КЛЕЙМО ЕПИСКОПА

Когда-то Красная площадь была главным торжищем Москвы. На ней стояли рядами лавки с разными товарами. Соседние с площадью переулки и сейчас называются Рыбный, Хрустальный; еще недавно был здесь и Ветошный переулок (ныне проезд Сапунова). Эти названия напоминают о торговых рядах, бывших здесь еще лет двести назад. В каждом ряду торговали тогда каким-либо одним видом товаров, например, рыбой, стеклянной посудой, разной одеждой – ветошью – и тому подобным. А за этими рядами (если идти от центра города, из Кремля) были кварталы, получившие название Зарядья. Здесь, на низкой части берега Москвы-реки, жила преимущественно городская беднота. Так в XVIII и XIX веках по соседству с Кремлем и Красной площадью, которыми славилась Москва, образовались настоящие трущобы. Сейчас эти тесные, неблагоустроенные дома снесены. На их месте – огромное здание гостиницы «Россия».

И уже больше тридцати лет Зарядье изучают археологи, производящие здесь раскопки. Чем же этот невзрачный район привлек внимание ученых?

На заре существования города, более восьмисот лет назад, здесь находилась речная пристань, и это делало прибрежную часть города одним из важнейших его районов. Ведь в те отдаленные времена хороших сухопутных дорог почти не было и главными путями сообщения служили реки. В маленьких, долбленных из одного ствола дерева ладьях и более крупных, надставленных «насаженными» досками-бортами – «насадах», плавали по большим и малым рекам, а в тех местах, где верховья рек близко подходили друг к другу, перетаскивали («волочили») насады по суше из одной речки в другую. Такие места и назывались «волоками».

Память о таком волоке на пути из Новгорода Великого в бассейн Волги сохранилась в названии города Волоколамска – древнего Волока Ламского.

По Зарядыю проходила некогда улица, соединяющая Кремль с пристанью. А неподалеку от пристани стояла деревянная церковка Николы Мокрого. Этот «святой» считался на Руси покровителем всех плавающих и путешествующих. Ранее существовала легенда о спасении Николой утопающего младенца, поэтому его изображали на иконах с мокрыми волосами и называли Мокрым. Церкви Николы Мокрого в древнерусских городах ставились обычно у речных пристаней. Улица, о которой мы говорили, была одной из первых московских улиц и носила название Великой, или Большой, а по ней и вся прилегающая местность стала называться Большим или Великим посадом. Здесь селились торговцы и ремесленники, чьим трудом и создавалось могущество Москвы.

Вот поэтому-то Зарядье и заинтересовало археологов. Здесь можно было отрыть остатки древних городских построек, домов, мастерских, проследить жизнь древнего города, его торговые связи.

Сейчас мы расскажем об одном небольшом предмете, который нашли неподалеку от пристани и церкви Николы Мокрого, на глубине почти четырех метров. Это привеска, какие и в наши дни еще можно увидеть на различных товарах вместе с фабричными ярлыками. Они и сейчас называются пломбами (от латинского слова plumbum – свинец). В древности, как и теперь, на мягком свинце пломб оттискивали при помощи специальных щипцов – матриц (сейчас они носят аппетитное название «пломбир») – различные изображения и надписи. Но то ли потому, что эти матрицы не всегда хорошо оттискивались, то ли потому, что свинец мягок и легко поддается всякому давлению, изображения на пломбах далеко не всегда четки и прочесть их бывает иногда нелегко. И то сказать, ведь некоторые пломбы доходят до нас через несколько веков, после того как кто-то, может быть торопясь, недостаточно старательно сжал щипцы. А сколько ударов выдержали они за это время!

Наша пломба гораздо крупнее тех, какие вы знаете. Она плоская, диаметром с наш рубль. Под ушком, в которое когда-то продет был шнурок, на обеих сторонах пломбы можно различить изображения и полустертые буквы. Изображение с той и другой стороны одно и то же. Оно помещается в центре. Это перчатка с правой руки. Ясно видны длинные, изящно сделанные пальцы и расширение у кисти – «крага». Между большим и указательным пальцами зажат предмет, в котором узнали, правда несоразмерно маленький по сравнению с перчаткой, посох с острым наконечником и спирально загнутой рукоятью.

