Глава 51

У меня нет истории. И этого как раз Дженел никогда не понимала. Того, что я начинаюсь с самого себя. Что у меня никогда не было ни дедушки с бабушкой, ни родителей, ни теток, ни дядьев, не было друзей семьи, не было двоюродных сестер и братьев. Что в моих детских воспоминаниях нет места какому-то особому дому, особой уютной кухне. У меня не было ни своего города, ни деревни. Что моя история начинается с самого себя и моего брата, Артура. И того, что, когда границы мои раздвинулись и включили в себя Валери и ребят и ее семью, и я стал жить с ней в городском доме, когда я стал мужем и отцом — тогда они стали моей реальностью и моим спасением. Но мне больше нечего волноваться о Дженел. Я не видел ее больше двух лет, а с момента смерти Осано прошло уже три года.

Вспомнить Арти мне невыносимо тяжело, и даже когда я мысленно произношу его имя, слезы появляются у меня в глазах, но он единственный, о ком я когда-либо плакал.

Все два последних года я сидел в своем рабочем кабинете и занимался тем, что читал, писал и был примерным мужем и отцом. Иногда я выбираюсь в город пообедать с друзьями, но мне нравится думать о себе как о серьезном, занятым делом человеке, который отныне будет вести жизнь гуманитария, литератора. Все авантюры и приключения которого — в прошлом. Короче говоря, я молюсь о том, чтобы жизнь больше не готовила мне сюрпризов. В спокойной атмосфере этой комнаты, окруженный моими магическими книгами, Остином, Диккенсом, Достоевским, Джойсом, Хемингуэем, Драйзером, и вот теперь Осано, я чувствую себя уставшим до последнего предела зверем, вновь и вновь вырывавшимся на волю, прежде чем обрести окончательную свободу.

Подо мной, в доме, ставшем теперь моей историей, я знал, что сейчас происходит — моя жена хлопотала на кухне, готовя воскресный обед. Мои дети смотрели телевизор и играли в карты в нижнем кабинете и, поскольку я знал, что они там, печаль, охватившая меня, была все же переносимой.

Я снова перечитал все книги Осано; ранние его вещи написаны просто здорово. Я попытался проанализировать причины неудач позднего периода его жизни, то, почему он так и не смог завершить свой великий роман. В ранних его книгах чувствовалось восхищение этим удивительным миром и людьми, живущими в нем. В итоге он пришел к удивлению от самого себя. Сделать легенду из собственной жизни — вот что теперь стало заботить его. И писания его предназначались скорее миру, чем самому себе. Каждая строчка взывала больше о внимании к персоне Осано, чем к его искусству. Все должны были узнать, каким умным, каким неподражаемым он был. Его персонажи, плод его воображения, никогда не были столь же талантливы и великолепны, как сам Осано. Он напоминал чревовещателя, которому не дает покоя успех у публики его же собственной куклы. И все же я считаю его великим человеком. Я думаю о его пугающей человечности, бьющей через край любви к жизни, о его невероятной одаренности, и о том, что с ним всегда было интересно.

Как я могу говорить о его провале как художника, если его литературные достижения, хоть и не лишенные недостатков, намного превосходят мои собственные? Я вспомнил, как, разбираясь в его бумагах после его смерти, я приходил все в большее изумление, понимая, что незаконченного последнего романа я так и не обнаружу. Мне трудно было представить, что он все эти годы прикидывался, что работает над романом, а на самом деле мудился с заметками. Теперь я понимаю, что он просто исчерпал себя. И не было в этой последней шутке ни хитрости, ни злого умысла, а просто все это забавляло его. А еще давало деньги.

Он был автором замечательной прозы, к нему приходили стоящие идеи, на уровне его поколения, но ему доставляла удовольствие роль негодяя. Я прочитал все его заметки, более пятисот страниц, написанных от руки на длинных желтых листах. Это были гениальные заметки. Но заметки — это ничто.

