Еще бы! Ведь боксер всегда стремится сбросить вес, перейти в более "легкую" категорию. Это понятно. Там и противники легче. Значит, и кулаки у них не такие "тяжелые".
      А тут - наоборот. Прибавить вес! Самому - на рожон. Драться с парнем, весящим центнер!
      Да, он знал этого Хеппи Лейно - эстонского тяжеловеса. Сто ровно. Его так и звали - "Центнер". Огромный, с толстыми, как тумбы, ногами и длинными мощными руками.
      "Схватись с таким слоном! Даже если и прибавлю два кило, все равно разница восемнадцать килограммов!"
      Кароза даже присвистнул. Шуточки!
      - У Хеппи удар, конечно, потяжелее, - сказал Король. - Но зато ты быстрее. И техничнее. А это что-нибудь да значит.
      Кароза кивнул. Да, конечно. А все-таки - восемнадцать килограммов!..
      - Ты возьмешь быстротой, подвижностью, - настойчиво повторил тренер. Хеппи - он же как бегемот. Измотай его и бери... К третьему раунду он всегда еле волочит по рингу свою тушу.
      Виктор внимательно посмотрел на тренера. Выпуклые серые глаза Короля блестели. Весь он был возбужден. Видимо, собственный план крепко полюбился ему.
      - А вместо тебя, в полутяжелом, пустим Мухина, - как бы раздумывая вслух, произнес тренер.
      Кароза кивнул. Что ж, Мухин - это неплохо.
      Но... восемнадцать килограммов!..
      - Приказать тебе я не могу. И не хочу, - сказал Король. - Сам думай. Ты боксер. И офицер. Сам решай.
      * * *
      Кароза шел по весенней улице. Вокруг гомонили, смеялись девушки, гоняли по асфальту мяч мальчишки, мягко шуршали шины автомашин.
      Он шел, ничего не слыша.
      Вот не было печали! И зачем ему это?
      Все было так хорошо, он уже настроился на бой с Эйно Стучка. Честный бой. Бой на равных. И вдруг - здрасте!
      Стать тяжеловесом! Он ведь не мальчик. Каждый боксер отлично знает: переход в более "тяжелую" категорию всегда чреват...
      - Чреват... чреват... чреват, - несколько раз шепотом повторил он.
      Прошедшие мимо две девушки оглянулись, засмеялись. Вот чудак, бормочет что-то...
      Кароза не заметил их улыбок.
      "Так... такие вот дела..."
      Что ж, выходит, он должен свои планы, надежды - все побоку? Во имя команды?
      Кароза хмуро усмехнулся. В книжках это всегда здорово получается. А в жизни?..
      Вот ерунда-то!
      А может, в самом деле, выручит быстрота? Навязать этому Центнеру свой темп. Пусть побегает, попотеет. Тогда эти восемнадцать кило против него самого обернутся.
      ...И все же... Уж так неохота лезть в тяжеловесы!.. Ну, хоть плачь...
      Он пришел в академию минут за десять до лекции. Друзья-курсанты сразу окружили его.
      - Ну? - сказал Вадим Костров. - Значит, так - крюк слева - и судья начинает считать!.. Да?
      Кароза усмехнулся.
      - Зачем считать? Зачем, дорогой, считать?! - вмешался горячий, вспыльчивый Андро Холопян. - Крюк левой - и Эйно Стучка на полу. Нокаут. Тут нужен врач, а не считать...
      "Да, если бы Эйно Стучка!" - хмуро подумал Кароза.
      * * *
      Дралась уже восьмая пара. Вели эстонцы - четыре победы.
      Виктор Кароза в раздевалке ждал своей очереди.
      Все-таки плохо быть тяжеловесом. Выступаешь последним. Всегда последним. Такова традиция. Переживаешь все девять предшествующих боев. Сколько нервных клеток сгорает в тебе за эти долгие двадцать семь раундов!
      Из зала сквозь приоткрытые двери раздевалки пробился густой медный звук гонга, крики, свист.
      "Как там наш Богданов?" - подумал Кароза, но тотчас постарался прогнать эту мысль.
      Боксеру перед боем нельзя "болеть". Даже за друзей. Особенно - за друзей.
      Кароза встал и прошелся по раздевалке.
