Мушкатеры охотно побежали на штурм. Подбежав к монастырю, они, затарахтев ружьями, полезли на его высокие стены. Передние солдаты подставляли спины, задние шеренги полезли наверх, подсаживая друг друга.
      В монастыре поднялся переполох. Сонная братия, нечесаная и немытая, показывалась из окон и дверей. Сам игумен, здоровенный мужик, выскочил на крыльцо в одних портах.
      - Что творите? Чего беснуетесь? Куда вы прете, оглашенные? - кричал он пропитым басом.
      В воротах показался буланый жеребец Суворова.
      - Не шумите, отче преподобный! Это экзерциция,- спокойно сказал Суворов, подъезжая к выстраивающимся ротам.
      - У добрых людей экзерциция - в поле, а у вас - во святей обители! Ровно басурманы. Я жаловаться в Синод буду! - выходил из себя игумен.
      - Смирно! - крикнул полковник Суворов, не обращая внимания на игумена. - Хорошо взяли крепость. Молодцы, ребята!
      - Рады стараться! - грохнуло в ответ.
      И суздальцы с барабанным боем и песнями пошли из завоеванного монастыря.
      IV
      Уже шестой день под Красным Селом стояли лагерем три дивизии.
      Императрица Екатерина II приказала вступить 15 июня 1765 года в лагерь при Красном Селе войскам генерал-фельдмаршала Бутурлина,
      2-й дивизии Голицына и 3-й Финляндской дивизии Панина. Тридцать тысяч человек конницы и пехоты лейб-гвардии и полевых полков расположились в палатках у Красного Села.
      В первые дни войска занимались ружейной экзерцицией и усердно готовились не столько к бою, сколько к высочайшему смотру: чистились сами, чистили оружие, белили амуницию.
      В полках все начальство, начиная от полковника и кончая капралом, ходило злое-презлое: каждый хотел, чтобы его часть была лучше других. Значит, надо было не жалеть солдату палок, а здесь, вблизи от императрицыной ставки, нельзя было не только ударить, но даже всласть изругать солдата - в писаном уставе не сказано было обучать побоями. Капралы ругались вполголоса, втихомолку тыкали солдату куда-нибудь в бок, под девятое ребро, кулаком. В зубы ударить не годилось-еще невзначай понаставишь к смотру фонарей.
      Только в одном Суздальском полку все шло по-обычному: полковник Суворов не терпел никаких зуботычин, считал, что солдат надо учить словом, а наказывал в крайнем случае, за большую провинность.
      20 июня отдали приказ при пароле: бригадира Измайлова назначить командиром легкого корпуса. Корпус должен был прикрывать фронт и левое крыло царицыной армии от "врага" - дивизии Панина.
      Легкий корпус сформировали из войск 2-й дивизии. Конница Санкт-Петербургский карабинерный полк, казаки и четыре эскадрона грузинских гусар. Пехота - один батальон мушкатеров и две ротыгренадер Суздальского пехотного полка под начальством полковника Суворова.
      Суздальцев императрица выбрала из всех других армейских полков потому, что об их полковнике Александре Суворове шла молва, будто он по-особому обучил свой полк.
      "Противник" - дивизия Панина - занял позицию на возвышенностях перед рекой Пудость. Панин построил три моста через реку, впереди линий пехоты, на холмах, поставил пушки с прикрытием и стоял, ожидая нападения сил императрицы.
      21 июня, в пять часов пополудни, Екатерина II выехала из лагеря. Впереди, в полуверсте, шел авангард - двести гусар и пятьсот казаков. Полк Конной гвардии прикрывал ее справа. Екатерина II обходила правое крыло Панина.
      Полковник Суворов со своими суздальцами стоял у деревни Техвиной. Бригадир Измайлов приказал не отходить от нее.
      Был жаркий день. Парило. Солдаты, еще с вечера завитые и напудренные, одетые в тесные мундиры, изнывали от жары. По щекам текла бурая жижа из свечного сала, муки и пыли. Сам полковник чувствовал себя тоже неважно: с непривычки давил застегнутый на все пуговицы камзол, мешала треуголка. А главное, у него не хватало терпения пережидать все эти обычные эволюции, которые нужно было по правилам линейной тактики проделывать атакующим войскам.
