Вечером Галузин вернулся усталый; он побывал в горкоме физкультуры, в спортобществах, на стадионе, в бассейне. Старого тренера, мастера спорта везде встречали приветливо, но разводили руками: все должности инструкторов, тренеров, к сожалению, заняты.
      — Пойду на завод, — сказал Галузин. — Вспомню старое, рабочие руки сейчас, ох, как нужны!
      Свой спор с Леонидом он не возобновлял.
      А на следующее утро Галузин сказал Леониду:
      — Пойдем...
      Вдвоем они вышли в сад, маленький сад при доме, с двумя старыми березами и буйно разросшимися кустами шиповника.
      — Покажи, чем ты тут занимался? — знакомым четким «тренерским» голосом приказал Галузин.
      Попыхивая трубкой, он стоял, прислонясь к березе, и внимательно следил за Леонидом. А тот бегал, прыгал, приседал, наносил обеими руками быстрые боксерские удары воображаемому противнику. Все внимание Ивана Сергеевича было устремлено на правую руку Кочетова. Да, конечно, это были не те стремительные, эластичные движения, которые до войны вызывали восхищение зрителей. К тому же пальцы — сжаты в кулак.
      Но все могло быть хуже. Галузин из рассказов Гаева знал, в каком плачевном состоянии была рука Леонида после ранения, и сразу увидел, что ученик не потерял эти полтора года даром.
      — Стоп! — крикнул он. — Пойдем в бассейн!
      — Иван Сергеевич! — взмолился Кочетов. — Я еще ни разу не плавал!
      — Плохо! — сердито засопел трубкой Галузин. — Слушай мой приказ: завтра — первый заплыв!
      — Иван Сергеевич! Но я же...
      — Разговорчики! — оборвал Галузин.
      Всю ночь Леонид не спал. Чувствовал он себя, как перед крупным соревнованием: нервы напряглись, голова никак не могла освободиться от навязчивых мыслей.
      Галузин втайне от Кочетова договорился в Городском комитете физкультуры, что весь бассейн на полчаса — с семи до половины восьмого утра — передается в их распоряжение. Там никого не будет, кроме них.
      Мало ли что?.. Иван Сергеевич понимал, как больно будет Леониду в случае неудачи, и позаботился, чтобы первый его заплыв состоялся без свидетелей.
      ...Мимо дремлющего старика-вахтера они прошли в бассейн. Помещение было старое, давно не ремонтировавшееся: штукатурка кое-где треснула, краска облезла, на потолках подтеки.
      По узкой металлической винтовой лестнице Кочетов провел тренера в раздевалку. В пустом здании гулко раздавались их шаги.
      Внезапно Галузин насторожился. Голоса? Да, несомненно. Откуда-то доносился разговор. И скорее всего — ребячий.
      Оставив Леонида в раздевалке, Галузин пошел к «ванне».
      «В такую рань — школьники?! — подумал он. — Как так? И я же договорился — будет пусто...»
      В бассейне плескались трое мальчишек.
      — Каким ветром вас занесло? — строго спросил Галузин.
      Ребята не смутились.
      — Здешние мы, — бойко ответил худощавый паренек лет тринадцати в голубой резиновой шапочке и черных плавках. И костюмом своим, и ухватками он старался походить на настоящего пловца. У ребят он, очевидно, был заводилой.
      — Здешние? — насмешливо переспросил Галузин. — Может быть, прямо тут, в бассейне, и прописаны?
      — Ага! У меня папаня — истопник...
      — Так, понятно. А чего же вы в такую рань? Днем, что ли, времени нет?
      — Днем вода занята, — солидно ответил паренек. — А мы — до школы. Красота!..
      — Ну, вот что, хлопцы, — сказал Галузин. — Быстренько вылезайте — и домой! Ясно?
      — Зачем так, Иван Сергеевич? — спросил Кочетов. Галузин и не заметил, как он подошел сзади.
      — Ребята не помешают. Пусть резвятся. Только одну дорожку освободите...
      Галузин с Кочетовым снова направились в раздевалку. Сняли одежду и прошли в душевую.
