Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пусть умирают дураки

ModernLib.Net / Детективы / Пьюзо Марио / Пусть умирают дураки - Чтение (стр. 20)
Автор: Пьюзо Марио
Жанр: Детективы

 

 


— Благодарение Богу, что он бросил курить, — говорила Пэм. — Он уже дошел до трех пачек в день. Это-то его и свалило.

Я кивнул, хотя и не верил в это. Я всегда считал, что его свалили как раз те два месяца, которые он посвятил матери.

И как только у Арти все стало о’кей, у меня случились неприятности. Я потерял работу в литературном обозрении, не из-за какой-то своей провинности, а потому, что уволили Осано, а вместе с ним и меня, как его главного помощника.

Осано противостоял всем штормам. Его неуважительное отношение к наиболее влиятельным литературным кругам в стране, к политической интеллигенции, фанатикам культуры, либералам, консерваторам, Фронту за Освобождение Женщин, радикалам, его сексуальные эскапады, его спекуляции на спорте, использование своего положения для создания лобби для борьбы за Нобелевскую премию плюс его книга в поддержку порнографии, где она рассматривалась не как социально значимый феномен, а как антиэлитисткая отдушина для слабых интеллектом. За все эти вещи издатели охотно бы его уволили, но с тех пор как он стал редактировать литературное приложение, тираж его увеличился вдвое.

К этому времени я стал зарабатывать неплохие деньги. Многие статьи за Осано писал я. Подражать его стилю я научился довольно хорошо, и начинал он с пятнадцатиминутной речи о том, что он думает по тому или иному поводу. Мне не составляло труда написать статью, взяв за основу эти безумные до великолепия разглагольствования. Потом он просматривал написанное, подправлял двумя-тремя мастерскими мазками, и мы делили деньги. Мне за мои статьи платили в два раза меньше, чем половинная сумма его гонорара.

Даже это не привело к нашему увольнению. А подвела нас под монастырь экс-жена Осано Венди. Хотя, может быть, это не совсем верно; Осано подвел нас под монастырь, Венди только помогла.

Осано четыре недели провел в Голливуде, и в это время я редактировал за него наше обозрение. Ему нужно было закончить какую-то работу для киношников, и в течение этих четырех недель ему с курьером доставлялись статьи для обозрения, он давал добро, и тогда уже я отдавал их в печать. Когда наконец Осано вернулся в Нью-Йорк, он решил дать вечеринку для всех своих друзей, чтобы отпраздновать свое возвращение и тот мешок денег, что он заработал в Голливуде.

Вечеринка проводилась в его ист-сайдовском особняке, где жила его последняя экс-жена с выводком из троих детей. Осано жил в небольшой квартире-студии в Виллидже, — единственное, что он мог себе позволить, но для вечеринки она была слишком мала.

Я пошел потому, что он настаивал на этом. Валери не пришла. Она не любила Осано и не любила вечеринок вне семейного круга. С годами мы пришли к негласному соглашению. Мы позволяли друг другу не принимать участия в социальной жизни другого. Я — из-за того, что работа над романом отнимала слишком много времени, плюс основная работа и заказные статьи. Она — потому что ей надо было заниматься детьми и она не доверяла это бэби-ситтерам. Нас обоих это устраивало. Ей это было легче, чем мне, поскольку в моей социальной жизни был только Арти и работа в обозрении.

Вечеринка, даваемая Осано, была все же значительным событием в литературной жизни Нью-Йорка. Пришла руководящая верхушка из “Нью-Йорк Таймс Бук Ревю”, было много литературных критиков и писателей, с которыми Осано все еще поддерживал хорошие отношения. Я сидел в углу, разговаривая с последней экс-женой Осано, когда увидел, что в комнату вошла Венди, и я подумал, О Боже, что-то будет, ведь я знал, что ее не приглашали.

Осано тут же ее заметил и пошел к ней своей пошатывающейся походкой, приобретенной им в последние несколько месяцев. Он был немного пьян, и я боялся, что он может не сдержаться и что-нибудь выкинуть, поэтому я встал и тоже подошел к ним. Я как раз подоспел, когда Осано приветствовал ее.

— Какого хера тебе надо? — спросил он.

Когда злился, он мог выглядеть угрожающе, но из того, что я узнал от него о Венди, было ясно — Венди как раз тот человек, которому нравилось заводить его, и все же ее реакция меня удивила.

Венди была одета в джинсы и свитер, а вокруг шеи повязан легкий шарф. В дополнение к ее худому смуглому лицу это делало ее похожей на Медею. Жесткие черные волосы выбивались из-под шарфа будто тонкие черные змеи.

Она посмотрела на Осано с убийственным спокойствием, в котором присутствовало недоброе торжество. Она источала ненависть. Она окинула комнату долгим взглядом, как будто вбирала в себя то, на что не имела уже никаких прав, этот сверкающий литературный мир Осано, откуда он столь эффектно изгнал ее. Во взгляде ее читалось удовлетворение.

Тогда она сказала Осано:

— Я должна сказать тебе что-то очень важное.

Осано залпом допил свой скотч. Мерзко улыбаясь, он посмотрел на нее.

— Ну так говори и уматывай отсюда.

Очень серьезно Венди произнесла:

— Плохая новость.

Осано расхохотался громко и искренне. Это его действительно забавляло.

