 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Дансени Лорд :: Родари Джанни :: Лондон Джек :: Уилсон Жаклин :: Власова Елена :: Шилин Георгий Иванович :: Азимов Айзек :: Ликок Стивен Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Камо :: Самый яркий свет :: Притчи :: Господство женщин :: Влюбленный опекун :: Справочник по реестру Windows XP :: Рыцарь Золотого Сокола :: Муму |
Судьбы вещейModernLib.Net / Историческая проза / Рабинович Михаил Григорьевич / Судьбы вещей - Чтение (стр. 8)
Но вернемся к нашему рассказу. Мы раскапывали древнюю крепость. У подошвы ее мощного земляного вала тянулась целая прослойка разного строительного материала – извести, песка, глины, натоптанного здесь при строительстве укрепления шестьсот лет назад. Попадались и различные вещи – массивные, кованые, граненые наконечники стрел для самострелов, части брони, навершье булавы, сломанная шпора. Все эти предметы воинского обихода сильно пострадали от времени. Иногда вещь невозможно было узнать: она так заржавела, что потеряла форму. Просто комок ржавчины. Но вдруг под отвалившимся куском земли сверкнул желтый металл. Осторожно расчистив ножами и кисточками, мы вынули из земли маленькую вещицу вроде брошки, но без булавки для прикрепления к одежде. Форма ее показалась удивительно знакомой. Где мы видели такой странный цветок? Да, конечно же, на шапке Мономаха! Это и есть знаменитый «арабский цветок», или цветок лотоса. Лепестки его были украшены филигранью и зернью. Тысячи крошечных золотых шариков были напаяны по краям лепестков. Когда-то цветок, видимо, был украшен и драгоценными камнями. Но теперь от них остались лишь гнезда. Лепестки были кое-где погнуты, их ажурные украшения пробиты. Осмотрев внимательно золотую пластинку, составлявшую основу цветка, мы увидели на ней признаки изменений в судьбе этой маленькой, изящной вещицы. 
Видимо, когда-то мастер, делавший ее, предназначил цветок для нашивания на какую-то ткань и сделал для этого едва заметные отверстия в каждом лепестке. Они были менее полумиллиметра в диаметре и могли пропустить только тончайшую иглу и нить. Но потом, может быть через много лет, цветок был отпорот от ткани и прикреплен к какой-то другой вещи, должно быть деревянной или кожаной, потому что на этот раз его прибили небольшими гвоздиками. Отверстия от гвоздиков были все же во много раз больше первоначальных. Наверное, при этом и погнул в некоторых местах ажурные лепестки цветка случайно сорвавшийся молоточек. И все-таки главное открытие ожидало нас в Москве. Сравнив наш цветок с такими же цветками, украшавшими шапку Мономаха, мы убедились, что это не просто похожие вещи, но вещи почти тождественные. И по форме и по размеру они отличались друг от друга лишь в деталях, как могут различаться изделия одного мастера, одной руки. Цветок из Тушкова покрыт сплошь филигранным орнаментом, а цветки на шапке оставлены гладкими. Это потому, что они помещены среди филигранного орнамента, покрывающего всю шапку, и так лучше выделяются. Одним словом, ясно, что наш цветок был сделан тем же мастером, что и золотая шапка, и составлял когда-то с ней один комплект украшений, один гарнитур, как говорят сейчас. Что же это были за украшения? Всего вероятнее, что это своеобразные пряжки или пуговицы, пришивавшиеся на ворот одежды друг против друга. Такие парные застежки находят в курганах XIV века на Нижнем Поволжье, то есть как раз неподалеку от древней столицы Золотой орды – Сарая. Все это подтверждает догадку Базилевича о том, что шапка Мономаха, или, как сейчас можно ее назвать, золотая шапка Ивана Калиты, – подарок хана Узбека. Известно, что князья ездили в Орду с дорогими подарками, и нет ничего удивительного в том, что и ханы «отдаривали» их тоже дорогими вещами. Таков был обычай того времени. 
