Даосы называют хозяином того, чьё счастье целиком принадлежит ему. Он может быть счастлив независимо от ситуации: в молодости он счастлив, в старости — счастлив, будучи императором он счастлив, если даже он нищий — счастлив. Его песня не регулируется обстоятельствами, его песня принадлежит ему, песня — его естественный ритм.
      Этот человек — столетний старик… Обычно в сто лет уже не могут петь, — о чем уж тогда петь? Жизнь исчезла, источилась, он высох, как кость, ему не на что надеяться — впереди только смерть. Петь, праздновать — с чего бы это? В сто лет у человека нет будущего, жизнь истрачена, он истощён. В любой момент смерть может его прикончить. С какой стати ему так петь? Для кого? Для чего? И в свои сто лет влачить такое нищенское существование, подбирать зёрна, обронённые жнецами… Значит, некому присмотреть за стариком, он остался один: ни жены, ни дочери, ни сына, ни брата — некому позаботиться о нем. О чем же тут петь?
      Но если у вас есть песня, настоящая песня, возникающая из глубины вашего существа, тогда все остальное не важно. Можно продолжать петь и перед лицом наступающей смерти. Можно продолжать песню, даже когда вас убивают, можно убить ваше тело, но не вашу песню. Ваша песня вечна, ибо она беспричинна.
      Запомните этот жизненный закон: имеющее причину не может быть вечно, имеющее причину — неизбежно временно. Когда исчезнет причина, исчезнет и оно; оно — побочный продукт. Необусловленное, беспричинное пребудет вечно; нет ничего, что может его разрушить. Тело ваше умрёт, оно причинно; причина этому — встреча ваших родителей. Тело ваше умрёт; оно было обусловлено однажды, оно получило энергию, некий жизненный импульс, но однажды все кончится. Вы умираете каждый день и однажды просто исчезнете.
      Но все ли это, что у вас есть? Все ваше существо в этом? Нет ли в вас чего-то ещё? Есть нечто, что было до вашего рождения и пробудет после вашего исчезновения. Когда вы умрёте, останется бывшее прежде вашего рождения — беспричинное.
      Поэтому даосы не верят в то, что Бог создал мир, что Бог создал человека, что Бог создал душу, она была бы причинна, и ад, следовательно, однажды исчезнет, в каком бы отдалённом будущем это ни случилось — не важно. Если у мира была причина, а человек был создан, то однажды мир и человек снова исчезнут. Даосы говорят: «Вечное, не созданное, не имеющее причины…» У них нет создателя. Никто, можно сказать, не достиг такой вершины понимания, как даосы. Рядом с ними другие религии кажутся ещё зелёными. Даосская зрелость столь огромна, блещет таким великолепием, такой глубиной и высотой, что прочие религии проигрывают по сравнению с ней; они выглядят школами для маленьких детей. Они созданы для детей, вот почему Бог — «отец»; дети не могут быть независимыми, им нужен отец. Если у вас нет живого отца, вам нужен отец на небе, чтобы направлять вас, так как вы ещё недостаточно зрелы, вы не можете быть сами по себе, вам надо на кого-нибудь опереться.
      У даосов нет понятия Бога. Это не значит, что они безбожники; они ближе всех к Богу, но у них нет понятия Бога. Существования достаточно. Нет творца, нет творения — есть вечность. Это всегда было, это всегда будет. Раз сочетавшись с вечной непрерывностью в вас, не о чем больше печалиться.
      Вы вечны, вы бессмертны, для вас нет смерти, потому что не было никакого рождения. Вы не созданы, вас нельзя уничтожить. Каковы бы ни были внешние обстоятельства, ярко сияет ваш внутренний свет и льётся песня.
       Конфуций, идущий тогда в Вэй, увидел его издалека. Обернувшись к ученикам, , он сказал: «С этим стариком, видно, стоит поговорить. Надо кому-нибудь пойти и узнать, что он может сказать».
