Казалось, вся цепочка велосипедистов стоит на месте, вхолостую вращая колеса, и только один Лерок мчится по асфальту.
      - Анри! Достань его, Анри! - заорал кто-то.
      "Шалишь! Не уйдешь!" - с непонятной радостью подумал Вессад.
      В нем уже вспыхнул острый, хмельной азарт. Увеличив скорость, он без особого напряжения стал медленно, упрямо приближаться к Лероку.
      Но тот, подпустив его почти вплотную, вдруг снова приподнялся над седлом и стремительно рванулся вперед. Он мчался все быстрее и уже обошел не только Вессада, но и Лансье.
      - Анри! - снова взревели болельщики.
      - Нажми!
      - Работай, парень!
      Крики зрителей словно подхлестнули Вессада. Он стиснул зубы и стал еще сильнее вращать педали. Очень хотелось приподняться с седла и мощным рывком достать Лерока. Но Анри сдержал себя.
      "И так достану!"
      Машина шла быстро и накатисто.
      "Достану! И так достану!"
      И все-таки, незаметно для себя, Анри увеличивал и увеличивал скорость.
      Но догнать Лерока не удалось: тот снова сделал сильный рывок и теперь оказался лидером гонки.
      "Как в пятнашки! - мелькнуло у Анри. - Да, пятнашки. Или кошки-мышки!"
      Анри уже злился. Он чувствовал - теряет равновесие. Горячая волна крови хлестнула в голову, на миг ослепив его.
      У Вессада, как и у большинства гонщиков, не было секундомера на руле. Но и без секундомера он видел - идет быстрее намеченного. Гораздо быстрее.
      А Лерок еще усилил темп...
      Ах, так!
      Вессад резко нажал на педали.
      "Врешь! Достану!"
      Лерок мчался стремительно. Он стал словно бы невесомым. Будто парил над шоссе. Но Анри чувствовал: он все-таки приближается к сопернику.
      Первая тоненькая медленная струйка пота затекла ему в глаз, соленый вкус появился на губах.
      "Сумасшедший! - в ярости подумал Анри. - Ведь не пять километров идешь. Пятьдесят! Надо сбавить... Сбавить..."
      Но ноги Вессада, сухие мускулистые ноги гонщика, нервы и сердце, каждая клеточка его сильного тренированного тела не желали слушаться, сами рвались вперед, стремясь достать соперника.
      - Нажми! - вопили болельщики.
      - Анри!
      Теперь он шел четвертым. Перед ним маячила широкая спина Лансье, обтянутая голубой рубашкой. Спокойно и методично, хорошо используя накат, Вессад обошел соперника.
      Мелькнули трибуны. Кончился первый круг.
      На седьмом километре Вессад обогнал и другого противника, первым взявшего старт.
      Но впереди была еще одна спина - узкая, с резко торчащими острыми лопатками, голубая спина Лерока. Вессаду казалось: она закрывает ему путь, он ничего не видит из-за нее.
      Это рефлекс гонщика. Впереди спина - значит, надо ее обойти. Тело еще не испытывало утомления. Оно рвалось вперед.
      "Но нельзя же... Нельзя! А отставать можно? Отставать - это хорошо?"
      Мысли путались у Анри. В виске оглушительно билась жилка. Он никак не мог сосредоточиться.
      "Как же? Догонять? Нет?"
      Вессад заставил себя оторвать глаза от голубой спины.
      Только не горячиться!
      - Анри! - кричали болельщики. - Ан аван!
      "Ан аван" - так называется его клуб. Это значит - вперед!
      И снова мелькало асфальтированное шоссе и тесные шеренги болельщиков. Они ограждали дорогу так плотно - Вессад даже не видел, что вокруг золотистое поле, зеленый луг или черная земля. Мчался словно в живом коридоре.
      Голубая спина была далеко. Просвет между Лероком и Вессадом все увеличивался.
      - Спокойно, спокойно, - твердил Вессад.
      Но спокойствия не было.
      Лерок... Он же не дурак. И не новичок. Идет таким бешеным темпом и не боится выдохнуться. Значит, приготовил какой-то сюрприз.
