Невольно возникает предположение, что счетовод был хитрым, изворотливым жуликом, усиленно воровал государственное достояние, допускал в делах подчистки и приписки, составлял фальшивые документы.
      Но самое-то удивительнее было то, что Валиахад за всю жизнь не злоупотребил ни единой копейкой, не присвоил ломаного гроша. С детских лет в его ушах звучало отцовское поучение: "Береженого бог бережет", "Скромная твоя долюшка, да не знает боли головушка". И, помня этот наистрожайший завет ныне покойного родителя, счетовод ограничивался установленным ему окладом. Семью он оставил в деревне, - там жизнь дешевле...
      В райздравотдел Валиахад попал лишь после того, как получил от доктора Баладжаева заверение, что ревизоры сюда никогда не заглядывают.
      - Очень спокойное место, ами-оглу, - заверил его Балад-жаев.
      - Почему? А?
      - К нам особое доверие.
      - С чьей стороны?
      - Со стороны самого товарища Субханвердизаде!. И действительно, Валиахад трудился в здравотделе без всяких неприятностей и недоразумений, наслаждаясь тишиною... Правда, в минувшем тридцатом году он пережил немалые страхи из-за выселения кулаков. Конечно, к кулацкому сословию он не имел никакого касательства, но уж таков был человек - страшился малейшего шороха, боялся, что ему вот-вот скажут: "Здесь дымно, встань и выйди-ка в сени!"
      Однако никто не тронул счетовода, и он опять погрузился в скучное успокоение, старался вовсю, следил, чтобы денежные Документы были оформлены в надлежащем виде, придирчиво изучал каждый отчет о расходовании казенных денег, а затем тщательно подшивал их к делу.
      И все-таки ангел смерти Азраил с обнаженным мечом вступил в контору в образе Худакерема Мешинова.
      - Старый волк! - гневно вскричал Мешинов, вплотную подойдя к счетоводу. Дали б мне волю, так я в тридцатом году разделался бы с тобою, кулацким агентом!
      У Худакерема была неистребимая привычка орать, бушевать, изгонять на людей страх. В назначении его председателем ревизионной комиссии он усмотрел особое доверие к нему Субханвердизаде и решил поразить весь район бдительностью и принципиальностью.
      Счетовод вздрогнул, еще не понимая, что же произошло.
      Приоткрыв дверь, Худакерем поманил ревизора Сарварова и распорядился отрывистым тоном:
      - Приступайте к выполнению своих обязанностей, товарищ! Хоть и с опозданием, а мы накрыли этого зловредного типчика. Теперь он уже не вырвется из наших рук!
      Сарваров вошел в комнату бочком, не сводя глаз с крикуна Худакерема, и представился:
      - Ревизия!
      - Добро пожаловать, братцы! - вырвалось у потрясенного неожиданностью Валнахада.
      - К добру или не к добру, это мы еще посмотрим, - угрожающе заметил Мешинов, поддергивая высокие голенища своих сапог. - Мы прибыли произвести ревизию... со всеми вытекающими последствиями!
      Бедняга Валиахад сразу пожелтел, и круглое лицо его превратилось в надтреснутую айву. Да, Азраил уже занес обоюдоострый меч над его склоненной шеей!.. В угнетенном состоянии духа он сложил грудой на столе ведомости, папки с подшитыми ордерами, приходными и расходными квитанциями и прочими документами. Затем он открыл стоявший неподалеку шкаф, плотно набитый папками с делами.
      "Ревизия!.." - зудело и звенело в его ушах, словно туда заползла уховертка.
      Собственно, Худакерем еще не подозревал счетовода в различных махинациях, не имел оснований считать его кулаком или подкулачником, а попросту не мог расстаться с привычной ему и приятной его гордыне воинственностью. Вот почему и сейчас, заглянув в шкаф, он загремел:
      - Посмотри, этот матерый кулацкий волк превратил советские деньги в груду ненужных бумажонок!.. Испепелил народную казну!
      "И в береженое око вонзается колючка", - вспомнил счетовод пословицу и, заикаясь, объяснил:
      - Весь архив был в ужасном состоянии, в подвале валялся, в старых разбитых ящиках!.. Не ведая сна и отдыха, я привел документацию в порядок по годам, подшил по номерам, как и положено.!