      Стоя под секущими струйками воды, тренер оглядел ученика. Тело Кочетова было по-прежнему идеальным для пловца: широкие плечи, мощная грудь, длинные, сухощавые ноги, сильно и равномерно развитая мускулатура. Но вот Леонид повернулся к Галузину правым боком, и сразу стали видны и шрам под лопаткой, куда вошел до сих пор сидевший в теле осколок, и длинные рубцы на плече и руке, и скрюченные пальцы.
      — Идем! — коротко сказал Галузин.
      Они заняли соседние кабинки и стали одеваться. Галузин первым натянул тренировочный костюм и спустился к воде. Он взволнованно прохаживался по бортику незнакомого бассейна. Кочетов что-то задержался., Иван Сергеевич уже хотел идти за ним, как дверь раздевалки резко распахнулась и Леонид вышел к воде.
      Он был в алом костюме чемпиона с вышитым на груди гербом Советского Союза.
      Всегда суровый и спокойный, Галузин почувствовал, как от волнения у него сжимается горло. Алый костюм! Память былых побед!
      Иван Сергеевич на миг отвел глаза от Леонида и нарочито сердитым голосом закричал:
      — Опаздываете, сеньор! На старт!
      Кочетов встал на стартовую тумбочку, быстро взглянул на знакомую зеленоватую воду бассейна, разделенную веревками и поплавками на четыре дорожки, решительно согнул ноги и откинул руки назад
      Мальчишки, замерев от удивления и счастья, во все глаза смотрели на Кочетова. Живой чемпион! Впервые видели они его не в кино и не на картинках. Вот он, совсем рядом!..
      Иван Сергеевич уже поднял руку, чтобы подать сигнал к прыжку, но тут Кочетов сошел с тумбочки.
      — Не могу! — тихо проговорил он. — Прошу прощения! — Леонид хотел сказать это шутливо, с улыбкой, но губы не слушались, и он убежал в раздевалку.
      Встревоженный Галузин поспешил за ним. Когда он вошел в кабинку, Кочетов, уже сняв алый костюм, стоял в обычных белых плавках.
      — Начнем с начала! — виновато сказал он тренеру. — Сейчас я не чемпион. И парад ни к чему...
      Вдвоем они снова спустились к воде.
      Леонид быстро вскочил на тумбочку и, не дожидаясь команды, прыгнул.
      Как это не походило на его прежние заплывы! Казалось, в воде находится робкий, неуверенный, начинающий пловец, настолько разобщенными, слабыми и осторожными были все его движения. Кочетов и не пытался плыть своим любимым баттерфляем. Это было бы слишком тяжело. Он шел самым легким, спокойным стилем — на боку, не вынося рук из воды.
      По серьезному, напряженному лицу Леонида Галузин видел, чего это ему стоило. Но даже Иван Сергеевич не представлял той мучительной, острой боли, которая сразу возникла в раненой руке.
      Мальчишки по-прежнему, сверкая глазами, влюбленно следили за каждым движением Кочетова. Ребят настолько загипнотизировал алый костюм, что они даже не замечали, как плохо плывет чемпион, как неуклюжи и слабы его гребки.
      — Айдате! — восторженным шепотом скомандовал паренек в голубой шапочке, когда Кочетов приблизился к ним.
      Ребята по своей дорожке взволнованно ринулись за чемпионом и поплыли рядом с ним.
      И тут случилось неожиданное. Прошло совсем немного времени, и ребята вдруг оказались впереди Кочетова. Мальчишки обогнали чемпиона!
      Больше всего это ошарашило самих ребят. Их лица теперь выражали изумление и даже испуг. Как так? В чем дело?
      А Леонид, напрягая мускулы, не обращая внимания на боль в руке, изо всех сил пытался догнать пареньков. Позор, неслыханный позор! Сопливые мальчишки обогнали его, «короля брасса», рекордсмена мира! Отчаяние и досада охватили Леонида. И, почти не сознавая, что делает, он вдруг по лесенке выскочил из воды и опрометью бросился в раздевалку.
      — Все! С меня хватит! — яростно шептал он, поспешно натягивая на мокрое тело рубаху и от волнения попадая руками в вырез для головы.
      — Пусть другие!.. Молодые... Здоровые...
      Неожиданно ему вспомнилось его первое выступление. Школьные соревнования в бассейне на Разночинной улице.