      Конфуций ищет знаний, он всегда ищет того, кто может ему что-то сказать, всегда готов заимствовать знания. Так действует интеллект: все, что у него есть — заимствованное. Он никогда не заглядывает внутрь, он все озирается: «Если у кого-то есть, я пойду и спрошу». Интеллект подражателен, механичен, похож на попугая;
      знания для интеллекта — нечто, чему можно научиться. Он никогда не заглядывает в своё собственное существо, никогда не заглядывает в своё внутреннее сознание, никогда не пытается познать познающего. Он жаждет знаний — в этом вся разница. Даос не жаждет знаний, но он хочет знать: «Кто этот познающий? Что есть познаваемое?» Он хочет познать источник познания — то, откуда возникает сознание.
      Вот вы здесь, слушаете меня. В это мгновение вы можете быть либо конфуцианцем, либо даосом, одновременно это невозможно. Если вы меня слушаете и вам все интереснее, что я такое говорю, если вы нанизываете, наматываете на ус — вы конфуцианец. Но если, сидя здесь, слушая меня, ощущая моё присутствие, глядя в мои глаза, вы проникаете в сознание, которое в вас, возникает жгучий интерес, возникает вопрошение: «Кто я?» Это не значит повторять слова «кто я?», это устремление жажды, алкание: «Кто этот сознающий во мне? Что это сознающее во мне? Какова его природа? Каковы его свойства? Откуда он? Куда он?..» Когда возникает это страстное желание познать своё желание, вы — даос. И только даос религиозен.
      Конфуций — учёный, профессор, пандит. Он говорит о всевозможных возможных понятиях, но загляните в него — там ничего нет. Все, что он собрал — заимствованно. Снова и снова проходит Конфуций по даосским притчам: откуда-то и куда-то, всегда в пути, накапливая, всегда озираясь в поисках знаний, как будто знание можно приобрести, как товар в магазине, как будто знание можно приобрести, где-то от кого-то получить.
      Знание никто не может дать, такое не продаётся. Надо стать им, надо врасти в это знание — это внутреннее преображение. Ни один университет не даёт вам того, что религия называет «подлинным знанием». В университете можно получить информацию — чужую, тухлую, замусоленную, ведь она прошла через тысячи рук, как банкнота. Валюту потому и называют текущей: она течёт из одних рук в другие, из кармана в карман и становится все грязнее и грязнее. Так и знания: век за веком они переходят от одного поколения к другому, от одних профессоров к другим.
      Знание всегда свежо, знание — непосредственно из источника. И источник этот ещё жив в вас, он ждёт, пока вы обратитесь к нему. Не ищите его снаружи — обернитесь внутрь. Об этом говорит Иисус:
      «Царство Божие внутри вас».
       Конфуций, идущий тогда в Вэй…
      Он всегда в пути, в розысках, в поисках знаний. Он подходит к каждому. Всякий раз, когда ему говорят, что кто-то где-то достиг знания, он идёт туда. Это глупо, бессмысленно, но это — глупость каждого учёного. Они искренне уверены, что знание можно приобрести; искренне уверены, что знание — предмет, а не опыт, не переживание; теория, а не опыт. Поэтому его можно получить от кого-то другого. Запомните: есть разница между религиозным и научным знанием. Если кто-то однажды открыл закон тяготения, то остальным не нужно открывать его вновь и вновь — это глупо. Нельзя объяснить на весь мир: «То, что открыл Ньютон, открыл и я. Да, да закон тяготения… я видел падающее яблоко, и я вновь открыл закон тяготения». Над вами будут смеяться. «Тут нечего уже открывать, — скажут вам, — откройте что-нибудь новое, неизвестное».