      Нажать, что ли? Достать? Пока не поздно?
      Снова мелькнули трибуны. Кончился второй круг.
      Лерок уже сильно оторвался от докера. Казалось, сухопарый "голубой" гонщик идет теперь последним: намного обогнав всех, он пристал к хвосту цепочки велосипедистов. Вессад был даже рад этому. Теперь хоть впереди не маячила голубая спина, не трепала ему нервы.
      Шел уже двенадцатый километр. А Лерок по-прежнему яростно крутил педали. Бедра его постепенно наливались свинцом. Воздух сделался тяжелым и плотным, как вода. Он давил на плечи, голову, ноги, руки. Вспарывать воздушную стену стало неимоверно трудно. И главное - дыхание сбилось от бесконечных спуртов...
      Лерок чувствовал: ему уже долго не протянуть, но ни Вессад, ни зрители не знали этого.
      И Лерок решил еще раз, последний раз, попробовать...
      Ведь Дюваль обещал, если все хорошо пройдет, не скупиться...
      На четырнадцатом километре толпа вдруг снова разразилась неистовым криком. Лерок, примкнув к хвосту цепочки велосипедистов, обошел "желтого" гонщика и продолжал яростно рвать педали.
      Вскоре толпа опять восторженно закричала: Лерок, собрав остаток сил, эффектно "съел" еще одного противника.
      Зрители ревели, не смолкая ни на секунду.
      - Анри! - кричали портовики.
      - Лерок! - радостно орали другие болельщики.
      - Анри!
      - Лерок!
      Кто-то раз за разом палил в небо из пистолета. Кто-то остервенело дубасил по медной тарелке. Кто-то вертел над головой оглушительную трещотку.
      "А может, достать? Сейчас, пока еще есть шанс, - тревожился Анри. Или... Нет... Не поддаваться..."
      Сдерживая ярость, он шел методично и упрямо, стараясь не замечать далеко оторвавшегося противника.
      Дюваль был взбешен. Кончался уже третий круг. Скоро Лерок выдохнется, и тогда...
      В растерянности метался Дюваль около шоссе.
      И вдруг его осенило.
      Собрав вокруг себя нескольких друзей, он придвинулся вплотную к асфальту и вместе с ними, скандируя каждый слог, стал кричать, приставив к губам металлический рупор:
      - Жми, Вес-сад! Жми, Вес-сад! Жми!
      Дюваль рассчитал правильно.
      Его крик мгновенно подхватили рабочие, моряки, студенты, искренне желавшие победы молодому докеру.
      И вскоре уже многотысячная толпа хором кричала:
      - Жми, Вес-сад! Жми, Ан-ри! Жми! Жми! Жми!
      А Вессад стискивал зубы. Нет! Нет! Нет! Впереди еще тридцать пять километров.
      - Не тушуйся, Анри!
      - Работай! - кричали одни.
      - Ан аван!
      А другие, в пылу азарта, забыв все на свете, остервенело вопили:
      - Сопляк!
      - Лентяй!
      - Эй, проснись! Крути!
      Болельщики, как и дети, народ жестокий. Они не прощают неудач.
      Некоторые недавние поклонники теперь, казалось, готовы были отдубасить Анри.
      - Тюфяк! - орали они.
      - Ножками, двигай ножками, мальчик!
      - Не забудь: ты в седле, не в кровати!
      Но большинство зрителей по-прежнему громогласным хором скандировало:
      - Жми, Ан-ри! Жми, Вес-сад! Жми!
      Четыре минуты подряд, не смолкая ни на миг, ревела, выла, стонала, свистела, орала толпа.
      Вессад слышал один лишь слитный, многоголосый рев. Мчался, как в грохочущем туннеле.
      Этот рев давил на него, прижимал к рулю. Вессаду казалось, - он держится из последних сил. Еще немного - и он сорвется, в остервенелой ярости бросится за Лероком.
      Четыре минуты орала толпа.
      И вдруг крик резко оборвался, будто кто-то выключил репродуктор.
      И сразу Анри почувствовал: что-то случилось.