Наверное, хан подарил московскому князю не только одну шапку, но и какую-то дорогую одежду, ворот которой был украшен пряжками – «запонами». Конечно, это была работа не татарских, а бухарских мастеров. Дальнейшая судьба золотой шапки нам уже известна. А одежда, видимо, была переделана по вкусу нового владельца тогда же или немного позже. Может быть, пряжки показались ненужными, и по крайней мере одну из них приспособили для украшения какого-то другого, гораздо более твердого предмета, например конской сбруи. Ведь конь князя тоже должен был носить богатый убор. Но как же попал золотой цветок из Москвы в Тушков, отдаленную крепость на западной границе русских земель? Это нам поможет понять одна из упоминавшихся уже нами «духовных грамот» – завещание Дмитрия Донского. Князь перечисляет сначала земли, которые дает своим сыновьям. И вот среди можайских волостей, доставшихся его третьему сыну, Андрею, мы находим Тушков. Потом в «духовной грамоте» идет перечисление фамильных драгоценностей. Из них Андрей получил золотой пояс новгородской работы и какую-то «золотую снасть». Так иногда называли на Руси конский убор. Наверное, на этом-то уборе и был прибит золотой цветок. Андрей Дмитриевич, князь Можайский, приходился правнуком Ивану Калите, первому владельцу цветка и шапки. Потом шапка доставалась всегда старшим сыновьям московских князей, а младшие получали другие, менее ценные вещи. Андрей мог лично осматривать строительство пограничной крепости в одной из своих волостей. Может быть, тогда и отпал от сбруи княжеского коня золотой цветок. Его не заметили среди строительного мусора, и только через пятьсот с лишком лет кисточка археолога смахнула с него пыль веков. И вот он снова в Москве, в одном городе с золотой шапкой, вместе с которой вышел когда-то из рук бухарского ювелира. ЕЗДЕЦ С КРЕМЛЕВСКОЙ БАШНИ 
Посетитель знаменитой Третьяковской галереи попадает прежде всего в отдел древнерусского искусства. Со стен зала на него смотрят строгие лица святых: ведь в Древней Руси, как и повсюду в средневековой Европе, художник мог писать почти только одни иконы. Так установила церковь – законодательница средневековой идеологии. Она не одобряла нерелигиозных, или, как тогда говорили, «мирских», «светских» тем для художников. И даже портреты почтенных бюргеров в Западной Европе нередко исполнялись на одном полотне с фигурой богоматери: мадонна и даритель этой иконы такой-то с семейством. В отличие от западноевропейской русская православная церковь признавала почти только одни плоскостные изображения – иконы, фрески, вышивки. Лишь очень редко можно было увидеть статуи русских святых (чаще других – Николая Можайского). Поэтому думали, что и вообще на Руси круглая скульптура развивалась слабо до самого XVIII века. Однако, идя по залу древнего русского искусства, вы не пройдете мимо стоящей на небольшом постаменте человеческой фигуры, высеченной из белого камня. Это только верхняя часть туловища и голова. Грудь покрыта панцирем, на плечах – плащ, а обнаженная голова чуть повернута вправо. Простые, тонкие и строгие черты лица выражают спокойствие и твердую решимость. Волосы лежат правильными округлыми завитками. Невольно вспоминается великолепная резьба по белому камню, украшающая стены владимирских соборов; художник, видимо, еще не освободился от влияния этих орнаментов и украсил голову своей статуи кудрями, скорее напоминающими правильный узор, чем человеческие волосы. Правое плечо статуи поднято, левое – опущено. Руки отломаны, но по уцелевшим возле плеч остаткам видно, что правая рука была поднята в порывистом движении кверху, а левая опущена довольно спокойно. Это, конечно, воин. Мы могли бы это сказать, даже если бы не знали, что выставленная теперь в Третьяковской галерее часть уцелела от фигуры всадника, украшавшей некогда ворота Спасской башни Московского Кремля. В различных документах XV века можно увидеть имя Василия Дмитриевича Ермолина. Это был выдающийся московский строитель, «предстатель», как его называли, одной из крупнейших строительных артелей города. Под его руководством московские мастера построили и отремонтировали не одно каменное здание не только в Москве, но и в других городах Московского государства. Ермолин восстановил, например, разрушившийся