видел, подтвердил, что Удай не был пьян и не стрелял, как думали многие.
      - Удай был в ярости, как всегда, - показал на следствии Хашим, - и он поступил с Камиллом жестоко. Но Камилл был пьян, а Удай - нет.
      Саддам был очень недоволен. Не столько из-за убийства, которое совершил его сын, сколько из-за потери хорошего работника. Узнав о происшествии, он распорядился выпороть Удая. Саджида попыталась защитить сына, но сама была избита Саддамом. Президент бросил сына в тюрьму, где тот просидел шесть недель.
      Была созвана комиссия, чтобы расследовать убийство, однако её решение было ясно с самого начала. Ее возглавлял шурин одного из приближенных Саддама. Семья Камилла получила компенсацию от Саддама, но его смерть была объявлена несчастным случаем.
      Когда в конце ноября Удай вышел из тюрьмы, его послали к двоюродному дяде, Барзану Ибрагиму, в Швейцарию. Я с облегчением вздохнул после его отъезда, однако ненадолго. Через несколько дней после прибытия Удай угрожал пистолетом швейцарскому полицейскому в ресторане, и его незамедлительно депортировали в Ирак. Когда он вернулся, были предприняты попытки чем-либо его занять, его женили на дочери ближайшего советника Саддама. Но это почти ничего не изменило.
      Даже Саддам осознал, что со старшим сыном большие проблемы. Кусай, младший, все это время помогал отцу, начинал играть все более важную роль в государственных делах. Хотя Саддам и не отличался особым человеколюбием и был не менее жесток, чем Удай, в его действиях прослеживалась хоть какая-то цель, - в этом и была разница между отцом и старшим сыном. Саддам не был психопатом и ничего не предпринимал, не обдумав последствий. Об Удае этого сказать было нельзя.
      В это время на Саддама открыто ополчился Аднан, его шурин, с которым его связывала давняя дружба. Жена Саддама Саджида активно поддерживала своего брата. Аднан заявлял, что Саддам своими открытыми связями опозорил его сестру и всю семью. Саддама страшно злили такие нападки, и вскоре их конфликт обернулся ужасными последствиями для Аднана.
      Глава 11
      1989
      Теперь, когда мир наконец восстановился и угроза вторжения миновала, в Багдаде воцарилось относительное спокойствие. Мне по-прежнему приходилось выполнять кое-какие поручения, но в основном я проводил долгие часы с Хашимом в Черном кабинете. Саддам все чаще вызывал меня к себе.
      Сидя в его кабинете, я дежурно выслушивал его разглагольствования, никогда не возражая ему и реагируя на его слова так, как и полагалось мне в моем положении. Я не мог сказать, что как-то осложнились наши отношения, он ещё доверял мне и часто делился своими взглядами на события дня. Кем бы я себя ни считал, львом или овечкой, мне хотелось убить его именно во время таких бесед.
      Больше всего Саддама задевало то, как его преподносят западные СМИ. Бытует мнение, что Саддам равнодушен к тому, как о нем отзываются политики и журналисты. Это не так. Он много читает международную прессу. А в его штате специальные люди занимаются именно поисками упоминания его имени в газетах и журналах всего мира. Он, на удивление, чувствителен к малейшей критике, особенно если она исходит от тех, над кем он не имеет контроля.
      Большая часть того, что о нем пишут, - фикция, поддерживаемая его ярыми гонителями. Но даже будучи подготовленным к тону статьи, Саддам кипятился, читая унижающие его материалы в зарубежной прессе.
      В начале года Саддаму попала статья из американского журнала, анализировавшая его притязания на Ближнем Востоке. На самом деле это было просто саркастическое толкование всех аспектов его президентской деятельности. В ней говорилось о нарушениях прав человека в Ираке, а Саддам представал в виде психопата, одержимого манией величия. Меня поражало, что он возмущается такой несерьезной и не заслуживающей пристального внимания статьей.
      - Зачем они пишут такую чушь?! - бушевал он, расхаживая по кабинету, зажав в руке вырезку из журнала. - С какой целью? Объясните мне!
      Он сунул мне вырезку, и я сразу увидел, что вывело его из себя. Статья сопровождалась карикатурой, на которой непомерно толстый Саддам, ухмыляясь, тряс пистолетом перед носом у перепуганных министров, сидящих за столом переговоров. Все министры подняли руки, как бы голосуя за предложенное. Подпись внизу представляла слова Саддама: "Отлично! Все голосуют"за". Я все ещё президент!"
      Латиф, естественно, был рад, что Саддам откровенничает со мной. При встречах он расспрашивал, о чем именно разглагольствует Саддам, и что он обсуждает со старшим сыном, что говорят об Удае во дворце.
      Однако Удай был недоволен моим присутствием и обычно не обсуждал при мне даже обычные государственные дела. Если он видел меня, когда входил в кабинет Саддама, он немедленно выходил, не сказав ни слова. Это очень веселило его отца.
      - Не осуждай его, Микаелеф, он ещё молодой и горячий, - говорил в таких случаях Саддам.
      Редко мы оставались с Удаем наедине. Между нами всегда существовало напряжение, и я не сомневался, что, не будь покровительства Саддама, он убил бы меня. Он обращался ко мне, только если это было совершенно необходимо, однако с гораздо большим удовольствием обсуждал со своими прихлебателями свои "подвиги", если знал, что я его слышу. Несмотря на попытки отца приструнить его, было ясно, что брак совершенно не утихомирил Удая. Однажды утром мне по секрету сказали, что у Удая часто происходят амурные делишки в апартаментах его друга в районе Когиро.
      Я поделился этой информацией с Латифом и мы обсудили, как этим можно воспользоваться. Мы согласились, что нащупали уязвимое место Удая, и этим можно воспользоваться для его устранения.
      - Кто его сопровождает? - спросил Латиф, когда мы встретились однажды вечером, чтобы обсудить проблему.
      - С ним всегда двое вооруженных охранников, - напомнил я ему. - К счастью, он слишком заносчив, чтобы обзавестись ещё одним.
      - И он всегда вооружен?
      - Думаю, он чувствовал бы себя голым без пистолета в кармане. Хоть Саддам и конфискует любое, найденное у Удая оружие, я уверен, что через десять минут у него появляется другое.
      Латиф потер подбородок, оценивая риск.
      - Это не проблема. Мы нападем на него, когда он будет в постели, медленно произнес он.
      Это "мы" включало и меня. Меня включили в группу нападения. Это было ужасно, но соблазн оказался велик!
      Следующие две недели я через одного из дворцовых сплетников получал информацию для Латифа, о том, как часто Удай пользуется квартирой в Когиро. После небольшой разведки Латиф узнал, что сына президента действительно сопровождают только два охранника. Они оставались снаружи и трепались, пока Удай занимался своими "делами". Он редко задерживался больше чем на час.
      Мы решили провести операцию в следующий раз, как Удай посетит квартиру. Через несколько дней он весело обсуждал с охранниками в моем присутствии замысел "обольщения", который предстояло осуществить сегодня вечером.
      Необходимо было действовать быстро. Я смог улизнуть из дворца и проинформировать Латифа. Мы встретились в семь вечера. Латифа сопровождали братья и Салем. Мы впятером поехали в Когиро на машине, специально взятой Латифом, и были там к восьми. Чтобы избежать риска, что меня узнают, я к своему облегчению должен был, несмотря на мою обычную маскировку, остаться в машине и сигналить в случае непредвиденных обстоятельств. Остальные четверо направились к дому. Латиф и Рафик вошли первыми. В их задачу входило снять охранников, стоявших снаружи. Абдулла и Салем, главные исполнители, прошли за ними. Чтобы не привлекать внимание выстрелами, Удая решили зарезать. На всякий случай каждый взял с собой пистолет.
      Оставшись один, я не мог успокоиться и нервно оглядывался по сторонам, но вокруг было тихо. Медленно текли минуты. Мне показалось, что прошел уже час, но, когда я взглянул на часы, оказалось, что прошло каких-то пять минут.
      Внезапно я с удивлением услышал два выстрела. Этот звук ни с чем нельзя было спутать. Через пару секунд послышалось ещё несколько выстрелов. Я не умел водить и в эти мгновения, думая, что всех моих друзей застрелили, боролся с искушением выскочить из машины и спасаться бегством. Не успел я сдвинуться с места, как парадная дверь распахнулась, и на улицу выбежали Латиф и Рафик. Я моментально открыл боковые дверцы. Латиф плюхнулся на водительское сиденье и немедленно запустил двигатель, в то время, как Рафик сел сзади. Машина рванула на бешеной скорости.
      - Что случилось? - крикнул я в панике. - Где Абдулла и Салем?
      - Они мертвы! - бросил Латиф через плечо. На щеках его были слезы.
      Я был ошеломлен.
      Всхлипывая, Латиф резко поворачивал так, что машина чуть не перевернулась. Удивленные пешеходы шарахнулись в разные стороны, когда мы выскочили на оживленную улицу. Я оглянулся и увидел, что Рафик стоит на коленях на заднем сиденье с пистолетом в руке, нервно глядя в заднее окно.
      - Хвоста нет, Латиф, - заорал он, - поезжай медленнее! Ты привлекаешь внимание.
      Латиф снял ногу с акселератора и на более умеренной скорости мы начали пробираться через лабиринт боковых улочек к центру города. Всхлипывая, Латиф рассказывал, что произошло.
      Как и ожидалось, двое охранников Удая патрулировали коридор перед квартирой. Латиф и Рафик притворились пьяными, в надежде что охранники примут их за жильцов дома. Действительно, они не возбудили никаких подозрений у охранников, и пока те посмеивались над ними, Латиф, делая вид, что пожимает руку одному из них, воткнул свободной рукой нож ему в живот. Почти одновременно Рафик расправился с другим охранником.
      Абдулла и Салем, ждавшие на лестнице, вошли и выбили дверь. После этого план начал рассыпаться. В квартире оказался ещё один охранник с оружием в руках. Только Аллаху известно, откуда он взялся, но его насторожил шум снаружи. Он выстрелил Абдулле в голову, как только тот переступил порог. Следующий выстрел был в Салема. Салем выстрелил в ответ, охранник закричал, видимо, он был ранен, но снова выстрелил и этот выстрел был смертельным. Салем упал у двери. Латиф, не целясь, стрелял в квартиру, прикрывая Рафика, вытаскивавшего раненного товарища в коридор. Но спасти его уже было нельзя. Когда Латиф опустошил свой магазин, он услышал крики Удая откуда-то из квартиры. Однако они решили, что действовать дальше было бы равносильно самоубийству. Единственной возможностью был побег.
      В этот момент мы уже приблизились к окраинам старого города и остановились у площади Хулафа.
      - Выходи, Микаелеф, - торопливо сказал Латиф, - тебя не должны видеть с нами.
      Я открыл дверь и начал вылезать, но обернулся к Латифу.
      - Мне не говорили о третьем охраннике, - сказал я, чувствуя вину за то, что из-за неточных данных наш план так трагически сорвался.
      - В другой раз, - уже более хладнокровно сказал он. - Будь осторожен. Я свяжусь с тобой.
      Машина двинулась прочь и вскоре исчезла в вечернем потоке автомобилей.
      Я был довольно далеко от дома, но решил пройти пешком, чтобы немного освежить голову. Пока я шел, мне пришло в голову, что Удай уже позвонил в полицейский участок или, что того хуже, приказал устроить мне засаду. Вина не давала мне покоя, хоть я и напоминал себе, что Латиф наблюдал за домом почти всю неделю и Удая всегда сопровождали лишь два охранника. Загадка появления третьего охранника осталась неразгаданной.
      Вблизи моста Ахра я поймал такси и поехал домой. Только я закрыл дверь в передней, как зазвонил телефон. Это был Удай.
      - А, Микаелеф, - сказал он будничным голосом, будто ничего необычного не произошло с ним этим вечером, - рад, что застал тебя.
      - Где же я ещё могу быть так поздно, Удай, - сказал я, молясь, чтобы это оказался его первый звонок.
      - Ну я не знаю, - исключительно дружелюбно спросил он, - а ты куда-то уходил? Двадцать минут назад тебя не было. Я тебе звонил.
      К счастью, Удай не мог видеть волнение на моем лице, когда я старался успокоился. Сердце мое билось бешено.
      - Прошу прощения, Удай, но сейчас по вечерам я немного выпиваю. Я, наверное, заснул и не слышал звонка. Что ты хотел?
      - Ничего, - ответил он. По его голосу было понятно, что он не особо поверил моей болтовне. - Ничего такого, что не могло бы подождать до завтра. Тогда и увидимся.
      На следующий день в Черном кабинете меня встретил заметно сникший Хашим. Он нервно отвечал на мои попытки завязать разговор, но было ясно, что он ничего не знает о событиях прошлого вечера. Через несколько минут вошел Саддам в сопровождении Удая. Последний самодовольно улыбался, не оставляя сомнений в том, что у меня скоро начнутся проблемы.
      - Пожалуйста сядь, Микаелеф, - спокойно сказал Саддам, - нам нужно обсудить одно важное дело.
      Он махнул рукой Хашиму, который не сказав не слова, немедленно вышел из комнаты.
      - Прошлой ночью, - продолжал Саддам, когда за Хашимом закрылась дверь, - было совершено покушение на жизнь Удая. Двое предполагаемых убийц были застрелены. Один из убитых - твой шурин, Абдулла Паша аль-Рабака. Мы полагаем, что двое убежавших - это его братья Латиф и Рафик.
      Говоря это, Саддам близко придвинулся ко мне, возможно стараясь уловить мою реакцию.
      - Понятно, - сказал я. Мои мыслительные способности были парализованы страхом, и я смог произнести только одно слово.
      - Похоже, ты не удивлен, - заметил Саддам.
      - Прости, Саддам, - ответил я, стараясь найти более подходящий ответ. - Для меня это сильный шок. Ты уверен, что погибший - Абдулла?
      Удай выступил вперед, его лицо горело:
      - Конечно, мы уверены, придурок! Мы уверены и в том, что его братья скоро будут мертвы. Где они?
      Я посмотрел на него так, будто он удивил меня, ожидая ответа на вопрос.
      - Почему я должен знать, где они? - спросил я, изобразив полное равнодушие. - Если их нет дома, то у меня нет предположений, где они.
      - Я расспросил кое-кого, - зашипел Удай, - и знаю, что ты интересовался моими визитами в эту квартиру. Ты думаешь, я так глуп, что решу, будто попытка твоего шурина убить меня там - это совпадение?
      Я не ответил. Он злобно отвернулся от меня.
      - Арестуй его, отец. Это самый быстрый путь разобраться.
      Саддам пристально взглянул на меня, но обратился к Удаю:
      - Оставь нас, Удай, Я хочу поговорить с Микаелефом наедине.
      Удай попытался возразить, но отец жестко взглянул на него, и тот понял, что спорить бесполезно. Он вышел из комнаты, хлопнув дверью.
      - Ну, Микаэлеф, - как мне быть?
      Я посмотрел Саддаму в глаза со всей кротостью.
      - О чем ты, Саддам?
      Он устало улыбнулся:
      - Я не думаю, что был так снисходителен к кому-либо, как к тебе. Любой на твоем месте уже давно был бы в тюрьме. Тебя, похоже, окружают заговорщики.
      - Я не могу отвечать за семью моей покойной жены. Если все, что сказано, - правда, то я все равно ничего не знаю об этом.
      Саддам кивнул, и к моему удивлению заявил:
      - Я тебе верю.
      Он встал и подошел к окну, глядя на город за рекой.
      - К сожалению, этого не достаточно. В Багдаде не так много людей, которым я могу доверять, и, хотя ты долго был одним из них, я не могу игнорировать твои связи с некоторыми очень опасными людьми. Я должен убедить себя и остальных, что ты можешь продолжать работать у меня.
      Я сохранял молчание, зная, что ступил на опасную почву.
      - Мне нужна демонстрация верности, Микаелеф. Ты должен кое-что сделать, что отбросит прочь все подозрения о твоем предательстве, - он повернулся ко мне. - Что ты можешь сделать?
      - Не знаю, - с подобострастием ответил я, - кроме как поддерживать вас, как я всегда и поступал.
      - Этого мало, - покачал головой Саддам, отходя от окна. - Может быть, достаточно для меня, но не для Удая.
      Некоторое время он молча обдумывал, какую задачу мне поставить. Затем улыбнулся.
      - Скоро двух беглецов найдут. Их, конечно же, приговорят к смерти, он пристально посмотрел на меня, прежде, чем продолжить. - Я хочу, чтобы ты принял участие в их казни.
      Я застыл от ужаса при этой мысли.
      - Это невозможно, - выпалил я. - Они братья моей жены. Они... я никогда в жизни не стрелял. Я не могу убить человека.
      Хоть это и не было правдой - я принимал участие в казни убийцы моей семьи Калида Фахера, я не стал объяснять этого Саддаму. Наоборот я напомнил ему мою реакцию на казнь Муллы.
      - У меня не хватит выдержки сделать это. Вы знаете, как это действует на меня. Я не могу.
      Саддам сел в одно из кресел и предложил сделать мне то же самое.
      - С тех пор как я решил посвятить свою жизнь моей стране много лет назад, - сказал он, - мне приходилось делать многие вещи, на которые, как я раньше думал, мне не хватит выдержки. Но у меня не было выбора. Во время войны многие иракцы должны были делать то, что, как им казалось, они не могут делать, но у них также не было выбора. Теперь, Микаелеф, если ты хочешь сохранить мое доверие, и у тебя нет выбора.
      Деваться было некуда. Я медленно кивнул. Саддам поднялся:
      - Вот и хорошо.
      Он оставил меня наедине с моими страхами и сомнениями. Все, что мне оставалось, - это молиться Аллаху, чтобы Латифа и Рафика не нашли.
      Удай был доволен решением назначить меня палачом, и мои худшие опасения подтвердились, когда он с видом победителя позже ворвался в Черный кабинет:
      - Рафик Паша арестован!
      Сердце у меня упало. Казнь Рафика состоялась бы вне зависимости от того, смогу я нажать на курок или нет, но я сомневался, что смогу спасти свою шкуру, участвуя в казни. Я мучительно размышлял об этом все последующие дни, но меня волновала ещё одна вещь. Во время допроса Рафика могли подвергнуть жестоким пыткам и он мог назвать меня. Конечно, так думать эгоистично, но инстинкт самосохранения - великая сила.
      Конечно, допросы должны были быть жестокими, поскольку Рафика содержали в тюрьме почти две недели. К счастью для меня, он молчал не так уж долго и назвал имена только тех членов организации, которые были мертвы или хорошо известны в госбезопасности.
      Я ожидал вызова в тюрьму на казнь каждый раз, когда открывалась дверь Черного кабинета, пока однажды на пороге не появился разъяренный Саддам.
      - Рафик мертв, - заявил он, с трудом сдерживая злобу.
      Смешанные эмоции - горя и облегчения нахлынули на меня. С одной стороны мне было очень грустно из-за смерти Рафика, но я ощутил огромное облегчение от того, что это не моих рук дело. Я попытался сдержать свои чувства.
      - Что случилось? - спросил я.
      - Твоего шурина допрашивали. Похоже, тот, кто вел допрос, применил к нему испытанный прием - целился в него из незаряженного пистолета, а потом нажал курок. Пистолет оказался заряжен. Рафика Пашу застрелили прямо в затылок.
      Прошло несколько недель. Латиф был на свободе, но у меня не было возможности обмениваться с ним сообщениями. Я начал думать, что он мертв, пока однажды утром, почти через два месяца после неудачного покушения на Удая, не произошел странный телефонный разговор.
      - Привет, это Сара, - сказал женский голос.
      - Кто? - переспросил я, не уверенный, что правильно расслышал имя.
      - Сара! - снова несколько раздраженно ответил голос. - С-А-Р-А! произнесла она по буквам.
      - Прошу прощения, - ответил я, думая о том, как странно она произносит это имя, - вы ошиблись номером. Я не знаю никого с таким именем.
      - Да-да, - упорствовал голос, - Сара из аль-Мавсила.
      - Думаю, вы... - начал я, но звонившая повесила трубку.
      Некоторое время я обдумывал услышанное, но вскоре забыл, а вечером, когда я уже лежал в кровати, я вдруг понял возможный смысл этих слов. Сара. С-А-Р-А. Салем, Амна, Рафик, Абдулла. Может, звонивший пытался передать сообщение от Латифа, используя инициалы его друзей и родственников. Упоминание об аль-Мавсиле могло означать, что Латиф сейчас скрывался там.
      В мае пришло сообщение о том, что шурин Саддама, Аднан Хайралла, погиб в авиакатастрофе. Официально причиной катастрофы была объявлена песчаная буря, но вряд ли кто-нибудь поверил этому. По слухам, машина было взорвана в небе по распоряжению Саддама, который все чаще использовал этот метод для устранения армейских командиров, которые урывали у него куски военной славы. Иногда казалось, что при подобных загадочных обстоятельствах мы теряли больше вертолетов, чем во время боев с иранскими ВВС.
      Да, Аднан осмелился критиковать президента за оскорбление Саджиды, но даже нападки на Саддама не могли оправдать такого убийства. На самом деле все было гораздо проще. В первую неделю года Саддам отменил ежегодный смотр войск, так как был раскрыт заговор с целью покушения. Мишенью заговорщиков должна была стать трибуна, где находились бы Саддам и его семья. Аднана, который в тот день случайно оказался в другом месте, сочли виновным. Такое решение было вполне в духе Саддама. И, конечно же, из этого следовало, что Аднан уже был в сговоре с американской разведкой.
      Саддам распорядился доставить обломки вертолета во дворец и пообещал, что лучшие эксперты страны по авиакатастрофам обнаружат причины "происшествия". Эти обломки и по сей день, наверное, ржавеют в подвалах дворца, никакие расследования так и не были проведены.
      Демонстрация моей преданности Саддаму временно была отложена. Вскоре после решения Кусая, младшего сына президента, развестись со своей женой Ламией, жестокость старшего сына вновь напомнила о себе. Через несколько дней после их развода я услышал о происшествии, в которое поверил с трудом. Ходили слухи, что Ламия, тяжело переживала разрыв и нашла утешение, познакомившись с одним юношей. Отношения между ними были платоническими, но когда об этом узнал Удай, он увидел в этом надругательство над честью брата и решил действовать. Парня вытащили из дома родителей, и четверо мордоворотов Удая его избили. Считая, что этого будет недостаточно, Удай приказал одному из своих людей содрать у парня кожу с гениталий. Изобретательный малый отрезал пенис несчастного мальчика и совершил такие жуткие вещи с его яичками, что я даже не могу заставить себя описать это. А юноша был все ещё жив. Его оставили лежать в луже собственной крови и рвоте. Парень умер бы, если бы перепуганные родители не бросились его искать. Хотя Ламия и была разведена с братом Удая, послание было ясным: женщины семьи президента, бывшие или настоящие, были запретны.
      В июне мы узнали из газет, что в Польше прошли первые свободные выборы за пятьдесят лет, и правящая коммунистическая партия потерпела поражение. Режимы Венгрии, Восточной Германии, Чехословакии, Болгарии и Румынии постигла та же судьба. Начались разговоры об объединении Германии. С распадом восточноевропейского блока угроза ядерной войны отступала и был виден конец "холодной войны". Большинство людей на Западе радовались этому, но в США это вызвало смешанные чувства. Чем могли Соединенные Штаты оправдывать наращивание своей военной мощи, если главная угроза - от СССР отступила? Огромная система производства вооружений грозила обанкротиться, а роль всемирного защитника "демократии" уже никому не была нужна. Как единственной теперь супердержаве, Америке была нужна новая роль и новый враг. Ирак, возглавляемый Саддамом Хусейном, быстро вошел в список потенциальных кандидатов на это место.
      Пока народы говорили о всеобщем мире, дела на Ближнем Востоке шли как обычно. Вероятность новой арабо-израильской войны оставалась по-прежнему высокой. Между Израилем и Ираком всегда были напряженные отношения, усугублявшиеся желанием Саддама царить во всем регионе. Победа над Ираном сделала Ирак в глазах арабов олицетворением их стремления к военному превосходству, и Тель-Авив опасался Ирака больше всего, а США не могли мириться с мыслью, что главные запасы нефти во всем мире будут в руках одного человека. Раз Саддам придерживался прежней политики, новая конфронтация была неизбежна.
      В конце концов, то, как это произошло, удивило почти всех.
      В начале нового года Латиф снова объявился. Это произошло утром, в пятницу в начале января. И телефон вновь прозвонил ровно в 11 часов. Когда я снял трубку, никто не ответил. Я всем сердцем надеялся, что это Латиф, а не кто-то другой использует код от его имени.
      Наша встреча была точным повторением той, что была более года назад, когда Латиф прошагал мимо меня на вокзальной площади, устремился к тому же месту возле стены и проследовал дальше, а я за ним. И вновь мы не заговаривали друг с другом, пока сообщник Латифа не прошел мимо нас и не дал знать, что все в порядке.
      - Приятно видеть тебя снова, Макаелеф, - сказал Латиф с большой теплотой. - Я боялся, что этого уже не произойдет.
      - Я также очень рад видеть тебя, Латиф. Где ты был?
      - В аль-Мавсиле, - ответил он. - Я пытался послать тебе весточку, но...
      - Да, - ответил я. - Я получил послание, но оно было столь неопределенным, что я не уверен, что правильно его понял.
      Он кивнул.
      - Не было другого способа. Твой телефон определенно прослушивается Он рассказал мне, как ему пришлось покинуть Багдад в багажнике машины, которую вел сочувствующий компартии сотрудник правительства. Их останавливали дважды, но, благодаря высокому статусу водителя, пропускали, не обыскивая машину. Без сомнения, Саддам был бы в ярости, узнав, как Латиф избежал ареста с помощью одного из его собственных сотрудников.
      - Ты знаешь, что случилось с Рафиком? - спросил я, надеясь, что он в курсе. Мне не хотелось рассказывать ему об этом.
      - Да. - Гримаса боли исказила его лицо. - Я знаю о том, как он страдал, и о том, как ему пришлось умереть. Та же судьба ждет и нас, если мы не будем предельно осторожны. Об этом мне и нужно с тобой поговорить.
      Чувствовалось, что Латиф живет в огромном напряжении, однако его страстность и сила остались неизменными. Он казался более решительным и уверенным, чем когда я видел его последний раз, в ту ночь, когда убили его братьев.
      - Моя сестра и двое братьев погибли от руки Саддама, - продолжал он, сжав кулаки так, что костяшки пальцев побелели. - В моей жизни есть только одна цель - отомстить за них. Мне все равно, что произойдет со мной, но с радостью пожертвую своей жизнью, если при этом смогу устранить Саддама и его сыновей. Я не надеюсь, что ты присоединишься ко мне.
      - Ты забыл, - резко сказал я, - что моя жена и дети тоже были убиты, и я так же, как ты, мечтаю отомстить.
      Сильно сказано для бывшего школьного учителя! На Латифа это произвело впечатление, так же, как и на меня самого.
      - Я не забыл, - сказал он, улыбнувшись, - но слышать, как ты говоришь об этом, - музыка для моих ушей.
      Он моментально прикусил язык, когда мимо нас прошла молодая парочка, а затем рассказал мне о своих действиях после возвращения в столицу.
      - Мне потребовалось новое имя - Рад Мохаммед, я сформировал новую активную группу ИКП; партии в Ираке сейчас практически не существует. Я единственный человек, которого ты знаешь в этой группе, и для всех будет лучше, если так это и останется. Мне нужна твоя помощь в серьезном деле, Микаелеф. Сейчас ИКП - часть коалиции. Если нам удастся устранить Саддама, сможешь ли ты его замещать, пока мы не начнем контролировать ситуацию?
      Однажды Амна уже задавала мне такой вопрос, и я посмеялся над этим. Но теперь я согласился без колебаний.
      - Хорошо. Нам нужно обсудить ещё кое-что. Я должен быть уверен, что любое покушение на жизнь Саддама не произойдет тогда, когда ты будешь на его месте. Поставь кактус на окно своей спальни. Тогда, когда ты будешь замещать Саддама, убери кактус. Если ты по каким-то причинам не смог этого сделать и перед тобой - убийцы, которые полагают, что ты - это Саддам, крикни: "Кактус!" Тогда мои люди будут знать, что покушение не состоялось. - Латиф посмотрел на меня и засмеялся. - Разумеется, если это будет другая организация, нападающие подумают, что ты сошел с ума!
      - Однако, я думаю, они все-таки выполнят свою задачу, - заметил я несколько иронично.
      - Да, ты идешь на риск, - согласился Латиф.
      Также он решил, что теперь нам пора изменить способ связи.
      - Теперь я буду оставлять около твоей парадной двери кактус. Если ты заберешь его, я буду знать, что ты в Багдаде и получил мое сообщение. На следующий день приходи сюда же, в полдень.
      - Только не устраивай таким образом встречи часто, Латиф, - сказал я, - мне будет трудно объяснить гостям, почему мой дом заполнен растениями из пустыни!
      Латиф, снова засмеявшись, встал.
      - Хорошо, что ты все ещё способен шутить, дружище. - Он крепко обнял меня. - Мы можем и не встретиться больше, Абу Салих, - нежно сказал он, используя арабское уважительное обращение, которое я редко слышал, применительно к себе. Пройдя через столь многое вместе, мы расставались с болью в сердце.
      Я беспокоился за Латифа. После жестокого убийства Амны и детей, потеряв также двух братьев и близкого друга, он казался просто фанатиком в своем желании избавить страну от Саддама и подобных ему. Я тоже изменился, стал злее и крепче, хотя до Латифа мне было, конечно, далеко. Меня, правда, смущало, что его состояние может помешать ему рассуждать трезво.
      Сорвиголовам в Ираке было не место.
      К этому времени США развернули настоящую политическую и информационную кампанию против Саддама, и после двух инцидентов в начале года стала видна двойственность отношения к Ираку.
      В марте иранский журналист Фарзад Барзофт, работавший на Великобританию, был казнен в Багдаде за шпионаж, и западная общественность осудила Саддама за это. Все уверения в его невиновности Саддамом отвергались. К чести президента, было достаточно доказательств, что этот человек, которого арестовали в прошлом году, когда он собирался покинуть страну, действительно работал на разведку, и у Саддама не было ни малейших сомнений в том, что он схватил иностранного агента.
      Примерно в то же время в Брюсселе был убит канадский ученый Джеральд Булль. Несколько лет он работал на Ирак, и, когда известие об его смерти достигло президентского дворца, Саддам был в ярости. Булль был одним из лучших в мире экспертов по созданию "супероружия" дальнего действия, и когда правительства Америки и Канады отказались в конце семидесятых от его услуг, он решил продать свои услуги за более высокую цену.
      Явных мотивов для его убийства не было. Его не ограбили, хотя при нем, по слухам, нашли более двадцати тысяч долларов. Он погиб от пяти выстрелов в голову и тело; было очевидно, что это убийство совершили агенты "Массад". Конечно же, Саддам обвинил Израиль и публично обрушился на правительства западных стран - их демократия отстаивала права обличенного шпиона, но молчала, когда на европейской улице застрелили ученого, сотрудничавшего с Ираком.