      Наука — это информация. Если один человек сделал открытие, его можно сообщить всякому. Учёные ищут знания, лежащие снаружи, поэтому и научиться им можно снаружи, но религию надлежит открывать каждый раз заново. Как любовь: миллионы людей любили до вас, но пока вы не полюбите, вам не узнать, что это такое. Нельзя сказать: «Миллионы любили до меня, зачем заниматься этим снова? Зачем заниматься этим старьём? Миллионы людей любили до меня, остались их дневники, можно достать их письма, можно открыть книги и узнать.» Нет, надо полюбить, надо открыть все самому. Пока вы не узнали все сами, это никогда не будет знанием. Религия подобна любви, она не похожа на науку. Эйнштейн открыл теорию относительности — все, никому не нужно её переоткрывать. Открытие, на которое учёный затратил пятьдесят лет, можно узнать за пять минут. В религии же все по-другому. То, что открыл Будда, Лао-цзы, вам предстоит открыть снова. Конфуций пошёл по ложному пути.
      Конфуций в даосских притчах жуток.
       "… Конфуций, бывший на пути в Вэй, увидел его в отдалении. Обернувшись к ученикам, он сказал: «С этим стариком стоит поговорить».
      Почему в сто лет заниматься унизительной работой — и все же петь! «Подойдите и спросите, в чем причина его счастья, почему он счастлив, почему он поёт?» Чтобы можно было вывести закон, открыть тактику, с помощью которой можно стать счастливым.
       "Надо кому-нибудь пойти и выяснить, что он может сказать ".
       Пойти вызвался Цу-кань (один из первых учеников Конфуция). На краю межи он дождался Лин-лея. Глядя ему в лицо, он вздохнул: «Неужели ты ни о чем не жалеешь? И все же ты поешь, подбирая зёрна»."
      «Неужели ты ни о чем не жалеешь?» — на взгляд ученика Конфуция этому человеку нечему радоваться. Ему бы плакать, это было бы логично. Ему бы сетовать и причитать по логике вещей. Столетний старик, ожидающий смерти, подбирает зёрна — чего же больше, чтобы чувствовать себя несчастным? Но он распевает, ему бы быть глубоко несчастным, это было бы логично.
      Это нелогично, но даосы нелогичны. И я хотел бы, чтобы вы стали нелогичны; только нелогичным людям везёт на счастье, логичные не бывают счастливы, не могут быть счастливы, они с самого начала пошли не в ту сторону. Все имеет причину, думают они, и счастье должно иметь причину, но в этом их коренная ошибка. Для счастья не нужно никакой другой причины, кроме понимания. Для счастья понимание — не причина, понимание только высвобождает его; оно в вас. Понимание просто снимает покров — и вот он здесь; тот, кого вы любите, — в вас, его нужно только высвободить. Снятие покрова — не причина, «причину» нужно создавать. Снятие покрова означает, что оно уже здесь, но вы были слишком глупы, чтобы высвободить его.
      Этот конфуцианский подход к жизни надо понять, потому что многие из нас оказались бы в компании Конфуция. Конфуцианцы — весь логичный, интеллектуальный Запад. Конфуцианский подход основан на мысли, что истину можно изучить, все дело в том, чтобы изучить; если вы учитесь хорошо, вы узнаете, что такое истина. Нет, даосы говорят, что истину надо пережить, прожить, изучить нельзя. Истина должна быть испытана на себе, нельзя узнать её, узнавая о ней все больше и больше. Чтобы достичь истины, вам предстоит пройти через не-знание, вам предстоит дочиста отмыть своё сознание. Все узнанное становится препятствием. Надо снова стать несведущим, снова стать непонимающим, надо отбросить всю чепуху, которую вы тащите с собой, называя её знанием. Не зная ничего, вы полагаете, будто что-то знаете, и в этом будто все дело. Вас спрашивают: «Знаете ли вы Бога?» «Да», — говорите вы. Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что говорите? Вы что, в самом деле знаете? Но делая вид, что знаете, кого вы обманываете?
      Здоровенный верзила вваливается в бар (мне очень нравится этот анекдот) и рявкает:
      — Есть здесь Донован?" Молчание. Снова рявкает: «Есть здесь Доно-ван?»
      Минута молчания, затем вперёд протискивается человечек:
      — Это я.
      Ударом в челюсть верзила швыряет его через стойку, снова сбивает с ног, пинает ногами, завязывает узлом, вышвыривает на улицу и уходит. Через четверть часа человечек возвращается:
      — Щенок! Как я его одурачил, ведь я же — не Донован.
