За помощью

Очень не хотелось мне вылезать из-под тёплого пальто. Но вдруг вспомнилось: а что если щука уже на Мишкину удочку попалась? Вот посмотреть-то, пока он спит!

Я осторожно приподнялся, сел, Мишка не пошевельнулся. Ну и пусть спит, я первый…

Трава была ужасно мокрая и холодная. Я быстро, чтобы согреться, пробежал по полянке, спрыгнул с обрыва на отмель и остановился в удивлении: вечером Мишка воткнул в берег крепкое ореховое удилище. Сейчас что-то с силой вырвало его из земли с такой силой, что комки глины ещё катились по откосу. А само удилище медленно отплывало, и до него с берега уже нельзя было дотянуться.

— Мишка! — закричал я отчаянно. — Да Мишка же, скорей!

— Иду! — отозвался сверху Мишкин голос, и не прошло и минуты, как он сам, ухватившись руками за ветки ивы, спрыгнул с обрыва на отмель. С разбегу он кинулся в воду и поплыл, широко размахивая руками. Удилище резко дёрнулось, повернуло против течения и ускорило ход, но Мишка уже был около него.

— Держу! — крикнул он и, схватив конец левой рукой, ударил по воде правой, поворачивая обратно.

Это оказалось не легко: тонкий конец удилища изогнулся и погрузился в воду, вода забурлила и запенилась: что-то сильно тянуло его в сторону.

— Сносит! — крикнул Мишка и, перехватив удилище зубами, заработал обеими руками. От напряжения лицо его покраснело, но вот он нащупал дно ногами, стал и, задыхаясь и кашляя, схватил удилище руками.

Осторожно пятясь, он приближался к берегу, с усилием удерживая в руках толстый конец гнувшегося удилища. Леска натянулась, как струна, и вдруг на поверхности воды всплеснулось что-то длинное, чёрно-зелёное. В ту же минуту Мишка дёрнул удилище на себя. Мелькнула узкая пасть с острыми зубами, и вода на отмели закипела от сильных ударов хвоста огромной щуки.

— Держи! — отчаянно завопил я, но Мишка уже нагнулся, подхватил щуку под жабры и поднял на вытянутых руках.

— Видал? — крикнул он. — Вот как у нас! — Но тело щуки вдруг изогнулось, и гибкий хвост так хлестнул его по лицу, что он зашатался и опрокинулся в воду.

— Держи! — успел он крикнуть, взмахнул руками, и щука, пролетев по воздуху, тяжело шлёпнулась на песок, у самой воды.

— Держу! — ещё громче завопил я и, подпрыгнув, всем телом навалился на бьющуюся добычу, хватая её за голову.

— Тише ты! — крикнул Мишка поднимаясь, но щука, изогнувшись, впилась зубами мне в руку.

— Ай-яй! — тут уж я завопил изо всей силы. Но в ту же минуту Мишка подскочил, размахнулся и корягой стукнул щуку по голове. Щука замерла. Осторожно палочкой разжав её усеянную иголками-зубами пасть, Мишка освободил мою израненную руку.

— Ты бы ей ещё ногу в пасть сунул, — посоветовал он. — Не видишь — у ней зубов на четверых хватит… Ну ничего, в речке промой, и бежим наверх. Уху в двух котелках заварим. Здорово! Ладно я сам проснулся да уж у самого обрыва был, когда ты скричал,

— Я всё равно думал, — отвечал я, задыхаясь от боли и волнения, — я всё равно думал, — пускай руку откусит, так я её всё равно животом держать буду.

Щука неподвижно лежала, вытянувшись на отмели. Тёмно-зелёная спина её и яркие пятнышки на боках так и горели на утреннем солнце.

— Смерить-то нечем, — огорчился Мишка, — никак не меньше метра. Эх, и старик обрадуется, небось ругаться позабудет, — хвастливо добавил он и, осторожно потыкав щуку корягой, подхватил её под жабры. — Бежим, что ли!

Жёлтые глаза мёртвой щуки блестели так ярко и злобно, что я невольно потрогал покрытую мелкими точками-уколами вспухшую руку.

— Бывают щуки даже больше человека, — сказал я, взбираясь на обрыв. — Очень старые. Такая сотни лет живёт, она и человека затянуть под воду может.

Но насладиться радостью старика Мишке не пришлось. Он подходил к костру, высоко держа щуку на вытянутых руках, и вдруг остановился.

— Серёжка, гляди, чего это с ним? — сказал он растерянно.

