- О да, несомненно!
      - Король ищет, откуда бы нас побольнее укусить,- говорил Салтыков.- Да что-то не может выбрать места. Должен же он откуда-нибудь показать свой длинный нос - ведь скоро полдень!
      В окопах и на батареях центра и правого фланга, куда не долетали прусские ядра, тоже подтрунивали над немцами.
      - Потерялся пруссак!
      - Как зашел в лес, так и заблудился!
      - Он в своем царстве да заблудился, тогда что же нам делать?
      - Вон Петрушка наш в бору у лесника дочку высмотрел. Полную неделю к ней бегал, штиблеты казенные изодрал, а ничего, ни разу не блудил!
      Наконец, на Малом Шпице показались пушки. С Клейстберга, искусно укрытая кустами, заговорила батарея.
      - Ваше сиятельство, там пехота и конница,- доложил глядевший в трубу князь Волконский.
      - Вижу, вижу! Наконец-то, голубчики! Заждались вас,- ответил Салтыков.
      - Сейчас они атакуют наш левый фланг,- сказал Фермор.
      - А я думаю,- возразил Салтыков,- не атаковал бы он с правого. Надо заставить его величество, остановиться на левом!
      Салтыков отнял трубу от глаз и обернулся к группе штабных офицеров.
      Небольшой худощавый подполковник Суворов был расторопнее всех.
      - Александр Васильевич, голубчик,-обратился граф к Суворову,- скачи на Большой Шпиц к Бороздину, пусть-ка он поскорее зажжет брандкугелями (Брандкугель - зажигательное ядро.) деревню.
      - Слушаю-с, ваше сиятельство! Суворов кинулся к казаку, который держал его коня. Конь, спасаясь от надоедливых оводов, без устали мотал головой.
      У батареи Бороздина Суворов на всем скаку осадил своего донца. Высокий сухощавый бригадир Бороздин с группой офицеров наблюдал за атакой Мельничной горы, которая обстреливалась пруссаками уже с трех сторон.
      - Его сиятельство приказал зажечь Кунерсдорф,- сказал Суворов и отъехал в сторону от батареи.
      Суворову хотелось посмотреть, как зажгут Кунерсдорф. Артиллеристы давно стояли по обеим сторонам гаубиц, каждый на своем месте: кто у ганшпига (Ганшпиг-деревянный рычаг для поворачивания хобота пушки.), кто с прибойником, кто у фитиля. Между орудиями и зарядными ящиками томились в ожидании подносчики снарядов с кожаными сумками через плечо.
      - Брандкугелями по деревне! - зычно крикнул Бороздин.
      Офицеры, окружавшие его, заторопились к своим орудиям.
      Послышалась команда:
      - Во фрунт!
      Солдаты, стоявшие по обе стороны гаубиц, повернулись по команде лицом к орудиям.
      - Бери принадлежность!
      - Картуз!
      Один миг - и картуз с порохом исчез в дуле. Прибойник прибил его до отказа.
      Офицеры, наклонившись над единорогами, проверяли, правильно ли они наведены.
      - Пали!
      Все солдаты отступили на шаг от орудий. Раздался оглушительный грохот. Волна воздуха качнулась назад. В лицо ударило гарью. Донец Суворова заиграл на месте, вскинув голову и нетерпеливо переступая ногами.
      Дым понемногу рассеивался.
      Суворов глянул вниз, в долину. Кунерсдорф горел в нескольких местах. Крытые соломой добротные избы сразу занялись огнем. При ослепительно ярком свете полуденного солнца это резвое, буйное пламя потеряло свой зловеще багровый цвет, каким привыкли видеть его ночью. Сейчас пламя было какое-то странно желтое, бледное. В клубах густого черного дыма оно едва было видно на солнце.
      Из деревни к лесу бежали несколько человек. Большинство жителей Кунерсдорфа еще с вечера убрались со скотом и пожитками во Франкфурт.
      Суворов повернул донца назад. Отъезжая, он еще раз услышал знакомое:
      - Картуз!
      И еще раз все потонуло в грохоте.
      - Здорово садят! - восхищались пехотинцы второй линии, мимо которых ехал Суворов.
      - Горит-то как, ровно от молоньи!