Теперь, когда я знал все это, я стал думать о себе. О том, что писал смертные книги. Что, будучи менее счастливым, чем Осано, пытался жить, не имея иллюзии и не рискуя. Что у меня не было ни грамма той любви к жизни и веры в нее, что имел Осано. Я вспомнил, как Осано всегда говорил, что жизнь постоянно пытается уделать тебя. Может быть, именно потому он и жил столь необузданно, всегда яростно сражаясь с неудачами и не смиряясь с унижением.

Много лет назад Джордан приставил пистолет к виску и нажал спусковой крючок. Осано жил всегда в полную силу и закончил эту жизнь, когда уже не оставалось другого выбора. А я — я пытался убежать от нее, спрятавшись под колпаком волшебника. Я вспомнил и другую вещь, которую он повторял: “Жизнь — это значит привыкание”. И я знал, что он имеет в виду. Мир для писателя это словно призрак, что с течением времени становится все бледнее и бледнее, и, может быть, именно поэтому Осано бросил писать.

За окном моего рабочего кабинета валил густой снег. Белизна покрыла серые голые стволы деревьев, коричнево-зеленую пожухлость зимней лужайки. Если бы я дал волю своей сентиментальности, я бы с легкостью смог представить улыбающиеся лица Арти и Осано, проплывающие среди снежных вихрей. Но я отбросил это искушение. Я не был ни настолько сентиментальным, ни снисходительным к своим капризам, и не было во мне такой жалости к себе. Я мог жить без них. Их смерть не сделала мою жизнь бледнее, как, возможно, им хотелось бы считать.

Нет, здесь, в моей комнате я был в безопасности. Тепло, светло, и мухи не кусают. И этот ветер, яростно швыряющий хлопья снега в мое окно, не мог достать меня. Нет, я не выйду отсюда. Этой зимой не выйду.

Там, снаружи, дороги обледенели, и мою машину может занести, и тогда смерть надругается надо мной. Какой-нибудь вирус вместе с простудой может проникнуть в меня и отравить мою кровь и спинной мозг. Помимо смерти, были еще тысячи опасностей. Смерть могла заслать своих шпионов сюда, в мой дом, и даже в мой собственный мозг. Против них я предусмотрел защитный заслон.

По стенам своей комнаты я развесил графики. Расписание моей жизни, моей работы, моего спасения: моя защита. Я собрал материал для романа о Римской Империи — чтобы спрятаться в прошлом. Если мне нужно схорониться в будущем — у меня был роман о двадцать пятом веке. Сотни книг стояли на полках — читать, занимать свой мозг.

Я пододвинул огромное мягкое кресло к окну, чтобы можно было в комфорте созерцать падающий снег. Запел сигнальный звонок. Меня звали на ужин. Моя семья собралась внизу и ждет меня, моя жена, мои дети. Что с ними происходило все это время? Я вглядывался в снег за окном, теперь снаружи бушевала настоящая метель. Внешний мир стал абсолютно белым. Снова зазвонил звонок, более настойчиво. Если бы я был жив, я бы спустился вниз, в приветливую уютную столовую и сел бы вместе с семьей за обеденный стол. Я смотрел на снег. Снова звонок.

Я сверился с рабочим графиком. Уже написана первая глава о Римской Империи и десять страниц заметок к роману о двадцать пятом столетии. В это мгновение я принял решение, что буду писать о будущем.

Опять звонок, долгий и настойчивый. Я закрыл на ключ двери своего кабинета и, спустившись вниз, прошел в столовую, и, входя в нее, облегченно вздохнул.

Все они были здесь. Уже почти взрослые дети, которые скоро покинут нас. Милое лицо Валери. Она в домашнем платье и переднике, ее роскошные волосы забраны назад. Щеки ее раскраснелись — может быть, из-за жара плиты, а может быть, после ужина она пойдет на свидание с любовником? Возможно ли это? Узнать это я не имел возможности. Даже, если так, стоит ли жизнь того, чтобы выяснять такие вещи?

Я сел во главе стола. Обменялся шутками с детьми. Я принялся за ужин. Улыбался Валери и хвалил еду. После ужина я вернусь в свою комнату, буду работать и чувствовать себя живым.