      Панин, заняв крепкую позицию, будет стоять неподвижно на одном месте, а войска императрицы начнут перестреливаться с ними.
      Это была раз навсегда узаконенная тактика всех положений. До чего это было скучно, плацпарадно и, прежде всего, неверно.
      Суворов видел: Панин, строго придерживаясь линейного построения, растянул свои войска двумя тонкими линиями, стараясь охватить побольше важных пунктов местности. Но зачем обязательно обходить с флангов, когда можно, построив войска в несколько рядов, в колонну, броситься в любом месте на тонкую панинскую цепочку и без труда прорвать ее?
      А вместо этого нарядные желто-красные грузинские гусары императрицы и бородатые казаки вяло перестреливались с панинскими ведетами (Ведеты конный караул близ лагеря или квартиры начальника войск.) медленно теснили их. Ведеты постепенно отступали к своим главным силам.
      Вместо жаркого короткого сабельного удара, мгновенно решающего все, получалась жалкая, никчемушная стычка. Нет, положительно не хватало сил терпеть.
      Против него, на холмах, стоят панинские пушки. Первое дело - надо захватить их, и все тут! Он поступит не по прусскому образцу, а по своему разумению! Не будет понапрасну тратить время и пули: в штыки их!
      - Ведь это - что? Бой? Так чего ж тут, в самом деле, возиться? обернулся он к молодому, двадцатилетнему командиру 1-й роты Михаилу Кутузову, стоявшему рядом. - Беги, Мишенька, к гренадерам, пусть они из-за кустов откроют огонь по холмам.- А сам повел батальон в лощину.
      На лугу Суворов остановил батальон и объяснил солдатам, что он хочет делать. Во всей русской армии, по примеру пруссаков, только офицеры знали о том, что будет предпринимать их командир. Полковник же Суздальского полка всегда говаривал, что "каждый солдат должен знать свой маневр".
      - Ребята, впереди, на холмах, - пушки. Их надо взять в штыки! - сказал он и повел суздальцев через лужок на пахоту.
      Суздальцы поднялись на высокую межу и с криком "ура" неожиданно бросились на панинские пушки и их прикрытие. Артиллеристы, отвлеченные ложной атакой двух гренадерских рот, которые стреляли из-за кустов, не ожидали "врага" с этой стороны. Но все же успели дать залп по наступающим суздальцам.
      Суздальцев не остановила пальба: еще в Новой Ладоге Суворов не раз водил их в атаку на пушки. Мушкатеры сквозь пороховой дым бежали вперед. Не успели артиллеристы перезарядить, как мушкатеры Суворова, опрокинув пехотное прикрытие, уже сидели на панинских пушках.
      Один канонир сгоряча ударил банником Воронова, который, как рядовой 1-й роты, попал в легкий корпус. Обозленный Воронов с такой силой рванул банник к себе, что канонир потерял равновесие и торчком упал на землю. Когда он вскочил, готовый кинуться с кулаками на Воронова, суздальский капрал сердито стукнул его по загривку:
      - Чего лезешь, щучий сын?
      - А что же вы? А чего же вы? - бормотал канонир, не зная, что и сказать в свое оправдание. - Выскочили - и в штыки... Где это видано?..
      - Нет - думаешь, будем с вами в кошки-мышки играть? Вы - налево, а мы - направо, так, что ли? - обрезал капрал.- У нас, брат, расправа короткая!
      Суворов уже поворачивал пушки, собираясь палить из них по пехоте Панина, когда от императрицы прискакал во весь опор адъютант.
      Императрице понравилась решительность и быстрота полковника Суворова, но его действия как-то выходили за рамки общепринятой линейной тактики, противоречили ей. Так говорили императрице все генералы, находившиеся в ее свите, - фельдмаршал Салтыков, генералы Воейков и Сиверс.
      - Ее величество благодарит полковника Суворова за молодецкое дело, но приказывает отойти назад.
      Суздальцы глядели именинниками, хотя и пришлось возвращаться назад, к деревне Техвиной.