      - Глянь, Митрий, вон, у березы, та изба занялась, где нас с тобой старуха ни за что изругала, помнишь?
      Суворов спешил на Еврейскую гору. Ему хотелось скорее вернуться к Салтыкову: может быть, главнокомандующий пошлет его с каким-либо поручением туда, в самую гущу боя.
      В овраге между Большим Шпицем и Еврейской горой Суворов встретил австрийских гренадер - Лаудонов и Бранденбургский полки - и гусар Коловрата и Витенберга. Они направлялись на Большой Шпиц в подкрепление Румянцеву.
      В самом же овраге расположились русские - Киевский, Казанский, Новотроицкий кирасирские полки и Чугуевский казачий.
      - А где же остальная конница? - спросил Суворов у казачьего сотника, поняв, что Салтыков спешно произвел перегруппировку.
      - Драгуны и конногвардейцы пошли в тот овраг, в Кунгрунд, а гусары остались в резерве.
      - Всё там же?
      - Да, здесь, за правым крылом,- махнул нагайкой сотник.
      Когда Суворов подскакал к палатке главнокомандующего, Салтыкову уже было не до Кунерсдорфа. Салтыков и вся его свита, не отрываясь от зрительных труб, с волнением следили за тем, как пруссаки атакуют левое крыло князя Голицына.
      Соскочив с коня и бросив поводья казаку, Суворов тоже стал смотреть. Он впервые был в сражении. Впервые видел в действии знаменитую армию прусского короля.
      Несмотря на сильный огонь голицынских войск, пруссаки уступами шли в атаку. По ровному полю двигались к Мельничной горе правильные ряды прусских гренадер. Высокие, плотные гренадеры шли плечом к плечу крепкой, сплоченной стеной. Когда кто-либо из этих великанов падал, на ходу сраженный пулей, строй не нарушался:
      ряды тотчас же смыкались, и вся эта непоколебимая, грозная стена продолжала так же безостановочно и неуклонно двигаться вперед.
      Время от времени прусские ряды вспыхивали огнем: пруссаки стреляли залпами побатальонно.
      "Возятся они там с фузеями. Только время тратят! В штыки бы сейчас! Хоть в одном месте пробить этот строй. И тогда пошло бы! Честное слово, пошло бы!" - думал Суворов.
      Но голицынские гренадеры не двигались с места - они продолжали отстреливаться.
      - Узнаю короля Фридриха - он бросил на Мюльберг все свои силы,спокойно сказал хладнокровный Лаудон.
      - Да их втрое больше, чем наших на левом фланге,- сумрачно процедил Фермор.- И к тому же Обсервационный корпус. В нем половина людей ни разу не была в бою.
      Салтыков молчал. Он все еще не верил, что главные силы прусского короля направлены на Мельничную гору. Он ждал нападения на свой правый фланг.
      Передние прусские шеренги скрылись в лощине. И тут вдруг русские орудия и фузеи разом умолкли.
      - Что это? Почему они не стреляют? - гневно крикнул Салтыков.
      Он отнял трубу от глаз и удивленно смотрел на всех.
      - Ваше сиятельство, ретраншаменты, очевидно, так вырыты, что ни единороги, ни фузеи не достают в лощину,- ответил Фермор.
      "Выдержат ли? Не побегут ли?" - с тревогой думал каждый, глядя, как русские в полном молчании мужественно встречают приближающуюся лавину прусских батальонов.
      Пруссаки подходили к Мельничной горе не только с фронта, но и с флангов - от Третина и Малого Шпица.
      "Как они стоят? Их сейчас же зажмут в тиски!" - подумал Суворов, глядя на голицынских мушкатеров.
      В свите главнокомандующего тоже заволновались.
      - Мушкатеров надобно поставить поперек горы!
      - Неужто Голицын не догадается перестроить полки?
      Все беспокоились о мушкатерах Обсервационного корпуса, которые оказались в весьма невыгодном положении: два полка из них были расположены лицом на юг, два - на север.
      Наконец эту опасность поняли и на Мельничной горе: видно было, как засуетились, перестраиваясь, мушкатеры. Они становились поперек горы.