Осано, Маломар, Арти, Джордан. Мне не хватает вас. Но вы не достанете меня. А вот те, кого я люблю, сидящие за этим столом — могут когда-нибудь, и мне об этом нужно беспокоиться.

Во время ужина мне позвонил Калли и попросил, чтобы я встретил его в аэропорту. Он приезжает в Нью-Йорк по делу. Больше года я ничего не слышал о Калли, и по его голосу я мог судить, что у него неприятности.

Я приехал в аэропорт раньше, купил несколько журналов, чтобы почитать, потом выпил кофе с сандвичем. Когда я услышал объявление о прибытии его рейса, пошел к выдаче багажа, где всегда ожидал его. Как это всегда бывает в Нью-Йорке, первые чемоданы появились лишь минут через двадцать. Большинство пассажиров к этому времени уже стояли возле карусели ожидая свои вещи, но Калли среди них все еще не было. Я продолжал высматривать его. Толпа начала редеть, и через какое-то время на карусели осталось лишь несколько чемоданов.

Я позвонил Валери, но она сказала, что за это время никто мне не звонил. Тогда я позвонил в справочное авиакомпании TWA узнать, был ли в списках пассажиров Калли Кросс. Мне ответили, что билет был им заказан, но к рейсу он не явился. Позвонил в Вегас, в Занаду, и мне ответила секретарша Калли. Да, сказала она, насколько ей известно, Калли полетел в Нью-Йорк. Она знала, что его нет в Вегасе, и что он должен вернуться через несколько дней. Меня это не встревожило. Что-то, видимо, изменилось в его планах. Калли постоянно летал в разные точки Соединенных Штатов и по всему миру по делам своего отеля. Какое-то срочное дело в последнюю минуту изменило его планы. Я не сомневался, что он даст о себе знать. Но где-то в глубинах моего сознания постоянно пульсировала мысль о том, что раньше он никогда не заставлял ждать себя, всегда предупреждал об изменении своих планов, и был достаточно внимателен ко мне, чтобы заставлять меня ехать в аэропорт и часами ждать его, зная при этом, что не собирается лететь в Нью-Йорк. Я прождал неделю, так и не получив от Калли известий. И только тогда я решил позвонить Гроунвельту.

Гроунвельт был рад меня слышать. Голос его звучал очень бодро, очень энергично. Я ему все рассказал и спросил про Калли: где бы он мог быть? Я сказал ему, что в любом случае я считал необходимым сообщить ему о Калли.

— О таких вещах я не могу говорить по телефону, — сказал Гроунвельт. — А почему бы тебе не приехать сюда на несколько дней в качестве моего гостя, и я бы тогда развеял твои сомнения?

Глава 52

Когда Калли получил сообщение, что его вызывает Гроунвельт в свой офис, он заказал разговор с Мерлином.

Калли знал, для какого разговора его желает видеть Гроунвельт, и подумал о том, что стоит продумать пути отступления. Он сказал по телефону Мерлину, что летит завтра утренним рейсом в Нью-Йорк и попросил Мерлина встретить его, предупредив, что дело очень важное, что потребуется его помощь.

Когда Калли наконец вошел в номер Гроунвельта, он первым делом попытался “прочитать” его лицо, но единственное, что ему удалось увидеть, это насколько этот человек изменился за те десять лет, что он работает на него. Инсульт, перенесенный Гроунвельтом, оставил на белках его глаз тоненькие красные нити лопнувших сосудов, такая же паутина была и на щеках, и даже на лбу. Холодные голубые глаза, казалось, покрылись корочкой льда. Он не выглядел уже столь высоким, и гораздо более хрупким. Но, несмотря на все это, Калли все еще испытывал перед ним страх.

Как всегда, Гроунвельт заставил Калли приготовить им обоим выпивку — шотландское виски, как обычно. Отпив из стакана, Гроунвельт сказал:

— Завтра прилетает Джонни Сантадио. Он хочет узнать лишь одно: будет ему дана лицензия на владение этим отелем, или нет?

— Вы знаете ответ, — ответил Калли.