собор в городе Юрьеве-Польском, недалеко от Владимира, знаменитый и сейчас своей художественной резьбой. И хотя он не сумел составить вновь каменный узор (перепутал много камней), все же для своего времени это был громадный труд, и именно Ермолину мы обязаны тем, что чудесный памятник искусства XIII века дошел до нас. Василий Дмитриевич Ермолин участвовал в ремонте стен и башен Московского Кремля, построенных еще в XIV веке, при Дмитрии Донском. На Фроловских воротах (так назывались тогда теперешние Спасские ворота Кремля) он поставил резные фигуры из белого камня. Одна из них изображала Дмитрия Солунского – святого, покровителя Дмитрия Донского, а другая, та самая, часть которой мы описали, была гербом города Москвы. Всадник (тогда говорили «ездец» – от слова «ездить») натягивал левой рукой узду, подымая коня на дыбы. Упершись ногами в стремена, он привстал над седлом. В высоко поднятой правой руке его – копье, острие которого ездец направил прямо в раскрытую пасть змеи, извивавшейся под копытами коня. Что же это был за герб? Может быть, изображение святого? По крайней мере, так думали одно время. В описании гербов городов бывшей Российской империи вы найдете, что герб города Москвы изображает Георгия Победоносца, которому одна из легенд, распространенных на Балканах, как известно, приписывала победу над ужасным змеем. Но в Древней Руси Георгия изображали зачастую в виде пешего воина со щитом и копьем, без всякой змеи. А древним гербом города Москвы был просто ездец. Его изображения помещали на княжеских печатях, на монетах, которые чеканили московские князья. Не всегда ездец держал в руках копье, не сразу появилась и змея под копытами коня. Зачастую в поднятой руке всадника было не копье, а сабля. Мы не знаем, с какими представлениями был связан этот символ. Но из одной записи летописца, сделанной уже в XVI веке, становится ясно, что, по крайней мере, тогда ездеца считали изображением самого великого князя московского; если хотите, это был своеобразный портрет. Летописец сообщает, что в 1535 году великий князь Иван Васильевич (Иван IV) и его мать, великая княгиня Елена, решили чеканить деньги нового образца. Это было очень важное дело, закреплявшее слияние разрозненных прежде княжеств в единое Русское государство. Ведь до тех пор на Руси ходили монеты не только московских князей, но и тверские, и рязанские, и новгородские, и псковские, и даже монеты удельных князей (вроде мало кому известного теперь Ивана Можайского или одного из героев Куликовской битвы Владимира Серпуховского). Этих княжеств давно уже не существовало: они вошли в Московское государство, но монеты их еще принимали купцы. Вводя для всех русских земель монеты единого образца, московские правители установили на них и единообразное изображение: на монетах ценой в «деньгу» изображался «князь великий на коне, а имея копье в руце – оттоле же, – говорит летописец, – прозвашася деньги копейные». Вот, оказывается, откуда происходит название нашей копейки, на которой давно уже нет никакого изображения копья! Были и монеты, вдвое меньше по цене, – «полушки». На них был изображен «князь великий на коне, а имея меч в руце». Они назывались также «сабляницы», поскольку в поднятой руке всадника была именно кривая сабля, а не прямой меч. На еще более мелких монетах – «четвертцах» – чеканили изображение птицы. Итак, на монетах были оба ездеца, о которых мы уже говорили, – и с саблей, и с копьем, и оба они считались портретами великого князя. 
Но тут надо сказать, что великому князю всея Руси Ивану Васильевичу было тогда всего пять лет: ведь он родился в 1530 году. Недаром же указы издавались не только от его имени, но и от имени его матери Елены, которая была в то время правительницей, или, как говорят сейчас, регентшей. Вряд ли пятилетний мальчик мог сесть на коня и тем более взять в руки саблю или копье. Значит, портрет был условным. Однако и на целое столетие позже фигуру ездеца объясняли как изображение царя. Сохранилось описание царского знамени, изготовленного мастерами московской Оружейной палаты. О всаднике с копьем и змеей там сказано: «Царь на коне колет копьем змия». Конечно, и тут мы напрасно стали бы искать сходства изображения с тем или иным царем. Просто уже