      И в обычное время перестроение в русской армии происходило не слишком быстро и гладко, а под угрозой надвигающегося с трех сторон врага, в суете и поспешности, оно прошло еще хуже. Мушкатеры не столько переменили положение, сколько перемешались и сбились на середине горы.
      А в это время шуваловцы, занимавшие самый фронт и принявшие на себя первый удар прусских батальонов, не выдержали их страшного натиска. Шуваловцы побежали.
      Необстрелянные и плохо обученные мушкатеры князя Голицына не могли спасти положение. Еще несколько минут - и мушкатеры побежали вслед за шуваловцами вниз с Мельничной горы, к болоту.
      Все левое крыло русской армии вынуждено было отступить.
      XII
      Король Фридрих сидел на ступеньках мельницы под ее обрубленными картечью, в щепы поломанными крыльями. Он был, как всегда, наглухо застегнут. Черная шляпа нависла над левой бровью. Сухие пальцы сжимали трость.
      Король Фридрих улыбался. Он улыбался одним своим широким ртом: войска короля одержали полную победу - все левое крыло русских было разбито.
      Восемьдесят секретных шуваловских гаубиц, умолкнув, остались здесь, на Мюльберге. Часть из них прусские гренадеры, первыми вскочившие на батареи, сгоряча заклепали сами. У других были разбиты лафеты, и гаубицы валялись в песке вместе с людскими трупами..
      Победа была полная.
      Король Фридрих ликовал. Он уже отправил гонцов с этим радостным известием в Берлин и к армии в Саксонию.
      Напрасно русские перестроили на Большом Шпице свой фронт - ближайшие к оврагу полки поставили поперек возвышенности, как раньше, на Мюльберге, сделал князь Голицын: гренадеры короля не шли вперед только потому, что Фридрих сам еще не знал, что предпринять.
      Король Фридрих раздумывал. Генералы почтительно стояли перед ним.
      Все они, кто еще сегодня не успел показать храбрость и силу своих солдат, как Зейдлиц и принц Виртембергский, и кому уже пришлось хорошо поработать, как Финк, Шенкендорф, Линштедт,- все они в один голос говорили, что надо остановиться на Мюльберге и не идти дальше.
      - Солдаты очень утомлены - они десять часов на ногах, пять часов в бою, - говорил Финк.
      - Ваше величество, русские за ночь сами уйдут прочь. Им больше ничего не остается делать,- прибавил Зейдлиц,
      Король иронически улыбнулся.
      - Уйдут, чтобы завтра же снова прийти сюда.
      - Они не скоро оправятся от этой конфузии: ведь уничтожено пятнадцать батальонов,-убеждал Линштедт.
      - Ерунда! Враг еще силен. Посмотрите, как они стоят,- кивал на Большой Шпиц король Фридрих.- Господа, я вас не узнаю!
      Улыбка разом исчезла. На лице короля все, за исключением длинного носа, сразу стало круглым: рот, глаза.
      - Вы не хотите, чтоб я до конца воспользовался блистательной победой?
      Генералы молчали потея. Король сидел хоть и под разбитыми крыльями мельницы, но все-таки в тени, а им приходилось стоять на самом солнцепеке.
      - Я понимаю вас, Зейдлиц: вам не нравятся эти озера и овраги. Вашим гусарам негде развернуться...
      - Мои гусары пойдут туда, куда прикажете, ваше величество! - чуть вспыхнув, ответил Зейдлиц.
      Король Фридрих пропустил его слова мимо ушей. Он сделал вид, что занят другим,- в это время к мельнице подъезжал тучный генерал Ведель.
      - Вот посмотрим, что думает мой храбрый Ведель,- немного ласковее сказал Фридрих.- Мой Леонид,- прибавил он, позабыв на минуту, что этого "Леонида" только две недели тому назад Салтыков разбил под Пальцигом в пух и прах.- Генералы говорят, что нам следует остановиться здесь и не идти дальше. Что думаешь ты, Ведель?
      Хитрый Ведель, весь век проживший при дворе, сразу оценил положение. Он отлично знал короля Фридриха. Король был взбалмошен и упрям, как его покойный отец. Ведель знал, что если Фридрих задумал идти вперед, то никакие доводы и убеждения, никакая сила не собьют его с намеченного пути.