      Точно так же удрал он тогда в раздевалку. Так же торопливо натягивал на себя одежду, путаясь в рукавах и мечтая лишь об одном: «Быстрее, быстрее удрать из бассейна!..»
      Эта внезапная картинка вспыхнула так ярко, что он на мгновенье даже перестал одеваться.
      «Да, очень похоже, — горько подумал он. — С той лишь малюсенькой разницей, что тогда у меня все было впереди, а теперь — все, все хорошее уже позади!»
      В раздевалку, запыхавшись, вошел Галузин. Тренер был бледен.
      — Ну-с, объяснитесь, сеньор, — сердито сказал он. — Что случилось?
      — Ничего. Абсолютно ничего. Просто — я не хочу, не могу и не буду плавать. Не буду!!
      — Так, — Галузин сел на скамейку. — Значит, сеньор надеялся, что сразу же поплывет, как прежде? Сто метров за одну минуту восемь и восемь? Так?
      Кочетов молчал, продолжая одеваться.
      — А не вышло и сразу раскис, — жестко усмехнулся Галузин. — Интересно знать: ты кто — кисейная барышня или коммунист? Фронтовик или институтка? Может, тебе валерьянки накапать?
      Кочетов угрюмо молчал.
      — Рекорды, значит, мы любим щелкать?! Как же — слава, аплодисменты! А работать не любим, — продолжал Галузин. — Ну, вот, — он встал. — Я пройду к воде. Буду ждать тебя десять минут. Отдохни, успокойся. И приходи.
      Он положил Кочетову руку на плечо.
      — Понял? Приходи! Я буду ждать. Не придешь — значит, ты просто трус.
      Щелкнула дверь. Леонид остался один.
      «Трус? Я трус? — он покачал головой. — Пусть бы это сказал кто другой, — не так обидно. Но Галузин!..»
      Леонид ощупал правую руку. Крепко сдавил бицепс. Боли не ощутил.
      «Почему же в воде так кололо? С непривычки?»
      Он долго сидел задумавшись.
      Вдруг встрепенулся: «Что это я?»
      ...Галузин уже терял надежду, когда Леонид вышел из раздевалки. Тренер облегченно вздохнул.
      Бассейн был пуст. Мальчишек Галузин прогнал.
      Леонид прыгнул и поплыл. И сразу же словно сотни крохотных иголок впились в раненую руку.
      И хотя боль была сильной — не она доставляла ему наибольшие мучения. Неритмичность, несогласованность движений поразили Кочетова больше, чем острая боль. Он знал, что ранение сказалось и на его нервной системе, и подготовил себя ко всяким неожиданностям, Но такого он не предвидел.
      Куда делись выработанные годами навыки, приемы? Они были так отшлифованы в упорных тренировках, что казались уже навеки не отделимыми от него. Куда исчезла та автоматическая четкость и согласованность движений, которыми приходили любоваться не только начинающие спортсмены, но и опытные мастера?!
      Руки и ноги Кочетова двигались рывками, вразбивку, в движениях не замечалось той слитности, которая и позволяет плыть плавно и стремительно. Вдох делался чаще, чем нужно; выдох был недостаточно глубок.
      «Придется начинать с самого начала! — с горечью думал Галузин, напряженно следя за плывущим Леонидом. — Забыть, что ставил рекорды. Учиться так, будто впервые пришел в бассейн!»
      Проплыв двадцатипятиметровку, Кочетов опустил ноги на дно и задумчиво побрел обратно.
      Иван Сергеевич с беспокойством следил за учеником. Кочетов молча встал на стартовую тумбочку.
      — Начнем? — негромко и, как показалось Галузину, даже сердито спросил он.
      — Начнем, конечно! — с облегчением воскликнул тренер.
      «Начнем, начнем!» — раскатисто повторило эхо, разнеся эти бодрые слова по гулким сводам бассейна.
      «Молодец! — радостно подумал Галузин. — Такой не сдастся!»
      Прыжок — и Леонид снова в воде.
      «Врешь! Не так-то просто нас сломить!» — грозил он кому-то и плыл. Вспомнил переправу через Лугу с перебитой рукой и безжизненным Галузиным в августе сорок первого. Тогда было потруднее! Так неужели сейчас он сдаст?