      Казалось, мир снова стал широк и ясен, плечи внезапно избавились от многопудового гнетущего груза.
      Анри скользнул глазами по шоссе. Вдали, у самого поворота, неестественно задрав кверху переднее колесо, лежала на боку машина. Под ней, высвобождая ноги из туклипсов, ворочался Лерок. Острые лопатки торчали на его узкой спине, обтянутой голубой рубашкой, которая так взмокла, что стала теперь темно-синей, почти черной.
      - Лерок! - взмолились болельщики.
      - Миленький!
      - Вставай!
      - Лерок!
      Вот сейчас... Сейчас он вскочит на машину и понесется дальше.
      Зрители не знали, что гонщик упал нарочно. Силы его иссякли, а сходить с гонки просто так Лероку было неловко. И он счел за лучшее симулировать сильный ушиб.
      На мотоцикле к нему уже мчался врач в развевавшемся на ветру белом халате с маленьким чемоданчиком в руке.
      А Вессад продолжал нестись вперед. Теперь, после восемнадцати километров, он стал лидером гонки. За ним шел Лансье.
      И Вессад переключил на него все внимание.
      Однако изредка мысли его все же на секунду возвращались к Лероку. Почему чудак, изрядно потрепавший ему нервы, мчался так быстро? В чем дело?
      Но Вессаду некогда было решать загадку.
      Впереди - еще более тридцати километров. Вессад мчался, не чувствуя усталости. Он ощущал только радость, сильную острую радость, даже гордость.
      Наконец-то он смог преодолеть свою вечную горячность, так мешавшую ему. Наконец-то!..
      То чудесное ощущение уверенного спокойствия, полного владения собой, которое впервые за столько лет появилось у него сейчас, всего несколько минут назад, во время поединка с Лероком, - это чудесное ощущение делало его могучим, как никогда.
      Впервые он чувствовал себя чемпионом, как бы хозяином гонок.
      И он победил.
      ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ
      Замечательному советскому борцу
      и тренеру, вице-президенту ФИЛА*
      Алексею Катулину
      ______________
      * ФИЛА - Международная федерация борьбы.
      Однажды мы сидели вечером в гостиной Дома спорта.
      Вскоре должна была начаться встреча с нашими борцами, только что вернувшимися из Турции.
      Мы расположились шумной компанией - тренеры, журналисты, судьи. Разговор шел громкий, суматошно-бестолковый, но веселый.
      Кто-то сообщил, что на днях в одной из латино-американских стран вступил в действие новый оригинальный закон: за нападение на футбольного судью - от трех месяцев до пяти лет тюрьмы.
      - Это что! - со смехом перебил мой сосед-журналист и рассказал, как недавно в Манчестере на ринге произошел невероятный случай: оба боксера одновременно получили нокаут.
      Все говорили разом, смеясь и перебивая друг друга.
      Вдруг один из нашей компании - тренер по борьбе Георгий Филимонович остановился на полуслове, глядя по направлению двери.
      Я тоже оглянулся.
      В дверях стоял немолодой мужчина, полный, невысокий. Округлое, добродушное лицо и большие оттопыренные уши. А может, они просто казались такими большими, потому что голова была наголо обрита? Он был в черном костюме, обычном, неброском. И вообще - и лицом, и одеждой - он никак не выделялся.
      - Кто это? - спросил я Георгия Филимоновича.
      - Не знаешь? - удивился тот. - Это Хлопин. Судья. И не просто судья: покоритель Парижа!
      Я усмехнулся:
      - Еще одна байка?!
      Георгий Филимонович даже обиделся:
      - Вовсе не выдумка. Все французские газеты однажды вышли с сенсационными заголовками: "Русский судья покорил Париж!"
      * * *
      Пале-де-Шайо знают не только в Париже.
      Грандиозный подземный дворец всемирно знаменит. Здесь пестрой чередой мелькают концерты, спектакли, выставки. И реже - спортивные поединки.
      Сейчас в Пале-де-Шайо пустынно. Всего через час начнутся международные состязания борцов. И тогда в огромных подземных залах, вокруг ковров, соберутся многотысячные гудящие толпы. А пока...