      Он все еще не мог привыкнуть к мысли, что он, Виктор Кароза, тяжеловес. За последние две недели прибавил почти три килограмма.
      Нет, эти "новые" килограммы не мешали ему, не отягощали. Хотя, по правде говоря, и пользы от них он не ощущал.
      Оказалось, пополнеть очень легко. Стоило лишь ввести в дневной рацион чуть больше сахара и попросить жену почаще печь пироги с капустой, насчет которых она была большая искусница. И все...
      Правильно говорят: боксерам курорты ни к чему. Их и так разносит, как на дрожжах. Чуть поменьше тренировок - и пожалуйста...
      Снова проплыл сочный звук гонга.
      В раздевалку торопливо вкатился массажист Вадик. Он всегда куда-то спешил.
      - Выиграл Богданыч! - крикнул он. - Сровнял счет!
      И тотчас исчез.
      "Вот оно как", - покачал головой Кароза.
      Богданов выиграл - это, конечно, хорошо. И в то же время все сразу усложнилось. Счет ровный - и, значит, решат последние бои. Мухина - в полутяжелом и его - в тяжелом.
      А он, чего уж греха таить, не очень-то нынче надеялся на себя.
      "Ну, бодрей, - внушал он сам себе. - Ты что, боишься этого Хеппи Лейно? Боишься, а? Скажи прямо!"
      Нет, он не боялся. Страха не было. Но не ощущал и уверенности в победе... В своем родном - полутяжелом - он всегда чувствовал себя хозяином ринга. Полновластным, сильным хозяином.
      А тут, в тяжелом...
      "Просто с непривычки, - доказывал он себе. - Раз это нужно команде, ты правильно сделал. И ты победишь".
      Из зала донеслись крики, и вдруг сразу - тишина.
      "Нокдаун?" - мелькнуло у Карозы.
      Такая глубокая, тревожная тишина всегда наступает, когда боксер сбит с ног и рефери открывает счет.
      Весь зал, замерев, ждет: поднимется боксер до счета "десять"? Или нет?..
      Кароза мысленно тоже стал считать секунды, но сбился.
      Вдруг зал взорвался шумом, криками, аплодисментами, свистом. Опять мелькнуло ликующее лицо Вадика:
      - Нокаут! Ай да Муха!
      И Вадик исчез.
      "Ну, мой черед", - Кароза похлопал перчаткой о перчатку, как бы проверяя, плотно ли они сидят, и направился к рингу.
      * * *
      Немало видел я боксерских поединков. Всяких.
      И легких, когда противники, как балерины, изящно кружат друг возле друга все девять минут. И тяжелых.
      Но такой трудной встречи я, пожалуй, и не припомню.
      Оба противника жаждали победить. Непременно. Выиграй Кароза - и его команда одержит победу в матче. Выиграй Хеппи Лейно - и он спасет своих таллинцев: матч кончится вничью.
      С первых же секунд Кароза предложил быстрый темп. Он непрерывно перемещался по рингу, как бы призывая к этому и своего противника.
      "Ну же! Ну! Двигайся, дорогой! Потанцуем, ну! Что ты предпочитаешь? Ча-ча-ча? Или твист?"
      Но эстонца не так-то просто было втравить в эту игру. Флегматичный Центнер не желал много двигаться. И кулаками он махал скупо, экономно. Вообще он был расчетлив, как бухгалтер, этот буйвол.
      "Как бухгалтер... Да, бухгалтер..." - мысленно повторял Кароза.
      Он кружил возле Хеппи Лейно, ежесекундно меняя позицию, пытаясь хитрыми финтами* раскрыть его защиту.
      ______________
      * Финт - обманное движение.
      Эстонец был на полголовы выше Карозы. И "рычаги" у него - длиннее. Хитрый и осторожный, он все время держал Карозу на дистанции.
      А тот уже начинал злиться. Хотя и знал: злость - плохой помощник в бою. Но что делать, когда к этому упрямому Хеппи ну никак не подобрать "ключик"? Хоть тресни!.. Эстонец заладил свое, и точка... Спокоен, упорен, методичен, как робот.
      Виктор Кароза уже стал умышленно вызывать его удары. Это было опасно. Но как иначе? Как заставить его махать кулаками? Как утомить, измотать его?