      "Молодец!" - подумал Сарваров и, отведя грозного Худакерема в сторону, прошептал:
      - Клянусь аллахом, страх одолел этого несчастного от твоего крика! Пока не вмешивайся, а я уломаю этого червяка, как надо. Иначе вся ревизия, все наши труды и старания окажутся ни к чему. "И собаку упустим, и веревку потеряем!.."
      Мешинов глубоко засунул руки в карманы кожана и, возмущенно посапывая, отошел, дабы наблюдать за ходом ревизии, - так полководец с холма следит за течением победоносной битвы.
      - Значит, вы собрали здесь и рассортировали документы за прошлые годы? спросил Сарваров.
      - За прошлые годы, - кивнул счетовод. - Что нашел, то и подшил: Как мне понять, что тут творилось до меня?
      - Может быть, наиважнейшие документы затерялись?
      - Может, и затерялись. Мне-то что!.. Отвечаю лишь за себя. Кроме того, доктор Баладжаев меня заверил...
      Но тут глаза Худакерема блеснули до того зловеще, что счетовод прикусил язык, смекнув, что проговорился.
      - Советские законы писаны и для докторов, и для счетоводов, - веско заметил Мешинов и приосанился, словно вымолвил какую-то неслыханную мудрость.
      - Так я и сохранил архив, чтобы было видно, как здесь соблюдались советские законы, - сказал Валиахад.
      - Давай сюда документацию за последние два года, - приказал Сарваров.
      Он еще не понимал, для чего назначена ревизия, почему комиссию возглавляет горластый Худакерем, и решил держаться осторожно.
      - Вот это дела тридцатого года, это - тридцать первого, это - первой половины текущего тридцать второго, - объяснял он, громоздя на столе папки высокой горою.
      Сарваров запер шкаф, продел бечевку в привинченные к дверцам кольца и, залив кончики сургучом, пришлепнул их.
      Заглянув в бумаги, Сарваров написал на клочке газеты:
      - Четыре тысячи семьсот сорок восемь листов... Так?
      - Именно так, я не раз пересчитывал и нумеровал.
      В этот момент в компакту торопливо вошел завхоз больницы Али-Иса. Он с утра почуял, что началась ревизия, и решил, что выгоднее явиться самому, чем дожидаться вызова.
      - Привет, привет, привет! Добро пожаловать! - раскланялся он и прохаживавшемуся с независимым видом из угла в угол Мешинову, и долговязому ревизору, и на всякий случай Валиахаду..
      На него не обратили внимания.
      - Мы забираем все эти материалы с собою, - сказал Худакерем, - чтобы рассмотреть их основательно. До копеечки!.. Дотянувшись до Сарварова, завхоз шепнул ему на ухо:
      - Уносить документы из учреждения не положено!
      - Таково личное распоряжение товарища Субханвердизаде, - пожал плечами ревизор. - Он намерен сам заняться ревизией!
      - Конечно, перед лицом такого человека моя шея превращается в волос, любезно улыбнулся Али-Иса. - Я же не возражал, а спрашивал.
      "Значит, доктору Баладжаеву пришел каюк? - спросил он себя. - Кончилась его песенка!.."
      Но Худакерему не понравилось, что ревизор сослался на приказ председателя исполкома. Ему казалось, что достаточно слова его самого, Мешинова. И не для чего непомерно возвеличивать Субханвердизаде!.. Сейчас речь идет о законности.
      - Больше всего на свете я люблю правду, прямоту! - сказал он завхозу и всем присутствующим. - Видимо, потому, что мать родила меня на прямой ровной крыше... Ну ка, выкладывай документы.
      - Документы в больнице в наистрожайшем порядке, я закупал больным мясо, цыплят, молоко, мацони, масло, картофель, - зачастил Али-Иса. Незамедлительно принесу!
      Сарваров тем временем пересчитал денежные квитанции, спрятал их в портфель и выдал Валиахаду расписку на восемнадцать тысяч рублей.