      V
      Всю ночь с 21 на 22 июня шел проливной дождь. Не перестал он и утром. Войскам назначили дневку и выдали по две чарки водки.
      В палатке у Акима Акимовича, капитана Смоленского пехотного полка, сидели гости из соседних полков: капитан - Великолуцкого и поручик Нарвского.
      Палатку трепало ветром. Дождь лил как из ведра. Один угол палатки уже протек.
      Офицеры допивали третий штоф водки, закусывая салом и луком, и от скуки сплетничали по поводу вчерашнего необычного "дела" этого сумасбродного полковника Суздальского полка Александра Суворова.
      Еще вчера вечером весь лагерь уже знал о высочайшей благодарности Суворову. Офицеры судили-рядили, завидовали ему и удивлялись: за что?
      - Подумаешь, он - против прусского короля! Он - не уважает линейной тактики! - говорил уже достаточно покрасневший от вина хозяин. - Всему свету она хороша, а господину Суворову, видите ли, негожа!-театрально развел он руками.
      - Аким Акимыч, а, будучи, правда ли это, - перебил его поручик, который так нагрузился на даровщинку, что все время только облизывал губы и моргал глазами,- а правда ли, будучи, что Суворов штурмовал какой-то монастырь в Ладоге?
      - Верно, штурмовал. Точно не знаю, какой - то ли Гостинопольский, то ли Ивановский, или еще какой, а штурмовал. Игумен ездил в Синод жаловаться.
      - Вот сумасброд! И как ему полк доверили? - усмехнулся великолуцкий капитан. - И что выдумал? Штурмовать обитель! Да разве ему мало чего другого было?
      - Аким Акимыч,- не отставал болтливый поручик,- а правда ли, будучи, что Суворов солдат не бьет?
      - Сказывают, не бьет, а кто его знает. Да не в этом дело: можно его, сукина сына, батожьем и не бить, а держать - во! - сжал кулак Аким Акимович. - Нам другое доподлинно известно - Новая Ладога от нас недалече Суворов школу для солдат построил! - выпалил Аким Акимович и глядел на приятелей, наслаждаясь произведенным эффектом.
      - Солдатам - школу? - подался вперед великолуцкий капитан. - Не может быть!
      - Да, да, школу!
      - Чудак! - рассмеялся великолуцкий капитан.
      - Что ж он, будучи, в своем уме? Зачем солдату грамота? - брызгался слюной поручик.
      - У нас в полку половина офицеров еле псалтырь разбирает, рассказывал великолуцкий капитан, - а у соседей, в Вологодском, сам полковник Механошин, этот черный такой, как кузнец, - тот вовсе неграмотен. За него адъютант расписывается, ей-богу! И ничего. Погляди, какой у Механошина полк! Ружья, шпаги - словно солнце горят. Идут - не хуже пруссаков: точно линейка движется, а не полк! А у Суворова - я видел, как вчера суздальцы шли, - никакой позитуры. И офицеры бедно одеты.
      - Говорят, Суворов этот обо всех, будучи, заботится, - опять вмешался поручик. - Говорят, у него офицеры не живут, будучи, впроголодь, как в других полках, потому что их командир не грабит. А наш дьявол, будучи, только и знает одно - тащить с офицера. То на мундир, то на шарф, то еще что выдумает. В прошлом годе с нас, поручиков, высчитал, будучи, из жалованья по сорока одному рублю тридцать две копейки, обещал, будучи, нам построить новые мундиры, а вот в этом и по сей день хожу, - рвал себя за ворот поношенного мундира захмелевший поручик.
      - Да, Иван Фомич, - не глядя на поручика, говорил великолуцкому капитану хозяин. - Верно ты сказал: разве, кроме Суздальского, в нашей дивизии других полков нет?
      - Суворова в легкий корпус потому назначили, что у него, Аким Акимыч, рука: папаша-то его, Василий Иванович, подполковник гвардии Измайловского полка! Вот оно что! - подчеркнул великолуцкий капитан.
      - Конечно, поэтому! - крикнул поручик.- И я это, будучи, знаю!