      - Вперед! Уничтожить, истребить этих варваров! - театрально поднимая вверх руку, сказал Ведель.
      Король Фридрих вскочил с места, шагнул к старому генералу и обнял его - уколол своей небритой щекой дряблую щеку Веделя. Так Фридрих целовался со всеми - даже со своей женой: губы король Фридрих оставлял для хорошеньких женщин.
      Через минуту загрохотали барабаны: батальоны прусского короля снова пошли в атаку.
      XIII
      Когда голицынские мушкатеры, не выдержав натиска всей армии прусского короля, посыпались вслед за шуваловцами с Мельничной горы в болотистую долину Эльзбуш, Салтыков поехал со всем штабом на Большой Шпиц: он ждал, что теперь король будет атаковать центр его позиций.
      Лаудон поскакал туда несколько раньше. На Еврейской горе остались Фермор и Вильбуа.
      Фермор не вмешивался ни во что, стараясь все время держаться в тени. Суворов (по должности дежурного штаб-офицера 1-й дивизии он был обязан оставаться с Фермором) слышал, как Фермор с досадой в голосе говорил пухлощекому молодому генералу Вильбуа:
      - Я ж его предупреждал... Теперь у нас позиция точь-в-точь как при Цорндорфе: мы прижаты к реке...
      Подполковник Суворов томился на Еврейской горе без дела. Он ходил взад и вперед возле генеральской палатки и думал.
      В полуверсте от него русские солдаты и офицеры дерутся с врагом, а он отсиживается тут вместе с генеральскими денщиками да поварами, которые, трусливо вытягивая шеи из-за палаток, глядят, не упадет ли где поблизости ядро.
      Два года Александр Суворов всеми силами старался попасть в действующую армию, в бой, в огонь. Мужественно сражаться во славу отечества - это было целью всей его жизни, его давнишней мечтой. Сражаться и побеждать. Он с детства готовил себя к этому, когда целые дни просиживал за Плутархом, Корнелием Непотом и "Книгой Марсовой", рассказывающей о русских победах; когда в мечтах жил с великими полководцами - Петром I, Александром Македонским, Ганнибалом.
      Русские войска уже два года ходили по вражеской земле, а он? Чем только не занимался он в эти два года!
      Сопровождал батальоны пополнения из России в Пруссию - бесконечные подводы, нерадивые ямщики, заботы о фураже и провианте, ветхое обмундирование солдат. Заведовал в Мемеле продовольственными магазейнами и гошпиталями,- папенька пристроил к хлебному делу. "Клистирная трубка вместо сабли!"-усмехнулся Суворов вспоминая. Комендантствовал в том же Мемеле,пьяные драки офицеров, жалобы жителей на военных постояльцев. Затем, когда уже сделалось совсем невмоготу, пристал к отцу с резонами, доводами, уговорами.
      Василий Иванович не любил войны и жалел единственного сына.
      - Где ж тебе переносить лишения походной жизни?
      А он с детства приучал себя: спал на соломе, ел щи да кашу, закалялся - лето и зиму обливался холодной водой.
      - Ты худ и слаб. Мал ростом...
      - Так ведь не в прусской же армии служить! Это в Пруссии матери стращают ребят: "Не расти, а то тебя вербовщики в солдаты возьмут!" А к тому ж Фермор или тот же граф Салтыков - этакие, подумаешь, геркулесы!
      Василий Иванович сдался. Поехал попросил, чтобы его сына послали к армии, в Пруссию. Но Василий Иванович остался верен себе: пристроил Сашеньку опять на теплое местечко, в штаб 1-й дивизии.
      "Тотчас же после баталии - рапорт! Проситься в полк, в роту - куда угодно! Чтоб только не киснуть больше ни в обозе, ни в штабе! Чтоб хоть раз побывать самому в какой-нибудь плохонькой стычке".
      Отбросил эти мысли. Стал думать о другом.
      Что сделал бы он теперь, будучи на месте прусского короля? Ударить на Шпиц от болота. С тылу захватить большую батарею Румянцева. Батарея обстреливает всю кунерсдорфскую долину. С гусарами врубиться на правый фланг. И тогда - помилуй бог!