      - Вы бы, товарищ Худакерем, нашли управу на бухгалтера Мирзу, - закинул удочку Али-Иса. - Я ведь свою зарплату на продукты больным истратил!.. Эти больные невероятно прожорливые, готовы проглотить не только восемнадцать тысяч, но и меня живьем. А бухгалтер Мирза требует на каждый килограмм официального счета.
      - Ты хочешь сказать, что Мирза сознательно ухудшает питание больницы? Ноздри Худакерема раздулись.
      - Так получается, - увильнул от точного ответа Али-Иса. - Видимо, он не понимает, что я работаю в больнице исключительно из милосердия... Привезли больного - я его принимаю, снабжаю, кормлю. Умер злодей, сын злодея, - я с плачем провожаю его на кладбище. Баллах, мне бы лучше за кусок черствого хлеба дворничать у такого справедливого, прямого, как меч, человека... - Он выразительно посмотрел на Мешинова.
      Ревизор Сарваров, убедившись, что разговор грозит затянуться бесконечно, нетерпеливо обратился к Валиахаду:
      - Не найдется ли мешка, куда сложить эти бумаги?
      - Найдем, найдем! - в один голос воскликнули счетовод и завхоз.
      После ареста Абиша жена его, милая, скромная Карабирчек, целыми днями сидела дома, баюкала малютку сына, печально напевала ему колыбельную, а слезы непереставаемо струились по ее побледневшим щекам.
      Тесная помрачневшая комната казалась ей теперь темницей. Вдоль стены стояла железная кровать, - ее купил Абиш. К ней была придвинута люлька, - и ее купил муж. Даже пару оцинкованных ведер из кооператива принес сам Абиш. И пузатый медный самовар он тоже приобрел по случаю и так трогательно заверял жену:
      - Погоди, голубка, со следующей получки я куплю серебристый нарядный самовар, а через месяц - стенное зеркало, а к зиме - красивый коврик.
      А сейчас Карабирчек поняла, что может быть счастливой и с медным самоваром, и без коврика над кроватью...
      Жалея ее, Абиш ночами брал на руки расплакавшегося сына
      и укачивал, баюкал, бесшумно расхаживая в одних шерстяных носках по комнатке, тихо напевая песенку.
      - Спи, спи, малыш! - ласково шептал Абиш, и светлая улыбка озаряла его утомленное лицо.
      В голове у Карабирчек не укладывалось, что муж, ненаглядный, горячо любимый, изменил советской власти, пытался взломать несгораемую кассу в кабинете председателя.
      Нужно все-таки что-то предпринять, нельзя же сидеть безвылазно дома и ждать чуда! И, убаюкав младенца, опустив его в колыбель, Карабирчек накинула на голову черный келагай... Губки спящего ребенка были недовольно поджаты, словно он жаловался, что у матери исчезло молоко и она кормила его теперь жиденькой кашицей на воде... Глубоко вздыхая, Карабирчек прикрыла келагаем подбородок и рот и вышла, попросив соседку присмотреть за малюткой...
      На деревянной крутой лестнице она вплотную столкнулась с Гашемом Субханвердизаде. На нем была серая шинель, фуражка нахлобучена на холодные, как льдинки, глаза.
      - Я спутница жизни Абиша, - сказала с замиранием сердца Карабирчек: в разговоре с посторонними не принято именовать себя женою. Ей показалось необходимым пояснить: - Вашего бывшего секретаря Абиша!..
      Гашем давно поджидал, что к нему придет с униженными мольбами та ладная, крепкая, румяная и свеженькая женщина, на какую он заглядывался еще в прошлом месяце. Сейчас он разочарованно передернул плечами: перед ним стояла поблекшая, с ввалившимися шершавыми щеками, с покрасневшими от бесконечных слез очами Карабирчек.
      "Не стоит возиться", - безжалостно подумал Субханвердизаде и спросил металлически звякнувшим голосом:
      - Так что же вам угодно?
      - Я пришла узнать, в чем же вина Абиша? - боязливо глядя на него, сказала Карабирчек.
      Субханвердизаде не выспался, настроение у него было прескверное.
      - Спроси у прокурора, ему положено охранять советские законы! - И без того кислое выражение лица Субханвердизаде сменилось гримасой злости.