      - Погоди, ваше благородие, погоди! - Хозяин недовольно поморщился и даже тронул надоедливого гостя за локоть. - Суворов со своими суздальцами потому отличился, что попал в императрицыну часть! - раздельно сказал он, глядя только на великолуцкого капитана.- Кто же посмеет гнать императрицыны войска? Поневоле станешь отступать, коли она хочет наступать!
      - Правильно, верно! - размахивал руками поручик.
      - Да и чем взял? - подхватил со своей стороны великолуцкий капитан.Наскоком. Полез на батарею, и прикрытие в штыки. Хорошо лезть, когда знаешь, что они палят, а тебе никакого урону. А в настоящем бою не так будет: пуля виновного найдет! В штыки, брат, не всегда сунешься! Это хорошо на маневрах делать!-запальчиво сказал великолуцкий капитан и зло посмотрел на Акима Акимовича, точно видел перед собою ненавистного полковника Суворова.
      - Конечно, - согласился Аким Акимович..- Только на маневрах. А вот поглядим, что этот чудак сделает, когда ему придется быть в настоящем бою! Поглядим!
      Глава третья
      ПЕРВОУЧИНКА
      Надлежит начинать солидным,
      а кончать блистательным.
      Суворов
      I
      Суворов сидел за столом туча-тучей: он не мог дождаться конца обеда.
      С его горячим, нетерпеливым характером трудно было высидеть за обедом несколько часов. Но здесь, в Букаресте, у генерал-поручика Ивана Петровича Салтыкова, волей-неволей приходилось сидеть.
      Суворов неделю тому назад приехал из Санкт-Петербурга в действующую армию на Дунай.
      Русские войска, отбив у турок в предыдущие годы Крым, Молдавию и Валахию, к весне нынешнего, 1773 года стояли на левом берегу Дуная.
      Главнокомандующий граф Румянцев назначил генерал-майора Суворова во 2-ю дивизию Салтыкова, штаб-квартира которого была в Букаресте. Сегодня, 4 мая 1773 года, Суворов прискакал из Ясс в Букарест к Салтыкову. Салтыков дал Суворову в команду небольшой двухтысячный отряд, стоявший у монастыря Негоешти, в десяти верстах от Дуная.
      Суворову было обидно: его, генерал-майора, только что отличившегося в боевых действиях в Польше, получившего там орден Георгия 3-го класса, Анну и Александра Невского, назначают командиром отряда, которым до него командовал ничем но известный полковник Батурин.
      Суворов был огорчен. Он ничего не ел, отказывался от обязательных в Букаресте блюд - жареной баранины, разной сушеной рыбы и вкусной брынзы - и с досады только выпил две рюмки кукурузной водки.
      Одно утешало его: негоештскому отряду было приказано немедленно сделать поиск на городок Туртукай, который лежал на правом берегу Дуная. Поиск был нужен затем, чтобы Румянцев мог со временем перевести за Дунай главные силы. Из всего расположения русских войск на Дунае негоештский пост был ближайшим пунктом к Шумле, где визирь сосредоточил всю свою армию.
      Суворова радовало то, что этот поиск поручали ему. Наконец-то Суворову представляется случай показать всю свою любовь к отечеству и свое воинское искусство. Наконец, на сорок третьем году жизни, он сможет самостоятельно, независимо ни от кого, проводить боевые действия против сильного врага.
      Суворов задумчиво катал по скатерти хлебные шарики и ждал, когда кончится этот скучный обед, чтобы можно было поскорее мчаться к отряду в Негоешти. Он был зол на болтливого Салтыкова. Суворову не терпелось. Он день и ночь скакал на ямских, спешил поскорее к армии, рвался в бой, а вместо этого - изволь сидеть и слушать пустую болтовню.
      Салтыков был в одних летах с Суворовым, но раньше его получил генерал-поручика, потому что отцом Салтыкова был фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, победитель Фридриха II при Кунерсдорфе.
      Суворов смотрел на Салтыкова, вспоминал его умного, хитрого отца и сравнивал их обоих. Сравнение было не в пользу сына. Иван Петрович Салтыков держал себя так же просто, как и отец, но Суворов сразу увидел: сын был глупее старика, Салтыков рассказывал всякие истории, хвастался, прикидывался великим полководцем и тянул молдаванское винцо. Суворов мысленно окрестил своего начальника "Ивашкой".