      Во время выступления по телевидению Саддам жестко предупредил Израиль о том, чего следует ожидать, если они будут продолжать действия против Ирака. Он заявил, что Израиль хочет развязать ядерную войну.
      - Израиль угрожает нам ядерным оружием! - гремел он. - Клянусь Аллахом, если это произойдет, - мы отомстим. У нас достаточно оружия для того, чтобы начать войну, от которой половина Израиля исчезнет в ядовитом облаке! - Саддам имел в виду новое бинарное оружие - нервно-паралитический газ.
      На Западе в основном показывали ту часть его выступления, где Саддам говорил о химическом оружии, "в ядовитом облаке которого исчезнет половина Израиля". То, в каком контексте было это сказано, игнорировалось.
      Через несколько месяцев внимание в регионе переключилось с проблем Ирака и Израиля на ухудшение отношений с Кувейтом. Эта проблема уходит своими корнями в прошлый век, когда Британия впервые попыталась отделить Кувейт от Оттоманской империи. Когда империя распалась в 1918 году, Ирак стал новым образованием, под управлением Британии, которая сразу объявила Кувейт отдельным субъектом. Однако границы его никогда не признавались ни одним правительством Ирака. Сам Ирак был поделен на три административных региона: аль-Мавсил, Багдад и аль-Басру, и далее разбит на восемнадцать провинций. Кувейт был провинцией в регионе аль-Басра, задолго до появления самого Ирака как государства, и поэтому Саддам называл Кувейт "девятнадцатой провинцией".
      Однако сейчас на ирако-кувейтские отношения в основном влияли экономические вопросы, а не территориальные и переговоры между двумя странами крутились вокруг четырех основных позиций.
      С момента окончания войны против Ирана Саддам отчаянно поднимал разрушенную экономику. Это происходило преимущественно из-за искусственно сниженной цены на нефть, - единственно важной статьи экспорта и источника дохода Ирака. Кувейт, имевший существенные квоты на повышение производства нефти в результате соглашений ОПЕК, имел большие инвестиции в связи с нефтеперерабатывающими производствами в других странах и таким образом мог компенсировать недостаток статей экспорта коммерческой выгодой: цена на нефть могла быть ниже. Однако, снижая цены на нефть, Кувейт подрывал программу по восстановлению экономики Ирака, и Саддам настаивал, чтобы цена на нефть не понижалась, при необходимости удерживаясь насильно.
      Во-вторых, во время войны Кувейт выделил Ираку помощь в размере четырнадцати миллиардов долларов. Это была огромная сумма, но в свете уязвимости страны для иранского вторжения, это были вполне реальные деньги. Разумеется, некоторые иронично называли это "защитными деньгами". В январе Саддам потребовал ещё десять миллиардов и был взбешен, когда Кувейт ответил повышением военных займов. Саддам заявил, что если Иран не будет побежден, такая страна, как Кувейт, прекратит свое существование. Он требовал списать долги.
      В-третьих, Саддам обвинил Кувейт в похищении нефти более чем на два миллиарда долларов во время войны с Румалийского нефтяного поля, часть которого, как всем было ясно, находилась на иракской стороне границы. Кувейт сделал это, просверлив угловые скважины со своей территории. Это особенно уязвляло Саддама - оказывается, Кувейт использовал иракскую нефть для подрыва иракской же экономики.
      Наконец, Саддам давно требовал разрешения построить на островах, принадлежащих Кувейту, военные базы. Кувейт решительно отказывался от этого даже в разгар войны с Ираном, не сомневаясь, что Ирак, построив эти базы, так и останется на этих островах. Также Саддам планировал соорудить порт, прорыв каналы вокруг островов. Глубоководный порт в Заливе дал бы Саддаму прямой и удобный доступ в открытое море для его нефтяных танкеров и позволил бы ему перевести флот, стоявший на якоре у берегов Иордании, в родные воды.
      Несмотря на такие категоричные заявления, ответ руководителей Кувейта на запросы Саддама был достаточно мягким. Они были готовы отсрочить платеж или действительно списать его при условии, что Ирак определит границы между двумя странами. Они предложили ещё один заем, в пятьсот миллионов долларов, и были готовы согласовывать с ОПЕК квоты на нефть так долго, как это понадобится. Также у них не было возражений против небольшого повышения цен на нефть. Большинству арабов казалось, что соглашение не за горами. Увы, в последующие месяцы ситуация ухудшилась.
      Похоже, кувейтцы не собирались идти в своих действиях дальше разговоров, и к концу июля терпение Саддама кончилось. На встрече в Рийяде он, через своего вице-президента Иззата Ибрагима, объявил, что время для слов кончилось, и приказал, чтобы Кувейт немедленно удовлетворил его претензии. Кувейт вновь никак не отреагировал, и Саддам подумал, что его дурачат и оскорбляют. Потеря лица для араба, какое бы положение он ни занимал, неприемлема. Саддам этого простить не мог.
      Заявив, что Кувейт идет на поводу у Соединенных Штатов, Саддам обвинил эмира Кувейта в беззастенчивом использовании экономической слабости Ирака. Кувейтский посол в Ираке пытался использовать все дипломатические ухищрения и извинения, но Саддам был неумолим. Он не имел не малейшего желания сотрудничать или искать компромисс.
      Когда Иззат Ибрагим вернулся в Багдад с пустыми руками, Саддам начал готовиться к вторжению. Изначально он хотел захватить только кувейтскую часть Румалийского нефтяного поля и острова аль-Варба и аль-Бубиян. Однако он был в ярости из-за неуступчивости эмира Кувейта. В гневе он решил захватить весь Кувейт. Он полагал, что, сделав это, он одним махом решит все экономические проблемы Ирака. За неделю Саддам подвел восемь дивизий, состоявших примерно из ста тысяч человек, к кувейтской границе. Мир полагал, что Саддам блефует. Всем предстояло убедиться, что это не так.
      В два часа утра второго августа Саддам приказал своим войскам, которые находились около аль-Басры, войти в Кувейт. Не было даже никаких намеков на сопротивление, и через три часа столица была взята. Население Ирака ликовало. Позже, в этот же самый день, мы с Хашимом и кузеном Саддама Али-Хасаном аль-Мажидом, который был теперь новым правителем "девятнадцатой провинции" Ирака, ехали по дороге в Кувейт. На мне уже были мои темные очки и одна из пышных фальшивых бород, используемых для подобных случаев.
      Во время нашего путешествия Али заинтриговал меня, сказав, что наша "победа" будет отмечаться не только в Багдаде, но и в Тегеране. Заметив, что я в недоумении, Хашим объяснил:
      - Али имеет в виду решение Саддама репатриировать иранских военнопленных.
      - Война закончилась два года назад, - сказал я, не понимая, что имеется в виду. - Их, наверное, совсем немного.
      Али улыбнулся:
      - Ну да, немного, не больше семидесяти тысяч.
      Я чуть не упал, но Хашим взглядом предостерег меня от развития этой темы. Меня пугало присутствие Али. Я не сомневался, что Саддам приказал ему оказывать кувейтцам то же "уважение", какое он демонстрировал курдам.
      Мое прибытие не афишировалось. Саддаму нужно было, чтобы я подменил его, но поскольку лидеры большинства арабских государств беседовали с ним часами по телефону, то его настоящее местоположение было хорошо известно, и мне было приказано просто наблюдать за обстановкой.
      Кувейтский эмир проводил уик-энд вместе с семьей на прибрежном курорте возле аль-Ахмади, когда иракские танки въехали в страну. Как только он получил известие о вторжении, он устремился в Рас аль-Хафи, что в тридцати километрах от границы с Саудовской Аравией, перед тем, как отправиться в аль-Таиф около Джидды, на побережье Красного моря.
      Множество кувейтцев воспользовалось транспортом королевской семьи. Ходили слухи об огромных суммах, в панике переведенных в европейские банки. Саддам получил разведданные, что почти десять миллиардов долларов было переведено из района Залива в первую неделю вторжения. По-видимому, Европа была настолько перегружена кувейтскими динарами, что банки отказывались принимать их, и многие состоятельные арабы временно оказались почти бедняками, поскольку их кредитные карты стали неплатежеспособны. Даже в Египте динар скакнул вниз чуть ли не в двадцать пять раз по сравнению с довоенным уровнем.
      Прибыв в Кувейт-Сити, блистая своей бородой и темными очками, я наблюдал через затемненные стекла ликующие войска и подавленных кувейтских граждан. Мы направлялись во дворец Сеифа, где эмир планировал повести свой рабочий день. На некоторое время пришлось остановиться, поскольку дорогу пересекали артиллерийские войска. Внезапно разверзся ад. Сзади нас взорвался грузовик, и сила взрыва подняла нашу машину в воздух. Когда мы приземлились, мои ноги пробили ветровое стекло, и я очень сильно порезался. Выяснилось, что бомбу подложили участники Кувейтского Сопротивления, очень неорганизованное объединение, которое не волновало то, что за каждого погибшего иракского солдата будет казнено пять кувейтцев. Эта бомба разрушила несколько магазинов и ранила нескольких солдат, двое из которых погибли. Это обрекло на смерть по крайней мере десятерых ни в чем не повинных кувейтцев.
      Помимо нескольких глубоких порезов на ногах я ещё был серьезно помят, но ранен не был, однако мои темные очки и борода пропали. Хашим, который совершенно не пострадал, замаскировал меня своим пиджаком так, чтобы во время последовавшей неразберихи узнать меня было невозможно, и через несколько минут меня уже подвозили к госпиталю аль-Адид на юге города. Там меня положили на носилки и предоставили местному доктору Арефу Хасану.
      Хашим сказал Арефу, что я близкий родственник Саддама и со мной следует обращаться как с самим президентом. Ареф, пожав плечами, согласился.
      - Не волнуйтесь, - сказал он спокойно. - Я отношусь ко всем своим пациентам, как если бы они были особами королевской крови.
      В его тоне промелькнуло некоторое легкомыслие, но его улыбка обезоруживала, и я жестом руки остановил Хашима, который хотел вмешаться.
      - Пускай доктор делает свою работу, - сказал я.
      Когда он закончил, сестра убрала все окровавленные тампоны, и Ареф повернулся к Хашиму:
      - Скажите президенту, что его кузен в порядке, но сильно помят. Он нуждается в отдыхе.
      - Насколько долгом? - спросил Хашим.
      - Я не могу точно сказать. Возможно, на несколько дней.
      Хашим подошел ко мне и сказал вполголоса:
      - Здесь ты в безопасности. Это не самый загруженный госпиталь в Кувейте. Около твоей двери будет поставлена охрана, и я буду навещать тебя каждые несколько часов.
      Затем он повернулся к Арефу:
      - Надеюсь, доктор, мне нет нужды объяснять, что кроме вас и сестры никому не разрешается входить в эту комнату. Это означает, что вам придется совершать обходы, жертвуя сном, но альтернативы нет.
      - Я понимаю, - ответил Ареф. - Это не проблема. Я здесь все время.
      На следующий день, осматривая мои порезы, Ареф начал беседу.
      - Как давно ты представляешь Саддама?
      - О чем ты? - спросил я в ответ, потрясенный прямотой вопроса.
      Он пожал плечами:
      - Если ты желаешь продолжать притворяться - дело твое. Я никому не скажу. Я просто подумал, что в такое трудное время тебе хочется поговорить об этом.
      Он так доброжелательно это предложил, что я не видел особого смысла лгать ему.
      - Как ты узнал? - спросил я.
      - А почему же ещё ты здесь? Ты - кузен Саддама и очень похож на него. И я никогда не слышал о твоем существовании. А также твой нос подвергся пластической операции. Не требуется какой-то особой смекалки, чтобы догадаться, что Саддам использует тебя для замещения.
      Его логика была настолько безупречной, что мне не пришлось переубеждать его.
      - Ты действительно его родственник? - спросил он.
      - Нет, - ответил я. - Я был учителем в Кербеле. Саддам услышал обо мне от моего зятя, который служил в мэрии Багдада.
      - Счастливый для тебя день, правда?
      - Некоторые так думают.
      Ареф взглянул на меня:
      - А ты - нет?
      - Доктор, я образованный человек, но мне нужно немного. Работа на Саддама разрушила мою жизнь, но я не могу вам об этом рассказать. В любом случае, нам не стоит это обсуждать. Это небезопасно для нас обоих.
      Наш разговор прервался на время, пока Ареф накладывал свежую повязку на мою ногу, но когда он завершил свою работу, я снова почувствовал желание освободиться от груза своих воспоминаний. В конце концов я рассказал Арефу все о моей ситуации и о природе моей теперешней деятельности. Он был хорошим слушателем, но не мог дать никакого совета.
      Во время пребывания в госпитале я познакомился с медсестрой, с каждым днем мы сближались с ней все больше и больше, и я почувствовал, что она стала мне близким другом.
      Медсестра, Софи Хамед, была американкой из Красного Полумесяца, мусульманского подразделения Международного Красного Креста, и находилась здесь гораздо дольше многих своих соотечественников. Настоящее её имя было Сафа аль-Хамед, и хотя она родилась в Багдаде, выросла в Нью-Йорке, после того, как её семья бежала из Ирака в феврале 1963 года, в начале Баасской революции. В первый день после переворота более 2000 граждан Багдада было убито в уличных боях между баасистами и коммунистами. Отец Софии был коммунистом и, опасаясь за свою семью, той же ночью покинул Ирак. Я не мог не заметить параллелей между Амной и Софи. Я был уверен, что Софи, хотя она и американка, можно доверить мой секрет, и мы провели много часов, обсуждая вместе с ней различные варианты действий. Она доказывала, что надо быть сумасшедшим, чтобы возвратиться в Багдад, и вместо этого я должен использовать создавшуюся возможность, чтобы ускользнуть из цепкой хватки Саддама и его семьи.
      - Ты убежден, что Удай хочет убить тебя, - настаивала она, - и при этом надеешься, что удача никогда не отвернется от тебя.
      - Но у меня есть дела в Багдаде, - возражал я. - Я могу понадобиться моему шурину в любое время. Он должен знать, где меня искать.
      - Думаю, с ним можно связаться. Раз ты хочешь действовать против Саддама, то за пределами Ирака ты сможешь сделать гораздо больше.
      Чтобы избежать частых визитов Хашима, Ареф сказал ему, что я оказался в более тяжелом физическом состоянии, чем казалось сначала, и что мне нужно больше отдыхать. Софи продолжала убеждать меня не возвращаться в Ирак и как-нибудь отвлечься от моих горестей, но я достаточно скептически относился к её предложениям. Что удивительно, мой интерес к ней возрастал.
      Когда мое пребывание в госпитале затянулось, Хашим начал злиться. На десятый день он, наконец, стал настаивать, что мне необходимо ехать обратно в Багдад. Если мне предстояло сделать шаг в обратном направлении, то это нужно было делать как можно скорее. Когда Ареф пришел проведать меня, он сказал, что если я готов, то он может вывезти меня из госпиталя этой ночью и переправить в дом одного врача и его хорошего приятеля, чья семья уехала, когда в страну вошли иракцы. А потом можно уже было принимать меры для того, чтобы вывезти меня за границу.
      В сентябре Саддам объявил, что будет бомбить Израиль, если Соединенные Штаты войдут в Кувейт. Это означало больше, чем просто выпад в сторону Вашингтона, который, как полагало большинство арабов, заодно с Тель-Авивом. Саддам считал, что Израиль не сможет оказать сопротивление его силам, и надеялся таким образом изменить весь ход вторжения. Если бы начался арабо-израильский конфликт, ни одно арабское государство не могло бы остаться в стороне и не содействовать Саддаму.
      Между главами государств региона велись ожесточенные споры в поисках разрешения кризиса, но ничего придумать не удавалось. После того как армии Ирака не удалось захватить кувейтского эмира, Саддам заявил, что он готов приказать своим войскам выйти из страны. Похоже это было легче сказать, чем сделать, поскольку лидеры государств Ближнего Востока не очень хорошо поняли смысл этого заявления. Шли дни, недели, Саддам ожесточился.
      Было четыре часа утра, когда Ареф разбудил меня, сказав, что пора. Охрану моей комнаты отвлекли. Это сделала одна привлекательная молодая медсестра, которая попросила помочь ей поднять пациента, у которого начались "проблемы" по дороге в туалет. Через минуту я находился у заднего выхода из госпиталя. Софи уже ждала меня там.
      Через пятнадцать минут нас высадили около особняка в пригороде столицы. Нам было сказано не высовываться наружу не при каких обстоятельствах. Пищу нам должны были доставлять каждый день. Нас также обещали предупредить, когда подготовка нашего побега будет завершена.
      Последовавшие за этим четыре недели были самыми счастливыми в моей жизни. Сначала меня немного стесняло присутствие Софи. Но вскоре её американские манеры развеяли все мои комплексы. И как ни странно, мною понемногу начинала овладевать страсть. С того времени как Амна погибла, я в основном избегал женского общества. Но Софи была очень привлекательной женщиной, а я - нормальным мужчиной. На третий день нашего уединения неизбежное произошло.
      Я лежал на кровати, а она обрабатывала мои порезы на ноге, которые до сих пор немного кровоточили. Она нежно прикоснулась ко мне, снимая повязку, а затем наложила новую. Я не могу подробно рассказывать, что произошло потом, скажу только, что мы стали любовниками. Это было как прорыв огромной плотины. В последующие дни мы только и делали, что занимались любовью. В промежутках мы делились историями наших жизней. Я смеялся, как ребенок, и радовался исполнению всех моих сокровенных желаний, о которых раньше и не подозревал, даже с Амной.
      Софи, которой было слегка за тридцать, быстро рассеяла все мои опасения насчет разницы в нашем возрасте.
      - Ты не выглядишь на сорок восемь, - прощебетала она, а когда я глупо продолжал оплакивать это неудобство, она заставила меня замолкнуть способом обычным для женщин, который мне немного неловко описывать, поскольку я достаточно старомодный араб. Хотя это был, конечно, наиболее эффективный способ, после которого различие возрастов уже не играло роли.
      Ареф периодически посылал сообщения в наш дом. Из них следовало, что нам нужно ещё потерпеть. Требовалось время, чтобы организовать наш побег, поскольку иракские патрули сновали по всем дорогам. С Софи я был бы счастлив ждать вечно.
      Мы говорили о разных вещах - о хороших и не очень, и именно от Софи я узнал, что Саддам использовал тела убитых кувейтцев для того, чтобы решать проблему нехватки донорских органов в Ираке.
      - Не может быть! - с трудом выдохнул я. - Ты, наверное, ошибаешься.
      - Нет, - твердо ответила она. - Тела доставляли в больницу, и они выглядели так, что было ясно: их мучили перед смертью. Если поблизости не было квалифицированного иракского врача, то извлекать нужные органы приходилось местному хирургу. В начале войны многие сопротивлялись. Их расстреливали и вырезали их собственные органы, пока тела были ещё теплыми.
      Даже после стольких лет постоянного соприкосновения со зверствами режима Саддама, я не был готов к подобным "откровениям".
      Мы спали после обеда, когда внезапно меня разбудил громкий стук в дверь. Я отодвинул засов, дверь спальни сразу распахнулась, и в комнату ворвалось полдюжины солдат. Не знаю, предали нас или мы были неосторожны. Солдаты прекрасно знали, за кем пришли; мое сходство с Саддамом не удивило их.
      Через несколько минут мы были одеты, нас вывели из дома и посадили в машину. Когда нас вывезли из города, я спросил офицера, который сидел между Софи и мной, куда нас везут.
      - В Багдад, - ответил он, не глядя на меня. - Пожалуйста, не разговаривайте больше.
      Через пять часов мы оказались в тюрьме. Нас с Софи разделили. Нам не позволили попрощаться. Когда её уводили, наши глаза встретились. Ее глаза гордо сверкали, и в то же время в них светилась её невысказанная любовь ко мне.
      Я думал, что больше никогда её не увижу.
      После трех с лишним недель одиночного заключения на полуголодном пайке однажды утром меня потащили на допрос во дворец к самому Саддаму. Я был уверен, что единственной причиной этого было намерение президента расправиться со мной лично. Когда меня привели к нему, я порадовался, что среди присутствующих не было Удая. Если мне предстояло умереть, я предпочел бы, чтобы это произошло не на глазах этого самоуверенного наглеца.
      Кроме Саддама, в комнате находилось ещё трое мужчин: Тарик Азиз, Иззат Ибрагим и Таха Ясим.
      У Тарика и Иззата был такой вид, словно им хотелось оказаться в это время где угодно, но только не здесь, но Таха, найдя себе местечко у окна, устроился поудобнее, будто приготовился получить удовольствие от предстоящего зрелища.
      Я стоял посреди комнаты, немытый, изголодавшийся и безумно усталый. Саддам сделал несколько шагов ко мне навстречу.
      - Ты просто непредсказуем! - заорал он, брызгая слюной мне в лицо, срывая на мне всю свою злобу и ярость. - Я не в состоянии понять того, что ты сделал! Это выше моего понимания!
      Он повернулся и зашагал по комнате, а затем опять подошел ко мне.
      - Ты был ничем, когда я нашел тебя! Ноль, пустое место. Я вытащил тебя из бедности, я дал тебе все: деньги, прекрасный дом, все, что ты хотел. Я считал тебя своим братом. Я отстаивал и защищал тебя, когда вся моя семья требовала, чтобы я избавился от тебя. "Он плохой человек, Саддам, - говорили они мне, - ему нельзя доверять". Но я отвечал: "Нет, вы просто не знаете его так, как знаю его я. Он хороший человек. Он верен мне". Теперь же, когда весь мир ополчился против меня, ты меня бросаешь!
      Хотя я уже смирился со своей судьбой, мне все равно стало страшно при виде его в таком гневе, я не мог ничего возразить ему и сказать хотя бы слово в свою защиту. Я приготовился безропотно сносить любую его брань.
      Он снова забегал по комнате и на этот раз, подойдя, придвинулся ко мне так близко, что даже коснулся меня своим носом.
      - Десять лет я был тебе другом, всегда в любых обстоятельствах помогал тебе. Если у тебя возникала какая-либо проблема, тебе стоило только сказать мне об этом, как проблема тут же исчезала. Скажи, разве это не так, разве это не правда?!
      Я молчал, не осмеливаясь поднять голову и посмотреть ему в лицо.
      - Скажи! - орал он на меня.
      - Это... правда, - наконец промолвил я, глядя в пол.
      - Конечно, правда! А ты? Единственный человек, кому я верил, единственный, кто был всегда рядом в нужную минуту, кто никогда мне не перечил и делал все, что я просил! И вот именно ты поступил со мной так! В тот момент, когда я окружен врагами, когда арабы, которых я считал своими друзьями, собираются вонзить мне нож в спину! Ты был единственным человеком в Ираке, на которого я мог положиться, в котором я был уверен, и вдруг ты решаешь взять месячный отпуск, чтобы переспать с какой-то шлюхой медсестрой!
      Сначала мне показалось, что я ослышался. Неужели это говорит Саддам? Я был слишком изможден, слишком слаб и плохо соображал.
      А затем Саддам вдруг начал тихо смеяться. Все, кто был в комнате с сомнением переглянулись, словно тоже не поверили своим ушам. Смех становился все громче, к нему уже присоединился Таха. Через минуту истерически хохотали уже все, кто находился в комнате, кроме меня. Я был все ещё слишком напуган, чтобы отважиться на что-либо большее, чем слабая улыбка.
      - Во имя Аллаха, - промолвил наконец Саддам. От смеха у него слезились глаза. - Мы настолько с тобой похожи, что это даже пугает меня. Кого еще, кроме нас с тобой, Микаелеф, потянет на эдакое, когда сам Сатана окружил нас тысячью соблазнов и в этом доме и везде. - Он посмотрел на Тарика. - Что мне делать с ним, Тарик? Скажи!
      - Я не уверен, что знаю, - тактично ушел от ответа Тарик, сам ещё не решив: защищать ему меня или обвинять.
      Саддам обнял меня.
      - Мне не доставило ни малейшей радости посадить тебя под замок, Микаелеф, - сказал он - но сейчас у нас трудные времена. И я должен был проучить тебя. Мне, как никогда, нужна сейчас твоя помощь, ты должен избегать соблазнов и думать только о той великой цели, которую нам поставил Аллах. Прошу тебя, обещай мне, что на это время ты упрячешь своего "шалуна" подальше в брюки.
      - Прости Саддам, - пообещал я с облегчением. - Этого никогда больше не повторится.
      - Ладно, ладно. Держись всегда поблизости. Мне нужны сейчас друзья.
      Мне показалось невероятным, что Саддам так просто поверил, что моя вина - всего лишь в самовольной отлучке по личным делам. Возможно, тут дело обстоит совсем иначе и он как бы дает мне пока право на презумпцию невиновности. Теперь, когда он в хорошем расположении духа, он даже захочет поделиться со мной, что он думает о моем поступке. Или я и вправду ему очень нравлюсь.
      - Ты сам знаешь, как я нашел тебя? - внезапно сказал Саддам.
      - До сих пор ломаю голову над этим вот уже три недели, - подхватил разговор я, чувствуя, как ко мне возвращается уверенность. - Но так до сих пор не додумался.
      - Я просто велел своим агентам заходить в каждый дом в городе, в поисках кого-нибудь из семьи аль-Сабах, если они ещё остались здесь. Шансов было мало, но все же они осматривали дом за домом. До твоего любовного гнездышка они дошли бы через неделю или около этого, если бы один палестинец, живший по соседству, не заметил, как собака возилась с тряпьем, которое ты выбросил на улицу. Он увидел окровавленные бинты и повязки и сказал об этом местному начальству. За домом несколько дней следили. А об остальном тебе самому нетрудно догадаться.
      Хотя мне стало известно об этом позже, причиной хорошего расположения духа Саддама в день моего допроса была очередная женитьба Саддама - его третьей женой стала Недхал Мохаммед аль-Хамдани. Она была управляющей департаментом солнечной энергии при министерстве индустриализации. Это был ещё один удар по принципам правящей партии.
      Я понимал, что испытываю судьбу, но я должен был узнать, что с Софи. Я постарался спросить об этом как бы между прочим, не проявляя особого интереса.
      - Тебе она нравится? - тут же вопросом на вопрос ответил Саддам.
      Я пожал плечами, как бы демонстрируя свое равнодушие. И сразу же пожалел, потому что он тут же добавил:
      - Она больше тебя не будет беспокоить.
      - Она американка, - напомнил я ему, испугавшись, что, возможно, её уже нет в живых. - Она могла бы быть нам полезной.
      - Американка? - Саддам казался искренне удивленным. - Мне сказали, что родители её иракцы.
      - Она родилась в Багдаде, но её семья уехала в Нью-Йорк лет тридцать тому назад, когда она была ещё ребенком. У неё уже были неприятности, поэтому она сказала, что из Ирака.
      Саддам немного помолчал.
      - Да, - сказал он наконец. - Она могла бы оказаться нам полезной в целях пропаганды. Я бы пригласил её сюда и сделал бы все, чтобы об этом стало известно в ЦРУ. Американка в моем дворце заставит их кое о чем задуматься, если они решат напасть.
      Саддам широко применял методы использования заложников. Поток иностранных государственных чиновников в Багдад для переговоров об освобождении заложников не иссякал. Обычно Саддам охотно шел на переговоры, если предполагалось, что они будут вестись на должном уровне, с достоинством и в атмосфере обоюдного уважения. Одним из недавних таких эмиссаров был бывший министр из Великобритании Эдвард Хит. Он приехал без полномочий своего правительства, чтобы попросить освободить несколько английских экспатриантов, которым якобы требовалась неотложная медицинская помощь.
      Саддам удовлетворил просьбу Хита и позднее очень лестно отзывался о нем.
      - Он смелый человек, если решился приехать без разрешения и покровительства своей страны, он говорил со мною свободно, как хотел.
      Хит посоветовал Саддаму уйти из Кувейта в целях его же безопасности, но сделал это тактично, не задев самолюбия Саддама.
      - Жаль, что он не у дел и время его уже прошло, - заметил Саддам. - Я мог бы вести переговоры с таким человеком.
      Несколько дней спустя Софи переселили во дворец. Здесь она сидела взаперти. Ее комната была под круглосуточным наблюдением. Мне очень хотелось увидеть её, но я не мог рисковать, обратившись к Саддаму или кому-нибудь еще. Я уже подумывал переговорить об этом с Хашимом, но однажды утром, когда Саддам покинул дворец, Хашим сам заговорил со мной на эту тему.
      - Я удивляюсь, что ты не поговорил с ним об этой американке, - сказал он, не поднимая головы от бумаг, которые просматривал.
      Вздрогнув от неожиданности, я посмотрел на него.
      - Зачем мне это делать?
      - О, брось, Микаелеф, я не маленький, не вчера родился. Ты провел четыре недели с этой темпераментной женщиной. Значит, у тебя есть к ней чувства.
      - Это все в прошлом.
      - Как знаешь, но сегодня утром Саддам сказал мне, что он не против того, чтобы ты виделся с ней, при условии, что я буду тебя сопровождать. У Саддама доброе сердце, он умеет сочувствовать. Кому, как не тебе, это знать.
      Я понял, что могу оказаться жертвой любимых шуточек Саддама, но мое желание увидеть Софи было сильнее боязни стать посмешищем.
      - В таком случае, я согласен. Я хочу встретиться с ней.
      Пять минут спустя я уже входил в комнату Софи. Она лежала на кровати. Хашим, войдя, остался у двери и дал мне возможность одному приблизиться к Софи. Лицо её было в синяках и ссадинах, подбитые глаза опухли, губа была разбита и тоже распухла. Уши Софи были забинтованы, на бинтах засохла кровь. Видимо, поранили мочки ушей, когда вырвали серьги. Обычные приемы тюремщиков Саддама. Шепотом она сказала, что её много раз насиловали и избивали. Когда она говорила, я заметил, что у неё выломаны два передних зуба. Я легонько приложил палец к её губам.
      - Ничего больше не говори. Мы поговорим, когда ты окрепнешь.
      Я сидел рядом с ней и гладил её лоб, пока она, напичканная снотворным, не уснула.
      Когда я возвращался с Хашимом в Черный кабинет, я горько призадумался. Состояние Софи было ещё хуже, чем я опасался, сам я не в состоянии ей помочь, не раскрывая наших с ней отношений. Мой инстинкт подсказывал мне, что это было бы роковой ошибкой и повредило бы нам обоим. Саддам не потерпел бы моей связи с американкой, даже если она дочь иракских родителей.
      - Она нездорова, Микаелеф, - заметил Хашим, - но можешь не беспокоиться, за ней хороший уход, теперь, когда у Саддама насчет неё какие-то планы.
      По мере того как срок вывода войск из Кувейта, установленный ООН, приближался, люди все чаще предпочитали не покидать дома и улицы Багдада стали тихими. Кто-то смотрел телевизор, кто-то слушал Багдадское радио, но большинство иракцев ловило передачи иностранных радиостанций. Даже "Радио Израиля" вело теперь передачи на арабском языке. Все станции передавали одно и то же. Кризис нарастал.
