- Когда же?
      - Ровно через год. Запомни: в будущем году первого сентября я тебя поколочу. Здесь же. При всех. Клянусь!
      - Фьють! - Яшка захохотал, приседая и хлопая себя ладонями по толстым ляжкам.
      Смеялись и его дружки.
      - Ловко придумал! - крикнул один из них. - Значит, целый год тебя пальцем не тронь?! Ишь как придумал! Хитро!
      - Клянусь! - снова яростно выкрикнул Юла. - Ровно через год на этом же самом месте я побью тебя, Кривоносый...
      - А если не побьешь? - ехидно вклинил Яшка.
      - Если не побью? - Юла лишь на мгновенье задумался. - Слушайте все! Если я не побью, пусть Яшка выкрасит мне волосы суриком, и я целую неделю слышали?! - целую неделю буду так ходить по всему городу...
      Воронихинцы, пораженные, молча смотрели на Юлу.
      - А в школу? - тихо спросил кто-то.
      - И в школу...
      - И дома?
      - И дома...
      - Отец выдерет...
      - Пусть.
      Столько злости и правдивости было в голосе Юлы, что ему поверили.
      - Ладно! - с угрозой сказал Яшка. - Ровно через год. Только без всяких фиглей-миглей. Смотри, Цезарь!
      - Без фиглей-миглей, - подтвердил Юла. - Ровно через год!
      ...Легко было сгоряча, в ярости крикнуть Яшке: "Я побью тебя!" Но когда Юла, вернувшись домой и немного успокоившись, представил себе, что предстоит ему через год, - на душе сразу стало скверно.
      "Неужто придется целую неделю мотаться с крашеной головой?" - Юла зажмурился от ужаса.
      Он рано улегся, но заснуть не мог.
      "Ну, турок, выручай", - думал он.
      Утром, до ухода в школу, он с безразличным видом подошел к дверному косяку, подпрыгнул, уцепился за поперечину. Повис, потом попробовал согнуть руки. Это удалось, но с трудом. Опустился, снова подтянулся.
      - Белены объелся?! - нахмурился отец. - Притолоку оторвешь.
      - Нам в школе задали, - соврал Юла.
      Отец посмотрел-посмотрел, как он извивается всем телом, и сказал:
      - Что червяк на крючке! Держи тулово прямо...
      Но без помощи ног и всего корпуса Юле было никак не подтянуться. В изнеможении он разжал скрюченные пальцы и очутился на полу.
      "Четыре раза сделал, - подумал он. - А нужно пятнадцать". От напряжения руки дрожали, как в ознобе.
      Уже уходя в школу, он попробовал продолжить упражнение. Во дворе росла старая разлапистая сосна. Юла повис на нижнем суку, но подтянуться смог всего два раза.
      В школе, на перемене, он подтянулся еще три раза.
      "Итого - девять", - подсчитал он, возвращаясь домой.
      После обеда он сразу снова взялся за дело. Подтянется несколько раз, отдохнет, поделает уроки, снова подтянется... За вечер вот так, с перерывами, он подтянулся двенадцать раз.
      Ночью Юла ворочался с боку на бок. Руки, плечи и бока болели. Даже шея и та ныла и еле-еле поворачивалась.
      "Странно, - думал Юла. - При чем тут шея!"
      - Надо мне в школу зайтить, - посочувствовал утром отец, брызгая водой на коротко настриженную, уложенную рядами шерсть. - Узнаю, чего это у вас на зарядку навалились? Того гляди - руки отломятся.
      Юлу не беспокоили его слова: отец никогда не заглядывал в школу, даже на собрания.
      На следующий день боль немного поутихла. Но когда Юла попробовал повиснуть на ветке, руки снова так заныли - он сразу спрыгнул.
      "С непривычки", - успокаивая себя, решил он и снова стал упражняться.
      ...Через два месяца он уже делал без перерыва пятнадцать подтягиваний.
      - Молодцом! - сказал отец, катая навернутый на скалку войлок по полу.
      "А что толку?!" - думал Юла, лежа в кровати.
      Он долго ощупывал мускулы на руках: незаметно, чтоб они стали больше и крепче.
      "Обманул, наверно, чертов турок", - расстроился Юла.