      - Разве есть такие законы, чтобы бросать в тюрьму невинного?
      - А разве есть законы, разрешающие взламывать стальную кассу?
      - Да он же больной, у него голова не в порядке, ночами, Баллах, сам с собою разговаривал! Он места себе не находил последнее время, страшился чего-то...
      - Страшился кары за свои злодения, ай, женщина! - раздраженно крикнул Гашем. - Он же "элемент", сын "элемента", вы, может быть, об этом и не подозревали, но нам-то все известно досконально!.. Пустите, мне нужно идти на работу. И вообще эти разговоры излишни. Несомненно одно, сын злодея, кяфир Абиш ниспроверг в бездну, в неизбывную беду и тебя, и ребенка. Теперь слово принадлежит закону.
      И, жалея, что на крыльце в саду его дома не было в этот момент слушателей, грубо оттолкнул болезненно застонавшую Карабирчек и с деловым видом направился в исполком.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      Выйдя с завхозом из здания райздравотдела, Сарваров искоса оглядел улицу не подслушивают ли прохожие - и возмущенно зашипел:
      - Эти документы превратить бы в расплавленный свинец да залить им твою глотку!
      - Послушай, за что? - изумился Али-Иса.
      - Аферист, пройдоха в потертой папахе! Клянусь, если не отдашь половину того, что числится в квитанциях, выдам тебя на растерзание прокурору!
      Без лишних слов Али-Иса похлопал себя по карману:
      - Столько не наберется, всего-навсего две тысячи... Сарваров метнул на него подозрительный взгляд.
      - В прошлом году ты, гадина, надул меня, но я стерпел, вот сегодня пощады уже не будет.
      - Клянусь твоей жизнью!
      - Э, поклянись своей... Я выдам тебя Худикерему, а с ним как известно, шутки плохи!
      Али-Иса пригорюнился: весь район знал, что Мешинов действительно кристально чист душою, и предлагать ему взятку было бы наивно...
      - Мен олюм, почему, ты кладешь хлеб на свои колени, а не в торбу? развязно спросил он ревизора. Топтать сапожищами хлеб-соль как-то неприлично!.. Шариат не позволяет. Может, я тебе еще пригожусь?
      - Две и еще две, - решительно потребовал Сарваров. - Сколько лет я тебя щадил!
      - Так ведь столько лет ты получал от меня мзду, - безбоязненно возразил Али-Иса.
      Приятели еще раз внимательно посмотрели по сторонам и вошли в чайхану, темным коридорчиком проскользнули в горницу для особо почетных гостей.
      Появившись впервые после продолжительной болезни не службе, Гашем сразу же кинулся к сейфу, отпер дверцу, выхватил хищным движением дело Абиша Алепеш-оглу. Ему нужно было удостовериться, что не попал впросак, что есть незыблемые основания привлечь секретаря к судебной ответственности за контрреволюционные деяния.
      В эту минуту без стука в кабинет ввалился Сарваров с тяжелым мешком за спиною. Шумно отдуваясь, он спросил:
      - Куда ж сложить эту ношу?
      - Да вот хоть сюда! - Субханвердизаде показал в угол комнаты. - Как, удалось захватить всю документацию?
      - Пока еще неизвестно, но мы старались, старались...
      - Ну-ка, давай сюда ведомости на зарплату.
      - За какой год? Я изъял ведомости за тридцатый, за тридцать первый, за половину нынешнего, тридцать второго. - И, развязав мешок, ревизор вынул несколько папок.
      Председатель начал перелистывать страницу за страницей.
      - А этот глухарь - весьма дельный счетовод, аккуратно ведет делопроизводство, - признал он, проглядывая вереницы цифр, нанесенных бисерным почерком Валиахада. - Он что же, правая рука доктора Баладжаева?
      - Да кто их знает! - Сарваров не собирался сразу открывать карты. Бывает, что и в тихом омуте черти водятся.
      Субханвердизаде кивнул то ли в знак согласия, то ли отпуская ревизора и углубился в ведомости.
      Минуту спустя Сарваров на цыпочках удалился...