      Кочетов опять плыл на боку, и ему казалось, что рука болит уже не так сильно, а движения становятся более уверенными.
      Так оно и было. Это с радостью отметил и Галузин.
      — Нет, не все потеряно! Мы еще поборемся! — шептал он.
      — Хватит! — крикнул Иван Сергеевич, когда Леонид вторично закончил двадцатипятиметровку. — На первый раз хватит! — повторил он.
      — Минутку, Иван Сергеевич! — весело отозвался Кочетов.
      Он сделал поворот, оттолкнулся обеими ногами от стенки и вдруг перешел на баттерфляй.
      — Сумасшедший! — тревожно и радостно закричал Галузин. — Сумасшедший! Право слово, сумасшедший! — взволнованно и восхищенно повторял он, следуя за Леонидом по бортику бассейна и не спуская с него глаз.
      Да, это был баттерфляй — самый трудный, требующий огромного мускульного напряжения стиль плавания.
      Правда, пловец двигался вовсе не так легко и стремительно, как когда-то. Он вздымал тучи брызг и после каждого взмаха рук словно проваливался под воду. Уже через десять метров Кочетов тяжело дышал, а сердце его стучало так, словно какой-то великан огромным кулаком непрерывно колотил изнутри в грудную клетку.
      И все-таки это был баттерфляй!
      Леонид проплыл им всего пятнадцать метров и усталый, но счастливый вышел из воды.
      Только тогда Иван Сергеевич вспомнил, что он — тренер, и счел своим долгом сурово отчитать слишком резвого пловца. Но «разноса» не вышло. Галузин старался говорить строго, но глаза его улыбались, а Леонид, опустив руки по швам, слушал выговор без возражений, но сиял при этом, как именинник.
      Вскоре Иван Сергеевич махнул рукой и прямо, как был, в костюме, обнял Леонида, с которого стекали струйки воды, и крепко расцеловал.
      Лишь выйдя на улицу и немного поостыв, они поняли, что особенно радоваться-то нет причин.
      — Плыву я, наверно, как дохлая рыба?! — смеясь, спросил Кочетов.
      — Похоже! — откровенно признался Галузин.
      И все-таки настроение у обоих было отличное. Еще бы! Ведь Леонид уже плывет. Пусть плохо, но плывет! Постепенно мышцы привыкнут к напряжению, втянутся в работу. Теперь главное — тренировки! Ежедневные, настойчивые, упорные тренировки. Надо восстановить блестящее мастерство чемпиона, и начинать придется с азов.
      Но это не пугало ни тренера, ни ученика. Работы они никогда не боялись. Упорства « настойчивости у них тоже хватало.
      Возбужденные, радостные, шли они по улицам и деловито обсуждали планы будущих тренировок.
      Город уже проснулся. Утро было солнечным и каким-то особенно ясным. В прозрачном морозном воздухе поднимались к небу ровные струйки дыма из труб.
      Навстречу Галузину и Кочетову из ворот выскочил Федя. Свою огромную папаху он держал в руке и, щурясь, подставлял голову солнцу.
      — Дяденька, лето уже скоро! — весело крикнул он Леониду. — Через Волгу-то поплывем?
      — Поплывем! — уверенно ответил Кочетов...

* * *

      Апрель сорок третьего года Леонид в шутку назвал «месяцем сбора друзей». Вскоре после приезда тети Клавы и Галузина, в приволжском городе неожиданно появилась Аня Ласточкина.
      Тетя Клава, Леонид и Иван Сергеевич пили чай вечером в маленькой комнате Кочетова, где они теперь жили втроем, когда девушка постучала в дверь.
      Комната уже не была похожа на слесарную мастерскую. Клавдия Тимофеевна быстро навела в ней порядок. Все гири, куски рельс и кирпичи, свисавшие со шкафа и потолка на веревках, она перенесла в один угол комнаты. Этот угол теперь звучно назывался «кабинетом лечебной физкультуры».
      Уже через несколько дней после приезда тетушка подружилась с соседями, достала у них необходимые инструменты и снова, как в былые времена, принялась с увлечением мастерить. Она изменила устройство многих тренировочных аппаратов Леонида: они стали удобнее, проще и красивее. Тетушка сразу же переделала электроплитку, и теперь та варила и жарила гораздо быстрее. Но главное, тетя Клава уже в течение многих вечеров мастерила особую электрокастрюлю с двумя отделениями.
