Пестрое бронированное такси прикатило по вызову прямо к гостинице. Рядом с водителем сидел :еще один человек. Он назвался депутатмергером и предоставлял собой крупногабаритного молодца в бронзовой кирасе поверх белой батистовой рубахи, пурпурных шальварах, к поясу его был пристегнут бумеранг, здешний символ аристократа. Колдо позволил себе скривиться при пожатии руки, чем, конечно, расположил к себе депутатмергера, последний хмыкнул нечто самодовольно-презрительное и стряхнул с языка реплику: - Мне кажется, мое присутствие будет вам желательно. - Я точно на свет народился, - сказал Колдо. Машина рванулась в стеклянно-бетонные каньоны города. Их встретили не особенно дружелюбно, вероятно, раздражал депутатмергер с его властьпредержащим видом. Депутатмергер языка немых не знал, кроме нескольких фраз. "Вы кто? - прожестикулировал Колдо дежурный.- И что вам здесь нужно?" "Я - один из вас... Я лидер новой фракции!" "Какой новой, ничего не знаю..." "Узнаете." "А почему этот центурион с вами? Что ему нужно?" Колдо присел на корточки, поднял руки к груди, как цирковая собачка, и стал подпрыгивать на месте, потом схватил себя за синий галстук, скрутил его, как веревку, и очень впечатляюще изобразил повешенье. Депутатмергер заволновался, и справедливо, потому что едва смысл оценки дошел до дежурного немого, он вытащил из стола внушительных размеров электроразрядник и ткнул его в бронзовую кирасу депутатмергеру. "Вы можете проходить,- показал дежурный Колдо,- направо лифт. Идите без записи, у нас внеочередное совещание, вам повезло. Поднимайтесь на пятнадцатый этаж". Тут надо сказать, что речь Колдо, прожестикулированная им на экстренном "замолчании" оппозиции, вызвала бурю восторгов и сомнений одновременно. Приведем ее всю: "Дорогая оппозиция! Ваши озабоченности представляются мне в той степени их созревания, когда надо бы уже говорить о спелых и даже слегка подточенных яблоках, которые все еще держатся на своих окаменевших плодоножках вместо того, чтобы посыпаться на головы глупцов, как истребляющий град! Глупо ждать, что политическое провидение склонится в вашу сторону. Уверяю вас, ему больше некуда склоняться. Истинное зрение обязано только истинной слепоте, буквальной глухоте! Подумайте, мой друг Эдип понял это так поздно, но ведь понял... Только подпольная глухонемая, только глухая подпольная борьба, граничащая с подпольной слепотой, выявит у вас истинные провиденческие способности, даст вам реальное оружие. Усильте свои ряды проверенными врожденными элементами, объявите самих себя на нелегальном положении, и вы убедитесь в правоте моих слов! Этого шага от вас не ждет никто, даже я от вас его не жду, но я дарю вам эту идею легко, как легкий завиток легкого узора. Дышите глубже..." Увы, мы не можем рассказать о последствиях революционных преобразований, потому что никаких вестей о глухонемой оппозиции с планеты XX век не поступало, но сам факт отсутствия таковых вестей говорит о многом. Должно быть, Колдо сделал невозможное - он повернул историю политической борьбы на планете XX век в русло колдобинарной теории... Многих ей лет. Нам же остается дописать эту третью главу по возможности в словесной форме. Колдо продолжил свои посещения достопримечательных мест, и практически везде, где только ступала его нога человека - оставался неизгладимый свет, яркость впечатлений при том была так внушительна, что из самого "следа" можно было бы сделать достопримечательность. На планете умели делать достопримечательности изо всего, да вот беда - след витал в воздухе и был совершенно неосязаем. Практичные и уверенные в себе люди таких феноменов не любят, любая бестелесность для них живой укор, если не ругательство. Так получилось, что в -Дом руководителя планеты Колдо пошел не один, а с Ней. Она, как все женщины, была чувствительна к удовольствиям, а к удовольствиям высшего разряда тем более... что в сравнении с этим жалкий Минос! Нет, застолье здесь, впрочем, было, и обслуживал его, конечно же, он - подрядчик особых служб, магистр коварной экзотики... и речи здесь говорились, и вина пились, и музыка фонила, но вот развлекались как-то странно... Время от времени какая-нибудь особа, или парочка, или целая группка изъявляла желание войти в одну из четырнадцати дверей зала... Двери эти охранялись специальными системами замков и специальными людьми, каждый из которых знал код только своей двери. Удалившись, гости скоро возвращались, но это были уже другие гости, не те гости, точнее, не те люди... Менялись лица, гримасы, глаза, менялись характеры и речь... жизнь, и все это поменявшееся сочилось каким-то больным, исступленным удовольствием, запечатленным в лицах, гримасах, глазах... Им хотелось продолжать. Они больше не интересовались друг другом, они стали друг другу чем-то вроде мертвечины. Что происходило за каждой из четырнадцати дверей? Какие степени раздражения, какие полеты или погружения, какие симбиозы? Впервые Колдо испытал колебание. Не готов! Это продолжалось минут пять, те самые пять минут. Она теребила его за рукав и уговаривала зайти в красную дверь, а в