      Пока во дворце - последние приготовления.
      Быстрые, незаметные, все успевающие девушки с мягко завывающими пылесосами на длинных, как гигантские черви, шнурах, резво обходят ряды кресел.
      Худощавые, спортивного вида парни приносят толстые ковры, похожие на десятиспальные матрацы, разворачивают и укладывают их. Тут же, рядом с коврами, ставят плоские ящички с канифолью и стулья для судей.
      Двое монтеров в ярких - зеленых с красными полосками - комбинезонах, с легкими лестницами в руках, похожие на циркачей, обходят скрытые тут и там глубокие зевы мощных вентиляторов. Ведь дворец-то под землей!
      Пале-де-Шайо готовится к ответственным схваткам.
      В одном из залов, около белых сверкающих весов, удобно расположилась группа людей: секретарь, несколько судей, врач, представители команд. И тут же - Хлопин. В строгом синем пиджаке, на груди вышитые золотом по-французски слова: "Вице-президент".
      Возле этих весов он был самым главным. Так постановила ФИЛА. За каждую весовую категорию отвечает один из руководителей ФИЛА. И вот Хлопину достался полусредний вес.
      Хлопин сидел у весов на низком складном стульчике. Он казался совершенно спокойным. Тщательно отутюженный костюм. Массивное лицо, неторопливые глаза. Сидел, вытянув ноги, небрежно листая французский журнал.
      Вряд ли кто-нибудь догадывался, как нервничал сейчас Хлопин. То и дело хлопала дверь в зал. И каждый раз Хлопин украдкой бросал туда быстрый взгляд поверх журнальных страниц. И тотчас же, будто сделав что-то нехорошее, запретное, отводил глаза.
      Но опять стучала дверь. И Хлопин опять глядел на нее.
      Взвешивание шло к концу*. Уже побывали на весах и поляк, и турок, и итальянец, и чех, и египтянин. Пятнадцать полусредневесов из пятнадцати команд благополучно прошли контроль. И только шестнадцатый почему-то все еще не подходил к весам. А этим шестнадцатым был советский борец Леонид Добровольский.
      ______________
      * Взвешивание длится только один час. Борец, не прошедший взвешивания, не допускается к состязаниям.
      Хлопин хорошо знал его. Не год, не пять и не десять судит Хлопин схватки на ковре. Ему ли не знать всех ведущих наших борцов!
      А Добровольский отчасти был даже его учеником. Да, когда же это было? Лет восемь, нет, семь лет назад. Он тренировал группу в "Трудовых резервах". Вот тогда и пришел к нему второразрядник Леонид Добровольский. "Лека" звали его товарищи.
      Невысокий, кряжистый. Чуть смахивающий на средней величины медведя.
      Что уж говорить - силенка у него имелась. И техникой он овладевал как-то очень легко. Вообще-то Хлопин не любил, когда приемы усваиваются вот так, шутя. Что легко дается, то легко и теряется.
      Но Лека оказался парнем не промах. Уже через два года он выполнил норму мастера. И переехал в Москву...
      "Да, - усмехнулся Хлопин. - Как же Леке без Москвы?!"
      Этот Добровольский - отличный полусредневес. Ничего не скажешь. И техничный, и волевой. Это - на ковре. А в жизни... В жизни он раздерганный какой-то. "Гитарист".
      Этим словом Хлопин обозначал целую категорию людей. Никчемный, несобранный - "гитарист". Ленивый - "гитарист". Малокультурный, не читающий ничего, кроме "Советского спорта", - "гитарист".
      "Да, - мысленно повторил Хлопин. - Типичный "гитарист".
      Хлопин встал, сделал несколько шагов и обеими руками провел по бокам головы. Будто хотел пригладить, прижать свои оттопыренные уши. С детства приклеилась к нему эта привычка.
      Посмотрел на часы. До конца взвешивания - всего семь минут. Представитель советской команды, старый мастер Ершов, перехватил этот взгляд, кивнул и поспешил в фойе.
      Где же этот чертов Добровольский?