прочно установилась традиция объяснять московский герб как изображение главы государства. Но ведь еще дед Ивана Васильевича, о котором мы говорили, Иван III, как известно, женился на наследнице византийских императоров Софье Палеолог и принял византийский герб – двуглавого орла. Изображение этой фантастической птицы помещали с тех пор на государственных печатях, и на предметах дворцового обихода, и на дворцовых постройках, и даже на одежде дворцовых слуг. Это был не только герб государства, но и герб царствующей семьи, как говорят, династии. Однако на московских монетах изображение всадника оставалось до XVIII века, когда и на них стали помещать изображение двуглавого орла. Древний ездец остался гербом города Москвы. На большой государственной печати, где государственный герб изображался вместе с областными, ездец занимал центральное положение. Двуглавый орел с распростертыми крыльями покрывал почти всю печать. На груди его в особом щите помещалось изображение московского ездеца, а на крыльях – гербы других русских областей, в том числе ярославский медведь, нижегородский лось, вечевая степень и жезл посадника Великого Новгорода. Итак, ездец оставался гербом города Москвы, а московские князья взяли себе другой герб. Это объяснит нам и судьбу статуи, высеченной когда-то из белого камня. Когда в конце XV века были выстроены стены и башни Московского Кремля, которые стоят и теперь, на месте Фроловских ворот Дмитрия Донского выросла башня, которая называется Спасской. Строил ее итальянский мастер Пьетро Антонио Соларио. На башне и сейчас можно увидеть вырезанные на белокаменных плитах надписи: с наружной стороны Кремля – на латинском, с внутренней – на русском языке. Красивой вязью написано: «В лето 6999 (по нашему летосчислению – 1491 год) июля божию милостию сделана бысть сия стрельница (башня) повелением Иоанна Васильевича, государя и самодержца всея Руси и великого князя Володимирского и Московского и Новгородского и Псковского и Тверского и Югорского и Вятского и Пермского и Болгарского и иных в 30-е лето господарства его а делал Петр Антоний Солари от града Медиолана». На воротах кирпичной башни, построенной этим миланским мастером, не нашлось уже места для ездеца. Со Спасских ворот он был перенесен в Вознесенский монастырь, где тогда как раз построили новую церковь Георгия, и заняла там главное место так называемого «храмового образа». Выражаясь современным языком, старый ездец играл в этой церкви «заглавную роль» Георгия. В XVIII веке, в царствование Анны Иоанновны, древний московский ездец окончательно получил название Георгия Победоносца. Так было понятнее для царицы и ее приближенных. Фигура всадника помещалась теперь не только на городской печати. Ее можно увидеть, например, на серебряных изделиях, проходивших через московскую пробирную палату, и даже на донышках фарфоровых тарелок, чашек, блюдец и иных изделий «Фабрики Гарднер в Москве», хоть эта фабрика и помещалась не в Москве, а в Вербилках. И древняя статуя, символизировавшая когда-то город Москву, также стала называться «Георгием», хотя когда-то делавший ее художник, наверно, и не думал создавать икону. Прошли годы, и Георгиевская церковь была упразднена. Статую перенесли в другую церковь – Михаила Малеина; здесь она пробыла (тоже в качестве иконы) до 1917 года. Церковники очень заботились о статуе, но, разумеется, на свой лад. Они старались сделать ее благолепнее, придать ей больше сходства с иконой. И вот ездеца «вштукатурили», если можно так сказать, в стену – он стал похож на барельеф. На обнаженной голове всадника появился позолоченный металлический венец вроде короны. Его низко надвинули на лоб, закрыв каменные кудри. Плечи поверх брони и плаща и бедра от пояса до колена закрыли расшитыми золотом и серебром дорогими покровами, у седла приспособили нечто вроде лампады. И, конечно же, статую красили масляной краской – змия, гриву и хвост коня, например, в густой черный цвет, как и сапоги всадника и высовывающиеся из-под венца кудри на его затылке. Разрушающийся камень восстанавливали, как умели. Словом, в начале нашего столетия трудно было отличить древние части статуи от позднейших наслоений. После 1917 года уже только голову и плечи решили взять в Третьяковскую галерею. 
