Со страшной, но почти не ощущаемой скоростью они неслись вперед в вагоне, где больше не было никого. Через три станции после <Жеребца>, называемых <Амба>, <Эль-Тайга-Паса>, <Мирная Люся>, на станции <Трубка> вошло шесть человек. Один был одет в зеленые шорты с изображением на них желтого пеликана, держащего в клюве розовую рыбу; другой был лысым и мускулистым, словно натренированный борец; две женщины несли синие сумки с белыми пакетами внутри; старичок глупо хихикал, сжимая гантель в руке; а подросток был на больших оранжевых роликах, и за спиной его висел бежевый воздушный шар. Все они расселись в креслах, только подросток остался стоять. Вагон опять поехал вперед, и никто не смотрел ни на Жукаускаса, ни на Головко. Через какое-то время голос вдруг неожиданно объявил <Остановка <Центр>. Софрон пихнул Абрама в бок, они вскочили и немедленно вышли из вагона. Не спеша выехал подросток и плюнул куда-то вправо.
      Перед ними возник светлый вестибюль с желтыми стенами. Ступая по мягкому зеленому коврику они подошли к выходу. Открылись двери, они вышли и остановились, поставив сумки.
      - Вот это да, блин! - ошарашенно проговорил Софрон. Головко загадочно улыбнулся и посмотрел вверх.
      - Вы думаете, это и есть действительно что-то подлинное и настоящее?!
      Веселый, лакированный, блестящий, сияющий, почти невесомый город открылся перед ними. Огни огромных небоскребов сливались в одно радужное зарево разноцветного свечения, пронизывающее теплый благоухающий воздух, который заполнял ласковую южно-волшебную атмосферу этого места; небо над всем было откровенно темно-синим, словно очищенная от всех примесей прекрасная натуральная морская синь зовущих глубин; тротуары и улицы были совершенно прямыми и как будто живыми от прохожих, машин, музыки, слышимой повсюду из машин, и от бесчисленных заведений, приглашающих провести время там; высокие пальмы, растущие вдоль улиц, отбрасывали на освещенные фонарями тротуары ажурные колеблющиеся тени, похожие на кружевные черные женские чулки, медленно снимаемые с ровных длинных ног; и каждое слово, написанное на какой-нибудь вывеске и каждая машина, выезжающая из-за угла, и каждый скомканный обрывок фольги, валяющийся около бордюра, дышали таким великолепием, свежестью и счастьем, что хотелось обнять всю эту действительность, возникшую вдруг за автоматическими дверями, и пропасть тут навеки, став абсолютно кем угодно, но принадлежащим всему тому, что здесь. Реальность, существующая в виде ошеломительного города, звенела, сверкала, звучала в любом окне, в любой побрякушке, висящей на девичьей шее, в любом шампуне, стоящем на матовом кафеле кофейного цвета, в любом смехе, раздающемся около стойки бара, где подают напитки с огромным количеством льда, в любой нитке, вместе со всеми другими составляющей фрак. Все было там, как было: и здесь не существовало тайны, поскольку был город, и здесь не существовало реки, потому что был неоновый свет.
      - Я сейчас опупею... - сказал Софрон.
      - Вы думаете, это - дар? - спросил Головко, подняв вверх левую руку.
      - Пойдемте же скорее туда! - крикнул Софрон, хватая свою сумку и бросаясь вперед.
      - Мой ординарный партнер... - прошептал Головко, ухмыляясь, - вы забавны!
      Он пошел вслед за Софроном, не смотря по сторонам. Жукаускас бежал впереди, бросаясь то к вывеске, то к пальме, словно зверь, попавший в западню и ищущий лучшего места для последнего рывка к свободе, или к смерти. Прохожие не обращали на него никакого внимания, только один улыбающийся блондин в красной кожаной куртке неожиданно схватил пробегающего Софрона за локоть, развернул к себе и сказал:
      - Ты какой хваткий, мэняга! Уа?
      Жукаускас побелел и стал напряженно озираться, высматривая Головко.
      - Все в шмат? - спросил блондин, заразительно рассмеявшись.
      - В шмат... - машинально сказал Софрон.