      До последнего момента министр иностранных дел Тарик и его заместитель Назар Хамдун делали все, чтобы добиться договоренности. Воздушным сообщением между Багдадом и Амманом, единственным иностранным аэропортом, открытым для связи с Ираком, пользовались лишь главы правительств, политики и дипломаты, надеющиеся в последнюю минуту подписать соглашение. Решением ООН Ирак должен вывести свои войска к полуночи 15 января, но срок наступил и прошел, а иракская армия все ещё оставалась в Кувейте.
      Утром 16 января над Багдадом висел тяжелый туман. Не по этой ли причине не прилетели бомбардировщики? Большинство населения укрылось в домах, слушая новости по радио, в семьях все старались держаться поближе друг к другу и ждали налета. Улицы были пустынными, лавки и магазины закрыты. На улицу выходили лишь в случае крайней необходимости. День тянулся медленно, новостей не было. В полдень немногие владельцы магазинов и лавок, которые все же открыли их, стали готовиться к закрытию.
      Я возвращался домой позже обычного, ибо оставался во дворце в ожидании событий. Когда я наконец вышел на улицу, то был удивлен тем, что везде, хотя и вполсилы, горят фонари. Затемнения в городе не было.
      Поужинав, мы часа два ещё побеседовали с матерью, а затем легли спать. Я заснул не сразу, прислушиваясь к звукам ночи. В Багдаде было тихо, я все гадал прилетят или не прилетят бомбардировщики, а потом все же уснул.
      В половине третьего ночи меня разбудил лай собак. Казалось, все собаки квартала внезапно залаяли и завыли. Только тогда я услышал далекий гул самолетов. Он нарастал. Мой дом довольно далеко от центра города, и это в какой-то степени внушало уверенность, что нашу часть города не будут бомбить, поэтому я не очень беспокоился о нас с матерью. Раздался первый взрыв, самолеты обрушили на город свой смертоносный груз. Земля дрожала, небо то и дело озарялось взрывами, и становилось светло как днем. Послышался вой предупреждающих сирен, он был уже ненужным, Багдад давно не спал.
      Я вышел на веранду и смотрел как трассирующие снаряды зениток прорезают небо. Потом наступил временный перерыв, а за ним с воем начался новый налет, разрушение города продолжалось. Налеты совершались каждые пятнадцать минут. После одного из таких налетов город погрузился во тьму. В моем доме тоже погас свет. Глядя на город, я увидел пожары - горели государственные здания и нефтеперерабатывающий завод. Горел также квартал, где в основном размещались предприятия легкой промышленности и конторы. Один за другим уничтожались кварталы, где находились военные сооружения, важные для защиты Багдада. Здание центра связи, возвышавшееся над городом, вспыхнув, как оранжевый факел, рухнуло и исчезло.
      Как и все в Багдаде, я провел бессонную ночь. Мать, проснувшись от первых взрывов, тоже вышла на веранду, и мы вместе с ней смотрели, как наш прекрасный город превращается в груду руин. То, что мы не спрятались в убежище, могло показаться ненужным риском, но мы столько натерпелись от налетов во время войны с Ираном, что просто перестали их бояться. У нас появилась странная уверенность в том, что мы должны видеть, как все это происходит. Моя мать плакала, говоря о жертвах этой бомбежки.
      Бомбили всю ночь до самого утра, но интервалы между налетами стали увеличиваться и к рассвету дошли до тридцати минут. В семь тридцать утра я отправился во дворец. По дороге я увидел, сколько важных объектов, а вместе с ними и жилых домов, сровнялось с землей. Я проходил мимо дымящихся остатков школы, но, слава Аллаху, её разбомбили до того, как в неё утром пришли бы дети. Стадион, под которым был бункер Саддама, остался цел и невредим. Да и дворец тоже. Саддам был уверен, что он находится под высшим покровительством. Многие же подозревали, что союзники сознательно ограждают Саддама от риска. Если это так, то этому просто нет объяснения!
      Налеты не прекращались весь этот день и следующий. Бомбежки были куда более беспощадными, чем во время войны с Ираном. Над городом постоянно стоял грохот взрывов. В третью ночь бомбежек снова пострадал телецентр и был уже окончательно выведен из строя. Дальнейшее разрушение средств связи завершили графитовые бомбы, парализовавшие работу всей кабельной системы.
      Из сводок военных действий, предаваемых иностранными радиостанциями, весь мир узнал о том, что американцы бомбили с поразительной точностью и их целью были лишь стратегические объекты. Учитывая тоннаж сбрасываемых бомб, число жертв среди гражданского населения было просто ничтожным.
      Шли дни, бомбежки продолжались. После четырех недель нервы людей не выдерживали. Однажды ночью, находясь во дворце, я услышал об огромном количестве пострадавших мирных жителей в Суме, северном пригороде Багдада. Затем последовало сообщение о том, что бомбы попали в убежище района, где я жил. Говорилось, что в убежище пряталось более семисот человек и по крайней мере четыреста из них погибли. Там были в основном женщины и дети.
      Все это время я ночевал во дворце, а моя мать обычно уходила в городское убежище, находившееся совсем недалеко от нашего дома. Позвонить домой я не мог, так как телефонная линия была повреждена ещё в первые дни бомбежек. Поэтому я тут же попросил немедленного разрешения покинуть дворец. Саддама в это время во дворце не было. Поверив, что на какой-то из бомб написано его имя, он предусмотрительно укрылся в бункере под стадионом в километре от дворца. Вместо Саддама я поговорил с Тариком, который немедленно дал распоряжение одному из своих шоферов отвезти меня домой.
      Прежде всего я поехал домой, но матери там не было. Ожидая наихудшего, я велел шоферу везти меня в соседнее убежище. Несмотря на то что я сам был свидетелем дневных и ночных бомбардировок, длившихся уже месяц, я был потрясен хаосом и разрушениями в районе, где находилось убежище. На его развалинах лежали десятки трупов, стоял стон и плач матерей, ищущих своих детей. Над воронкой, где было убежище, клубился дым, люди лихорадочно и бесцельно копошились в развалинах. Две бомбы точной наводки, одна за другой, упали на убежище, практически не оставив надежды, что здесь мог кто-нибудь уцелеть. Я вглядывался в мертвые лица, пытаясь отыскать свою мать. Среди мертвых её не было, и, посчитав это милостью Аллаха, я стал искать её среди раненых. Я звал её по имени, наконец, увидев отряд спасателей, присоединился к ним и, помогая им, продолжил свои поиски.
      Близился рассвет, список погибших рос, но выяснилось, что одна часть убежища была разрушена настолько, что понадобится несколько дней, чтобы извлечь из руин всех погибших и узнать истинное количество жертв. Позднее днем я разыскал главного организатора и руководителя спасательных работ. Он работал без перерыва уже много часов и соглашался передохнуть только тогда, когда окончательно убеждался, что под руинами не осталось ни одной живой души. Он был потрясен всей этой катастрофой, и от него мне трудно было добиться каких-либо сведений.
      Когда я назвал имя моей матери и спросил знает ли он её, он безмолвно смотрел на мое измазанное сажей лицо и растрепанные волосы. Кажется, впервые за долгое время меня не приняли за Саддама.
      - Назиха? - спросил он, как-то странно произнося имя моей матери. Ты сын Назихи? Ты работаешь на государственной службе?
      - Да, - ответил я. - Вы видели мою мать?
      Он посмотрел на меня с сочувствием, и я уже сам прочел ответ в его глазах.
      - Мне надо сесть, - промолвил он, медленно опускаясь на землю. Прошу, сядь со мной рядом.
      Он вытер лицо какой-то тряпкой и провел рукой по волосам. Я уже понимал, что ему нужно найти подходящие слова, чтобы сказать мне правду.
      - Назиха последние два дня практически жила в убежище. Она всегда сидела здесь в определенном месте и любила поговорить о тебе. Тебя зовут Микаелеф. Мне очень жаль. Я думаю, твоя мать погибла.
      Хассан рассказал, что она сидела в самом дальнем углу убежища, том самом, что сровнялось с землей, когда на него упала бомба. Она умерла мгновенно, но её тело теперь под тоннами щебня и штукатурки и раскопают эти развалы не менее чем через сутки.
      - Назиха умерла мгновенно, ничего не почувствовав, Микаелеф. Аллах был милостив к ней, хоть этого так мало, но разве и за это мы не должны благодарить его?
      - Аллах всемогущ, - ответил я, придавленный горем.
      Сестра тяжело пережила смерть матери и ругала меня за то, что мы уехали из района, где были расположены иностранные миссии и который, разумеется, не бомбили. Не пострадал от налетов и дворец Саддама.
      Возможно, союзники знали, что во дворце находятся все заложники, и постарались не задеть его. Трудно поверить, что во дворец просто так, случайно, не попала ни одна шальная бомба. Но какой бы ни была причина этого, я был благодарен судьбе, что она хотя бы сохранила нас с Софи.
      Саддам, готовый использовать любую возможность, чтобы доказать жестокость врага, тут же приказал всем телекамерам запечатлеть разрушения, а также организовал всем оставшимся в Багдаде иностранным репортерам визит в разбомбленные районы. Американцы тем не менее продолжали утверждать, что бомбоубежище было "командным и контрольным пунктом военного значения", а значит, законной целью бомбежек, что, разумеется было циничной, наглой ложью.
      Примечательным оказалось то, что после этого сообщения американцы в течение нескольких дней подвергали бомбардировкам все городские бомбоубежища.
      Надо отдать должное Питеру Арнетту, сделавшему об этом репортаж на Си-эн-эн. Он отверг любые предположения о том, что бомбоубежище было специальным военным объектом. Мне с ним никогда не пришлось познакомиться, хотя Саддам и вынашивал идею дать ему эксклюзивное интервью по телевидению, которое транслировалось бы по всему миру, мне же предстояло позировать перед камерой вместо президента. К моему огромному облегчению, Саддам сам отказался от этой затеи. Тогда я ещё не мог себе представить, что буду выставлен перед камерами на всеобщее обозрение.
      Со слов тех, кто знал Арнетта, он был честным и решительным человеком, с известной долей самомнения. Именно на вопрос Арнетта, есть ли у Саддама сомнения в отношении окончания войны, тот ему ответил: "Ни единого".
      В середине февраля меня снова послали в Кувейт как бы в командировку. Здесь произошло немало изменений за это время, включая назначение нового губернатора. По дороге через город ко дворцу эмира, где мне не довелось бывать ранее, я насчитал на улицах не менее двадцати трупов. Одни были привязаны около дома, другие лежали на улице или в саду. По всему было видно, что находятся они здесь не первый день. Никто не обращал на них внимания, словно они были частью обычной жизни города.
      - Почему мертвые лежат на улицах? - спросил я. - Почему родственники не хоронят их?
      - Это не разрешается, - ответил мне Хашим. - Это тела бунтовщиков. Их привезли в родной квартал для острастки остальных.
      Машина остановилась за колонной армейских грузовиков, прямо рядом с телом одного из убитых, совсем молодого, почти мальчика. Его труп поставили в проеме сгоревшей лавчонки, торговавшей лакомствами. На груди мертвого юноши виднелось два круглых отверстия. Глаза его были выколоты.
      - Сопротивлялся? - спросил я, кивнув в сторону убитого.
      - Наверное, - ответил Хашим. - Раны на его теле - это работа специальных агентов. Видишь отверстия на его теле?
      - Да, конечно, вижу.
      - Они не от пуль. Если бы мы подъехали поближе, ты заметил бы, что это очень маленькие отверстия, а если повернуть убитого спиной, то там нет ран. Это просверленные дыры.
      Я поморщился. Мне пора бы привыкнуть ко всякого рода зверствам, но я до сих пор содрогался.
      Машина тронулась. Мы видели ещё трупы, но за все время нам не попалось ни одного трупа женщины.
      - Нет ни одной убитой женщины, - сказал я. - Убивают только мужчин?
      - Думаю, что нет, - ответил Хашим. - В Кувейте много убитых женщин.
      - Но почему они бросают на улицах только тела убитых молодых мужчин?
      - Чтобы произвести впечатление. В каждом обществе защитником является молодой мужчина. Если кувейтцы увидят изуродованные тела своих молодых воинов, они перестанут бунтовать. Если же им вернуть изуродованные тела их женщин, они переполнятся горем и это заставит их сопротивляться. Мы говорим о человеческой натуре в самых низких её проявлениях, но все это, к сожалению, правда.
      - Ты одобряешь это, Хашим? - спросил я, пораженный его столь хладнокровными и рациональными объяснениями.
      - Ради Аллаха, Микаелеф, - заворчал он. - Неужели ты думаешь, что во мне нет ничего человеческого? Я так же потрясен, как и ты, тем, что мы видели. Но я офицер госбезопасности. Я видел все это уже много раз. И я принял это. Ты же - нет.
      Мы доехали до перекрестка и остановились перед светофором. Через улицу три иракских солдата выносили коробки из большого магазина электротоваров и загружали стоявший рядом грузовик. Пока мы стояли перед светофором, солдаты успели погрузить в свой грузовик несколько проигрывателей, видеосистем и огромный телевизор с приставками. В дверях стоял хозяин и печально смотрел на все это. Было ясно, что за товар никто и не подумает заплатить, споры здесь бесполезны и хозяин это прекрасно понимал.
      Прибыв во дворец, я позвонил в госпиталь аль-Адид и попросил доктора Арефа. После того как я прождал на линии минут двадцать, мне сообщили, что доктор переведен то ли в Мубарак, то ли в аль-Амири. В госпитале Мубарак никто ничего не слышал о докторе Арефе, но после долгих ожиданий дежурный госпиталя аль-Амири сказал, что доктор Ареф действительно работает здесь главным хирургом, но вот уже несколько дней, как никто его не видел.
      Нацепив солнцезащитные очки и бороду, я вместе с Хашимом прошелся днем по улицам города и был в полном отчаянии от того, что увидел. Многие магазины и лавки были разграблены и закрыты, на улицах было гораздо меньше кувейтцев, чем в мой первый приезд. Поскольку ни я, ни Хашим не надели форму, нас часто останавливал иракский патруль и несколько раз приходилось терпеть грубость и оскорбления. Хотя Хашим мог бы немедленно прекратить все это, показав свое удостоверение, и припугнуть ретивых патрульных, которые не пропускали нас и грозились арестовать.
      Наконец во время одной из таких прогулок я выразил желание посетить госпиталь аль-Амири.
      - Что тебя в нем интересует? - спросил Хашим.
      - Доктор, у которого я лечился в аль-Адиде, теперь работает здесь, но, кажется, он исчез.
      Хашим понимающе улыбнулся.
      - Итак, ты хочешь повидать того доктора, который дал тебе некий частный адресок, и надеешься, что он опять сможет помочь тебе в этом?
      Я понимал, что он меня разыгрывает.
      В госпитале нас провели к главному администратору, и Хашим представился ему как офицер госбезопасности. Как мы и полагали, администратор был сама любезность.
      Хашим объяснил, что был ранен во время взрыва и попал в этот госпиталь.
      - Меня лечил молодой доктор, который, как нам сказали, работает сейчас у вас.
      Администратор, весьма взволнованный нашим визитом, был очень рад нам помочь.
      - Да, да, я понимаю. Назовите имя вашего доктора.
      - Доктор Ареф Хассан аль-Хаммад, - сказал я, впервые открыв рот.
      Администратор, услышав имя доктора, ужасно расстроился.
      - Но этот человек умер! Разве вы не знали об этом?
      Новость просто потрясла меня, хотя я не должен был так удивляться подобному исходу.
      - Если бы мы знали, что он умер, мы бы не пришли сюда, - сердито заметил Хашим. - Что с ним случилось?
      Администратор дрожал, словно боялся, что его заставят отвечать за смерть Арефа.
      - Его арестовали вместе с его сестрой Раной, арестовали спецслужбы и обвинили в том, что он лечил раненых повстанцев.
      - А он действительно это делал? - спросил Хашим.
      - Да, но он лечил всех подряд. Он не проходил мимо раненого незнакомца так же, как не прошел бы мимо раненой собственной матери.
      - Вы уверены, что он умер? - переспросил я, надеясь, что Ареф все-таки находится под арестом.
      - О да, умер, - подтвердил администратор и побледнел, видимо что-то вспомнив. Он в отчаянии ломал пальцы. - Три дня спустя после его ареста его тело было возвращено родителям. Он был застрелен, но тело его было изуродовано.
      - Как?
      - Выколоты глаза и отрублены руки.
      - Вы сами видели это? - настаивал Хашим.
      - Да, его тело висело перед его домом несколько дней, прежде чем родителям разрешили снять его. Я сам это видел.
      - А его сестра тоже убита? - спросил я.
      Администратор пожал плечами.
      - Я не знаю. Ее увезли на стадион Касмах, но, мне кажется, что потом её перевезли в центр. Насколько мне известно, она все ещё там, но никто об этом ничего не знает.
      Как только мы покинули госпиталь, я спросил у Хашима, что это за центр.
      - Раньше там размещалась полиция Кувейта, а теперь это штаб спецслужб.
      - Я хотел бы побывать там, - заявил я.
      - Зачем? - резко спросил Хамим. - Ареф мертв. И вообще, почему тебя заботит судьба этих двух кувейтцев?
      Я и сам этого не знал.
      - Он вылечил меня. Я у него в долгу. Я никогда не видел его сестру, но если я могу чем-то помочь семье Арефа, я хотел бы сделать это.
      Конечно, я был обязан Арефу гораздо большим, чем то, что я рассказал Хашиму. Ареф рисковал своей жизнью, когда пытался вырвать меня из лап Саддама. Самое малое, чем я могу отплатить ему сейчас, - это острожно навести нужные справки.
      - Я не могу позволить тебе этого, Микаелеф, - твердо сказал Хашим. Ты не можешь быть замешанным в такие дела.
      Но недовольство Хашима меня не остановило.
      - Если ты не пойдешь со мной, я пойду сам.
      Хашим неохотно согласился сопровождать меня, но при одном условии: говорить будет он.
      Мы нашли этот центр в тени телебашни Кувейта, возвышавшейся над городским пейзажем. Приближаясь, мы увидели покосившуюся стрелу крана, на котором висело тело кувейтского солдата. Полицейский центр был огорожен двухметровой белой стеной и представлял собой четыре здания, окружавшие квадратом большой двор, служащий в основном парковкой для машин. Хашим предъявил свои документы, и, миновав ряды мешков с песком, мы оказались на этой запретной территории.
      В главной приемной Хашим попросил провести нас к кому-нибудь из начальства, и буквально через несколько минут мы вошли в кабинет, хозяином которого был мужчина лет сорока в синей форме в ранге полковника.
      - Чем могу помочь вам? - вежливо справился он, указав нам на стулья.
      В ответ Хашим извлек свое удостоверение госбезопасности, а мне велел снять очки и бороду. У офицера отвалилась челюсть, и он мгновенно вскочил по стойке "смирно" и отдал честь. Но прежде чем он успел что-либо сказать, Хашим попросил его успокоиться.
      - Этот человек не Саддам. Его зовут Хассан Ибрагим аль-Такрити, он двоюродный брат нашего президента. Удивительное сходство, не правда ли?
      Хашим умышленно назвал имя, которое могло показаться знакомым полковнику. В семье Саддама было полно Хассанов и Ибрагимов и все они были аль-Такрити.
      - Да, да, - заметил полковник. - Сходство поразительное.
      - Это не официальный визит, - продолжал Хашим, пока полковник не пришел в себя и не обрел подобающий его чину апломб. - Но я был бы вам признателен за некоторую услугу. Я хотел бы поговорить с вашей заключенной Раной аль-Хамид.
      - Это невозможно, - занервничал полковник, растерявшись. - Встречи с арестованными не разрешаются.
      - Уверен, что вы правы, - настаивал Хашим, - но я вынужден напомнить вам о том, что я офицер госбезопасности и помощник президента.
      - Госбезопасность нам не указ. Вы знаете это.
      - Да, конечно, но разве я пытаюсь отдавать вам приказы? Вы выше меня рангом. Я просто прошу у вас помощи.
      - В таком случае, я очень сожалею, что не могу вам её оказать.
      Хашим встал.
      - Тогда вопрос исчерпан. Когда я вернусь в Багдад, скажу президенту, что не смог выполнить его приказание. Пойдем, Хассан, наш полковник слишком занятой человек.
      Полковник жестом остановил нас.
      - Подождите, не надо спешить. Я... я уверен, что правила можно смягчить... Кого, вы сказали, вам хотелось бы увидеть?
      Через минуту в помещении, видимо ранее служившем офисом, а ныне использовавшемся в качестве тюремной камеры, нас оставили наедине с сестрой Арефа, привлекательной молодой женщиной лет двадцати, коротко и небрежно остриженной. Наше появление до смерти напугало ее; она сидела забившись в угол и спрятав голову в согнутых коленях.
      Лишь после немалых увещеваний она приготовилась поверить мне, что мы не хотим ей зла.
      - Вы знаете, почему вы здесь? - спросил у неё Хашим.
      - Потому что я кувейтка, - ответила девушка.
      - Это не причина для ареста и пребывания здесь, - довольно сурово заметил Хашим. - Вы помогали вашему брату лечить повстанцев и не докладывали об этом куда следует.
      - Они утверждают, что я тоже из повстанцев, но сами знают, что это неправда. Мой брат был арестован за то, что оказал медицинскую помощь кувейтцу. Затем они ворвались в наш дом и арестовали меня потому только, что я там оказалась. Здесь меня держат для собственного развлечения. - Она указала кивком головы на дверь. - Они приходят сюда и избивают меня, а потом насилуют.
      - Вас изнасиловали? - спросил Хашим, в его голосе было искреннее сочувствие.
      - И не раз. Это происходит везде. Женщин насилуют в их собственных домах, прямо на глазах у мужей. А затем тут же, на глазах жен убивают их мужей. Большинство арестованных женщин увозят на стадион Касмах. Они используют его как женскую тюрьму. Бассейн стадиона превращен в могилу, забитую телами.
      - Откуда вам это известно? - не выдержал я.
      - Я сама побывала там, - ответила девушка. - Как только меня арестовали в первый раз, меня отвезли на стадион. Потом привезли сюда на допрос. Здесь мало женщин, поэтому меня часто насилуют. Когда я сопротивляюсь, они применяют пытки.
      - Как они это делают?
      - Самыми разными способами. - Она указала на фен, провод от которого был закреплен где-то на потолке. - Они подвешивали меня раздетую за волосы на проводе от фена - у меня тогда были ещё длинные волосы, - а руки связывали за спиной. Затем включали фен. В другой раз они обматывали один конец провода вокруг фена, а другой - вокруг моей груди и так пытались поднять меня над полом. К счастью у меня маленькая грудь и провод сразу же соскальзывал с нее.
      И молодая женщина тихо заплакала.
      - Вам известно, что здесь женщинам отрезают грудь? Если сделают это, то, значит, ей пришел конец. В таком виде мы им уже не нужны. Скоро они это сделают со мной. Меня насиловали такое количество раз, что я уже не могу сосчитать. Но когда я нездорова, они реже приходят ко мне, у них хватает свежего мяса, прямо с рынка. Когда у меня недомогание, они могут только развлекаться, мучая и убивая меня.
      Я подумал, что, сколько бы мы ей ни сочувствовали, возможности облегчить её положение у нас практически нет. Но Хашим неожиданно удивил меня, когда мы перед уходом снова зашли к полковнику.
      - Эта женщина не виновна ни в каких заговорах против Ирака, категорически сказал он полковнику.
      - Они все невиновны, - ответил полковник и непременно бы зевнул, будь у Хашима статус пониже, - если верить им.
      Но от Хашима не так легко было отделаться.
      - Когда я вернусь в президентский дворец в Багдаде, я скажу Саддаму, что вы держите в заточении невинную женщину. Я хорошо знаю президента. Он лично позвонит вам и спросит, правду ли я ему сказал. Для вас будет лучше ответить, что женщину признали невиновной и освободили.
      Предупреждения Хашима, казалось, не произвели впечатления на полковника; он был достаточно умен, чтобы распознать блеф.
      - Я лично сам разберусь с этим случаем, - пообещал он. - Если она невиновна, то будет отпущена.
      Когда мы оказались на улице, я с восхищением посмотрел на Хашима.
      - Я поражен и даже удивлен. Ты думаешь, он освободит ее?
      - Возможно. Он ничего не выиграет, если будет и дальше держать её здесь, во всяком случае, ему придется побеспокоиться. Он больше потеряет, если не выпустит её.
      - Ты действительно собираешься доложить об этом президенту? - спросил я.
      Хашим, покровительственно улыбнувшись, посмотрел на меня.
      - Твоя наивность просто поражает, Микаелеф. Если честно, то я думаю, что Саддаму безразлично, как обращаются с ни в чем не повинными кувейтскими женщинами. В настоящее время он не расположен поощрять свою секретную службу завоевывать дружеское расположение местных жителей. Ему сейчас нужны карательные службы, нагоняющие на всех страх. Для него все, что здесь происходит, это лишь прискорбные последствия того, что пришлось сделать. Глаза Хашима сузились. - Я прошу тебя не говорить никому ни слова от том, что ты сегодня здесь видел и слышал.
      Я не колеблясь обещал ему это.
      - Да, но зачем ты идешь на такой риск, чтобы помочь ей?
      - Потому что я дурак и, возможно, из тех, кто любит слушать романтические истории одного неисправимого идеалиста. - Глаза его озорно засветились. - Но если ты хочешь, чтобы я был до конца откровенным с тобой, то скажу: мне доставляет удовольствие подставлять ножку нашим друзьям из спецслужб.
      Мое уважение и симпатия к Хашиму неизмеримо выросли.
      После визита Тарика в Москву, Саддам объявил о постепенном выводе войск из Кувейта. Президент Буш к этому времени был полон намерения начать свою войну и требовал, чтобы вывод войск был закончен в течение недели. Саддам возражал, считая это невыполнимым, но верный своему слову Буш 23 февраля послал пехотные войска против иракских оккупантов. Поскольку Саддам готовил народ Ирака к "Великой войне", около 5 тысяч кувейтских мирных граждан, а возможно и больше, были уничтожены.
      Когда войска коалиции перешли границу Саудовской Аравии, стало ясно, что прекращение оккупации - вопрос дней, а не недель. Через три дня после начала наземной войны Саддам объявил полную, без всяких условий эвакуацию иракских войск из Кувейта.
      Президентская служба сделала все, чтобы Хашим узнал об уходе войск ещё до официального приказа, и за двадцать минут до его объявления, мы уже ехали на север по шоссе, связывающем Кувейт с аль-Басрой. И это было вовремя. Остановившись в аль-Басре, чтобы размять ноги, мы уже слышали донесения о том, что эвакуация превратилась в беспорядочное бегство. Шестиполосное шоссе за нами было запружено нашими отступающими войсками, когда в небе появились американские самолеты и начали сбрасывать ракеты и кассетные бомбы. Длилось это несколько часов. В начавшейся панике многие машины съезжали с шоссе, пытаясь вырваться из этого кровавого месива, пускали машины по песку и тут же подрывались на минах, давно заложенных самими иракцами на случай вторжения врага. На протяжении пяти километров дорога была завалена обломками разбитых танков, повозок и другого военного транспорта. Погибли сотни иракских солдат, многие сгорели в танках. Когда армия коалиции свернула к северу через пустыню Шамийя, дорога на Багдад оказалась перерезанной и те, кто ещё остался жив, без сопротивления сдавались в плен.
      Хотя война в Заливе была полностью проиграна, Саддам продолжал оставаться у власти, а Багдадское радио извещало о "блестящей победе". Все это опровергалось и высмеивалось на Западе, ибо армия Ирака была основательно разбита. Чтобы окончательно доказать это, самолеты коалиции появились в небе над Багдадом в первое же воскресение после прекращения огня, пять раз нарушив звуковой барьер.
      Для многих арабов Ирак был достоин всяческих похвал за то, что бросил вызов "Сатане", хотя нация выжила и в войне в Заливе погибло девяносто тысяч иракцев.
      Президент Буш объявил всему миру, что коалиция выполнила свою задачу, и настаивал на том, чтобы иракцы сами изгнали "злобного диктатора". Сектантские кровавые разборки начались в аль-Басре ещё за месяц до наземной войны, но когда я проезжал этот город, по дороге в Кувейт, администрация города уже не владела ситуацией. Восстание быстро перекинулось на другие города на юге.
      На севере происходило то же самое. Несколько городов были захвачены курдскими повстанцами, массовые восстания охватили весь район. Говорили, что специальные подразделения США и Великобритании очень активны в этом районе и поощряют действия повстанцев.
      Эйфория победы, захватившая курдов, привела к тому, что уже создавались собственные органы управления и самостоятельное государство. Все верили, что Саддам свергнут.
      Когда восстание достигло своего пика, четырнадцать провинций из восемнадцати ушли из-под контроля Саддама, за исключением Багдада, Мавзила, Делайи и Ромади. Мир ждал падения Саддама, а он в это время собирал силы. Предполагая, что сражения могут вспыхнуть и на улицах Багдада и в Кувейте, Саддам попридержал в центре Ирака более двадцати Республиканских дивизий. Большое количество войск было выведено из Кувейта и южного Ирака ещё до начала наземных действий. И теперь они были в полной боевой готовности.
      На севере восстание было подавлено войсками Саддама и все это сопровождалось массовыми казнями и изгнанием курдов. Колонны беженцев обстреливались из вертолетов и поливались напалмом. Солдаты искали по госпиталям раненых повстанцев, выбрасывали их из окон и добивали, а того, кто выживал, приканчивали выстрелами в голову. Убивали ни в чем не повинных женщин и детей. В Куркуке в больнице Саддама Хусейна было убито пятьдесят женщин и тридцать детей. Многие были убиты прямо на больничных койках - им перерезали ножом горло. Города беспощадно обстреливала артиллерия, убивая людей тысячами. Десятки тысяч мирных граждан были безжалостно изгнаны из своих домов, а дома уничтожены. Преследуемые курды бежали через горы в Турцию и Иран. Телеканалы всего мира показали этот массовый исход. Тогда погибло 20 тысяч курдов.
      Но даже это невозможно сравнить с тем, что произошло на юге. Войска Саддама решили уничтожить всю территорию, населенную курдами-шиитами. На танках они установили щиты с лозунгами: "Конец шиитам". Людей убивали семьями прямо в домах. Женщин насиловали и истязали. Этот район считался гнездом повстанцев курдов-шиитов, поэтому женщин и детей пытали до тех пор, пока они не сообщали, куда ушло мужское население. В аль-Басре детей заставляли залезать в облитые бензином резиновые покрышки, поджигали их и смотрели, как катятся по улицам эти страшные орудия пыток.
      Когда восстание курдов было подавлено, войска Саддама уничтожили шиитские мечети и культурные памятники. Были разорены и сожжены дотла все молельни; священники и ученые арестованы и казнены. Никто не знает истинное число убитых курдов в этот страшный период, но, по самым скромным предположениям, цифра может составить 400 тысяч мужчин, женщин и детей. Несмотря на то что подобного геноцида не было со времен Холокоста во время Второй мировой войны, победоносные войска ООН, проведшие операцию "Буря в пустыне", предпочли не вмешиваться.
