Самолет летел вдаль, прочь, оставляя позади уничтоженный им город, и его пилот насмешливо и горделиво сжимал штурвал, как будто не интересуясь никакими последствиями своего нажатия на чудовищную кнопку, прервавшую множество жизней и разрушившую здания и дороги. Пилот сделал свое дело, и своеобразная лихорадочная радость переполняла его, словно пьянящее чувство азарта у только что выигравшего игрока. Все было позади; самолет был устойчив и надежен, как спасительный ковчег в небе, и можно выполнять новые задания новых командиров, или улететь куда-нибудь вообще, но двое нападавших, наверное, еще на борту, и они могут быть опасны, и могут внезапно напасть...
      Пилот быстро поставил свой самолет на <авто-пилот>, встал с кресла, потянулся, и осторожно отправился на поиски. Алдан в это время горел, заполняясь радиоактивным излучением, и характерный гриб завис над ним, словно прощальное издевательство. Пилот медленно пробирался вдоль ящиков, вертя головой по сторонам. В Алдане никого не осталось в живых, а некоторые обратились в ничто, или в тень. Пилот чихнул, тут же нервно дернувшись и застывая в глупой позе. Алдан представлял из себя жуткое пекло. Пилот медленно пошел дальше,начиная икать от страха. Река Алдан вскипала, сваривая своих рыб, и принимала в свои прозрачные воды гибельные редкие вещества. Пилот пукнул, приближаясь к раскрытому входу, в котором виднелось небо. В Алдане все становилось страшной золой, и дети тоже сгинули в великом взрыве и встретили свою смерть, не успев осознать ее. Пилот резко отпрянул назад, хрюкнув, и чуть не наткнулся на лежащих в обнимку недалеко от широкого проема Жукаускаса и Ылдя. Алдан был сокрушен.
      - Ах вот вы где!.. - прошептал пилот, рассматривая автомат у ног Софрона.
      Софрон и Ефим совершенно не отреагировали на небольшой шум, произведенный этим пилотом, и продолжали лежать без сознания. Пилот смотрел и смотрел на автомат, потом крякнул, резко дернулся вперед, схватил автомат обеими руками и быстро сорвал его с туловища Софрона. Жукаускас тут же открыл глаза, издал невнятный звук и увидел направленный на себя автомат.
      - Э! - крикнул он.
      - Кто вы?! - сурово спросил пилот. - На кого работаете?!
      - У, - испуганно сказал Софрон, пихая Ылдя в бок. - Я - член ЛДРПЯ! Мы работаем на Якутию!
      - Ах, гады! - закричал пилот, взводя затвор, но тут очнувшийся Ылдя нащупал у себя в кармане носовой платок и быстро швырнул его пилоту в рожу. От неожиданности тот отпрянул; Ефим и Софрон тут же вскочили и бросились в разные стороны, укрываясь за ящиками. Пилот потряс головой, еще не понимая в чем дело, и злобно нажал на спусковой крючок.
      Раздалась автоматная очередь; потолок самолета был пробит в нескольких местах, и в дырочках зашипел воздух.
      - Вот, бля!.. - растерянно промолвил пилот, опуская автомат. - Они мне самолет сломали. Надо вообще прыгать отсюда, а то еще хрен долетишь...
      Пилот побежал обратно в кабину, останавливаясь буквально через каждый шаг и направляя автомат то налево, то направо. В кабине он схватил парашют, надел его и медленно пошел обратно. <Да ну их!!> - подумал он и побежал, но тут же упал вперед, споткнувшись о подножку Ылдя.
      Ефим выскочил из-за ящика, и, как тигр, бросился не лежащего пилота. Он оседлал его и стал бить кулаками по голове. Пилот скрипел, визжал, пытался руками стащить Ефима, но тот сидел прочно. Наконец, осуществив мощное усилие, пилот резко поднял вверх свой зад, и Ефим кубарем слетел, падая вперед и ударяясь подбородком, так, что его зубы чуть не откусили язык. Пилот резко вскочил, вскинул автомат, который на нем висел, и тут же стал стрелять в спину Ылдя. Одна пуля попала в лопатку, другая в поясницу. Ефим вздрогнул, взвизгнул и затих. Пилот ухмыльнулся, поправляя автомат, но тут Жукаускас, подкравшийся сзади с дикой силой обрушил на его голову небольшой ящичек. Пилот охнул и рухнул. Жукаускас переступил через его распростертое тело и подошел к неподвижному
      Ефиму.
