В интерьере жилища было, пожалуй, меньше различий, чем в его конструкции и внешнем виде. В большинстве случаев это была комната с деревянными стенами (бревенчатыми, если дом был наземным срубным, или полуземлянкой, крепленной срубом, дощатыми или брусяными – при других способах облицовки полуземлянки) и лишь изредка – со стенами, обмазанными глиной (в классической полуземлянке), по-видимому, без привычного нам потолка, перекрытая непосредственно опирающимися на стропила скатами кровли (Это предположение Ю. П. Спегальского вызвало возражения Г. В. Борисевича. Однако определенных данных о наличии в IX–XIII вв. потолка им не приведено (Борисееич, 1982, с. 273)). Интерьер дома-полуземлянки отличали при этом столбы, укреплявшие облицовку стен и поддерживавшие кровлю, а зачастую и лестница в несколько ступенек (деревянная или вырезанная в грунте); окон в таком доме, по мнению исследователей, не было вовсе. В наземном срубном доме было, по-видимому, несколько маленьких волоковых окошек, которые лучше известны по более поздним материалам и о которых мы расскажем в своем месте. Деревянная дверь в одну створку закрывала вход, ориентированный обычно на юг, чтобы в комнату попадало больше тепла и света (особенно в летнее время). Главную роль в интерьере любого русского жилища играла печь.
      Недаром и все помещение, где была печь, называлось истопкой (от слова «топить») или избой. К началу рассматриваемого нами периода, в IX–X вв., это была по большей части каменка – печь, сложенная из камней, реже (преимущественно в среднем Поднепровье) – глинобитная, прямоугольная в восточной и круглая – в западной части этого района (Раппопорт, 1975, с. 149). Открытый очаг и печь типа камина в древнерусских жилищах не встречались вовсе, хотя более ранние славянские дома имели иногда очаги, расположенные в центре дома.
      В X–XI вв. прямоугольные глиняные печи были постепенно вытеснены круглыми, которые распространились и в наземных жилищах. В XII–XIII вв. печи-каменки сохранились лишь в Новгородской (наряду с глинобитными и глиняно-кирпичными) (Борисевич, 1982, с. 286) и Псковской землях, кое-где в верховьях Волги и на западе, в верховьях Немана. На остальной территории Древней Руси как в полуземлянках, так и в наземных жилищах в это время господствовала круглая глинобитная печь (Раппопорт, 1975, с. 150, 153). Все упомянутые выше типы печей были беструбными (курными, как их называли впоследствии), так что дым шел прямо в избу. Этим и объясняется отсутствие потолка: когда дым поднимался кверху, под крышу, можно было все же как-то находиться в нижней части избы. Чтобы выпустить дым, открывали дверь и волоковое оконце, обычно находившееся на фронтоне избы. «Горечи дымные не претерпев, тепла не вида-ти», – гласит древняя пословица.
      Положение печи определяло всю внутреннюю планировку избы. Обычно печь ставили в одном из углов (Все случаи расположения печи в центре избы относятся к северным русским землям. П. А. Раппопорт предполагает, что, возможно, такие жилища по происхождению не были славянскими.), при этом важно было, куда печь была обращена устьем – ко входу или от него. Видимо, еще в начале рассматриваемого нами периода сложились те четыре основных варианта планировки, которые сохранялись потом в течение целого тысячелетия и были характерны для разных областей расселения восточных славян. Так, печь могла находиться справа или слева от входа, устьем к нему (вариант 1); в одном из дальних от входа углов, устьем ко входу (вариант 2); в дальнем углу, устьем к боковой от входа стене (вариант 3); наконец, справа или слева от входа, устьем к противоположной входу стене (вариант 4). Древнейшей, по-видимому, была планировка по варианту 2. До X в. она преобладала (Раппопорт, 1975, с. 139). В дальнейшем большее распространение на Юге и Юго-Западе получил вариант 1, на Севере же и в центральных русских землях – вариант 4. Это объясняется прежде всего климатическими условиями: положение печи устьем к противоположной входу стене больше способствует сохранению тепла и создает лучшие условия для хозяйки, которая обычно готовит пищу у печного устья и при таком расположении печи не страдает от холодного воздуха, врывающегося каждый раз, когда открывают дверь.