      Не оборачиваясь на телефонные звонки, рявкая на лезущих в кабинет посетителей, Гашем с полчаса сосредоточенно работал, выписывал себе в блокнот какие-то заинтересовавшие его цифры.
      Вдруг перед его столом вырос седоусый, с коричневыми от загара щеками почтальон.
      - Тебе чего? - свел брови Субханвердизаде и уже указал повелительным жестом на дверь, но старик сунул ему под нос извещение и молча вышел.
      "Ввиду отказа адресатов получить означенные деньги перевод возвращается по месту отправления".
      Гашем дважды прочел эти строки и на мгновение запутался, уже не разбирал, где он находится - под землей или на земле... Оказалось, что испытанные не раз приемчики не помогли, что вышла осечка, что наладить сердечные отношения с первым секретарем райкома и начальником ГПУ не удалось. Пожалуй, он вызвал в них подозрение, ему явно не доверяли! Захлопнув с треском папку, Гашем задумался. "Огонь тушат водой... Солнце расплавляет лед. Стекло режут алмазом... А врага заставляет умолкнуть навсегда лишь сырая могила! Да, да, рано или поздно, а мы столкнемся лицом к лицу..."
      И он крепко сжал руку в кулак, будто ухватился за рукоять кинжала.
      Помещение сберкассы, выходившее окнами на застекленный балкон, было в этот день до предела набито посетителями. Гремели костяшки счетов, надрывно звенел телефон: один сдавал Деньги, вслух пересчитывая замусоленные бумажки, другой проверял облигации и прятал в карман полученный выигрыш, третий заглянул сюда из любопытства, но тоже толкался, громко разговаривал. Словом, "ухо не слышало того, что произносили соб-^твенные уста".
      - Пошли аллах всего хорошего советской власти, - радовались выигравшие по очередному займу. - Стоимость облигации да еще выигрыш, вот и получилась уйма денег!..
      - Клянусь твоей жизнью, тот злодей, сын злодея, который только что стоял рядом, выиграл ровно три тысячи! - негодовал какой-то завистник. - Смотри, он пулей вылетел отсюда!
      - Да, этот счастливчик ловко разделался с нуждою!
      - А мне вот совсем не везет, - жаловался кто-то заунывным тоном, - прихожу сюда, прихожу, выкладываю на стол все облигации, и ни на одну не выпало даже копейки! А девушка-кассир еще успокаивает: "Значит, твой номер удостоится в следующем тираже". Вот до сих пор и удостаиваюсь.
      - Знаешь, я покупал все займы без исключения, когда просил сельсовет, сказал крестьянин в красных джорабах на кривых ногах. Голова его была повязана платком, из-под папахи рожками торчали углы. - Вчера жена стала разбирать сундук, вытащила ворох облигаций и пристала: проверь да проверь в городе... Я отнекивался, но разве с женщиной сговоришься? Проснулся сегодня с петухами и пустился в путь... Так волновался, что все время держал руку у сердца... Пришел, проверил - бац, пятьсот рубликов чистого выигрыша!
      За широким столом у окна сидел Худакерем Мешинов. Время от времени он сердито кричал:
      - Эй, послушайте, не галдите на все учреждение! Здесь же государственная сберкасса, а не базар, где вы приторговываетесь к телушке и болтаете, что придет на ум!
      На минуту посетители утихали, а затем опять начинали переговариваться, сперва вполголоса, затем все громче и громче, и наконец комната наполнялась протяжным гулом, словно мельница - грохотом жернова.
      Видя такое неуважение к вверенному ему учреждению, Худакерем еще пуще распалялся:
      - Эй-эгей, послушайте, да вы откуда пришли?
      - Из деревни! - ответил скрытый толпою какой-то смельчак. - Небось когда выпускаете займы, то умасливаете народ, а как дело дошло до расчета, не разрешаете радоваться!
      - Радуйся всласть! - Худакерем обиделся. - Ведь и я радуюсь твоему выигрышу!.. Только, ради бога, не галдите!
      У кассы, не обращая внимания на Мешинова, мужчина в остроконечной папахе настойчиво уговаривал кассиршу - девушку с кокетливо взбитыми кудряшками:
      - Я - Аллахгулиев, Маммедгули Аллахгулиев, хорошенько же посмотри список, вот мои облигации, красавица!