      Но Фридрих, к счастью, этого не делал. Король Фридрих почему-то медлил, хотя Мельничная гора пестрела мундирами. Народу на ней было как на ярмарке.
      Салтыков успел повернуть налево два крайних полка, стоявших на Большом Шпице,- Ростовский и Апшеронский. Они стояли теперь поперек возвышенности. Ростовцы и гренадеры мужественно отбивали все атаки пруссаков, которые пытались пробиться на Большой Шпиц с фронта, через крутой овраг Кунгрунд.
      Тем временем такое же поперечное положение постепенно принимали все полки второй линии. За ростовцами и гренадерами уже образовалось несколько рядов пехоты.
      И тут Фридрих снова бросил войска в атаку.
      На самом краю Мельничной горы, в кустах, пруссаки поставили батарею. Она била навесным огнем по Большому Шпицу. Ядра ложились в густых шеренгах перестроившихся мушкатеров. Вслед за этим от Третина показались батальоны пехоты. Слева от них ярко заблестели на солнце, зажелтели латы кирасир принца Виртембергского.
      Пруссаки перешли болотистый Гюнер и направлялись в обход Большого Шпица: шуваловцы, бежавшие с Мельничной горы по этому кочкарнику, показали прусскому королю, что берега Гюнера не так уж непроходимы, как он раньше думал.
      На Большом Шпице засуетились. Было видно, как артиллеристы Бороздина, точно муравьи, облепив тяжелые гаубицы, спешили переставить одну батарею из центра горы на ее северный склон.
      Нахлестывая нагайкой коня и болтая локтями, к Фермору прискакал один из адъютантов Салтыкова: главнокомандующий требовал подкрепления. Азовский и Низовский полки, стоявшие на самом краю Еврейской горы, бегом бросились к Большому Шпицу.
      Пруссаки шли быстро. Кирасиры держались ближе к оврагу Кунгрунд, видимо намереваясь ударить во фланг первой линии пехоты, которая стояла поперек Большого Шпица.
      А гренадеры забирали несколько правее, туда, где в настороженной тишине поджидали их Азовский и Низовский полки, стоявшие в первой линии.
      Последние ряды азовцев и низовцев как добежали до гребня, так сразу и плюхнулись на колени, готовясь стрелять.
      Прусские гренадеры двигались уступами по два батальона.
      Суворов с большим любопытством смотрел в трубу на пруссаков.
      Он снова видел эту безукоризненно ровную линию их рядов, их четкий шаг.
      "Машина! Помилуй бог, машина! Бездушная, бессмысленная! Ерунда! Фокусы! Пустая затея",- злился он.
      Суворову не нравилась эта прославленная прусская линейная тактика: она отжила свой век и для русской армии не годилась.
      "Солдат идет, как заведенный, сам не ведая, куда и зачем. В голове только одно: как бы линию соблюсти. А когда вдруг очутится один, будет ли тогда знать, что делать? Вот дойдут сейчас до кустиков да овражков и рассыплются кто куда. Ох, дали бы мне хоть полк! Я бы всю эту прусскую позитуру - в кашу" - думал он. Суворову даже не стоялось на месте.
      А гренадеры продолжали свой затверженный, под палкой заученный шаг Они шли без единого выстрела, спокойно, как на ученье Издалека доносился грохот их барабанов Затем барабаны умолкли Залились гобои. Они играли гимн "Ich bin ja, Herr, in deiner Macht!" (Господи, я в твоей власти!).
      И тотчас же гренадеры открыли огонь Пруссаки стреляли правильно чередуясь: пять-шесть шеренг выбегали вперед и давали залп. Пока эти, стоя на месте, заряжали, сзади, на смену им, выбегали вперед следующие шеренги.
      Суворов не отрывался от трубы. Он видел, как первые ряды пруссаков, сломав всю свою безупречную линию, карабкались наверх по обрывистым склонам Большого Шпица
      "Вот теперь каждый из них сам за себя, в одиночку! И только кинуться на них в штыки хорошенько - и конец всей их хваленой силе" - думал он
      Пруссаки привыкли к тому, что враг обычно не выдерживал неуклонного, размеренного движения их батальонов и бежал с поля, не доводя дело до рукопашной схватки. Но этот враг оказался иным.