— Думаю, что знаю, — проговорил Гроунвельт. — Я знаю, что ты сказал Джонни — что сомневаться тут нечего. Что все схвачено. Вот и все, что я знаю.

Калли сказал ему:

— Не дадут ему лицензию. Я не смог это устроить.

Гроунвельт кивнул.

— Это было довольно смело с твоей стороны. Ну, а что с его сотней тонн?

— Они лежат в сейфе, — сказал Калли. — Он может забрать их, когда захочет.

— Хорошо, — сказал Гроунвельт. — Хорошо. Это его обрадует.

Теперь они оба сидели, откинувшись в своих креслах и потягивая виски. Оба готовились к настоящей схватке, настоящему вопросу. И вот Гроунвельт, медленно выговаривая слова, сказал:

— И ты, и я знаем, с какой целью Джонни специально прилетает сюда, в Вегас. Ты пообещал ему, что сможешь устроить, чтобы его племянник получил условный срок. Вчера его племянника осудили и дали пять лет тюрьмы. Надеюсь, что ты сможешь объяснить, как это случилось.

— Этого я сделать не смогу, — сказал Калли. — Я заплатил судье Брианке те сорок штук, что дал мне господин Сантадио. Это все, что я мог сделать. За все время судья Брианка первый раз подводит меня. Возможно, я смогу взять у него эти деньги обратно. Я не знаю. Я пытаюсь связаться с ним, но похоже, что он дурачит меня.

Гроунвельт сказал:

— Ты знаешь, что Джонни может многое высказать по поводу того, что происходит в этом отеле, и если он решит, что нужно расстаться с тобой, мне придется с тобой расстаться. Калли, ты ведь знаешь, что теперь у меня нет той власти, которой я обладал до болезни. Мне пришлось продавать отель по частям. Сейчас я просто мальчик на побегушках, фасад. Я не могу помочь тебе.

Калли засмеялся:

— Я не боюсь, что меня уволят, черт возьми. Я просто боюсь, что меня убьют.

— А, — сказал Гроунвельт, — нет, нет. Это не настолько серьезно.

Он улыбнулся Калли, как мог бы отец улыбнуться сыну.

— Ты и в самом деле думал, что это настолько серьезно?

Впервые за все время разговора Калли почувствовал, что напряжение спадает, и сделал большой глоток виски. Он почувствовал невыразимое облегчение.

— К этому я готов прямо сейчас, — сказал Калли, — чтобы меня просто уволили.

Гроунвельт похлопал его по плечу.

— Не будь таким быстрым. Джонни известно, как много ты сделал для отеля за последние два года после моей болезни. Ты сделал большую работу. Благодаря тебе доход отеля увеличился на миллионы долларов. Вот что важно. Не только для меня, но и для таких ребят, как Джонни. Да, ты сделал пару ошибок. Должен признать, это их достало, особенно то, что племянник попал в тюрьму, и то, что ты сказал им, чтоб они ни о чем не волновались. Что судья Брианка у тебя в кармане. Они не могут взять в толк, как ты мог дать такое обещание, а потом не выполнить его.

Калли покачал головой:

— Я действительно ничего не могу понять. Эти пять лет судья Брианка был у меня под колпаком, особенно после того, как с ним начала заниматься эта блондиночка Чарли.

Гроунвельт рассмеялся:

— Ага, помню-помню ее. Хорошенькая. Золотое сердце.

— Да, — подтвердил Калли. — Судья был от нее без ума. Он брал ее с собой в Мексику, когда ездил туда на рыбную ловлю. Каждый раз на целую неделю. Он говорил, что с ней всегда было весело проводить время. Замечательная девчушка.

