ГРЕЧЕСКИЙ ТИРАН И СЫН ДАТСКОГО САПОЖНИКА

Среди древних греческих сказаний есть история о тиране острова Самоса Поликрате.

Этот властитель был якобы так богат и удачлив, что не знал предела своему счастью. Но именно в ничем не омраченной, безоблачной жизни Поликрата, в его беспечности увидел один гостивший у него мудрец признаки надвигавшейся бури. Он посоветовал Поликрату добровольно лишиться чего-нибудь очень дорогого (тогда верили, что такой жертвой можно предотвратить грядущее несчастье). Поликрат послушался и бросил в море свой любимый, драгоценный перстень.

Вскоре во дворец явился рыбак и принес недавно пойманную огромную рыбу. И что же: когда стали ее потрошить, нашли… перстень Поликрата. Рыба проглотила перстень и сама попалась в сети. А через самый короткий срок сбылось предсказание мудреца: Поликрат был убит, а его владения захвачены врагами.

Этот миф, в котором, конечно, ничего нет достоверного, с глубокой древности объясняли так: «От судьбы не уйдешь!» И должно быть, для того чтобы внушить такую мысль беспокойной молодежи, стремившейся самой делать свою судьбу, его твердили в школах всего мира еще в прошлом столетии.

Мы не можем сказать определенно, знал ли эту историю сын датского сапожника Ганс-Христиан Андерсен. Но это могло быть, так как будущий великий писатель, несмотря на бедность родителей, тоже учился в латинской школе, много читал и стал одним из образованнейших людей своего времени. Если он и использовал сказание о Поликрате, то переработал его по-своему. Он придал мифу совершенно иной, жизнеутверждающий смысл: «Человек – сам кузнец своей судьбы».

Вспомним знаменитую сказку Андерсена о стойком оловянном солдатике, который был тверд душой. Он всегда крепко держал свое ружье и крепко любил маленькую танцовщицу из игрушечного замка. И эта твердость и любовь помогли ему преодолеть все опасности. Подобно Поликратову перстню, стойкий оловянный солдатик был извлечен из желудка проглотившей его рыбы кухаркой того же дома, откуда начал свое путешествие.

А сколько увлекательнейших приключений переживают в сказках Андерсена другие, казалось бы, самые обыкновенные вещи: штопальная игла, старый башмак, рождественская елка, коробка спичек, льняная рубашка, уличный фонарь! Конечно, гениальный сказочник сам придумал все эти истории, и ему пришлось наделить вещи способностями чувствовать и размышлять, как люди, и рассказывать о пережитом человеческим языком.

Но существует в действительности немой язык вещей, которым они могут рассказать нам множество захватывающих историй, не выдуманных, а происшедших на самом деле.

Понимать этот язык научились ученые-археологи, которые и сообщили в своих работах об удивительных приключениях вещей.

В этой книге больше тридцати рассказов о вещах, хранящихся в различных музеях нашей страны. Каждая вещь пережила большие и малые события – исторические и обыденные, – связанные с жизнью народа: нашествие монголо-татар, междоусобные войны князей, пожары городов, новое их рождение, далекие и близкие путешествия, перемену хозяев, наконец – просто обрыв веревки в колодце. В этих событиях участвуют простые ремесленники и великие князья, бояре, купцы и крестьяне, епископы и еретики, взрослые и дети.

Вслед за вещами вы будете мысленно переноситься с берегов Рейна на берега Москвы-реки, побываете в стольном Киеве – «матери городов русских», в княжеском замке Боголюбове под Владимиром, в Великом Новгороде на Волхове, в песчаных пустынях и оазисах Бухары, в белокаменной Москве, на поле битвы под маленьким русским городком Юрьевом-Польским и даже «на диком бреге Иртыша», о котором поется в известной песне.

Читая о приключениях вещей, вы увидите различные эпизоды из жизни нашего народа за целое тысячелетие – с X по XIX век.

Вы увидите и кропотливую работу ученых, трудные пути их исследований.

Продвигаясь от догадки к догадке, от известного к неизвестному, устанавливая один, на первый взгляд незначительный факт за другим, раскрывают ученые тайны истории.