      Фойе было похоже на туристский бивуак. Тут и там стояли легкие кровати-раскладушки и шезлонги, на них громоздились беспорядочные груды одежды, чемоданчики, полотенца. Фойе временно приспособили под раздевалку.
      Ершов быстро обвел глазами помещение: Добровольского тут не было.
      Ершов вышел в коридор, торопливо заглянул в ближайшие комнаты. Добровольского не было.
      ...А у весов уже сгрудились судьи, секундометристы, газетчики. По залу пронесся слух: через шесть минут кончается взвешивание, а советского борца нет и нет.
      Опытные спортсмены знают, чем обычно вызываются такие задержки: вес! Лишний вес!
      Представьте себе: борец перед официальным взвешиванием сделал контрольную "прикидку" и вдруг, к ужасу своему, обнаружил "лишек". Сто граммов, полкило, а то и целый килограмм. Вот тут-то и начинает он метаться. Сбросить вес! Немедленно!
      Чего только не придумывают в эти отчаянные минуты! Парятся в бане, ежеминутно бегают в туалет... Сбросить вес! Во что бы то ни стало!
      Хлопин делал вид, будто не замечает суеты возле весов. Не слышит торопливого шепота, не видит удивленных, а часто и обрадованных глаз.
      Да, конечно! Кое-кто из иностранных спортсменов и тренеров очень рад. Еще бы! Так повезло! Если чемпиона СССР, мастера спорта Добровольского, не допустят к состязаниям - советская команда сразу потеряет шансы на первое место. Команда, которая вот уже много лет подряд занимала верхнюю строчку в турнирной таблице!
      - Четыре минуты! - негромко произнес кто-то по-немецки.
      Хлопин не оглянулся.
      "Да, в этом "Леке" есть и мой грех, - подумал он. - Забаловали парня. И я тоже..."
      В дверях показался Ершов. Быстро окинул взглядом помещение, недоуменно пожал плечами и снова скрылся в коридоре.
      "Так, - подумал Хлопин. - Вот так..."
      Он ни секунды не сомневался: это не случайность. Нет, не случайность.
      Вес у Добровольского всегда колебался около семидесяти восьми. Возле той пограничной черточки, где кончается полусредневес.
      А тут, в хлопотах перед отъездом, наверно, недоглядел "гитарист", поел лишку - ну и вот... "Гитаристы" - они всегда любят вкусно покушать. Для них режим - нож острый...
      Хлопин встал, сделал несколько шагов по залу, по привычке пригладил обеими руками оттопыренные уши и снова сел на раскладной стульчик.
      "Где же все-таки этот?.. - подумал он. - Наверно, в парилке потеет? Хотя... Тут, в Париже, попробуй найди парилку!"
      - Две минуты, - прошептал кто-то по-английски.
      "Все, - подумал Хлопин. - Конец".
      Очевидно, так же решил и юркий маленький француз с живыми, быстрыми, как мыши, глазами - секретарь комиссии. Он уже уложил в папку протокол взвешивания и убирал со стола какие-то бумажки.
      И тут случилось неожиданное. Дверь отворилась - и в зал в одних трусах влетел Добровольский. Быстрым шагом ринулся он к весам.
      Лицо и шея его, загорелые, резко выделялись на молочно-белом теле. Словно к туловищу одного человека по ошибке прикрепили голову другого.
      Все сразу уставились на эту голову: была она вся в проплешинах, будто поражена лишаями.
      "Сам себя, - понял Хлопин. - Обкорнал. Волосы - они тоже весят".
      Да, все было ясно.
      Не дойдя нескольких шагов до весов, Добровольский на миг приостановился, сдернул с себя трусы и так, голый, встал на белую площадку.
      Обычно борцы взвешивались не совсем нагишом, ну хотя бы в плавках.
      "Конечно, - сжал губы Хлопин. - Трусы - тоже граммы..."
      Лицо у Добровольского было усталое, какое-то осунувшееся, но радостное.
      "Вот я как! - словно бы говорил борец. - Тяжеленько пришлось. А все-таки успел. Не подвел..."
      На его лице выделялись усы. Они росли как-то странно, только по углам рта. Как у китайца.