      Кого вы дурачите? Вы дурачите только себя и больше никого. Хорошенько выясните, что вы знаете и чего — не знаете. П-Д.Успен-ский в одной из важнейших своих книг «Третий орган» пишет:
      «Прежде всего ищущему надо решить, что он знает и чего он не знает — это прежде всего. Как только это решено, все становится ясно». Знаете ли вы Бога? Знаете ли вы себя? Знаете ли вы, что такое любовь? Знаете ли вы, что такое жизнь? Но человек продолжает делать вид, что знает; знать, что не знаешь, очень мучительно; знание, что ты ничего не знаешь, бьёт по "я". "Я" притворяется. "Я" — величайший притворщик на свете, он строит важную мину: «Да, как же, конечно, знаю». Есть такие вот знатоки, говорящие: «Бога нет», и есть знатоки, говорящие: «Бог есть», но оба они знатоки. Что до их знания, то теист и атеист стоят друг друга. Пройдите по Индии, спросите любого и вам ответят: «Да, Бог есть». Спросите в России, и вам ответят: «Бога нет»; но и те и другие «знают», в этом все дело.
      Верующий и неверующий — не полярности, они не враги, они партнеры в одной игре, оба делают вид, что знают. Настоящий человек понимания не будет делать вид, что знает; тогда возможно однажды узнать. Начните в неведении, и тогда вам, может быть, посчастливится узнать. Начните со знания и можете быть уверены — вам не узнать никогда.
      Конфуцианец пытается учиться, даос пытается не учиться.
      Лин-лей не замедлил шагов и не прервал песню. Цу-кань не отставал от него, пока тот не взглянул на него и не ответил: «О чем я должён жалеть?»
      Сначала он даже не прервал песни, чтобы послушать, о чем спрашивает этот человек; даосам не интересны любопытные. Они считают, что любопытство никуда не ведёт, любопытство — это болезнь, любопытства недостаточно, любопытство — это не вопрошание.
       Лин-лей не замедлил шагов и не прервал песню.
      Он не обратил внимания на этого любопытствующего человека, спрашивающего его: «Почему ты поешь? Что у тебя есть, чтобы радоваться?», потому что если бы это был настоящий вопрошающий, он не набросился бы на него так неожиданно, он бы ждал, он бы приблизился к Мастеру, сел рядом с Мастером, он бы ждал.
      У даосов стало нормой: если человек приходит к Мастеру, ему следует ждать, пока Мастер не спросит, пока не убедится, что вами дви-жет не любопытство, что в вас горит вопрошание, что вы пришли не случайно, что ваш поиск не так себе тёпленький, а напряжённый, что вы горите, что вы готовы взорваться. Только тогда Мастёр спросит: «Зачем ты пришёл? В чем твоё вопрошание?»
      Немыслимо прийти к Мастеру и задать такой дурацкий вопрос! Вопрос «почему ты счастлив?» — дурацкий вопрос. Вопрос глуп, это «почему» бессмысленно. Несчастного можно спросить, почему он несчастен, но бессмысленно спрашивать счастливого, почему он счастлив. Больного естественно спросить, почему он болен, вопрос уместен, но спрашивать здорового, почему он здоров, — бессмысленно. Здоровье — это то, что должно быть. О сошедшем с ума можно спросить, почему сошёл с ума, но нормального не спросишь: «Почему ты нормален? Как это у тебя получается?» — это бессмысленно. Подходя к счастливому, на самом деле счастливому человеку, лучше глядеть во все глаза, чем мешать себе завесой вопросов. Надо ждать Мастера, надо помогать Мастеру, надо впитывать энергию, текущую вокруг Мастера, надо вкусить празднество, происходящее здесь; надо вкусить его присутствие, позволить ему проникнуть в ваше существо; надо стать губкой, чтобы напитываться присутствием Мастера, — это и было бы ответом.