Об остальных частях фигуры ездеца долго ничего не было известно. Но вот недавно архитектор Сергей Александрович Маслих, разыскивая древние архитектурные детали, обнаружил в подклете церкви Ризположения сложенные кем-то когда-то куски резного белого камня. В одном из них узнавалось конское копыто, в другом – раскрытая пасть змея, в третьем – кисть одетой в броню мужской руки. На всех, конечно, были следы краски. Словом, когда извлекли эти камни, оказалось, что здесь почти все утраченные части статуи. Над восстановлением Скульптуры работали археологи Нонна Сергеевна Владимирская и Георгий Карлович Вагнер. Это кропотливое дело продолжают сейчас реставраторы, и есть надежда, что вскоре московский ездец предстанет перед нами во всей своей древней красе. РОГАТИНА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ 
На медведя ходят с рогатиной… Этот сильный и свирепый зверь, когда-то «хозяин» русских лесов, в единоборстве с человеком в большинстве случаев гибнет из-за собственной слепой ярости. Завидя врага, он поднимается на дыбы и с ревом идет ему навстречу, не замечая препятствий, сокрушая на своем пути все, лишь бы обрушить поскорее на противника многопудовый вес своей туши, страшные удары мощных когтистых лап, острых зубов. Но вдруг перед лесным гигантом оказывается острое и крепкое копье, задний конец которого укреплен в земле. Острие вонзается в грудь зверя, а тот в ярости стремится вперед и даже не замечает, что сам своим весом и движением все глубже вонзает в себя смертоносный металл. И если даже медведь не умрет от проникнувшего в сердце копья, он все же совершенно беспомощен и его легко добить, например, ударом топора. Про человека, который стремится к своей цели, невзирая на непреодолимые препятствия, говорят, что он «лезет на рожон», то есть идет, как медведь на рогатину. Нельзя сказать, что единоборство со страшным зверем – легкое дело. Для этого человек должен быть мужественным, сильным и опытным. Малейшая оплошность – и вместо того, чтобы «поддеть» медведя, охотник окажется сам подмятым под него. И если будет жив, то уж, во всяком случае, медвежьи когти и зубы оставят память навсегда. Недаром русская притча подсмеивается над незадачливым медвежатником: «Чего кричишь?» – «Медведя поймал!» – «Так веди его сюда!» – «Да не идет!» – «Ну так сам иди!» – «Да не пуска-ает!» Медвежья охота в древности была излюбленной забавой русской знати. Если бедный человек шел на медведя по необходимости, борясь с этим опасным хищником ради его шкуры и мяса, то боярин или князь охотился ради острых ощущений. Конечно, с целой гурьбой челяди, со сворой специально натасканных собак. Ловчие выслеживали медведя, находили его берлогу, «обкладывали» зверя и в нужный момент неожиданно «поднимали» его, чтобы застигнутый врасплох медведь не ушел, а яростно кинулся на охотников. Но удовольствие вонзить в грудь зверя копье всегда доставалось хозяину. Эти копья, рогатины, были особенные – короче обычных боевых копий, с толстым древком и массивным стальным наконечником. Иногда наконечник был даже с маленькой перекладиной, чтобы не проткнуть зверя насквозь. Для любимой забавы князья заказывали себе богато украшенные рогатины. Вот перед нами одна из них. Она красуется за стеклом витрины Оружейной палаты Московского Кремля. Разумеется, это только наконечник рогатины. Изящное, крепкое «перо» его стальное; стальная же втулка, при помощи которой наконечник надевали на древко, обложена серебром и слегка позолочена. 
На втулке выгравированы различные изображения. Они хорошо видны, если рогатину повернуть острием вниз. Конечно, есть здесь сцены охоты: ведь копье-то охотничье! Юный охотник натягивает лук, чтобы выстрелить в нападающего зверя. Над головой зверя летит, выпустив острые когти, птица (может быть, сокол). А вот охотник ударяет рогатиной в раскрытую пасть вылезающего из-под дерева (из берлоги?) медведя. Молодой, довольно богато одетый человек почтительно разговаривает с царицей в роскошном платье и пышной короне, какие рисовали в те времена на миниатюрах летописей. Один человек подносит другому кубок, который тот принимает почтительно, готовясь преклонить колено; над головой его – еще одна человеческая голова. Полуобнаженного человека пытают: руки привязали к кольцу наверху, один из палачей держит его за ноги, второй бьет кнутом. Человека бьют головой об стену. А вот, может быть, тот же человек, которого пытали, сидит на резном стуле; он еще не одет, и на лице следы истязаний, перед ним – целая толпа, а впереди нее – также полуобнаженный человек с ведром в руках и злорадным выражением на лице. На другой сцене недавно мучимый человек сидит на стуле, одет в богатое платье; ему подносят корзину или ведро, но он отказывается характерным жестом руки. 