      Юркий француз-секретарь взглянул на Добровольского удивленно, но ничего не сказал: до конца взвешивания было еще чуть больше минуты.
      Все стоящие у весов разом зашевелились, зашумели.
      - А я был уверен - не придет, - негромко сказал соседу бельгиец-журналист, и нотки сожаления откровенно звучали в его голосе.
      - Да, счастье было совсем рядом и убежало, как пугливый олененок, ответил сосед цитатой из модной песенки.
      Добровольский усмехнулся. То ли он понял сказанное... Хотя... Вряд ли он знал по-французски. Скорее всего это была просто улыбка победителя. Тем более, когда успех дался с таким трудом...
      У Хлопина отлегло от сердца. Все же явился! Потом надо будет с этим "гитаристом" обо всех его штучках всерьез потолковать. А пока... Все хорошо, что хорошо кончается!
      - Итак, мсье Арнольд, - стараясь голосом не выдать радости, распорядился Хлопин. - Вес!
      Суетливый француз-секретарь снова достал из папки протокол.
      Врач шагнул к весам и легкими ударами ногтя стал передвигать хромированную гирьку по такому же сверкающему стержню.
      Он догнал ее до цифры "8" и опустил руку. Семьдесят восемь! Предел. Все разом поглядели на стрелку. Острый кончик ее вздрагивал и дергался. Никак не хотел замереть.
      Врач легонько тронул его пальцем.
      Кончик на миг замер и опять задрожал, как в ознобе.
      Шепот зашелестел в толпе.
      Хлопин почувствовал, как сердце его громко стукнуло и остановилось.
      Вокруг стало тихо-тихо.
      - Записать семьдесят восемь ровно? - вопросительно подсказал Хлопину француз-секретарь.
      Наверно, он торопился куда-то. Да и не подведет же русский своего же русского чемпиона!
      Хлопин молчал.
      Дрогнувшими руками достал из кармана футляр, открыл его, надел очки. Пользовался он ими редко. Да и сейчас они в общем-то были ни к чему. Просто так... Оттянуть решающий миг...
      Хлопин сделал шаг к весам. Подошел вплотную.
      Каким-то боковым зрением он видел, как испарина покрыла низкий крутой лоб Добровольского и две мутные капельки медленно скатились с носа в глубокую морщину над углом рта. Видел каждую уродливую проплешину на голове спортсмена. Но глаза Хлопина глядели не на Добровольского. Они уткнулись в острый, пританцовывающий кончик стрелки...
      Все - и судьи, и тренеры, и врачи, и журналисты - все столпившиеся у весов вдруг умолкли. Опытные спортсмены и болельщики, они отлично знали каждую запятую спортивного кодекса.
      Вице-президент ФИЛА! Ему сегодня доверены весы. Он, один только он, без всякого постороннего вмешательства, должен сейчас определить - что показывает стрелка? Семьдесят восемь ровно или семьдесят восемь килограммов и еще пять-десять граммов?
      Только он! Только Хлопин может сейчас решить это! И его решение бесповоротно и обжалованию не подлежит!
      "Обжалованию не подлежит", - эта фраза из правил ФИЛА билась сейчас не только в висках у Хлопина.
      Ее мысленно повторяли все у весов.
      Спорт - очень точная штука. И почти любое спорное действие может быть опротестовано. Почти любое, но не любое... Так, в футболе только судья, сам, единолично, решает, был офсайт или нет. И никаких жалоб потом не разбирают. Судья решил - и точка!
      И вот сейчас тоже создалось то очень редкое положение, когда главный "весовщик" один, сам должен все решить...
      Хлопин глядел на вздрагивающую, как в ознобе, стрелку...
      О чем думал он?
      Может быть, о том, что если вот сейчас он не допустит Добровольского к состязаниям - нашей команде не видать почетного места. Из-за одного "гитариста" - всей команде не видать...
      А может, о том, что сейчас на него, Хлопина, глядят десятки иностранцев. И он, один только он, может доказать, что все эти звонкие слова о "спортивной честности", о "долге", о "судейской объективности", все эти хорошие слова, которые мы употребляем к месту, а часто не к месту, все это не просто слова...