      У фельдмаршала Салтыкова была одна страсть - псовая охота. А сын, видимо, любил широко пожить, хорошо поесть и выпить и охотился за другою дичью: из задних комнат в раскрытую дверь сначала глянула какая-то смуглая девушка, а потом - полнотелая черноглазая красавица молдаванка.
      Суворов лишь опустил вниз и без того низко опущенные веки и чуть заметно хихикнул, подумав:
      "Хорош гусь Ивашка! Помилуй бог!"
      Но не только этот бестолковый Салтыков портил настроение Суворову. Ему было неприятно и другое - в гостях у Салтыкова сидел заехавший к нему генерал-поручик Михаил Федотович Каменский.
      Это был небольшой, крепко сложенный человек. Каменский чуть ли не на десять лет был моложе Суворова. Уже на двадцать восьмом году он командовал Московским пехотным полком. Затем был послан в Пруссию к самому королю Фридриху II учиться у него в лагере под Бреславлем прусской тактике. Из Пруссии Каменский вернулся ярым поклонником всего прусского. Он составил "Описание прусского лагеря" и поднес его наследнику Павлу Петровичу.
      И теперь важничал.
      Суворов не любил его, как не любил все прусское.
      Салтыков и Каменский оживленно разговаривали. Один говорил о здешних женщинах - молдаванках и валашках, а другой - о прусской линейной тактике. И оба хвалили свое. Суворову же одинаково было неинтересно как то, так и другое.
      Хитрый, умный Каменский слегка подтрунивал над простодушным "Ивашкой". Когда Салтыков вышел на минуту из комнаты, Каменский кивнул на его опустевший стул и на тарелку, полную костей, и, наклонившись к Суворову, сказал вполголоса:
      - Каков командир дивизии?
      Суворов не сдержался. Его здесь все злило.
      - Да. Вы, Михаил Федотович, знаете тактику, я - практику, а Салтыков ничего не знает: ни практики, ни тактики! - запальчиво сказал он.
      Каменский засмеялся, откидывая назад голову.
      - Верно изволили заметить, Александр Васильевич: ни тактики, ни практики! Верно! - смеялся Каменский.
      Когда Салтыков вернулся в комнату, Суворов поднялся:
      - Ваше сиятельство, мне уже пора: вечереет.
      - Успеете! До Негоешт не больше десяти часов, как говорят молдаване. Ехать еще жарко. Посидите. Сейчас шербет принесут, рахат-лукум. Выпьем кофею по-турецки. Знаете, как здесь пьют? Сперва съедят ложечку варенья, запьют холодной водой, а потом - густой кофе без сливок. Куда как хорошо! Вот попробуете!
      - Нет, благодарствую, Иван Петрович!
      Право, мне уже надо в путь-дорогу...
      - Пожалуй, Александру Васильевичу надо собираться, - поддержал Суворова Каменский. - А то и к утру не доберется. Ведь до Негоешт пятьдесят верст.
      - Ну, коли так спешите, что ж делать, - согласился Салтыков. - Значит, поиск не откладывать! Пощупать Туртукай как следует!
      - Сделаю. Бог милостив, - ответил Суворов. - Только, ваше сиятельство, сила у меня невелика...
      - А какой в Негоештах деташамент? (Деташамент - отряд.) полюбопытствовал Каменский.
      - Пехота - астраханцы, штыков около восьмисот,- перечислял Салтыков, а кавалерия - Астраханский же карабинерный, сабель без малого четыреста, да казаки Леонова, коней с пятьсот.
      - Кавалерии предостаточно, а пехоты действительно маловато, - сказал Каменский.
      - Вот и я говорю... - начал Суворов.
      - Пришлю, пришлю, не бойтесь! Поезжайте! - перебил его Салтыков.
      Суворов откланялся. Он вышел из дома и быстро затопотал по каменным ступенькам крыльца. Впалые, худые щеки Суворова горели румянцем.
      "Вояки! Полководцы!" - со злостью думал он.