И вот иногда кажется, что событие восстановлено уже во всех подробностях, что судьба вещи выяснена до конца. Но пытливый ум исследователя возвращается еще и еще раз, казалось бы, к уже давно известным фактам. Пусть прошло уже сто и более ста лет с тех пор, как ученый сделал открытие. Другой исследователь, отдавая должное своему сотоварищу, может все же по-своему понять немой язык вещи, заставить вещь рассказать все, что с ней случилось, дополнить и расширить наши знания.

ТУРИЙ РОГ ИЗ ЧЕРНИГОВА

Это было больше тысячи лет тому назад.

Ахмад Ибн-Фадлан-ибн-аль-Аббас-ибн-Рашид-ибн-Хаммад, посол могущественного арабского халифа аль-Мухтадира, приехал в город Булгары, что стоял тогда на берегу Волги, немного ниже устья Камы. Большой город – настоящая международная ярмарка того времени – привлекал людей из самых разных племен и народов, ближних и дальних. На его узких оживленных улицах можно было услышать и тюрко-булгарскую, и угорскую, и финскую, и арабскую, и славянскую речь.

Любознательный араб присматривался к чужеземцам, старался понять их быт и нравы. Ведь все могло пригодиться арабским купцам для расширения их мировой торговли. Виденное и слышанное он тщательно записывал, и поэтому мы можем сейчас как бы услышать его рассказ.

«Я видел русов, – писал Ибн-Фадлан (мы опустим для краткости все его другие пышные имена), – когда они прибыли по своим торговым делам и расположились на реке Атиль (так называли тогда арабы Волгу). И я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны и красны…»

Араб описал одежду, оружие, украшения, нравы, обычаи и верования русов со всей возможной для него точностью, но, конечно, не без ошибок, которые может легко сделать всякий, кто смотрит со стороны. Больше всего поразили его воображение похороны скончавшегося в Булгарах знатного руса:

«И еще прежде говорили, что они делают со своими главарями при их смерти такие дела, из которых самое меньшее – это сожжение. Мне очень хотелось присутствовать при этом, пока наконец не дошло до меня известие о смерти одного выдающегося мужа из их числа». Ибн-Фадлан рассказывает, как шли приготовления к похоронам, как умерший был помещен во временную могилу, а его спутники стали готовить костер, роскошные одежды, яства и напитки для погребального пиршества. По обычаю, выбрали и девушку – одну из рабынь умершего, которая должна была сопровождать хозяина на костер. «Когда же пришел день, в который будут сожжены он и девушка, я прибыл к реке, на которой находился его корабль. И вот вижу, что он уже вытащен на берег и вокруг него поставлено нечто вроде больших помостов из дерева. Потом корабль был помещен на эти деревянные сооружения. И они начали уходить и приходить и говорили речью, которой я не понимаю… Потом принесли скамью, и поместили ее на корабле, и покрыли ее стегаными матрацами, и парчой византийской, и подушками из парчи… и извлекли мертвого… надели на него шаровары, и гетры, и сапоги, и куртку, и кафтан парчовый с пуговицами из золота, и… шапку из парчи соболевую. И они понесли его, пока не внесли в палатку, которая имеется на корабле, и посадили его на матрац, и подперли его подушками. И принесли набид (пьянящий напиток) и благовонное растение… хлеба, и мяса, и луку и бросили перед ним. И принесли собаку, и разрезали ее на две части, и бросили в корабле. Потом принесли все его оружие и положили к его боку. Потом взяли двух лошадей и гоняли их обеих, пока они не вспотели. Потом разрезали их обеих мечом и бросили их мясо в корабле, потом привели двух коров и разрезали их обеих также и бросили их обеих в корабле. Потом доставили петуха и курицу, и убили их, и бросили их обоих в корабле». Затем после определенных обрядов в палатке, где лежал мертвец, была убита и девушка-рабыня. «Потом подошел ближайший родственник этого мертвеца, взял деревяшку и зажег ее у огня, потом пошел задом, затылком к кораблю… пока не зажег сложенного под кораблем дерева. Потом подошли люди с деревяшками и дровами, и с каждым из них лучина, конец которой он перед тем воспламенил, чтобы бросить ее в эти куски дерева. И принимается огонь за дрова, потом за корабль, потом за палатку, и за мужа, и за девушку, и за все, что там находилось. Подул большой, ужасающий ветер, и усилилось пламя огня, разгорелось неукротимое воспламенение его. И был рядом со мной некий муж из русов, и вот я услышал, что он разговаривает с переводчиком, бывшим со мною. Я же спросил его, о чем он говорил ему, и он (переводчик) сказал: «Право же, – он говорит, – вы, о арабы, глупы… вы берете самого любимого для вас человека и из вас самого уважаемого вами и бросаете его прах в землю, и съедают его прах и гнус и черви, а мы сжигаем его в мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас»… не прошло и часа, как превратился корабль, и дрова, и девушка, и господин в золу, потом в мельчайший пепел. Потом они построили на месте этого корабля… нечто подобное круглому холму и водрузили в середине его большую деревяшку белого тополя, написали на ней имя этого мужа и имя царя русов и удалились».