      Судя по позднейшим этнографическим материалам, к положению печи приспособлялась вся планировка избы: угол по диагонали от печи был парадной частью избы – здесь ставили стол, устраивали лавки, здесь ели, сюда сажали гостей. Угол этот позднее назывался красным (от древнего значения этого слова – «красивый»). Трудно сказать, имел ли этот угол и какое-то сакральное значение. В рассматриваемый нами период там, вероятно, еще не было икон: христианство, как известно, распространялось медленно, и иконы, столь характерные для всякого городского и деревенского дома в более поздние периоды, еще не проникли так глубоко в быт каждой семьи. Но возможно, что какие-то изображения дохристианских божеств – «идолы» – могли здесь помещаться. Деревянные, зачастую художественно выполненные изображения таких божеств, называемые условно исследователями «домовыми», довольно часто находят в древних горизонтах культурного слоя русских городов (включая XIII в.), в частности в Новгороде (Колчин, Хорошев, 1978, с. 171). Угол напротив печного устья, где женщины обычно стряпали и пряли, так и назывался позднее – бабий кут или середа. Такое значение он должен был иметь и в древности. Наконец, четвертый угол предназначался для мужских работ. Вообще устойчивость функционального распределения частей избы неоднократно подчеркивалась этнографами (наиболее полно см.: Бломквист, 1956, с. 212). О меблировке древней избы почти ничего не известно, можно думать, что, как и позднее, в ней были, кроме стола, неподвижные лавки и подвижные скамьи, на которых сидели и спали. Для спанья служили позднее также полати, располагавшиеся обычно рядом с печью, с боковой ее стороны. В зависимости от типа планировки они устраивались высоко, над дверью (на Севере), или низко (такие полати у украинцев в XIX в. назывались пiл – «пол»).
      В тех редких случаях, когда печь ставилась в середине избы, планировка должна была быть иной, но вопрос этот ни археологами, ни этнографами пока не разработан (Борисевич, 1982, с. 277). Мы вернемся к нему в разделе, посвященном XVIII – XIX вв.
      Таков в общих чертах интерьер древнейшего русского деревенского и городского жилища, восстанавливаемый нами со значительной долей гипотетичности.
      Украшения в курной избе вряд ли имели смысл, поскольку вся верхняя часть избы была обычно покрыта копотью. Можно думать лишь, что какие-то эстетические элементы (например, резные детали) были в самой мебели, в опечке, в ограждении полатей (Борисевич, 1982, с. 278) и т. п. Украшением могла служить также нарядная посуда – керамическая, деревянная, или реже металлическая.

      Для жилища рядового горожанина, к какому бы из описанных выше типов оно ни принадлежало, характерно то, что почти каждый дом был одновременно и мастерской ремесленника. Приведем несколько примеров. В Киеве М. К. Каргером среди многих других жилищ исследована полуземлянка XIII в. (разрушенная при взятии Киева монголо-татарами в 1240 г.). Она представляла собой в плане неправильный четырехугольник площадью немногим более 10 м 2. Стены были обмазаны глиной и обожжены; лри расчистке удалось установить, что обмазка неоднократно подновлялась. Примерно пятую часть избы занимала глинобитная печь, расположенная справа от входа, устьем ко входу, на оставленном при рытье ямы глиняном основании; под образовали черепки битой посуды, свод был глинобитный, на деревянном каркасе. В рухнувшей печи так и остался горшок с пшенной кашей. В углу, влево от двери, стояла кадь с мукой. Стол помещался в дальнем углу, к западу от печи; он был неподвижен: ножки его вбиты в землю. В центре избы стоял кувшин с кусками янтаря, тут же лежали камни для шлифовки янтаря; в углу на полу стояли четырнадцать небольших горшочков с красками. Кроме остатков посуды, платья, обуви, скромных украшений, в избе найден целый набор деревообделочных инструментов – топор, сверло, скобель, ложечник и бруски для их точки (Каргер, 1958, с. 310–316). Находки в достаточной мере характеризуют занятие хозяина. Это был мастер-художник широкого профиля: он делал и украшения из янтаря, и какие-то деревянные вещи, требовавшие раскраски (например, ложки, а возможно, и иную нарядную посуду). О женских занятиях хозяйки говорит находка шиферного пряслица. Тогда пряли все женщины – крестьянки и горожанки.