      Как это ни глупо, но я сталкиваюсь с тысячами таких людей. Я часто езжу по стране, даже на вокзалах… Я спешу на поезд, он уже отправляется, а кто-то бежит за мной и спрашивает:
      — Нет, в самом деле, скажите, Бог есть? Есть ли Бог?
      Я спешу (поезд уже отходит) и говорю:
      — Как-нибудь в другой раз.
      А он мне:
      — Только один ответ, только одна фраза.
      Как будто от того, скажу я «да» или «нет», что-то изменится.
      Глупые, ограниченные люди, они полагают себя религиозными, выражают своё «устремлённое вопрошание».
      Поэтому Лин-лей не замедлил шагов и не прервал песню.
      Цу-кань не отставал от него, пока тот не поднял глаза и не ответил:
      — О чем мне жалеть?
      Обратите внимание на изменение. Цу-кань спрашивает:
      — Отчего ты счастлив? Мастер отвечает:
      — Отчего мне быть несчастным?
      Полная перемена, поворот на сто восемьдесят градусов. Что же он говорит?..
      Эти четыре фразы потрясающи, никогда не найти более бунтарских фраз. Слушайте.
      —  Ребёнок, ты никогда не учился себя вести.
      — Вот, что вам следует постигнуть, — говорит он.
       Ребёнок, ты никогда не учился себя вести;
       Человек, ты не пытался оставить след;
       Старик, у тебя — ни жены, ни сына,
       А смерть уже на пороге.
      Постарайтесь понять каждую фразу, в каждой из них — глубочайший смысл.
       Ребёнок, ты никогда не учился себя вести…
      Как правило, если вы не научились себя вести в детстве, вам предстоит быть несчастным всю жизнь; вы будете сетовать, что никогда не ходили в школу, не знаете, как вести себя в обществе, не знаете приличий — вы будете горевать об этом всю жизнь. Но вот он говорит: «Не о чем жалеть, потому что будучи ребёнком, я никогда не учился, как себя вести. Я никогда не был рабом. Я был свободен с самого детства. Я никому не позволял мной командовать. Я никогда никому не подражал. Я прожил жизнь, как сам того хотел. Я никому не позволял неуважительно относиться ко мне, так о чем же мне жалеть? Почему? Никаких причин для сожалений нет. Если бы я позволял другим — семье, обществу, друзьям, священнику, политику, государству — если бы я позволял им дисциплинировать меня, тогда пришлось бы жалеть о многом, но я жил свободной жизнью с самого детства, я остался свободен, я прожил в свободе, так о чем же мне жалеть?»
      Это необычайно важно. Я чувствую это, говоря вам об этом. Я тоже жил, как хотел, я никогда не позволял никому обращаться со мной неуважительно. Верно ли, неверно ли, хорошо или плохо, умно или глупо, но я жил так, как того хотел. Я ни о чем не жалею. Никаких сожалений быть не может: как я хотел жить, так и жил. И жизнь позволила мне прожить, как я хотел, я благодарен, я полон благодарности. Теперь я знаю, что если бы слушал доброжелателей, я был бы несчастен. Не потому, что они желали мне худшего, видимо, они в самом деле желали мне добра, — дело все не в этом. Их намерения могли быть самыми добрыми, но одно можно сказать наверняка: они не уважали меня, они хотели заставить меня следовать по определённому пути, но не по тому, которым я шёл в тот момент. Я никогда их не слушал. Я говорил своим доброжелателям: «Спасибо, что вы обо мне так беспокоитесь, но я иду своим путём. Если меня ждёт неудача, у меня будет одно утешение: что я шёл своим путём и потерпел неудачу. Но, если я послушаю вас, я все равно буду жалеть, даже если преуспею: кто знает, что бы получилось, каков был бы результат, если бы я шёл своим путём?»
      Я слышал об одном знаменитом хирурге, он достиг всемирной известности, и когда он в глубокой старости выходил на пенсию, его ученики со всего мира собрались отметить это событие. В разгар празднования они заметили, что он слегка расстроен, как бы здесь и не здесь. «Простите, но что с вами происходит? Чем вы расстроены? В чем дело? Вы прожили такую славную жизнь, никто не сравнится с вами, вы неподражаемы в своей области, вы вершина и останетесь незаменимы десятки и сотни лет. У вас есть все для счастья, и потом, взгляните на своих учеников, разъехавшихся по всему свету, отчего вы печальны?»