      У крыльца стояла тройка вороных генерала Каменского, запряженная в щегольской экипаж. Кучер-солдат, не выпуская из рук вожжей, дремал, сидя на козлах.
      Поодаль, у садовой изгороди, в канаве, скособочилась каруца - узкая длинная молдаванская телега, на которой приехал из Ясс в Букарест генерал-майор Суворов. Двое суруджу - старик с длинными черными волосами до плеч и черноглазый красивый парень - сидели тут же под забором. Старик ел кукурузную лепешку, а молодой, напевая что-то заунывное, молдаванское, лениво пощелкивал по крапиве своим невероятно длинным кнутом.
      - Ну, поехали! - крикнул им Суворов.
      Ямщики вскочили. Выволокли из канавы на дорогу худых лошадей и неуклюжую каруцу. Старик начал торопливо приводить в порядок скверную веревочную сбрую. которая едва держалась на лошадях. А молодой проворно перебегал от лошади к лошади и зачем-то дергал их за уши и тер им ладонью глаза.
      Суворов влез в каруцу, завернулся в плащ и сел на солому. В передке каруцы лежал старый, потертый солдатский ранец - в нем были все пожитки генерал-майора Суворова.
      Суворов видел, с каким удивлением смотрели слуги Каменского и Салтыкова на его странный экипаж, но сделал вид, будто не замечает этого.
      - Гайдади грабо: - весело крикнул он ямщикам. - Гайдади грабо! (Пошел скорей!)
      Суворов любил изучать языки. И теперь, в дороге, он научился от этих суруджу нескольким словам.
      Суруджу вскочили верхом на лошадей, взмахнули кнутами. Кнуты щелкнули так, словно выстрелили из пистолета, ямщики закричали пронзительно-дикими голосами "ги-га", "ги-га", и каруца помчалась по узким пыльным улицам Букареста, немилосердно скрипя своими никогда не мазанными колесами.
      Суворов за дорогу уже привык к тому, что молдаване вовсе не мажут телег.
      Замелькали низенькие домики в садах, разнообразные лавчонки.
      Вон на двери пылится зеленый бархатный кафтан с оловянными пуговицами - тут торгуют абаджи; на другой болтается длинная связка деревянных лошадок, петушков - здесь теркукули; а там на дверях висит жирная баранья туша: это маченары.
      Промелькнула цирюльня с кучкой солдат-пехотинцев у дверей. Внизу блеснула быстрая Дембровица. Откуда-то снизу раздался стук кузнечных молотов.
      А дальше - опять одноэтажные домишки. Все двери раскрыты настежь. Женщины жарят баранину, пекут хлеб, на сковородках шипят вкусные плацинды (Плацинда - пресная, тонко раскатанная лепешка.). Кухонный чад и запах бараньего жира смешивались с запахом отцветающих садов.
      Вечерело. Дневная жара спадала. С каждой минутой становилось все холоднее.
      После знойного дня все спешили на улицу - насладиться вечерней прохладой.
      В узких улочках каруца едва могла разъехаться со встречными.
      Верхом на лошади проехал богатый молдаванин в фиолетовом бархатном кафтане, подпоясанном алой шалью, в голубой суконной шапке, похожей по форме на дыню. В руке молдаванин держал четки - знак боярства. Сзади за ним во всю прыть бежал грязный, оборванный цыган. Он должен был смотреть за лошадью господина, когда тот где-либо останавливался и слезал с нее.
      Восемь небольших, но крепких лошадей, запряженных попарно, тащили тяжелый рыдван. В нем важно восседал боярин со своей куконой. За господами, на запятках, стояли двое слуг. Один держал длинную боярскую трубку. На плече у него висел сафьяновый мешок с табаком.
      По улицам сновали длинношерстые молдаванские свиньи.
      Босоногие мальчишки, продающие брагу, кричали нараспев:
      - Брага дульче-е! (Сладкая брага.)
      В вечернем воздухе стоял немолчный шум от стука кузнечных молотов, скрипа немазаных телег, беспрерывного хлопанья бичей, пронзительных криков ямщиков и пения пьяных, которые шатались из харчевни в харчевню. Ко всему этому примешивались звуки скрипки и гитары: под их аккомпанемент где-то пели заунывную молдаванскую песню.