      В Москве интересен дом кожевника XII–XIII вв., открытый при раскопках в Зарядье (на древнем Великом посаде). Почти квадратная изба площадью немного меньше 16 м 2была срублена из добротных сосновых бревен (диаметром 16–20 см). Значительную часть ее занимала глинобитная печь, стоявшая слева от входа, на деревянных столбах. Снаружи к избе примыкала своеобразная постройка из вертикально вбитых тонких жердей, служившая одновременно сенями и мастерской. В ней была вырыта яма – зольник (глубиной 60–70 см), где от шкуры отделялась шерсть. Видимо, где-то неподалеку был и дубильный чан: в мастерской найдены скопления шерсти и дубового корья, а также обрезки кожи и части обуви. Здесь очищали шкуры, дубили кожу, кроили и шили обувь и другие кожаные изделия (Рабинович, 1964, с. 196–198).

      Будучи поселением более сложным по социальному составу, чем деревня, город уже в рассматриваемый нами период должен был иметь и более разнообразное по величине и планировке жилище, чем обрисованное нами до сих пор. Археологическими раскопками открыты городские дома, имеющие не одну, а две или несколько жилых комнат (Археология СССР, с. 143). Как предполагают исследователи, это были дома зажиточных горожан (Раппопорт, 1975, с. 142–143). Определить более точно социальное положение владельца дома по большей части невозможно, поскольку археологическая наука не разработала еще критериев, которые позволили бы различать, например, дома купцов и феодалов. Лишь в редких случаях, на которых мы еще остановимся, это возможно сделать по находкам особенно характерных вещей или берестяных грамот. Можно лишь выделить дома более состоятельных ремесленников.
      К XII–XIII вв. относятся двухкамерные полуземлянки, открытые в Киеве, Белгороде, Гбродске. Это были большие дома, шириной как обычные, но большей длины (до 7–8 м), разделенные перегородкой на две примерно равные части. Печь имелась только в одной из комнат. Это, по-видимому, начальная стадия усложнения жилища – простое деление его. Прослеживаются и пути дальнейшего развития дома в многокомнатный: пристройка специальной третьей небольшой комнаты, в которой ставили печь, или деление дома на три части, причем печь находилась в средней (Киев). Но лучше выделяются двухкамерные и многокамерные дома в срубном наземном жилище. П. А. Раппопорт справедливо предполагает, что и в районах, где большинство или даже все однокамерные дома были полуземлянками, люди побогаче строили себе срубные наземные дома (Раппопорт, 1975, с. 143), т. е. что для зажиточных горожан вообще было характерно наземное срубное жилище. Сама конструкция срубного дома обычно четко обозначает и его камерность, что не всегда можно заметить в жилище полуземляночном. Уже в X в. в городах появляются так называемые пятистенки – цельнорубленные двухкамерные дома, у которых удлиненный сруб сразу при постройке снабжался пятой стеной, врубленной поперек. При рубке «в обло» (а в рассматриваемый нами период применялась только такая) концы бревен этой пятой стены выступали наружу. Древнейшие пятистенки X в. обнаружены в Новгороде (Засурцев, 1963, с. 55, 63, 68) и Пскове (Раппопорт, 1975, с. 143). В XI в. число их увеличивается. Пятистенки этого времени, кроме Новгорода, в XII – XIII вв. открыты также в Белоозере и в Гродно. Пятая стена в большинстве случаев делила дом не ровно пополам, а на две неравные части, причем печь стояла обычно в большей, а вход был через меньшую (Раппопорт, 1975, с. 143).