Василий Петрович лежал лицом кверху, с широко раскрытыми глазами и дышал прерывисто и тяжело. Видимо, он нас не узнавал.

— Захворал совсем, — проговорил Мишка. — Вот те клюква-ягода.

— Захворал, — испуганно повторил я. — Мишка, что же нам делать?

— За водой сходить, — решил вопрос Мишка. — Над ним стоять — немного поможет, а мы его ухой накормим — сразу поздоровеет.

Вытащив из кармана складной нож на цепочке, Мишка разрезал щуке брюхо и вдруг громко вскрикнул.

— Мишка, что ещё случилось? — испугался я.

— Она уж наобедалась, гляди!

Из разрезанного живота щуки выглядывала щучья голова поменьше.

— Свою же подружку заглотила. А может и та кого слопала? — проговорил Мишка. — Да и недавно, щука-то вовсе свежая. А ну, поглядеть — она может тоже пообедала?

Острый Мишкин нож прошёлся по животу проглоченной щуки, и что ж? Из него вывалился окунь немного поменьше,

— Удивление, — покачал головой Мишка, — ну, ладно, некогда забавляться, надо уху варить. Этих-то кидай дальше, они нам негодны.

Щуку Мишка вычистил быстро, вода в котелке забулькала, в воздухе вкусно запахло ухой, а мы в нерешительности стояли около Василия Петровича, не решаясь с ним заговорить.

— Мишка, а вдруг он умрёт? — сказал я в неожиданно всхлипнул.

— Не болтай вздора, — проговорил вдруг сердитый голос. Я так и взвизгнул от радости, а Мишка не удержался — свистнул и тут же зажал рот рукой.

— Василий Петрович, мы щуку какую поймали, — заговорили мы наперебой, — давайте скорее уху есть. Голову хотели сварить, так в котелок не влезла.

Мишка на радостях подставил разинутую щучью пасть к самому лицу больного, но тот равнодушно взглянул на неё и отвёл глаза.

— Пить, — невнятно сказал он, жадно схватил кружку с водой, но не допил, уронил, и глаза его снова закрылись.

— Он нас ночью своим пальто закрыл, а сам так лежал, вот и простудился, — заметил я.

— Нравится так, потому и лежал, — заворчал неукротимый старик, но тут же голос его перешёл в неясное бормотанье и умолк.

Мы постояли около него ещё немного и осторожно, на цыпочках, отошли к костру.

— Мишка, что же делать? — сказал я с отчаянием,

— Есть, — решительно заявил он и опустился на землю. — Кончай всё, ему ещё сварим, жарко — до вечера щука всё равно не продержится. Завтра ещё наловим, может ему тем часом полегчает.

Мишка замолчал.

— А может его бросим, а по речке домой дойдём? Одни! — проговорил он через минутку каким-то странным голосом и даже отвернулся немножко, но я почувствовал, что он за мной пристально следит.

— Мишка, что ты? — от удивления я чуть не выпустил из руки большой кусок рыбы. — Что ты говоришь?

Мишка встряхнул головой и потянулся к котелку, который отставил было в сторону.

— И наломал бы я тебе, кабы ты по-другому ответил, — сказал он. — На проверку это я, какой ты есть товарищ. Кончай уху, травы ещё нарвём, ему чтобы лежать помягче. Корешков ещё накопаем, а то на одной рыбе далеко не уедешь.

— Зовёт! — перебил его я и вскочил с места. — Василий Петрович, вы что сказали?

— Воды согрейте, — медленно проговорил старик. — Нога горит очень. — Он закрыл глаза, поморщился и, видимо сделав большое усилие, снова открыл их. — Дорогу знаете? — отрывисто спросил он. — Домой, на Пашийский завод?

— Ещё чего! — отозвался Мишка, сразу впадая в прежний самоуверенный тон. — Как по шнурку выйду. У меня глаз…

— Сюда-то вы не очень по шнурку шли, — перебил его старик, и глаза его на минуту блеснули прежним насмешливым огоньком. — Или узлом шнурок-то завязывали? Ну, да отсюда проще: по реке дойдёте. Только прямиком для сокращения идти не пробуйте.

Старик помолчал.

— Ступайте домой, ребятки, — договорил он мягче. — Мне воды оставьте побольше, еды не надо. А я вам план нарисую, как меня найти — для тех, кто искать пойдёт. Найдут легко. Только… пусть поторопятся, с ногой у меня плохо.

Мы посмотрели друг на друга. Я заметил, что у Мишки дрогнули губы. Мне тоже дышать стало трудно.