Конечно, надпись с именами знатного руса и русского князя не сохранилась. Исчез бесследно и самый «круглый холм», насыпанный русами над прахом своего вождя, умершего в Булгарах на берегу Волги. Но на берегах Днепра до сих пор стоят родные братья этого холма – большие круглые насыпи высотой метров десять. На Руси они издавна зовутся курганами.

Большие курганы располагаются обычно неподалеку от крупных древних городов, например Смоленска и Чернигова. Это – погребения русских князей, совершенные еще до того, как русская знать приняла христианскую религию, то есть до 980 года.

Уже давно эти «русские пирамиды» исследовались учеными-археологами. И, пожалуй, самое интересное, что тот погребальный обряд, который удается восстановить по раскопкам, очень похож на описанные Ибн-Фадланом похороны руса в Булгарах. Конечно, есть и отличия.

Под Черниговом издавна стоял огромный курган. Местные жители назвали его Черной могилой. Из уст в уста передавалась легенда о том, что под курганом похоронен черниговский князь Черный.

Под одиннадцатиметровой насыпью кургана археологи обнаружили следы огромного костра. Слой угля и золы был толщиной почти в полтора метра! Диаметр костра достигал одиннадцати метров. Среди угля и золы нашли множество обгорелых вещей и остатки костей, принадлежавших нескольким скелетам. Руководивший раскопками Дмитрий Яковлевич Самоквасов мог установить самые общие черты древнего обряда, и лишь лет семьдесят спустя археолог Борис Александрович Рыбаков воссоздал его полностью. По-видимому, здесь были погребены двое знатных мужчин – взрослый и юноша, почти ребенок. Их хоронили, однако, не в корабле, как того руса, о котором писал Ибн-Фадлан, а в нарочно для этого построенном деревянном здании – «домовине». Это и понятно. Ведь они похоронены не на чужбине, а дома. У левого бока старшего положено оружие (мечи, сабля, стрелы), в ногах юноши – даже бронзовый сосуд с набором бабок для игры. В домовину положили также трупы двух оседланных коней, туши коров и множество орудий труда – серпы, скобель, долота, топор, сосуды с едой, сделанные из глины или бронзы (один даже железный), жаровню с углями.

Здесь лежало также тело женщины в праздничном, хотя и не очень роскошном, наряде: очевидно, рабыни.

Домовина, по-видимому, была со всех сторон обложена дровами и подожжена. Когда костер догорел, из него вытащили часть оружия покойников – шлемы, кольчуги, малые мечи – и стали насыпать земляной холм – курган. Примерно на половине работа была прервана. На небольшую (высотой всего метров пять) насыпь водрузили опаленные огнем кольчуги, мечи и шлемы и устроили вокруг них погребальный пир – тризну – для родичей и дружины. Наверное, тут не только ели и пили, но и совершали какие-то обряды. Иначе трудно объяснить, как в кучу обожженного оружия попали не только не тронутые огнем рога – кубки, но также золотые византийские монеты и (правда, побывавший в огне) маленький бронзовый идол в виде сидящего на корточках человечка. Может быть, дружинники затеяли здесь военные игры и танцы.

И только после всего этого снова стали насыпать курган, уже до полной высоты. Мы не знаем, поставили ли на вершине надпись с именем князя, как в Булгарах. Но, во всяком случае, какой-то памятник здесь был еще в XI веке. От него остался кирпичный фундамент.

писал один из крупнейших знатоков русской истории, писатель и поэт Алексей Константинович Толстой.

Вы помните, что в кургане были два рога-кубка, из которых пили и совершали возлияния во время тризны тысячу лет назад. Оба они сделаны из рогов огромного дикого быка – тура, который еще водился в эпоху средневековья в пущах Европы. Теперь эти быки уже почти вымерли. Можно представить себе размеры такого быка хотя бы по длине одного из найденных в кургане рогов – 67 см! Другой рог короче на целых 13 см. Конечно, рога были опилены. Их широкие края украшены серебряной оправой. Несколько ниже ее были прибиты серебряными же гвоздиками серебряные бляхи. На самих рогах также был выгравирован орнамент.