      В XII–XIII вв. были в городе уже и трехкамерные дома – две избы или изба и клеть – срубы, соединенные постройкой более легкой конструкции. Мы не будем здесь останавливаться на проблеме развития русского городского жилища в целом, которое, на наш взгляд, не может быть представлено просто как постепенное увеличение числа помещений (одно – два – три). Этот важный вопрос удобнее решать на более поздних материалах, сохранивших древние названия частей жилища. Отметим лишь, что трехкамерные срубные наземные дома в рассматриваемый период были редки. Они известны в основном по новгородским раскопкам. Но дома феодальной знати были в ту пору уже многокомнатными. Древнейшая русская летопись упоминает в составе боярских и княжеских дворцов, кроме избы или истопки, также палаты (видимо, приемные помещения), терем, сени, ложницу или одрину – спальню, медушу – нечто вроде винного погреба (ПВЛ I, 24, 40, 74; ПСРЛ I, 8, 398; II, 128, 369).
      Некоторые из этих названий говорят и о высотности дома. Так, сени в то время не прихожая, как мы привыкли думать, а парадная терраса, расположенная на втором этаже. Обычно сени поддерживались столбами и снабжались красивыми деревянными решетками. Именно о таких сенях поется в старинной песне: «Ах, вы, сени мои, сени, сени новые мои, сени новые, кленовые, решетчатые!» (Розанов, 1944, с. 48). Понятно, что именно с высокого места выпускает молодая женщина сокола, чтобы тот летел на родимую сторонку. Былина «Соловей Будимирович» рассказывает, как князь дал герою задачу построить в одну ночь дворец и к утру уже стояли «три терема златоверховаты, да трои сени косящатыя, да трои сени решетчатыя» (КД 1977, с. 12). Древнейшая летопись содержит повествование о некоем варяге-христианине, жившем в Киеве в конце X в. В 983 г. его сыну выпал жребий быть принесенным в жертву языческим богам. Варяг, конечно, не выдал сына. Разъяренные киевляне «поидоша на нь и розъяша двор около его. Он же стояше на сенях с сыном своим… и посекоша сени под има и тако побиша я» (ПВЛ I, с. 58). Из этих кратких строк видно, что высокий дом стоял в глубине двора, окруженного забором, который нападающие проломили, что сени, где стояли хозяева, видимо, подпирали столбы, которые были подсечены. Миниатюра Радзивилловской летописи изображает двухэтажное здание с опирающейся на столбы террасой, перекрытой арками (рис. 2, 1). Это и есть сени, на которых стоят варяги. Внизу люди подсекают столбы топорами.
      Ю. П. Спегальский предполагает, что сени были отдельной постройкой (Спегальский, 1972, с. 239). Но другой летописный текст говорит, что сени тесно примыкали к дворцу, и лестница снизу на сени вела и во внутренние помещения дворца. Ведь под лестницей сеней своего дворца был в 1174 г. убит Андрей Бого-любский (Воронин, 1961, с. 201-261). Заговорщики ночью «пришед ко двору княжю, избиша сторожи дворные и пришед к сеням, силою двери выломиша, и пришедше к ложници его» (НСРЛ II, с. 369). Они спустились в медушу выпить для храбрости, потом ворвались в ложницу, где безоружный князь оказал им такое сопротивление, что они бежали, унося замертво одного из своих. Князь тем временем, пытаясь спастись, спустился с лестницы под сени. В этом драматическом повествовании княжеский дворец предстает как здание, по крайней мере, в два этажа, стоящее внутри укрепленного, охраняемого двора. Интересно, что лестница, ведущая на сени, не наружная, как было принято делать в домах до конца XVII в., а внутри каменной башни, как в церквах; известны такие лестницы в Софийских соборах – киевском и новгородском. Сени находились на втором этаже; в этом парадном помещении было много разного добра, по-видимому, драгоценной утвари и украшений (Воронин, 1961, с. 247). Где-то недалеко от сеней была и княжеская спальня, а погреб (медуша) помещался либо в первом цокольном этаже, либо в подвале. К сожалению, от великолепного ансамбля дворца Андрея Боголюбского, построенного в 1158–1165 гг. и разрушенного либо в 1174, либо уже во время монголо-татарского нашествия в 1237–1238 гг., осталось очень мало (Воронин, 1961, с. 261). Восстановленная Н. Н. Ворониным часть его представляет собой фактически только дворцовую церковь, переходы к ней и две башни-терема, увенчанные шатровыми кровлями. Н. Н. Воронин предполагает, что и несохранившиеся помещения (в том числе сени и ложница) также были каменными. Однако нельзя исключить и возможности сочетания каменных и деревянных помещений. Последние предпочитали для жилья еще и в XIX в., поскольку при относительно несовершенном отоплении (особенно в эпоху средневековья) в каменных комнатах нельзя было избавиться от сырости, а комнаты, рубленные из хвойного леса, были, как уже сказано, несравненно гигиеничнее и суше.