      И он ответил: «Не могу я видеть, радоваться, видя своё преуспевание, напротив, я очень расстроен. Дело в том, что я никогда не хотел быть врачом, я хотел быть танцором. Теперь вся моя жизнь пропала, прошла даром, потому что в глубине души я все ещё жалею, что слушал других. Да, я достиг успеха, но он не даёт мне удовлетворения, потому что он чужд мне. Как если бы вы не были голодны, а кто-то заставил вас есть, еда может быть очень полезной, но почему-то тошнит. Вам хотелось воды, а кто-то заставил вас пить молоко; конечно, это лучше воды, но вам-то хотелось именно воды. Вам хотелось пить, а молоко не утолило жажды, оно лишь обмануло вас».
      И я могу его понять. Он печален, и печаль его знаменательна: он печалён потому, что весь его успех значит лишь то, что жизнь не удалась. В глубине души он переживает неудачу, сам себя на неё обрек, он не доверял своей интуиции и позволил другим направлять себя. Взгляните, что говорит этот старик:
       Ребёнок, ты никогда не учился себя вести…
       "…так о чем же жалеть? Я прожил свою жизнь, как хотел".
      Человек, ты не пытался оставить след…
      «И я никогда не старался оставить след в жизни, я не был амбициозен, так о чем же жалеть?»
      Амбициозный человек всегда будет о чем-то жалеть. Александр умер в печали, глубоко разочарованный: амбиция по природе своей ненасытна. Говорят, что будучи в Индии, Александр побывал у астролога, чтобы узнать о своём будущем. Взглянув на его руку, астролог произнёс: «Одно могу тебе сказать: ты сможешь завоевать весь этот мир, но запомни — другого мира нет. На этом ты застрянешь. Что тебе делать дальше?» Этот астролог был, должно быть, очень мудр. Говорят, что услышав слова, что другого мира нет, Александр сильно опечалился. Одна только мысль: «Завоевать весь мир. Что ты станешь делать дальше? Другого мира нет…» Амбициозный ум просто задохнётся, что же дальше?
      И чего бы вы ни достигли, ничего не достигнуто: амбиция все ширится и ширится. Только неамбициозный человек может быть счастлив, амбициозный обречён на постоянное разочарование, фруст-рацию. Амбиция питается фрустрацией, фрустрация питается амбицией — порочный круг.
      Этот старый Мастер говорит великую истину:
      Человек, ты не пытался оставить след…
      Я не пёкся о том, чтобы преуспеть в мире, доказать что я нечто из себя представляю. У меня не было желания войти в историю, я не стремился оставить след в жизни, потому что это глупо: ну войдете вы в историю, что из этого?
      Моисей, выведя народ из Египта, пошёл с ним к морю, через которое невозможно было перебраться (эта притча очень современна). Он взглянул на своего летописца: «Что скажешь? Есть у меня одна идея, как ты считаешь, могу я попросить океан или Бога дать нам пройти, чтобы океан расступился?»
      «Если тебе это удастся, — сказал летописец, — могу обещать одно: в Ветхом Завете тебе будет уделено две страницы».
      Но если в Ветхом Завете вам будет уделено две, двадцать или даже двести страниц, какой в этом смысл? И по мере роста истории эти две странички будут все уменьшаться и уменьшаться, пока не превратятся в сноску, а потом история ещё разрастётся и сноска превратится в сноску к ссылке где-то в приложении, и вот постепенно вы исчезли. Когда ваша жизнь прошла, надолго ли останется след, оставленный в жизни? И зачем все это?
      Великое прозрение старого Мастера:
       Человек, ты не пытался оставить след.
      Так о чем жалеть? Если вы амбициозны, вам есть о чем жалеть, потому что амбиция ненасытна. Если вы неамбициозны, вы счастливы, вы недоступны фрустрации.