Пожалуй, интереснее всего в Черной могиле именно эти богатые серебряные чеканные оправы турьих рогов-кубков. На оправе меньшего рога красиво переплетаются ветви и листья, образуя узор, какой любили изображать арабы. Такой узор есть, например, в резных украшениях одной из мечетей Каира. Видимо, не один Ибн-Фадлан интересовался славянами. Связи арабского халифата с русскими землями были довольно сильны.

Оправа другого, большего рога, гораздо сложнее и интереснее. Мастер не ограничился здесь однообразным ковром орнамента. Он выбил своим чеканом целую сцену из какой-то сказки или былины. Посмотрите внимательно на этот рисунок, где круглая оправа развернута, чтобы нам удобнее было обозреть хотя бы часть ее. Какой-то сказочный лес с причудливыми травами и цветами, где каждое дерево вот-вот превратится в страшное чудовище и контуры хищных голов чудищ – полузверей, полуптиц – уже видны. В этом страшном лесу особенно маленькими кажутся две фигурки людей с луками в руках. Приглядевшись, можно заметить, что это бородатый мужчина и девушка с роскошной длинной косой. Но девушка в мужском платье, а мужчина – в женском. Зачем понадобилось это переодевание? Мужчина, видимо, только что выстрелил из лука и готовится пустить уже третью стрелу. Но первая и вторая как будто возвратились к нему сломанными, не попав в цель. Отчего? Наверное, всему виной та огромная хищная птица с орлиным клювом, что находится справа от бегущих. Может быть, это не простая птица, а какой-нибудь оборотень? Не от нее ли спасаются люди и бегущие в ужасе собаки, почти затерявшиеся в этом заколдованном лесу?

Но Борис Александрович Рыбаков, сравнив изображенную на роге сцену с рассказами многих былин, в особенности тех, что говорят о Чернигове, пришел к несколько иному выводу. Мужчина с острой бородкой – это «поганый Кощей», печенежин, колдун и исконный враг Руси. Девушка – Настасья, уроженка Чернигова, которую Кощей, как говорится в одной былине, похитил и пытался увезти. Наконец птица – это вещий орел. В былинах не раз говорится о покушении «поганого Кощея» на вещих птиц – голубя, ворона, орла. Но каждый раз это оканчивается плохо для самого Кощея. Стрелы, пущенные им в вещую птицу, в первый и во второй раз ломаются и возвращаются обратно, а третья стрела вонзается в грудь самому Кощею и убивает его. Ученый предположил, что черниговский мастер, сделавший оправу рога для своего князя, изобразил здесь аллегорически борьбу черниговцев со степняками – печенегами, воплотив в образе вещей птицы Чернигов. Ведь в древности гербом Чернигова был именно орел. Это, конечно, пока лишь остроумная догадка, или, как говорят ученые, гипотеза. Но она помогает нам понять, что хотел показать древний художник.

Как бы то ни было, судьба этой вещи необычайна. Рог сделал около тысячи лет назад искусный черниговский мастер для своего князя. Должно быть, не раз подымал его князь, то провозглашая здравицу своим гостям на пирах, то совершая возлияния в честь богов, которым поклонялся. А когда князь умер, рог послужил для последних возлияний над прахом своего хозяина и был положен в его курган. Так он пролежал под землей около девятисот лет, пока лопата археолога не позволила ему снова выйти на дневной свет.

И тогда для вещи началась совершенно иная жизнь. В роскошной витрине вновь открытого тогда Исторического музея в Москве она привлекала всеобщее внимание. Ею занимались выдающиеся русские ученые и написали про нее немало научных работ, иногда вступая в ожесточенные споры друг с другом. Прошло еще без малого сто лет, а интерес к вдохновенному творению безвестного черниговского мастера не ослабевает.

Нет, если бы некоторые вещи, так поэтично описанные Андерсеном, узнали, что может быть такая судьба, что вещь может вызывать острый интерес людей и тогда, когда уже не служит прямому своему назначению, они, пожалуй, побледнели бы от зависти.