      Хеппи Лейно атаковал неохотно. Он, видимо, чуял подвох. Но все-таки несколько раз только мгновенные "нырки" и "уходы" спасали Виктора Карозу.
      И все же на третьей минуте он пропустил один "чистый" удар - и сразу в голове словно разорвалась граната. Все вдруг озарилось яркой вспышкой и тотчас провалилось во тьму.
      С трудом Виктор удержался на ногах. И, почти теряя сознание, принял защитную стойку.
      Да, ясно... С Хеппи шутки плохи. Слишком тяжелы его перчатки.
      Кончился первый раунд. Трудный и ничего не давший Карозе. Казалось, он длился не три минуты, а целых полчаса.
      В перерыве Кароза расслабленно сидел в своем углу, раскинув руки на канаты, а Король - он всегда сам секундировал своим ученикам - резкими взмахами полотенца нагнетал воздух в его усталые легкие.
      Виктор молчал и все глядел на тренера:
      "Ну? Что теперь скажешь? Что-то не помогает быстрота".
      Король суетился возле боксера: то давал ему сполоснуть рот, то положил мокрое полотенце за майку, то оттягивал резинку на его трусах, чтобы легче дышалось.
      - Темп! Темп! - громким горячим шепотом твердил он Карозе. - Еще усиль темп! И получше следи за его левой.
      Кароза впитывал не столько смысл фраз тренера, сколько их интонацию. Верит ли по-прежнему Король в победу? Или лишь притворяется?
      Второй раунд оказался еще более трудным.
      Кароза все пытался войти в ближний бой. Чтобы длиннющие "рычаги" не давали Хеппи Лейно преимущества. Но эстонец, аккуратный и упрямый, сам не приближался к Карозе и не подпускал его к себе.
      Зал напряженно молчал. Гнетущая, тяжелая тишина.
      Кароза попробовал, как и в первом раунде, больше перемещаться по рингу. Больше и быстрее! Еще быстрее! Пусть Центнер побегает. Авось утомится.
      Но у эстонца, очевидно, не было нервов. Он хладнокровно взирал на все хитрости Карозы и лишь изредка, улучив безопасный момент, тыкал кулаком.
      За весь раунд лишь один раз удалось Карозе навязать ближний бой.
      Но и он тотчас кончился. Руки противников переплелись.
      - Брек! - скомандовал судья.
      И Кароза вынужден был сделать шаг назад. Эстонец снова еще зорче стал держать его на почтительном расстоянии.
      И вот кончился второй раунд.
      И снова Кароза сидит в своем углу, раскинув руки на канаты.
      Он был в растерянности: план Короля рушился.
      Кароза глядел в лицо тренера и видел, что и Король смущен. Да, явно смущен, хотя и скрывает это, и делает вид, будто ничего не случилось, все еще впереди.
      - Он уже кончается, - ловко массируя ноги Карозе, внушал тренер. - Еще чуть прибавь - и порядок.
      Еще чуть прибавь! Кароза прополоскал рот и выплюнул длинную струю в плевательницу. У него и у самого-то сил почти не осталось. Прибавь!
      Да и в голосе Короля не было той железной веры, которая одна лишь и вливает силы в предельно измотанного боксера. Нет, Кароза чувствовал, Король говорил так потому, что тренер должен так говорить.
      И вот начался третий раунд. Последний...
      А Кароза так и не мог переломить ход боя. Все шло так же, как в первых двух раундах. Да, к сожалению...
      Тогда он сказал себе:
      "Все! Надо - на штурм. Хочешь - не хочешь, а надо..."
      Это было неосмотрительно. Слишком тяжелы кулаки Хеппи Лейно. Но другого выхода Кароза не видел.
      А шла ведь предпоследняя минута...
      И Кароза бросился в атаку. Да, это было мужественнее, отважное решение! Решение боксера. Офицера.
      Но и оно не принесло успеха. В пылу атаки Кароза пропустил сильный удар в скулу и оказался на брезенте.
      Зал ахнул. Рефери стал считать.
      - ...три... четыре... пять...
      Нет, Кароза не потерял сознания. Но он выждал, отдыхая, до счета "восемь" и лишь тогда оторвал колено от пола.