       Старик, у тебя — ни жены, ни сына…
      Он говорит: «У меня — ни жены, ни сына, так о чем мне печалиться?» Попытайтесь понять, что он имеет в виду. «Я абсолютно один, — говорит он, — некому тревожить моё одиночество, моё уединение не смущаемо никем. Я один, свободен, полностью принадлежу себе, никто не дёргает меня туда и сюда: ни семья, ни родственники, — о чем же мне печалиться?»
      Учтите, когда вы один, вы не один — вы одиноки, вам недостаёт другого, вам недостаёт других, потому что вы не научились быть с самим собой. Вам недостаёт других, потому что вы ещё не умеете быть с самим собой. Одинокость — понятие, отрицающее отсутствие другого. Одиночество — понятие, утверждающее присутствие вашего настоящего существа. Одинокость уродлива, одиночество прекрасно. Природа одиночества лучезарна.
      Будда один, я один, Ли-цзы один, один старик Лин-лей. Когда вы сидите один, вы просто одиноки, вам чего-то не хватает. В глубине души вам не хватает компании — куда пойти, что делать, чем заняться, чтобы забыть себя. Вы ещё не научились быть с самим собой, вы ещё не влюбились в себя.
       Старик, у тебя — ни жены, ни сына…
       "Очем жалеть? Я один, как вершина Гималаев… один. Все — красота, молчание, благодать".
       А смерть уже на пороге.
      Для даоса смерть — возвращение домой: странствие окончено. Как в путешествии в другую страну… Когда мои саньяси едут к себе обратно, они отправляются в другую страну. Выбравшись обратно, — их дом здесь, — они счастливы. Смерть — это возвращение домой, к начальному, возвращение к источнику, туда, откуда мы пришли.
      И вот этот старик говорит:
       А смерть уже на пороге.
      «Так о чем же жалеть? Я счастлив, просто счастлив, все прекрасно — душе не бывает лучше».
       Ребёнок, ты не учился себя вести;
       Человек, ты не пытался оставить след;
       Старик, у тебя — ни жены, ни детей, А смерть уж на пороге.
      —  Учитель, какое счастье позволяет вам петь, подбирая зёрна?
      Ученик Конфуция не может этого понять, он вновь и вновь повторяет вопрос, он упускает, он слушает, но не слышит, все прошло мимо. Сказанное столь велико, столь исполнено опыта, так потрясает все основы… но для конфуцианца все проходит мимо.
      Учёный всегда проходит мимо истины. Из всех людей пандит меньше всего способен слушать, настолько он полон своими идеями. Пока произносились эти потрясающие слова, в голове Цу-каня, наверное, промелькнули сотни мыслей, он уже приготовил сотни вопросов, обдумывал, о чем спрашивать дальше. Он, казалось, слушал, но не услышал.
      —  Учитель, какое счастье позволяет вам петь, подбирая зёрна?
      Опять характерный вопрос: «Какое счастье…?» Запомните, если для счастья есть причина, то причина эта, неизбежно, в прошлом. Причины всегда в прошлом. Счастливого спрашивают: «Что сделало вас счастливым?» То, что дало вам счастье, уже в прошлом, так что причинное счастье настроено на прошлое. «Настроено на прошлое» — значит то, чего больше нет; оно придумано, воображено, иллюзорно.
      Подлинное счастье настроено на настоящее, оно никогда не настроено на прошлое. Подлинное счастье возникает здесь и сейчас, и в это самое мгновение, в нем вовсе нет прошлого, чтобы быть обусловленным. Оно — и причина и следствие одновременно. Постарайтесь это понять. Вот вы говорите: «Я счастлив, потому что родился у богатых родителей», но это было семьдесят или сто лет назад. Ваше счастье по поводу того, что было сто лет назад… да вы сами себе это придумали. «Я счастлив, — говорите вы, — потому что десять лет назад мне присудили Нобелевскую премию». Десять лет назад присудили Нобелевскую премию? Как же ваше счастье запылилось! За десять лет скопилось столько пыли, грязи; такое жалкое у вас счастье, да оно давно протухло! Какие вы несчастные: едите пищу, приготовленную десять лет назад.