      - Ну и плезиринство! Давай - самонаслаждайся!
      С этими словами блондин сильно хлопнул Жукаускаса по спине, потом плюнул перед собой и неторопливо пошел по направлению к находящемуся рядом <Зу-зу бару>.
      - Эй! - крикнул Софрон.
      Вдруг на него налетел маленький коренастый якут со злобным лицом. Софрон отпрянул; якут тут же встал в какую-то странную позу, пригнувшись и выдвинув руки перед грудью, как будто собираясь сделать одно из физических упражнений.
      - Кааранай! - воскликнул он. - Баарай! Ты шо, чи упупел, желобок грязный, конь лысый?!! А ну - шубайся!..
      - Я... - сказал Софрон, но тут якут сильно пнул его рукой в грудь.
      Жукаускас охнул и стал задыхаться.
      - Ща я тебе проведу шуяму, шоб ты, пер выенный, не шлепал, як дерьмо у мешке! Кааранай!
      Якут размахнулся, но тут же упал, как подстреленный, на тротуар и начал корчиться там, издавая обиженные стоны. Над ним стоял Абрам Головко и с гордостью осматривал свой большой кулак.
      Софрон подошел к Абраму, обнял его за поясницу, как своего папу, и заговорил:
      - Спасибо, спасибо, чего они от меня хотят, не понимаю, спасибо вам...
      - Пошли отсюда быстро, мало ли что! - скомандовал Головко, хватая Софрона. На них с интересом смотрели шесть прохожих, вставших в полукруг.
      - В шмат! - сказал один, с благодарностью посмотрев в глаза Абраму. - Так их, ну их!
      - Конечно-конечно, - сказал Головко, и они с Жукаускасом немедленно ускакали куда-то в толпу.
      - Вы что, ослепли?! - с возмущением воскликнул Головко, когда они ушли уже далеко. - Вам что, хочется в милицию попасть? Что это вы так разбегались?! Софрон виновато шел рядом.
      - Ой, не знаю... Здесь так ужасно, так чудесно... Такие цвета, такое тепло. Я не знаю, что это! Давайте съедим что-нибудь, я так хочу есть, я не ел больше суток...
      - Нам нужно позвонить агенту! - резко сказал Абрам.
      - Ну один бутерброд!..
      - Хорошо, - недовольно согласился Головко, взял Жукаускаса за руку и быстро пошел с ним куда-то вправо.
      - Вы что, знаете куда идти?.. - спросил Софрон.
      - Какая разница! Вам нужен бутерброд, или нет?!
      Софрон обиженно замолчал.
      Через пять минут они оказались перед вывеской: <Каафееаай Кюсюр>.
      - Вот это да! - изумился Софрон. - Как это вам удалось? Мы же как раз только что из Кюсюра.
      Головко загадочно посмотрел вверх и ничего не ответил.
      - Это - хороший знак, - сказал Софрон.
      Абрам открыл серебристую дверь, и они вошли внутрь. Из полумрака вышел человек, одетый в черный фрак и белую рубашку с жабо.
      - О! Приветик, - улыбаясь до ушей, сказал он, - мои радостные! Курим, нюхаем?
      - Что? - удивленно спросил Жукаускас.
      - Как я понял, нет. Вам нужна зала не для нюхачей и не для курцов. Пройдите, ради бога, вон туда, где синяя мать.
      - Я ничего не понимаю... - прошептал Софрон, но Головко, мрачно схватил его под руку, быстро направился в указанную сторону.
      - Что за синяя мать... - пробурчал Софрон, когда они вошли в небольшой зал с красными стенами, на которых были развешаны какие-то странные светильники, сделанные как будто из оленьей кожи, разрисованной желтыми фосфоресцирующими полосами, и где в белых глиняных горшках стояли карликовые баобабы, совсем как в тундре Кюсюра.
      К ним вышел человек в красном фраке и синей рубашке с жабо.
      - Приветик, мои радостные! - сказал он так, словно всю жизнь ждал этого момента, и, наконец, момент наступил. - Садитесь, ради бога, вот за этот чудеснейший столик!