      Но упражнения решил продолжать. Хода назад не было.
      * * *
      Прошел год. Первого сентября, еще утром, шагая к школе, Юла убедился: воронихинцы наготове.
      - Как быть, Юла? - крикнул у моста маленький вертлявый Борька. - У нас сурика всего полбанки. Хватит?
      Воронихинцы захохотали.
      Юла, не отвечая, прошел в школу. На уроках он сидел тихо, глядя прямо в глаза учителю. Юла видел, как тот открывает рот, но почему-то ничего не слышал.
      На физике Юла получил записку:
      "После уроков у моста. Так?"
      Он кивнул. Как назло, нынче он был каким-то вялым, сонным. И руки слабые, словно ватные. И в голове туман.
      После уроков Юла вместе со своим одноклассником Колькой Самохиным худеньким, очкастым, вечно погруженным в книги - прошел к реке. Там уже собралась целая толпа воронихинцев.
      - Ну, - сказал Яшка, сося леденец. - Начнем?
      Ему не терпелось быстрее выкрасить своему врагу голову.
      - Я - секундант Юлы, - важно объявил Колька Самохин. Он как раз недавно прочитал "Трех мушкетеров" и теперь жаждал применить свои знания. - Надо разработать условия дуэли.
      Яшка оглянулся на своих: надо ли? Но воронихинцам, видимо, понравилось это звонкое слово - "дуэль".
      - Дуй!
      - Разрабатывай!
      - Пусть все честь по чести!
      Договорились быстро: под вздох не бить, подножек не ставить, в кулаки свинчаток, камней не прятать.
      - Бой из пятнадцати раундов, - напоследок внушительно прибавил Колька (так всегда дрались боксеры у Джека Лондона). - Победа нокаутом или по очкам.
      И хотя никто не понял, все согласились.
      По настоянию Кольки Яшка тоже выбрал себе секунданта - шустрого Борьку с Ямской, ехидного паренька, который во время всех переговоров нарочно, стоя на самом виду, то и дело помешивал железным прутом от зонтика сурик в банке, поднимал прут, разглядывал, как с него медленно стекают обратно в банку тяжелые ярко-рыжие капли, и опять помешивал, вызывая смех и улыбки ребят.
      Юла стоял молча. Он искоса бросал быстрые взгляды на Яшку. Грузный, нескладный, тот по-прежнему был на голову выше его. И руки длинные, как рычаги: такие везде достанут.
      Воронихинцы в упор разглядывали Юлу. От них не укрылось, что плечи у него за последнее время развернулись, стали шире и крепче. Но все же он и теперь выглядел маленьким и, конечно, слабее Кривоносого.
      - Гонг! - строго скомандовал Колька. - Начинайте!
      Кривоносый выплюнул леденец, похожий на сосульку, подскочил к Юле и наотмашь шлепнул его по щеке. Удар был несильный, но хлесткий и звонкий, как пощечина.
      Ребята загоготали. Юла даже растерялся. А Кривоносый ударил еще и еще...
      - Го! Лупи! Вот это врезал! - кричали зрители.
      Понемногу Юла оправился. Но он все еще ни разу по-настоящему не стукнул Яшку, а лишь оборонялся - отскакивал, наклонялся, увертывался.
      - Сунь ему, Яшка! Так! Катай! - орали воронихинцы.
      Юла чувствовал: в нем закипает ярость. Все, все против него. Все, кроме Кольки, жаждут, чтобы Яшка быстрее победил. Все хотят выкрасить ему голову суриком.
      Нет, боли он не ощущал. Ни боли, ни усталости. Лишь злоба и желание победить, обязательно победить все сильнее разрастались в нем. Они дрались уже долго. Оба взмокли, громко сопели. Казалось, Яшка избивает Юлу. Многие думали, что Юла вот-вот свалится, сдастся.
      Но зрители не замечали, что грузный, тяжелый Яшка уже устал и сует кулаками почти наугад, чаще в воздух, чем в Юлу. А тот еще свеж.
      Воронихинцы насторожились, когда Юла вдруг нанес Кривоносому несколько точных ударов по голове. Потом отскочил и еще ударил правой и левой...
      Зрители молчали. Не хотелось верить, что наступил перелом.