      Настоящее счастье здесь и сейчас, оно не имеет никакого отношения к прошлому. Порой вы счастливы из-за будущего; вы надеетесь выиграть лотерею или счастливы тем, что будет завтра: ваша девушка приезжает завтра и вы в радостном волнении. Из-за чего? Из-за «завтра», которого нет? Вы ненормальный, ваше счастье либо в прошлом, либо в будущем, но оба они ложны; нет ни прошлого, ни будущего. Прошлое уже ушло из существующего, будущее ещё не вышло. Настоящее, подлинное счастье здесь и сейчас. Оно возникает в это мгновение из ничего. Двух мгновений не существует, поэтому оно беспричинно, чтобы была причина и следствие, нужно, по крайней мере, два мгновения: одно для причины, одно для следствия, но есть только этот момент — единственный, полный, всецелый.
      Спрашивающий снова задаёт ложный вопрос:
      —  Какое счастье позволяет вам петь, подбирая зёрна?
      —  Основание для этого счастья есть у всех…
      Вновь старик говорит замечательные вещи:
      —  Основания для этого счастья есть у всех…
      Я не имею к этому никакого отношения: оно есть у каждого, но остальные не распознают его. Его не только не распознают, они ищут того, что и так доступно. Его не только ждут, «…но вместо того об этом горюют».
      Те же причины, те же, скажем, четыре причины…
      —  Основание для этого счастья есть у всех, — ответил Лин-лей, улыбаясь, — но вместо того об этом горюют.
      Вы горюете о своём детстве: вам не дали должного образования, не послали в Гарвард, Оксфорд, Кембридж, родители не воспитали вас так, как бы вам хотелось, вас не учили тому да этому, вы упустили массу возможностей. И вы печалитесь, расстраиваетесь из-за этого. Это должно бы быть «причиной» для счастья, все должно быть причиной для счастья, только тогда человек счастлив, а то ведь бедный страдает и переживает из-за своего богатства. Я знавал состоятельных людей, которые говорили, что родители их погубили, позволив им с детства купаться в роскоши, а они так ничему и не научились. Вы, должно быть, обращали внимание, как редко можно встретить у богатых родителей образованного умного сына, очень редко. Все они глуповаты, так и должно быть: какой им смысл умнеть? Зачем утруждаться? У них и так есть все, что им нужно. У них уже есть все, чего можно добиться умом, зачем же он нужен? Их ждёт неудача в университете, их ждёт неудача всюду, но они и в ус не дуют. В университете у меня был студент, который пять лет не мог перейти на второй курс, пять лет я ждал, а на шестой год, перед сессией, я спросил: «Ну, что собираешься делать? Опять завалишь сессию?» «Кого это волнует? — ответил он. — Отец у меня богатый… волнуются только бедные». Так что, родись вы в богатой семье, особого счастья ждать не приходится. Ну, а родись вы в бедной семье, то тут тоже, конечно, не до счастья. Если вы здоровы, вы не можете быть счастливы от этого;
      когда это здоровый был счастлив оттого, что он здоров? А если больны, то тут уж, конечно, вы несчастны. Вы только посмотрите на замечательную логику вашего ума: как только у вас появляется повод для несчастья, вы прямо набрасываетесь на него, а то, из-за чего можно быть счастливым, не принимается во внимание, и вы совершенно забываете об этом.
       …но вместо того об этом горюют. Оттого, что я не изведал боли в молодости, учась себя вести…
      Старику приходится повторять. Он уже все сказал, но видя, что тот ничего не услышал, ничего не понял, он повторяет.
       Оттого, что я не изведал боли в молодости, учась себя вести, никогда не пытался оставить след в жизни, мне удалось прожить так долго. Оттого, что в старости у меня нет ни жены, ни сына и близится время моей смерти, я могу быть таким счастливым.