— Не пойду! — упрямо сказал вдруг Мишка и даже ногой топнул. — Поправитесь — вместе пойдём. Кто вас тут кормить будет?

Брови старика грозно зашевелились и начали сдвигаться.

«Рассердился», — подумал я и испугался, но тут же решился: — И я не пойду! — сказал я, но топнуть не посмел. — Мы вам палку вырежем, потом и пойдём все. Я так не могу, как же вы один тут останетесь?

— Стой! — крикнул Мишка и хлопнул меня по плечу. — Уж я всё придумал. Доктора нужно? Нужно. Я один и пойду на завод. А ты здесь останешься, что надо, Василию Петровичу делать будешь. Ладно?

— Один? — спросил я, и мне даже жарко стало, но тут же я спохватился: — Останусь! Иди, Мишка. Только, — тут я на минутку запнулся. — Только ты, Мишка, очень скоро придёшь? С доктором?

— Без меня всё решили и устроили, а я у вас вроде куклы? — сердито заворчал было Василий Петрович и даже попробовал приподняться. Но я с удивлением заметил, что сердится он не так, как вчера, и даже как будто и не сердится вовсе. — Вместе идите, говорю, — продолжал он с усилием. — Вы не понимаете, почему так нужно, а я понимаю, — договорил он каким-то странным голосом.

И тут Мишка завёл руку за спину и ущипнул меня так крепко, что я чуть не вскрикнул.

— Хорошо, дядень… то есть Василий Петрович, — сказал он послушно, я даже рот открыл от удивления. — Мы только корешков наготовим: вам оставим и себе возьмём. Мы вашу лопатку возьмём. Можно? Поворачивайся, Серёжка!

Спустившись с обрыва к реке, Мишка с размаху воткнул лопатку в землю.

— Когда болен кто крепко, нипочём ему перечить нельзя, — серьёзно проговорил он. — Ты ему не говори. Серёжка, а пойду я один. Ему и воды тут подать надо и всё. А я уж быстро махну, дня через два назад вернусь. Не сомневайся!

Я кивнул головой.

Мы работали быстро, но молча, говорить не хотелось.

Вернувшись к костру, наложили в горячую золу такой запас корневищ оситняка, что его хватило бы Мишке на неделю. Потом доварили и разделили щуку. Наконец, когда всё было сделано, Мишка завязал мой плотно набитый мешок и вскинул его на спину.

— Ну, — сказал он и крепко закрутил левой рукой хохол, — коли что, Серёжка, уж так.

— Так, — ответил я и кивнул.

Короткий этот разговор был нам обоим понятен.

— Пойду! — сказал Мишка отрывисто, повернулся, перешёл поляну и, не оглянувшись, исчез в кустах.

Я постоял, посмотрел ему вслед, поцарапал зачем-то ногтем кору дерева, возле которого стоял, и обернулся. Недалеко под кустом видна была неподвижная, прикрытая тёмным пальто фигура…

Я помедлил ещё минуту и, наклонившись, принялся усердно рвать траву, чтобы сделать помягче постель Василию Петровичу.

Разгадка страшной ночи

Я уговорил Василия Петровича съесть немного ухи и рыбы кусочек и даже чай заварил из земляники, кисленький и очень вкусный. Больную ногу я несколько раз обкладывал свежими листьями подорожника, положил её повыше на охапку свежей травы. В хлопотах я и не заметил, как наступил вечер, даже о Мишке не очень думал. Пора было гасить костёр и ложиться, но уж очень красиво бегали по веткам золотые искорки, и я всё продолжал подбрасывать в костёр сухие ветки валежника.

Вероятно, это нравилось и Василию Петровичу: он часто открывал глаза и поворачивал голову к костру. Но мне казалось, что больше он смотрит не на костёр, а на меня.

— Серёжа, — заговорил наконец Василий Петрович, — о чём ты думаешь?

Я немножко смутился, — а если он смеяться станет?

— О людях, — ответил я неуверенно. — О диких, которые вот в этом самом лесу, может быть, жили очень, очень давно. Может быть, они сидели около костра, на этом самом месте, где мы сидим.

— Наверно, сидели, — согласился Василий Петрович. — Только не так спокойно, как мы. Леса в то время были полны диких зверей.

— А как они защищались? — спросил я и невольно оглянулся назад, в непроглядную темноту за костром.

— Да уж как могли: палками, камнями, а то и просто зубами. Огонь был тоже защитой, его и разводили сначала для того, чтобы спасаться от хищных зверей. Тогда ещё ни жарить, ни варить не умели, а ели и мясо и растения сырыми. Они их много знали, для них лес был и садом и огородом.