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
      Когда доктора Баладжаева вызвали к чудодейственно выздоровевшему председателю, тот наивно решил, что речь пойдет о каких-либо незначительных служебных делах, и не очень торопился. Однако при входе в кабинет он был встречен таким грозным взглядом Гашема, что сразу же перетрусил.
      - Садись!.. Бери счеты, - приказал Субханвердизаде. - Прикинь восемьсот... И еще девятьсот пятьдесят... Так-та-а-ак! - заглядывая то в ведомость, то в собственную записную книжку, мерно диктовал Гашем ничего не понимавшему доктору. - Накинь еще шестьсот сорок восемь!.. И еще семьсот восемьдесят четыре...
      Костяшки с треском перекатывались по проволоке, а Субханвердизаде все еще перечислял цифры, и казалось, что так будет продолжаться бесконечно.
      - Сколько получилось? - наконец спросил он.
      - Три тысячи сто восемьдесят два рубля.
      - Правильно! Считать ты умеешь, - похвалил Субханвердизаде, и нельзя было понять, издевается он или говорит серьезно... - Теперь объясни, расхититель государственной казны, как это ты ухитрился схапать за месяц три тысячи сто восемьдесят два рубля?
      Доктор заглянул в усыпанную красными птичками ведомость, и в глазах, его зарябило. Он снял очки, протер их платком, снова взгромоздил на переносицу. Увидев собственноручные расписки, Баладжаев пожал плечами:
      - Да, подпись всюду моя. Но я не понимаю, чего ты хочешь, Гашем-гага?
      - Нет, не гага, а товарищ председатель, - наставительно поправил его Субханвердизаде. - И вот объясни товарищу председателю исполкома, как надо понимать эту зловонную путаницу?
      Теперь настала очередь молчать растерянному Баладжаеву.
      - Ты доктор? Так?
      - Во всяком случае, все здесь меня называют доктором, - захотел увернуться Баладжаев.
      - Значит, ты имеешь диплом об окончании медицинского факультета? - кротким тоном, не предвещавшим ничего хорошего, допытывался Субханвердизаде.
      - Нет, я фельдшер.
      - Ах, фельдшер!.. Значит, фельдшер? Расскажи мне, товарищ фельдшер, почему в ведомости на получение зарплаты написано: "главврач", "врач-терапевт", "глазной врач"? И, оказывается, к тому же ты еще и судебный врач, и санитарный врач!..
      - Но, Гашем-гага... Но, товарищ Субханвердизаде... - Баладжаев запнулся.
      В ответ Субханвердизаде выпустил ему в лицо густую струю табачного дыма.
      - Я же выполнял эти обязанности, товарищ председатель, - извивался Баладжаев. - И, кроме того, вы согласились...
      - Разве исполком выдал тебе диплом об окончании медицинского факультета?
      Баладжаев попытался хихикнуть, словно развеселился от остроты собеседника.
      - Мне никто не выдавал, здесь диплома, но все-таки...
      - Все-таки ты перебрал из советской казны уйму тысяч! - остановил его Субханвердизаде. - А ведь я еще не заглядывал сюда, - и он ткнул сапогом в мешок с документами. - Видимо, там притаилось немало гадюк, готовых выползти и обвиться вокруг твоей жирной шеи? А?..
      У Баладжаева мелко-мелко затряслась нижняя губа.
      - Товарищ исполком, ты же сам возлагал на меня эти обязанности, одну за другой! Разве осмелился бы я... Никогда не пошел бы на такую низость.
      - Укравший копейку похитит и миллион! - безоговорочно сказал Субханвердизаде. - Как говорится, сверху мил, а внутри гнил!.. Но мы обязаны привлекать к суровой ответственности расхитителей государственного и народного достояния, и мы эту священную обязанность выполним!
      Неожиданно он протянул Баладжаеву открытую коробку папирос. Тот сперва было отшатнулся, затем быстро ухватил желтыми пальцами папироску, жадно закурил.
      - Слушай, Гашем, чего ты от меня добиваешься? - решив, что наступило перемирие, взмолился Баладжаев.