      Генерал Хассан Али аль-Хаким, командующий воздушными силами Ирака, попытался договориться с американцами и изъявил желание помочь свергнуть Саддама. Он попросил у американцев разрешить ему воспользоваться своими вертолетами, которым было запрещено подниматься в воздух, для перевозок медицинских грузов и военного снаряжения из Багдада в аль-Басру. Это позволило бы ему собрать силы для выступления против Саддама. Американцы согласились.
      На самом деле это была личная идея Саддама. Как только американцы дали согласие на полеты вертолетов (а их было около 200), аль-Хаким стал с воздуха расстреливать курдское население на юге Ирака между Багдадом и границей с Кувейтом. В Багдаде в районах, где преобладали шииты, начались беспощадные расправы.
      Родной город моего отца, аль-Кадхимия, по северному периметру был сожжен и разрушен ракетами.
      Восстание на юге перед началом войны было стихийным протестом против Саддама и не имело согласованного командования. Поэтому Саддаму, обрушившему на восставших всю мощь своих вооруженных сил, было легко с ним расправиться. Когда же американцы разгадали двойную игру аль-Хакима, они немедленно закрыли воздушную зону для перелетов, но уже было поздно.
      В конце марта восстание на юге Ирака было окончательно подавлено и Саддам праздновал полную победу.
      Трагедия шестисоттысячного курдского народа широко освещалась иностранной прессой и привлекла всеобщее внимание. Курды ушли в горы, где ООН гарантировала им надежную защиту в виде безопасного неба. В марте американцы создали ещё одну закрытую для перелетов зону и курдам было позволено создать свою свободную зону, которая существует и по сей день. Территория её имеет форму полумесяца, гранича на севере и востоке с Турцией и Ираном. В апреле курды захватили город Эрбиль, но на этом все закончилось. Саддам мирится с существованием свободной зоны только потому, что у него нет иного выбора. В эту зону не могут проникнуть ни его наземные войска, ни авиация. Он клянется, что придет час - и он возвратит себе эти территории.
      В мае недавно созданный специальный комитет ООН по изъятию у Ирака оружия нового типа начал первую серию своих визитов в Багдад. ООН приняла резолюцию № 687, восстанавливающую суверенитет Кувейта, в которой было выдвинуто требование демонтажа иракских средств массового уничтожения, и члены комитета приехали в Ирак, чтобы контролировать и ускорить принятые решения ООН.
      Рольф Экьюс, председатель комитета, должен был проследить за изъятием "всех химических и биологических средств", всех запасов отравляющих веществ и их субсистем, а также "всех баллистических ракет с радиусом действия свыше 150 километров". Председатель комитета также должен был гарантировать полную невозможность "закупки или производства" Ираком атомного оружия. На председателя комитета, таким образом, возлагалось исполнение самой многогранной и широкомасштабной программы, какую когда-либо получал представитель страны - члена ООН. Ираку же, согласно решению комитета, устанавливался срок в 45 дней для того, чтобы назвать все виды оружия массового уничтожения и указать места их хранения. Саддам доказывал, что такой срок нереален. На самом деле он имел в виду переместить ракеты туда, где инструкторы их не найдут, или успеть захоронить химические боеголовки в иракских песках всего за шесть с половиной недель, - задача действительно нереальная.
      Наконец ООН получила "полный" список "особого" оружия. Кое-кто из чиновников поверил ему. Саддам указал пять заводов, производящих нервно-паралитический газ, пять хранилищ бомб и снарядов для химических боеголовок. Все это было уничтожено бомбардировщиками коалиции во время войны. Далее Саддам представил внушительный список запасов химического оружия. ООН с помощью американской спутниковой разведки потребовала от Саддама более обширный список, но тут произошли некоторые события.
      В июле Буш заговорил о возобновлении бомбежек Ирака, если тот не станет сотрудничать. Но ничего не предпринималось до сентября, когда в руки ЦРУ попала информация, которую, как предполагал Саддам, передал в ООН один из иракских перебежчиков. Спустя несколько дней чиновники из комитета нагрянули в департамент социального страхования при министерстве труда и изъяли значительное количество документов. Когда они покинули здание министерства, их задержали, и только после составления описи всех бумаг, на что ушло пять дней, им было позволено унести документы.
      К этому времени американцы начали гасить кувейтские нефтяные вышки (их было 700), которые зажгли иракцы в последние дни войны. ООН приняла резолюцию, разрешающую продавать иракскую нефть, и на вырученные 1,6 миллиарда долларов оказать под наблюдением ООН гуманитарную помощь Ираку. С любой суммы, полученной от экспорта нефти, кроме вышеуказанной, снималась определенная доля на оплату репараций, восстановление заглохших нефтяных скважин и оплату работы комитета. Саддам требовал отложить выплату репараций на пять лет, разрешить увеличить доходы от продажи нефти до 65 миллиардов долларов в год, что даст 214 миллиардов через пять лет, когда нужно будет расплачиваться за репарации. Иначе, утверждал он, произойдет непоправимый крах экономики Ирака. ООН была неумолима, и иракская нефть продолжала оставаться в земле.
      Комитет неожиданно сообщил, что запасов химического оружия в Ираке намного больше, чем это представляли себе в ООН, и, чтобы уничтожить его, потребуется не менее двух лет. И весь этот период времени вопрос о санкциях, наложенных на Ирак за вторжение в Кувейт, не будет пересматриваться. Несмотря на всю мою неприязнь к Саддаму, я был разгневан: из-за того, что ООН не в состоянии заставить Саддама выполнять волю международного сообщества, вынуждены будут страдать простые иракцы, особенно дети и старики.
      Возвратившись домой, я увидел у входной двери кактус и на следующий день уже встретился с Латифом и рассказал ему о Софи. Хотя я был женат на сестре Латифа, его порадовало, что я встретил женщину и полюбил её, и пообещал мне, что постарается освободить Софи.
      - Нам придется найти новый способ связи, Микаелеф, - добавил он. - Мы очень рискуем, встречаясь здесь.
      Я предложил связываться по телефону-автомату, но Латиф отклонил мое предложение.
      - Никогда не знаешь, какие из аппаратов прослушиваются. У тебя есть за пределами Багдада друг, которому ты доверяешь? Кого ты можешь навестить, не привлекая внимания?
      - Да, есть, - ответил я быстро. - В моем родном городе Кербеле. Но мне не хотелось бы его впутывать в такие дела.
      - Только удостоверься, что твой друг тебя не подведет. Если он поможет нам, дай ему вот этот номер телефона. Попроси, чтобы он звонил один раз в неделю и спрашивал, есть ли послание для...
      Латиф замолчал, придумывая пароль.
      - Кактуса? - предложил я.
      - Нет. Идея мне нравится, возможно, мы используем её в другом случае, но это очень похоже на пароль. Мы будем звать тебя просто "другом из Кербелы". Скажи ему, чтобы он никогда не звонил тебе, пока не получит моего послания. В следующий вечер после его звонка приходи сюда, когда будет садиться солнце. Тебя встретят и приведут ко мне. Мы будем менять места наших встреч.
      Затем он опять заговорил о Софи.
      - Через несколько дней ты получишь пакет. В нем будет флакон, его содержимое надо влить в её питье, когда ты навестишь её. У неё появятся симптомы пищевого отравления, но доза не опасна. Она быстро выздоровеет.
      - А что это?
      - Сальмонелла паратифоид.
      - Паратифоид? - испуганно повторил я. - Но это может убить её.
      - Но не такая доза. Это лишь поможет ей попасть в больницу. А там мы найдем способ помочь ей бежать. Не беспокойся, Микаелеф. Мы не один раз это использовали.
      План отлично сработал. Через три дня после того, как я влил раствор в её питье, у Софи появилась розовая сыпь, она жаловалась на сильную головную боль и расстройство желудка. Ее увезли в госпиталь, как обычного пациента, а через сутки Латиф и его друг до смешного легко вывезли её из больницы. Я встретился с ними в доме друга Латифа и получил разрешение провести одну драгоценную ночь со своей возлюбленной. На следующий день её должны были переправить через границу в Саудовскую Аравию.
      Она уже выздоравливала после легкой паратифоидной инфекции, но психологическое потрясение от жестокости людей Саддама так скоро не могло пройти. Ей нужны были помощь специалиста и большой запас терпения. После бегства из госпиталя она была удивительно разговорчива и, лежа рядом со мной на узкой кровати, свободно говорила о пережитом ужасе так, словно хотела освободить от него свою память.
      - Я была в тюрьме на 52-й улице, напротив паспортного бюро. Ты знаешь это место, Микаелеф?
      Я его знал, да ещё как. Именно здесь я просидел два злосчастных дня четыре года назад.
      - Это огромное мрачное здание, - рассказывала Софи. - Меня поместили в маленькую камеру в самом нижнем этаже вместе с пятьюдесятью женщинами и несколькими детишками. Я была связана, на глазах повязка, как у всех. Мы слышали крики пытаемых жертв в соседних камерах и грубые речи палачей. Когда допрашивавшие уставали, они слушали пленки с записью кричащих в муках людей. Это продолжалось без конца. Они проигрывали эти записи всю ночь.
      Мне не хотелось, чтобы она мне это рассказывала, но я не останавливал её, понимая, что это необходимо ей. Софи должна была высказать все, поэтому я пожимал её руки и бормотал на ухо слова утешения.
      - Утром, - продолжала Софи, - меня повели на допрос. Я не могу описать тебе ужас всего этого. В комнате были уже две женщины и четыре охранника. Обе женщины были совсем голыми. Одна из них, скорчившись, лежала на полу почти без сознания, вторая сидела на стуле и плакала. Женщине, лежавшей на полу, было лет тридцать, но второй, сидевшей на стуле, - не более шестнадцати или семнадцати.
      Софи закрыла глаза, ужасные картины жгли её память. Капельки пота выступили у неё на лбу и скатывались по щекам.
      - Мне приказали поднять руку, и когда я это сделала, меня тут же ударили кулаком в грудь. Я не устояла и пошатнулась, тогда другой охранник ударил меня по почкам. Я упала на четвереньки. Меня продолжали бить, а потом подняли, оттащили в другой угол и поставили у стены. Ко мне подошел охранник и стал обзывать меня американской шлюхой и куском говна. Он плюнул мне в лицо.
      Женщину, лежавшую на полу, бросили на стол, словно тушу для разделки. К её правому соску был прикреплен провод и течение двух минут её мучили, включая электричество. А затем её изнасиловали, но она была уже в таком состоянии, что не осознавала, что с ней происходит. Расправившись с ней, охранник просто сбросил её со стола и, смеясь, вышел из комнаты. Его место занял другой. Молоденькую девушку поставили в угол против меня. Один из охранников толкнул её на пол и заставил встать на четвереньки, а затем принудил её к оральному сексу, а второй изнасиловал её сзади. Затем наступил мой черед.
      Софи умолкла на мгновение и отпила воды из чашки, которую я ей подал.
      - Они заявили мне, что, поскольку я американка, они придумали для меня что-то особое. Похвастались, что много слышали об американках. Мне приказано было раздеться. Когда я отказалась, меня ударили по лицу. Когда я была уже без одежды, меня положили спиной на стол и привязали за руки и ноги. Один из стражников изнасиловал меня, а трое остальных в это время мочились мне на лицо.
      Наконец первый насильник развязал мне ноги и перевернул меня животом вниз. Остальные трое по очереди насиловали меня. После мне приказали одеться. Встав наконец на ноги, я увидела, что молодая девушка уже одета и помогает одеться другой женщине. Нас снова отвели в наши камеры, никто там не стал с нами разговаривать. Для любой женщины подобное отношение непереносимый позор, особенно для мусульманки. Они не испытывают гнева, а лишь позор и бесчестье.
      Софи тихо заплакала. Я понимал, что она оплакивает не только себя, но и тех двух несчастных, что были с нею.
      - Это продолжалось каждый день. Однажды я оказалась в одной камере с матерью и дочерью, девочке было двенадцать лет. Каждой из них пришлось видеть, что делают с другой. Младенца мальчика жгли сигаретой до тех пор, пока мать не сказала, где её муж. Там творились такие вещи, Микаелеф, о которых даже тебе я не в состоянии рассказать. Я знаю одно: если мне опять доведется попасть туда, я наложу на себя руки.
      - Не говори этого, моя любовь, - утешал её я.
      Она посмотрела на меня, и глаза её горели огнем гнева.
      - Если они найдут меня, я убью себя.
      Я не сомневался, что она это сделает.
      Наконец Софи уснула беспокойным сном, и хотя я прижимал её к себе и гладил, она часто просыпалась, крича, покрываясь холодным потом. Утром мы откладывали наше расставание, как могли, обещали друг другу, что скоро увидимся, как только мне удастся покинуть Ирак. Через два дня её переправили через саудовскую границу.
      Мы снова расстались. Судьба распорядилась так, что снова мы соединились только после шести долгих и одиноких лет.
      Все последующие недели я опасался, что выяснится моя причастность к исчезновению Софи. Я каждый день шел во дворец, ожидая, что в любой момент меня схватят и отправят в тюрьму, где будут пытки и медленная смерть. Но минул месяц и ничего не произошло. Тогда я начал терзаться, что меня умышленно не трогают и ждут, когда я наконец приведу их к своим сообщникам. Я помнил, как убили Аднана Кераллаха, и каждый раз, садясь в машину, ждал взрыва. Моя паранойя усиливалась, и перспектива быть убитым мне уже не казалась такой страшной по сравнению с тюрьмой.
      В эти дни состояние мучительной неопределенности сменялось во мне навязчивыми страхами. Иногда меня мучило желание отомстить за Амну и детей, но безжалостная правда состояла в том, что это противоречило моей натуре. У меня не хватало смелости и нервы были расшатаны до предела. Когда я начинал ругать себя за то, что шарахаюсь от каждой тени и настолько слабоволен, что легко поддаюсь запугиваниям Саддама, я успокаивал себя тем, что найдется не так уж много людей, которые вели бы себя иначе при подобной нагрузке на психику, какую приходится выносить мне.
      Латиф понимал это, я уверен. Он всегда старался не втягивать меня активно в свою конспиративную деятельность, но никогда не отрекался от меня.
      Иногда меня тревожила мысль, знает ли Хашим о моем предательстве. В последнее время он стал более замкнутым, чем обычно, и, возможно, это означало, что я уже не в фаворе у Саддама и Хашим решил немного отдалиться от меня. Я привязался к нему за эти годы, хотя мы никогда не были так близки, как с Мухаммедом, но нашу дружбу с Хашимом я очень ценил. Его сдержанность настолько беспокоила меня, что я не выдержал и заговорил с ним.
      - Тебя что-то тревожит, Хашим? - прямо спросил я.
      - Ничего, - ответил он, отводя глаза. - Со мной все в порядке.
      - Нет, не в порядке. Я достаточно хорошо тебя знаю.
      Он ответил не сразу, а я со страхом ждал.
      - Вчера мне позвонили по телефону, - наконец сказал он. - Плохие вести.
      Поскольку в последнее время я все принимал как относящееся к себе лично, то сразу же подумал, что плохая информация касается меня.
      - Плохие вести? - переспросил я с внутренней дрожью.
      - Мой отец умирает, - ответил он печально.
      Мне стало стыдно за то чувство облегчения, которое я невольно испытал, узнав, что плохая новость касается не меня, а Хашима. Конечно, я искренне сочувствовал ему, хорошо помня боль утраты, но был рад, что не я причина плохого настроения Хашима.
      - Сестра сообщила, что ему осталось жить всего несколько дней, продолжал Хашим. - Сегодня я еду домой.
      Хашим был родом из небольшого городка в двадцати километрах от Кербелы.
      - Прости, что заставил тебя говорить об этом, Хашим, - извинился я. Это бестактно с моей стороны. Я разделяю твое горе.
      - Нет, ничего, друг, - ответил Хашим и подошел ко мне. - Я хотел кое о чем попросить тебя, прежде чем уеду.
      Это "кое-что" было его приглашение на похороны отца. Оно удивило меня, потому что я никогда не знал ни его отца, ни других членов его семьи. У меня не было никакого повода присутствовать на похоронах. Я попытался, как принято, отказаться.
      - Едва ли мое присутствие будет удобным для твоей семьи. Человек, так похожий на Саддама, может нарушить спокойствие обряда.
      - Я хочу, чтобы ты приехал, - подчеркнуто настаивал Хашим. - Мой отец очень гордился тем, что его старший сын работает в президентском дворец, но, мне кажется, не все из его друзей верят этому. А для моей матери увидеть тебя на похоронах будет значить очень многое. Никто не должен знать, что ты Микаелеф Рамадан.
      - Ты хочешь, чтобы я приехал как Саддам? - испуганно спросил я. Боюсь, что это не так просто, как ты думаешь, Хашим. Я могу подменять президента только по его приказу. Если меня увидят на похоронах твоего отца, а Саддам в это время будет где-то в другом месте, это может привести к большим неприятностям.
      - А что, если ты спросишь его? Может, он не будет возражать.
      Мне в голову сразу пришла мысль, что с благословения Саддама я могу использовать эти похороны для встречи с Абдуллой Юнисом в Кербеле. Поэтому я устроил себе встречу с Саддамом в этот же день. Он находился в обществе нескольких министров и был в духе. Он охотно разрешил мне побывать на похоронах как "президенту", а затем ехать в Кербелу.
      - Весьма подобающе для президента, - сказал он в ответ на одобряющие кивки министров, - появиться на похоронах простого горожанина, претерпевшего столько невзгод и бед по вине наших врагов. Но в Кербелу ты поедешь инкогнито.
      Несмотря на то что во всем мире Саддам известен как человек, не умеющий контролировать себя и подверженный припадкам жестокости и ярости, я всегда находил его удивительно последовательным и спокойным в отношениях с людьми. Для каждого случая у него было свое настроение и свой стиль поведения. Будучи интровертом, он только на публике зажигался каким-то особым внутренним огнем.
      При встречах с иностранными представителями он всегда мягок и задумчив и выглядит погруженным в свои мысли. Некоторые из остроумных наблюдателей сравнивают его в такие моменты с подкрадывающимся тигром. Неплохо, если бы он чаще сохранял этот вполне идущий ему образ.
      В обществе своих министров и чиновников он более открыт, разговорчив и откровенен. В основном приветлив и любит юмор, но достаточно суров и беспощаден, если что-либо задевает его достоинство. Он редко бранится. В моем случае с исчезновением в Кувейте он впервые вышел из себя в моем присутствии.
      Спустя два дня после нашего разговора с Хашимом я приехал утром во дворец и узнал, что отец Хашима умер и я должен немедленно ехать к нему.
      Прибыв к дому Хашима, как положено, со свитой, я был встречен матерью Хашима и его многочисленными сестрами. Они неимоверно суетились вокруг меня, хотя им более пристало хранить траур по отцу, и бесконечно говорили о "великой чести", оказанной памяти отца Хашима. Он умер скоропостижно, после нескольких дней болезни, и эта неожиданная потеря особенно тяжела для родных.
      Родственники мужчины омыли его тело в мечети недалеко от дома, а меня попросили присутствовать только на кладбище. По традиции, в арабских странах умершего хоронят в тот же день, но женщины обычно не присутствуют при захоронении. Хашим с братьями и дядьями уже был на кладбище, я же со своим эскортом держался от них на почтительном расстоянии. Тело отца Хашима завернули в белый холщовый саван и опустили в могилу, ногами на юг, туда, где Мекка. Я гадал, был ли среди этих людей хоть один друг Хашима из госбезопасности, но определить это было невозможно. Все они обучены быть неразличимыми среди толпы.
      Я вернулся в дом. Через несколько минут Хашим увел меня в комнату, где мы с ним остались одни. Его сестра принесла нам чай и тут же удалилась.
      - Смерть отца была мучительной, - помолчав несколько минут, сказал мне Хашим.
      - Я понимаю, что ты чувствуешь, Хашим, - ответил я. - Мой отец умер семнадцать лет назад, но мы с ним были очень близки. Мне до сих пор его не хватает.
      Хашим понимающе молчал, но я чувствовал, что он увел меня сюда не случайно. Очевидно, есть вопросы, которые он хочет обсудить только со мной наедине. Даже его братья мало знали о его жизни на службе в госбезопасности.
      - Мой отец был простым, но гордым человеком. Он был честен. Меня тревожит то, что теперь он узнает о многих вещах, которые я натворил.
      - Что же ты такого натворил, Хашим?
      - Я офицер, Микаелеф. По долгу службы я делал много того, что позорит меня и память моего отца.
      - Я не думаю, что ты чем-нибудь удивишь меня, - искренне ответил я ему, - но, если это облегчит твою душу, я готов выслушать тебя.
      - Я даже не знаю, с чего начать, - признался он. - Например, был такой случай лет восемь назад, за год до того, как я был переведен во дворец. Я был в отряде, где допрашивали двух пленных курдов. Это было связано с покушением на Саддама. Мы понятия не имели, виновны или невиновны эти два курда, но у нас были верные сведения о том, что они знали, кто участвовал в организации покушения. Я стоял рядом с одним из курдов, которого привязали к доске и медленно опускали в ванну с серной кислотой.
      Я знал, что случается с человеком, когда его подвергают такому испытанию. Но мне странно было слышать, что такой закаленный сотрудник безопасности, как Хашим, до сих пор находится под этим страшным впечатлением.
      - Сначала растворились и исчезли ступни ног, затем сами ноги, продолжал Хашим, - было трудно разобрать, что бормотал в ванне этот человек, но я готов поклясться, что он начал нам все рассказывать. Он выкрикивал имена некоторых заговорщиков, но это ему не помогло. Когда же кислота начала разъедать его гениталии, веревка стала опускаться медленнее, чтобы он успел все рассказать, но он потерял сознание и через несколько секунд умер.
      Я подумал, что Хашим никогда не рассказывал мне об этом случае. Это говорило о потрясении, связанном со смертью отца. Ничто в моем прошлом не вызывало в памяти таких страшных демонов, какие мучили Хашима. И тем не менее я его понимал, сочувствовал его беспощадному самобичеванию.
      - Сколько раз ты повторял мне, что цель оправдывает средства? напомнил я ему.
      - Говорить легко, Микаелеф. Я уже вижу, с каким презрением смотрит на меня мой отец. Я чувствую это вот здесь. - Он указал на грудь.
      - А что ты можешь поделать? Уйти из безопасности?
      - Нет. Меня сразу же заподозрят в тысяче заговоров. Я не знаю, что делать.
      Я верил искренности его раскаяния, но не спешил утешать и снимать тяжесть вины с его совести. Мне казалось, что если его немного помучит раскаяние, то это пойдет ему только на пользу.
      - Мы, возможно, ещё поговорим об этом, Хашим, - сказал я. - Я помогу тебе облегчить свою совесть. А сейчас возвращайся к семье. А мне надо в Кербелу.
      Абдулле я позвонил заранее. Когда я приехал, мы обнялись и крепко расцеловались в обе щеки.
      Оставшись наедине с Абдуллой в тот вечер, я поведал ему обо всем, что произошло за то время, что мы с ним не виделись, а затем поспешил раскрыть истинную цель моего приезда.
      - Что ты думаешь о Саддаме Хусейне?
      - Что за вопрос, Миклеф? - спросил Абдулла, улыбаясь. - Я считаю, что он замечательный.
      Сарказм в его голосе заставил меня продолжить.
      - Мне надо тебе кое-что рассказать, Абдулла, но это глубокая тайна. То, что сейчас я тебе скажу, должно остаться строго между нами.
      - Ты меня оскорбляешь, Миклеф, если думаешь, что я могу предать твое доверие.
      - Вот уже несколько лет, как я работаю против него.
      - Да поможет нам Аллах! - Абдулла был ошарашен. - Это правда?
      - Да, правда. Я работаю с людьми, чья единственная цель в жизни убить Саддама. Разумеется, я не могу сказать тебе, что это за люди.
      - Конечно, но среди них твои шурины, Миклеф.
      Я вздохнул от отчаяния и разочарования. Оказывается, Абдулла куда лучше подготовлен к этой игре в шпионаж, чем я, хотя его проницательность всегда была мне известна. Несколько лет назад он высказывал сомнение относительно семейства аль-Рабака.
      - Из братьев аль-Рабака жив только Латиф. Ты сам можешь сделать вывод, Абдулла.
      Но он тут же постарался разуверить меня.
      - Твои опасения беспочвенны. Твой секрет надежно охраняется. Я не последователь Саддама Хусейна. - Подумав немного, он спросил: - Почему ты мне все это рассказываешь именно сейчас? Ведь есть на это причина?
      Я поколебался, прежде чем ответить.
      - Мне нужен кто-то в качестве связного. Здесь есть элемент риска, и я ни словом не упомяну об этом, если ты чувствуешь, что не можешь или не хочешь помочь. И, - добавил я с иронией, - не обвиню тебя.
      - Что ты имеешь в виду, говоря о связном? Что я должен делать?
      - Я дам тебе номер телефона, куда ты будешь звонить раз в неделю. Ты спросишь, нет ли послания для твоего друга из Кербелы. Если послания нет, ты кладешь трубку и звонишь через неделю. Если тебе говорят, что есть послание, ты ничего не говоришь и вешаешь трубку. А потом ты звонишь мне и мы болтаем о чем угодно, как раньше. Только без всяких деталей. Если ты звонишь мне, когда есть послание, я буду знать, что должен быть на следующий день в таком-то месте.
      - И это все? - спросил он так, будто надеялся на что-то более ответственное.
      - Все. Чем меньше знаешь, тем легче живешь. Не сомневайся, только мне одному будет известно, кто ты и как тебя зовут.
      - Я все сделаю, Миклеф. Но меня беспокоишь ты. Ты уверен, что хочешь быть втянутым в это?
      - Уверен, Абдулла. Это ради Амны и детей.
      Он посмотрел на меня, затем опустил глаза. Он все понял.
      Несколько дней спустя Саддам вызвал меня в свой кабинет, заговорил об Америке, о том, что она определяет политику ООН, манипулирует ею, а потом неожиданно умолк, не договорив фразу.
      - А что случилось с той американской женщиной? - неожиданно выпалил он и нахмурился.
      - Какой американской женщиной? - невинно спросил я, прекрасно понимая, что он говорит о Софи.
      - С которой ты переспал в хижине в Кувейте. Ее привезли сюда. Где она сейчас?
      Неужели ему никто не сказал, что она сбежала? Я боялся даже надеяться на это.
      - Понятия не имею, Саддам, - ответил я. - Последнее, что я слышал о ней, это то, что она серьезно заболела и её срочно увезли в госпиталь.
      Саддам, судя по всему, ничего этого не помнил.
      - А что было с ней?
      - Точно не знаю. Какая-то загадочная болезнь, и потребовалась врачебная помощь.
      - Она умерла?
      - Вполне возможно, Саддам. Мне навести справки?
      Он равнодушно поднял брови. Его не интересовали такие пустяки.
      - Нет, не нужно. Это не имеет значения.
      С тех пор этот вопрос между нами никогда не поднимался. Но это заставило меня задуматься, что же произошло с обычно безукоризненно четко работавшей службой безопасности Саддама. Когда Софи была во дворце, её не поручали агентам безопасности. Когда она бежала из больницы, там, видимо, так перепугались, что решили все скрыть от Саддама.
      Незадолго до окончания войны в Заливе больницы были переполнены ранеными и в администрации царил хаос. Или, возможно, Латиф заплатил кому-нибудь за молчание. Что бы там ни было, но это был счастливый случай и я благодарен судьбе за такой подарок.
      Как-то утром, когда мы с Хашимом беседовали в Черном кабинете, туда вдруг заглянул Тарик Азиз. Он заговорил со мной о моем зяте Акраме. Я редко виделся с Акрамом, который из кожи лез, карабкаясь по служебной лестнице, и почти не разговаривал с ним в последнее время, поэтому меня, естественно, заинтриговало, почему Тарик упомянул его имя. Тарик уже ушел с поста министра иностранных дел, но все равно был в фаворе и оставался самым верным приближенным Саддама. Акрам в свое время сблизился с окружением Тарика, и после моего "назначения" двойником Саддама так и остался в этом окружении. У него была довольно надежная должность, если что-то вообще может быть надежным, пока Саддам находится у власти.
      - Насколько хорошо ты знаешь Акрама Салема? - спросил меня Тарик, не обращая внимания на присутствие Хашима.
      - Я редко вижу его, Тарик, - ответил я. - Он мой зять, так что я его достаточно знаю. А что?
      - Так, ничего особенного, но я подумал, что ты смог бы поговорить с ним.
      Начало было любопытным, хотя я не подал виду, что заинтересовался. Тарик не Саддам, но осторожность не помешает.
      - Не думаю, что он будет слушать меня, - сказал я, без всякого сожаления. - Но если ты объяснишь мне, о чем я должен с ним поговорить...
      Тарику, видимо, не очень хотелось все выкладывать.
      - Видишь ли, - наконец сказал он, - думаю, что никто не поставит под сомнение лояльность твоего зятя, но в этом-то и вся загвоздка. Временами он пересаливает в этой своей верности. Очень старается, если ты меня понимаешь.
      Я ободряюще улыбнулся ему.
      - Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать, Тарик. Лично я нахожу его общество невыносимым и стараюсь избегать общения с ним. Можешь говорить о нем все, что хочешь. Я не обижусь и ему не скажу.
      Тарик ощутил явное облегчение.
      - Иногда я не знаю, кто у нас заместитель премьер-министра - Акрам или я. Он невероятно высокомерен и в то же время чрезмерно льстив. Я не хочу выгонять его, ведь он женат на твоей сестре, да и польза от него кое-какая есть, но мне необходимо найти способ как-то утихомирить его пыл. Он много болтает, но редко что-то дельное.
      - Я поговорю с ним, Тарик.
      Когда Тарик ушел, мы с Хашимом позлословили насчет лизоблюдства, а потом решили проучить Акрама. Я попросил передать ему, что я жду его в Черном кабинете. Через час он явился, как всегда, решительный и высокомерный.
      - Зачем я тебе понадобился, Микаелеф? - спросил он резко. - Я очень занят.
      Хашим встал и поздоровался с ним.
      - Пожалуйста, садись, Акрам. Это я попросил Микаелефа пригласить тебя сюда.
      Акрам знал, что Хашим офицер госбезопасности. Все его высокомерие вмиг улетучилось.
      - Ты, наверное, согласишься с тем, - начал Хашим, - что безопасность нашего президента для нас превыше всего.
      - Да, конечно, - истово ответил Акрам, ничего не подозревая.
      - Мне стало известно, что некий правительственный чиновник, ранее служивший в министерстве иностранных дел, теперь работает на американцев.
      - Что?! - вскрикнул Акрам так, как если бы ему сказали, что американская морская пехота заняла позиции вокруг президентского дворца.
      - Лично я этому не верю, - продолжал Хашим. - И все же это надо проверить. Эти сведения попали ко мне из очень надежного источника.
      Он сделал паузу и впился строгим взглядом прямо в глаза Акраму, как и подобает офицеру безопасности. Это было великолепное зрелище.