— А почему теперь мы их забыли?

Ох, как интересно было говорить о древних людях не на уроке, а у костра в лесу.

— Почему? — повторил Василий Петрович. — Да потому, что теперь многие растения служат человеку так же, как приручённые животные, и растения, которые разводит человек, например, морковь, капуста, стали вкуснее, сочнее. Люди постепенно и забыли о диких растениях.

Я отошёл от костра и сел поближе к Василию Петровичу.

— Это очень плохо, — сказал я. — Вот мы чуть не умерли от голода, когда вас нашли, и не знали, сколько в лесу хорошей еды.

Я замолчал.

— О чём ты думаешь? — снова заговорил Василий Петрович,

— Я думаю, как жаль, что вы мальчиков не любите, а то мне очень о многом надо бы вас спросить. Василий Петрович вдруг закашлялся и отвернулся.

— Нет, я… совсем… Ну, одним словом, мне даже интересно с тобой говорить. Даже очень интересно. Ты… — тут он опять немного покашлял, — ты, гм, спрашивай.

Я очень обрадовался. Как же это я не заметил, что ему интересно?

— Тогда вы мне, пожалуйста, всё расскажите, какие растения в лесу и на болоте бывают, которые есть можно. А я всё это запишу. Для нашего пионерского отряда. И потом, если мы пойдём, нам не опасно будет заблудиться. Поблудимся, поблудимся и придём когда-нибудь домой. Правда?

Я очень торопился всё что сказать, пока Василию Петровичу интересно со мной разговаривать. Но ему, и правда, далее видно было, что интересно.

— Если будете знать, как по лесу ходить, то и не заблудитесь, — ответил он и осторожно вытянул больную ногу. — Подложи-ка мне под неё ещё сена немножко. — Вы как в направлении разбирались, когда сюда шли?

— Мы знали — на деревьях мох больше растёт с северной стороны, а веток больше на южной. Вот, так вашей ноге удобно? Только это оказалось неправда: по-всякому они растут, и мох и ветки. Всё перепуталось.

Василий Петрович покачал головой.

— Ничего не перепуталось, — недовольно ответил он. — Дерево надо выбрать, которое свободно стоит где-нибудь на поляне. А если оно с краю жмётся, всегда веток пустит больше туда, где свободнее. Понял?

— Понял, — обрадовался я. — Это я тоже запишу. У нас будет настоящая книжка для путешественников. И ещё… — я несколько поколебался, но потом вдруг решился. — И ещё, Василий Петрович, я хочу знать про лес и про зверей и про растения столько, сколько вы знаете. Всё!

— Сколько я знаю? — Василий Петрович вдруг засмеялся. — Ну, ну, придётся, пожалуй, порядочно поучиться. А пока давай-ка ложиться. Да не там, тут ложись, около меня, вместе моим пальто накроемся.

А вчера он говорил — терпеть не может, когда около него кто «дышит», — припомнил я, но очень охотно перенёс свою охапку травы к нему, на другую сторону костра.

— А как теперь Мишка… — начал было я и не договорил: жалобный переливчатый крик наполнил весь лес, так что трудно было разобрать, откуда он идёт.

— Он! — крикнул я. — Опять он, слышите? Кто это кричит?

Василий Петрович даже не пошевелился.

— Заяц, — спокойно ответил он. — Заяц, которого поймал филин. Чего ты так испугался?

— Так ведь мы из-за него заблудились. И реку потеряли, и вас нашли, — говорил я, не замечая, что крепко держу Василия Петровича за руку. А он ни капельки на это не рассердился и даже обнял меня за плечи.

— Вот оно что! — проговорил Василий Петрович. когда я всё ему рассказал. — Филин, верно, вцепился когтями в спину зайца, но переломить ему позвоночник не смог. И вытащить когти из заячьей спины тоже не мог. Заяц бежал и кричал, обезумев от боли, и тащил на себе филина. Почему заяц бросился в избушку? Бывает, что дикий зверь прячется от врагов около человека. Вот он и привёз на себе филина в вашу избушку. Заяц кричал, а филин шипел и хлопал крыльями. А почему вы мне этого раньше не рассказали?

— Боялись, — признался я, — что вы будете смеяться. Потому что мы, конечно, знали, что привидений не бывает, а всё-таки… — Тут я остановился. — Мишка, — проговорил я, — Мишка ведь не знает, что кричало. Как ему сейчас страшно в лесу одному. Правда?