      - Вы мертвы?.. - тяжело дыша, спросил Софрон, персворачивая Ылдя.
      Лицо Ылдя было бледным, глаза закрыты, но ноздри чутьчуть трепетали.
      - Вы не мертвы!.. - воодушевленно воскликнул Софрон, наклоняясь к Ефиму, приставляя свой рот к его рту и вдувая в него воздух.
      Ылдя отпрянул, закашлялся и раскрыл глаза.
      - Дорогой мой! - умильно проговорил Софрон, отстраняясь. - Что с вами? Вы сильно ранены?! У, гада!..
      - Ммм... - замычал Ылдя, но тут сзади Жукаускаса раздался какой-то шум. Софрон повернулся и увидел пытающегося встать пилота, который, тупо смотря перед собой, медленно поднимал автомат.
      Софрон немедленно бросился к нему и резким ударом ноги в живот поверг его обратно на пол. Пилот бессмысленно выпучил глаза, и Софрон сильно ударил его каблуком по лбу. Пилот затих; Софрон немедленно снял с него автомат и парашют и вернулся к Ефиму, наклоняясь над ним и кладя парашют рядом.
      - Ну скажите же, ну что с вами, ну как же вы... - жалобно шептал Софрон, сжимая автомат. - Хотите я вам что-то расскажу, покажу... Не умирайте! Не покидайте меня!
      Вдруг его схватили сзади за шею и, цепко ухватившись, стали пытаться свалить и придушить. Жукаускас захрипел, зашатался, потерял равновесие, но тут, мгновенно подняв руки вверх, он ударил противника по почкам. Хватка ослабла, напавший пилот, сдавленно ойкнул и как-то обмяк. Но он все еще держал горло Жукаускаса и пытался его душить. Тогда Софрон завел руки назад, схватил пилота за воротник, издал победный вопль и резко рванул его на себя, нагибаясь. Пилот полетел вверх ногами, как какой-нибудь умелый циркач, перелетел через Жукаускаса, изобразив сальто, с грохотом упал на площадку все еще открытого входа, заскользив вниз, и, дико закричав, скрылся в небе. Софрон откашлялся, вздохнул, помотал головой туда-сюда, поводил плечами и подошел к Ефиму.
      - Это ужасно... - печально сказал он. - Я убил его, сбросил, кончил... Но он же сам... Это же оборона... Как же нам теперь лететь?!
      - Кхе... - издал звук Ылдя.
      - Как вы?.. Скажите?..
      - Пло...хо... - наконец выдавил из себя Ылдя, пытаясь улыбнуться.
      - Может, вам чего-нибудь надо?.. Ну скажите, говорите...
      - Не-ст... Я... Умираю... Умираю...
      - Ну подождите же! - засуетился Жукаускас, осматриваясь.
      - Ну немного, ну сейчас... Что же теперь делать?!
      - Пры...гайте... - прошептал Ылдя.
      - Да я не умею! Да я вас не брошу!
      - Я...все... - тихо сказал Ылдя, мужественно посмотрев на Софрона.
      - Да нет, да я попробую, да мы...
      - Там... кольцо... дерните... раскроется... Я хочу... скааать... вам... про... агента...
      - Да как же это! - печально вскричал Софрон, мечась из стороны в сторону. - Как же мне вам помочь! Тут аптечка же должна быть! Я вас перевяжу!
      - Не... надо... Агент... моя... любовница... - тут Ылдя слабо ухмыльнулся, - она... в...Якутске...
      - Да что вы! - поражение воскликнул Софрон. - Я ж там живу!
      - Баба... очень... хорошая... В постели... замечат...
      - Вам нельзя вести такие разговоры! - строго сказал Софрон. - Отдохните, расслабьтесь! Я попробую посадить самолет, или связаться по рации. Мы просто так не погибнем!
      - Ее... зовут... Надя... Жукаускас...
      - Что?!!! - заорал Софрон, подпрыгивая. - Надя Жукаускас?!! Моя жена?!!! Надя Жукаускас?!!!
      - Оче... оче... очевидно... - вымолвил побледневший Ылдя.
      - Ее... адрес...
      - Знаю я ее адрес!.. - взревел Софрон, роняя слезу. - Так вот ты как! Твоя любовница - моя жена! И еще агент моей же партии! У, сука! Так вот зачем она ездила на похороны бабушки в Алдан! И она с тобой, гад!.. И я тут всю Якутию изъездил для того чтобы к своей же жене вернуться! У, скоты! Вернусь, всех раздеру! Дробаха, Марга... И бедный Абрам погиб из-за... У, гад, я тебе дам, гад, ты, сука, знал, что ты, сволочь, мою жену, паскуда... это самое! Да я тебе...