      Мы помним, что Соловей Будимирович построил для князя не только сени, но и терема. Терем, по-видимому, был непременной частью дворца феодала. Он завершал ансамбль, составляя его третий (или второй) этаж, и шатровая (по большей части) кровля терема была видна издалека. Термин «златоверхий», применявшийся к терему издавна, подчеркивал нарядность этой кровли. Впрочем, терем и в самом деле мог быть покрыт, например, медными листами, дававшими иллюзию золота. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей первое мщение княгини Ольги древлянам (945 г.), Ольга глядит на древлян из окна терема – высокой (может быть, на столбах) постройки с островерхой (вероятно, шатровой) кровлей (РЛ, л. 28 об.). К тому же X в. относится найденная в Новгороде деревянная модель терема. Терем тоже с шатровой кровлей и тоже на каком-то арочном основании (Рис. 2, 2–3). Кроме высокого (двух-трехэтажного) основного здания дворца с сенями, теремом, разного рода навесами и кровельками, на дворе крупного феодала были, конечно, и хозяйственные постройки (клети, поварни, конюшни и пр.), и избы для челяди и приближенных. У князей на дворе стояла и церковь. Это был как бы небольшой городок внутри города, окруженный крепким частоколом, у князей – валом и рвом, а той каменной стеной. Нужно отметить, что среди дворовых строений южнорусских городов, скорее всего, не было бани. Мылись феодалы и их приближенные, как и все население лесостепной полосы, в домашней печи. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей второе мщение Ольги древлянам, изображена именно изба (может быть, полуземлянка с деревянной обшивкой, двускатной кровлей и глинобитной печью), что соответствует тексту, сообщающему, что древлянским послам было предложено помыться. Для них «пережьгоша истопку и влезоша древляне нача ся мыти; и запроша о них истопку и повелеша зажечи я от дверий ту изгореша вси» (ПВЛ I, с. 41).
      Ансамбль княжеского дворца, обычно расположенного на высоком месте в центре, играл большую роль в создании архитектурного облика города. Венцом такой архитектуры в рассматриваемый нами период был упомянутый уже белокаменный замок Андрея Боголюбского – один из лучших образцов владимирского зодчества, близкий и к господствовавшему тогда в Европе романскому стилю.
      В южнорусских княжеских городах Киеве, Чернигове, Переяс-лавле, Смоленске, Полоцке, Гродно, Звенигороде и Холме раскопками открыты также остатки кирпичных дворцовых построек XIII в., к сожалению не позволяющие представить себе ни плана зданий в целом, ни их архитектурного облика (Раппопорт, 1975, с. 112, 115). Исследователи все же полагают, что большинство из них были двухэтажными. Некоторые из киевских каменных дворцовых помещений определяют как гридницы – залы для парадных приемов и размещения дружинников – гридей (Липец, 1969, с. 175-182).