      Бороздинские гаубицы были удачно поставлены: их ядра косили пруссаков. Гренадеры один за другим падали вниз, сбивая идущих сзади. Но все-таки батальоны, хоть и редея, продвигались вперед.
      Горячий, нетерпеливый, Суворов не мог видеть, как пруссаки идут, а русские спокойно стоят и ждут, вместо того чтобы самим кинуться навстречу врагу.
      "Нет, нужно переучить, переделать всю армию!" - думал он
      Среди визга ядер и свиста пуль прокатилось "ура": азовцы и низовцы встретили пруссаков в штыки. Прусская пехота дрогнула и побежала с горы
      - Вот так! Вот молодцы! Наконец-то сделали по-русски! Штыком их! Штык не выдаст, это не пуля! - восхищенно говорил Суворов.
      Здесь уже все было в порядке. Суворов перевел зрительную трубу направо. Прусские кирасиры мчались вперед. Крупные вороные кони легко скакали через бугры и ямы. Кирасиры заезжали во фланг новгородцам.
      Новгородцы дрались уже на два фронта: отбивали прусскую пехоту, которая яростно наседала на них со стороны Мельничной горы, и отстреливались от кирасир.
      Несколько лошадей со своими грузными всадниками покатились под откос. Уже кое-где в кустах желтели окровавленные, пробитые пулями кирасы. Еще один прыжок - и вороные кони кирасир встали на гребне Большого Шпица. Засверкали палаши. Прусские кирасиры рубили новгородцев.
      Новгородцы попятились назад. В образовавшийся пролом тотчас же кинулась из Кунгрунда прусская пехота, которая атакой в лоб не могла сюда взобраться.
      Неприятель был уже на Большом Шпице.
      - Что же это? - встрепенулся Суворов.- Поражение? - Кровь бросилась ему в лицо.
      Первая мысль была - вскочить на своего донца и мчаться туда, наперерез этим высоким вороным коням.
      Он оглянулся на Фермора. Фермор, не отрываясь от зрительной трубы, что-то быстро говорил генералу Вильбуа, тоже смотревшему вниз. Внизу снова прокатилось "ура".
      По неширокой площадке Большого Шпица мчалась во весь карьер союзная конница. Яркие ментики австрийских гусар перемежались с васильковыми кафтанами русских драгун. Впереди, с поднятым палашом в руке, скакал генерал Румянцев. Сзади за ним мелькнул белый жеребец Лаудона.
      Суворов опять поднес трубу к глазам.
      Союзная конница плотной стеной летела навстречу рассыпавшимся по всему склону прусским кирасирам. Еще миг - и все потонуло в тучах поднятой пыли.
      Суворов подбежал к Фермору:
      - Ваше превосходительство, разрешите мне туда...
      Фермор, ни на секунду не отрывавшийся от зрительной трубы, улыбнулся и весело сказал:
      - Вы опоздали, Александр Васильевич. Свершилось невозможное: граф Румянцев и генерал Лаудон с тремя слабыми полками, кажется, опрокинули кирасир короля!
      - Конечно, смотрите - пруссаки уже бегут! - подтвердил Вильбуа.
      Суворов посмотрел вниз,
      Ни пехоты, ни конницы неприятельской на большом Шпице уже не было. Вороные кони рассыпались по всему склону, сломи голову летели вниз, к болоту.
      "Вот это дело! Нет, проситься сейчас же в конницу! И только в легкую!"-твердо решил Суворов.
      XIV
      Зейдлиц со всей своей конницей целый день томился без дела на левом фланге пруссаков.
      Впереди уныло торчали трубы сожженной деревни Кунерсдорф, откуда тянуло, как из овина, горьким дымком. Лошади стояли под седлом уже двенадцать часов. Всадники изнывали от жары и безделья. Работы не было, но она могла появиться каждую минуту. Зейдлиц ждал, что пехота Финка расчистит ему дорогу на Большой Шпиц, куда понемногу стягивались все русские войска. Зейдлиц разговаривал в кругу офицеров, изредка поглядывая на Мюльберг.
      - Кто-то скачет к нам,- сказал полковник черных гусар.