      Жукаускас поднял вверх автомат и с остервенением ударил Ылдя прикладом в нос. Раздался хруст, брызнула кровь.
      - Вот тебе, вот тебе, вот тебе! - кричал Софрон, молотя Ефима прикладом, словно в каком-то опьянении злобой и чувством справедливости.
      Когда в очередной раз он поднял автомат и вдруг увидел красное неподвижное мертвое месиво перед собой, он застыл на какое-то время, потом грустно выругался и отошел от обезображенного тела.
      Самолет летел как-то неровно, снижаясь, и словно вот-вот собираясь упасть. Труп одного из царей Якутии лежал внутри него; сзади оставался уничтоженный атомной бомбой город Алдан. Софрон Жукаускас, находящийся в этом самолете, вытер кровь со своих рук, печально посмотрел на труп, отвернулся и вдруг резко отбросил от себя автомат, судорожно сгибаясь. Его начало рвать мерзкой зеленой желчью, и он затрясся, словно роженица от схваток.
      Обтошнив штабель ящиков рядом с мертвым Ефимом, Софрон вздохнул и вдруг вздрогнул от того, что самолет резко устремился вниз.
      - Что же это, что же это... - запричитал Жукаускас, еле удерживаясь на ногах. - Что же делать, как же это...
      Самолет продолжал почти падать, куда-то заворачивая; Софрон, шатаясь подошел к трупу и поднял лежащий рядом с ним парашют.
      - Где, что? - спросил он вслух, надевая его на себя.
      Нащупав кольцо, Жукаускас подергал за него и осторожно подошел к проему. Внизу была прекрасная разноцветная земля.
      - Не могу я! - крикнул он. - Страх, страх!
      Никто не отвечал; самолет падал, словно потерявший свои загадочные свойства бумеранг.
      - Жизнь за Якутию! - торжественно провозгласил Софрон, обращаясь вниз. - Эхма! За Головко! Якутияааааа....
      Он подпрыгнул и резко бросился в проем, ступив на всю ту же площадку-дверь, по которой недавно скользили атомная бомба, Ылдя и пилот. Пробежав по ней несколько шагов, грохоча ботинками, он сорвался и упал головой вперед - вниз, расставляя свои руки в стороны, как будто в самом деле хотел полететь и все изменить.
      Все заструилось вокруг, стало легким, никаким, смазанным. Какие-то пятна, какой-то промозглый ветер, огни и ужас пронзили это существо, оказавшееся в прекрасной стихии. Воздух пел вокруг; свобода как будто переполнила мир и выплеснулась наружу чудесным мельтешением незримых взвешенных частиц, которых нельзя было поймать, или ухватить, и которые заполняли всю среду своей царственной вездесущностью. Реальность полетела кувырком, невесомо замерев в одной из инерциальных систем. Что-то приближалась, фокусируясь; отчаянный трепет обнажал сердце и будто бы прекращал жизнь; душа забилась в теле, как пойманная птица.
      И в этом мгновении, достойном сна, страшном и невероятном, холодеющая рука
      Софрона Жукаускаса нащупала некое кольцо и дернула за него, как если бы что-то могло быть заключено в кольце.
      Громкий шелест и шорох раздались немедленно; и тело было поддержано невидимыми расправляемыми крыльями и сохранено; и оно словно упало в подставляемую люльку, или гамак, и закачалось там, ублажаемое мягкой опорой, - так жук рождается из личинки, взлетая ввысь, так паук спускается на выделяемой собой паутине, так летучая рыба вновь ощущает ласковую упругую волну, возвращаясь в море после своего прыжка. Ласковый купол образовался наверху, как нежная граница хаотического мира, поставившая предел его необязательности и непроявленной размазанности. Это были словно любящие руки таинственного высшего друга, подхватившего того, кто падает, и убаюкивающие его, подвешивая на своих волшебных нитях. Мир вокруг принял зримые формы и был спасен от гибели прекрасной чашей, обращенной вниз. Невесомый ужас закончился, и наступило мягкое блаженство безопасной чудесной высоты; Софрон Жукаускас наконец посмотрел вниз и вверх, протянул перед собой руки и схватил держащие его стропы, согнул ноги в коленях и опустил их, и опять посмотрел вниз. Под ним была Якутия.