Такие посохи никогда не встречались на Руси. Но их хорошо знали в средние века в Западной Европе. Человек с таким посохом пользовался большой властью. Это был один из высших сановников католической церкви (как их тогда называли – «прелатов») – епископ. Длинный, почти в рост человека, посох он держал в правой руке во время торжественных церемоний и ставил возле своего кресла, когда творил суд и расправу. Ведь в Западной Европе католические епископы были не только «пастырями» своих «овец» – верующих (возможно, что посох и являлся символом этой древней аллегории: священник, как пастух, пасет стадо верующих). Епископы зачастую были и настоящими феодальными владельцами, под властью которых находились целые города и области. Они были такими же феодалами, как светские сеньоры – графы, герцоги, князья. Их так и называли иногда – «князья церкви».

Перчатка тоже играла в те времена большую роль, как символ власти. Ведь епископ назначался на свою должность самим римским папой. В знак утверждения в этой должности он получал от папы перчатку с его собственной «святой» руки и уже описанный нами посох.

Итак, посох и перчатка – знаки власти католического епископа. Видимо, это его печать стоит на нашей пломбе, как клеймо, подтверждающее принадлежность товара какому-то епископству. Но какому? Об этом могла бы рассказать надпись на печати. Но, увы, на обеих сторонах пломбы надписи, идущие вокруг герба, настолько стерты, что можно прочесть лишь отдельные буквы. Кажется, они различаются и по шрифту. На одной стороне пломбы надпись сделана латинскими буквами, близкими по начертанию к современным, на другой же – несколько измененными (по сравнению с латинскими) готическими буквами, распространившимися в эпоху средневековья в Западной Европе. Сколько ни пытались прочесть или угадать, что написано на пломбе, это не удавалось. Читались лишь отдельные слова, например «Sig» – сокращенное слово «Sigillum» (что значит по-латыни «печать») и «S» – так писали сокращенно латинское же слово «Sanctus» (что значит «святой»). Понятно, что эти слова ничего не дают для разгадки имени владельца печати или области, из которой она происходит, так как они могли быть помещены на любой печати, даже не обязательно духовного лица.

Конечно, дальнейшие попытки определить точнее, откуда эта пломба, не оставлены, и есть надежда, что когда-нибудь они увенчаются успехом. Но уже сейчас можно примерно сказать, откуда она могла происходить. Дело в том, что гербы с изображением посоха и перчатки имели города – владения епископов, расположенные в бассейне Рейна: например, Кельн, Майнц, Трир и некоторые другие. Видимо, печать, оттиск которой сохранился на нашей пломбе, могла принадлежать епископу – сеньору одного из этих городов. Оттуда и ведет она свой путь.

Но ведь пломба не могла попасть в Москву с берегов Рейна сама по себе. Она была привешена к тюку с каким-то товаром (с сукном, например). И теперь мы можем с большой долей достоверности восстановить путь, по которому прибыл в Москву этот запечатанный пломбой тюк. Тут нам поможет еще одна находка, сделанная на много лет раньше.

В одном старом альбоме, составленном известным знатоком печатей Николаем Петровичем Лихачевым, удалось найти печать, похожую на ту, о которой вы только что прочли. Но сохранилась она так же плохо или даже еще хуже. На ней видны лишь части изображения посоха и перчатки и отдельные латинские буквы. Печать эта тоже оттиснута на пломбе, которую нашли далеко от Москвы, в Великом Новгороде, на реке Волхове.

Что в Новгород постоянно ездили немецкие купцы из большого торгового союза, который назывался тогда Немецкой Ганзой, или просто Ганзой, давно и хорошо известно. В Новгороде на окраине большого городского торга, что раскинулся на правом берегу Волхова, у ганзейских купцов был свой постоянный торговый двор и даже своя церковь. Здесь всегда жило много немецких купцов, которые торговали с новгородцами разнообразными товарами. И немалое место среди этих товаров занимали изделия ремесленников из разных городов Германии.