      Зейдлиц обернулся. Из мюльбергских кустарников выскочил всадник. Он мчался что было мочи. Все узнали Рудольфа, одного из адъютантов короля.
      - Его величество приказал идти в атаку. Туда, на ретраншаменты! указывая на Большой Шпиц, выпалил Рудольф и, не дождавшись ответа, повернул коня.
      - Передайте его величеству, что еще рано атаковать Большой Шпиц,крикнул ему вдогонку Зейдлиц.
      Не успел ускакать первый адъютант, как за ним прискакал к Зейдлицу второй.
      - Король требует немедленно атаковать Большой Шпиц!
      Адъютант удивленно смотрел на спокойное лицо Зейдлица.
      "Фриц сегодня окончательно сошел с ума",- подумал Зейдлиц, но ответил:
      - Передайте его величеству,- еще не настало время для атаки.
      И, вынув трубку, Зейдлиц стал спокойно закуривать. Кирасиры, стоявшие в передних рядах, с интересом ждали, что выйдет из этой стычки Зейдлица с королем.
      Не прошло и десяти минут, как на взмыленном коне показался все тот же Рудольф. Он был без шляпы, взлохмаченный и красный.
      Задыхаясь от волнения, он прерывающимся голосом выпалил:
      - Его величество очень недоволен! Его величество велел сказать так: "Ради самого черта, пусть Зейдлиц идет в атаку!"
      Впереди - кунерсдорфские пруды; стало быть, развернуться для атаки можно лишь за ними, на полях.
      Впереди - перекрестный огонь сильных русских батарей и ретраншаментов, из которых все так же торчат треуголки пехоты и настороженные дула тысячи фузей.
      Впереди - рвы, профиля которых Зейдлиц не знает. Атаковать конницей Большой Шпиц пока что безрассудно, но атаковать приказывает король. Зейдлиц бросает недокуренную трубку, вздыбливает коня и выскакивает перед фронтом.
      - За мной, друзья! - кричит он, выхватывая палаш. Король может быть доволен: конница Зейдлица пошла в немыслимую атаку.
      XV
      День понемногу проходил, а Ильюха Огнев еще ни разу не был в бою.
      Апшеронцы, слева защищавшие большую батарею Румянцева, не трогались с места. Только тогда, когда на гору вскочили прусские кирасиры, апшеронцам и псковичам было приказано на всякий случай подать вперед свой правый фланг.
      Мушкатеры в сотый раз за день осматривали кремни у фузей, а Егор Лукич сердито таращил глаза, шептал, напоминая в последний раз Ильюхе:
      - Ежели пехота - целься в полчеловека, а ежели гусар - бей в грудь коня!
      У Ильюхи сильно стучало сердце. "Скорей бы уж, скорее!" Но и в этот раз не пришлось стрелять.
      Мимо пехоты, словно ураган, промчались в атаку на прусских кирасир два полка русских драгун и австрийские гусары. Земля задрожала от топота сотен лошадей, далеко прокатилось громовое "ура", и конница скрылась в облаке пыли.
      Очень скоро после этого апшеронцам и псковичам велели вновь занять прежнюю позицию: пруссак был прогнан с большим уроном.
      Мимо них проехал окруженный генералами главнокомандующий граф Салтыков.
      - Победа за нами. Враг бежит, ребятушки! - говорил он солдатам, широко улыбаясь и размахивая треуголкой.
      Солдаты оживились, повеселели. После того как пруссаки заняли Мельничную гору, в ретраншаментах все сидели молча, нахохлившись. Ждали беды. Теперь же, после первой за день удачи - отбитой яростной атаки пруссаков,- все заговорили.
      - Пруссак только хитростью берет. Ровно собачонка - то с этого боку цапнет, то с другого. А как чуть доведется сойтиться, всегда наша возьмет!
      - Куда немцу против русского!
      И тут вскоре Ильюхе Огневу впервые пришлось стрелять по врагу.
      Из-за кунерсдорфских огородов, таких знакомых русским солдатам, показалась конница. Кунерсдорфское поле разом зацвело тысячами разноцветных мундиров, запестрело вороными, серыми, гнедыми лошадьми.