      - Неужели я существую, - сказал Софрон.
      Он летел посреди неба, и сверху распростерлась огромная сверкающая полотняная полусфера, надежная, как ангельская охрана, или эпоксидный клей; он был прямолетящим восторженным существом посреди голубого воздушного великолепия, принявшего его в свое возвышенное царственен блаженно улыбался, загадочно смотря на мир, существующий, словно огромная великая страна, и он желал ступить на ее волшебную мягкую почву и сделать свой божественный шаг.
      Якутия находилась внизу, как подлинная страна, явленная в мире добра, прелести и красоты. Любовь была ее развлечением, река была ее достижением, звезда была ее горением, слава была ее наслаждением. Над ней царил Бог, и он падал и взлетал, уничтожаясь и являясь. Якутия сверху выглядела, как красавица, расстегивающая верхнюю пуговицу своего нежного одеяния, и была похожа на вершину холма, где сидят влюбленные, или на верх храма. Ее тайны горели огоньками, сокрытыми в пещерах и чащах, и не были различимы с высоты. Ее птицы летали в том же невероятном небе чуда, и почти не издавали звуков, храня величественную тишину горних смыслов. Ее хребты напоминали выброшенные на песок кишки какого-нибудь принесенного в жертву священного животного, и туман стоял над ними, словно пар. Ее леса были непричесанными, бескрайними и зелеными, как речные волны, отражающие хвойные заросли лиственниц и пихт; ее озера, будто кляксы на промокашке, или разбросанные дворником по тротуару льдины, беспорядочно сверкали повсюду, и ее пальмы были не видны.
      Если оглядеть всю бесконечность Якутии из сияющей выси над Якутией, то сладостный ужас пронзит дух, словно святой меч. и предчувствие света заполонит душу, как прекрасное искушение. Рай мечты воплотится в цветок любви этой земли зари, и огонь красоты воссияет флагом небесного пламени. Яркая корона пышной власти царя вершин сверкнет в сладостной дали таинственным манящим сокровищем, дающим жизнь и славу; и путь в царство ослепительных глубин и истин откроется для всех, кто летает, и станет не нужен для всех, кто идет по пути. Скипетр счастья разрушит дверь очарования, и единственная страна сокроет в себе все, и имя будет произнесено.
      Ее книги находились в ее склепах, и в них были написаны странные слова и нарисованы знаки могущества ее властителей, богов и душ, а ее недра хранили ее силу и ее драгоценности, незаметные с небес, и ее корабли были лучезарны, как улыбки детей святых. Когда великое существо снисходило с высот, вся страна раскрывалась ему навстречу, словно радостная ежиха, желающая накормить своих ежат, и она как будто вставала на одно колено перед тем, кто наверху, и была прекрасна,как отдающаяся женщина, тревожно-сладостно замершая на ложе в ожидании любовника. Якутия распахнула свои объятия, пахнущие нектаром, росой и снегом; и она была единственной из всего возможного. Ее воды текли в ней, как ее кровь, как ее магический сок, дающий смысл и созидающий реальность; ее морское величие, обращенное к другой стране, стало границей добра и зла и рубежом чудесного; ее восторженные старцы исповедовали ее нечеловеческую религию, молясь Богу и Богу; и ее водопады мерцали во тьме живительной влагой энергии и указывали дорогу победы.
      Якутия сверху выглядела прекрасной, словно сказочный сон о волшебной стране, и казалось, что в ней таятся любые ответы и таинственные растения, и ореол любви сверкает над ней, как нимб. Все было в Якутии, все было для Якутии, Бог был в Якутии, и Бог был Якутией. Время замерло, не выдерживая ее величия, смерть стала невозможной, и шаг был сделан. Если страна оказывается внизу и ее земля объемлет собою весь ее мир, то ее цель торжествует и ее звезда возгорается, словно ее свеча, а ее будущее осеняет ее прошлое, будто корона, и ее история становится главной дорогой всей эры. Если народ не виден с высоты полета, и тайга заполняет бескрайний блистательный простор, значит, задача будет все-таки выполнена, и что-то окажется не случайным, и слова были произнесены не просто так. Если два раза говорится одно и то же, можно прислушаться к этим речам и сделать что-нибудь,или ничего. Имеющий руки держит парашютные стропы. И Якутия приближалась к Софрону, словно вожделенная отчизна, и прямо перед ним было прямое, рассекающее тайгу, шоссе.