      Он указал налево, где стоял столик синего цвета на двоих. На столике лежали розовые салфетки, стояли какие-то приправы в фигурных бутылочках, и не было ни ножей, ни вилок.
      Головко сел первый, Жукаускас за ним. Тут же человек в красном фраке дал им два меню.
      Софрон открыл свое меню и начал его изучать.
      - Смотрите, я ничего не понимаю! Что это за чушь?
      - Написано латинским шрифтом, - сказал Головко.
      - А! Так-так... Ну и что же такое съесть? Здесь дорого - видите, одно только кофе стоит рубляшник. А блюда... семь, восемь, девять...
      - Официант! - негромко проговорил Абрам Головко.
      Тут же подошел все тот же человек.
      - Рекомендуйте! - коротко сказал Головко.
      - Шля-жу, например... - улыбаясь так, как будто у него сейчас лопнет кожа на лице, предложил официант.
      - Что? - спросил Софрон.
      - Жеребец с ананасом, - прояснил официант.
      - Да, - сказал Головко.
      - Уажау! - крикнул официант и исчез.
      - Вот видите, мой милый, добрый напарник, - весело проговорил Абрам. - Сейчас мы с вами будем есть прекраснейшее, якутское блюдо в гениальном городе Мирный. Вам нравится здесь?
      - Это лучшее место в мире, лучший ресторан, лучшее мгновение, - серьезно сказал Софрон. - Но что это, почему это так? Разве такое может быть в Советской Депии? Ведь наша партия борется именно за это! А здесь уже все...
      - Да ну! - усмехнулся Головко. - А я-то думал, что ЛРДПЯ сражается за демократию, гласность, либерализм, счастье и свободу!
      - Но вот же они!
      - Пока что я вижу только синий стол.
      К ним подошел официант, неся огромный золоченый поднос. На подносе стояли две овальные тарелки с какими-то многочисленными, непонятного цвета, кусочками.
      - Я вам радуюсь! - сказал официант.
      - А где же жеребец? - спросил Софрон.
      - Вот он! Это же Шля-жу - блюдо любви и зари! Полный шмат!
      И, поставив тарелки на стол, официант удалился.
      - Эй! - крикнул Софрон. - Стойте! Подождите! Ау!
      - Вы что, охренели? - удивился Головко.
      - А где же ножи и вилки?! И вода? Я хочу вина, хочу выпить, хочу алкогольного напитка, вкусного и красивого!
      - Арык-тоник? - немедленно спросил тут же появившийся официант.
      - Дайте нам какого-нибудь шампанского, - сказал Головко.
      - О... - официант смутился, потом вдруг встал по стойке смирно, а затем подобострастно наклонился прямо к самому столику. - Конечно, ля-ля-ля... Ха-ха, су-су. Не желаете ли икры нельмы с мамонтятиной?
      - Нет, - сказал Головко.
      - Уажау!!! - заорал официант на весь зал и собирался уже уходить, когда Софрон возмущенно промолвил:
      - А вилка?!
      Официант поправил жабо и сделал такое лицо, что он сейчас заплачет. После небольшой паузы он жалобно проговорил тихим голосом:
      - Шля-жу едят руками...
      - Вот так! - сказал Головко, зачерпнул из своего блюда пригоршню кусочков и положил их себе в рот.
      - Ну и ладно, - буркнул Жукаускас.
      Через некоторое время у них на столе появилось золоченое ведерко, где во льду стояла бутылка шампанского, называемого <Лучший мир>.
      - Будем пить? - предложил Головко, доставая бутылку. Софрон протянул руку и, гадливо морщась, взял несколько кусочков пищи из своего блюда. Он попробовал один, и на лице его изобразилось блаженство.
      - Так это же великолепие и восторг! - воскликнул он. - Жеребятина!
      - Ну да, - сказал Головко, громко выстреливая пробкой шампанского в синий потолок зала.
      Жукаускас жадно заполнил свой рот кусочками <Шля-жу>. Абрам разлил <Лучший мир> в два хрустальных бокала, которые официант принес вместе с бутылкой, и, после того, как пена осела, Головко долил еще шампанского, а потом взял свой бокал, поднял его и посмотрел Жукаускусу в глаза.