      Теперь уже терять было нечего. Атаковать! Только атаковать!
      Он собрал все силы и бросился на Хеппи Лейно. После нокдауна, когда в голове, казалось, гудели десятки колоколов, это было неимоверно тяжело, однако он шел вперед, и вперед, и вперед...
      И остановил его лишь медный звук гонга.
      Все. Точка.
      Прошли томительные минуты, пока судьи писали свои записки. И вот рефери поднял руку Хеппи Лейно. Он победил. Да, Хеппи победил...
      * * *
      И вот опять - раздевалка. Виктор Кароза сидит мрачный. Устало сматывает с пальцев бинты. Виток к витку, виток к витку...
      Итак, все было ни к чему!
      Он устало усмехнулся. Выходит, врут книги?! Всегда пишут: если старался не для себя, для команды, если шел на жертвы ради общего дела - победишь!
      А он вот все делал для команды - и проиграл! И как!..
      Леопольд Николаевич вошел в раздевалку, глянул на Карозу.
      - Как плечо?
      Это насчет того сильнейшего крюка во втором раунде.
      Плечо ныло. Но Кароза мотнул головой - ничего, мол.
      Однако тренер жесткими пальцами помял, помассировал сустав.
      - Не больно?
      Кароза опять качнул головой. Больновато, конечно. Да что говорить-то?
      Тренер надавил также на скулу, заставил подвигать челюстью.
      - Зайдешь потом к врачу.
      Посмотрел на Карозу, - видно, хотел что-то еще добавить, но передумал. Ушел.
      Кароза принял душ. Но на этот раз и душ не помог. Все так же было тоскливо и муторно.
      Да, проигрывать никогда не сладко. А этот бой - особенно...
      Остался бы он в полутяжелом - выиграл бы у Эйно Стучка. Конечно, выиграл бы - вон ведь как Мухин его разделал! И все было бы прекрасно!
      Он неторопливо одевался, когда в дверь постучали.
      Кароза удивился. Обычно боксеры, тренеры, судьи входили без стука.
      - Да, да!
      Вошел старик и с ним мальчик лет двенадцати.
      Старик держался прямо, худощавый, подтянутый. И костюм сидел на нем не по-стариковски ловко.
      - Вы нас простите, что мы с внуком отнимаем ваши минуты для отдыха, подчеркнуто вежливо произнес старик.
      Говорил он по-русски почти правильно, но с сильным акцентом.
      - Ничего, ничего, - Кароза пригласил старика сесть.
      Странно, зачем тот пожаловал?
      - Я - большой болельщик, - сказал старик, оставшись стоять. - И мой внук - тоже большой болельщик, - он ласково положил тяжелую руку на голову парнишки.
      Тот, как вошел, так не отрываясь глядел на Виктора Карозу. И глаза у него были такими откровенно восторженными!.. Кароза уже не раз видел такие глаза у мальчишек.
      - У нас к вам есть большая просьба, - сказал старик. - Автограф.
      Он достал из кармана программу боев и, проведя по ней пальцем, будто написав что-то, повторил все с тем же неправильным ударением:
      - Автограф.
      Это тоже было привычно Карозе. Автографы у него просили нередко. Но сейчас он удивился.
      - Автограф берут у победителя, - сказал он. - А я...
      Старик выпрямился. И сразу стало видно - в молодости он был очень высоким.
      - Победа, поражение - всякое случается на длинной спортивной шоссе, поучительно произнес он. - Но настоящий болельщик... О, настоящий болельщик знает истинный цена любой победе и любой проигрыш.
      Он запнулся, видимо подбирая слова. Наверно, говорить по-русски ему все же было нелегко.
      - Бывает поражение, которое есть дороже победы, - сказал старик. - И я, и мой внук, мы знаем, вы - полутяжеловес... И вот... для коллективности... Нет, как это? Опять я, кажется, не так сказал?..
      - Нет, все так.
      Кароза торопливо подыскивал в уме, что же написать на программке? Что-нибудь хорошее, мудрое, четкое, как афоризм. Но, как назло, ничего интересного не шло в голову, и он просто поставил свою фамилию.
      15 УТРОМ - 15 ВЕЧЕРОМ
      На письменном столе стоит бронзовая фигурка штангиста; мускулы его груди, рук, плеч предельно напряжены, - вероятно, он выжимает рекордный вес.
