Фрагменты дневника, найденного в архиве Центральных Подземелий после их взятия доблестной Армией Всенародной Борьбы за Физиологическое Единство, опубликованы впервые в журнале «Я и Я» за январь 22-го года Новейшей Эры, выходящем повсеместно во всех мирах и территориях, подвластных Единому Двуликому Богу и его Дочери. Текст подготовили Николаев и Терешков. Цензор Дж.Дж.Яев.

1

Я сижу в своей комнате, в которой провел всю жизнь, и одиноко, грустно, весело, радостно и безразлично смотрю прямо в центр моей белой стены передо мной, рождающей во мне любые цвета, образы и ощущения. Я не знаю, кто я, я не помню, сколько мне лет, я не знаю своего имени, своей цели, своего рождения и своей смерти; у меня нет даже номера, у меня нет ничего, но у меня есть "я", одно лишь это изначальное чувство, и, может быть, в этом и заключено мое преимущество, и именно тут сокрыты мое счастье и мое предназначение.

Сегодня мне разрешили вести дневник, правда, не на моем родном компьютере, откуда я с детства черпаю все свои знания и представления обо всем, а древнейшим и странным способом: на так называемой «пишущей машинке», причем в одном экземпляре. Мне это не совсем понятно, однако врач сегодня принес ее в мою комнату, показал, как она функционирует и ушел, пожелав удачи, запретив также строго-настрого пользоваться для излива моих мыслей и чувств компьютером, что у меня и так никогда бы не получилось, ибо он заблокирован, закрыт для моего выхода в мир, — я могу лишь только получать с него информацию, и то строго дозированную.

Почему это так? Почему?? Почему? Ответь мне, моя белая стена. Ответь мне, пустой экран. Наверное, истина внутри меня, и смысл слов заключен в... Нет, мне нельзя слишком сильно волноваться, или на следующей медпроцедуре они меня так успокоят, что долгие дни после этого я буду пребывать в состоянии дебильной, даунно-олигофренической веселости, чего я сейчас почему-то совсем не хочу. Поэтому я пошел спать.

5

Сегодня я сосредоточился, одел виртуальный шлем, браслеты, очки и штаны, подключился к обычной системе и попытался выйти в другие программы, чтобы хотя бы расширить свои знания об окружающем, которых в общем-то у меня нет, кроме самых общих: что мы живем в самом блистательном из блистательных государств по имени «Земля», что правительство нас кормит и лечит, и что в конце концов мы умрем. Опять-таки, кроме себя и врачей, я никаких других себе подобных так и не видел. Зачем же их прячут? Или нам нельзя общаться? Но я же знаю слова, могу говорить, слушать, видеть, нюхать, осязать. Может быть, мы погибнем при соприкосновении, или даже при простом лицезрении друг друга, а наши врачи — это вообще совсем другие существа? Не знаю, опять не знаю. Попытка выйти в другую программу закончилась столкновением со сложным кодовым заслоном, который трудно разгадать, но я все же попытаюсь — ведь у меня ограниченный одной лишь смертью запас времени и полное отсутствие любых занятий, кроме медпроцедур и физзарядки, которая мне надоела, но за четким выполнением которой они тщательно следят по своим датчикам.

12

Упорнейше пытаюсь сломать заслон. Гениальный шифр! Но я тоже, как я считаю, (или же кто-то мне это сказал?) не пальцем сделан. Вперед!

34

О, какой день!… Я… Я сломал этот заслон!… Великое чувство какой-то... не могу подобрать нужного слова... свободы, что ли, охватило меня, и я готов погрузиться в водоворот информации, которую от меня скрывали. Или же ее нет?… Сейчас узнаю. Сейчас я все узнаю: кто я, откуда я, куда я иду, и зачем и почему. И вверх и вниз — я сейчас весел, как после успокоительной процедуры, но мудр, как после осмыслительной. Итак?!

35

Долго не решался, не хотел, не мог ничего написать. Только сегодня удалось как-то собраться с мыслями, силами, настроениями и чувствами. Итак, я выяснил, кто я, что я, зачем и куда. Это грандиозно и кошмарно.