      - Я хочу выпить за любовь, реальность и чудо. Вы видите, что мир есть лучший мир, и все возможно, и все есть. Поэтому, выпьем лучшее вино лучшего мира за лучший мир в лучшее из мгновений! Я люблю счастье и высший миг, и я чокаюсь с вами здесь, и я знаю все и ничего, и я помню вас и Кюсюр. Да здравствует Мирный и вечность!
      - Ура!.. - растрогано произнес Софрон ударяя своим бокалом о бокал Головко.
      Они выпили залпом и закусили жеребятиной с ананасами.
      - Как вы хорошо говорите... - пробурчал Софрон, жуя. - Любовь, свет. Мирный, счастье... Мне кажется, нам надо поселиться здесь.
      - Как?
      Софрон помолчал, дожевывая.
      - Вы правы, - сказал он серьезно, - Нам нельзя. Мы должны бороться за то, чтобы вся Якутия стала такой. Да! И как это у них получилось?!
      Головко налил еще.
      Через некоторое время они все съели и выпили. Подошел степенный официант, вежливо поклонился и протянул счет на желтой бумажке.
      - Шестьдесят четыре рубляшника - проговорил Софрон, посмотрев. - O-го-го!
      - Платите, - сказал Головко.
      Софрон достал из кармана деньги Мирного и отсчитал три двадцати и одну десятку.
      - Сдачи не надо! - гордо заявил он.
      Официант взял деньги, медленно положил их во внутренний карман, потом проникновенно посмотрел в лицо Софрона и тихо произнес:
      - Я вас люблю.
      - Да-да, - сказал Головко, хлопнув ладонью по столу. - А отсюда можно позвонить?
      - Ну конечно... - тут же засуетился официант. - Пойдемте...
      Они встали и пошли куда-то в узкий проход мимо разных столиков, за которыми сидели важные люди и ели руками всевозможные блюда.
      - Сюда... - торопливо говорил официант. - Здесь. Он указал на большой светло-коричневый телефонный аппарат с зелеными кнопками.
      - Где номер? - спросил Абрам Головко.
      - А... может быть, я... - сказал Жукаускас.
      - Дайте-ка номер! - приказным тоном объявил Головко. Софрон послушно сунул руку в задний карман штанов и вытащил скомканную бумажку. Головко взял ее, развернул, снял трубку и нажал на девять кнопок. Через какое-то время он отчетливо произнес:
      - Заелдыз!
      Потом последовала длинная пауза, а затем Абрам сказал: <Да!>, и повесил трубку.
      - Пойдемте на улицу, напарник, - торжественно обратился Головко к Жукаускасу. - Павел Амадей Саха сейчас заедет за нами. И он очень рад!

      Они стояли на тротуаре, ощущая прекрасное, легкое, почти воздушное опьянение и сладость любования прелестями нежной, теплой ночи, украшенной разноцветными огнями вспыхивающих и гаснущих надписей и фонарей, словно новогодняя елка. Где-то вдали слышались звуки танцевальной музыки, почти сливающиеся с общим восторженным гулом веселья, заполнившим сейчас весь город, или только его центр; и центр этого города радостно сверкал и как будто бы искрился пузырьками счастья и смеха, как освещенный трепещущим огнем свечи бокал небесно-голубого коктейля со льдом в момент, когда его пьет, наслаждаясь, какая-нибудь красивая девушка с черными ресницами и лиловой помадой на губах. Хотелось жить и дышать, и бежать по улице, ведущей вдаль, и пить шампанское за синим столом, и есть жеребятину с ананасом руками. Великое предощущение некоего иллюзорного начала бурной головокружительности, ослепительного успеха, шума и красочной пестроты пронизывало всю атмосферу многообещающего, очаровательного города Мирного. Возможно, в других районах и окраинах царила все-таки жестокая тундра, уныние, советский морок, или же магическое запустение, но здесь все было роскошно и прекрасно, как только может быть в мире, сотворенном истинно счастливым существом, которому нет нужды в утрировании говна и в забвении чудес. Прислонясь к подсвеченному стеклу витрины кафе, приятно было, не закрывая глаз, смотреть перед собой на розовую скамейку, стоящую на другой стороне, и мечтать об удовольствии носить красные брюки с разноцветной рубашкой и жилеткой, любоваться своим запястьем, или думать о. блаженстве свежевымытой головы под воздушной струей ласкового фена, Софрон Жукаускас почти задремал, увидев в полусне, что у него загорелые перекатывающиеся мышцы, и он выставляет их напоказ перед девятью обнаженными блондинками с фотоаппаратами. Руки его подняты вверх; он пыжится, улыбаясь, чтобы мышцы были еще рельефнее, и бесконечные фотовспышки, высвечивающие его тело, делают его похожим на какого-нибудь гордого волшебника, демонстрирующего свою энергию и мощь в виде таких вот импульсивных разрядов. Он улыбался, задорно раскрывая рот. Блондинки тяжело дышали, нажимая на затворы своих фотоаппаратов. Потом его кто-то пихнул в бок; он встрепенулся, крутанул головой, словно желая стряхнуть неотвратимую другую реальность, и тут же увидел серьезное лицо Абрама Головко, наклоняющееся над ним.