      Рядом на столе лежит штанга - да, да, металлическая штанга. Только маленькая. Но совсем как настоящая.
      И даже "блины" на нее навешаны.
      А на полу возле стола чернеет двухпудовая гиря; это уже настоящая.
      И гантели.
      На верхней доске книжного стеллажа выстроились в ряд кубки и статуэтки. Сплошь штангисты. Вот один - чугунный, - присев, левой рукой рвет штангу. Лицо его искажено: да, нелегко. Другой - высеченный из камня - стоит перед штангой молчаливый, сосредоточенный. Сейчас он попробует взять вес. В эти последние секунды перед решающим рывком он собирает воедино все свои силы, всю волю...
      ...Передо мной сидит сам хозяин квартиры - Юлий Петрович Старов, штангист, бывший чемпион Европы в полусреднем весе, уже немолодой, молчаливый, спокойный. Он в пижаме, выделяется его шея - короткая, толстая, монолитная, как столб. И на ней прочно посажена голова, тоже массивная, с круто нависающим лбом.
      - Что же вас интересует? - спрашивает Юлий Петрович.
      Я объясняю: мне поручено написать очерк к пятидесятилетию Старова, рассказать читателям о его спортивном пути.
      Юлий Петрович улыбается:
      - Это долго...
      Он задумывается. Видимо, не знает, с чего начать. Как и всякий журналист, я не раз вел подобные беседы. Спешу на помощь:
      - Как вы начали заниматься спортом?
      Юлий Петрович долго думает, глаза его смотрят в пол, на лице появляется странное, отсутствующее выражение, и я догадываюсь: Юлий Петрович сейчас, как сказал один поэт, блуждает по тропинкам своего далекого детства.
      Он отвечает загадочно:
      - Пожалуй, всему причиной - Яшка Кривоносый...
      * * *
      Заовражная улица, петляя, взбиралась на гору, почти к самым стенам монастыря. Хотя прошло уже шесть лет после революции, монастырь еще жил: по прежнему копались на огородах молчаливые монахи, по-прежнему мелькали их черные одежды на базаре и на мельнице. Здесь, возле монастыря, на окраине маленького городка рос Юлька Старов, по прозвищу Юла.
      В их домишке вечно стоял кислый, тяжелый дух: это пахла шерсть, - отец катал валенки. Пахли и шкуры, которые отец дубил: одним валянием не прокормиться. И от Юлькиной одежды тоже всегда пахло. "Псиной", - смеялись мальчишки.
      Лицо у отца было тоже какое-то мятое, унылое, словно прокисшее. И нос длинный, унылый. Всю жизнь его преследовали несчастья: то пожар, то старший сын утонул, то самого так скрутила лихоманка, чуть не умер.
      В школу Юльке ходить далеко: по всей Заовражной, мимо "Парикмахерского заведения братьев Жан" (все знали, что хозяин и единственный парикмахер там - Поликарп Семенович), мимо булочной Архипова, мимо пожарной каланчи, мимо клуба "Пролетарий", все вниз и вниз, до самой реки, перейти через мост, а там уж и школа.
      Каждый день совершал Юла этот маршрут. И редко когда обходилось без стычки с воронихинскими. Так называли ребят из Воронихиной слободы, раскинувшейся возле моста. Верховодил ими толстый, нескладный парень - Яшка Кривоносый. В детстве он упал с печи и свернул себе нос. Так и остался нос на всю жизнь: расплющенный и повернутый влево. Из-за этого даже казалось, что Яшка косит, всегда смотрит влево. Кроме носа, на Яшкином маленьком, с кулак, личике выделялись длинные, редкие зубы.
      Издавна воронихинские мальчишки враждовали с заовражными.
      Воронихинцы занимали очень выгодную позицию у моста. Заовражные вынуждены были ежедневно переходить через реку: и в школу, и на базар, и в кинематограф. Вот тут-то у моста их и встречали...
      Юльке влетало особенно часто.
      Был он невысокий, узкоплечий, болезненный. Кожа на щеках тонкая-тонкая, словно прозрачная. Молчаливый, замкнутый, он не имел товарищей. Заовражные обычно ходили через мост группами, в любой момент готовые дать отпор воронихинцам. А Юла шагал один...