      "Случайность, - убеждали себя воронихинцы. - Сейчас Яшка оправится, и тогда..."
      Но Яшка уже не смог оправиться. Он побледнел, дышал тяжко, со свистом, и не бил, а лишь защищался.
      Юла ударил его в подбородок, как показалось ему самому, совсем несильно, но вдруг у Яшки подогнулись колени, и он мягко, как куль с мукой, осел на землю. Из носа у него хлынула кровь.
      - Ура! Нокаут! - радостно заорал Колька Самохин.
      Кажется, больше всех был удивлен сам Юла. Он вовсе не ожидал, что его удар окажется таким могучим.
      Оцепенели и зрители.
      - Нокаут! - торжественно повторил Колька и поднял правую руку победителя: так всегда делал рефери-судья на ринге - у Джека Лондона.
      * * *
      Рассказывая, Юлий Петрович вертел в руках маленькую бронзовую фигурку штангиста.
      - Так я побил Яшку, - Юлий Петрович поставил фигурку на стол. - И пожалуй, этот бой можно считать началом моего спортивного пути. Колька Самохин потом, по дороге домой, то и дело щупал мои бицепсы и удивлялся, когда это они стали такими тугими и округлыми.
      Я отвечал загадочно:
      "Пятнадцать утром - пятнадцать вечером!"
      И мысленно благодарил Али Махмуда за его простой, но поистине чудесный совет.
      Побив Кривоносого, я чувствовал себя героем. И конечно, сразу же решил бросить подтягивания: к чему? Однако... Оказывается, я уже привык каждый день делать упражнения. Меня прямо-таки тянуло к ним. А потом я увлекся футболом, борьбой и, наконец, штангой...
      Юлий Петрович усмехнулся:
      - Как видите, разными путями приходят люди в спорт...
      СКОЛЬКО СТОИТ РЕКОРД?..
      В ресторане Джеффера - обычном, не слишком роскошном, но чистом и уютном лондонском ресторане - уже четырнадцать лет имелась своя постоянная клиентура: спортсмены, тренеры, массажисты, букмекеры, менеджеры*, игроки на скачках и просто богатые бездельники, считавшие за честь распить бутылку виски в компании с модным чемпионом.
      ______________
      * Букмекеры, менеджеры - спортивные дельцы, устроители состязаний, организаторы пари.
      Нетрудно понять, почему именно у Джеффера собирались спортсмены. Хозяин ресторана сам в молодости был знаменитым центр форвардом. Хитрый, умный и расчетливый, он в пору своей популярности постепенно скопил кругленькую сумму, и в двадцать девять лет, чувствуя, что его футбольная карьера кончается, покинул зеленое поле стадиона и откупил у прогоревшего владельца захудалый кабачок.
      Джеффер сразу уволил весь штат кабачка. Новых официантов, буфетчиков, судомоек, швейцаров он подбирал по простому, четкому принципу: все они должны быть в прошлом чемпионами или рекордсменами.
      Этот первый шаг Джеффера оказался точным, как удар по воротам с одиннадцатиметровой отметки. Обнищавший Боб Брейк - бывший штангист, чемпион Англии, - лавируя между столиками с подносом, уставленным бифштексами, ростбифами и виски, сразу привлек в ресторан ораву молодых шалопаев.
      Еще больший приток клиентов вызвал новый швейцар - огромный (два метра двенадцать сантиметров), одетый в ливрею с галунами - Майкл Фокс, в недалеком прошлом известный баскетболист, уже три года не имевший постоянной работы.
      Дела Джеффера сразу пошли в гору. Постепенно он завел в ресторане особую посуду - тарелки с изображениями боксеров, пловцов и теннисистов; стаканы, по форме напоминающие олимпийские кубки; вилки, похожие на маленькие хоккейные клюшки. На стенах зала он приказал нарисовать гонки яхт, схватки у футбольных ворот, стычки хоккеистов.
      Для приманки каждому из посетителей ресторана бесплатно выдавалась на память обеденная карточка, на которой внизу сверкали автографы бывших чемпионов: самого хозяина и всех его официантов и швейцаров.