      - Кони-то, кони, гляди! - не выдержав, восхищенно причмокнул кто-то сзади за Огневым.
      - Застоялись. Выехали размяться!
      - Вот погоди, наша антилерия их тотчас...- начал чей-то старый голос, видимо бывалого человека, и не успел докончить: тут же, рядом, ухнули, ударили тяжелые картаульные гаубицы большой батареи.
      Молодые мушкатеры зажимали пальцами уши, морщились, косясь на батарею. Ни пушек, ни людей не было видно: батарея вся скрылась в черном пороховом дыму.
      За первым ударом бухнул второй, третий. Артиллерия била по прусской коннице, которая проходила на рысях между тремя кунерсдорфскими прудами.
      Ильюха смотрел во все глаза. Вот один кирасир сунулся вниз головой с седла. Его высокая белая лошадь продолжала мчаться вместе с остальными всадниками вперед. Под другим ядро повалило коня. Кирасир успел удачно соскочить, но прыгать ему пришлось в пруд. Кирасир, в забрызганных грязью белых лосинах, стоял по колено в воде, не зная, как выбраться: мимо него взвод за взводом скакали драгуны, гусары.
      Ядра косили прусскую конницу Зейдлица. Узкие проезды между прудами с каждой минутой все больше и больше загромождались трупами людей и лошадей. Гусары, шедшие последними, перепрыгивали через эти препятствия на своих легких буланых лошадках.
      И все-таки сотни кирасир, драгун, гусар благополучно проскакивали между прудами и под огнем выстраивались по эту сторону прудов.
      - Оправляй замки, кремни! Готовься к стрельбе! - хрипловато крикнул тучный командир полка, улучив момент, когда соседи - большая батарея заряжали.
      И тотчас же к гулу тяжелых единорогов примешался непрерывный треск фузей: все пехотные полки южного склона стреляли по коннице Зейдлица, которая готовилась идти в атаку.
      Огнев в семнадцать приемов, как учил Егор Лукич, быстро и точно заряжал. Не спешил выстрелить в одиночку, ждал команды. Стрелял без осечки.
      Снизу на них, на большую батарею и на ретраншаменты, летели три линии прусской конницы. В вечернем солнце зловеще блестели клинки палашей и сабель.
      "Доскачут или нет?" - билась у Огнева мысль.
      Вот всадники еще ближе. Уже можно различить их сведенные злобной гримасой лица, кричащие рты.
      Еще залп. Еще раз из всех единорогов хлестнула. картечью большая батарея.
      Поспешно зарядив фузею и не слыша над ухом команды "Пали", Ильюха Огнев посмотрел вниз. Прусская конница, сломав все свои три линии, в беспорядке скакала назад, к предательским кунерсдорфским прудам. А сзади за нею с гиканьем и криком "ура" мчалась русская и австрийская конница.
      - Ну, теперь нарубят капусты! - сказал кто-то.
      - Не лишь бы какой - пруцкой! - прибавил Егор Лукич, вытирая рукавом кафтана лоснящееся от пота, коричневое от загара лицо.
      XVI
      Ой мы билися, рубилися
      Четырнадцать часов.
      Солдатская песня
      Подполковник Суворов наконец-то попал в самый огонь. Полки генерала Фермора тронулись с Еврейской горы. К Фермору подвели его кровного жеребца, он сел и поехал через овраг на Большой Шпиц. Суворов поехал вместе с ним.
      Вокруг них, справа и слева, гремя фузеями и шпагами, сыпались с Еврейской горы в овраг, карабкались на склоны Большого Шпица солдаты. Они измучились, стоя целый день под палящим солнцем, не ели с самого утра. Лица их посерели от пыли, из-под тяжелых кожаных гренадерок тек пот, но солдаты поспешали, торопились на Большой Шпиц; все чувствовали - настал решающий час боя.
      Въехали на гору. Большой Шпиц был весь заставлен войсками. Сквозь клубы и завесы порохового дыма там и тут сверкали огни единорогов. Воздух сотрясался от гула пушек. Визжали ядра, тонко пели проворные пули.
      Подполковник Суворов был счастлив: наконец-то он слышал вокруг себя свист пуль. На его худых щеках играл румянец, большие голубые глаза блестели.