      Отец чуть не каждый день посылал его: то принеси шерсть или шкурки от заказчика, то отнеси готовые катанки, то купи соды, или клея, или шкалик. И редкая из таких вылазок обходилась без синяков.
      Однажды Юла нес часовщику Кронфельду валенки, завернутые в холстину. У моста его встретил Яшка Кривоносый со своей ватагой.
      - А, Юлий! Цезарь! - воскликнул Яшка, как всегда сося леденец, и длинным грязным пальцем ткнул Юльке в щеку.
      Юла оглянулся. Не убежишь. Яшкины приятели уже замкнули кольцо. Они стояли вразвалку, небрежно сунув руки в карманы, и ухмылялись.
      - Ну, Цезарь, давай закусим, - сказал Яшка. Наклонился, сгреб горсть земли: - Ешь!
      Юла глядел хмуро, исподлобья. Под мышкой он крепко зажал валенки. Только бы их не порвали, не запачкали. Отец тогда так изволтузит... Но у воронихинцев имелись свои понятия о благородстве. И главный закон: взрослых не впутывать. А валенки - это "взрослое".
      - Ешь, Древний Рим! - Яшка поднес землю к самому лицу Юлы, мазанул по губам.
      Юла дернулся, отвернул лицо.
      - Лопай, а то силком заставим!
      Яшка подмигнул своим, двое ребят вывернули Юле руки, а Кривоносый, ухмыляясь, изловчился и прижал горсть земли к его плотно стиснутому рту. Юла дергался, отбивался, выронив валенки. В конце концов, не выдержав, он заплакал.
      - Будет, - негромко пробормотал кто-то из воронихинцев.
      - Пускай катится...
      Но Яшка по-прежнему настойчиво совал Юльке землю в рот. Она была сухая, противно скрипела на зубах. Юла давился, выталкивал языком маленькие хрустящие комки. И только неожиданно появившийся на улице милиционер спас его...
      Через несколько дней Юла опять нарвался на Яшкину компанию.
      - Эге! - сказал Яшка. - Непорядок! Цезарь-то был рыжим. А Юла - черный! Сейчас исправим...
      Он крепко держал Юлу, пока один из мальчишек сбегал домой, принес ведерко и кисть.
      - Крестится раб божий Юлиан, - густым дьяконовским басом пел Яшка и суриком мазал Юле волосы. Под дружный хохот мальчишек он жирно ляпал краску на голову Юле, волосы у того слиплись и поднялись, как колючки у ежа. Огненно-яркой краской были вымазаны и лоб, и уши...
      Юла с ненавистью глядел на мучителя. Если б мог, он убил, изувечил его, отомстил бы за все обиды. Но как? Яшка был на голову выше его и, конечно, гораздо сильнее.
      Весь испачканный краской, зареванный, охрипший, вырвался Юла из рук воронихинцев и бросился к реке. Убежал далеко вниз по течению на пустынную отмель, густо заросшую лозняком, долго, яростно тер голову песком и илом, остервенело скреб ногтями. Но ничего не помогало. Сурик въелся намертво. В реке, как в зеркале, Юла видел свое лицо, окруженное ярким нимбом, как у святого на бабушкиной иконе.
      Идти домой днем по городу в таком виде было невозможно. И Юла до темноты отсиживался в кустах.
      "Раздобуду пистолет, - с мрачной решимостью думал он. - Подстерегу Кривоносого. Жизнь или смерть?! При всех будет ползать на коленях, виниться..."
      Юла мысленно уже видел, как Яшка ползает в пыли, умоляет простить его, твердит, что он не знал, какой Юла хороший и справедливый.
      "Или подговорю Семку-мельника", - продолжал мечтать Юла.
      Семка был известный всему городу здоровяк, со спиной широкой, как шкаф. Он шутя таскал пятипудовые мешки.
      "Дам Семке три рубля, пусть проучит..."
      Только ночью задами пробрался Юла домой. Под причитания матери долго отмывал волосы горячей водой с керосином и щелоком. Но и назавтра еще нет-нет да мелькала в них огненная прядка.