      — Плитка не экономична, — доказывала тетя. — А в такой кастрюле сможем сразу готовить и первое, и второе блюдо!
      Эти самоделки она мастерила поздними вечерами, так как все дни была занята на ленинградском заводе, где стала работать через неделю после приезда на Волгу.
      Одну из стен комнаты почти целиком занимала теперь огромная географическая карта СССР. Клавдия Тимофеевна достала ее с большим трудом и каждый вечер вместе с Леонидом и Иваном Сергеевичем передвигала флажки, отмечая движение фронтов.
      Тетушка была заядлым стратегом.
      В тот момент, когда в комнату вошла Аня Ласточкина, Клавдия Тимофеевна как раз допивала второй стакан чая, излагая свой очередной план зажима немцев в «клещи».
      — Аня, ты? — изумился Леонид.
      Не выпуская ее руки из своей, Кочетов взволнованно смотрел в глаза девушки. В военной форме, высокая, худощавая, стояла она перед ним.
      — Откуда ты, Ласточка? — вслед за Леонидом, удивленно и радостно спросил Галузин. — Давно приехала?
      — Вчера... Из Казахстана! — весело ответила Аня
      и, словно в доказательство, выложила на стол душистые, сладкие витые полоски сушеной дыни.
      — Понимаете, как глупо получилось, — чуть смущенно продолжала она. — Из блокадного Ленинграда вывезли меня, едва живую, в Алма-Ата. Там я быстро оправилась. Работала в госпитале. Лечебной физкультурой занималась с больными. И вот — ерунда какая! — уже жизнь там наладила, комнату получила, вдруг приходит приказ: перевести меня на Волгу, вот в этот город...
      — Приказ? — недоверчиво переспросил Галузин, аппетитно пережевывая вязкий кусочек дыни.
      — Да, приказ! — еще более смущенно подтвердила Ласточкина. — Тут в госпиталях, говорят, некому проводить лечебную гимнастику...
      — Позволь! Да как же некому... — возразил было Галузин, но, взглянув на покрасневшую девушку, тотчас переменил тему разговора.
      — Ну, а спорт? Забросила, конечно?
      — Нет, не совсем, — радостно ответила Аня и облегченно вздохнула. — Понемногу, но занимаюсь...
      — Кто же ты теперь? — заинтересовался Кочетов. — Бегунья? Копьеметательница? Прыгунья?
      — Все сразу! — ответила Ласточкина.
      Леонид и Галузин засмеялись.
      — Узнаю нашу Ласточку! — сказал Иван Сергеевич.
      — Да вы не смейтесь, — рассердилась девушка. — Я уже не мечусь, как раньше, с велосипедного седла на волейбольную площадку. Но я действительно и бегаю, и прыгаю, и толкаю ядро, и бросаю копье. Я теперь занимаюсь пятиборьем . Понимаете: у нас в Казахстане было первенство военного округа. Я участвовала, так... случайно... И показала хороший результат. И пошло!.. Могу даже похвастать — совсем недавно, перед самым отъездом, установила новый рекорд Казахстана — 3023 очка набрала!
      — Здорово! За три тысячи перешагнула! Ай да Ласточка! — наперебой заговорили Кочетов и Галузин. — Как это мы в институте не сообразили? Пятиборье! Ведь ты же родилась для него! Вот где пригодилась твоя многосторонность!
      — Да что вы все обо мне да обо мне! — решительно прервала их восхищенные возгласы Ласточкина. — Ты вот лучше о себе расскажи. Как рука? — обратилась она к Леониду.
      — Герой! — вместо Леонида ответил Иван Сергеевич. — Этот инвалид уже баттерфляем плывет!
      — Плывет? — изумилась Аня. — А мне писали...
      — Кто писал? Что писал?
      — Да так... Ничего... — снова смутилась девушка. — Слышала я, что у тебя рука не работает. Значит, это неправда? Вот хорошо-то!