      - Вы что, заснули, что ли?! - громко спросил Головко.
      - Да я...
      - Сейчас Амадей уже приедет. Встаньте прямо, руки по швам, носочки в стороны, затылок касается воротника. Живот уберите, грудь выставьте. Подбородок выше головы.
      - Чего?!
      - Да ну тебя в зындон, Исаич!.. Что, так понравилось вино лучшего мира?!
      - Я устал, - мрачно сказал Жукаускас;
      - А мне все равно, - прошептал Головко.
      - Это он?
      Прямо на них ехала большая желтая в коричневую полоску машина с открытым верхом. За рулем сидел загорелый седой человек с улыбающимся приветливым лицом. Он насвистывал и курил тонкую сигару. Подъехав, машина остановилась, и человек вопросительно посмотрел на Головко.
      - Я... Это... Ну... Давайте... - запинаясь, пробурчал Софрон Жукаускас. Головко презрительно повернулся к нему, потом подошел к машине, усмехнулся, хлопнул в ладоши и крикнул:
      - Заелдыз!
      Человек выключил мотор, неспеша открыл дверцу машины, высунул одну ногу, а потом вдруг стремительно выпрыгнул из машины и бросился Головко на шею. Он обнял изумленного Абрама, громко поцеловал его в подбородок, издал какой-то торжествующий визг и начал выкрикивать:
      - Заелдыз!.. Заелдыз!.. Ура!.. Наконец-то вы здесь!.. Любимая партия любимой страны!.. Заелдыз! Я так волновался!.. Я давным-давно передал Августу о том, что связь прервалась, и я уже думал... Ведь я предлагал! Но я не могу пойти против. Заелдыз!.. И вот вы тут, дорогие мои! Как вы делаете?
      - Чего? - спросил оторопевший Софрон, когда человек перешел к нему и обнял его за плечи.
      - Меня зовут Ваня. Я агент Либерально-Демократической Республиканской Партии Якутии, и я наконец вас дождался. А вы можете сказать свои имена?
      - Меня зовут Абрам Головко, - мрачно сказал Головко. - А это - Софрон Жукаускас. Где следующий агент?
      Лицо человека помрачнело и он затараторил:
      - Нет, потом, потом... Я вам все объясню, может, и не надо ничего этого... Тут такое дело...
      - Где агент?! - угрожающе спросил Головко.
      - Да я вам все расскажу! Поедемте ко мне, вы ведь устали, я уже все приготовил - радость-то какая! Все равно, раньше завтрашней ночи вы не улетите...
      - Опять лететь?! - воскликнул Софрон.
      - Ну... Это. Вот сюда садитесь, в машину, поедем, у меня переночуете, у меня дом, мастерская там, я - художник, поэт, историк культуры, поговорим, я вам все расскажу, покажу свои работы, посидим...
      - А что вообще здесь происходит? - спросил Жукаускас. - Откуда у вас в Мирном вот это все?