      ...В этом-то ресторане как-то вечером за угловым столиком сидели два человека. Один - высокий, жизнерадостный, элегантно одетый - то и дело подзывал официанта и заказывал все новые и новые напитки и закуски для себя и своего собеседника.
      Это был Майкл Хантер - владелец стадиона и целой "конюшни" бегунов. Спортсмены в разговорах между собой называли его Красавчиком. Бронзовое лицо Хантера четкими, правильными чертами напоминало профили античных атлетов, отчеканенные на медалях.
      Его сосед по столику - Чарлз Уильямс, позапрошлогодний чемпион Англии в беге на 5000 метров. Хмурый и усталый, он много ел, еще больше пил и молча слушал своего говорливого собеседника.
      Уильямс был уже навеселе, но его голова работала еще достаточно ясно. То и дело он одергивал рукава пиджака, стараясь прикрыть торчащие из-под них несвежие манжеты. На минуту это удавалось, но потом манжеты снова упрямо вылезали.
      - Тысяча фунтов! - весело говорил Хантер. - Ей-богу, за такие денежки стоит пробежать пять тысяч метров. За каждые три шага по фунту. Даже король согласится, чтобы ему так платили!
      Уильямс молчал.
      - И притом учти, Чарли, ведь ты поставишь мировой рекорд!
      Чарлз поморщился: он не любил, когда Хантер ласково называл его Чарли, и быстро отодвинулся.
      - Мировой рекорд! - восторженно повторил Хантер, будто не заметив резкого движения Уильямса. - Во всех газетах напишут о тебе! А твои сорванцы будут показывать своим сопливым друзьям фотографии в журналах: "Наш папа!"
      Уильямс пьяно ухмыльнулся. Действительно, оба его сынишки очень гордились, когда два года назад он завоевал звание чемпиона. Младший, семилетний Боб, на радостях даже решил тоже стать бегуном. Правда, в следующем году на чемпионате страны отец занял второе место, а в этом году только третье, и сынишка передумал, решив, что выгоднее сделаться шофером.
      "Еще бы не передумать! - усмехнулся Уильямс. - Футболистам - тем еще можно жить! Тысячи лоботрясов платят деньги, чтобы посмотреть, как они гоняют мяч. А бегунами никто не интересуется".
      К столику подошел официант и бесшумно убрал пустые бутылки.
      - Как жизнь, Вилли? - спросил у него Чарлз.
      - Благодарю вас, мистер Уильямс.
      Вилли отвечал вежливо и четко, как и положено официанту. Чарлз посмотрел на него, покачал головой.
      Он знал Вилли Ирвина уже давно, еще когда тот был популярным вратарем в Кардиффе. Правда, Вилли в те годы уже не считался "первым вратарем Британии", но все еще "звучал".
      А вот теперь: "Благодарю вас, мистер Уильямс". Да, официант...
      "Выходит, и футболистам паршиво, - подумал Чарлз, глядя на грузного, услужливо улыбающегося "первого вратаря Британии": официантский фрак, перекинутая через руку салфетка. - Но бегунам еще хуже. Бегун должен быть чемпионом. Обязательно. Только тогда ему хоть кое-что перепадает. Но беда, если ты был чемпионом, а потом откатился на второе место, а затем и на третье... Тебя сразу - в тираж, и, не сомневайся, песенка спета..."
      Поэтому-то Уильямс так удивился, когда четыре дня назад в его обшарпанную квартиру на окраине города вошел шумный, сверкающий Хантер.
      Неужели его, Уильямса, еще не списали в расход?
      Хантер погладил по головкам детей, улыбнулся жене и увез Уильямса на своем мощном "паккарде" в ресторан.
      Четко изложил он свои условия. Давно не пивший Уильямс быстро захмелел, но даже спьяна сделка сразу показалась ему чудовищной. Правда, тысяча фунтов - целое состояние для такого, как Уильямс. Но бог с ним, с богатством, если оно достанется такой ценой...
      В тот вечер они так и не договорились. Хантер отвез его домой и вот сегодня явился снова. Заметив, что у детей Уильямса из игрушек только один трехлапый медведь на двоих, он купил мальчикам подарки - дорогие игрушечные автомобили - и снова увез Уильямса в ресторан.