      Он летел, дрожа от холода и страха, опасаясь упасть на лиственницу и проткнуть себе тело ее острой веткой и закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз. Потом он открыл глаза, инстинктивно начав дергать за стропы, чтобы как-то управлять своим полетом и не попасть на лиственницу, а попасть на шоссе. По шоссе никто не ехал, и по обеим его сторонам начинались бесконечные надоевшие таежные заросли. Софрон задрыгал ногами, пытаясь лететь точно над шоссе, и тяжело задышал, почувствовав вдруг неожиданный ветер, который начал сносить его влево.
      - Да чтоб ты!.. - выкрикнул Софрон, и тут же этот ветер смолк.
      Он сделал еще несколько движений, елозя и чуть ли не кувыркаясь в своем парашюте; шоссе приближалось, и тайга приближалась. Софрон поджал ноги, съежился, сжался в какой-то клубок, как-то крякнул, осознав конец полета, и вдруг неожиданно замечательно приземлился на обочину шоссе.
      Тут же его куда-то понесло; захлопал парашют; он упал, его потащило вперед, словно он был привязан к дикой лошади и таким образом его казнили; он ободрал себе руку и щеку, хватаясь за травинки и цветки, чтобы остановиться, и потом, как-то изогнувшись и что-то отстегнув, он выскочил из этого парашюта и одновременно из своей куртки, и резво пробежал по инерции четыре шага вперед. Парашют улетел прочь, зацепился за дерево и опал, словно обмякшее умерщвленное тело,или сдувшаяся резиновая игрушка. Жукаускас добежал до него, схватил свою куртку и сумку, и одел куртку.
      Он вышел на пустынное шоссе, посмотрел по сторонам, вернулся на обочину и сел на лежащий пол у разломанный красный кирпич, поджав ноги и положив руки на колени. Величественное успокоение вдруг снизошло на него, словно благодать; время как будто замерло и перестало течь; и когда раздался нарастающий тарахтящий звук и запахло бензином, Софрон Жукаускас неторопливо встал, поглядел вдаль и увидел приближающийся мотороллер.
      Он поднял руку; мотороллер подъехал и остановился,
      - Куда вам, что вам? - спросил длинный дружелюбный шофер в очках.
      - Мне? - улыбаясь, переспросил Жукаускас. - Мне туда; я хочу в Якутск.
      - Сколько? - быстро сказал шофер. - Я как раз еду в Якутск.
      Софрон достал кошелек, вытащил оттуда скомканные рубли и рубляшники и протянул шоферу.
      - Возьмите, тут...
      - Вот это дело! - обрадованно воскликнул шофер, сгребая рубли. - Садись, я тебя домчу.
      - Не сомневаюсь, - ответил Жукаускас, усаживаясь сзади и обхватывая руками его талию. - Поехали!
      - Поехали! - весело проговорил шофер, ставя правую ногу на педаль.
      - Неужели, после всех этих приключений, ужасов и восторгов я снова буду в Якутске?! - сказал Жукаускас, поворачивая голову направо. - Неужели я увижу эти маленькие небоскребы, жену, партию и глупых существ?!
      Шофер крутанул ручку руля, изрыгая мощный моторный рев.
      - Мне нравится все! - серьезно проговорил Жукаускас, бросив взгляд на свой парашют у дерева. - И ведь это еще не конец! И это еще не начало! Где же возможно царство, если страна столь прекрасна?
      И он торжествующе захохотал, едва только мотороллер отправился в путь, а потом замолчал, и больше не издал ни звука за всю дорогу.

      Как путешествие по прекрасной широкой реке, как полет на парашюте, как драка в тайге, как танцы в сверкающем кафе, как надежда и скука, как вечное развлечение, - такой была улица, ведущая вперед, и по ней шагали ноги Софрона Жукаускаса - старшего инструктора Добровольного физкультурного Общества - и душа его любила весь мир и была готова вместить его ужасы и прелести.
      Там, где кончался чахлый сквер, находился его дом, и вок-руг был Якутск, имеющий любое обличье. Он шел в этом Якутске, небоскребы переливались разноцветным блеском, великая Лена отражала крошечные пальмы и розовые флаги, и огромные толпы людей злобно шлялись повсюду, голодно рассматривая скудную продающуюся пищу, и ничего не курили, мрачно разглядывая друг друга. Вечная мерзлота, залегающая под тротуарами, совершенно не ощущалась, словно несуществующий мировой эфир. Тальник был пылен, как заработавшийся летний строитель, и буйно рос по обеим сторонам улицы, перемежаясь с крошечными ананасиками; фонтан не работал и не журчал, высохше замерев в углу площади, а над башней Саргыланы Великой, сказавшей однажды: <Якутия есть все>, возвышался трезубец.