      - Хочу, чтобы не нарушались советские законы! Хочу, чтобы в районе работали ценные высококвалифицированные медицинские кадры! - раздельно, словно речь произносил на митинге, сказал председатель.
      - Кадры, э... - Баладжаев задумался, и вдруг перед его за туманенным взором возник образ нежной голубоглазой Рухсары, - она походила на скромную фиалку, стыдливо прячущуюся в траве. - Неужели?..
      - Вот именно! - кивнул, будто подслушал его думы, Субханвердизаде.
      - Но что я могу с нею сделать? - застонал Баладжаев, закрывая руками побледневшее лицо.
      - А этого я уж не знаю, товарищ доктор, - усмехнулся Га шем. - Решайте сами, товарищ заведующий здравотделом! Раскиньте умом, товарищ санитарный врач!
      - Но, Гашем-гага...
      - Убирайся! - лениво зевнул Субханвердизаде.
      Дагбашев привык не стесняться у председателя исполкома и так толкнул ногою дверь, что она, широко распахнувшись ударилась ручкой о стену.
      - Салам! - приветствовал он Субханвердизаде и небрежным жестом бросил фуражку в кресло.
      - Салам! - ответил Гашем с раздражением.
      Прокурору хватило беглого взгляда, чтобы убедиться, что его высокопоставленный друг не в духе... Бесцеремонно заглянув на стол, Дагбашев заметил почтовое уведомление о возвращении денег из Баку и, скривившись, свистнул.
      - Н-да, от тысяч отказываются!.. Чудеса, прямо-таки чудеса. Что делается с людьми!
      Субханвердизаде не испытывал ни малейшего желания поддерживать в таком залихватском тоне беседу. Возвращение денег, посланных Таиру и Алеше в знак дружбы и доброжелательства, он ощущал как две звонких пощечины, до сих пор горевшие на его лице.
      - Знаешь, гага, ты отдай-ка мне эти тысячи, и мы пропьем их за твое здоровье, - развязно предложил Дагбашев.
      Субханвердизаде не отозвался на шутку приятеля. Удар был нанесен точно в цель.
      Прикидываясь, что не замечает, как он удручен, Дагбашев снял телефонную трубку.
      - Аскер? Это я, Аскер, я - прокурор. Соедини, пожалуйста, с начальником почты... Здорово, Мамед! Как себя чувствуешь, братец? Отлично, да? Душевно радуюсь за тебя... Мамед, я говорю из кабинета Гашема-гаги. Да, да, встал, поправился, вышел на работу к великой радости моей, и твоей, и всего нашего района!..
      Субханвердизаде слушал и не понимал, почему он не вышвырнет из кабинета этого наглеца.
      - Так слушай, там поступили из Баку деньги... Да, да, по обратному адресу! Знаешь? Так вот, Мамедка, пришли-ка их сейчас же сюда! Завтра? Почему завтра? Сдали в банк наличностью? Э!..
      Наконец Субханвердизаде надоела эта праздная болтовня, он вырвал из рук Дагбашева трубку, с треском опустил ее на рычажок.
      - Прекрати эти-фокусы! - сквозь зубы проскрежетал он. - Лучше возьми-ка эти бумаги и скажи: есть тут повод для судебного разбирательства?
      Дагбашеву вовсе не улыбалось заниматься сейчас выполнением прокурорских обязанностей, - ему выпить хотелось коньячку... Но пришлось подчиниться. Листая страницы финансовых отчетов по больнице, он сразу наметанным взглядом обнаружил, что нет ни одной задоринки, за которую можно бы зацепиться, ни единого формального повода для придирки. Завхоз Али-Иса держал ухо востро: в каждой расписке были точно указаны имена продавцов и отчетливо выступала печать сельсовета, завершившего торговую сделку. На оборотной стороне такого Документа стояла обязательно подпись кладовщика, получавшего означенные продукты и даже проверившего килограммы на контрольных весах в больнице. В полном порядке находились и специальные ведомости, указывающие, что продукты по норме были отпущены в столовую. Словом, рука стража закона не могла Уцепиться ни за одну из этих бумажек.