      Далеко за полночь затянулась беседа. Плетеные ароматные полоски дыни были давно съедены. Клавдия Тимофеевна уже третий раз подала на стол кипящий чайник, когда Аня посмотрела на часы.
      — Ой, товарищи! Мне же завтра в госпиталь к семи утра, — заторопилась она. — А я еще и не устроилась толком...
      Леонид пошел провожать Аню. Они медленно брели по тихим, спящим улицам. Прохожих почти не встречалось. Возле часового магазина дремал старик в тулупе и с допотопной берданкой.
      — Давай обезоружим?! — шутливо предложила Аня, на которую неожиданно нашло веселье. Она легонько подергала берданку. Сторож не проснулся, но вцепился в ружье обеими руками.
      В лунном сиянии блестела Волга, и на ней — маленький черный буксир. Он полз медленно.
      — Как жук-плавунец, — сказала Аня И Леонид подумал: похож.
      Аня и Леонид, будто условившись, старательно избегали говорить о серьезном, о том, что волновало их обоих. Вспоминали Ленинград, общих друзей, институт.
      На берегу пасся конь Он медленно переступал тонкими ногами и тихо пофыркивал. Аня погладила его. Конь скосил на девушку свой выпуклый, сверкающий в лунном свете фиолетовый глаз и мотнул коротко обрезанной холкой.
      — К нам недавно цирк приезжал. Дрессировщик, — сказала Аня. — Я пошла, соскучилась по слону. Помнишь?..
      Леонид кивнул. Еще бы!
      — Этот тоже был старый и мудрый, — сказала Аня. — И тоже — уши, как тряпки...
      Поздно ночью, когда все уже спали, вернулся Леонид домой.
      ... — Славная девушка, — решительно заявила Клавдия Тимофеевна утром. — Скромная, тихая...
      — Тихая?! — засмеялся Галузин. — Вы еще не знаете нашей Ласточки! Эта тихоня на самолете выше туч поднимается и оттуда камнем летит вниз с парашютом. Затяжной прыжок!
      — Из-за туч прыгает? — переспросила Клавдия Тимофеевна, но не растерялась и твердо повторила:
      — Я и говорю — хорошая девушка! Решительная, смелая...
      — Спору нет — хорошая! — серьезно подтвердил Галузин.
      — Только вот зачем она сюда приехала? — невинно спросил он. — Ты не знаешь, Леонид?
      — Приказали — и приехала! — смущенно пробормотал Кочетов.
      — Весна начинается! Вот Ласточка и прилетела! — по-своему объяснила тетя Клава.
      Действительно, начиналась весна. И дело было не только в том, что на деревьях появились первые клейкие почки и ветер приносил сладкие дразнящие запахи.
      Весна грядущей победы чувствовалась во всем.
      Уже поднимались первые новые дома на месте торчавших из развалин печных труб. Некоторые фабрики вновь начинали выпускать сугубо мирные вещи. В магазинах снова стали появляться плюшевые медведи и резиновые мячи. Страна уже могла позволить себе такую роскошь: не всю резину направлять фронту, а какую-то, пусть пока еще маленькую, часть ее отдавать ребятишкам.
      Возрождалась и спортивная жизнь, оживали стадионы, ринги, бассейны.
      Галузин однажды пришел домой и сказал:
      — Все! Устроился на ниточную фабрику...
      — Почему именно на ниточную? — удивился Леонид.
      — Да мне ж все равно — куда. Лишь бы при деле, — сказал Галузин. — А тут — свои плюсы. Работа начинается рано. В пять я уже свободен. Кроме того, фабрика рядом с бассейном.
      Учти — отныне каждый вечер, с семи — тренировка. И никаких пропусков, никаких опозданий!
      — Слушаюсь, товарищ начальник, — шутливо козырнул Леонид.
      Целые дни теперь комната Кочетова пустовала: и сам Леонид, и тетя Клава, и Иван Сергеевич уходили спозаранку, а возвращались лишь поздно вечером.
      Галузин быстро привык к новой работе. Тяготы неустроенной жизни на необжитом месте не тревожили его. Нет дров — не замерзнем! Нет масла — хлеб можно горчицей мазать. И только отсутствие табака выбивало его из колеи. Из-за табака Иван Сергеевич совершал частые вылазки на базар, менял свою порцию хлеба или конфет на махорку. Без курева он чувствовал себя больным.