      - Подумай, Чарлз, - убеждал Хантер. - Неужели лучше стать официантом, как Ирвин? Тысяча фунтов - твоей семье хватит на два года... И мои врачи помогут тебе, ручаюсь...
      - А вдруг я не побью рекорда?
      - Побьешь!
      - Неужели такое верное средство?
      - Абсолютно! Во всяком случае - тысяча фунтов тебе гарантирована. И учти - никто ничего не узнает...
      И все-таки Чарлз решил не соглашаться. Нет, это не для него.
      К столику снова подошел Ирвин, маленькой щеточкой аккуратно смел со скатерти крошки, убрал тарелки, вилки и принес крепкий кофе с бисквитами.
      - Как жизнь, Вилли? - спросил Чарлз.
      В голове у него шумело; он забыл, что совсем недавно уже задавал официанту этот вопрос.
      - Благодарю вас, мистер Уильямс.
      Ответ последовал тотчас, вежливый и учтивый. Вилли словно бы и не заметил, что этот вопрос он уже слышал недавно. Нет, все в порядке. "Благодарю вас, мистер Уильямс".
      Время было уже позднее, "непробиваемый вратарь", очевидно, очень устал. Неловко поставив поднос, он вдруг опрокинул чашечку кофе прямо Хантеру на пиджак. Тот вскочил. Со столика со звоном полетела посуда. Из-за стойки к месту происшествия быстро подлетел сам Джеффер.
      Растерявшийся официант с салфеткой бросился вытирать Хантеру пиджак, но Джеффер оттолкнул его:
      - Вон! Чтобы ноги твоей!..
      Оробевший Ирвин пытался что-то объяснить, но хозяин не слушал: повернувшись к нему спиной, он извинялся перед Хантером.
      Вскоре все успокоилось.
      - Хорошо! Я согласен! - устало сказал Уильямс.
      Хантер радостно вскочил, протягивая ему бокал.
      - Деньги - все полностью - вперед! - твердо прибавил бегун.
      Очевидно, он хорошо знал своего собеседника и имел основания не доверять ему.
      - Нет, это не по-джентльменски, - возмущенно воскликнул Хантер. - Ведь я иду на риск...
      - Мой риск немножечко побольше вашего, - жестко произнес Уильям. Деньги вперед!
      Хантер долго спорил, но в конце концов согласился выдать семьсот фунтов. Остальные - после состязания.
      На следующий день Уильямс пошел в банк. Ему оплатили чек Хантера, десять фунтов он отложил в боковой карман, а в обмен на остальные шестьсот девяносто фунтов получил маленькую синюю книжечку.
      Впервые в жизни держал он в руках чековую книжку, долго рассматривал плотные глянцевитые листки с водяными знаками.
      "Да, все-таки приятно иметь собственный счет в банке".
      Но мрачное настроение не покидало его.
      Жене он решил не показывать чековую книжку. Станет, конечно, расспрашивать, откуда такая куча денег? А он ведь обещал Хантеру: никому ни слова. Да и вообще - жене сказать нельзя. Встревожится, расплачется...
      "Нет, нет. Вот пройдет забег, тогда и скажу".
      Но ему очень хотелось как-нибудь порадовать жену и ребятишек. Десять фунтов лежали в боковом кармане, и Чарли казалось, через подкладку и рубашку он чувствует тепло этих маленьких хрустящих бумажек.
      Хорошо бы купить что-нибудь. Подарок жене. Но как? Как объяснить, откуда деньги?
      "Э, ладно, скажу - одолжил три фунта", - решил Чарли и зашел в магазин.
      Жена давно мечтала о хорошем маникюрном приборе. Чарли долго, с удовольствием перебирал изящные кожаные и пластмассовые футляры, открывал их, рассматривал крохотные щипчики, пилочки, ножнички. Наконец выбрал один прибор.
      Сынишкам купил огромный надувной мяч.
      Все вместе стоило чуть больше фунта. В кармане еще оставалось почти девять фунтов.
      "Что бы еще?"
      Вспомнил, как любила жена восточные сладости. И как давно не ела их.
      Зашел в магазин, попросил рахат-лукума, шербета, халвы. Купил виноград, и бананы, и апельсины. И соки.