      - Мне понадобится ваша помощь, Акрам Салем. Мне нужен кто-то, кому бы я абсолютно доверял. Я могу рассчитывать на вас?
      - Разумеется, - встрепенулся Акрам. - Разумеется.
      - Отлично. Человек, которого мы ищем, по описанию, чрезмерно уверен в себе, высказывается по любому поводу, неприятно говорлив, всем дает советы и считает свое мнение непогрешимым. Вы знаете такого, Акрам?
      Тот призадумался, усиленно морща лоб, и, наконец, отрицательно помотал головой.
      - Нет, Хашим, - сказал он с нервной улыбкой. - Я такого не припоминаю.
      - Ну это не так важно, - заметил Хашим, - но я был бы благодарен вам за вашу бдительность. Как только заметите такого человека, тут же доложите мне.
      Акрам лихорадочно закивал головой.
      Единственным изъяном нашей затеи было то, что Акрам начнет докучать Хашиму. О любом, кто разговорится в его присутствии, он, чтобы выслужиться и отвести от себя подозрения, будет докладывать Хашиму. Но Хашим и это учел.
      - Приходите ко мне только в том случае, если действительно это чего-то стоит, - серьезно сказал он. - А то заставите меня бегать за людьми, которые ни в чем не повинны.
      Акрам ушел, а мы ещё долго хохотали.
      - Я рад, что ты похож на президента, а не твой зятек, - сказал Хашим.
      Через несколько дней я позвонил Тарику и спросил, изменилось ли поведение зятя.
      - Не понимаю, что ты ему сказал, Микаелеф, - ответил Тарик, посмеиваясь, - но повлияло несомненно. Он тих как мышка.
      В течение этого года произошло несколько попыток покушения на президента. Я никак не мог определить, Латиф ли стоит за этими покушениями или кто-то еще. После войны в стране был избыток нелегального оружия, его просто можно было подбирать на улицах. Вооруженные нападения участились. Это заставляло меня быть особенно осторожным, когда я заменял Саддама. Иногда приходилось пользоваться системой "кактус", которая пока помогала мне.
      Однажды в Багдаде, на Палестинской улице, кортеж Саддама задержало дорожное происшествие. К таким случаям охрана президента относится с особой подозрительностью, поэтому машины президента тут же повернули обратно. Засада, как оказалось, была в двухстах метрах впереди. Нападавшие сразу начали стрелять вслед повернувшим машинам президента и охраны, но расстояние из-за большой скорости быстро увеличивалось и стрельба велась почти вслепую. Один личный охранник был убит, несколько других ранены, однако президент не пострадал.
      Другая попытка была устроена несколькими неделями позже, но тоже не удалась, так как у кого-то из нападавших сдали нервы и он начал стрелять, когда машина Саддама ещё не подъехала к намеченному роковому месту. Саддам потерял ещё одного личного охранника, но одним больше, одним меньше...
      Третий случай произошел в аль-Басре и, судя по всему, это была работа одной из шиитских группировок. Саддам присутствовал на заседании комитета Баасской партии и собирался уже уезжать, когда в дверях взорвалась бомба. Были убиты трое мужчин и одна женщина, много прохожих получили ранения. Саддам, конечно, остался невредим. Один из убитых, говорили, был похож на Саддама, и вполне возможно, что это был один из десяти или двенадцати двойников президента. Я никогда не подменял Саддама в Кувейте, хотя идея использовать двойников в разных местах очень импонировала Саддаму, может, потому и погиб один из двойников в Басре.
      Ирак был настолько разорен и повержен союзными войсками год тому назад, что, к удивлению и облегчению Саддама, ООН, а особенно США, не вмешивалась во внутренние дела страны. Саддам по-прежнему вызывал меня к себе просто для того, чтобы поговорить о западном мире вообще и о США в особенности. Он получал удовольствие, используя меня как подобие звукового отражателя, но всякое мое возражение могло мне дорого обойтись.
      Однажды, войдя в его кабинет, я застал его за телефонным разговором. Как потом оказалось, он говорил с Тариком Азизом. Он широко улыбался, слушая собеседника, а потом громко рассмеялся. Окончив разговор с Тариком, он, не колеблясь, пересказал его мне в деталях.
      Дело было в том, что Тарик только что вернулся из тюрьмы Абу Граиб. Делегация США захотела ознакомиться с состоянием наших тюрем, и Тарик с удовольствием удовлетворил их пожелание. Конечно, он повел их к уголовникам, а не в корпус "перевоспитания", где находятся диссиденты. Кое-кто из заключенных решил поиздеваться над делегацией, а через несколько минут они устроили американцам настоящий кошачий концерт.
      - Представляешь? - Саддам зааплодировал. - Как жаль, что я этого не слышал.
      Он настолько был доволен, что послал начальнику тюрьмы приказ: всем участникам "комитета встречи" американской делегации скостить срок пребывания в тюрьме наполовину.
      Его критика Совета Безопасности ООН была уничтожающей. Он был уверен, что совет преступно непоследователен в исполнении собственных резолюций, полностью находится под влиянием США и под их нажимом санкционировал "освобождение" Кувейта.
      - США не заинтересованы в благосостоянии нашей страны, - жаловался Саддам. - Если бы они об этом думали, то не настаивали бы на продолжении санкций, которые ежедневно уничтожают простой иракский народ. Они объявили войну Ираку, потому что мы слишком сильны. Вот в чем причина. - Он ударил несколько раз по столу кулаком, да так сильно, что запрыгали карандаши и ручки. - Сколько раз предметом обсуждения Совета Безопасности был Израиль, и сколько было принято резолюций, требующих от него ухода с Голанских высот и передачи их Сирии. А Западный берег реки Иордан, южный Ливан! Эти проклятые евреи игнорируют все резолюции, и ООН ничего не предпринимает против них.
      Эта тема всегда приводила его в гнев. Начав, он уже не мог остановиться и способен был говорить часами.
      Он был убежден, что политика США всегда преследовала только свои личные интересы и цели, чтобы контролировать цены на нефть на Среднем Востоке. Они стараются создать обстановку, при которой ни одно арабское государство не сможет иметь доминирующее влияние в этом районе. Во время войны 1980-1988 годов США сначала поддерживали Иран, потом Ирак, затем снова Иран. Саддам напомнил мне, что в те времена была в ходу шутка: спрашивают: "На чьей стороне сейчас Америка?" - отвечают: "На стороне проигравшего".
      - США никогда не поддержат влиятельную арабскую страну. Они весь последний год нападают на Ирак, потому что не могут смириться с тем, что Саддам получил контроль над богатыми нефтяными ресурсами Кувейта. Они давно против курдов, потому что объединенный независимый Курдистан станет самой богатой страной на Среднем Востоке. Они против шиитов, потому что те, объединившись с Ираном, станут Исламской империей. Они против коммунистов лишь по одной причине - потому что они коммунисты! - Саддам грубо расхохотался. - Американцам нужна дивизия на Среднем Востоке, - продолжал он разглагольствовать и оседлал любимую тему - единого арабского мира. Я согласился с ним, что США никогда этого не допустят. Он утверждал, что даже если бы за это проголосовала каждая арабская страна, Америка начала бы войну прежде, чем арабский союз был заключен. Теперь, когда Ирак побежден и не способен вести войну, США удовлетворены. Лучше побежденный Саддам, чем восстающие курды или шиитские народы. Иногда мне кажется, что американцам ни к чему такие слова, как свобода и равенство. Их рассуждения о правах человека это лицемерие. На самом деле им нужны власть и прибыль.
      Несмотря на мою ненависть к Саддаму и его основанному на терроре режиму, я сочувствовал его идеям. Многим его взгляды покажутся грубым извращением исторических событий, но его оценку позиции США разделяют многие в Ираке и даже в других странах.
      Окружение Саддама и его родственники приноровились ловко обходить препятствия, возникшие после объявления международных санкций против Ирака. Дороги между Иорданией, Турцией и Сирией были забиты контрабандными грузами, попадавшими не только во дворцы Саддама и правительственные учреждения. Удай и в особенности Хуссейн Камиль нажили, благодаря этим санкциям, целые состояния.
      Все это тяжело отзывалось на жизни простого народа. Критическое состояние иракской экономики и последствия войны сказались прежде всего на населении, это обсуждалось в коридорах ООН и беспокоило и заставляло задумываться многих членов этой организации.
      Самым большим препятствием на пути решения этих вопросов была позиция, занятая Соединенными Штатами и Великобританией, считавшими, что любое послабление по отношению к Ираку позволит Саддаму снова начать реализовывать свою программу вооружения. Более всего ратовали за снятие санкций Россия и Франция, два полноправных члена ООН. Россия, сама переживающая экономический кризис и которой Ирак должен 11 миллиардов долларов, лелеяла надежду получить хотя бы часть своего долга, если Ираку снова будет открыт свободный доступ на рынки. У Франции были свои надежды и интересы, связанные с рынками иракской нефти и вооружения. Что касается США, то, наоборот, эти заботы их не волновали, поскольку война в Заливе открыла им новые и выгодные пути. Иными словами, здесь приоритеты стран членов ООН сталкивались, и сомнений в том, что интересы США возобладают, не было.
      Жестокой реальностью для Ирака стало то обстоятельство, что результаты тридцатилетнего, пусть неровного и неустойчивого, но все же подъема иракской экономики после Второй мировой войны и до начала ирано-иракского конфликта, по сути дела, были сведены к нулю. Ахиллесовой пятой экономики Ирака была её полная зависимость от нефтяных доходов. После войны в Заливе добыча нефти стала быстро сокращаться и достигала лишь одного миллиарда долларов.
      Последствия двух разорительных войн и экономической блокады ощущались всеми иракцами без исключения. Весь свой гнев люди направляли на Соединенные Штаты и отчасти на Великобританию, противившиеся всеми силами снятию санкций. Саддам, публично выступая, всегда называл эти две страны главными противниками Ирака, говорил о "Великом Сатане" и возлагал на эти две страны всю вину за бедственное положение своей родины. После таких эмоциональных выступлений во время демонстраций на улицах иракских городов сжигались американские флаги. Репутация Саддама достаточно скоро была восстановлена. Он снова, во всяком случае для следящего за ним мира, стал борцом за свой народ. Даже на меня он порой производил впечатление, но обмануть уже не мог, как не мог и поколебать моего давнего и убежденного решения помочь свергнуть его.
      Саддам, как всегда, постарался использовать возросший к нему интерес, и в июне мне было велено посетить несколько детских больниц в окрестностях дворца. Одно из таких посещений привело меня в больницу аль-Масур в Багдаде. То, что я увидел там, повергло меня в ужас.
      Меня встретил старший хирург-ортопед. Он прежде всего показал мне детей больных раком. Я обратил внимание, что детей в палате стало больше, чем в мое последнее посещение. Я обратился к доктору за разъяснениями.
      - Да, Ваше Превосходительство, - печально подтвердил он мои наблюдения. - Значительный рост заболеваний детей раком и лейкемией. Но лишь некоторых удается успешно лечить.
      - Почему? - спросил я. В таких случаях Саддам обычно проявляет особое сострадание, в основном внешнее. Мне не надо было притворяться. То, что я увидел, меня глубоко взволновало, и в эту минуту я готов был винить и ООН и США, да и весь мир тоже.
      - У нас нет ни лекарств, ни возможности их использовать, Ваше Превосходительство, - ответил врач, защищаясь. - То немногое, что мы получаем, обычно присылают нам добровольные международные организации, сочувствующие нам и понимающие наше положение. Но это им грозит неприятностями. Того, что они дают, нам хватает всего на несколько дней.
      Меня заинтересовало, чем доктор может объяснить такой рост раковых заболеваний у детей.
      - Мы проводим много вскрытий в последние два года. В большинстве случаев причина одна - легкие детей заражены мельчайшими частицами графитной пыли. Нам известно, что союзники сбрасывали графитные бомбы. Графит оказывает губительное влияние на легкие детей. Это не может быть совпадением. - Доктор в нерешительности умолк. - В вашу канцелярию мы уже послали сообщение об этом.
      - Да, конечно, - поспешил подтвердить я. - Я просто забыл, должно быть. Столько дел, всего не удержишь в памяти. Каковы цифры?
      - После войны число заболеваний раком и лейкемией у детей от шести до пятнадцати лет выросло в четыре раза.
      Я был просто потрясен. Графитные бомбы повредили средства связи, не оставляя особых следов, но я не знал, что это повлечет за собой такие страшные последствия.
      Огромное число детей попадало в больницы в состоянии истощения. В палате лежало около тридцати истощенных детей, многие даже не поднималось с коек, настолько они были плохи. Некоторые лежали неподвижно и, кажется, без сознания. Кое-кто сидел, но их исхудалые лица с огромными глазами свидетельствовали об отчаянном положении.
      - Какое количество детей находится в таком состоянии? - спросил я.
      - Здесь, у нас? Несколько сотен. Но такое можно увидеть в каждой больнице нашей страны. Их много тысяч. Мы считаем, что около трети наших детей страдают от недоедания. Но в больницы они попадают лишь тогда, когда находятся на грани смерти.
      - Эти дети здесь из-за недоедания?
      - В большинстве случаев да, - ответил доктор. - Их иммунная система настолько ослабела, что для них опасен любой вирус или инфекция. Они страдают от множественных заболеваний, но у нас почти нет лекарств, и все они истощены.
      Я остановился у постели маленькой девочки. Она сидела на краю кровати и потухшим взглядом смотрела на пол. Ручки и ножки её напоминали тонкие палки, а исхудалое лицо выражало страдание. Я сел рядом с ней.
      - Сколько тебе лет? - спросил я, смягчив голос.
      - Шесть, - еле слышно сказала она.
      - Где твои родители?
      - Мама дома, а папу убили на войне.
      - Как тебя зовут?
      - Надия.
      - Надия? - Это имя отозвалось во мне такой болью, что мне было трудно сдержаться. Я обернулся, чтобы убедиться, что поблизости нет никого и никто меня не услышит.
      - У меня тоже была маленькая девочка, которую звали Надия, - шепнул я ей.
      - Она умерла? - спросила малютка с детской непосредственностью.
      - Да, - ответил я.
      - Ты любил ее?
      - Да, я очень любил её.
      Девочка понимающе кивнула.
      - Я тоже скоро умру. Когда я встречусь с ней на небе, я скажу ей, что её папа любит её.
      Я почти ничего не видел от слез. Мне нечего было ответить девочке. Я коснулся её плеча, попробовал сказать ей, что она не умрет и скоро поправится. Но слова застряли у меня в горле. Я поцеловал её в лоб и присоединился к доктору, который наклонился над лежавшим на кровати ребенком в другом углу.
      Лишь покинув палату, я успокоился настолько, что мог собраться с мыслями и заговорить. Я повернулся к доктору и спросил:
      - Если бы эта девочка была вашей дочерью, куда бы вы её направили для лечения?
      Доктор одновременно удивился и растрогался, увидев, как на меня подействовало увиденное.
      - Ваше превосходительство, она получает здесь максимум внимания. Но наши возможности...
      Я поднял руку, останавливая его.
      - Я понимаю все ваши трудности, доктор, и не собираюсь критиковать вас и вашу работу. Я уверен, что вы делаете все возможное. Но ответьте мне на мой вопрос. Куда бы вы её направили?
      - Не знаю, - честно признался доктор. - Можно поискать частную клинику, но это стоит очень дорого. Я бы...
      Я снова прервал его.
      - В таком случае, окажите мне услугу, найдите клинику для этого ребенка. Неважно, сколько это будет стоить. Счета будете посылать мне.
      Мое решение было необдуманным и поспешным, я не знал, как к этому отнесется Саддам, но надеялся, что он будет снисходителен. В любом случае, если мне придется платить самому, я это сделаю.
      Мы посетили ещё несколько палат, где меня ждали такие же душераздирающие сцены, но теперь у меня уже не хватило духу беседовать с детьми. Все равно всех спасти мне не удастся.
      - Какие у вас ещё проблемы? - спросил я доктора.
      - Почти все, которые существуют в нынешнее время. Такое распространенное заболевание, как язва двенадцатиперстной кишки, становится смертельным, потому что у нас нет лекарств для его лечения. Не хватает антибиотиков. Резко возросло количество несчастных случаев на дорогах. Палата с жертвами дорожных происшествий переполнена до отказа.
      Покидая больницу я был полон решимости сделать все, что в моих силах. Это же я и сказал Хашиму на обратном пути во дворец.
      - И что конкретно ты сделаешь, Микаелеф? Больницам по всей стране нужны деньги, капитал, который не в силах собрать один человек. Если бы Саддам пожертвовал все свое богатство на систему здравоохранения, это было бы малой частью того, что следует туда вложить.
      Поддерживать какую-либо связь с Софи, было бы невозможно без помощи Латифа и Абдуллы. В начале года мне сообщили, что она сейчас в Нью-Йорке, и я был рад узнать, что у неё все благополучно. Когда мы встречались с Латифом, я передавал ему письма для нее, и иногда, несмотря на риск, она тоже передавала весточки о себе. Если бы мое письмо попало в чужие руки, это была бы верная смерть. Я не знал, как попадают письма из Багдада в Нью-Йорк и обратно, но предполагал, что у Латифа есть контакты в некоторых иностранных посольствах, действующих в Багдаде.
      Ее письма вселяли в меня надежду, что она приходит в себя после того, что ей пришлось пережить. Прошло два года после её отъезда и мне очень её не хватало, но я утешал себя тем, что она здорова и в безопасности. Ее письма, как всегда, были теплыми и нежными и вселяли в меня надежду на то, что она по-прежнему любит меня.
      После долгого перерыва позвонил Абдулла, и, как было условлено, я поехал в город следующим вечером. Приехав за полчаса до захода солнца, я медленно прогуливался, стараясь не вызвать подозрение. Но время шло, и я стал беспокоиться. Прождав два часа, я вернулся домой.
      Я был уверен, что выполнил все, о чем мы договаривались, и теперь тревожился, что произошло что-то серьезное. Если Латиф и его товарищи арестованы, а похоже, так и случилось, тогда мне следует побеспокоиться и о своих делах. Кому ещё Латиф сказал о моем существовании? Откроется ли мое участие? Латиф для конспирации стал Мохаммедом, но это едва ли могло служить защитой. В госбезопасности большие специалисты, умеющие выбивать информацию. Даже если о моей связи с ними и не узнают, я не сомневался, что Саддам вспомнит о своих подозрениях.
      Я пребывал в полном неведении, пока наконец через неделю мне не позвонил Абдулла.
      - Я сегодня позвонил брату, - сказал он после ничего не значащих фраз. Мне было известно, что у Абдуллы были сестры и сын.
      - Я звонил несколько раз, но он мне не ответил. Тебе не кажется это немного странным, Миклеф?
      - Возможно, - ответил я. - Может, он чем-то занят. Попробуй позвони еще.
      И снова меня охватила тревога за судьбу Латифа. Прошло несколько недель, на звонки Абдуллы никто не отвечал. При его последней попытке обнаружилось, что линия отключена. Я был лишен какой-либо возможности навести справки по официальным каналам. Теперь я уже испытывал настоящий страх, что Латиф и его друзья мертвы. Все изменил разговор с Хашимом, заставивший меня поверить, что он ещё жив.
      После смерти отца Хашима, мы как-то сблизились, хотя и не вспоминали о наших с ним разговорах о муках совести.
      На следующий день после звонка Абдуллы я не видел Хашима все утро, пока он наконец не пришел в Черный кабинет.
      - Хорошо, что ты сегодня вообще пришел, - заявил я ему. - Попьем чайку перед уходом домой.
      Хашим улыбнулся, но было видно, что мысли его заняты чем-то более серьезным.
      - Я только что из тюрьмы Абу Граиб. Допрашивал арестованного, который, судя по всему, замешан в покушении на президента несколько месяцев назад. Поскольку я был свидетелем покушения, меня попросили уточнить некоторые детали.
      - И что произошло?
      Хашим посмотрел на меня.
      - Это было довольно неприятно, Микаелеф. Ты помнишь наш разговор, после похорон моего отца?
      - Конечно, - ответил я.
      - Тогда я не стану тебе лгать. Я и раньше участвовал в допросах. Я делал с людьми такое, что мне искренне стыдно. Но я верил, что это нужно. Я никогда не получал удовольствия от этого, как другие... как мои товарищи офицеры.
      Да, смерть отца сильно повлияла на Хашима. После похорон отца он впервые допрашивал арестованного, и ему было явно не по себе.
      - Он умер? - спросил я.
      - Нет, - ответил Хашим, тяжело вздохнув. - У него есть информация, которая нужна госбезопасности. Они, конечно, потом убьют его, но не сразу.
      - Как его зовут? - небрежно спросил я.
      - Как зовут? - удивился Хашим. - Какое значение имеет его имя?
      - В общем, никакого, - быстро сказал я. - Но он человек. У него есть семья.
      - Да, конечно. Я уверен, что есть, но я не знаю его имени. Он, правда, говорил что-то, что позабавило всех, но я не понял, что все это значит. Он был привязан к стулу, и один из охранников загонял ему булавки под ногти. Его лицо и руки покрывали ожоги от сигарет, и он был зверски избит с головы до пят. Он был почти без сознания, но в нем все равно чувствовалась такая враждебная сила и... достоинство. При всем моем опыте, я редко встречал таких людей.
      - Что он говорил, Хашим? - снова спросил я, не желая больше слышать о муках, которые терпел этот бедняга.
      Хашим задумчиво посмотрел на меня, видимо, гадая, чем вызвана моя настойчивость.
      - Его спрашивали, как называется его организация и кто её лидер. Один из офицеров плюнул ему в лицо и спросил, кого бы они посадили на место Саддама, если бы их покушение удалось. Арестованный ответил ему: "Мы посадили бы на его место кактус".
      Я насторожился.
      - Странный ответ. - Я пытался сдерживать себя, как мог, голос мой был ровен. - Как ты думаешь, что он имел в виду?
      Снова глаза Хашима в раздумье остановились на мне.
      - Мы пока ещё не знаем. Но я уверен, что мои коллеги дознаются в конце концов.
      Думая, как спасти Латифа, я приходил в отчаяние. Я не сомневался, что вскоре они его убьют (с моим или без моего невольного участия), но, как я ни старался, никак не мог придумать план, который хотя бы отдаленно давал надежду на успех. Хашим иногда принимал участие в допросах человека, которого я про себя называл Латифом. Временами я подумывал привлечь к этому Хашима, но в то же время боялся рисковать. Он разочаровался в самом себе, а не в режиме Саддама и едва ли согласится оказать помощь его врагу.
      Я почти покорился судьбе и смирился с мыслью, что я бессилен что-либо сделать, как вдруг Хашим принес мне новость, с одной стороны подтверждающую, что человек, арестованный два месяца назад действительно Латиф, а с другой - вселившую в меня надежду, что появилась возможность устроить ему побег.
      - Ты помнишь заключенного, о котором я тебе говорил несколько недель назад? - спросил меня Хашим. - Того, который поразил меня своей стойкостью духа?
      Первое, о чем я подумал, - что Хашим скажет мне о смерти Латифа.
      - Того, кто подменил бы Саддама кактусом? - переспросил я.
      - Да. Я видел его сегодня утром. Его перевели в другую тюрьму.
      Обрадованный тем, что Латиф жив, я все же призадумался, зачем Хашим рассказывает мне это.
      - Ну и что? - спросил я.
      - Его допрашивают вот уже сколько недель, но они так и не сломили его. Это какой-то необыкновенный человек.
      Я едва удержался, чтобы не сказать: "Я знаю", но я не собирался рисковать жизнью.
      - Они не убьют его до тех пор, пока не вытянут все сведения.
      - Сколько же это продлится?
      - Сколько можно идти по пустыне, Микаелеф? Думаю, что осталось недолго. Его переводят в Самар.
      У меня кровь застыла в жилах, когда я услышал слово "Самар". Ванны с серной кислотой и казнь Муллы были ещё свежи в моей памяти. От ужаса, что Латифа тоже ожидает такой конец, я просто оцепенел.
      - Через час после того, как его туда привезут, он уже будет мертв, промолвил я, не в силах скрыть свой ужас. - Когда же его отправляют?
      - Завтра, вместе с другими шестью заключенными курдами. Ты слышал о Самаре? Это не простая тюрьма.
      - Я был там. - И я рассказал о своем знакомстве с Удаем.
      - Тогда ты догадываешься, какая судьба ждет Мохаммеда?
      - Кого? - переспросил я, не сразу вспомнив, что это вымышленное имя Латифа.
      - О, так его зовут. Мы больше ничего о нем не знаем, кроме того, что он коммунист и связан с тайными организациями, действовавшими против Саддама.
      Это было окончательное подтверждение того, что заключенный, о котором рассказал мне Хашим, - Латиф.
      В последнее время Хашим часто подвозил меня домой. Он жил всего в трех километрах от меня. В тот вечер, когда он подвез меня до моего дома, я впервые пригласил его к себе. События дня явно тревожили его, и я решил, что ему компания не помешает. Он с удовольствием согласился.
      Мы говорили какое-то время на общие темы, но вскоре разговор вернулся к допросам Латифа.
      - Я люблю свою службу, - сказал Хашим. - Мне кажется, я готов все сделать для Ирака, но я не вынес бы того, что досталось Мохаммеду. Как может человек переносить страшные мучения ради своих убеждений? Откуда такая сила и выдержка, Микаелеф?
      - Это вера, Хашим, - ответил я.
      - Вера? - воскликнул в недоумении Хашим. - Да ведь он коммунист! У него нет веры.
      - Коммунизм и есть его вера. Он готовил себя к тому, чтобы посвятить свою жизнь, даже принести её в жертву той цели, в которую верит. Эта вера не более фанатична, чем исламизм или христианство. Некоторые сказали бы так.
      - Возможно, - согласился Хашим. - Но я уверен, что им движет что-то большее. Этот человек мог бы многое рассказать. Я уверен в этом.
      - И все же, - сказал я равнодушно, - завтра он будет мертв.
      Хашим понуро опустил голову. Я смотрел на него и думал, что, возможно, он уже изменил свои убеждения. Он во многом изменился за последние несколько месяцев и, возможно, уже готов помочь мне спасти Латифа.
      Мне хотелось продолжить наш разговор, но постоянная мысль, что в доме могут быть подслушивающие устройства, заставляла меня быть осторожным.
      - Давай выйдем в сад и там поговорим, Хашим. Мне нужен свежий воздух.
      Он довольно охотно согласился. Сев на скамейку, я продолжил наступление.
      - Ты думаешь этот Мохаммед заслуживает смерти, Хашим? Мы оба прекрасно знаем, что завтра Мохаммеда медленно опустят в ванну с серной кислотой. Его мучения во время ареста были куда менее страшными, чем те, что ждут его перед смертью. Ведь это так будет? Твой отец одобрил бы это?
      Он резко повернулся ко мне, глаза его были полны слез.
      - Ради Аллаха! Что ты хочешь услышать от меня, Микаелеф? Должен он умирать в мучительной агонии? Нет, не должен. Справедливо ли, что такой мужественный человек должен заживо раствориться в кислоте? Нет и нет! Хашим встал и стал ходить, возбужденно жестикулируя. - Но что я могу поделать? Я ничего не могу. У меня нет возможности помочь Мохаммеду.
      Я спокойно сидел на скамье. Разговор почти достиг своей кульминации.
      - Главное в том, Хашим... помог бы ты ему, если бы была возможность?
      - Конечно, помог! Я горжусь им так сильно, что не нахожу слов. Я бы с радостью помог ему, если бы мог. Но я не могу ничего сделать!
      - Можешь, - тихо сказал я.
      Хашим резко остановился и посмотрел на меня с подозрением.
      - О чем ты говоришь?
      Я зашел слишком далеко, чтобы отступать. Если я ошибся в Хашиме, я заплачу за это жизнью. У меня не было выбора, и я пошел вперед.
      - Сядь, Хашим.
      Он сел, не сводя с меня глаз.
      - О чем ты говоришь, Микаелеф?
      Я глубоко вздохнул.
      - Настоящее имя человека, о котором мы говорим, не Мохаммед.
      Я чувствовал, как глаза Хашима прожигают меня насквозь.
      - Объясни! - приказал он.
      Сердце мое отчаянно колотилось, пока я набирался сил, чтобы продолжить.
      - Его настоящее имя Латиф Паша аль-Рабака.
      Хашим остолбенело смотрел на меня.
      - Откуда ты знаешь?
      - Он мой шурин.
      Сначала Хашим помолчал. А потом медленно покачал головой.
      - Да, братья аль-Рабака. Я помню, что читал о них в твоем досье. Латиф это старший брат, не так ли?
      - Да, самый младший, Абдулла, был убит во время покушения на Удая. Второй брат, Рафик, был застрелен в тюрьме аль-Карада несколькими неделями позднее.
      - А ты, Микаелеф? - спросил Хашим, несколько придя в себя. - Ты один из них?
      - Нет, - осторожно ответил я. - Не совсем. Но некоторые их идеи я разделяю.
      - Какие?
      - Я уже достаточно тебе сказал, Хашим. Сейчас твоя очередь. Ты сказал, что сделал бы что-нибудь, чтобы помочь Латифу, если бы мог. Ты также признавался мне, что после смерти отца тебя мучает совесть за то, что тебе пришлось делать на службе. Возможно, это тот случай, когда ты можешь искупить свою вину. Ты готов сделать это?
      Он не ответил. Какое-то время он сидел задумавшись. Хашим должен был сам принять решение, как далеко он готов пойти. Если он отступится от своих слов, я попаду в беду, а Латиф умрет.
      Наконец он встал.
      - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
      Не скрывая своего облегчения, я подошел к нему, и мы обнялись. В его объятиях была некоторая скованность.
      - Спасибо, Хашим. Я никогда этого не забуду.
      Через час мы уже ехали на север от Багдада по направлению к Эрбилю. Поскольку Латифа перевозили в Самар вместе с шестью курдами, мы решили попросить помощи у курдских революционеров. Я предложил направиться в тот район, где некогда меня держали похитители, и прочесать всю местность, пока не найдем их. Хашим отверг мою идею.
      - Мы поедем в Эрбиль. Если ты будешь договариваться с курдами, то вынужден будешь принимать только их условия. Как зовут их лидера, с которым вы с Тариком Азизом встречались лет десять назад?
      - Ты знаешь об этом? - удивленно воскликнул я. - Ведь тебе тогда было лет пятнадцать?
      - Это я прочел в твоем деле, Микаелеф. Как его звали?
      - Мохамед Махмуд.
      - Отлично, мы направимся прямо в штаб Патриотического союза Курдистана в Эрбиле и найдем там этого Мохамеда Махмуда.
      В это время попасть в Эрбиль прямым путем было невозможно, потому что он находился в центре свободной зоны. Хашим связался с одним человеком в Багдаде, который был контрабандистом и проводником между центром Ирака и северными территориями. Служба госбезопасности всегда пользовалась его услугами, когда кого-нибудь надо было переправить через границу между зонами. После того как Хашим заплатил ему, он дал нам план безопасного маршрута в Эрбиль. Патриотический союз Курдистана был легальной организацией, но было бы наивно полагать, что она не имеет контактов с курдскими революционерами.