Я — клон, то есть точная копия такого же меня, который живет во внешнем мире. Я — половинка, я — часть, я — дробь, но я же и целое; все, что есть у него (меня), есть и у меня (него), только я — здесь, а он — там.

Попытаюсь, хотя бы сумбурно, записать здесь то, что я узнал.

Клонирование было впервые осуществлено в конце двадцатого века... Некий доктор клонировал какую-то овцу, и принцип стал понятен. Клонирование людей сперва запретили, но подпольно оно вскоре было произведено, а затем и официально. Сперва клонирование было осуществимо только внедрением взятого у младенца ДНК в другую женщину, но затем научились производить клонов в пробирках, так что каждый человек мог получить свое «второе я», которое было его младше на девять месяцев. После жуткого мора, вызванного каким-то разработанным военными вирусом, население планеты резко сократилось, умерли негры, евреи, монголоидная раса — почти вся... И остались одни беловолосые блондины с голубыми глазами. Вирус в конце концов был побежден, но тут произошло резкое смещение земной оси, вызванное перегруженностью мира добытыми и сконцентрированными в определенных местах Земли тяжелыми металлами. Вследствие этого пригодной для жизни осталась лишь южная половина Северной Америки и северная часть Британских островов. Люди объединились в одно государство — самое блистательное из блистательных... Но их оставалось очень мало. Тут вспомнили про клонирование... Вначале клонов производили в любых количествах (не меньше одного на каждую семью) и рассылали в разные географические точки, так, чтобы они по возможности никогда не могли бы встретиться. Но это была чисто утопическая идея. Человек вырастал один, понимал, что он — клон, пытался найти самого себя первого, свою семью, и так далее... Случались неприятные встречи, убийства, которые все труднее и труднее было раскрыть, ибо зачастую сами родители, поняв, что вместо их любимого сына живет и действует его клон, убивший того, кого они произвели на свет естественно-половым путем, и незаметно занявший его место, не желали его выдать, боясь потерять хотя бы этого клона. А какая разница, в конце концов?… Ведь клон и есть он. Часто женщины, недовольные своим браком, разыскивали клонов своих мужей, и, либо убегали к ним, либо опять-таки, что случалось гораздо чаще, убивали природнорожденных (их стали называть «натуралы») и припеваючи жили с клонами. Особо ретивые так делали неоднократно, если клонов хватало. Мужчины ни в чем им не уступали, в результате создание новых семей стало большой проблемой, так как никто этого не хотел и каждый дико за себя боялся, поскольку клонов имели все. Иногда, впрочем, клоны подруживались и создавали целые коммуны. Имели место и случаи любви к своим клонам, часто обоюдной. Короче, наступил полный бардак и дурдом. Чаша всеобщего маразма была переполнена, когда вследствие скрытого правительственного заговора, кучка высокопоставленных врачей поменяла Президента на его клона. Заговор был раскрыт наблюдательным личным секретарем, обратившим внимание на странные провалы памяти у Президента и его грубые ошибки в биохимии, чего просто не могло быть, так как все знали, что Президент — золотой медалист Университета Народных Отношений. Загвоздка всей ситуации осложнялась еще и тем, что тогда