Но вот чего Калли не рассказал Гроунвельту, так это те истории, которые она рассказала ему про судью. О том, как она заходила в его покои по утрам и, пока он был еще в халате, делала ему минет. А потом он уходил на судебное заседание. А еще она рассказывала, что во время одного из рыболовных походов она заставила шестидесятилетнего судью сделать то же самое ей, и как судья потом сразу же рванул в каюту и, отпив здоровенный глоток виски, стал полоскать горло, чтобы убить микробов. До этого престарелый судья никогда не делал таких вещей женщинам. Но потом, по словам Чарли Браун, он уже делал это с таким же удовольствием, как мальчишка, уплетающий мороженое. Вспоминая это, Калли слегка улыбнулся, на мгновение забыв о Гроунвельте.

Гроунвельт продолжал:

— Думаю, я знаю способ, как уладить твое дело. Сантадио, должен прямо сказать, вне себя. Но можно сделать так, чтобы он поостыл. И я знаю ход, который ты должен совершить. В Японии находятся три миллиона, из которых миллион баков принадлежит Сантадио. Если ты сможешь переправить их сюда, как ты уже делал однажды, думаю за миллион долларов Джонни Сантадио все тебе простит. Но только одно имей в виду: на этот раз это будет гораздо опаснее.

Сначала Калли удивился, затем насторожился. Первое, что он спросил, было:

— Сантадио будет знать о моей поездке?

Если Гроунвельт ответит утвердительно, то Калли отвергнет предложение. Но Гроунвельт, глядя ему прямо в глаза, ответил:

— Идея моя в том, и я советую это и тебе, чтобы ты никому, ни единой живой душе, не говорил бы об этой поездке. Лети дневным рейсом в Эл-Эй, а оттуда ближайшим рейсом на Японию. Ты будешь в Японии раньше, чем Сантадио доберется до Вегаса, и я скажу ему, что тебя нет в городе. Пока ты в пути все необходимое для передачи тебе денег будет подготовлено. Никаких незнакомых тебе людей не будет, все идет через нашего старого друга Фуммиро.

Как только Калли услышал имя Фуммиро, все его подозрения сразу же рассеялись.

— О’кей, — сказал он. — Я это сделаю. Правда, я собирался в Нью-Йорк, встретиться с Мерлином, и он должен встретить меня в аэропорту. Так что придется позвонить ему.

— Нет, — возразил Гроунвельт. — Ты ведь не знаешь, кто может подслушать ваш разговор, и кому его может передать Мерлин. Я сам позабочусь обо всем. Дам ему знать, чтоб не приезжал встречать тебя. Даже не отменяй заказ на билет. Это может кого-нибудь сбить со следа. Джонни я скажу, что ты полетел в Нью-Йорк. У тебя будет великолепное прикрытие, о’кей?

— О’кей, — ответил Калли.

Гроунвельт пожал его руку и похлопал по плечу.

— Сделай все поскорее, одна нога здесь, другая там, — посоветовал Гроунвельт. — Если у тебя получится, обещаю тебе, что проблем с Джонни Сантадио не будет. Все будет в порядке.

В последний вечер перед отлетом в Японию Калли позвонил двум своим знакомым девушкам. Обе работали проститутками, специализируясь на богачах и нужных людях. Одна из них была замужем за боссом зала в одном из отелей на Стрипе. Звали ее Кристин Лесео.

— Кристин, — сказал он. — Нет ли у тебя настроения помолиться?

— Без проблем, — ответила Кристин. — Какую сумму ты спишешь с меня?

Обычно за молотьбу Калли платил двойную цену, то есть двести долларов. А, ладно, подумал он, я еду в Японию, кто его знает, что может случиться?

— Пять сотен.

На другом конце провода даже задохнулись от удивления.

— О, Боже, — воскликнула Кристин. — Это должно быть нечто. С кем же ты намерен выпустить меня на ринг, с гориллой?

— Не беспокойся, — сказал Калли. — Тебе ведь всегда бывает в кайф, не так ли?

— Когда? — спросила Кристин.

— Давай пораньше. Завтра утром мне надо на самолет. Так придешь?

— Конечно, — сказала Кристин. — Я так понимаю, обедом ты меня не накормишь?

— Нет, — сказал Калли. — Мне еще надо многое успеть сделать. Просто времени не будет.

Положив трубку, Калли открыл ящик стола и достал конверт с листками бумаги. Это были долговые расписки Кристин, общей суммой на три тысячи долларов.