ГОРОУХЩА

Далеко на север от Киева на высоком берегу Днепра стоит старый русский город Смоленск. И теперь еще над кручей обрыва возвышаются мощные стены и башни смоленской крепости. Их построил московский мастер Федор Конь почти четыреста лет тому назад. А городу тогда уже было лет семьсот…

Если сесть в лодку у подножия крепостной стены, спуститься немного вниз по быстрому течению Днепра и выйти на другой берег реки, мы окажемся в сосновом бору. Но мощные, вековые сосны с их краснеющими на солнце стройными стволами – не главная достопримечательность этого места. Лес вырос на курганах, которые в десять раз старше него.

Как их много!

До сих пор мы знали об огромных одиноких курганах, возвышающихся над могилами славянских князей. А в этом лесу есть курганы всех размеров – от маленьких, едва видных над травой, до родных братьев черниговских курганов – восьмиметровых насыпей. Они как бы выплескиваются из леса и заливают все поле в излучине реки. Начнешь считать, обязательно собьешься.

Все же археологи пересчитали все здешние курганы. Их оказалось более двух с половиной тысяч. Насыпано большинство курганов в десятом – начале одиннадцатого века. Бывает, что в кургане похоронено не по одному, а по нескольку человек. В больших курганах, как и на Черниговщине, – княжеские погребения, в курганах поменьше – дружинники. Их тоже сжигали вместе с оружием, драгоценностями, иногда даже с рабами и рабынями.

Это – Гнездовский могильник (как называют его археологи), самое большое в нашей стране языческое кладбище древнего Смоленска.

Сюда тысячу лет назад отправлялись из города мрачные процессии – вереницы траурных ладей. Здесь полыхали погребальные костры, слышались вопли горести и шум принужденно веселой тризны. Конечно, леса здесь тогда не было, а было пустое поле, среди которого и насыпали курганы. А потом ладьи возвращались в город. Но зачастую не все. Главную ладью, принадлежащую покойному, нередко здесь сжигали.

Уже скоро сто лет, как археологи раскапывают Гнездовский могильник. Но, наверное, только ваши внуки узнают, что могильник исследован полностью. Шутка ли, раскопать несколько тысяч курганов! Пока раскопали семьсот. И все же мы теперь имеем довольно полное представление о характере этого кладбища, а стало быть – и о знати тогдашнего Смоленска.

Так, не подтвердилось мнение некоторых историков, что якобы и русские князья и их дружинники в те времена были не славянами, а норманнами. Подавляющее большинство курганов – погребения славян из племенного союза кривичей. Есть и погребения норманнов, однако их немного и они не самые богатые. Эти наемники, служившие тогда чуть ли не при всех дворах Европы, не миновали и Смоленска. Среди дружинников смоленских князей была, по-видимому, небольшая группа норманнов, или, как их называли еще тогда, варягов.

В курганах находят оружие, украшения, разные другие вещи, которые клали в могилы, считая, что они понадобятся «на том свете» (например, огнива для высекания искр из кремня). Все, конечно, сильно попорченное – не так от времени, как от огня: ведь покойников здесь сжигали. От богато украшенных некогда ножен меча остались лишь бляшки, от дорогого плаща – только своеобразная булавка («фибула», как называют археологи), которой закалывали плащ на правом плече; нарядный щиток ее напоминает спинку черепахи.

Но вот что, как правило, хорошо сохранилось – это глиняная посуда. И понятно почему, ведь ее не ставили в погребальный костер. Напротив, собрав с костра прах покойного и остатки обгоревших вещей, все это клали в глиняный сосуд, чаще всего – в горшок. И могли поставить в курган еще другой горшок, с пищей «на дорогу». Потому-то так много найдено в Гнездове больших и малых горшков работы смоленских гончаров, а то и просто домашней лепки.

Однако не только местной посудой пользовались смоленские дружинники. Попадали в Смоленск и сосуды, привезенные издалека. Находят здесь и византийские амфоры – корчаги.

Летом 1949 года Даниил Антонович Авдусин, проводя очередные раскопки в Гнездове, выбрал небольшой – чуть выше полутора метров – курган. Опыт подсказывал исследователю, что в таком кургане с несколько плосковатой вершиной может быть богатое погребение.