      ...Вскоре в город приехал цирк шапито. На базарной площади за одну ночь вырос огромный балаган; деревянный, с брезентовой крышей, с несколькими рядами скамеек и висящими на красивых бронзовых цепочках яркими керосиновыми лампами.
      У входа два клоуна награждали друг друга удивительно звонкими оплеухами, кривляясь, пели смешные куплеты, зазывая зрителей.
      Юла, как и многие ребята, потерял покой. Каждый вечер крутился он возле цирка, стремясь проникнуть в манящий балаган. Иногда это удавалось.
      В цирке все было интересно: и персидский фокусник, показывающий отрубленную говорящую голову, и заклинатель змей, и воздушные гимнастки.
      Но для Юлы, как и для большинства мальчишек, все это бледнело перед коронным номером программы. На арену выходил важный дядька в черном, похожий на заграничного лорда, и громко объявлял:
      - Всемирно знаменитая силач Али Махмуд-хан!
      Под гром аплодисментов на ковер вступал в борцовском трико и туфлях сам Али Махмуд-хан, огромный, красивый, с лихо загнутыми черными усами. Он раскланивался, на арену выводили лошадь, и Али Махмуд поднимал ее. Поднимал так просто, будто лошадь игрушечная. Потом так же легко проносил по арене шест, на каждом конце которого висело по трое мужчин.
      А потом опять выходил важный дядька в цилиндре и, делая большие паузы после каждого слова, торжественно провозглашал:
      - Всемирно... знаменитая... силач... Али Махмуд-хан... вызывал... на борьба... любого... из публикум. Победитель... получай... приз... двести рублей.
      Цирк гудел, зрители начинали ерзать на скамейках, шептаться. И всегда находился кто-нибудь, желающий помериться силами со всемирно знаменитым турком.
      В первый день такими оказались ломовой извозчик Кирилл и дворник Харитон. Турок разделался с ними с обидной легкостью. Припечатав к ковру Харитона, он даже похлопал его по животу: мол, не горюй.
      На следующий вечер заработать двести рублей решил верзила Семка-мельник. Все мальчишки болели за него. Как-никак, Семка - первый городской силач.
      Но Али-Махмуд, схватив шестипудового Семку за пояс, легко, словно мячик, перебросил через себя и тут же, изловчась, прижал обеими лопатками к ковру.
      Зрители и ахнуть не успели, как прозвучал свисток судьи - и смущенный Семка, озадаченно почесывая затылок, вернулся на свое место.
      Маленький, тщедушный Юла восторженно следил за каждым движением Али Махмуда.
      "Быть бы мне таким силачом! - замирая от счастья, мечтал Юла. - Даже не таким, хоть наполовину, хоть на четверть..."
      Сколько чудесного смог бы он тогда сделать! И главное, самое первое задал бы тогда жару Яшке!
      Кривоносый сидел тут же, вместе со своим отцом, владельцем кондитерской, - важным, грузным, краснощеким. По груди и животу у отца к кармашку с часами змеилась толстая золотая цепь с брелоками. Яшка был в черном пиджаке из "чертовой кожи", с гладко прилизанными волосами и чинным выражением на лице. Совсем паинька. Оба они, отец и сын, дружно сосали леденцы.
      Прошло несколько дней. Цирк уже собирался уезжать из города.
      Рано утром Юла, захватив удочки, пошел на реку. Еще только рассветало, над водой клубился туман. Было прохладно, и Юлу в его легком пиджачке знобило.
      Прыгая с камня на камень, чтобы согреться, он быстро спускался к воде. И вдруг у самой реки увидел огромную знакомую фигуру с удочкой.
      Сердце у Юлы забилось часто-часто. Неужто?.. Он враз остановился, но так неловко, что камень, выскользнув из-под ног, прогромыхал в реку.
      Рыбак досадливо обернулся. Красивое полное лицо, лихо загнутые усы... Конечно, это Али Махмуд! Он ничего не сказал и снова уставился на поплавок.
      Юла стоял не шевелясь. Вот он - счастливый случай! Можно познакомиться с самим Али Махмудом. Только не робеть! О чем бы с ним заговорить?
      Знаменитый турок сидел у моста и сосредоточенно разглядывал неподвижный, будто впаянный в реку поплавок. Юла расхрабрился.