нельзя было определить никаким анализом, кто клон, а кто — нет. Этим, кстати, и пользовались раскрытые клоны, когда им не удавалось сразу убить своего первого "я", и их неудачный налет превращался в бесконечную драку с самим собой. Иногда приходилось кидать жребий. Но тут группа врачей под руководством Соколова и Микитова нашла, наконец, некий способ четкого распознания, кто есть кто. Наступила так называемая Эра Анализов. Было поголовно проверено все население обитаемой Земли. Выявленных при этом клонов хватали и сажали в специальные тюрьмы, реорганизованные затем в резервации, несмотря ни на какие протесты их близких — «натуралов». Порядок временно наступил, но все общество превратилось в один большой концлагерь, в котором одни сидели пожизненный срок, а другие их пожизненно охраняли. Конечно, это не могло понравиться клонам, и вскоре разразилась война. Война, в которой никто ничего не понимал, где каждый пытался доказать, что он — «натурал», либо, наоборот, клон, где каждый пытался убить другого самого себя и остаться в единственном числе, и все в таком духе. Высокопоставленные врачи, заблокировавшись в своем спецбункере и отгородившись от жуткой непонятной бойни, конца которой не было видно, опять, в результате длительных опытов, нашли средство. Научная группа под руководством Джейн Пепси и Рональда Кола придумала яд, убивающий только клонов. Этим ядом отравили воду по всей стране; клоны начали немедленно умирать. В результате умерла половина членов правительства и несколько высокопоставленных врачей. Президент, который был в курсе этого проекта, остался жив. На долгие годы наступили кошмар и разруха, трупный запах объял всю Землю. Потом, через много времен, когда пришло относительное спокойствие, и все ужасы были подзабыты, человечество вновь вернулось к клонированию. Но, памятуя прежние ошибки, решили производить клонов только для трансплантации органов. Ты живешь, живешь, у тебя печень пришла в полную негодность — а вот тебе клоновская, твоя же, но новая. И так со всем. Для этого клонов вводили в состояние полной комы, либо одебиливали, чтобы они ничего не соображали и не представляли бы никакой опасности. Но потом было замечено, что развитие остального организма при полном идиотизме, или коме, происходит замедленно и плохо, и это влияет на столь нужные «натуралам» сердце, почки, печень, селезенку и так далее. Тогда... Тут я, наконец, подхожу к тайне самого себя... Тогда было решено вырастить клонов в закрытых подземельях, совершенно в нормальном, адекватном состоянии, но так, чтобы они никогда не смогли проникнуть за стены своей комнаты и врачебного кабинета; изолировать их друг от друга, дать им минимум информации о мире и о себе, постоянно производить над ними медпроцедуры, следя за здоровьем, ну, а когда понадобится — использовать по назначению. Это, наконец, устроило всех, и наступила Эра Всеобщего Процветания. Более того, скоро это стало настолько засекречено, что «натуралы» перестали даже догадываться, что у них где-то есть их клоны. Итак: ни они ничего не знают, ни мы ничего не знаем, все хорошо, все спокойно. И когда, например, моя почка понадобится ему(мне), я не пойму зачем мне ее вырезали, а он не задумается, откуда она, собственно, взялась. Вот так, оказывается, обстоят дела.