      Софрон шел мимо скособоченных изб, кривых гнилых заборов, помоек, труб и магазинов. Призраки киви мерещились повсюду, словно мечты о разноцветных коктейлях в изящных руках; звуки музыки доносились из знойных дворов, где сидели подростки в кепках и писали на стенах американские слова; желание жары было видно на лицах девушек песчаного пляжа, в воздухе которого роились тучи мошки; и легкость тончайшего белья, выставленного напоказ в витрине богатого магазина, напоминала сон о сладостной жизни высших существ. Розовые флаги утомляли своей вездесущностью и слегка походили на обилие нарумяненных разговаривающих лиц в одном месте; памятник Мычааху был тоже окрашен в розовый цвет и смотрелся совершенно по-дурацки среди опунций. Город состоял из домов, якутских <балаганов> и пустырей. Маленькие грязные речки, похожие на сточные канавы, текли рядом с проспектами, по которым ездили велосипеды, длинные автомобили и мопеды. Небольшие лошади скакали через улицы и поля, и их гривы развевались на ветру, как флажки на посольских машинах.
      Якутия была настоящей страной, и город Якутск был ее истинным сердцем, ее центром, ее душой, ее славой. Здесь существовало все, что угодно, и каждая помойка скрывала целый мир. Софрон шел по его мостовым, его лугам, его набережным, его саваннам, и восторг чуда охватывал его, как внезапная любовь. Направо от него стоял длинный красивый пятиэтажный дом, а слева от него возвышался дом с большим подъездом и фонарями. Над подъездом был герб, изображавший двух мамонтов на задних лапах друг напротив друга, и над ними виднелась надпись:
      REPEAT MUNDUS FIAT YAKUTIA
      Это был дом Степана Айычыыылыйы, видного якутского купца, а сейчас здесь была биржа. Подъезд, ведущий в дом, напоминал о прелестях полутемного, сияющего синим светом, бассейна под звездным небом, и о дружбе, о вине, о мудрости и мягких креслах. Софрон посмотрел на подъезд, широко раскрывая глаза и сжимая кулаки, и слезы благодарности заклокотали у него внутри, словно чувство счастья, а невыразимая радостная грусть пронзила его, как стрела вдохновения. Он продолжил свой путь, наслаждаясь тем, что видел, и тем, что слышал, и прекрасные ощущения переполняли его, затопляя душу божественным блаженством и смыслом.
      Люди озабоченно ходили по Якутску в поисках продуктов питания и различных товаров. На лотках были выставлены разноцветные банки сарделек и всевозможные книги. Мальчики, продающие кошельки из кожезаменителя, надрывно об этом кричали, размахивая руками. Живописные женщины с сумками толкались у входа в туалет и предлагали друг другу купить шоколадки, конфетки и спички. На деревянных ящиках стояли бутылки с водкой, и люди, продающие их, мрачно греди руки своим дыханием. Красивая девочка стояла рядом с деревом <ти> и продавала газету педерастов и лесбиянок. Огромные мосты висели перед Софроном, как лабиринты грез, или полярные просторы; сияющие киоски вставали справа и слева, словно воздушные дворцы, или скалы, или Ленские столбы. Все было, как всегда.
      Жукаускас шел по родному городу, как плывущий корабль в любимом море, или же белоснежная птица, летящая над горой. Кто-то продавал брошюры, кто-то - мастику, кто-то пел песню, кто-то играл на народных инструментах. Запах вони был подлинным запахом жизни, и нужно было вдыхать и вдыхать его, цепенея от удовольствия, чтобы иметь право хоть на что-то. Предстоящий родной дом манил, как нераскрываемая тайна, или неизвестный ранее ответ, а аптека вдали напоминала тропическую звезду в небе тундры, и там, наверное, продавалось чудесное волшебное вещество, действительно что-то изменяющее и преображающее, и можно было не покупать его, потому что вокруг был великий Якутск.
      Софрон сжимал свою сумку; презрительно смотрел исподлобья, ухмыляясь и сплевывая; вспоминал свои странствия, ощупывая грязь и пыль на своих штанах; и люди изумленно смотрели на него, расступаясь, и ничего не предлагали ему купить.