      В Новгороде, в Троицком раскопе (на углу улиц Пролетарской и Мерецкова), была открыта целая усадьба, построенная в 50-х годах XII в. и просуществовавшая до 1194 г. Судя по находкам берестяных грамот и вещевому материалу, она принадлежала зажиточному горожанину – художнику (авторы публикации предполагают, что это был Олисей Петрович Гречин – живописец, принимавший участие в росписи знаменитой церкви Спаса в Нередице под Новгородом). Она была построена целиком из добротных бревен (диаметром 20–26 см) и состояла из пяти построек, окруженных частоколом. Главной из них был жилой дом-пятистенок, площадью около 63 м 2, выходивший торцом на Черницыну улицу, от которой его отделял частокол забора. Это был высокий дом на подклете; вход через сени вел в малое помещение пятистенка, где стояла большая глинобитная печь на срубном подпечье. В большем, обращенном к улице помещении пятистенка печи не было. К нему примыкала небольшая столбовая постройка – сарай, в котором хранилось много охры. Жилой комплекс, таким образом, включал и производственные помещения. У торца, противоположного улице, примыкая к сеням пятистенка, стояло небольшое здание, опиравшееся на мощные деревянные столбы, – как предполагают исследователи, терем, который должен был быть несколько выше основного дома и крыт лемехом, тогда как все остальные постройки имели двухскатные тесовые кровли. К крыльцу терема от ворот усадьбы, выходивших на Пробойную улицу, вела мостовая, как бы делившая двор на две части: «красную» – парадную, где стояли дом с теремом, и обыденную. По другую сторону мостовой, напротив терема, стоял относительно небольшой почти квадратный (площадью 31,3 м 2) сруб, пол подклета которого был наполовину деревянный, наполовину – кирпичный. Сопоставляя размер плинфы с применявшимися в строительстве церквей XII в., авторы думают, что в этом доме жили какие-то люди, связанные с церковью, которые могли использовать для мощения пола остатки строительных материалов. По их мнению, в доме должна была быть и печь, но следов ее не сохранилось.
      Рядом с этим зданием, ближе к воротам, располагалось еще два строения – маленький (3,8Х3,5 м) сруб, уцелевший еще от строительства первой половины XII в. и многократно ремонтировавшийся, и сруб побольше (площадью не меньше 45 м 2), лишь частично вошедший в раскоп. На основании этих данных Г. В. Бо-рисевичем сделана реконструкция строений двора Олисея Гречи-на, дающая некоторое представление об усадьбе зажиточного новгородца (Рис. 2, 5). Обильные находки вещей свидетельствуют о богатом, разносторонне развитом быте усадьбы – от разнообразной деревянной и керамической посуды до иконок и языческих амулетов, карманных записных книжечек с восковыми «страницами» – цер – и детских игрушек (Колчин, Хорошев, Янин, 1981, с. 59-113).

* * *

      Каковы были основные направления развития городского жилища на первом этапе существования русских феодальных городов в IX–первой половине XIII в.? Как уже сказано, возникнув в сельской среде, города поначалу имели тот же тип жилища, что и села в данной местности. В дальнейшем в городе, как и в деревне, возобладал второй тип жилища – наземные срубные дома. К XII–XIII вв. он преобладал почти повсеместно. Может быть, темп его распространения в городах был несколько выше, чем в деревнях. Однако конструкция и планировка жилищ рядовых горожан были такими же, как в крестьянских жилищах. «К сожалению, нет никаких данных для суждения о времени, когда появилась разница между городскими и сельскими жилищами. Неясно также, в чем эта разница выразилась, каковы были первые отличия городских домов от деревенских», – пишет П. А. Раппопорт (1975, с. 161). Думается, что специфика городского дома и даже двора не могла создаться сразу. Ведь рядовым горожанам на протяжении нескольких веков не были чужды и сельскохозяйственные занятия, включая хлебопашество, и двор горожанина включал поэтому, например, такие сельскохозяйственные постройки, как овин и гумно. Все же попытаемся проследить возникновение специфических черт городского жилища. Первую из них отмечает П. А. Раппопорт на той же странице: совмещение функций жилища и мастерской ремесленника. Мы не согласимся с ним только в том, что это не повлияло на развитие плановой структуры дома и в особенности двора. Дело не только в наличии специальных печей (для плавки металлов, для обжига керамики и т. п.), о котором он говорит (с. 161). Добавим от себя, что это могли быть и другие производственные сооружения (например, зольники и чаны для выделки кож). Но дело этим не ограничивалось. На московском материале мы показали, что занятия ремеслами вели к созданию пристроек к дому (сначала более легкой конструкции, например столбовых к срубному дому). Да и во внутренней планировке самой избы место ремесленных занятий обозначается, как мы видели, достаточно четко. Дальнейшее развитие городского жилища связано, по нашему мнению, с теми процессами, которые протекают в городе: усложнением социального состава населения, углублением имущественного неравенства. Часть ремесленников, чья продукция находит лучший сбыт, становится зажиточной и может себе позволить строить более обширные дома. Не так ли появляются уже с X в. пятистенки? Археологически известны случаи, когда можно с достаточной определенностью выявить ремесленные занятия хозяина пятистенка (Рабинович, 1964, с. 84–86, 201) и то, что по крайней мере часть своей работы он производил в избе, хотя на дворе были и специальные производственные сооружения. С появлением зажиточных горожан, принадлежавших к разным социальным категориям, связано, на наш взгляд, и дальнейшее усложнение жилища – трехкамерный и многокомнатный дома, а также повышение этажности – от домов на подклете к двух- и трехэтажным жилым домам. Последнее характерно для жилищ горожан, принадлежавших к господствующим классам. Недаром пока все археологические находки домов усложненного плана и дворцовых зданий относятся только к городам (Раппопорт, 1975, с. 142-143, 112-115).