Калли подумал о загадочной женской душе. У Кристин была приятная внешность, ей было лет двадцать восемь. Но ее слабым местом были азартные игры. За два года она умудрилась опуститься на двадцать косых. Работать с Кристин Калли начал после того, как он, встретившись с ней по ее просьбе, получил от нее предложение о том, что отработать эти двадцать тысяч она берется проституцией, встречаясь с нужными и богатыми клиентами. Но встречи ей должен устраивать только Калли, и никто другой, в секрете от всех остальных. Кристин боялась мужа.

Сначала Калли пытался отговорить ее от этого.

— Если мужу станет известно, он убьет тебя, — предупредил Калли.

— Он убьет меня, если узнает о моих маркерах, — возразила Кристин. — Так что, какая разница? Кроме того, ты же знаешь, что я не могу бросить играть, и думаю, сверх моей платы эти ребята иногда поставят за меня.

И Калли согласился. Он дал ей, кроме всего, работу секретарши одного из управляющих Занаду. Она ему нравилась, и по крайней мере раз в неделю она приходила к нему в номер, чтобы переспать с ним. Через какое-то время он предложил ей позаниматься молотьбой, и ей понравилось.

Калли взял одну из расписок на пятьсот долларов и порвал ее. И вдруг, подчиняясь внезапному порыву, он порвал все ее расписки и выбросил в корзину для бумаг. Когда он вернется из Японии, ему придется скрыть их существование кое-какими приписками, но об этом он подумает позже. Кристин — хорошая девчонка. Если с ним что-нибудь случится, он хотел чтобы Кристин оставалась чистой.

Чтобы убить время, он прибрал на столе, а потом спустился в свой жилой номер. Он заказал охлажденного шампанского, а потом позвонил Чарли Браун.

Затем принял душ и залез в пижаму. Пижама у него была очень стильная. Белый шелк с красной окантовкой, а на нагрудном кармашке были вышиты его инициалы.

Сначала пришла Чарли Браун, и он налил ей шампанского. Потом появилась и Кристин. Они сидели за столом и болтали, и, прежде, чем лечь с ними в постель, Калли заставил их допить все шампанское.

Девушки немного стеснялись друг друга, хотя прежде и встречались. Сказав им, чтоб раздевались, Калли скинул с себя пижаму.

Раздевшись, все трое залезли в кровать, и Калли некоторое время просто разговаривал с ними. Подшучивал над ними, иногда целовал их, поигрывал с их грудями. А потом, обнимая их обеих за шею, он заставил их сблизиться. Они знали, что от них ожидалось. И стали нежно целовать друг друга в губы.

Калли приподнял более стройную Чарли Браун, пролез под нее, и женщины оказались в объятиях друг друга. Он почувствовал, как нарастает половое возбуждение.

— Ну, давайте, — сказал он. — Вам будет хорошо. Вы и сами знаете.

Он запустил руку между ног Чарли Браун и оставил ее там, одновременно приблизив лицо к Кристин, и поцеловал ее в губы, а потом прижал женщин друг к другу.

Чтобы начать, им потребовалось некоторое время. Они были очень нежны друг другу, и чуть-чуть смущались. Всегда бывало так. Калли постепенно отодвигался к краю, пока не оказался у них в ногах, и тогда сел.

Наблюдая, как две женщины занимаются любовью, он почувствовал, как его охватывает безмятежность. При всем его циничном отношении к женщинам и любви не мог себе представить более чарующего, более прекрасного зрелища. У обеих были прекрасные фигуры и миловидные лица, и обе испытывали сейчас друг другу настоящую страсть, какую никогда бы не могли испытывать к нему. Смотреть на них он мог бы вечно.

Они продолжали ласкать друг друга, а Калли встал с кровати и сел в одно из кресел. Женщины становились все более и более страстными. Он глядел, как тела их то соединяются, то разъединяются, взлетают и падают, пока, наконец, не забились в неистовом экстазе. И вот обе затихли и умиротворенно застыли в объятиях друг друга.