Трудно связать все эти сцены воедино, но исследователи думают, что это иллюстрации к какой-то не дошедшей до нас повести или сказанию, хорошо известному в те годы, что они говорили тогда людям гораздо больше, чем говорят нам сейчас. Долго попытки объяснить смысл изображений были почти безуспешны. С. Я. Лурье предположил, что они иллюстрируют знаменитую повесть о Щелкане Дудентьевиче, татарском баскаке, убитом восставшими тверичами в 1327 году. Но далеко не все сцены даже при очень вольном толковании могли быть связаны с этой повестью. Б. А. Рыбаков думал, что изображения на рогатине иллюстрируют, может быть, не одно, а несколько сказаний. И лишь недавно Татьяне Васильевне Николаевой удалось найти исчерпывающее, убедительное объяснение всех изображений, связанных, как оказалось, единым, глубоко трагическим сюжетом. На втулке рогатины художник изобразил историю гибели тверского великого князя Михаила Ярославича, замученного в ставке ордынского хана Узбека. Мастеру был хорошо известен рассказ об этом, вошедший в московскую летопись. 
Теперь нам трудно представить себе, что город Тверь, находящийся не так далеко от Москвы, был когда-то центром сильного Тверского княжества, не только другого, но даже зачастую враждебного Москве и всегда соперничавшего с ней феодального государства. Тверские князья не только не признавали главенства московских, но иногда даже добивались от ханов Золотой Орды ярлыка на великое княжение Владимирское – старшинства над всеми другими русскими князьями. Борьба эта особенно обострилась во втором десятилетии XIV века, когда в Твери правил Михаил Ярославич, а в Москве Юрий Данилович, старший брат Ивана Калиты. Они были в близком родстве между собой: Михаил – племянник, а Юрий – внук Александра Невского. Михаил Ярославич имел тогда ярлык на великое княжение Владимирское. Великий князь владимирский отвечал перед ханом и за сбор «числа» – дани, наложенной ордынцами на русские земли. Несмотря на это, великое княжение давало множество выгод в непрекращавшейся тогда борьбе между феодалами, иные князья мечтали отнять у своего тверского собрата Владимирский стол. Юрию Даниловичу это удалось. Он отправился к Узбеку, поднес богатые подарки многим влиятельным вражеским сановникам, приобрел важные связи и уехал из Орды не только великим князем владимирским, но и ханским родственником: он женился на сестре хана. Молодую чету сопровождал на Русь ханский посол, крупный феодал Кавгадый. Разумеется, с немалым войском. Постоянно ссорить русских князей, поддерживая то одного, то другого, не давать никому из них усилиться, не позволять им объединяться – вот к чему стремились завоеватели. Но сладить с сильным Тверским княжеством было нелегко. Борьба шла с переменным успехом. В 1317 году при селе Бортеневе в сорока верстах от Твери Михаил Ярославич наголову разбил московскую рать. Юрий Данилович едва ушел со своей личной дружиной, его жена и брат попали в плен, а Кавгадый даже не решился вступить в бой и начал с Михаилом мирные переговоры. Вскоре было решено, что оба соперника вновь поедут в Орду «искать великого княжения Владимирского». Между тем жена московского князя, ханская сестра, умерла в тверском плену, и противники Михаила распустили слух, что ее отравили. Все это не предвещало успеха тверскому князю; родичи и советники уговаривали его не ездить к хану. Но тогда нужно было ожидать нового нашествия: разгневанный хан обрушил бы на непокорных всю свою грозную силу. И Михаил Ярославич поехал в Орду; ясно сознавая, что рискует жизнью. Там после нарочитой комедии суда, в которой решающую роль играл все тот же Кавгадый, князь был зверски замучен. Его обвиняли прежде всего в непокорстве, а заодно – и в утайке дани, и в попытке бежать за рубеж, и, конечно же, в отравлении ханской сестры. «Горд еси и непокорлив царю (так переводили на русский язык титул хана) нашему, и посла царева Кавгадыя соромотил еси, и с ним бился еси, и татар его побил еси, и дани царевы имал еси себе, а царю не давал, и в немцы с казною бежати хотел еси, и казну к папе в Рим отпустил еси, и княгиню Юрьеву зелием уморил еси, и князей и татар царевых побил еси» – таково было, выражаясь современным языком, «обвинительное заключение» ханского суда; оно дошло до нас на страницах летописи. Летописец рассказал и о мучениях, которым подвергли Михаила Ярославича до и после суда. И вот, сравнив эту повесть с изображениями на рогатине, Татьяна Васильевна Николаева убедилась, что каждое из них посвящено одному из эпизодов этой трагедии. Они даже расположены