      А может, он думал, что пять граммов - это всего лишь пять граммов. И, собственно говоря, какая уж разница: весит борец семьдесят восемь килограммов ровно или семьдесят восемь с малюсеньким хвостиком? Таким малюсеньким, что его и не взвесить точно. И даже неясно, есть он вообще, этот хвостик, или вовсе и нет его?
      А может, он думал, что найдутся люди, которые назовут его "непатриотом" если он не допустит Добровольского. Да, непременно найдутся...
      А может, о том, что вот стоит перед ним его давний знакомец. Отчасти даже ученик. И притом - чемпион страны. И конечно, полагает этот ученик и чемпион, что он, Хлопин, по старой дружбе...
      Он стоял и смотрел на дрожащую стрелку. Он, единственный в этом зале русский, у которого на пиджаке, на груди, золотом по-французски было вышито: "Вице-президент".
      Потом снял очки.
      - Перевес!
      "Пригладил" уши и отошел.
      "Перевес" - лишний вес.
      Все. Конец. Точка.
      Он еще видел, какими жалкими, умоляющими глазами глядел ему вслед Добровольский. И как враз обвисли его китайские усы.
      Как, словно бы еще не понимая всего ужаса случившегося, застыл на месте Ершов...
      Как изумленно раскрыл рот маленький юркий француз-секретарь.
      А в зале уже рос шум, гул. Какие-то восклицания! Удивление!
      Этот шум все усиливался и усиливался, вышел за пределы Пале-де-Шайо и наконец выплеснулся на страницы вечерних газет восторженными заголовками.
      "Самый честный судья!"
      "Русский судья покорил Париж!"
      * * *
      На этом можно, пожалуй, и кончить рассказ о "самом честном судье". Рассказ, который звучит как спортивная "байка", хотя в нем почти нет вымысла. А может быть, следует еще добавить, что, пожалуй, больше всех поразили эти шумные заголовки самого Хлопина.
      - Впечатлительный народ - французы, - говорил он, смущенно приглаживая уши.
      А когда Ершов принес в отель новую газету с очередной крупно набранной порцией восторга, Хлопин поглядел на свой снимок и раздумчиво произнес:
      - Вроде как грудью на амбразуру...
      - Чего-чего? - не понял Ершов.
      - Так разрисовали. Ну, словно я - грудью на амбразуру. Да... Впечатлительный народ - французы.
      ЕСЛИ НУЖНО...
      Старший лейтенант Виктор Кароза заканчивал тренировку.
      Провел последнюю серию по тугой, словно каменной, груше, и, завершив ее эффектным крюком левой, отвернулся от снаряда.
      Крюк левой - резкий, мгновенный, как выстрел, - коронный, удар Карозы. Это как точка в конце фразы. Все. Аут.
      Леопольд Николаевич кивнул. И пальцем взлохматил свою левую бровь.
      Кароза уже давно занимался у Леопольда Николаевича. Знал тренера наизусть. Косматит бровь - значит, все в порядке, Король доволен.
      Королем прозвали тренера много лет назад, еще до того, как Кароза пришел в этот боксерский зал. Почему Королем, Виктор толком даже не знал. Может, потому, что есть какой-то король Леопольд? В Бельгии, кажется. А может, потому, что внешность у тренера внушительная: крутой лоб, серые навыкате глаза и курчавая бородка от уха до уха.
      Виктор Кароза, опустив плечи, весь обмякший, расслабившийся, неторопливо прошагал мимо тренера. Фу, хорошо все-таки, что тренировка уже позади. Задал сегодня нагрузочку Король. Да, сразу чувствуется - на носу Таллин. Вот он и жмет...
      Уже у самых дверей зала Карозу догнал голос тренера:
      - Виктор!
      Он обернулся.
      - После душа зайди ко мне!
      Кароза плескался долго. Так приятно смыть усталость. Эта белая кафельная каютка всегда действовала на Карозу почти волшебно. Постоишь под колючими струями - и снова свеж.
      - Как огурчик! - сказал он себе.
      Подмигнул своему отражению в зеркале и стал одеваться.