Товар, запечатанный найденной в Москве пломбой, мог проделать из своего города сложный и нелегкий путь – по одному из притоков Рейна и по Рейну в Северное или Немецкое море, затем вокруг Ютландского полуострова в Балтийское море и далее в Финский залив, а потом через Неву, озеро Нево (так в древности называлось Ладожское озеро) и Волхов к Великому Новгороду. Наверное, здесь на своем торговом дворе ганзейцы перепродали товар новгородским купцам. Ведь новгородцы старались не выпускать из своих рук торговлю с центральными русскими землями и Востоком, куда вели торговые пути из Новгорода. Какой-то новгородец погрузил, тюк в свою ладью и снова поплыл, на этот раз через озеро Ильмень в реку Мсту. Ладью перетаскивали на волоках к речкам Тверце, Ламе и Рузе (как тут не стереться надписям на пломбе!). Наконец она попала в Москву-реку и, проплыв мимо Кремля, причалила к пристани у Николы Мокрого. Тюк с товаром выгрузили и, по всей вероятности, тут же, недалеко от пристани, продали. Пломба от него оторвалась и упала. Ее затоптали в землю, где она и пролежала более восьмисот лет, пока не была снова найдена археологами. Так попала в московский музей пломба с печатью епископа из Рейнской области.

ЗОЛОТОЙ ЦВЕТОК И ШАПКА МОНОМАХА

История этой вещи была давно уже известна. Она как бы заключалась уже в самом ее названии. Шапка Мономаха! Кто не слышал о ней? Это было первое, главное сокровище в сокровищнице русских царей. И значение его было не столько в ценности золота и драгоценных камней, не столько в тонкой художественной работе древних ювелиров, сколько именно в том, что это была шапка Мономаха.

В старинном «Сказании о князьях Владимирских» говорилось о том, как византийский император Константин Мономах послал на Русь, своему внуку Владимиру, те самые знаки императорской власти, которыми пользовался сам, в том числе «крест со своей выи» (шеи), цепь со своих плеч, доставшуюся ему еще от римского императора Августа, и «венец со своей главы». Этот венец – корону – и носили с тех пор киевские, владимирские, а потом московские великие князья.

Всенародно в Успенском соборе Московского Кремля надевали этот венец на голову наследника русского престола при «венчании на царство» – коронации, как говорили позже.

Когда московский царь принимал послов или участвовал в иных торжественных церемониях, на голове его красовался большей частью все тот же «Мономахов венец».

И только после того как Петр Великий принял титул императора и короновался вторично императорской короной, его наследники также сменили шапку Мономаха на корону западноевропейского образца. Но и тогда шапка Мономаха осталась одной из самых почитаемых реликвий. А все потому, что она как бы символизировала преемственность власти московских царей от византийских императоров.

Такова была известная, всеми признанная, освященная веками история этой вещи.

Но было в этой истории и нечто такое, что заставляло призадуматься, правильна ли она.

Дело в том, что князь Владимир Всеволодович описан в ней, как уже взрослый и даже военачальник, известный в Константинополе.

Между тем, хотя он и приходился действительно внуком византийскому императору Константину Мономаху, и назывался поэтому Владимир Мономах, и ставил это имя даже на своих печатях, все же он вряд ли мог получить венец непосредственно от Константина Мономаха (как об этом говорится в «Сказании о князьях Владимирских»), хотя бы уже потому, что родился на свет всего за год до смерти своего деда, в период, когда связи между Русью и Византией были уже значительно затруднены.

В архиве Академии наук в Санкт-Петербурге сохранилась любопытная переписка по этому вопросу. Больше ста лет назад директор Оружейной палаты Вельтман обратился, как тогда говорили, «на высочайшее имя», то есть к самому царю Александру II, с обстоятельной запиской о том, что хранящийся в подведомственной ему Оружейной палате царский венец не следует называть шапкой Мономаха. Указав на то, что император Константин Мономах, по всей вероятности, не мог подарить этот венец Владимиру, так как при жизни своей едва ли знал о том, что Владимир появился на свет, Вельтман выдвигал другое предположение. Он считал, что эту золотую шапку получил из Византии прадед Владимира Мономаха, киевский князь Владимир Святославич, тот самый, который ввел на Руси христианство.

Вельтман говорил, что в ту пору в Византии существовал обычай посылать такие уборы властителям земель, на которые распространялось влияние Византии, вместе с титулом «rex», что обозначало «царь». Поэтому он предлагал называть шапку Мономаха «царским венцом святого равноапостольного князя Владимира».

Министерство императорского двора, куда попала записка Вельтмана, направило ее на заключение Академии наук. Академия наук назначила комиссию, которая, однако, сочла предположения Вельтмана недоказанными, и в коллекциях Оружейной палаты по-прежнему значилась шапка Мономаха.