      - Мы доберемся туда уже поздно ночью, Хашим.
      Он криво усмехнулся.
      - Они тоже повстанцы, Микаелеф. Ночь их лучший друг. Если мы хорошенько постучим, нам обязательно откроют.
      Пока мы ехали, я подробно рассказал Хашиму о своих отношениях с Латифом и как, после убийства жены и детей, понемногу стал помогать ему. Хашим задавал мне много вопросов, и я постарался честно ответить на них. Мне необходимо было безусловное содействие Хашима, и если он вел какую-то игру, я уже подписал себе смертный приговор.
      Через четыре часа мы пересекли границу зоны и вскоре были уже в Эрбиле. Хашим тут же направился к штабу ПСК.
      - Ты знаешь, где он находится? - удивился я.
      - Не будь наивным, Микаелеф. Ведь я обязан это знать по долгу службы.
      Когда мы подъехали к низкому бетонному зданию, я удивился, увидев открытые двери. Мы смело туда вошли, и нас встретил какой-то служащий. Когда я снял свою фальшивую бороду, он безмерно удивился и чуть не поперхнулся, "узнав" мое лицо. Это уже было мне знакомо.
      - Пожалуйста, успокойтесь, - сказал я. - Я не Саддам Хусейн.
      Но человек, обернувшись, закричал кому-то:
      - Ахмад, Ахмад! Иди поскорее сюда.
      Появился ещё один служащий, помоложе. Он тоже был потрясен, увидев меня.
      - Пожалуйста, прошу вас! - взывал я к ним. - Выслушайте меня внимательно. Я не Саддам Хусейн.
      Но они оба застыли на месте с перепуганным видом и вытаращив глаза.
      - Ни я, ни этот господин не вооружены, - торопливо объяснял я им. Мы приехали к вам как друзья. У меня важная информация для Мохамеда Махмуда. Попросите его как можно скорее выйти к нам.
      - Что за игру вы затеяли? - наконец спросил тот, что помоложе, придя в себя. Голос его был груб и резок. - Кто вы, если не Саддам?
      - Я объясню это Мохамеду. Прошу вас, передайте, чтобы он вышел к нам.
      Никто из сотрудников не сдвинулся с места. Я снова попробовал убедить их.
      - Посадите нас в хорошо запирающееся помещение. Заприте надежно! Поставьте охрану у двери, если это нужно. Делайте, что хотите, но позовите сюда Мохамеда.
      Наконец, молодой человек начал действовать.
      - Прошу, пройдите вот сюда, - сказал он, и мы последовали за ним по короткому коридору в небольшую комнату без мебели. Не говоря ни слова он закрыл дверь и повернул ключ в замке. Мы с Хашимом сели на пол и стали ждать.
      Прошло два часа, прежде чем наконец явился Мохамед. Я мысленно уже придумал небольшую речь, чтобы напомнить нашу первую встречу. Я мог бы и не стараться. Стоило ему войти и увидеть меня, он сразу меня узнал.
      - А, человек, который заменит Саддама! Я думал, что именно ты им станешь. - Он обнял и расцеловал меня. Я совсем не был готов к такому приему.
      - Значит, вы знали, что я не Саддам? - спросил я немного растерянно.
      - Это было впечатляющее представление! Когда мы встретились впервые, я ничего не подозревал. А потом, помню, кое-что смутило меня. Вот почему я попросил тебя выпить со мной. А когда ты ушел, я уже все понял. У тебя взгляд не тот, что у Саддама, ты был слишком говорлив, даже трезвый. Саддам всегда раздражающе молчалив на таких встречах. Да он и не согласился бы на встречу со мной один на один. Тебе ещё повезло, что ты так долго играешь эту роль. Да и уши у тебя другой формы.
      - Уши?
      - Да. Они не слишком отличаются, но мочки поменьше, чем у Саддама, и сильнее торчат. - Он добродушно рассмеялся, видя, что я смущен. - Я очень наблюдательный.
      Помню, что когда-то мои уши тоже обсуждались, но их строение поменять не так просто, да и разница была едва уловимой. Но мы ошиблись.
      - Как мне тебя называть? - спросил Мохамед.
      - Микаелеф.
      - Ты христианин?
      - Нет. - Этот вопрос мне часто задавали. - Моя мать была христианкой, а это имя её отца.
      - Ты знаешь, что отца Тарика Азиза тоже звали Микаелеф? - спросил Мохамед.
      - Да, мне однажды об этом сказали.
      - А это кто с тобой? - Мохамед кивком указал на Хашима.
      - Хашим Мушур. Он мой друг.
      - Саддам, конечно, понятия не имеет где вы находитесь?
      - Конечно, нет, - ответил я, считая вопрос неуместным.
      Мохамед с приветливой улыбкой повернулся к Хашиму.
      - Интригующая история. Человек, столько лет успешно изображающий из себя Саддама Хусейна, вдруг приезжает ко мне с важной информацией. И то, что он приезжает в компании офицера госбезопасности, интригует ещё больше. Давайте найдем более приятное место и вы расскажете, что вас привело ко мне.
      Как он догадался, что Хашим служит в госбезопасности, осталось тайной, которой он не пожелал с нами поделиться.
      Мы прошли за ним в небольшой кабинет. Он сел за свой письменный стол, заваленный бумагами, а мы устроились на расшатанных стульях. Я рассказал Мохамеду всю свою историю, начиная с 1979 года. Я говорил не останавливаясь по меньшей мере час. Мохамед ни разу не прервал меня, порой только что-то уточняя. Закончил я рассказом о перевозке арестованных, которая произойдет на следующий день. После этого я попросил Мохамеда спасти Латифа.
      - Среди пересыльных есть курды? - спросил он.
      - Да, должно быть шесть человек.
      - Тогда мы поможем, - сказал он. - Враг моего врага - мой друг.
      - Вы доверяете нам? - удивленно спросил Хашим.
      - Мы наведем справки. Есть доля вероятности, что вы готовите нам ловушку, но мы согласны рискнуть. На всякий случай примем кое-какие меры предосторожности, в этом вы можете не сомневаться.
      Мохамед обещал мне на рассвете разместить на дороге, ведущей в Самар, вблизи развалин команду курдских революционеров. Он дал мне номер телефона и попросил уточнить все, что касается времени отправки арестованных.
      - Любую вашу информацию тут же передадут тем, кто будет в засаде.
      Было пять часов утра, когда мы с Хашимом вернулись в Багдад, уставшие и разбитые, особенно Хашим, все время сидевший за рулем. Мы тут же направились в тюрьму аль-Карада, но чтобы не усложнять дело, я остался ждать в машине. Хашим отсутствовал менее двадцати минут и вернулся со всей информацией, какая нам была нужна.
      - Как тебе удалось их разговорить? - спросил я.
      - Я показал им удостоверение и сказал, что хочу поговорить с арестованным Мохаммедом чуть позднее, днем. Мне ответили, что это невозможно, потому что его перевозят в Самар. Конвой уходит в полдень.
      - Они не спросили, что ты тут делаешь в такой ранний час?
      - Нет, - ответил Хашим, бросив взгляд на тюрьму, когда мы уезжали. Для них что день, что ночь...
      Я внутренне содрогнулся.
      Мы заехали в отель "Аль-Рашид", стоявший в двух километрах от входа в парк.
      Отель был построен в 1982 году, удачно сочетая в себе древние и современные архитектурные стили. Четыре огромные люстры украшали вестибюль, стеклянные узорчатые двери вели в сады. В просторном вестибюле перед конторкой портье находилось множество телефонов. Я позвонил Мохамеду и вкратце сообщил все, что мы узнали. Он попросил меня перезвонить ещё раз вечером.
      Весь день без особых происшествий мы с Хашимом провели во дворце, а вечером снова отправились в отель "Аль-Рашид".
      - Я хочу узнать о моем шурине, - сказал я телефонному собеседнику.
      - Ваш шурин неважно себя чувствует, но он в хороших руках, - услышал я в ответ. - Операция удалась отлично.
      - Спасибо.
      Я повесил трубку на рычаг. Латиф спасен. В горле у меня был ком. Когда я вернулся к Хашиму, сидевшему в машине, он уже по моему лицу угадал радостную новость.
      - Теперь ты можешь говорить об этом отцу в своих молитвах, Хашим, сказал я, безмерно благодарный ему за помощь. - Он будет гордиться тобой.
      Неделю спустя Хашим отвез меня в Эрбиль, где я повидался с Латифом. Его зверски пытали, он был серьезно болен, но я надеялся, что все же поправится. За ними ухаживали курды и обещали не оставлять его, пока он не придет в себя настолько, что сможет перенести отъезд.
      В последние три или четыре года, я редко встречался с Удаем, который все время пребывал в своем роскошном офисе Международного олимпийского комитета, директором которого он стал, или в редакции газеты "Вавилон", считаясь её издателем и редактором. Саддама уже давно раздражало глупое и сумасбродное поведение старшего сына, и я подозревал, что младший сын, Кусай, больше похожий на отца и характером и манерами, исподволь готовится стать отцовским преемником.
      Кусай, в отличие от старшего брата, действительно большую часть времени проводил с отцом.
      Я также слышал, что Удая недавно видели в обществе хорошо известной в Ираке певицы, но я скептически воспринимал россказни об этих отношениях. Всем было известно, что Удай большее время разъезжает по улицам Багдада, самостоятельно выбирая себе женщин. Многие попадались из хороших семей, и если они отказывали ему, то их избивали. Но Удаю нравились и проститутки. Один из его близких друзей был сутенером и Удай позаботился о том, чтобы и ему тоже что-то перепадало от такого доходного бизнеса.
      Спустя несколько месяцев я впервые встретился с Удаем, когда он появился во дворце в конце года. Я почтительно раскланялся, когда мы столкнулись в коридоре, ведущем в кабинет Саддама, однако не намеревался вступать с ним в разговор, если этого не потребует необходимость. К моему удивлению, он сам остановился около меня и грубо и зло промолвил:
      - Ты покойник, Микаелеф Рамадан! Мне безразлично, что говорит отец. Пусть потом льет слезы над трупом предателя. Однажды наступит день - и я пристрелю тебя.
      Я ничего не ответил, ускорив шаги. Почему вот уже сколько времени он позволяет себе разговаривать со мной подобным тоном? Но к его угрозе я отнесся серьезно. На сей раз все это оскорбило меня, как никогда прежде. От кое-кого из государственных чиновников, относившихся ко мне дружелюбно, я узнал, что Удай по-прежнему уверен, что я замешан в покушении, совершенном лет пять назад в его апартаментах в районе Каиро. Если это так, тогда понятно, почему он жаждет моей смерти. Его угрозы напомнили мне о том, что если Саддам и его сыновья не будут каким-то образом устранены, то Ирак придется покинуть мне.
      Теперь, когда Хашим вместе со мной был замешан в тайную деятельность, я решил рассказать ему о возобновившихся угрозах Удая, и он согласился, что у меня есть все основания остерегаться этого человека. За последние пять лет непредсказуемое поведение Удая, творимые им безобразия и жестокие расправы стали грозить ему привлечением к ответственности, и поэтому родные постарались переместить его туда, где он может причинить наименьший вред: в дирекцию Международного олимпийского комитета. Также он возглавил международную футбольную команду и иракскую молодежную газету.
      Зная, что Кусай тайно надеется унаследовать отцовский трон, Удай решил сам получить то, что ему положено по наследству, и стал снова частым посетителем кабинета отца во дворце. К сожалению это все привело к новым столкновениям со мной. Хашим заметил это раньше меня.
      - Когда он впервые проявил враждебность к тебе? - спросил он меня, когда в полдень мы сидели в моем саду. Скамья в саду стала самым укромным местечком для наших откровенных бесед. Даже Хашим не знал, есть ли подслушивающие устройства в моем доме, и старался не рисковать.
      - С нашей первой встречи, - ответил я. - Когда ему было пятнадцать лет. Он сказал, что у меня глаза труса.
      - Он когда-нибудь был с тобой приветлив?
      - Нет, только саркастичен.
      - Тогда это не личное, - совершенно серьезно сказал Хашим.
      - Не личное? - иронически рассмеялся я. - Он грозился убить меня, а это ты не считаешь личным? Ты меня успокоил, спасибо.
      - Ты неправильно меня понял. Вся проблема в том, что ты напоминаешь Удаю его отца. Как он ни груб с Саддамом, отец для него идол. В этом нет сомнений. А в тебе он видит угрозу.
      - Мне трудно в это поверить.
      - Но ты действительно опасен. Ты сам говорил мне, что после дворцового переворота можешь выдать связи Саддама, сыграть его роль.
      - Но Удай не знает об этом, надеюсь.
      - Он не дурак. Он чувствует опасность, когда видит, как люди смотрят на тебя, так похожего на Саддама, и понимает, что ты занимаешь привилегированное положение в окружении отца. К тому же ты сам дал Удаю повод подозревать тебя все эти годы. Как бы мы ни были справедливы в наших претензиях к Удаю, он прав, когда говорит, что ты представляешь серьезную опасность президентскому режиму. Тебе повезло, что словам Удая никто во дворце не придает значения. Я же рядом с тобой вот уже десять лет и никогда тебя в этом не заподозрил бы.
      Я, поразмышляв над тем, что сказал мне Хашим об Удае, вынужден был согласиться с ним. Как бы моя неприязнь к нему ни была велика, у старшего сына президента есть причины для подозрений. Саддам совершал ошибку, доверяя мне.
      - Мне придется уехать из Ирака, - заключил я.
      - Да, тебе надо сделать это, - согласился Хашим. - Но как, вот вопрос.
      - Границы Ирака теряются в пустыне. Если пересечь Сирийскую пустыню, можно попасть в Сирию, Иорданию или Саудовскую Аравию.
      - Возможно, ну а дальше что? - спросил Хашим. - Как отнесутся правители этих стран к тому, что в один прекрасный день их границы пересечет человек, похожий на Саддама как две капли воды, но категорически отрицающий это? Во-первых, тебя могут просто убить, а то, что арестуют, тут сомнений нет. Думаешь тебе предоставят политическое убежище? Возвратят обратно в Ирак? А что, если им придет в голову, что ты настоящий Саддам, а в Багдаде правит двойник? Что бы ты им ни говорил, правду или ложь, тебе все равно не поверят.
      Мне нечего было противопоставить таким разумным и правдоподобным предположениям моего друга Хашима.
      - А что предлагаешь ты? - наконец спросил я.
      - Находясь по эту сторону границы, хорошенько все взвесить и подумать, прежде чем перебираться на чужую сторону.
      - Как же это сделать?
      - Понятия не имею, - ответил Хашим и пожал плечами.
      Мы ещё какое-то время поговорили об этом и решения так и не нашли. Хашим не выразил желания присоединиться ко мне.
      - Для тебя это все иначе, Микаелеф, - сказал он, горестно вздохнув. Твое исчезновение осложнит мою жизнь. Какое-то время будут подозревать, что я помогал тебе, но через это ещё можно пройти. А если я раскроюсь, присоединившись к тебе, Саддам найдет способ наказать меня. У меня здесь большая семья. У тебя же никого нет.
      Больше нет. Во всяком случае сейчас, с горечью подумал я.
      Все последующие недели я обдумывал план бегства из страны. Необходимость этого я ощущал каждый раз, когда случайно сталкивался с Удаем. У него появилась улыбка маньяка, когда мы встречались взглядами, и обычно за этим следовал красноречивый жест - он проводил пальцем по горлу, как бы перерезая его. Я по-настоящему стал опасаться, что мои дни сочтены.
      Лишенный всякой надежды я смирился и положился на судьбу, как вдруг в ноябре прибыла делегация ООН. Несмотря на то что в Ираке оказалось больше химического оружия, чем предполагалось, представители ООН заявили, что верят, будто часть его уже уничтожена. Когда в августе США отказались снять санкции, Саддам был сильно раздражен. А в ноябре он ещё больше пришел в ярость оттого, что ООН не отменила запрет на использование двух воздушных зон. Совершенно ясно, говорил Саддам, они никогда не согласятся на отмену санкций, на какие бы уступки Ирак не шел.
      Но эта делегация прибыла в Багдад с миролюбивыми намерениями, чтобы снять напряженность, однако Саддам, как и предполагали в Багдаде, отказался от встречи. Многие надеялись, что он сделает на этот раз исключение. Но о его настоящем решении я узнал, когда ко мне зашел Тарик.
      Он сообщил мне, что Саддам не собирается ни с кем встречаться, но велел мне появиться перед ними вместо него - политический жест вежливости! Тарик велел мне ехать с ним в его офис и ждать в комнате рядом с той, где будут вестись переговоры. Меня позовут, когда будет нужно. Моя задача ничего не говорить и только кивать, когда Тарик даст мне знак. Такое сдержанное поведение вполне характерно для Саддама в настоящих обстоятельствах.
      Я приехал с Тариком и, нервничая, ожидал, возможно, самого трудного выступления в роли Саддама, какое мне когда-либо предстояло.
      Пока я прислушивался к уличному шуму за окнами, мне пришла в голову мысль: а что, если я переговорю с кем-нибудь из членов делегации, расскажу о своем желании покинуть Ирак? Я, конечно, надеялся, что кто-то из членов делегации возьмет меня под защиту, но если бы даже такой нашелся, все здание начинено микрофонами. Нервничая, я все ждал, когда меня вызовут, как вдруг открылась дверь и вошел Акрам с охапкой пальто. Я не удержался от язвительного замечания:
      - Я вижу, ты выполняешь очень ответственную работу, Акрам. Ты стал гардеробщиком?
      - Очень остроумно, Микаелеф, - мрачно сказал он. - Сейчас я возвращаюсь в конференц-зал, где буду заседать вместе с Тариком.
      - Да, конечно, ты должен быть поблизости, если нашим гостям понадобятся прохладительные напитки.
      Акрам бросил тяжелую охапку одежду, видимо принадлежащей делегатам, прямо на стол передо мной и раздраженный ушел. Меня вдруг осенило. Я порылся в ящиках стола, нашел ручку и бумагу и быстро написал записку. Я мог писать только на арабском, но надеялся, что у делегатов должны быть переводчики.
      В записке я писал: "Человек, которого вы видели перед собой, не Саддам Хусейн. Я служу у него двойником с 1979 года. Моей жизни грозит опасность, и мне необходимо уехать из Ирака. Я буду на вокзале у башни с часами сегодня вечером в 9 часов и буду приходить на это место два следующих вечера, если это необходимо. Прошу, пусть кто-нибудь из вас, знающий арабский, встретится со мной. К нему подойдет человек с бородой, который скажет: "Багдад уже не тот город, каким был прежде". Ваш человек должен последовать за бородатым мужчиной". Записку я подписал одним словом "Кактус".
      Я лихорадочно порылся в груде пальто, но не мог определить, кому какое принадлежит. Они все были одинаковы, с маркой одной фирмы, название которой было написано латинскими буквами. Выбрав первое попавшееся пальто, я сунул записку по внутренний карман. Я был уверен, что его владелец обнаружит записку если не сегодня, то хотя бы в два ближайших дня.
      Прошел час, а меня все ещё не вызывали. Когда открылась дверь, то снова зашел Акрам, а за ним Тарик. Акрам взял пальто и удалился, а Тарик стал извиняться передо мной.
      - Прости, Микаелеф. Твое присутствие не понадобилось. Я распоряжусь, чтобы тебя немедленно отвезли во дворец.
      Первое, что я почувствовал, было сильное разочарование. То, что я не появился перед делегатами, свело на нет первую часть моего плана. Но я надеялся, что любопытство, возможно, побудит призадуматься того, кто найдет записку, и он отнесется к ней серьезно. Мне же оставалось надеяться и ждать.
      В этот вечер Хашим высадил меня у башни с часами. Он был хорошо замаскирован - борода, очки и куфия из легкой ткани на голове. Припарковав неподалеку машину, он наблюдал за мной. Двое мужчин, оба по виду европейцы, стояли у подножия башни, увешанные фотокамерами и с туристическими картами в руках. Один из них высокий, атлетического сложения, лет тридцати; другой - пониже ростом, плотного сложения и намного старше. Оба были в строгих консервативных костюмах. Они старались вести себя свободно и не привлекать внимание, но даже мой ненаметанный глаз узнал в них агентов спецслужб.
      Когда я подошел к ним, они заметно насторожились. Видимо, боялись ловушки. Это навело меня на мысль, что, может быть, за нами уже наблюдают ещё какие-то люди. Если это так, то я молил судьбу об одном: чтобы это были не офицеры госбезопасности.
      - Багдад уже не тот город, каким был прежде, - приветствовал я их, как мне казалось, с дружеской улыбкой, не очень похожей на улыбку Саддама. Никто мне не ответил, но тот, что постарше, кивнул мне, а я, повернувшись, пошел по направлению к парку. Подойдя к невысокой стене, я сел, они сели по бокам, так что я оказался между ними. Я решил, что это какая-то специальная позиция, но она явно показалась бы прохожим странной. Хашим шел за нами и теперь, подойдя, словно бы удивился, увидев меня.
      - Добрый вечер, Микаелеф, - сказал он весело. - Как поживаешь?
      Когда мы обнялись, он шепнул мне на ухо:
      - За вами шли два человека. Я покидаю тебя. Сделай все поскорее. Это безумный риск.
      Как только Хашим ушел, я повернулся к старшему, сидевшему от меня слева, и сказал по-арабски:
      - За нами следят двое мужчин. Они с вами?
      - Да, - ответил мне мужчина тоже по-арабски. - Хотя вы их не видели, но за нами следят четверо. - Он говорил на сносном арабском и, судя по акценту, изучал его в Египте.
      - Я потрясен, - ответил я оглядываясь, но не заметил, чтобы кто-то интересовался нами.
      - Откуда вы?
      - Из Лондона, - ответил старший на хорошем английском.
      - Британская разведка?
      - Можно и так сказать. Это вы написали записку?
      - Да. Вы можете мне помочь?
      - Чего вы хотите? - впервые подал голос молодой.
      - Хотя под этой бородой не видно, но я очень похож на Саддама Хусейна. Я работаю его двойником уже более десяти лет.
      Молодой мужчина кивнул головой и посмотрел куда-то в сторону.
      - Мы знаем, что Хусейн пользуется двойниками, - сказал он, используя фамилию вместо имени, как это делают все европейцы.
      - Я готов дать вам информацию, - сказал я, - и это поможет вам убить Саддама и членов его правительства. Но у меня есть условия.
      Мужчины переглянулись, на их лицах не было ни скептицизма, ни заинтересованности.
      - Что за условия? - спросил старший.
      - Его сыновья Удай и Кусай должны быть убиты тоже. Если к кому-то из них в результате перейдет власть после смерти Саддама, Ираку от этого не станет легче. Вы считаете, что Ирак опасное место? Это сад Эдема по сравнению с тем, что будет со страной, если президентом станет Удай.
      - Что еще?
      - Я хочу уехать из Ирака при первой же возможности и получить финансовую помощь, чтобы начать новую жизнь, предпочтительно где-нибудь за пределами Среднего Востока.
      - Вы должны понять, - сказал старший из них, - у нас нет полномочий соглашаться на ваши условия. Завтра мы опять будем здесь и сообщим вам ответ.
      С этими словами они встали и ушли. Я чувствовал себя опустошенным. Я ожидал, что они с огромным интересом отнесутся к возможности получить такого свидетеля на суде над Саддамом Хусейном.
      В следующий вечер я встретился только с одним из них. Пришел старший. Он уже сидел на низкой стене парка, хотя я пришел на четверть часа раньше.
      - Мы не можем помочь вам, - сказал мужчина, как только я уселся рядом.
      - Почему не можете? - Я был поражен тем, что они отказываются от такой возможности. - Все, что я сказал вам, чистая правда. Я представляю для вас бесценную находку.
      - Мы не сомневаемся в этом. Но я уполномочен передать вам, что мы не можем воспользоваться вашими предложениями. Попробуйте предложить американцам.
      Он пообещал, что передаст мое предложение американцам, и посоветовал приходить на назначенное место до тех пор, пока кто-то не откликнется. И начать с завтрашнего вечера. Мне ничего не оставалось делать, как принять его сожаления и совет.
      Два дня спустя Хашим снова высадил меня на этом месте и велел быть ещё более осторожным с американцами - если они придут.
      - Им следует доверять ещё меньше, чем англичанам, - сказал он мрачно.
      Я пытался завязать шнурки на ботинке, когда рядом со мной сел человек лет тридцати. Его светлые волосы были коротко острижены. Лицо загорелое, но, скорее, славянского типа или даже европейского, но не американского. Из-за этого я немедленно насторожился.
      - Багдад уже не тот город, каким был прежде, - сказал он небрежно на арабском, растянувшись на стене и вынув сигарету с фильтром. Его акцент несколько успокоил меня - настоящее американское произношение.
      - Вы из ЦРУ? - спросил я напрямую.
      - Неважно, откуда я, - он мотнул головой в сторону озера. - Давайте поговорим.
      Мы пошли по направлению к памятнику неизвестному солдату, похожему на летающее блюдце, в юго-восточном углу парка.
      - Вы знаете, что я хочу вам предложить? - после короткой паузы сказал я.
      - Да, меня проинформировали.
      - Вы знаете, что мне нужно?
      - Нам об этом сказали, - снова повторил он голосом робота.
      - И что же?
      Ответ был не совсем такой, какого я ожидал.
      - Никаких проблем с вашими условиями, дело во времени, - ответил американец. - Нам не нужно убийство Саддама. Вы заслужите свой отъезд из Ирака несколько другим способом.
      - Что вы имеете в виду? - спросил я.
      - Мы считаем, что убийство Саддама приведет к гражданской войне. Кто захватит власть? Возможно, шииты, может, курды или же сыновья Саддама. Вы очень убедительно описали нашим британским друзьям, что будет, если Удай Хусейн станет президентом.
      - Удай Саддам, - поправил его я.
      Американец, нахмурив лоб, посмотрел на меня.
      - Его зовут Удай Саддам, - упорствовал я. - У нас, арабов, фамилией сына становится имя отца. Отца Саддама звали Хусейн. Отсюда - Саддам Хусейн. Отец Удая - Саддам. Значит он Удай Саддам.
      Меня удивляло, что американцы никак не могли усвоить структуру арабской генеалогии.
      - Ладно, - сказал американец, пожав плечами, и продолжил: - Может получиться, что контроль над страной не возьмет никто. Мусульмане в центре Ирака, шииты на юге, а курды на севере. Кто знает, что будет? Но такой ход вещей совсем не нужен правительству Соединенных Штатов.
      - Что же в таком случае вы хотите от меня?
      - Ничего. Оставайтесь там, где вы есть.
      Все, что он мне сказал, напоминало мне то, в чем меня все время убеждал Хашим. Американцы обеспокоены тем, что курды, усилив свои позиции, захотят создать национальное государство. А поскольку их земли пересекают границы Сирии, Турции, Ирана и Азербайджана и включают в себя самые богатые в мире месторождения нефти, укрепление курдов - это та искра, из которой может разгореться пламя новой войны. Если же власть достанется шиитам, возникнет серьезная опасность их союза с Ираном и осуществления заветной мечты Хомейни о создании Шиитской исламской империи. США тоже не потерпят такой ситуации.
      Постоянные утверждения, что США не допустят ни в какой форме установления справедливого мира на Среднем Востоке, приводили меня в уныние. Но не очень удивляли, ибо я всегда знал, что США интересует лишь определенный баланс власти и его влияние на экспортные возможности и цены на нефть.
      - Вы использовали имя "Кактус", - сказал американец, улыбаясь. - Мы согласны. Меня зовут Луис Волф. Можете использовать первое или второе.
      - Я предпочитаю Луис.
      - Отлично. Но мы должны знать ваше настоящее имя.
      - Микаелеф.
      - Полное имя.
      Мне не хотелось называть ему свое полное имя, но я уже слишком увяз, чтобы что-то недоговаривать или утаивать.
      - Микаелеф Рамадан Абу Салих аль-Кадхими, - ответил я.
      - Черт побери! - воскликнул он на английском и рассмеялся, а затем опять перешел на арабский: - Может, вы напишете его?
      Луис сказал мне, что его безымянный начальник в восторге от того, что у них будет шпион в президентском дворце, поскольку им до сих пор не удавалось проникнуть в святая святых Саддама. Мое появление превзошло все их ожидания и мечты. Луис не дал мне никаких указаний. Все, что я услышу относительно планов Саддама, его мнений, настроений и связей, - все это для них представляет потенциальный интерес.
      - Черт! - выругался Луис. - Нам даже интересно, в какое время дня Саддам ходит в туалет по-большому!
      Он сказал мне, что, если я готов сотрудничать, они примут все мои условия и в свое время вывезут меня из этой страны.
      - Что значит "в свое время"? - насторожившись, спросил я.
      - Возможно, через год.
      - Так долго? Я не доживу до конца года.
      - Таково наше предложение. Вам решать. Вы не нужны нам за стенами дворца.
      Я сказал, что мне нужно двое суток, чтобы обдумать все, но на самом деле я уже знал, что в моем положении я не смогу отвергнуть их предложение. Американцы хотят, чтобы я остался в Ираке и шпионил для них. Перспектива весьма опасная. С другой стороны, если я откажусь сотрудничать с ними, то мне все равно придется оставаться в Ираке.
      Когда спустя два дня мы снова встретились с Луисом, я сказал, что готов принять его предложение при условии, что они помогут мне регулярно переписываться с Софи. Через неделю я получил письмо, написанное рукой Софи. Я был рад узнать, что она финансово обеспечена и получает медицинскую и психологическую помощь.
      Вместе с письмом Луис вручил мне 5 тысяч долларов наличными.
      - Я не нуждаюсь в деньгах, - резко возразил я, несколько оскорбленный тем, что он может подумать, будто я заварил всю эту кашу ради наживы.
      - Никто не хотел оскорбить ваше достоинство, - заверил меня Луис. Но деньги в нашем деле бывают бесценным средством выхода, когда попадаешь в опасные ситуации. Возьмите их.
      Он был прав, разумеется. На черной бирже Ирака доллар ценится гораздо выше нашего динара. В чрезвычайных случаях доллары могут оказать мне в трудную минуту любую помощь.
      Необходимость в моих услугах, как двойника Саддама, возникала все реже, хотя я не придавал этому особого значения. Когда шла война с Ираном, я был очень занят, что вполне логично, а теперь бывал нужен лишь изредка, при появлениях на публичных собраниях в Багдаде или ещё реже, на других мероприятиях. Иногда по два-три месяца я находился без работы. В такие перерывы я сидел и читал или беседовал с Хашимом. Оба мы были осторожны и не касались опасных тем. Мои обязанности стали необременительными. Кроме Удая, который время от времени появлялся, чтобы повторить свои угрозы, моим врагом была только скука.