      Суворов рассеянно глядел по сторонам и думал о своем.
      Сейчас на него смотрит вся дунайская армия, все эти Салтыковы и Каменские, которые так благоговеют перед прусской муштрой. Они думают, что вся сила армии в ярко начищенных пуговицах, в завитых волосах и в том, что ошалелый от страха солдат лезет вон из кожи, чтобы не сбиться, по всем прусским правилам взять "на караул" или "на плечо". И никто не может понять простой истины: главное - не эта бездушная парадная муштра, а сам солдат, человек.
      Суворов докажет это. Он обучит солдат по-своему, на суздальский образец - без капральской палки, без излишнего "метания артикул" и прочих прусских "чудес". И враг будет разбит. И тогда в суворовскую тактику нехотя придется поверить! А с ней - Суворов был в этом глубоко убежден - русская армия станет непобедимой.
      И все-таки как Суворову удивительно не везет! Спесивый, заносчивый Каменский участвовал в штурме Бендер и взятии Хотина, а Суворову в это время приходилось гоняться по всей Польше за несколькими отрядами врагов.
      Настоящий шпицрутенный бег. В такой войне не развернешься.
      Десять лет Суворов ждал момента, чтобы не где-либо на маневрах, а в настоящем бою с сильным врагом показать, на что способен русский солдат. И теперь такой момент настал!
      "Теперь-то уж русская тактика себя покажет!" - думал он, поплотнее запахиваясь в плащ.
      ...А в это время Салтыков и Каменский, развалясь на диване и попивая кофе по-турецки, перемывали косточки Александра Васильевича.
      - Не понимаю такого человека. Дворянин, генерал-майор, а ни своего выезда, ни слуг... Просто срам! - возмущался Салтыков. - Видали, на чем он приехал? На каруце! А вещи? В одном солдатском ранце уместились. Ей-богу! смеялся Салтыков.
      - Суворовы, правда, не очень родовиты, но, кажется, у них достаточно поместий?- спросил Каменский.
      - Хватает. Его отец, Василий Иванович, - превеликий жмот,- ответил Салтыков.- Собрал душ порядочно.
      - Как старик ни скуп, а не поверю, чтобы отказывал сыну в необходимом! Просто Александр Васильевич сам уж такой. Про него я в штабе графа Румянцева разное слышал. Говорят, будто он ест солдатские щи да кашу. Потому, вероятно, отказывался сегодня от шербета и кофею, - усмехнулся Каменский.
      - Щи да кашу? Это черт знает что! Генерал-майор и - щи да кашу! возмущался Салтыков.
      - Иван Петрович, а почему граф Румянцев поручил именно ему сделать поиск? - спросил Каменский.
      - Должно быть, потому, что Суворов в Польше отличился быстротою действий. Его войска проходили по пятьдесят верст в сутки.
      - Ну, этого не может быть! - возразил Каменский.- Пятьдесят верст сам его величество король Фридрих Второй не сделал бы!
      - А вы знаете, Михаил Федотович, что Суворов ни во что ставит короля Фридриха Второго? - спросил, оживляясь, Салтыков.
      - Как? Суворов - Фридриха Второго? Это он-то? - удивленно переспросил Каменский, отставляя в сторону чашечку с кофе.
      - Да, да, Суворов! Он не признает линейной тактики!
      Каменский был поражен. Для него, боготворившего все прусское, все фридрихово, было странно слышать, что кто-то может думать иначе.
      - Он не в своем уме! - выпалил Каменский.
      Салтыков пожал плечами:
      - Не знаю. Знаю только одно: Суворов все делает не так, как другие. Он с каждым солдатом запанибрата.
      - Посмотрим, далеко ли он уйдет со своей тактикой,- горячился Каменский, не слушая, что говорит собеседник. - Теперь я понимаю, почему Суворов так презрительно отзывается о других!
      - О ком, например? - насторожился Салтыков.
      - Да хоть бы и о вас, Иван Петрович. Давеча, как вы на минутку ушли из комнаты, Суворов мне шепчет:
      "Вы, шепчет, Михаил Федотович, знаете тактику, я - практику, а Салтыков, шепчет, не знает ни тактики, ни практики!" Каков?