Но находки превзошли самые смелые его ожидания. Тысячу лет назад здесь похоронили воина по обряду, очень похожему на тот, который описал примерно в ту же пору уже знакомый нам Ибн-Фадлан. Покойник был сожжен в своей ладье – среди пепла кострища лежали ее железные заклепки. А на вершине кургана остались следы столба – памятника. Меч воина сломали и часть клинка с рукоятью воткнули в кострище, а другую положили рядом. Но не только в оружии нуждался, по мнению своих сородичей, покойник «на том свете». Среди различных бытовых вещей в кострище оказались и остатки складных весов и небольшая гирька. Может быть, он не чужд был и торговли.

А найденные обломки женских украшений – привесок – принадлежали, наверное, рабыне, погребенной вместе с господином. В кургане были и арабские монеты – диргемы, чеканенные в IX и начале X века. Но ведь прежде чем попасть в Смоленск, они переходили из рук в руки, может быть, не один десяток лет. Похороны совершены, по всей вероятности, в третьей четверти X века.

Кроме горшков, в которых были останки погребенных и пища, по всему кострищу были разбросаны черепки по крайней мере двух сосудов. Их разбили еще при похоронах.

На одном черепке археологи заметили какие-то процарапанные острием знаки и сначала не поверили своим глазам: это были русские буквы! А когда тщательно подобрали друг к другу все черепки, оказалось, что один сосуд – это амфора-корчага. К первому черепку с буквами приклеили соседние, и на них тоже оказались буквы.

Буквы складывались в загадочное слово: «ГОРОУХЩА».

В древнерусском языке звук, который мы сейчас произносим как «у», был иногда более долгим – «оу». Предпоследние две буквы написаны слитно и читать их можно по-разному: или ХЩ или ШN – в те отдаленные времена русскую букву «Н» писали как теперешнюю латинскую.

Снова и снова читали непонятное. Не полагаясь на собственное мнение, показывали знатокам древних надписей. Но и сам главный специалист в этой области, академик Михаил Николаевич Тихомиров, подтвердил: «Да. Буквы русской азбуки – так называемой «кириллицы». Написано: «гороухща» или «гороушна».

Слово это было драгоценно: это самая древняя русская надпись, какая нам известна! Она сделана, видимо, лет за пятнадцать – двадцать до того, как амфора попала в курган, – в середине X века.

Итак, это первое написанное русское слово, дошедшее до нас из глубины веков. Но что оно означает?

Об этом были разные мнения.

Авдусин и Тихомиров толковали надпись так: «гороухща» – «горчица». Они предположили, что в амфоре-корчаге привезли на Русь горчицу или какие-нибудь другие пряности – например, перец, а затем тот, кто купил эту корчагу, чтобы не спутать ее с другими, процарапал на ней: «гороухща», как писали позднее: «доброе вино», «масло».

Языковед Черных читал надпись «гороушна» – «горчичные зерна».

Однако естественно возникал вопрос: зачем понадобилось столько горчичного семени? Для какой-то огромной кухни, где так ценили острую приправу? В этом предположении нет ничего удивительного. Ведь и другая столь распространенная в наши дни приправа – перец – также ценилась в эпоху средневековья на вес золота. Вы, наверное, уже читали, как плыли отважные купцы на своих скорлупках-кораблях буквально на край тогдашнего света, чтобы привезти на родину драгоценный груз острых пряностей. И конечно, выгодно продать.

Удивляло не то, что в Смоленск могли привезти с далекого юга горчицу. Пытались понять, почему ее положили в амфору, в каких возили обычно дорогие жидкости, и зачем амфора из-под горчичного семени попала в погребение дружинника. Это пытались объяснить не только первые исследователи надписи, но и многие из тех, кто прочел их работы. Было сделано, например, даже такое построение: горчичное семя – одно из самых мелких и легких. На единицу веса горчичных семян приходится едва ли не больше, чем каких-либо других. А у древних славян существовало поверье, что зачастую умерший человек будто бы становится вурдалаком – оборотнем – и приходит по ночам сосать кровь живых людей, прежде всего – ближайших своих родичей и соплеменников. От такого оборотня надо защищаться заблаговременно, еще во время похорон. Один способ – это попросту забить в могилу осиновый кол.

Но в древности применяли якобы и другой способ. Вурдалаки-упыри, по некоторым поверьям, имеют страсть все считать. И если, например, рассыпать семена, то вурдалак нипочем не пройдет мимо, не пересчитавши их все до единого. Конечно, чем мельче семя – тем труднее его считать, тем больше на это уйдет времени. А там, глядишь, и петух уже пропел – скоро утро! А вурдалаки ведь, как и вся прочая нечисть, не могут гулять по земле после того, как петух пропел. Значит, вурдалак даже не успеет покинуть свой курган.