      Однажды утром нас напугали выстрелы, доносившиеся с другого берега реки. Пошли слухи, что была совершена попытка нападения на президентский конвой, когда он приближался к мосту Джумхурия. Президент возвращался из Киркука, где встречался со старшими офицерами 1-й армии. Автомобиль, в котором должен был находиться президент, был взорван и все четыре пассажира убиты. Саддам предпочел лететь самолетом и в настоящее время спокойно сидел в своем кабинете. Он вернулся в Багдад больше чем за два часа до покушения. "Еще одно подтверждение того, что Аллах оберегает его", - писали газеты и вещали органы пропаганды сразу же после покушения.
      Несколько дней спустя, Луис сказал мне, что это было дело рук фанатиков-шиитов, один из которых умер от ран. Трое других были захвачены, и, как сказал мне Хашим, их в тот же день пытали и убили.
      Удай поздравил меня с удивительным везением, когда мы столкнулись с ним в коридоре. Я как раз покинул кабинет Саддама.
      - Почему покушения не происходят, когда ты подменяешь отца? - съязвил он. - В следующий раз я позабочусь, чтобы тебя не предупреждали, когда ты будешь нужен отцу. Посмотрим, как долго тебе будет везти.
      Вскоре после этой угрозы, я понял, что мой телефон прослушивается. Уже много лет мои телефонные разговоры записываются, и я, естественно, очень осторожен, когда пользуюсь телефоном. После ареста Латифа Абдулла никаких поручений не выполнял, а звонил, только чтобы справиться о здоровье. После одного такого разговора с Абдуллой, я тут же позвонил Хашиму, чтобы попросить его заехать за мной на следующий день чуть пораньше обычного. Мне хотелось побывать на могиле Амны и детей - Надии и Салиха. Несколько щелчков на линии и десятисекундная тишина перед тем, как прозвучал гудок, убедили меня, что мой телефон прослушивается. Это для меня было нечто новое, но я не сомневался, что это означает. Я мог только гадать, кто распорядился сделать это, но то, что за этим стоял Удай и он был идейным вдохновителем, мне было ясно.
      Не только неприятности с Удаем сделали мое пребывание во дворце невыносимым. В последнее время во дворце царила постоянная напряженная атмосфера, в основном из-за отношений между Удаем и его зятем Хуссейном Камилем. Оба они разбогатели на контрабанде и все чаще ходили слухи, что теперь они наступают друг другу на пятки. У Камиля была серьезная причина для беспокойства. Он подозревал, что Удай замышляет его убийство и уничтожение всей его семьи.
      Я не удивился бы, если бы однажды услышал, что Хуссейн Камиль вдруг таинственно исчез или убит, но я не ожидал той новости, которую услышал от Хашима, когда августовским утром он, как обычно, заехал за мной на машине.
      - Братья аль-Мажиды исчезли, - объявил он мне, как только я сел в машину.
      - Что ты хочешь сказать этим своим "исчезли"? - спросил я.
      - Сбежали.
      Я остолбенел.
      - Куда?
      - Иордания. Они взяли с собой жен и детей. Захватили и своего зятя Иззедина тоже.
      - Саддам им этого не простит, - сказал я, думая о страшных последствиях этого побега. Саддам будет в ярости и негодовании из-за того, что дочери его предали. - Он мало кому так доверял, как своему зятю Хуссейну Камилю.
      - Да, но дело ещё хуже. Говорят, что они забрали с собой 85 миллионов долларов.
      Я ахнул.
      - Да хранит нас Аллах! Удай с ума сойдет от злости. Он вот уже несколько месяцев обвинял Хуссейна в воровстве. И, кажется, был прав. Это подтвердило, что у Удая особый нюх на предателей.
      Помимо своего собственного немалого богатства, Хуссейн Камиль, как глава органов безопасности и директор военной промышленности, держал в своих руках все бюджетные средства Ирака, выделенные на создание ядерного, биологического и химического оружия. Количество вкладов в заокеанских банках, к которым у него был свободный доступ, не поддавался исчислению. Для Удая кража денег была личным оскорблением, но Саддаму Камиль, возможно, нанес самый большой удар в его жизни. Кроме боли от потери дочерей и внуков и их явного предательства, говорили, что он страдал ещё и от того, что доверял Хуссейну Камилю больше, чем кому-либо, кроме разве своих сыновей.
      - Я помню разговор с покойным Мухаммедом несколько лет назад, сказал я Хашиму. - Это было, когда посадили под домашний арест Барзана Ибрагима. Мухаммед тогда предупредил Саддама, что он горько пожалеет о том дне, когда доверился Хуссейну Камилю. Я не согласился с ним, но Мухаммед, как оказалось, был прав.
      Во дворце только и говорили об этом событии. Вскоре всем стало ясно, что Саддам поставил своей главной целью вернуть сбежавшие семьи и увезенные деньги.
      Собирать информацию весь рабочий день не слишком мне нравилось, даже если я получал её в процессе работы. Я не был подготовлен к нелегальным действиям в стенах дворца и не мог заставить себя читать оставленные на столе бумаги или фотографировать их в те редкие моменты, когда в кабинете Саддама никого не было.
      Раз или два в месяц я встречался с Луисом и рассказывал ему о том, что говорил или делал Саддам в эти недели. Записывать все это было очень опасно, поэтому я надеялся на свою память, которая меня иногда, к сожалению, подводила. Но я старался, несмотря на то, что в основном моя информация была ерундовая, чаще всякая мелочь, но иногда попадались и ценные сведения.
      Такой самородок попал мне в руки в пятницу в конце января, когда меня вызвали к Саддаму. В тот момент, когда я постучал в дверь и получил позволение войти, я услышал слово "антракс". Естественно, когда я вошел, лицо мое, как всегда, оставалось бесстрастным. Саддам был не один, у него сидел Али-Хасан, и именно он произнес это слово - название самого смертоносного вируса. Когда я входил в кабинет, гость уже собирался уходить.
      - Пока, - заканчивая разговор, сказал ему Саддам, выходя из комнаты вместе с ним, - мы его оставим в Канане. Сообщите мне, как будут развиваться события.
      Канан был небольшой поселок в пятидесяти километрах, возле города Бакуба. В свое время при нашей встрече я рассказал Луису о том, что услышал, а две недели спустя инспекторы из ООН потребовали доступа к "подозрительным" запасам антракса в районе Канана. Саддам был потрясен такой оперативностью разведки врагов.
      Это становилось опасным для Саддама, ибо в ООН приходили к выводу, что инспекторам известны не все места захоронения иракского химического и биологического оружия. Недоверие возросло после случая с антраксом, и в мае переговоры между двумя сторонами были полностью прекращены.
      Пытаясь возобновить переговорный процесс, ООН приняла специальную резолюцию, позволившую увеличить количество нефти на экспорт для приобретения гражданских грузов. Доходы от продажи нефти увеличивались до 2 миллионов долларов ежегодно. Нефть была подготовлена для экспорта, но переговоры снова зашли в тупик.
      В тот день, когда представители ООН выдвинули свои новые требования, Хашим, заглянув ко мне вечером, рассказал, какими словами утром поминал делегацию Саддам.
      - Я никогда не видел его в таком гневе. Он потребовал от Али список всех, кто знал об этом хранилище, но ускорить проверку едва ли удастся. Список не ограничивается теми шестьюдесятью офицерами, биологами, электронщиками и администраторами, которые туда входили. Он слишком обширный, в нем около ста фамилий. Но Саддам утверждает, что доберется до каждого и найдет информатора, который завелся среди нас.
      - Мое имя есть в списке? - спросил я, стараясь не показывать свое волнение.
      Хашим покачал головой, но сразу же понял, почему я задал этот вопрос.
      - Нет, а почему ты думаешь, что можешь там быть? У тебя слишком мало возможностей. Такая информация до тебя не доходит.
      - Да, конечно, нет никаких оснований включить меня в такой список, согласился я, пытаясь скрыть от Хашима неловкость и чувство вины. - Я просто становлюсь параноиком.
      Мое объяснение его убедило, и мы закрыли эту тему.
      Заниматься шпионажем против одной из самых коррумпированных и жестоких династий - непосильное для меня дело, и порой мне казалось, что я вот-вот сломаюсь. Меня все больше мучили головные боли, угнетало вечное состояние депрессии. Иногда Хашим замечал мою мрачность, но объяснял это тем, что я одержим мыслью покинуть Ирак и все время думаю об Удае.
      Я рассказал Луису о своих проблемах. Он в какой-то степени успокоил меня.
      - Вам, должно быть, кажется, что мы лишь используем вас в своих целях, - сказал он мне, - что мы, мол, не собираемся вытащить вас из этой страны. Это не так, уверяю вас. Если вас раскроют, то мы не только потеряем ценный источник информации, но и доверие людей, мыслящих так. Успокойтесь, Микаелеф, вы поедете в Штаты в ближайшее же время и соединитесь с вашей Софи. Разумеется, вас будут расспрашивать, вам придется написать отчет, но это произойдет тогда, когда вы захотите. Я обещаю, что мы вытянем вас отсюда.
      Однажды в феврале, сидя в Черном кабинете вместе с Хашимом, я ждал задания, когда вдруг раздался телефонный звонок. Звонил коллега Хашима из госбезопасности, офицер из Салман Пака. По разговору я понял, что случилось что-то важное.
      Хашим положил трубку на рычаг.
      - Ты не поверишь, Микаелеф. Это просто невероятно.
      - Что случилось? - спросил я, гадая, кого на сей раз убили.
      - Хуссейн Камиль и его брат вернулись в Багдад!
      Если они вернулись по доброй воле, то это действительно невероятное событие.
      - Работа разведки? - спросил я. - Их выкрали из Аммана?
      - Не думаю. Дело в том, что они заключили сделку с Саддамом. Если они вернут Саддаму дочерей, внуков и деньги, он прощает их.
      - Что? И они поверили ему? Стоит им только ступить на землю Ирака, как он сейчас же арестует их. Я знаю Саддама. Когда они возвращаются?
      - Кажется, сегодня.
      - За этим что-то ещё кроется, - заметил я. - Эти братья не настолько наивны, чтобы поверить, что Саддам простит их.
      - Очевидно, они поверили. Хотя Иззедин, их зять, человек, кажется, осмотрительный. Мне сказали, что он остался в Иордании.
      Хуссейн Камиль, будучи в Иордании, встретился со многими оппозиционерами в изгнании. Встреча с ними лишь усугубила его положение. Хотя не было никаких формальных заявлений, западные средства связи сообщали о том, что он намерен создать собственную антисаддамовскую организацию. Саддам знал об этом, как знал и то, что Камиль встречался в Аммане с Рольфом Экьюсом и высказал предположение, что в комитете ООН есть иракский агент. Им оказался сирийский переводчик. Раскрытие агента и последующее его изгнание окончательно вывели Саддама из себя.
      То, что оба брата при таких обстоятельствах решили покаяться в содеянном и позволили уговорить себя вернуться в Ирак, было выше его понимания.
      От Хашима я также узнал, что все иракцы за рубежом подвергли братьев остракизму. Курды и шииты-мусульмане презирали их как бывших приверженцев Саддама и не воспринимали как борцов против режима. Хашим предположил, что их возвращение в Ирак стало единственной возможностью восстановить свой прежний статус. Мне это казалось странным. Зачем статус мертвецу? В Багдаде у них отец и сестра. Возможно, их шантажировали, грозились убить, если братья не вернутся.
      Существовала и другая версия, вполне правдоподобная, что их погубили высокомерие и надменность. Они строили планы поселиться в Сирии, и король Иордании Хуссейн дал им понять, что братья вольны уехать в Сирию, но он не может разрешить им взять с собой дочерей и внуков Саддама. Не найдя места, куда бы они могли уехать, братья решили вернуться в Ирак. Они надеялись, что, как зятья Саддама, они гарантированы от всяких неприятностей. Говорили, что оба брата вообще впали в полную депрессию. Может, они просто верили в честность и справедливость Саддама.
      Какими бы ни были их мотивы, братья с женами и детьми действительно вернулись в Ирак в конце этого дня, хотя, как я узнал потом, они в целях предосторожности оставили деньги в Иордании, чем весьма обесценили свое возвращение.
      Их встречал Удай в Требиле на ирако-иорданской границе. Удай отправил сестер и детей на вертолете прямо в Багдад, а братьям предоставил добираться самим.
      На следующий день они вернулись в Багдад и попросили аудиенции у Саддама. В тот же вечер он вызвал их к себе во дворец.
      Когда они прибыли, у Саддама уже сидел судья. Саддам велел братьям тут же развестись со своими женами. Они отказались, считая, что статус зятей президента поможет им. Саддам прогнал их, и они вернулись в дом отца.
      На следующий день Саддам дал прямое указание Али-Хасану:
      - Принеси мне головы братьев Мажидов!
      Участие Али в том, что произошло в дальнейшем, характеризует его как нельзя лучше. Он тоже Мажид. Они приходятся ему племянниками, а их отец, Камиль Хасан аль-Мажид, - его собственный брат. И все же он выполнил приказ Саддама с каким-то извращенным усердием.
      Он окружил имение брата своими людьми. В доме находились его племянники, их отец, сестра и двое малолетних детей. Всем им было запрещено выходить из дома. К вечеру все жители этого района были эвакуированы, а позднее сюда прибыли Удай и Кусай, чтобы лично проследить за ходом событий. С наступлением темноты люди Али атаковали дом.
      Братья отчаянно сопротивлялись, но не могли защитить ни дом, ни семью. Когда люди Али ворвались в помещение, началась стрельба. Хуссейн Камиль и двое из нападавших тут же были убиты. Погиб отец Хуссейна и его сестра, а также двое детей - двенадцатилетний мальчик и восьмилетняя девочка. Саддама Камиля, раненного в ногу, вытащили во двор, где его тело было разорвано в клочья противотанковой ракетой. От младшего брата не осталось ничего, чтобы принести Саддаму. Али снова вернулся в развалины дома и отрезал голову своему старшему племяннику. Через час она была принесена в дар Саддаму. Он и его сыновья, Удай и Кусай, отрицали какое-либо свое участие в убийствах, но присутствие Удая на похоронах одного из убийц, состоявшихся на следующий день, не прошло незамеченным.
      Когда утром следующего дня я узнал эту новость, я был потрясен, хотя иного и не ожидал. Официально сообщалось, что оба брата вернулись в Ирак, терзаемые сознанием вины и позора за совершенное преступление. Возвратив президентскую семью в родной дом, оба в порыве горького раскаяния покончили жизнь самоубийством.
      Распространялась и другая весьма популярная версия: их семьи, почувствовав себя опозоренными таким предательством, рассорились и перестреляли друг друга. Все это, разумеется, сущая ложь, но Саддам, как положено, выразил свое искреннее соболезнование по поводу смерти двух своих зятьев.
      Рахд и Рана были убиты горем, особенно Рана, которая очень любила своего мужа. Их поселили во дворце в Такрите, где они жили с детьми. Они наотрез отказывались видеться с отцом и Удаем, убежденные, что именно те виновны в убийствах. Рана была на грани полного психического срыва, а Рахд стала относиться столь враждебно к отцу, что не скрывала этого даже при детях. Впоследствии Саддам забрал у неё детей.
      Спустя семь месяцев Рана родила девочку, которую в укор всем родственникам назвала Дикра, по-арабски "Память". Она была в состоянии полной прострации и равнодушия, и все опасались, что она из него никогда не выйдет. Что бы ни говорили этим женщинам о гибели их мужей, они были убеждены, что их предал родной отец.
      В мое следующее свидание с Луисом я рассказал ему все об этой трагедии, хотя узнал об этом с чужих слов. Но он оказался информированным не хуже меня. От него я узнал, что ЦРУ предупреждало братьев аль-Мажид о том, что их убьют, если они вернутся в Ирак.
      - У меня для вас важная новость, Микаелеф, - сказал мне Луис, когда мы закончили обсуждать трагедию семьи аль-Мажидов. - Софи вернулась в Кувейт.
      Я тут же почувствовал страх.
      - Как это могло случиться? Она сейчас работает медицинским инструктром в одной из американских нефтяных компаний. Зачем вы позволили ей уехать из США?
      - Вы должны сами понимать. Она американка и свободна в своем выборе. Мы не можем навязывать ей наш образ действий. Она была непоколебима в своем решении, ибо очень скучает без вас. Вам должно льстить, что она все ещё стремится к вам. Она думает, что, находясь в Кувейте, так близко отсюда, она меньше будет скучать о вас. Это называется женской логикой.
      Луис назвал мне имя человека, который был членом подпольной организации в Багдаде, и сказал, что я буду связан с ним. Его звали Надим.
      Хотя США не хотели устранения Саддама, они вполне допускали, что такое может произойти вопреки их желаниям.
      - Если Саддам будет убит, очень важно, чтобы Удай не взял власть в свои руки, - пояснил Луис. - Вы выразили желание убрать Удая. Может быть, возможность у вас появится.
      Я встретился с Надимом. Ему двадцать с чем-то, он мусульманин-суннит и член организации "Возрождение". Это группа молодых решительных людей, поклявшихся избавить Ирак от "такритской мрази". Они были разочарованы неудачными попытками оппозиционных партий создать какую-то единую коалицию против Саддама. В "Возрождении" отказались от политических разногласий. В него входят мусульманские сунниты и шииты, курды, есть среди них и офицеры армии.
      Я рассказал Надиму о плане Латифа использовать меня как двойника Саддама после его убийства. Надим улыбнулся. Он все знал обо мне.
      - Латиф один из нас, - сказал он. - Хотя он единственный коммунист в "Возрождении". Создание нашей организации - это в значительной степени его заслуга. Он провел значительное время среди курдов, и ему удалось убедить Мохамеда в том, что надо создать отборную специальную группу, чьей единственной задачей будет сбросить правящий режим любыми средствами и способами.
      Было видно, что Надим высоко ценил Латифа. Он говорил о нем с большой теплотой.
      - Появление Латифа сейчас в Багдаде невозможно. Его обвиняют в измене родине. Он, кстати, просит вас доверять мне так, как вы доверяли ему.
      Моя инстинктивная осторожность заставила все же спросить:
      - Откуда мне знать, что вы говорите правду?
      Надим зацокал языком.
      - Латиф предупреждал меня, что вы недоверчивы. Он сказал мне о кодовом имени, которое вы придумали: "Кактус".
      - Вам это имя назвал Луис. Он об этом знает.
      Надим на мгновение задумался.
      - Он сказал мне, что вы хороший человек и никому не причините зла. Правда, однажды ночью вам пришлось это сделать. Чтобы подтвердить, что я связан с Латифом, я должен напомнить вам одно имя: Калид Фахер аль-Такрити. Вы знаете, что Латиф мог сказать об этом только тому человеку, которому готов вручить свою жизнь.
      Действительно, Латиф не открыл этой информации никому, даже под пытками.
      Я кивнул.
      - Этого доказательства мне достаточно.
      - Будет совершено покушение на Удая, - сказал мне далее Надим. - В то время, когда он будет раздавать дипломы с отличием в университете. Это произойдет через два дня.
      - Я помню одно покушение в университете, - сказал я. - Это было, по-моему, в 1980-м.
      - Оно оказалось удачным?
      - Нет. Тогда покушались на Тарика Азиза.
      Прежде чем распрощаться с Надимом, я рассказал ему, откуда появился пароль "Кактус", а потом мы договорились, что я дам ему знать, когда заменю Саддама. Поскольку Удай пригрозил, что меня не будут предупреждать заранее, когда мне придется дублировать президента, пароль "Кактус" тут не сработает.
      - Когда мой наставник Мухаммед готовил меня к роли двойника, он заметил, что, когда я нервничаю, начинаю чесать правое ухо. Так что если ты увидишь, что Саддам чешет правое ухо, то знай - ты смотришь на меня.
      Надим сомневался, что это удачный способ. А если у Саддама в самый неподходящий момент действительно зачешется правое ухо? Но в конце концов, мы все же договорились на этом.
      В последнюю минуту мне вдруг было приказано сопровождать Удая в университет, но я должен был замаскироваться. Саддам и Удай редко появлялись вдвоем на таких официальных собраниях. К счастью, мы ехали в университет в разных машинах. Выходя из машины, я просто скреб свое правое ухо. Церемония вручения дипломов должна была происходить в зале главного здания университета. Как только мы вошли, я тут же бросился на пол.
      Стрельба длилась всего секунд тридцать. Когда все закончилось, двое стрелявших скрылись, но трое были убиты. Удай, к моему огорчению, остался жив. Я беспокоился, нет ли среди убитых Надима. А тем временем Удай бушевал, ругал охрану, что не захватила убийц живыми. Теперь ему не поиздеваться над ними, учинив допрос с пытками, хотя и эти тела будут переданы родным изуродованными. Удай должен же на ком-то выместить свою досаду.
      Два дня спустя я встретился с Надимом. Он действительно был участником этой группы и, когда заметил человека, чешущего ухо, начал призывать их отказаться от нападения, словно вся его жизнь от этого зависела. Но его никто не послушал. Сам он вовремя скрылся, но поплатился дорогой ценой. Одним из убитых был его младший брат, и теперь Надим ужасно корил себя.
      Удай каким-то чутьем уловил, случайно или проследив за мной, что, когда я рядом, его жизни ничто не угрожает. Он договорился с отцом, что будет почаще брать меня с собой, когда ему надо появляться на публике. С тех пор рядом с Удаем стали часто видеть обросшего буйной бородой человека.
      Я как-то напомнил Удаю, что в университете, несмотря на мое присутствие, в него все же стреляли.
      - Да, - согласился он. - Но не осталось незамеченным и то, что стреляли только в меня и ответные выстрелы охраны были из моего автомобиля, а не с твоей стороны. Странно, не так ли?
      Я промолчал. Удай был слишком наблюдательным.
      - В будущем ты будешь сопровождать меня, как только я тебе скажу, если, конечно, ты не будешь нужен отцу.
      Меня очень встревожило то, что Удай заподозрил, будто я в приятельских отношениях со всеми, кто покушается на него. Хашим, когда я рассказал ему об этом, заключил, что это хорошо для меня.
      - Если Удай так убежден, что ты враг своей страны, то при нормальных обстоятельствах я бы сказал, что твои дни сочтены. Но, несмотря на свое хвастовство и крикливость, Удай напуган. Сейчас ты ему нужен, и ты должен считать это отсрочкой казни. Используй её. Твое везение не будет бесконечным, Микаелеф.
      Надим меня предупредил, что готовится новое покушение на Удая, но, поскольку я теперь при нем всегда, это не остановит заговорщиков.
      - Услышишь выстрелы, падай на землю. Почесывание уха тебе не поможет. А я не смогу тебя предупредить.
      Последние три дня я жил в постоянном страхе, что Удай вот-вот позовет меня. Наконец он вызвал меня и сообщил, что во вторник вечером он будет в Охотничьем клубе в аль-Мансуре. Это было недалеко от дома, где я жил, впервые приехав в Багдад. Удай хотел, чтобы я был все время рядом с ним, и велел мне замаскироваться.
      В клубе мы пробыли недолго, и Удай подал мне знак, что мы уходим. Не меняя охраны, мы покинули клуб и направились к машине Удая. Я сразу понял, что будет дальше. Он станет разъезжать по городу и искать молодых женщин. В Багдаде все об этом знали и большинство женщин делали все возможное, чтобы избежать этой участи, когда видели его машину. Найдя кого-нибудь себе по вкусу (о "ее" вкусах он никогда не спрашивал и в споры не вступал), Удай направлялся в отель "Мансур Милия" или в "Палестинский меридиан".
      Еще не было восьми, когда мы на самой высокой скорости мчались по улицам на "порше" Удая. Быстрая езда на машине была любимой забавой старшего сынка Саддама: скрежет тормозов, бешеная скорость и ни единой мысли в голове о последствиях. К тому же, как я догадался, Удай решил нагнать на меня побольше страха, не говоря уже о шарахающихся прохожих и перепуганных автомобилистах. Проехав так с километр, Удай наконец со скрежетом затормозил перед светофором на Мансур-стрит; неподалеку напротив были русское посольство и полицейский участок. Здесь нам предстояло повернуть к центру. Далее шли целых три километра прямой дороги, и здесь Удай обычно выжимал из машины все, на что она способна, одного он только не знал сейчас: он ведет свой "порше" в последний раз.
      Удай не успел еще, не снижая скорости, свернуть вправо, как перед нами выскочила машина и, резко затормозив, перегородила нам дорогу. А затем с боковой улицы появилась новехонькая "тойота" и заблокировала нас сзади. Из обеих машин вышли по трое вооруженных мужчин, с лицами закрытыми шарфами. Трое из "тойоты" встали сзади, перекрыв отступление, другая тройка тут же открыла огонь по Удаю.
      Удай хотел достать пистолет, с которым никогда не расставался, но не успел. В считанные секунды его прошили пулями. Он, обмякнув, упал на рулевое колесо. Я понял, что сейчас меня прикончат, решив, что я его личный охранник. Но в этот момент на этой кровавой сцене появилась третья машина, в ней сидел один из охранников Саддама. Он сразу же заметил, что Удая нет за рулем и попытался выстрелить, но его опередили. Вооруженная троица открыла огонь по его машине. Зазвенело разбитое ветровое стекло, машину развернуло и снесло с дороги, она перевалилась через низкую ограду и упала набок. Один из стрелявших подошел к машине Удая. Хотя нижняя половина его лица была закрыта, мне показалось, что я узнал Латифа. Подойдя поближе, он выстрелил в неподвижное тело Удая.
      - За Салема! - выкрикнул он и выстрелил снова. Пуля попала в плечо Удая. - За Рафика и Абдуллу.
      Латиф открыл дверцу машины и кивнул мне. Глаза его яростно сверкали.
      - За Надию и Салиха! - снова прокричал он, почти радостно и выстрелил ещё раз в спину Удаю. Тело дернулось от удара пули, но я не понимал, мертв он или без сознания.
      - За Амну! - Латиф уже заглянул в машину. Он приставил дуло пистолета к затылку Удая и тихим голосом, почти шепотом, сказал: - И за Ирак.
      Он нажал на курок, но пистолет не выстрелил - патроны кончились. Выругавшись, Латиф обернулся и увидел охранника, вылезавшего из перевернувшейся машины, но два одновременных выстрела товарищей Латифа, - в одном из них я узнал Надима, - закончили это побоище.
      Перезаряжая пистолет, Латиф посмотрел на меня.
      - Мы долго ждали этого дня, Микаелеф, - промолвил он, и в голосе его было торжество победы.
      Его друзья были уже в машине и заводили мотор. Отсалютовав мне пистолетом, Латиф уехал.
      Я смотрел на простреленное тело Удая. Он избежал последней пули в голову, но получил слишком много ран, чтобы остаться в живых. Я был убежден, что он, даже если и жив, все равно долго не продержится.
      Несколько минут стояла полная тишина. Все живущие поблизости спрятались ещё в начале стрельбы и теперь не проявляли желания покидать свои укрытия.
      Через несколько минут все же появился одинокий полицейский. Он по рации вызвал подмогу, и вскоре приехали полицейские машины, завыли сирены, вспыхнули огни. Удая перенесли в одну из машин и отправили в госпиталь Ибн Синна. Несмотря на мои протесты, меня тоже через несколько минут отправили туда же.
      Саддам прибыл в госпиталь через десять минут после сообщения. Он нервно шагал по коридору перед операционной, где врачи пытались спасти жизнь его сына. По моим подсчетам, в него всадили пуль двадцать, не меньше. Саддам вызвал Али Мохаммеда, отвечавшего за охрану Удая, и дал ему ясно понять, что его собственная жизнь тоже висит на волоске.
      - Если мой сын умрет, - кричал Саддам на перепуганного офицера охраны, - умрешь в ту же минуту и ты!
      Медицинский персонал был слишком занят, и им было не до моего нервного шока, поэтому я вскоре был отпущен домой. Я был уверен, что Удай не выживет, но когда Хашим зашел ко мне домой вечером, я узнал, что состояние его критическое, но он упорно борется со смертью. В течение нескольких дней из больницы просачивались противоречивые вести о его состоянии. Наконец было сказано, что он пришел в себя и уже может нормально разговаривать и принимать посетителей. Кажется, он унаследовал и это везение от своего отца.
      Далее в рассказах о нем появлялось все больше деталей. В бюллетене о его здоровье сообщалось, что он навсегда останется инвалидом. Слишком много пулевых ранений. У него раздроблена коленная чашечка на левой ноге. Две пули Латифа застряли в позвоночнике, и он парализован до пояса, так что есть сомнения, сможет ли он ходить. Врачи спорили относительно того, насколько серьезно поврежден позвоночник, и опасались оперировать. При тех возможностях, какими они располагали, было больше шансов на то, что операция скорее усугубит положение, а неудача грозила врачам гневом и немилостью Саддама. Никто не мог гарантировать успех.
      Латиф был очень близок к тому, чтобы покончить с Удаем, ближе чем кто-либо другой из ранее покушавшихся на него. Но и он потерпел неудачу. Теперь Удай будет охраняться и днем и ночью. Едва ли такой шанс появится ещё раз в ближайшее время, а, возможно, такого шанса уже не будет никогда.
      За те недели, что минули после покушения, меня часто вызывали на допросы к офицерам госбезопасности, но на в этих допросах никогда не назывались имена Латифа или Надима. У допрашивающих не было оснований подозревать меня в связи с такими личностями. В начале года, спустя месяц после покушения, Саддам поговорил со мной лично в Черном кабинете. Лицо у него было осунувшееся и усталое. Хотя Удай доставлял своему отцу массу неприятностей, Саддам пережил настоящую трагедию, когда его старший сын оказался на волосок от смерти. Когда Саддам сел, Хашим поднялся, чтобы оставить нас наедине, но Саддам остановил его.
      - Нет, останься, - сказал он, - я не скажу Микаелефу ничего такого, что хотел бы скрыть от тебя. - Он повернулся ко мне. - Я очень рад, что ты не пострадал, но поскольку расследование ни к чему не привело, я хотел бы услышать из первых уст, что ты видел.
      - Конечно, Саддам, - ответил я. И хотя я знал, что такого разговора не избежать и ждал этой встречи, мне было не по себе, когда момент все же настал.
      - Ты знаешь, что один из охранников лежит в коме, - промолвил Саддам. - Мы ещё не знаем, выживет ли он. Удай запомнил лишь то, что ты был единственным свидетелем, видевшим все своими глазами.
      - Это так, - согласился я, решив отвечать как можно короче. Каким бы усталым Саддам ни был, он не упустил бы случая подловить меня на неосторожном слове или ошибке.
      - Удай сказал, что там было трое вооруженных мужчин, и ты это подтверждаешь. Мы также говорили с доктором, который оказался первым на месте происшествия. Он мало что видел, но сказал, что один из стрелявших в Удая, сделав выстрел, что-то выкрикивал.
      - Я помню, что он кричал "За Ирак", - неуверенно произнес я, надеясь, что больших объяснений от меня не потребуют. Ожидая следующего вопроса, я заметил как у Саддама непроизвольно дрожат руки. За двадцать лет постоянного общения с ним, после многих совместных испытаний, несчастий и бед, я прежде не замечал за ним такого.
      - И ничего больше?
      - Я больше ничего не помню. Я думал тогда совсем о другом. Это было ужасно.
      - Да, мой друг, - печально вздохнул Саддам. - Но я должен был тебя спросить.