      Обычно прямо с фабрики он заходил в столовую, а оттуда — в бассейн. К тому времени и Леонид кончал работу. Часа два они тренировались и вместе возвращались домой.
      Однажды вечером, прямо на улице, они остановились возле столба с громкоговорителем — послушать «Последние известия». И вдруг после боевых эпизодов и хроники международной жизни диктор объявил:
      «Первенство СССР по плаванию».
      Малорадостны были результаты первенства. Никто из участников не показал «хороших секунд». И все-таки взволнованно и радостно слушали это короткое сообщение Галузин и Кочетов.
      Первое крупное соревнование пловцов в годы войны!
      — Никогда не забуду слов Гаева, — задумчиво произнес Леонид, прослушав короткую заметку. — Какой человек! Еще в октябре сорок первого, в самые тяжелые дни, когда фашисты стягивали кольцо вокруг Ленинграда, говорил он мне: «Мы, дорогой Леонид, собираемся долго жить. Жить и побеждать на поле боя и на спортивном поле!»
      Тренировки Леонида шли успешно, хотя успехи эти, конечно, были еще очень относительными. Совсем недавно он проплывал баттерфляем всего десять метров, вчера — пятнадцать, а сегодня — двадцать. Движения его стали более согласованными, и после каждого широкого взмаха рук он уже не проваливался под воду. А главное — в нем с каждым днем крепла уверенность в своих силах.
      И Галузин, и Аня понимали: да, сегодня достижения Леонида еще очень слабы. Постороннему, наверно, даже показались бы смешными и жалкими его попытки снова стать чемпионом. Но друзья знали упорство и трудолюбие Кочетова, его несгибаемую волю, они верили в него и не сомневались в конечном успехе.
      В эти дни Иван Сергеевич напряженно размышлял: он изобретал для ученика все новые и новые специальные приемы. Тренер разрабатывал такую систему движений пловца, чтобы Леониду не мешали быстро плыть три все еще неподвижных пальца его правой руки.
      Аня тоже стала плавать. Она решительно заявила Кочетову, что это будет способствовать ее успехам в многоборье. Когда-то она увлекалась кролем — теперь перешла на баттерфляй. Девушка прямо из госпиталя приходила на вечерние тренировки Леонида и плыла рядом с ним. Ей казалось, что этим она помогает ему.
      Когда Кочетов впервые проплыл 50 метров баттерфляем — радости друзей не было предела. Сразу после тренировки Леонид побежал в театр за билетами.
      — Надо же отпраздновать этот день! — заявил он Галузину.
      — Надо, надо! — поддакивал Иван Сергеевич. — Но мы с Клавдией Тимофеевной лучше дома отпразднуем. По-стариковски, за чашкой чая. А вы, молодежь, ступайте.
      Вечером Леонид и Аня ушли.
      — Хорошая девушка, — сказал Галузин, пытаясь осторожно откусить краешек твердой как камень соевой конфеты.
      Эти конфеты Клавдия Тимофеевна извлекла из сундучка ради такого торжества. Сахара у них давно не было, а конфеты сохранились.
      Леонид и Иван Сергеевич давно объявили, что не терпят сладостей (мужчины хотели сэкономить конфеты для Клавдии Тимофеевны).
      — Хорошая девушка, — повторил Галузин, все еще воюя с твердой конфетой.
      — Конечно, — живо отозвалась тетушка. — Я с первого раза это приметила.
      — А вы не знаете, — спросил Иван Сергеевич, — чего она вдруг примчалась сюда из Казахстана?
      — Как — чего примчалась? — удивилась тетушка. — Перевели. Время-то военное. Никто сам себе не хозяин. Приказ...
      — Приказ! — хитро заулыбался Галузин. — Скажу вам по секрету: никто ей ничего не приказывал. Я точно узнал: сама она добилась перевода, полгода бегала да всякие заявления по всем инстанциям строчила.
      — А зачем?
      — Вот то-то и оно! Зачем? — лукаво развел руками Иван Сергеевич. — Что ее сюда тянуло?
      Клавдия Тимофеевна внимательно посмотрела на Галузина и вдруг все поняла. Сердце ее радостно забилось.