      Нагруженный покупками, веселый, приехал домой. Сразу поднялась суета; ребятишки кричали от радости, жена глядела удивленно и чуть встревоженно: что за пир, что случилось?
      - Одолжил, - беззаботно объяснил Чарли. - Надо же когда-нибудь встряхнуться! - И видя, что беспокойство не сходит с лица жены, добавил. Наклевывается работенка. Тренером в "Паласе". Устроюсь - и все будет ол-райт.
      Он подхватил жену на руки, закружил по комнате.
      ...Тренировки начались уже на следующий день.
      На стадионе Чарли часто встречал своего старого знакомого - низенького, толстого, пожилого врача Броунинга.
      Коллеги-медики считали Броунинга чудаком. Специалист по спортивным травмам, он имел широкую практику в самых богатых лондонских клубах, однако работал и на захудалых профсоюзных стадионах, от которых ни денег, ни солидной репутации.
      Маленький толстяк врач всей душой любил легкую атлетику и не раз открыто возмущался махинациями менеджеров. Но те считали Броунинга "оригиналом" и смотрели сквозь пальцы на его "чудачества".
      - Как дела? - в первую же встречу спросил Броунинг, протягивая Чарли короткую, пухлую руку.
      - Ничего... Вот тренируюсь...
      - У кого?
      - У Хантера...
      - У Хантера? - толстячок недовольно вздернул брови. - Н-да... Ну, и как?
      Уильямс увильнул от ответа.
      На душе у него стало еще тоскливей.
      "А не рассказать ли все Броунингу? - подумал он. - Врач... Как раз может дать хороший совет".
      Но тотчас отверг эту мысль. Нет, он дал слово Хантеру - ничего никому и сдержит свое обещание.
      * * *
      Трибуны шумели.
      Чемпионат страны был в самом разгаре.
      Уже прошли соревнования метателей, прыгунов, быстро промелькнули забеги на короткие дистанции. Через несколько минут должно начаться одно из самых интересных состязаний - финал бега на 5000 метров.
      Болельщики волновались. Все знали: в финал допущены восемь спортсменов - лучшие бегуны, и среди них - чемпион Англии Рисли, который сегодня попытается обновить национальный рекорд.
      Так он сам объявил корреспондентам. Большинство болельщиков держало пари за него. И вместе с тем по стадиону ходили слухи, что Хантер - ловкий, всезнающий Хантер - ставит крупные суммы за победу Уильямса. Это было непонятно. И тревожно.
      Ведь Рисли уже дважды бил Уильямса, а на недавнем первенстве страны чемпион прошел дистанцию на целых двенадцать секунд лучше Уильямса. Тот, судя по всему, уже сходил с дорожки.
      В чем же дело?
      ...Хантер, как всегда веселый и оживленный, то мелькал на гаревой дорожке, то скрывался в раздевалке, то подходил к ложе, где сидели почетные гости и корреспонденты.
      Мысленно он подсчитывал, сколько дадут ему ставки. Немало, ей-богу, немало!
      Но не только это радовало Хантера. Он был честолюбив, да и для дела совсем неплохо, если во всех газетах сообщат, что бегун, тренировавшийся под опекой Хантера, поставил мировой рекорд.
      Только бы Уильямс не подвел! Не струсит ли он в последний момент? Хантер снова помчался в раздевалку, где в отдельной кабинке сидели Уильямс, его тренер, массажист и врач.
      Врач отвел Хантера в угол и шепотом доложил:
      - Все в порядке!
      Уильямс не мог слышать этих слов, но, очевидно, догадался, о чем речь, и усмехнулся:
      - Да, теперь уж придется пропеть мою "лебединую песнь"! До конца!
      - Выше нос, мальчик! - весело хлопнул его по плечу Хантер. - Еще полчаса, и ты станешь рекордсменом мира!..
      ...Выстрел стартового пистолета словно толкнул в спину восьмерку бегунов. Не успел еще рассеяться пороховой дымок, а они уже преодолели вираж и выскочили на прямую.
      В сутолоке первой сотни метров невозможно было толком разобрать, кто идет впереди. Но вот бегуны растянулись цепочкой вдоль бровки, и все зрители увидели: ведет бег спортсмен в синей майке - Уильямс.