      Он быстро встал, кивнул Хашиму и вышел. Мы с Хашимом переглянулись. Он развел руками. Саддам как будто удовлетворился моим рассказом, поэтому я немного успокоился, надеясь, что слышу об этом в последний раз. Я тогда ещё не знал, что моих слов оказалось достаточно, чтобы я стал одним из подозреваемых.
      - Президент тяжело переживает все это, - заметил Хашим. - Я никогда не видел его таким подавленным.
      Я, что-то буркнув, согласился. Саддам был явно обеспокоен и напряжен в связи с последними событиями. Но стоило мне вспомнить, сколько горя, слез и страданий он принес, жестоко и безжалостно расправляясь с неугодными, так же как это делал его сын Удай, я перестал думать о сострадании, которое мог бы проявить к нему при других обстоятельствах. Моя роль в этом не вызывала у меня чувства вины. Я слышал, что по Багдаду распространяется версия, будто Саддам сам приказал устроить эту стрельбу, но велел стрелять вниз, по машине, чтобы только припугнуть сына. Но я видел, как все было на самом деле.
      Раненое колено Удая гноилось, и врачи боялись, что им не удастся спасти ногу. Он же категорически отказывался от ампутации,
      Для наблюдения за пациентом были приглашены хирурги из Франции. Саддам потребовал удалить пули, застрявшие близко от позвоночника, но врачи отказались, ибо это было слишком рискованно.
      Ходили слухи о том, что Удай физически больше не способен жить с женщиной. Чтобы доказать, что он ещё мужчина и на все способен, Удай женился в третий раз, на шестнадцатилетней дочери кузена своего отца.
      Выйдя из госпиталя, прикованный к коляске, он проводил некоторое время со своей подружкой Байдой в холостяцкой квартире. Вскоре он переехал в родовое поместье в аль-Джахдрия, где ему оказывалось все необходимое лечение и уход.
      Саддам обращался во все известные клиники мира, пытаясь найти хирургов, способных сделать его сыну операцию позвоночника. Но после того как от этого отказались хирурги Франции, никто не хотел браться. Правительства Франции и Испании, обычно первыми откликавшиеся на гуманитарные просьбы, были по дипломатическим каналам предупреждены своими друзьями по НАТО не брать на себя ответственности за лечение Удая. Несколько врачей из ГДР, задолжавшие Саддаму, приехали в Ирак, чтобы прооперировать колено его сыну. Но оказалось, что даже при наличии высококачественных инструментов и блестящей квалификации хирургов помочь почти невозможно. Если Удай сохранит ногу, он все равно останется калекой. Даже сейчас, заканчивая свои мемуары, я получил сведения, что Удаю продолжает угрожать ампутация ноги по бедро.
      Несмотря на то что он оказался прикованным к креслу, Удай продолжал свои агрессивные выходки, более того, когда ему становилось получше, его жестокость усиливалась. В июне в припадке гнева он убил своего охранника Камиля. Камиль был родственником моего хорошего друга. Его семье сказали, что Камиля нашли убитым в районе аль-Дора, где у Удая есть ферма. Убийцу до сих пор ищут. Это напоминает мне историю с убийством Амны.
      Месяц спустя, когда Удай возвращался с фермы в город, ему попалась на глаза молодая женщина. Он сразу же заинтересовался ею и приказал охранникам привести её к нему в поместье. Перепуганная женщина подверглась гнусным сексуальным издевательствам, Удай пытался несколько раз изнасиловать её. Когда наконец он убедился, что, будучи импотентом, ничего не сможет сделать, в приливе стыда и гнева застрелил эту женщину.
      Она была из семьи христиан, и семье пригрозили, что если они посмеют сказать кому-нибудь о том, что произошло, - будут все уничтожены. В качестве компенсации за потерю члена семьи им выплатили 799 долларов, дали машину и назначили "пенсию" в 159 долларов в месяц.
      Саддам был единственным, кто мог оказывать воздействие на Удая, но его начали мучить сомнения относительно психического состояния его сына. Расследование покушения на Удая двигалось медленно. Я сожалел, что он выжил, и успокаивал себя тем, что наши пути теперь редко пересекаются.
      В начале октября меня вызвал к себе Саддам. Когда я вошел в кабинет, меня поразило его довольное лицо. Я уже многие месяцы не видел его в таком приподнятом настроении.
      Он тепло поздоровался со мной и справился о моем здоровье. Это был хороший признак.
      - Садись, Микаелеф, мой добрый друг. Какое прекрасное утро, не правда ли?
      Действительно, ярко светило солнце, в открытые окна доносился щебет птиц.
      - Да, Саддам, - охотно согласился я. - Прекрасное утро.
      Он широко мне улыбнулся, я ответил осторожной улыбкой.
      - Вы чем-то довольны. Получили хорошие новости, наверное?
      Раньше я бы себе не позволил задавать ему такие личные вопросы, но когда Саддам в хорошем настроении, он может простить любое нарушение служебной субординации.
      - Прекрасные новости? - опять воскликнул он. - Ха! Я получил отличные новости, дружище. Лучших не бывает.
      Я гадал, что это может быть, и ждал, что он сейчас со мной поделится.
      Он обошел письменный стол и наклонился ко мне, глядя мне прямо в лицо. Его темные, почти черные глаза, казалось, проникают в мои мысли.
      - Могу я доверять тебе, мой друг? - спросил он, понизив голос. - Ты действительно мой настоящий друг и союзник?
      Я давно научился врать с невозмутимым видом.
      - Как ты можешь спрашивать меня, Саддам? Я не раз рисковал жизнью ради тебя. Очень много раз.
      - Это верно, да, это верно. Очень хорошо. Тогда я посвящу тебя в мою тайну, но прежде поклянись, что никогда не повторишь за стенами этой комнаты то, что я тебе скажу.
      Колеблясь, я все же дал клятву, что никогда и никому не скажу то, что узнаю от него.
      Он вернулся к столу и открыл ключом верхний правый ящик. Из него он вынул увесистую, в кожаном переплете папку со множеством страниц. После этого он опустился в свое похожее на трон кресло.
      - Не бойся, я не стану тебе читать все, - сказал он, довольно хихикнув и похлопав по папке. - Нескольких страничек будет достаточно. После этого ты сам поймешь, почему это самый важный день в моей жизни и в жизни Ирака.
      Когда он открывал папку, у него вновь задрожали руки. Было ли это ранним признаком какой-то скрытой болезни или же мне так показалось, потому что очень хотелось этого? Но как бы то ни было, он зачитал мне несколько страниц текста из папки, лежащей перед ним.
      Позже я поговорил с Хашимом о проекте, которым Саддам, не сдержавшись, похвастался передо мной. Как выяснилось, в общих чертах Хашим знал о нем, но у него и в мыслях не было, что он почти окончательно разработан. Пока я решил ничего не сообщать Луису. Эти сведения были слишком серьезны и опасны. Мне необходимо было все обдумать.
      Шли недели. Я продолжал давать информацию Луису, сообщая ему, главным образом, о поверхностных ежедневных событиях во дворце. Ни разу я даже не намекнул о проекте Саддама. Мои затруднения оставались неразрешенными.
      В начале декабря я провел час с Саддамом в Черном кабинете, просматривая план действий на ближайшие недели. Мне предстояло заменить его на нескольких церемониях, и, как всегда, он хотел удостовериться, что мои выступления будут безупречны. Он казался бодрым и оживленным.
      - Ты выглядишь усталым, мой друг, - сказал он довольно весело через несколько минут после начала нашей встречи. - Ты плохо спишь?
      - Я плохо сплю уже много лет, Саддам, - ответил я. - Я простой человек из Кербелы. То, что случилось со мной после нашей первой встречи, конечно, отразилось на мне. Я не обладаю твоей стойкостью.
      - Да, это так. Народ Ирака может обожать своего президента, но они не знают, на какие жертвы нужно идти, чтобы руководить этой великой нацией.
      Он смотрел на меня, как мне показалось, с сожалением.
      - Возможно, я смогу предложить тебе что-то, что поднимет твой дух, продолжал он. - Невозможно остановить процесс старения, но сейчас существуют способы замедлить его. Ты помнишь, как в 1980 году тебе делали пластическую операцию?
      - Конечно, Саддам, - ответил я, не понимая, куда он клонит. В последние десять лет мы старели немного по-разному, но наши физические черты оставались такими же идентичными, какими только их сделал нож хирурга.
      - Недавно я попросил Кусая добыть хирургическое оборудование, которое подойдет нам обоим, - сообщил он. - Ты слышал что-нибудь о поглотителях жира?
      - Да, - ответил я, сразу поняв, что он собирается предложить. - Но, признаться, я почти ничего не знаю об этом.
      - Это простой способ, когда трубка вставляется в различные части тела и избыточный жир высасывается посредством вакуума. Это гораздо более скорый процесс, чем диеты, и особенно пригоден в нашем случае. Ты, должно быть, заметил, что в талии ты пополнел больше, чем я, а я, похоже, набрал жирку побольше здесь, - Саддам постучал тыльной стороной руки под подбородком. После этой процедуры наш вес и распределение жирового слоя станут одинаковыми. Что ты думаешь об этом?
      Почему он решил, что идея подвергнуться такой неприятной процедуре поднимет мое настроение, осталось для меня загадкой. Наоборот, она была мне отвратительна. Возражать, однако, не имело смысла.
      - Когда это оборудование прибудет сюда? - спросил я сдержанно.
      - Надеюсь, скоро, - сказал Саддам. - Кусай сейчас пытается найти поставщика. Мы сталкиваемся с таким числом ограничений, что, вероятнее всего, нам не позволят импортировать его легально, как необходимое медицинское оборудование, но в конце концов у нас нет иного пути, кроме как испробовать этот способ. Сначала посмотрим, что сможет сделать Кусай. Каково твое мнение?
      - У меня нет возражений, - солгал я.
      Удовлетворенный моим ответом, Саддам хлопнул в ладоши и удалился. Когда я наблюдал за тем, как он выходит из комнаты, я ещё не знал, что больше никогда не увижу его снова.
      На следующий вечер, в полночь, я услышал, как около подъезда моего дома остановилась машина. Я выглянул из окна и увидел, что по дорожке идет Хашим. Никогда раньше он не заходил ко мне так поздно, и я удивился, что могло случиться, о чем нельзя было бы сказать по телефону. Когда я открыл дверь, он приложил палец к губам, прежде чем я успел что-либо сказать, и поманил меня сесть в машину, что я и сделал. Как только я закрыл дверь машины, он быстро поехал прочь от дома.
      - Охранник, который находился в коме с момента стрельбы, заговорил, выпалил он. - Тебе крайне повезло, что я так быстро узнал об этом. Очевидно он был в сознании до того, как стреляли в Удая. Он помнит, что стрелял Латиф. Для тебя, Микаелеф, особенно важно то, что он помнит, что тот кричал.
      У меня сжалось сердце.
      - Он помнит имена?
      - Да. Амна, Абдулла, Салем, Надия и Салих. Саддам поймет, что стрелявший был Латифом, но само по себе это не компрометирует тебя. Он и раньше знал о намерении твоего шурина убить Удая и никогда не осуждал тебя за это. Но, если ты помнишь, он спросил тебя о том, что тот выкрикнул. Ты сказал, что не знаешь. Твое время истекло, Микаелеф. Тебе надо уходить немедленно.
      Теперь, когда я оправился от первоначального шока, для меня было большим облегчением узнать, что наконец я покину Ирак и что решение было принято за меня.
      Хашим затем сообщил мне, что Надим, который еле сумел ускользнуть в день покушения, был арестован. Другие пять "предполагаемых" убийц находились за пределами страны.
      - Можешь быть уверен, что если Саддаму пока не известно о том, что сообщил охранник, он узнает с минуты на минуту. Боюсь, что твой друг Надим попал в серьезный переплет. Если мне удастся передать ему, что ты в безопасности, он сможет выложить все, что знает о тебе, не испытав ада пыток. Это не спасет его, но, может быть, его кончина не будет такой мучительной.
      - Куда же мне идти? - спросил я. С некоторым стыдом я признаюсь, что больше думал о своем собственном положении, чем о том, что предстояло испытать Надиму.
      - Тебе следует немедленно покинуть Ирак, - твердо заявил Хашим. - Это необходимо. Как ты связываешься с американцем в крайних случаях?
      - У меня есть номер телефона.
      - Отлично. Прежде всего мы выедем из города. Затем ты позвонишь ему. Договорись встретиться с ним где-нибудь на севере.
      Мы остановились в шестидесяти километрах от столицы, и я позвонил Луису, сообщив ему о том, что случилось.
      - Это правильно, что ты так быстро покинул Багдад, - сказал он. Теперь мы должны как можно скорее вывезти тебя из Ирака. Твоя служба агента окончена.
      Я не был разочарован, услышав это.
      Он дал мне адрес в аль-Масуле и сказал, что мы встретимся там на следующее утро. Уладив все вопросы с Луисом, я позвонил по номеру телефона, который мне дал Мохамед, и сообщил, куда направляюсь.
      По дороге в аль-Масул я вновь заговорил о том, что Хашиму следует уехать из Ирака вместе со мной.
      - Вы будете в огромной опасности, как только станет известно о моей измене, - убеждал я его.
      Он не оспаривал этого, но снова отказался.
      - Я не могу ради сохранения своей жизни заставить семью отвечать за последствия моего бегства из Ирака. Кроме того, я все ещё офицер госбезопасности, Микаелеф, и могу доставить Саддаму большие неприятности, сообщив западным средствам информации все, что знаю. Я могу рассказать комиссии ООН по правам человека такое, что у них волосы встанут дыбом.
      Я кивнул.
      - Я тоже видел кое-что из этого.
      - Да, Микаелеф, но ты был лишь случайным свидетелем. Тебе могут не поверить и подумать, что ты преследуешь свои собственные цели. Я же сам принимал участие в этих кошмарах. Я не могу уехать. Если меня заподозрят в сотрудничестве с тобой, я должен буду встретить все это лицом к лицу. Я не могу позволить, чтобы моя семья была наказана за то, что я делал.
      Я понял, что, несмотря на свое позорное прошлое, Хашим был очень храбрым человеком.
      - Если тебя арестуют, как ты можешь гарантировать безопасность твоей семье?
      Это была дилемма, с которой Хашим сталкивался и прежде.
      - Я увяз слишком глубоко. В конечном итоге я подвергну семью большей опасности, если уеду.
      - Тогда ты должен взять семью с собой.
      - Это легко сказать, Микаелеф. Потребуется время и помощники. У меня нет ни того, ни другого.
      - Когда я уеду из Ирака, я смогу организовать отъезд тебе и твоей семье.
      Уговорить Хашима было невозможно, но он согласился, чтобы я помог эмигрировать его семье, если он будет арестован.
      В квартиру в аль-Масуле мы прибыли, когда начинался рассвет. Луис и Мохамед уже ждали нас на месте. Там были также мужчина и женщина, как я предположил, хозяева квартиры.
      Как только Хашим удостоверился, что я в надежных руках, он объявил, что уходит.
      - Я поеду прямо к твоему дому, чтобы забрать тебя во дворец, как обычно, - объяснил он. - Твое исчезновение вряд ли кого обрадует.
      За его словами скрывался явный подтекст. Я понял Хашима и поблагодарил его.
      - Будь осторожен, - предостерег я его. - Наступили опасные времена.
      - Времена всегда были опасными. Будь осторожен сам, Микаелеф. Со мной все будет в порядке.
      - Я сообщу о себе, когда буду в безопасности. Я сумею это сделать.
      Когда Хашим ушел, мы вместе с Луисом и Мохамедом начали обсуждать наши дальнейшие шаги. Стук в дверь заставил Луиса вскочить и выхватить пистолет. Женщина пошла открывать дверь.
      - Спрячь пистолет, - сказал Мохамед Луису. - Это тот, кого Микаелеф будет очень рад увидеть.
      Тут в комнату вошел Латиф. Я был счастлив встретиться с ним и одновременно удивился тому, как хорошо он выглядит. За исключением мимолетной встречи во время попытки покушения на Удая в прошедшем декабре, мы не виделись целых три года и теперь сердечно обнялись.
      - Рад видеть тебя, Микаелеф, - сказал он с широкой улыбкой на лице. Ты, старый упрямец!
      Так мы стояли, глупо подшучивая друг над другом. Потом я спросил его, как он оказался здесь.
      - Я еду с тобой. По крайней мере, часть пути.
      - Это новость для меня. Я думал, ты никогда не покинешь Ирак.
      - Сейчас я слишком хорошо известен властям. Я стал помехой для собственных друзей. Каждый, кто помогает мне, подвергает себя огромной опасности. За пределами Ирака тоже много работы.
      Мы вернулись к теме нашего бегства из Ирака. Мохамед предположил, что надежней всего было бы пересечь границу в районе Центра объединенного военного командования, крупной воздушной базы и административного комплекса в Освобожденной зоне в Захо. Самый верный путь в Освобожденную зону лежал через горы севернее аль-Масула.
      - У нас есть древняя поговорка: "У курдов нет друзей, кроме гор".
      Луис согласился с его планом и предложил добраться до Турции, где нас встретят американцы и переправят на 700 километров к западу на американскую военную базу Инджерлик, расположенную на юго-западе Турции.
      На следующее утро мы ехали на север, выбирая горные дороги, а в Освобожденную зону нам пришлось идти пешком. С нами были Мохамед Махмуд и значительный эскорт из двадцати вооруженных курдских повстанцев. Вблизи города нас подобрала колонна армейских машин и оттуда нас отвезли в Захо.
      Прибыв в Центр объединенного командования, мы вылезли из машины. Мохамед подошел ко мне и пожал мою руку.
      - Удачи тебе, Микаелеф, - искренне сказал он. - Надеюсь, что твоя жизнь отныне будет спокойнее.
      Прежде чем я успел ответить, увидел Луиса, выходящего из ворот Центра. Он знаком показал мне и Латифу, чтобы мы поторопились.
      - Спасибо тебе за помощь, Мохамед, - сказал я на прощание. Мы обнялись, и я направился к Луису. Латиф тоже попрощался, и когда мы вошли на территорию Центра, оба оглянулись. У нас промелькнула одна и та же мысль: мы больше никогда не ступим на иракскую землю.
      Несмотря на все муки, которые он перенес, Латиф не чувствовал облегчения от того, что покидал Ирак. Он посвятил свою жизнь борьбе за свои идеи, и для таких людей, как он, отъезд был поражением.
      - Вернемся ли мы обратно, Микаелеф? - задумчиво спросил он.
      - Это известно только Аллаху, - ответил я.
      Итак, мы вошли на территорию комплекса и сели в американский вертолет, на котором не было никаких опознавательных знаков. Оттуда мы пролетели 700 километров до воздушной базы США в Инджерлике на юго-западе Турции, крупнейшей на Ближнем Востоке. И вот Ирак остался далеко позади.
      Софи ждала меня.
      Мы не виделись шесть лет, и она открыто заплакала на моем плече, когда мы крепко сжали друг друга в объятьях. Сквозь слезы она сделала мне шутливый комплимент по поводу моей бороды и того, что она настоящая, а не приклеенная. Было чудесно увидеть её вновь. Много раз за эти бесконечные шесть лет мне казалось, что я никогда уже не смогу обнять её.
      Через несколько минут Луис тактично вмешался, напомнив, что нас с Латифом ждут неотложные дела. В Инджербале нас впервые допросила группа американцев в элегантных костюмах. Мне задавали много вопросов, постоянно возвращаясь к одним и тем же темам. Я пришел в отчаяние, когда было сделано предположение, что я не спасаюсь от Саддама, а, наоборот, являюсь "шпионом" режима. Те, кто допрашивал меня, старались подстроить мне словесную ловушку и задали дюжину вопросов, в которых я не видел ни смысла, ни логики.
      Наконец, первая серия допросов закончилась, и мне сказали, что мы с Софи и Латифом летим в Северную Америку, в город, который я не буду называть. По прибытии туда нас встретила иракская супружеская пара, оба были натурализированными гражданами своей новой родины. Они привезли нас с Софи в свой дом в трех часах езды от аэропорта и были очень внимательны к нам. Сами они эмигрировали двадцать лет назад, как раз тогда, когда началась моя собственная история. Спустя несколько недель нас перевезли в другой "безопасный дом".
      С момента моего прибытия в Америку я жил под вымышленным именем. Мои отношения с Софи временами были непростыми, хотя наша любовь друг к другу не уменьшилась. В Ираке она перенесла такие ужасные испытания, что они оставили глубокий след в её психике, и она уже никогда не станет той, которую я встретил в кувейтском госпитале. Она, что вполне объяснимо, стала более замкнутой, и я не знаю, что нас ждет в будущем. Но, несмотря на это, мы остались преданными друг другу и, возможно, испытания, которые мы оба перенесли, помогают нам преодолевать все трудности. Хотя Софи, как гражданка США, может путешествовать, где пожелает, она предпочитает оставаться рядом со мной.
      Латифа сначала поместили в одну иракскую семью километрах в тридцати от меня. Позже, в интересах безопасности, его переправили в другой район, но все же мы время от времени видимся. Когда мы прибыли сюда, он вскоре был вовлечен в движение иракской оппозиции, хотя и общается с её представителями только через Интернет, не сообщая, кто он и чем занимался в Ираке. Он считает, что оппозиция в изгнании насквозь пронизана агентами Саддама и лишь мы с Софи знаем о его прошлом.
      Деятельность Саддама хорошо прослеживалась западными средствами массовой информации. После войны в Заливе единая иракская разведывательная сеть была разорвана, но существуют явные признаки того, что она восстанавливает свою довоенную репутацию. В январе, вскоре после моего прибытия в Америку, я прочитал, что семь мужчин и одна женщина, включая иракского дипломата, подверглись пыткам и были безжалостно убиты в Аммане в доме некоего иракского бизнесмена. Одна из жертв, как предполагали, имела связи с Хуссейном Камилем, и убийство носило характерные следы работы госбезопасности. В апреле иорданский адвокат, который дал совет Хуссейну Камилю, как распорядиться своим состоянием, был убит вместе с сыном в кабинете своего личного врача. Врач также был убит. Известно несколько случаев, наиболее характерные из которых произошли в Лондоне, когда диссидентов в изгнании травили крысиным ядом, от которого сразу начинались судороги, переходившие в агонию. Многие погибли. Нет достаточно безопасного места, где можно было бы укрыться от Саддама.
      Я серьезно продумывал вопрос о том, чтобы обратиться с просьбой о политическом убежище, и это же советовали мне люди, с которыми я жил. Срок действия моей визы истек в июне, и сейчас я - нелегально проживающий в США гражданин Ирака. Я ещё не готов открыть место моего обитания, но я мог бы легализовать мое пребывание здесь, женившись на Софи. В то же время, если я женюсь под другим именем, брак будет бессмысленным, а пока я не склонен обнаруживать мое присутствие здесь, так что женитьба и гражданство должны подождать.
      Помимо того что я опасаюсь агентов Саддама, я далеко не уверен, что правительство США с сочувствием отнесется к моему затруднительному положению. В настоящее время в тюрьме Лос-Анджелеса томятся шесть иракских диссидентов, которым грозит депортация в Ирак. Все они посвятили свою жизнь свержению Саддама и, вне всякого сомнения, по возвращении в Ирак будут немедленно казнены. Один из них - доктор Али Яссин Мохаммед Карим, курдский врач, который некогда был личным врачем Ахмеда аль-Чалаби, главы Иракского национального конгресса, самой активной оппозиционной группы в изгнании.
      Другой, Сафа аль-Дин аль-Батат, был одним из руководителей шиитского восстания 1991 года, последовавшего вслед за войной в Заливе. При покушении на Саддама в 1994 году он был ранен, его пытались отравить таллием, но ему удалось выжить. В моем распоряжении нет всех фактов, так как у меня нет контактов с Иракским национальным конгрессом, но, как я понимаю, правительство США решило депортировать этих людей без соответствующего судебного процесса и без права на апелляцию. Судебное дело против них не может быть рассмотрено, так как обвинения засекречены. Достаточно сказать, что эти люди были значительно более активными в борьбе с Саддамом, чем я, поэтому у меня вряд ли есть шанс остаться.
      Первоначально я не собирался раскрыть роль Хашима, которую он играл в моей истории, но недавно я услышал, что он покинул Ирак и находится в Лондоне. Можно предположить, что из-за его длительной службы в госбезопасности, англичане относятся к нему подозрительно и его судьба неопределенна. Я молюсь за него.
      Абдулла Юнис также давно уехал из Ирака, хотя он все ещё на Аравийском полуострове со своей женой Аминой. Он отчаянно хочет встретиться и сообщил, что готов присоединиться ко мне здесь. Надеюсь, что вскоре это можно будет устроить. Этой информацией относительно Хашима и Абдуллы я обязан Луису, с которым дважды разговаривал с тех пор, как поселился здесь. Несмотря на его скрытность, я раньше предполагал, что он работает на ЦРУ, но последовавшие события показали, что это маловероятно. Когда мы были в Ираке, он иногда поднимал разговор о том, что меня, возможно, инструктируют агенты американской разведки. Когда же я заговорил об этом здесь во время наших двух встреч, он был не склонен поддерживать разговор. Луис - загадка для меня. Я не знаю, на службе ли он в какой-то организации, или же он независимый агент, продающий свои услуги тем, кто больше заплатит. Его услуги, несомненно хорошо оплачиваются. У меня до сих пор сохранились 5 тысяч долларов, которые он дал мне при нашей первой встрече.
      Из-за неопределенности относительно его самого и мотивов его действий, сейчас я рад, что не передал ему то, что узнал от Саддама о его намерениях в отношении Запада. Мне не хотелось открывать это кому-либо из-за опасения вызвать резкое осуждение со стороны ООН, с Бог знает какими последствиями. Много ночей я лежал без сна, дрожа от предчувствия возможных последствий, если Саддам начнет вендетту против западных стран. Но все-таки именно эти опасения послужили одним из мотивов того, что я решился поведать мою историю и открыть её миру. Я чувствовал, что не могу доверять правительствам или группам иракской оппозиции. У меня не было выбора, кроме как при помощи горстки своих друзей опубликовать эти мемуары, так чтобы люди во всем мире могли вынести свое собственное суждение.
      Поэтому я возвращаюсь к своей последней встрече с Саддамом, когда он решил открыть мне свои зловещие планы. Мне не довелось собственными глазами увидеть содержимое папки, из которой он хвастливо зачитывал фрагменты. Я не помню мелких деталей, у меня сохранилось лишь общее представление о том, что было, по сути дела, конспектом. Позже в тот же день я записал все, что удалось запомнить моим собственным кодом. С тех пор я хранил этот документ в потайном отделении моего бумажника. Именно на основе этих заметок и написаны последние страницы этой книги.
      Когда Саддам слегка дрожащими руками открыл папку, я вновь подумал, что передо мной человек, пораженный скрытым коварным недугом. Других внешних признаков не было, и все же какой-то инстинкт говорил мне, что не все в порядке.
      - Не буду надоедать тебе техническими деталями, мой друг, - сказал он. - Это интересно специалистам. - Он перевернул первые две страницы и начал читать третью. Суть вступления состояла в том, что в результате постоянных ограничений Советом Безопасности ООН суверенитета и законного права защищать свои границы, Ирак в сотрудничестве с другим (не называемым) государством начал программу перенесения своего исследовательского оборудования за пределы страны.
      В настоящее время изучался список потенциальных мест. Когда подходящие места будут подобраны, там разместятся лаборатории и будет подобран технический персонал. Эта часть программы должна быть завершена к середине 1998 года, и Саддам назвал её Пунктом один.
      Исследовательские лаборатории, расположенные вне досягаемости инспекторов ООН, смогут ускорить рост штамма западнонильского вируса SV1417. Чтобы удовлетворить потенциальные требования, намеченные в Подпункте "Х", содержащемся в папке (я не могу вспомнить его точный текст), было подсчитано, что исследования завершатся в течение двух лет, а накопление вируса потребует ещё двенадцать месяцев. Этот трехлетний период назывался Пунктом два.
      До конца 1997 года практическая ценность вируса SV1417 была ограничена неспособностью Ирака влиять на степень и площадь заражения. Нельзя было обеспечить контроль над природными физическими условиями, которые определяют направление и дальность распространения вируса. Наши ученые не могли предсказать длительность его жизни и полный потенциал в оптимальных климатических условиях. Согласно утверждениям Саддама, вирус обладал способностью разрушить 90% всей жизни в условиях города, а средство, способное спасти иракский народ и наших союзников, появилось лишь несколько месяцев назад.
      Новые разработки сняли эту напряженность. Почти случайное открытие полностью эффективного и экономически реального противоядия означало, что защита от вируса может быть гарантирована. В рамках Пункта два было оценено, что противоядие могло быть произведено в количестве достаточном, чтобы защитить жизнь 30 миллионов человек от последствий воздействия вируса SV1417. Все материально-технические детали распределения противоядия были даны в Подпункте "Y".
      Саддам продолжал объяснять мне, что вирус SV1417 должен быть испытан в городах с населением не меньше 100 тысяч и не более 250 тысяч в условиях окружающей среды стран третьего мира примерно через два года, то есть в начале 2000 года.
      - Цель уже выбрана? - робко спросил я, уверенный, что он не раскроет эту информацию.
      Он выглядел крайне довольным.
      - Конечно, но это не для твоих невинных ушей.
      Это был мудрый ход - ответственность за действия будет отведена от Ирака путем создания фиктивной террористической группы, без известной политической принадлежности или национальной мотивировки. На месте действий будут оставлены улики, которые позволят обвинить в преступлении эту вымышленную организацию. Это ещё одно доказательство безграничной хитрости Саддама Хусейна.
      Когда будут накоплены достаточные запасы вируса и противоядия, агентов Саддама разошлют по всему миру, чтобы выпустить вирус в определенных местах. Список первоочередных и последующих международных целей, а также примерная смертность для каждой из них были включены в приложение к документу, которое он не стал мне зачитывать. Эта часть проекта была озаглавлена Пункт три. Прежде чем начнут распространять вирус, будет сделано заявление в Организацию Объединенных Наций о том, что Ирак обладает как средством стереть с лица земли население целых континентов, так и противоядием. Вслед за заявлением последует серия ультиматумов, известных как Пункт четыре.
      Саддам вдруг прервал чтение и посмотрел на меня со своей знаменитой широкой улыбкой.
      - Я мог бы продолжать, но думаю, этого достаточно, чтобы разжечь твой аппетит и дать тебе понять, какой неограниченной властью я буду обладать, когда оружие будет готово. Ты знаешь, мой друг, власть состоит не в том, чтобы обладать способностью разрушать, власть - это возможность использования её без угрызения совести и без разбора.
      Угроза, которую Саддам представляет сейчас для всего мира, заставляет меня открыть то, что я поклялся не разглашать. Решение описать почти двадцатилетний период моей жизни на службе у Саддама было принято в надежде, что к моему предупреждению отнесутся серьезно. Опасность неизбежна и беспрецедентна по размаху. Пока ещё есть время и есть надежда, что правительства стран Запада прислушаются и будут действовать.