Изложив все это на печатной машинке, я еще раз это прочувствовал и пережил, и теперь устало иду спать, пока не зная, что мне делать дальше. Очевидно, я навсегда потерял душевной покой, что, конечно же, будет заметно на медпроцедуре. Лучше бы я не вскрывал этот гениальный компьютерный шифр!… Лучше бы я, наверное, не рождался. Точнее, лучше бы меня (его) не клонировали!

36

Два дня ничего не делал, только лежал и думал. Я не хотел ничего есть, но пришлось, так как отсутствие у меня аппетита было бы подозрительным. Но я до сих пор пребываю в состоянии полной опустошенности, ужаса, прострации. Я — всего лишь склад новых органов для другого, первого меня. Неужели это справедливо?… Если нет, то как я смогу дальше жить? Если да, то я этого не понимаю. Может быть, полная история человечества даст мне ответ?… Я решил получить максимальную информацию обо всем, абсолютно обо всем, и тогда уже сделать окончательные выводы.

44

Все эти дни был погружен в историю древних обществ, в их взгляды на мир. Они в каждом предмете и в себе самом видели Божественное. Я не знаю, что такое Бог, но, может быть, когда-нибудь пойму. Однако, информация действует. Весь сегодняшний день ходил по комнате, разговаривая с вещами, с пищей, которую вкушал, отдавая ее часть великим духам, и с моим главным идолом — белой стеной напротив меня. Я и раньше с ней общался, только не понимал, что она такое. Все это меня слегка забавляло; однако мне было трудно понять истинные воззрения древних без знания окружающей их природы, которую я никогда не видел и не увижу. Пришлось заглянуть в современную науку и проштудировать курс общего природоведения, включающий биологию, химию, физику и прочие естественные науки. Само собой, я пользовался ускоренным гипнокурсом — иначе, как я успею? Но все это я изучаю только для того, чтобы уразуметь, как именно люди в разные времена понимали смысл своего бытия, это для меня важнее всего. Мне глубоко безразличен, например, просто сам голый факт, что материя состоит из атомов. Для меня в моем положении намного существенней, в чем эти атомы видят смысл своего существования, почему они вообще существуют, в чем их цель, и все в таком духе. Жизнеспособность древних, по-моему, строилась на многообразии жизненных форм и постоянных природных переменах. Я этого лишен; уже через три дня мне наскучили мои не столь многочисленные предметы, окружающие меня всю жизнь. Пойдем дальше, возможно я найду ответ. И что такое Бог?

56

Философия, которую я вкратце прошел гипнокурсом, словно расчищает захламленное всевозможными неграмотными рефлексиями пространство перед некоей дверью, но открыть эту дверь не решается и боится. Или не может. Она, как и наука, великий инструмент познания мира, но в моем положении у меня есть только один выход — вперед, в эту самую дверь!!

67

Искусство... Я бы сказал, что искусство, пользуясь одним из сленговых, довольно, однако, точных выражений, это просто кайф. Буду воспринимать его постоянно, что же мне еще остается? Кроме того, в своих высших проявлениях в нем заключены, как составляющие его материалы, и столь необходимые мне философия и религия. Однако, для полноценного восприятия и создания искусства нужно уже иметь и свою истину, и свою цель, и свой смысл и своего Бога. Пока что я к этому только стремлюсь, поэтому искусство, как создание чего-то еще нового к уже тобой обретенному и существующему, в своем совершенном облике мне пока недоступно. И вообще, оно мне кажется каким-то странным по своей сути. Ведь, например, вдруг окажется, что моя бытность здесь, а его-меня существование там — это тоже какое-то произведение некоего сумасшедшего художника, кем мне тогда себя ощущать? Или все вообще — творение искусства, произведенное Богом? От этих идей у меня холодеют ноги.

73

Религия обещает все, буквально все, и даже сверх этого. Религия — это и есть связь с Богом. Займусь ею вплотную.

85

Я знаю, как зовут Бога, но это нельзя упоминать всуе. Да, все замечательно, просто чудесно, однако, я никак не могу быть евреем, поскольку все евреи вымерли во времена страшного вируса, так что мне это, увы, не подходит. А жаль.

94

Я сидел сегодня перед своей белой стеной, смотрел в ее центр, глубоко и медленно дыша, задерживая дыхание, распространяя всю энергию вовне, внутрь, вверх, куда угодно, и... Это произошло! Я вошел во нирвану. Я не знаю, стал ли я Буддой, но надеюсь, что приблизился к Бодхисаттвам. Великое блаженство охватило меня, сладостное Божественное Ничто поглотило меня, мои члены испытали воздушную негу и чарующий восторг, и я воистину перестал быть и слился со всем миром, с самим собой — и здесь и там, и стал, наконец, Всем и Ничем одновременно... О, белая стена! О, я! Тат твам аси! Мне кажется, я обрел своего Атмана, а, значит, и смысл.

106

Продолжаю медитировать. Кришнаизм любопытен тем, что он вновь привносит раз и навсегда отвергнутую буддизмом оппозицию. Правильно: творение не может быть создано только из себя. Любая религия невозможна без оппозиции, в этом смысле буддизм — вовсе не религия, а просто психотехника. Психотехник, вообще, было дикое множество, особенно в более поздние времена. Вещь, несомненно, нужная, буду иногда прибегать к ней в минуты грусти и усталости, но, конечно же, я изначально хотел видеть в буддизме совершенно другое. А кришнаизм... Кришнаизм... Ха-ха-ха... Ну что еще можно сказать?

117

Христианство... Христианство — это... Это... Это... Господи, Боже мой! Помилуй мя грешного!