      Шел он в необычайно быстром темпе - так бегут спринтеры. Казалось, бегун забыл, что впереди еще целых двенадцать кругов. Резко и сильно работая руками, он стремительно мчался по дорожке, все больше отрываясь от соперников.
      - Уильямс! - взревели трибуны.
      Но тотчас раздался еще более мощный крик:
      - Рисли! Достань его, Рисли!
      Однако Рисли спокойно шел в середине цепочки бегунов. Чемпион не торопился. Борьба еще впереди! Да и какой смысл догонять безумца? Вскоре он сам выдохнется и отстанет.
      Но прошло уже четыре круга, а Уильямс не сбавлял темпа. Просвет между ним и остальной группой бегунов достиг уже семидесяти метров.
      Прошел шестой... седьмой... восьмой круг...
      А Уильямс летел все так же неутомимо. Казалось, он именно летит: широкий, упругий шаг создавал впечатление парения, полета над дорожкой. Словно какая-то волшебная сила несла его. Будто он и не устал.
      В конце каждого круга, когда Уильямс пробегал мимо Хантера, тот, стоя возле дорожки, громко кричал:
      - Плюс одна! Жми, мальчик!
      На самом деле Уильямс бежал уже на две секунды быстрее графика. Но Хантер все время сообщал бегуну, что он выигрывает лишь одну секунду. Красавчик боялся, что, узнав правду, Уильямс сбавит темп.
      Трибуны громыхали. Было уже ясно: Уильямс стремится не только прийти первым, но и улучшить национальный, а возможно, и мировой рекорд.
      Это должно было радовать лондонцев, но, наоборот, многие зрители сердились на слишком резвого бегуна: пропадут их ставки.
      И с каждым кругом все громче и яростнее ревели трибуны:
      - Жми, Рисли!
      И Рисли не выдержал. В середине десятого круга он резко увеличил скорость. С каждой секундой все ближе и ближе подбирался он к лидеру, и с каждой секундой все яснее чувствовал: все пропало, такой темп ему не выдержать.
      - Рисли! - радостно выли трибуны, видя, как неуклонно сокращается просвет между бегунами.
      Но на одиннадцатом круге Рисли вдруг прижал руки крест-накрест к груди, будто собрался молиться, сделал шаг влево на футбольное поле и ничком упал в траву...
      К нему бросились санитары.
      Трибуны на миг замерли и тотчас разразились улюлюканьем, свистом и дикой бранью.
      ...А Уильямс по-прежнему стремительно покрывал одну сотню метров за другой. Не прошло и полминуты, как зрители, охваченные спортивным азартом, переметнулись на его сторону. Казалось, все эти спекулянты, маклеры, игроки и богатые бездельники вдруг стали истинными патриотами Британии. Они поняли: деньги все равно потеряны, и теперь до них наконец-то дошло, что Уильямс вот-вот поставит рекорд.
      - Жми, Уильямс! - взревел стадион. - Сделай рекорд!
      Шел уже двенадцатый круг. Бегун показывал отличное время. Только бы не сдал, только бы выдержал взятый темп до конца!
      Рот Уильямса был широко, судорожно раскрыт, из груди вырывался хрип, обезумевшие глаза, казалось, не видели ни дорожки, ни трибун. И все-таки он по-прежнему автоматически взмахивал руками и мчался вперед.
      Судьи уже натянули в конце финишной стометровки белую ленточку. Хронометристы приготовили секундомеры.
      Последние метры... Рывок... Бегун грудью упал на ленточку...
      Стадион взревел. 13 минут 34,6 секунды! Рекорд сделан!
      Сразу, даже не дождавшись решения судейской коллегии, заработали репродукторы, бросая в толпу радостное известие. Стадион гремел и ликовал.
      И только небольшая часть зрителей молчала, не сводя глаз с победителя.
      Уильямс, сорвав финишную ленточку, по инерции пробежал еще несколько шагов и вдруг, скорчившись, упал.
      Широко раскинув руки, он ногтями скрюченных пальцев судорожно царапал землю; раздирая в кровь губы, грыз мелкую, хрустящую гарь беговой дорожки. Рот его был набит песком, гарью, с губ стекала кровь и слюна.
      Дежурные врачи и санитары бросились к нему.