Калли подошел к ним и нежно поцеловал обеих. Потом он лег между ними и сказал:

— Ничего больше не делайте. Давайте просто поспим немного.

Он задремал, а когда проснулся, женщины, уже одетые, сидели в гостиной и болтали.

Он достал из бумажника пять стодолларовых бумажек и дал их Чарли Браун.

Поцеловав его на прощание, она ушла, оставив его с Кристин.

Он сел рядом с ней на диванчик и обнял ее за плечи. И нежно поцеловал.

— Порвал я твои маркеры, — сказал он. — Больше тебе не нужно об этом думать, а в кассе, я договорился, тебе дадут на пятьсот долларов фишек. Так что можешь сегодня поиграть немного.

Засмеявшись от радости, Кристин сказала:

— Калли, мне трудно в это поверить. Ты в конце концов стал простофилей.

— Все люди простофили, — заметил Калли. — Да черт с ним. Последние два года ты была хорошим парнем. Не хочу тебя больше мурыжить.

Кристин обняла его, потом привалилась к его плечу и тихо спросила:

— Калли, почему ты называешь это молотьбой? Ну, когда ты кладешь меня с девушкой?

Калли засмеялся.

— Просто мне нравится само слово. В какой-то степени оно дает представление об этом.

— Ты ведь не презираешь меня за это, правда?

— Нет, — ответил Калли. — Мне это кажется самым прекрасным зрелищем на свете.

После ухода Кристин, Калли никак не мог заснуть. В конце концов он спустился в казино. Кристин играла в блэкджек. Перед ней стояла черная стопочка стодолларовых фишек.

Она помахала ему, чтобы он подошел к ней. Она довольно улыбалась.

— Калли, эта ночь принесла мне удачу, — сказала она. — Я в выигрыше на двенадцать тонн.

Она вяла со стола стопку фишек и вложила ему в руку.

— Это тебе. Хочу, чтобы они были у тебя.

Калли сосчитал фишки. Десять штук. Тысяча долларов.

Он засмеялся и сказал:

— О’кей. Я сохраню их для тебя. Когда-нибудь тебе понадобятся деньги, чтобы играть.

И он оставил ее за столом для блэкджека, а сам поднялся в офис и швырнул их в один из ящиков стола. Снова он подумал, не позвонить ли Мерлину, но решил, что не стоит.

Он оглядел свой офис, испытывая чувство, что забыл что-то сделать. Будто, подсчитывая вышедшие карты, заметил, что каких-то не хватает. Но теперь было уже поздно. Через несколько часов он уже будет в Лос-Анджелесе, чтобы пересесть затем в самолет рейсом до Токио.

В Токио Калли взял такси, чтобы добраться до офиса Фуммиро. Улицы были запружены людьми, многие из которых носили белые маски из марли, как у хирургов, чтобы защитить себя от зараженного воздуха. Даже строительные рабочие в своих ярко-красных куртках и белых касках, и те носили маски. Это зрелище почему-то вызывало у Калли чувство тошноты. Но это, подумал Калли, из-за того, что он нервничает по поводу исхода самой поездки.

Фуммиро встретил его крепким рукопожатием и широкой улыбкой.

— Очень раз вас видеть, господин Кросс, — сказал Фуммиро. — Мы позаботимся, чтобы ваше пребывание здесь доставило вам удовольствие. Если что-то вам понадобится, просто скажите моему помощнику.

Они находились в офисе Фуммиро, отделанном в западном стиле, и могли разговаривать, ничего не опасаясь.

Калли сказал:

— Свой чемодан я оставил в отеле, и я просто хочу узнать, когда принести его в ваш офис.

— Понедельник, — ответил Фуммиро. — В выходные ничего нельзя сделать. Но завтра вечером у меня будет вечеринка и я уверен, что она вам понравится.

— Большое спасибо, — поблагодарил Калли. — Но я просто хочу отдохнуть. Я себя не очень хорошо чувствую, да и дорога была длинной.

— Да, да, я понимаю, — сказал Фуммиро. — У меня есть неплохая идея.