      Салтыков побагровел и вскочил с места.
      - Ах, вот что! Ну, коли так, тогда пусть же он с одним Астраханским полком делает поиск! Я ему сикурсу не дам! Ни одного пехотинца! - стукнул он по столу кулаком. - Так и знайте - ни единого!
      II
      Астраханцев подняли барабаны.
      Солдаты негоештского отряда, разбуженные среди ночи, вскакивали и торопливо одевались. У всех в голове стояло одно - басурманы!
      Каждый спрашивал: "Где? Сколько?" И недоумевал, почему, однако, не слыхать еще ни выстрелов, ни яростных криков турецких янычар.
      Солдат 1-й роты Воронов, на ходу перекидывая через плечо перевязь патронной сумки, бежал вместе с другими к полковой линейке.
      Из всех палаток к линейке бежали всполошившиеся солдаты и офицеры. Но их ждало приятное разочарование: никаких басурман нигде не было. Из Букареста приехал новый начальник отряда, и ведено строиться к смотру.
      Солдаты, повеселев, становились по местам. Они были удивлены: до сих пор ни один командир не подымал полк ночью. В рядах тихо обсуждали это диковинное событие.
      - И чего выдумал - ночью устроить смотр!
      - Пусть его смотрит. Нам же лучше, что не днем. В темноте не больно увидишь, скривил полк линию аль нет...
      - Ну, не скажи, что нам лучше. А когда начнем метать артикулы по флигельману (Флигельман - солдат, делавший перед фронтом ружейные приемы, которые вслед за ним повторял весь строй.), так в этаком тумане ты и не разберешь, что там флигельман делает!
      Капралы ходили вдоль шеренг, напоминали:
      - Прихлопывать по суме, не жалея рук! По ружью пристукивать покрепче!
      И кое-кому из нерадивых и нерасторопных прибавляли одно-другое словечко для пущего внушения.
      Вдоль фрунта, запыхавшись, пробежал толстый полковник Батурин, временно командовавший негоештским отрядом.
      Солдаты ждали, что вот-вот раздастся: "Слушай!" - и начнется надоедливая, ненавистная ружейная экзерциция.
      Но вместо этого скомандовали: "Направо во фрунт! Ступай!" - и вывели полк за деревянные рогатки, которыми был обнесен весь лагерь от набегов турецкой конницы.
      Полк построили на площади возле монастыря в каре, оставив одну сторону каре незамкнутой для спешенной конницы.
      В середину каре быстро вошел небольшого роста человек в генеральском мундире. За ним спешили старшие начальники отряда - толстый Батурин, высокий жилистый подполковник Мауринов и юркий майор Ребок.
      Незнакомый небольшого роста человек, вероятно, и был новый командир. Астраханцы с любопытством смотрели на него, стараясь получше разглядеть в предутренних сумерках.
      Воронов смотрел и силился вспомнить, где он видел его.
      - Да это никак тот Суворов, что был у нас командиром, когда мы стояли еще в Петербурге.
      Помнишь? - сказал Воронову его сосед, мушкатер Клюшников.
      Воронов не мог знать Суворова по Астраханскому полку: он только год назад попал в этот полк. Но помнил зато Суворова еще по Новой Ладоге. И когда Клюшников напомнил ему, он сразу признал Суворова.
      - Да, да, это Суворов! - обрадовался старому знакомому Воронов.- Такой же маленький, худенький. И все не постоит спокойно на одном месте. Я у него в Суздальском полку служил.
      - Мало ли похожих! - сказал другой сосед Воронова, всегдашний спорщик в капральстве.- Генерал Каменский тоже невелик ростом...
      - Да я те говорю, это он, - горячо ответил Воронов. - И тогда вот так же, бывало, подымет полк на ученье ни свет ни заря...
      Клюшников поддержал его:
      - Правильно. П холоду так же не боялся - все в одном мундирчике. Глянь: у Батурина зуб на зуб не попадает, трясется, ровно студень, а Суворову хоть бы что. Это он!