      - А для чего, гага, тебе все это понадобилось? - с недоумением спросил Дагбашев.
      - Ну, это уж мое дело, - оборвал его Субханвердизаде.
      - Так я тебе скажу, что легче сфотографировать в пасмурный вечер тень булавки, чем возбудить против этого хитрюги Али-Исы дело! - заявил с грустным видом Дагбашев. Вдруг на его лице блеснула торжествующая улыбка. - Э, догадался, догадался! - воскликнул он, снова приходя в отличное настроение, и взял телефонную трубку. - Аскер? Дай мне Худакерема. Здравствуй, Худуш! Как себя чувствуешь? Замечательно? Рад за тебя, Худуш. Слушай, братец, сверху нам прислали деньги, но они пока на почте... Принеси-ка в кабинет Гашема-гаги две тысячи, а завтра Мамед поутру отдаст их тебе. Буду ждать тебя, Худуш, ровно через десять минут. Что? Незаконно? Мен олюм, полюбуйтесь-ка этим законником! - расхохотался Дагбашев. - Да если я закрою глаза на сидящего в небесах аллаха, так обнаружу в твоих стальных сейфах беззакония куда более тяжкие!.. Стоит мне, Дагбеку Дагбашеву, протянуть руку, и твои беззакония будут молниеносно обнаружены... Значит, делай, что я велю, и приходи сюда с деньгами!..
      А Субханвердизаде все еще находился в глубоком смятении и с отсутствующим видом наблюдал за развеселившимся Дагбашевым.
      - Право, этого партизана никак нельзя призвать к порядку! - посетовал прокурор, - Но я все-таки доберусь до него!..
      Окончательно потерявшего голову в шуме и суете Мешинова позвали к телефону. С солидным видом он взял трубку, дунул в нее сперва, затем приложил к уху.
      - Да, алло-ооо... Это я, конечно, я, Худакерем! Дагбек? Приветствую, слушаю... Что? Да тут почесаться времени нету, - словно пчелы в улье, жужжат и жужжат люди, Каждую минуту тысяча входит в сберкассу, тысяча выходит из сберкассы... А я ведь два дела, две работы выполняю: и финансы и Безбожное общество. Возьмешься за одно дело - другое в загоне! Сегодня, как назло, крестьяне, будто на паломничество, стекаются сюда, к столу займов. От их крика, клянусь, у меня в глазах потемнело!.. Что? Что ты говоришь? Зачем, Дагбек, ты меня не пугай! Еще мать не родила такого человека, который бы меня - красного партизана - напугал! Да, да... Добром, по-милому, по-хорошему сможешь получить полмира, а вот так, угрозами, ни одной полушки! - В сердцах он отшвырнул трубку и задумался...
      Все-таки что же теперь ему делать? Нести требуемые Дагбеком деньги или наотрез отказать? Ведь это явное беззаконие, - у Дагбашева нет в сберкассе личного вклада, а капиталы, хранимые в сейфе, принадлежат тем самым вкладчикам, держателям облигаций, которые с утра подняли здесь шум-гам!.. Всегда Худакерем клялся, что ни один злодей близко не посмеет подойти к сберкассе. На чем покоится авторитет Мешинова? На его безукоризненной честности. И потому он спокойно глядит в глаза своим служащим, посетителям, жителям района. Ни разу в жизни Худакерем не присвоил чужой копейки, беспощадно боролся со взяточничеством, лихоимством, стяжательством. Может ли он теперь своими руками взять из кассы две тысячи рублей?.. Взяв со стола колокольчик, он неистово затряс им.
      - А ну-ка потише! Отцы мои, Деды мои, братья мои, - перерыв! Пе-ре-рыв! Прошу покинуть помещение!
      И, проводив на улицу и во двор всех посетителей, он прочно замкнул двери.
      Минуту спустя его снова позвали к телефону. Краснея от досады, Мешинов сказал себе: "У лисы совесть чище, чем у этого проходимца!" И крикнул в трубку:
      - Приду!
      Служащие тем временем разошлись по домам обедать, в комнате остались только бухгалтер и Худакерем.
      Кусая губы "от злости, начальник поманил к себе бухгалтера.