— Правда, — медленно и очень тихо ответил Василий Петрович и, с трудом повернувшись, закрыл меня полой своего пальто. — Спи, путешественник.

Но сам он не спал долго, а может быть, и совсем не спал. Я всё время думал о Мишке — как ему одному в лесу страшно. И от этого часто просыпался и видел: Василий Петрович лежит, и глаза у него широко открыты. И мне казалось, что и он думал о том же.

Медведь! Пожар в лесу! Спасены!

К утру я заснул очень крепко и проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Василий Петрович по-прежнему лежал на спине. Ему, должно быть, стало ещё хуже: лицо осунулось, а на щеках выступили яркие красные пятна. Дышал он тяжело и поминутно подкосил ко рту фляжку с водой.

Я, как мог осторожно, развязал его больную ногу, приложил к ней свежие листья подорожника и опять завязал. Василию Петровичу было очень больно, но он терпел и даже похвалил меня.

— Тебе, видно, доктором быть, путешественник, — сказал он почти весело. — А теперь отправляйся на добычу. Поищи для разнообразия грибов вон там, в низинке. Неси все, какие найдёшь. Многие грибы ошибочно считают поганками, а они очень вкусные.

Перейдя полянку, я спустился в глубокий овраг. Громадные осины и берёзы росли на самом дне его и так переплелись в вышине ветвями, что внизу и днём было сумрачно. На земле лежали истлевшие толстые стволы, а в их трухе ярко желтели и розовели какие-то мясистые маленькие кустики, очень похожие на кораллы. Я полюбовался ими, снял рубашку и разложил на земле.

— Покажу Василию Петровичу, но уж есть их, наверное, нельзя. И вот этот — тоже. Какой вырос! — Это я положил на рубашку гриб-дождевик, белый, нежный, величиной с детскую голову. Заодно нашлось тут же штук десять красных подосиновиков. Эти, кажется, годятся на похлёбку.

Я подобрал концы рубашки и быстро выбрался наверх. В кустах, окружавших нашу полянку, кто-то зашевелился, хрустнула ветка…

— Мишка! — воскликнул я радостно. — Неужели… — я быстро выскочил из кустов и вдруг остановился: на полянке стоял громадный медведь. Он как бы в удивлении покачивал головой и посматривал то на меня, то на лежавшего на земле Василия Петровича. Затем неторопливо повернулся к Василию Петровичу.

— Нет! — крикнул я и кинулся вперёд, загородил Василия Петровича и остановился так, прижимая к груди узелок с грибами.

— Стой спокойно, — услышал я за спиной тихий голос. — Не шевелись, не дыши, он не тронет. Только не шевелись!

На полянке стало очень тихо. Медведь всё покачивал головой. Я даже не мог бы сказать — боялся я или нет, так во мне всё замерло.

Медведь ещё посмотрел на меня, точно что-то соображая, затем взялся зубами за кончик рубашки, которую я прижимал к груди, и дёрнул. Рубашка упала на землю и развернулась. Белый шар — дождевик — выкатился из неё. Медведь посмотрел на него, медленно, поднял лапу и вдруг с такой силой опустил её на белый мячик, что брызги гриба ударили мне в лицо. Затем, ступая так бесшумно, словно его огромное тело вовсе ничего не весило, медведь повернулся и исчез в кустах.

Тогда я вдруг пошатнулся, сел на землю, закрыл лицо руками и заплакал.

— Я думал, я думал, он будет вас есть живого. По кусочкам, — говорил я и плакал, даже не стараясь сдержаться.

Василий Петрович протянул руку и, взяв лежавшую на земле кобуру, засунул в неё револьвер и долго возился с застёжкой.

— Ладно, — сказал он наконец. — Довольно! Ты, брат, настоящий мужчина, вот что я тебе скажу. А теперь — показывай, что ты такое притащил, чем даже медведь заинтересовался. Но сначала разведи костёр. Это на случай, если ему вздумается вернуться.

Я вытер глаза.

— Вы только Мишке не рассказывайте, что я плакал, — попросил я. — Потому что я ведь совсем немножко, даже почти не плакал, правда?

— Я и не заметил, — равнодушно отозвался Василий Петрович. — Чего же мне и рассказывать? Вот как ты меня от медведя загородил, это я заметил. А ещё ты знаешь, что случилось?

— Что?

— Нарыв у меня на подошве лопнул. От страха, должно быть. Я ногой опёрся о пенёк, готовился стрелять, если медведь за тебя примется. Ну, показывай же, что ты там принёс?