      Теоретически возможны еще открытия подобных домов и в сельских поселениях. В частности, развитие феодальных отношений знаменуется, как известно, возникновением укрепленных замков – резиденций феодалов, позднее известных под названиями сельцо, большой двор, но археологически они исследованы слабо (особенно IX–XIII вв.). Однако, даже если бы на этих памятниках и были обнаружены многокомнатные дома, это мало повлияло бы на наш вывод. Ведь и в XVIII–XIX и даже в XX столетии в помещичьих имениях были дома, резко отличавшиеся от крестьянских, со всеми доступными в данный период удобствами и зачастую с немалыми архитектурными достоинствами. Но никто не относит их к сельской архитектуре, поскольку чаще всего это – произведения зодчих-профессионалов, испытавших чрезвычайно большое влияние города.
      Итак, включение в усадьбу-двор производственных сооружений, использование избы для ремесленных работ, увеличение камерности и этажности дома, особенности домостроительства, связанные с углублением социальных различий, – вот основные черты развития городского жилища. На первом этапе существования городов, в IX–XIII вв., они сказываются не так резко, как на последующих этапах, что мы и покажем в дальнейшем.

       [Авдеева К. А.]1842. Записки о старом и новом русском быте К. А. Авдеевой, СПб.
       Авдеева К. А.1851. Полная хозяйственная книга. СПб. Ч. I–IV.
       Авдусин Д. А., Тихомиров М. И.1950. Древняя русская надпись // ВАН СССР. № 4.
       Аделунг Ф. А.1827. Собрание рисунков путешествия Мейерберга. СПб.
       Айналов Д. В.1914. Очерки и заметки по истории древнерусского искусства. СПб. Вып. V. Коломенский дворец.
       Александров В. А.1964. Русское население Сибири XVII – начала XVIII в./ДИЭ. Т. 87.
       Александров В. А.1971. Памфлет на род Сухотиных // История СССР. № 5.
       Альбом Мейерберга: Виды и бытовые картины России XVII в.: Рисунки Дрезденского альбома, воспроизведенные в натуральную величину. 1903. СПб.
       Андреев И. Я.1929. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л.
       Анохина Л. А., Шмелева М. И.1977. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем на примере городов Калуга, Елец, Ефремов. М.
       Артюх Л. Ф.1977. Украшська народна кулинар1Я, Ки1в. Археология СССР. Древняя Русь. Город, замок, село. 1985. М.
       Арциховский А. В.1930. Курганы вятичей.
       Арциховский А. В.1944. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М.
       Арциховский А. В.1948. Одежда // ИКДР. Т. 1.
       Арциховский А. В.1949. Раскопки на Ярославове дворище в Новгороде // МИА. №11.
       Арциховский А. В.1954. Новгородские грамоты на бересте: (Из раскопок 1952 г.). М.
       Арциховский А. В.[1970] Одежда // ОРК.
       Базилевич К. В.1926. Имущество московских князей в XIV–XVI вв. // Тр. ГИМ. Вып. 3.
       Бакланова Н. А.1928. Привозные товары в Московском государстве во второй половине XVII в. // Там же. Вып. 4.
       [Бакмейстер Л.]1777. Топографические известия, служившие для полного географического описания Российской империи, СПб. Т. I.