в своеобразном порядке: на одной стороне втулки сверху вниз, на другой – снизу вверх и две на боковых гранях. Михаила Ярославича повели за ханом, который отправился в поход, а по дороге «делал ловы», то есть охотился – и мастер изобразил первую сцену охоты, где видны стрелок и охотничий сокол. Князь (вероятно, через своего сына) искал помощи у одной из ханских жен, но та оказалась бессильной – об этом говорит изображение разговора юноши с царицей. Осужденного Михаила выставили для всенародного поругания на базарной площади, а затем по ханскому обычаю его полагалось омыть, одеть в приличествующие его сану одежды и накормить изысканными яствами, но князь отказался их есть. Об этом говорят следующие два изображения – нижние на обеих сторонах втулки. Затем – опять охота (рассказ упоминает, что князя снова возили за ханом «на ловы»). Шестая сцена – это причащение Михаила перед смертью (символом которой служит изображение головы), две последних – пытки и казнь, точнее – убийство. На серебряной обкладке втулки рогатины выгравирована и надпись красивыми декоративными буквами: «РОГАТИНА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ БОРИСА ОЛЕКСАНДРОВИЧА». Борис Александрович! Этот человек хорошо известен историкам. С 1425 по 1461 год он был великим князем тверским. Как раз тогда Москва переживала период временного упадка, так как московские князья – потомки Дмитрия Донского – ссорились и воевали между собой. И Борис Александрович, подчинив удельных тверских князей, мог подумывать о том, чтобы стать великим князем «всея Руси». Его даже именовали иногда «царем». Один из тверских монахов, некий Фома, написал тогда особое «похвальное слово о великом князе Борисе Александровиче», в котором доказывал, что этот князь достоин быть князем «всея Руси». Но потом Борис Александрович оставил эти мечты. Он предпочел поддержать московского князя Василия Васильевича и обручить свою дочь Марию с наследником московского престола Иваном Васильевичем, будущим Иваном III. Жениху было всего семь лет, но в семьях феодальных государей браки детей не были в те времена редкостью: они заключались по политическим соображениям. У Ивана и Марии родился через одиннадцать лет сын Иван, рано скончавшийся и получивший в истории прозвание Молодого. Внук Бориса Александровича, он был впоследствии претендентом на тверской великокняжеский престол. Однако мы отвлеклись от самой рогатины. История этой вещи замечательна. Ее сделали искусные тверские мастера для своего князя. На горячую, только что откованную стальную втулку набили тонкие серебряные листы. Острым резцом мастер выгравировал на серебре фигуры и надпись. Это был выдающийся художник. Маленькие фигурки выразительны и динамичны. А чтобы они лучше выделялись, фон серебряных пластин частью заштрихован, частью же покрыт рядами зигзагообразных линий. Каждая из них нанесена миниатюрным зубильцем, которое поворачивали при ударе молоточком всякий раз под определенным углом. Чтобы сделать этот фон, потребовались, может быть, десятки тысяч поворотов зубильца и ударов молоточка по тупому его концу. Все эти приемы древнего мастера смог восстановить по его изделию Б. А. Рыбаков. Почему для украшения драгоценной рогатины избран такой трагический сюжет, понять можно. Великий князь тверской Борис Александрович приходился Михаилу Ярославичу пра-пра-правнуком. Гибель Михаила в Орде воспринималась тогда всеми как великая жертва за русскую землю. Недаром позднее, в XVI веке, и церковь объявила его «святым». «Если даже тебе придется умереть, то лучше умри, а друга не выдай!» – говорилось в одной тверской рукописи того времени. Эта идея вложена и в украшение княжеского оружия, предназначавшегося, вероятно, не столько для самой охоты, сколько для парадных церемоний. Каждый, кто видел рогатину, вспоминал и о подвиге предка ее владельца. Может быть, все же рогатина послужила князю и в его охотничьих забавах. Но как попала она в Москву? Не вместе ли со всей казной тверских князей, когда Тверь была присоединена к Москве (в 1485 году)? Это, пожалуй, маловероятно. Последний тверской князь Михаил Борисович бежал тогда в Литву и, конечно, захватил казну с собою. А может быть, и совсем иначе. Ведь Борис Александрович мог подарить своему малолетнему зятю по случаю свадьбы свою драгоценную рогатину в знак того, что Иван теперь взрослый мужчина и может не только жениться, но и охотиться, если захочет, на медведя. Конечно, мальчику такой подарок был приятен вдвойне. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14 |
|||||||