123

Сегодня всю ночь стоял на коленях и молился. Я понял свой смысл, свое предназначение, свою цель. Великая суть самопожертвования охватила меня, я плакал и бил поклоны. На заре вся моя комната осветилась небесным светом, моя белая стена просто горела Божественным огнем, и тут она как будто раскрылась, словно некий занавес, и Христос с Девой Марией под ручку явился ко мне и изрек: «Войди в мое Царствие не от мира сего!» И благодать осенила меня, я был истинно счастлив. Я хочу войти, впусти меня, Боже, в твое царствие не от мира сего, я тоже нахожусь не в том мире, и мое существование не от мира, мне нужно креститься, я должен быть крещен, где священник, где вода, святая вода, где хоть один крещеный, который бы меня крестил, я ведь тоже не от мира, я изначально с Тобой, со всеми вами, но я не могу быть крещен никогда, никогда, никогда... Никогда? Тьфу, что за черт!… Черт?… Он ко мне, увы, не имеет отношения, ему нечего мне предложить.

Вот такие бессвязные настроения овладели мной в эту ночь. Что же мне делать? Что?!…

124

Мне все надоело, и дневник тоже. Возвращаюсь, однако, а то скучно. Вся моя проблема заключалась в том, что я уперся в эти высокие идеи и переживания, а надо было просто жить, наслаждаться, любить... Любить, вот именно, любить! Что я знаю об этом? Я решил заняться любовью.

135

Женщины — поразительные создания. Я долго изучал их строение в любых конфигурациях, разнообразные лики, облики, лица... Их физиологическое отличие от мужчин, к которым я, кстати, как выяснилось, принадлежу, мне показалось забавным, психологического я не понял. Между прочим, где мое сексуальное начало? Никогда я его не ощущал биологически. Очевидно, его мне как-то убирают на медпроцедурах, или как-то меня разряжают, что, в общем, хорошо, а то бы я уже давно лез на свою белую стенку. Я составил портрет желаемой мной женщины и тут же в нее влюбился. И я решил писать ей стихи. Любовные послания, которые она никогда не прочтет, поскольку не существует. Впрочем, какая разница?

144

Написал венок сонетов и небольшую поэму. Для этого пришлось изучить гипнокурсом основы стихосложения и поэтическое творчество разных народов. Приступаю к новому произведению, которое напишу и в стихах и в прозе. Это будет нечто! Жаль, что никто его никогда не прочитает.

156

Все! Конец — меня засекли. Врачи, оказывается, что-то подозревали и поймали мой вход в запретный для меня компьютерный файл Уильяма Блэйка. Трое из них пришли в мою комнату, чего никогда не бывало, всячески меня просканировали, подключившись к моим компьютерным входам, сняли копию моего дневника для изучения и ушли, сказав, что им нужно посовещаться, а потом они возьмут меня на медпроцедуру. Они выглядели очень растерянными и даже какими-то испуганными. Но главное — они забрали мои стихи и начатое мною большое произведение обо всем! Это настоящая трагедия. Дали хотя бы закончить. Но я не испытываю никакого отчаяния, я не испытываю ничего, кроме тихой, спокойной радости, ибо все когда-нибудь кончается в этом лучшем из миров, и этот конец всегда очевиден и обязательно наступит; и поэтому я готов ко всему, абсолютно ко всему, ибо именно сейчас я понял то, что так хотел постичь, я знаю смысл, я знаю истину. Она... Она вот в этом мгновении, в этих словах здесь, сейчас, когда я это пишу, и она заключается в одной простой фразе, лежащей в основе всего остального: Я ЕСТЬ.

157

Я был на медпроцедуре, все происходило очень странно. Один из врачей, держа в руках мои стихи, вдруг спросил, обращаясь ко мне: «Это действительно вы написали?» Я кивнул и даже улыбнулся — а кто же еще? Он начал показывать их другому врачу, даже зачитывать некоторые строчки, на что тот совершенно серьезно сказал: «Хватит, я вижу, что это гениально.» Тут третий врач, помоложе, вдруг сказал: «А вообще — что ему известно?» И врач, у которого были стихи, вдруг сделался как будто печальным и тихо сказал: «Все». После этого они провели мне обычную оздоровительную терапию, отдали все стихи и отвели в мою комнату, объявив, что отныне я могу безбоязненно получать любую информацию, хотя самому проявляться в компьютерной сети мне запрещено; и пусть я продолжаю работать над своим большим творением, которое их очень заинтересовало, как и мой дневник. Ничего не понимаю.