      - Зачем все-таки я понадобился Королю? А? - спросил он.
      Двойник в зеркале пожал плечами.
      Кароза разглядывал себя долго, как девица перед театром. Привычка боксера придирчиво изучать свое тело.
      Из зеркала на Карозу смотрел молодой мужчина, не очень высокий, плотный, пожалуй, даже чуть слишком плотный. Да, полутяжеловес - это, как ни крути, не "перо" и не "петух". Семьдесят девять шестьсот! Почти восемьдесят килограммов!
      Но в общем-то не очень заметно. Ни живота, ни жирка. Только мускулы. Сплошь мускулы.
      "Зачем же все-таки зовет Король?"
      Он сунул расческу в карман гимнастерки и направился в зал.
      Тренер сказал:
      - Есть разговор.
      И умолк.
      Виктор тоже молчал. Ждал.
      В зале уже, кроме них, никого. Главный свет выключен. В полумраке зал непривычен. Пустынен и мертв.
      Непривычен и ринг, возвышающийся у левой стены. Холодный, тихий и торжественный, сейчас он напоминает какой-то огромный катафалк. И словно плывет под звуки неслышного траурного марша.
      Непривычны и груши, и кожаные мешки, свисающие с потолка. Слишком уж неподвижны.
      - Ну, как? - спросил тренер. - Готов?
      Кароза усмехнулся.
      Это, конечно, насчет Таллина. Там через две недели они, армейцы, встретятся с эстонскими одноклубниками.
      Встреча принципиальная, и выиграть ее надо обязательно. В прошлом году такую же традиционную встречу выиграли эстонцы. Не хватает еще, чтобы они второй раз победили! Подряд!
      Готов ли он, Кароза?
      Да, если попросту, без кокетства - готов. И ждет с нетерпением. Его противником, конечно, будет Эйно Стучка. Они мерялись силами уже шесть раз. Три: три. И этот, седьмой, бой решит: кто же все-таки сильнее?
      - Понимаешь, какое дело... - хмуро сказал тренер и опять замолчал.
      Кароза ощутил тревогу. Чего это Король мнется? Как-то не похож он сегодня на себя.
      - Знаешь, как нашего-то Косенкова угораздило? - спросил тренер.
      Кароза кивнул. Да, это он еще вчера слышал: их тяжеловес Косенков в спарринге* как-то неудачно напоролся на перчатку противника. Рассек бровь.
      ______________
      * Тренировочный бой.
      Вот не повезло! И надо же - ведет спарринг без маски. Сколько раз предупреждали!
      - А выставить вместо Косенкова некого, - хмуро продолжал тренер.
      Да, это Кароза тоже знал. Тяжелый вес - самое слабое место их команды. Вообще-то с тяжеловесами у всех плохо. Попробуй найди парня, чтобы весил больше восьмидесяти одного килограмма. И был подвижен, стремителен, ловок!
      Чаще всего, если и разыщешь молодца килограммов на девяносто или даже сто, то он неповоротлив, как башня. Такому на ринге - труба.
      - Значит, получим "колесо"?! - пробормотал Король.
      - Значит, - согласился Кароза.
      Он не понимал, куда клонит тренер. Да, за Косенкова команде влепят "баранку". Это, конечно, сразу снизит шансы на победу. Но... Другого-то тяжеловеса нет! Нет - и точка. Матюшин? Не в счет: слаб. Рогулин? Тем более! О чем же толковать?!
      Крутит что-то Король. Недаром его считают хитрецом и дипломатом.
      - Твой вес какой? - спросил Король.
      "Будто не знает".
      - Семьдесят девять шестьсот.
      - Вот, понимаешь, возникла у меня идейка... - Король замолчал, пристально глядя своими серыми выпуклыми глазами на Карозу.
      - Идейка... - повторил он.
      И Кароза вдруг понял. Насупил брови. Неужели?..
      - До Таллина еще две недели, - продолжал тренер. - Ты не мог бы... набавить два-три кило?..
      Набавить? Значит... Перейти в тяжеловесы?! Прямо скажем, у Карозы никогда даже мысли такой не возникало.