      Впереди всех, в халате, с развевающимися на ветру полами, бежал тот врач, который перед стартом в кабинке Уильямса докладывал Хантеру: "Все в порядке!"
      Он быстро вынул из чемоданчика шприц и сделал бегуну укол. Игла в пальцах врача дрожала. Левой рукой он то и дело хватался за сердце. Там, на груди, в портмоне, рядом с пачкой полученных от Хантера ассигнаций, лежала аккуратно сложенная бумага. Всего несколько строк. Врач помнил их наизусть:
      "Находясь в твердом уме и здравой памяти... Прошу перед забегом... Ввести мне новый препарат... Предельную дозу... Я хочу поставить мировой рекорд. Всю ответственность целиком беру на себя".
      И подпись: "Уильямс".
      Хантер вертелся тут же.
      - Доппинг! Обычный доппинг! - суетливо объяснял он окружающим. Сейчас... Пройдет...
      Невдалеке от беговой дорожки, в широком асфальтированном проходе между трибунами, уже стоял заранее приготовленный "паккард". Хантер махнул рукой шоферу, чтобы тот помог погрузить спортсмена. Надо как можно быстрее и незаметнее увезти его со стадиона.
      Но Уильямс оттолкнул шофера. Приподнялся с земли, обвел всех мутными, невидящими глазами, сделал два шага и снова грузно осел на дорожку.
      - Это не доппинг! Это преступление! - крикнул Броунинг, бросаясь к бегуну.
      Уильямс, с трудом приоткрыв тяжелые веки, узнал Броунинга. Толстяк врач, задыхаясь после вынужденной пробежки, сделал знак санитарам, и те поднесли носилки.
      - Что с вами? - спросил Броунинг, наклонившись к спортсмену, в то время как его укладывали на носилки.
      - Новый препарат!.. - еле шевеля распухшим языком, прошептал Уильямс. Стрихнин, феномин, и еще какая-то дрянь... Двойная доза...
      Врач оторопел. Обслуживая состязания, он уже привык к доппингам и перестал возмущаться многочисленными наркотиками, которые медленно, но верно расшатывают здоровье спортсмена.
      Но стрихнин?! Сильнейший яд, которым травят крыс! И притом в лошадиной дозе! Такого еще не встречалось в его врачебной практике. А впрочем... Все понятно: очень слабый раствор этого страшного яда - тысячные доли грамма иногда применяется для активизации центральной нервной системы. Но здесь гораздо большая доза! В комбинации с феномином это вызывает лихорадочное возбуждение, которое, однако, очень кратковременно. А дальше - неизбежная расплата...
      Между тем плавно покачивающиеся носилки медленно продвигались к раздевалке.
      - Стойте! - вдруг скомандовал больной.
      Он приподнялся, открыл глаза и хрипло сказал:
      - Мне лучше. Дойду сам...
      К нему тотчас подскочил Хантер, помог встать и обнял бегуна за плечи, поддерживая его.
      - В ушах... - виновато, словно оправдываясь, прошептал Уильямс. Звенит...
      Он, качаясь, стоял на месте и вслушивался в разноголосый шум трибун. Репродукторы разносили по стадиону мощный бас диктора:
      - ...британские спортсмены, поставив новый мировой рекорд, вновь доказали всему миру...
      Уильямс горько усмехнулся. Только сейчас он заметил: рука Хантера лежит на его плече. Оттолкнув Красавчика, бегун, неуверенно ступая, двинулся к широко раскрытой двери раздевалки.
      Ему опять стало плохо. Но он сжал зубы, стараясь подавить нахлынувшую слабость. Он шел, мечтая быстрее укрыться от толпы в раздевалке, лечь, отдохнуть...
      А Броунинг стоял, пораженный ужасом.
      Уильямс, как безумный или слепой, тыкался в каменную стену трибуны возле входа в раздевалку и никак не мог втолкнуть свое тело в распахнутую дверь.
      Он не понимал, что с ним происходит, и, вместо того чтобы сделать шаг влево, где под трибуной находилась дверь, двигался вправо и еще вправо... И лицо его опять было беспомощным и словно виноватым.
      "Потеря ориентировки! - стиснув руки, с ужасом думал врач. - Калека... И, вероятно, навсегда..."