      — Неужели?.. — прошептала она. Но потом неуверенно возразила:
      — Не может быть такого...
      — Очень даже может быть, Клавдия Тимофеевна, очень может быть! — заговорил Галузин. — Я все точно узнал — не сомневайтесь. Получила Ласточка письмо от Важдаева — чудной души человек! А в письме, значит, сказано, что рука у Леонида все еще не работает.
      Ласточка и встревожилась. Как там, на чужбине, Кочетов живет один? Хватит ли у него бодрости? А вполне возможно, и Важдаев ей как-нибудь намекнул — этого я не знаю.
      В общем, приехала. Ну, а признаться-то, зачем примчалась, — стыдится. Перевели, мол, и все...
      — Значит, любит? — радостно перебила Клавдия Тимофеевна.
      — Этого уж я не знаю! — засмеялся Галузин. — Но по всем показателям, — выходит, любит...
      Допив чай и расправившись с конфетой, Галузин устроился с книгой у стола. Клавдия Тимофеевна убрала посуду и села у окна.
      — Идите к столу, — пригласил Иван Сергеевич. — Там дует...
      После блокады Клавдия Тимофеевна, как и многие ленинградцы, постоянно зябла, куталась.
      — Ничего, не замерзну, — ответила Клавдия Тимофеевна.
      «Вот упрямица!» — покачал головой Иван Сергеевич.
      Он углубился в чтение. Через полчаса снова взглянул на Клавдию Тимофеевну: та все еще сидела спиной к нему, у окна.
      Иван Сергеевич встал. Она даже не обернулась.
      «Читает, — понял Иван Сергеевич. — Чем же она так увлеклась?»
      На цыпочках подошел к Клавдии Тимофеевне и через плечо заглянул в раскрытую книгу.
      «На снимках 5, 6, 7, 8 изображены последовательные фазы движения ног пловца, — с изумлением прочитал Иван Сергеевич. — Отлично виден момент толчка...»
      Он перевел взгляд на кинограмму — момент толчка действительно был отлично виден.
      «Так, так! Учебник плавания», — удивился Иван Сергеевич и взглянул на небольшую самодельную полочку, висящую возле шкафа. Там обычно плотной стеной стояли книги по спорту, с трудом собранные здесь, на Волге, Леонидом и Галузиным. Сейчас в этой стене зияла брешь.
      «Неужели и Клавдия Тимофеевна «заболела»?» — не поверил собственным глазам Галузин и громко пошутил:
      — Нехорошо без спроса брать чужие вещи!
      Клавдия Тимофеевна быстро захлопнула книгу, словно застигнутая на месте преступления, и обернулась.
      — А подглядывать еще хуже, — смущенно ответила она, но тотчас оправилась и перешла в наступление:
      — Да! Читаю о пловцах! Интересно! А вы думали, — только вам одним можно? Я вот завтра в бассейн приду. Так и знайте! Посмотрю, какие у вас там порядочки...
      И действительно, на следующий вечер, прямо с работы, Клавдия Тимофеевна явилась в бассейн. Усталая и голодная, она все же досконально осмотрела души, раздевалки, заглянула даже в кочегарку, а потом уселась на трибуне и стала следить за пловцами. Но тут усталость и жара бассейна сыграли с ней скверную шутку: разморившись, она неожиданно заснула прямо на трибуне.
      Разбудил ее Галузин. Клавдия Тимофеевна чрезвычайно сконфузилась и, чтобы скрыть свое смущение, погрозила:
      — Ладно! Завтра опять приду! И уж не засну!..
      ...Тренировки продолжались. Леонид не забывал о них ни на один день.
      Галузин опять стал прежним, суровым, требовательным тренером.
      С каждым днем все придирчивее относился он к промахам и ошибкам Кочетова, с каждым днем непрерывно увеличивал продолжительность занятий, медленно, но неумолимо приучая организм пловца ко все большим напряжениям.
      Леонид и Иван Сергеевич редко говорили о тех больших планах и надеждах, которые вдохновляли обоих, Они упорно работали. Каждый из них про себя не раз всесторонне обдумывал и взвешивал все возможности. Но беседовать о своих заманчивых мечтах казалось им еще слишком дерзким.