нем все сжалось... Нет, все стало ясно! Он отпустил Ее руку, взял бокал и спокойно сел на мраморную оградку басейна с голубой ароматической водой... Она вернулась возбужденная, легкая и, сев рядом с ним, задрожала. Ее били озноб и смех одновременно... Она хотела еще туда, еще и еще... Он не глядя поднес ладонь к ее волосам... Волосы зашевелились и зашипели... "Змеи",- подумал Колдо и, поставив бокал на мраморную оградку, пошел к выходу. Ему не дали уйти. Его скрутили трое из свиты руководителя, в их числе был и знакомый нам депутатмергер. Колдо не сразу увидел, что его рот и нос срослись в мощный клюв, а на лысой голове реденько торчали короткие сиреневые перышки, как на недощипанной курице... Колдо подвели к одной из четырнадцати дверей, куда, кажется, мало кто заходил, и... так от души прокатиться на спине по кафельному полу, затормозив затылком как раз под белоснежным бутоном писсуара... "Они как в воду глядели,- подумал он с улыбкой,- именно сюда меня и тянуло, только я никак не мог определить, какая из четырнадцати дверей окажется уборной... О, да тут и свой персонал есть!" Двое серокожаных детинушек вышли из соседней комнаты... Звякнули наручники... Колдо вытянули по стойке смирно. Дипдипкавалер Михора Бандажис не заставил себя долго ждать. На этот раз вместо букета гвоздик он нес раскладывающийся стульчик для себя. Стульчик сей он приготовил себе тотчас, сел, скрестив ножки в сапожках. - У вас неудобный стул,- сказал Колдо, - здесь есть поудобнее... - Все шутишь! Ну пошути, пошути... я послушаю. Где колпак забыл, придурок? - Да вот же он. - Где? - Да у вас на затылке... Дипдипкавалер схватился за фуражку, словно боялся, что она вдруг слетит с его головы. - Болван! - заорал он.- Ты, может быть, думаешь, что у нас тут ваша Шэ Шэ, Школа Шутов! Ты, может быть, думаешь, что мы дадим здесь разгуляться всем этим мозглякам из разных там обществ... ты думаешь, мы дадим им рукоплескать тебе?! Ты, керосин занюханный... ты ничего не стоишь, понял! Да тебя через пять минут вышвырнут на твою родную помойку! - Простите,- Колдо мучительно завел глаза, - мне бы хотелось помочиться перед стартом... Дипдипкавалер подскочил со стульчика, выхватил из левого кармана смокинга весомый кастет, зарядил в него правую пятерню... - Ты у меня сейчас сделаешь... Он размахнулся снизу. Метил в живот... Колдо как-то неловко поднял сцепленные руки. Кастет врезался в шарнирное сцепление... Дипдипкавалер дико завыл и рухнул... Серокожаные детинушки оробели и выпустили Колдо... Пока они относили тело поверженного дипдип-кавалера в соседнюю комнату, Колдо спокойно воспользовался кафельным настенным "бутоном" (насколько позволяли наручники) и вышел из уборной. Зал торжеств обезлюдел. Ее не было, не было даже хранителей дверей, только одинокий Минос сидел за торцом длинного стола и, оперевшись щетинистым подбородком на ладошку, медленно доедал последнюю порцию минотаврятины... "Прощай, XX век",подумал Колдо.
      Бедный Колдо
      глава, в которой мы снова возвращаемся к излюбленному эпистоляру и приводим одно из последних прижизненных писем Мурадана Сергеевича 'Жемчужникова. Справедливо считать эту главу, несмотря на глубокое соболезнование, самой короткой и счастливой "Дорогой друг, Вы совершенно не бережете себя! Зачем Вы полезли под пули этих мерзавцев на Глории? Зачем Вы вообще лезете в эти массовые мероприятия? Нет, я, может быть, по-стариковски чего-то недопонимаю... но знаете, чем Ирра- отличается от Раци-?.. Я знаю, Раци- не может работать, как выпускной клапан. Так что поздравьте себя - Вы творец энтропии со знаком минус. Что хорошо, то хорошо! Честно говоря, мне бы очень хотелось, чтобы некий философствующий потомок, взяв ваш пыльный череп в руку, сказал по-шекспировски просто: "Бедный Колдо! Так мало любви окружало тебя и так утонченна и непредсказуема была твоя любовь к нам!" Вся причуда в том, что я говорю Вам сейчас те слова, которые, вероятно, очень скоро будут адресованы мне. Престранную жизнь я прожил, мой друг! Сто сорок лет и еще маленькую недельку, на острие которой мое теперешнее письмо к Вам. Меня утешает, что вы еще живы, меня утешает, что мое будущее бегает на двух беспокойных ножках, что она дочка моего младшего внука, и я рассказываю ей сказки о самом себе, о своих предках, о том убитом израненном человеке, которому мы с Вами, Колдо, прописываем Мертвую воду, потому что только Мертвая вода способна залечивать внутренние раны... а Живая... ну что же, может быть, Живую воду пропишет она! Мы так долго верили в эту воду-водичку. Вы тоже верите. И слава богу, значит, есть кому. Прощайте. Этот рисунок моя Лика посвящает вам". На рисунке дочери младшего внука Мурадана Сергеевича Жемчужникова нарисовано огромное желтоспелое солнце, синее небо, и на зеленой поляне стоит человечек с большой косматой головой. Лучи от солнца отходят в разные стороны, они толстые, как канаты, шесть из них падают вертикально вниз, а человечек держит их на вытянутой руке, как звонарь держит веревки на колокольне. Человечек улыбается до ушей, и внизу надпись: "Я люблю тебя, Колдо!"