      - Здесь клевать плохо, совсем плохо, пфуй, - нарочно коверкая слова, чтобы было понятнее чужеземцу, сказал он. - Айдате, покажу место. Карош место! Рыба дерг-дерг-дерг... - Он показал рукой, как будет дергаться поплавок.
      - Ну что ж, здесь и впрямь не клюет. Пойдем, мальчик, - ответил Али Махмуд, вставая.
      Юла удивился: знаменитый турок свободно и чисто говорил по-русски.
      Они поднялись выше по реке и расположились в давно облюбованной Юлой черной бочажине. Работа пошла. Молча таскали они из реки плотвичек, язей, окуньков, пескарей.
      Обратно возвращались вместе. Али Махмуд все расспрашивал о рыбе, о монастыре, о городе. Юла отвечал кратко, - ему хотелось поговорить совсем о другом: о борьбе, о цирке. И, наконец, видя, что они уже приближаются к базару, а Али Махмуд вовсе не собирается менять тему разговора, Юла рубанул напрямик:
      - А трудно стать силачом?
      Али Махмуд ответил почти не задумываясь. Вероятно, не раз уже задавали ему такой вопрос:
      - Это очень просто, мальчик.
      - Просто? - Юла недоверчиво покосился. - Значит, и я могу?
      - Можешь...
      - А как?
      - Очень просто, - повторил Али Махмуд. - Пятнадцать подтягиваний. Пятнадцать утром, пятнадцать вечером - вот и все. На перекладине, на суку, на дверном косяке, на воротах - на чем хочешь. Пятнадцать подтягиваний, и через год - слышишь, мальчик? - всего через год ты станешь вдвое сильнее.
      - Пятнадцать подтягиваний?
      - Да.
      - И вдвое сильнее?
      - Да.
      Юла искоса поглядывал на Али Махмуда. Шутит, что ли?
      Они поравнялись с кондитерской.
      - Хочешь, мальчик, пирожное? - предложил Али Махмуд. - Я угощаю...
      Юла отказался. Пирожное - это, конечно, неплохо, но неприятно заходить в кондитерскую Яшкиного отца.
      Пошли дальше. Потом Юла сообразил, что в кондитерской мог быть и сам Кривоносый. Вот бы здорово показаться ему рядом с Али Махмудом! Яшка лопнул бы от зависти. Но они уже прошли мимо кондитерской, а просить знаменитого турка вернуться было неловко.
      Приблизились к цирку.
      - Ну, прощай, мальчик, - сказал Али Махмуд. - Кстати, если еще увидимся, зови меня лучше Александром Максимовичем... Итак, запомни пятнадцать... - Он махнул рукой и вошел в балаган.
      Вскоре цирк уехал. А Юла еще недели две чуть не каждый день вспоминал совет Али Махмуда. Мыслимое ли дело - за год стать вдвое сильнее?
      "Сбрехнул, конечно, фальшивый турок", - наконец твердо решил Юла и старался больше не думать об этом.
      Шли дни. Кончилось лето. И в первый же день занятий, первого сентября, Юла, возвращаясь из школы, снова напоролся на Яшку Кривоносого.
      - Гутен таг, - сказал Яшка. - Гут морген, Кай Юлий!
      Его дружки захохотали.
      - Чего ж ты не здороваешься, древний? - Яшка с силой провел ладонью Юле от подбородка до лба, больно задрав ему кончик носа.
      Юла молчал. Злость и обида бурлили в нем. И, что самое скверное, слезы подступали к самому горлу. Только этого и не хватает: разреветься на потеху воронихинцам.
      - Храбрецы! - с трудом выдавил он. - Семеро на одного!..
      - Можно и один на один, - с готовностью откликнулся Яшка.
      И вдруг в голове у Юлы стремительно, как кадры в кинематографе, промелькнули и цирк, и Семка-мельник, лежащий на лопатках, и могучий Али Махмуд в борцовском трико, и его удивительный совет.
      - Состоялось! - сказал Юла.
      - Значит, деремся? - изумился Яшка.
      - Деремся!
      Яшка быстро скинул пиджак, передал соседу свой потрепанный портфель.
      - Стой! - яростно крикнул Юла. - Мы деремся. Один на один. Но не сейчас...