167

Вовсю работаю над главным трудом моей жизни. Ура! Сейчас не возникает никаких дурацких вопросов о цели, смысле, и в таком духе. Я испытываю... как это... кайф!

173

Я его закончил! Закончил! Этот миг не сравнится ни с чем. Врачи отсняли копию и удалились читать. Кажется, им нравится мое творчество, поскольку, когда они вели меня на очередную процедуру, они смотрели на меня с каким-то пристыженным уважением, или почитанием, как нашкодивший маленький ребенок на строгого отца. Впрочем, какая мне разница?

199. (последняя запись)

Вот и все. Сегодня явились врачи, наверное, все врачи, которые заняты в моем участке Подземелий для Клонов, такого количества я еще никогда не видел в своей жизни... И самый почтенный седовласый врач вышел вперед и заявил, что ему очень жаль, и так далее, и тому подобное, что они даже обращались с ходатайством лично к Президенту, но тот не разрешил, чтобы не был создан прецедент, и правильно с моей точки зрения, не разрешил, и завтра они должны меня убить, а мои органы — почти все — пересадить другому мне, то есть ему. Он еще сказал, что я — несомненный гений, и все, что я написал, обязательно будет опубликовано, правда, не так, что это именно я — клон — написал, поскольку официально у нас клонов нет, а как я-он, то есть тот я, или он, который там, в мире. Он, наверное, раз двадцать повторил, как ему это жаль, и что он, увы, ничего сделать не может. Тогда я спросил, мол, одну все-таки тайну хотя бы сейчас вы могли бы мне открыть: если я такой гений и стал таковым здесь, то кто же он — мое второе я, моя счастливая копия, кому повезло намного больше, и у кого столько возможностей для самораскрытия, которые мне бы и не пригрезились? Тут он выругался, даже по-моему плюнул, и сказал, что он не делал совершенно ничего всю свою жизнь, а только злоупотреблял спиртными напитками и некоторыми официально запрещенными лекарственными препаратами, и поэтому буквально все его внутренние органы пришли в полную негодность, а стало быть, понадобились мои. Он опять повторил, что ему очень жаль. Он сказал, что если бы что-то зависело лично от него, он бы прибил этого сукина сына — его(меня), а мне бы предоставил буквально все, что только в состоянии дать жизнь. И тут все врачи расступились, и вперед, ко мне, вышел какой-то врач, полностью закутанный в некий балахон, даже лица было не видно. Он подошел ко мне, и тут балахон раскрылся. И я увидел... Я увидел... Я увидел, что это — женщина, настоящая, живая женщина во плоти, почти с таким же ликом, какой я нарисовал в своем воображении. Она была совершенно обнаженной под своим одеянием. Она подошла ко мне, поцеловала меня в губы и тут же ушла. «Извини, — сказал седой врач. — Это — все, что мы можем для тебя сделать.» Они еще раз внимательно на меня посмотрели и тоже все удалились, оставив меня одного в этот мой последний вечер.

Итак, он никем не стал? Ничего не создал? Просто спился, так и не осознав самого себя? Ладно, я дам тебе второй шанс. Я помогу тебе. Я не испытываю сейчас никаких эмоций, никаких страданий, ничего, ничего, ничего. Я не зря прожил свою жизнь. Когда мои произведения будут напечатаны под его именем, когда его признают, это вдохнет в него новую цель. Он станет гением, ибо он уже гений. Просто ему не повезло. Просто так сложилось. Но все всегда можно изменить, и это пробудит его! Это даст ему силы! Он поймет! Он все поймет!!! Он поймет все.

И я улыбаюсь и предвкушаю его величие, признание, любовь, славу. В этом и заключается смысл: ведь, в конце концов, он — это и есть я.