Прошло почти полвека, прежде чем этой вещью занялся один из крупнейших русских археологов, Александр Андреевич Спицын. Он обратил внимание на форму золотой шапки и ее украшения. Если снять с шапки Мономаха окаймляющий ее низ дорогой соболиный мех (а он снимается очень просто) и завершающий шапку крест (а он тоже приделан позднее), то перед нами окажется не более не менее, как золотая тюбетейка, похожая по форме на те, какие и сейчас носят в Средней Азии. Она даже сделана из восьми расширяющихся книзу пластин: ведь тюбетейка шьется обычно из восьми клиньев. На пяти из восьми пластин шапки помещено изображение цветка лотоса. Такие несколько измененные, как говорят, «стилизованные» фигуры хорошо знали в средние века на Востоке и называли «арабский цветок».

Все пластины шапки покрыты завитками прелестного орнамента, который сейчас называют филигранью, а в Древней Руси называли «скань». На золотую пластинку мастер напаивал тонкую, тоже золотую проволочку, выкладывая сложные и красивые узоры.

Сам характер узоров привел Спицына к выводу, что шапка сделана в Средней Азии (вернее всего в Бухаре) бухарским мастером. А было это в XIV веке.

Значит, шапка все же не могла принадлежать Владимиру Мономаху. Ведь он умер в 1125 году, примерно на два столетия раньше, чем она была сделана.

Но вспомним, что Спицын установил это в конце прошлого столетия, когда Россия была еще под властью царя. А царь из династии Романовых, конечно, не мог допустить и мысли о том, что священный венец его предков получен не из христианнейшей Византии, а с мусульманского Востока. Мы не знаем, указал ли так сам Николай II и знал ли он вообще об исследованиях Спицына (ведь этот царь, как известно, не любил много читать, и тем более научные исследования) или так решили монархически настроенные чиновники, только и в начале нашего столетия венец продолжал называться шапкой Владимира Мономаха.

Но ученых продолжал интересовать вопрос, как же эта вещь попала в Москву.

В московских архивах хранятся древние документы, которые называются «духовные грамоты». Это не что иное, как завещания. Московские князья иногда писали даже не одну, а несколько духовных грамот. В те тревожные времена, отправляясь в Орду к ордынскому хану, князья не могли быть уверены, что вернутся назад. Не один из них погиб в ставке хана, были и такие, которые не выдерживали трудностей дальнего путешествия.

Известно, например, что Александр Невский скончался, возвращаясь на Русь из Орды, а его племянник, Михаил Ярославич Тверской, и внук, Юрий Данилович Московский, были убиты в Орде. И вот, отправляясь в Орду, князь обычно писал на всякий случай завещание – «духовную грамоту», в которой разделял между наследниками не только свои земли, но и драгоценности и даже одежду, какая получше. А если он возвращался благополучно, то потом, уже к концу жизни, иногда писал другое завещание.

Историк Константин Васильевич Базилевич сравнил между собою «духовные грамоты» московских князей. Оказалось, что шапка Мономаха и в самом деле упоминается впервые в XIV веке, в завещании Ивана Калиты. Но Калита не называл ее шапкой Мономаха. Он писал просто «золотая шапка». И потомки его передавали этот венец от отца к сыну тоже просто как «золотую шапку». Мономаховой она названа впервые более чем через двести лет, уже в XVI веке, в «духовной грамоте» Ивана Грозного.

Вы знаете, что и известная версия о том, что Москва есть третий Рим, возникла в конце XV – начале XVI века.

Базилевич предположил, что шапка Мономаха на самом деле была подарена Ивану Калите ханом Золотой орды Узбеком, во владения которого входила тогда и Бухара. Теперь «биография» вещи, казалось бы, была окончательно установлена.

Но вот однажды, без малого через тридцать лет после исследований Базилевича, археологическая экспедиция, в которой участвовали студенты Московского городского педагогического института и школьники московских школ, производила раскопки древнего городища, Тушкова городка.

Это было одно из красивейших мест Московского края. Москва-река образует здесь живописные излучины. С высокого мыса открывался вид на низкий луговой берег, круглое, как чаша, озеро, старое русло и верховья реки.