Семенем посыпали покойника, в котором подозревали вурдалака. Считалось, например, что вурдалаками чаще всего становились те, кто при жизни были колдунами. Но могли якобы посыпать семенем и почитаемого покойника, чтобы оградить его от вурдалаков.

Вот к каким рассуждениям прибегали, чтобы объяснить присутствие в кургане той корчаги с надписью. Оставалось только неясным, зачем в таком случае было класть в курган еще и сосуд с надписью «горчица». Может быть, чтобы грамотный вурдалак испугался самого слова «горчица» да так и не вылезал из своего кургана?

Некоторые ученые не соглашались и с самим чтением надписи «гороухща» или «гороушна» – как вы помните, конец слова был не ясен. Чешский исследователь Мареш предложил читать даже не одно, а два слова: «Гороух пса» – «Горух писал». А известный американский ученый Роман Якобсон читал: «Гороунйа» – «Горунова». При таких чтениях получалось, что надпись на корчаге обозначает не ее содержимое, а ее принадлежность какому-то Горуху или Горуну. Что ж, и такие случаи известны, и, даже читая эту книгу, вы познакомитесь еще с подобными надписями.

Большой интерес представляет для объяснения смысла древнейшей пока русской надписи мнение археолога Гали Федоровны Корзухиной. Еще М. Н. Тихомиров обратил внимание на то, что человек, процарапавший надпись на корчаге, как будто колебался: написать после «ОУ» букву «X» или «Щ». В первом случае вышло бы «гороуха», во втором – «гороуща». Похоже на то, что первая надпись содержит и первую описку, и первую попытку ту ошибку исправить. Процарапав сначала «X», писавший как будто решил заменить его «Щ», но так как на обожженной глине стирать нельзя, надписал «Щ» над «X». Так получились слитные буквы, или, как их называют специалисты по древним надписям, лигатура.

Г. Ф. Корзухина предположила также, что расположенные перед лигатурой буквы «ОУ» могли заменять существовавшие в те времена, но скоро исчезнувшие из нашего языка, носовые звуки – большой или малый «юс». В последнем случае можно читать что-то вроде «горюща» или «горяща» – «горючее». На эту мысль Г. Ф. Корзухину натолкнуло то обстоятельство, что при анализе содержимого многих корчаг и кувшинов, найденных не в курганах, а в южных городах в слоях IX и X веков, даже теперь, более чем через тысячу лет, обнаружили на стенках сосудов следы… нефти, по составу чрезвычайно близкой к известной керченской или таманской нефти.

Наверное, чудесные свойства этого природного горючего уже давно были известны людям. И хоть не знали в те отдаленные времена ни двигателей внутреннего сгорания, ни других машин, поглощающих в наше время огромные количества добываемой во всем мире нефти, люди находили ей важное применение. Из древнейших летописей мы знаем, например, что византийцы не раз сжигали русские корабли каким-то страшным «греческим огнем». Огонь этот был страшен потому, что его нельзя было залить – он горел даже в воде. Состав «греческого огня» утрачен. Думают, что в смесь входили смола, селитра, сера и горючие масла. Но, зная, что нефть как раз способна гореть даже на морских волнах (если нет большого волнения), можно предположить, что «греческий огонь» изготовляли не без применения нефти.

И мало ли еще для чего могли употреблять нефть! В небольших количествах, например, как наружное лекарство или как горючее для светильников. Понятно, что таманскую нефть могли наливать в кувшины, в амфоры, продавать в Тамани, и где-нибудь на Киевщине или Черниговщине, и даже далеко на севере, в Смоленске.

Но как попал сосуд с горючим в Гнездово? Если вдуматься, очень даже просто мог попасть. Не надо забывать, что покойников в Гнездове сжигали. А для этого нужен большой костер, да развести его дело не такое простое, особенно в дождливую, ненастную погоду. Представим себе на минуту, что погребенный в кургане дружинник скончался поздней осенью, когда почти непрерывно льют дожди. Для его похорон не пожалели и какого-то количества «гороухщи» – дорогой, привезенной из Византии нефти. А пустую корчагу разбили и осколки бросили на погребальный костер. Мнение Г. Ф. Корзухиной поддержал ученый-технолог Константин Васильевич Кострин.