— Ты — всегда плохая новость, — сказал он и снова засмеялся.

Венди смотрела на него с тихим удовлетворением.

— Я должна поговорить с тобой наедине.

— Ах ты, черт, — сказал Осано.

Но он знал Венди: скандал пришелся бы ей только по душе Поэтому он повел ее наверх в свой рабочий кабинет. Позже я понял — он не повел ее в одну из спален из опасения, что, возможно, попытается ее трахнуть: до сих пор она имела над ним эту власть. Он знал также, что она с наслаждением отказала бы ему. Но вести ее в кабинет было ошибкой. Кабинет был его любимой комнатой, оставленной ему как место, где он мог работать, и имел огромное окно, из которого он любил смотреть на то, что делается на улице.

Я слонялся внизу, у лестницы. Сам толком не зная почему, я чувствовал, что Осано может понадобиться помощь. Поэтому я первый из всех услышал, как Венди закричала от страха, и первый бросился к ним. В три прыжка я преодолел ступеньки и влетел в кабинет.

И тут увидел, как Осано пытается схватить Венди. Она молотила в воздухе своими тонкими ручонками, стараясь держать его на расстоянии. Растопыренные пальцы были согнуты, наподобие когтей, чтобы вцепиться ему в лицо. Хоть она была и напугана, но схватка в то же время доставляла ей удовольствие. Это было видно. На левой щеке Осано уже были две глубокие борозды от ее ногтей, и они кровоточили. Прежде, чем я смог остановить его, Осано ударил ее в лицо, с такой силой, что она даже качнулась в его сторону. В одно короткое ужасное мгновение он оторвал ее от пола, будто невесомую тряпичную куклу, и с неимоверной силой бросил в свое любимое огромное окно. Брызнули осколки стекла, и Венди полетела вниз.

Не знаю, что более ужаснуло меня — вид хрупкого тела Венди, пробивающего окно, или совершенно безумное лицо Осано. Я выбежал из комнаты и крикнул:

— Вызовите скорую!

Сорвав плащ с вешалки, я бросился на улицу.

Венди, лежащая на бетоне, напоминала насекомое, у которого сломаны ноги. Когда я выходил из дома, она делала попытки подняться, но ей лишь удалось встать на колени. Она выглядела словно паук, пытающийся идти, и тут она снова распростерлась на земле.

Встав подле нее на колени, я накрыл ее плащом. Я снял пиджак, свернул его и примостил ей под голову. Она испытывала боль, но ни изо рта, ни из ушей кровь не текла, и не было этой смертельной поволоки на глазах, которая, я знал это еще с войны, говорила об опасности. Лицо ее теперь выражало спокойствие и мир с самой собой. Я взял ее за руку, — рука была теплой. Она открыла глаза.

— Все будет хорошо, — сказал я. — Сейчас приедет “скорая”. Все будет хорошо.

Она открыла глаза и улыбнулась. Она была очень красивой сейчас, и я впервые понял, почему Осано попал к ней в плен. Ей было очень больно, но все же она улыбалась.

— На этот раз я добралась до этого сукина сына, — сказала она.

Когда ее привезли в больницу, обнаружилось, что у нее сломан палец на ноге и раздроблена ключица. Она была в сознании и рассказала, как все случилось, и полиция приехала за Осано и забрала его. Я позвонил адвокату Осано. Тот сказал мне, чтобы я не говорил лишнего, насколько это будет возможно, и что он попытается все уладить. Осано и Венди он знал уже давно и понял что к чему еще прежде меня. Он попросил, чтобы до его звонка я никуда не уходил.

Само собой разумеется, вечеринка развалилась, как только детективы допросили некоторых присутствующих, включая и меня. Я сказал им, что ничего не видел, кроме того, что Венди выпала из окна. Нет, отвечал я, Осано рядом с ней я не видел. Больше они не стали докапываться. Экс-жена Осано налила мне выпить и села рядом со мной на диван. Она слегка улыбалась с забавным выражением. Она сказала мне:

— Я всегда знала, что когда-нибудь это случится.

Адвокат позвонил лишь три часа спустя. Он сказал, что добился освобождения Осано из-под стражи под поручительство, и что неплохо было бы, если кто-нибудь побудет рядом с ним пару Дней. Осано поедет в свою квартиру-студию в Виллидже. Не мог бы я составить ему там компанию и проследить, чтобы он не наболтал лишнего газетчикам? Я выразил готовность. После этого адвокат проинструктировал меня, сказав, что Осано дал показания о том, что Венди набросилась на него, и он, защищаясь, ее оттолкнул. Потеряв равновесие, Венди выпала из окна. Эта информация была дана газетам. Адвокат был почти уверен, что ему удастся уговорить Венди, ради ее же собственной пользы, придерживаться этого сценария. Если Осано попадет в тюрьму, то не видать ей алиментов и содержания, как собственных ушей. Уже через пару дней все должно утихомириться, главное не давать Осано сказать что-нибудь неподходящее. В своей квартире Осано будет через час, адвокат отвезет его туда.

Покинув особняк, я взял такси до Виллиджа. Сидя на крыльце дома, где находилась его студия, я стал ждать, и вот подкатил адвокатский лимузин с шофером. Из лимузина вышел Осано.

Выглядел он ужасно. Глаза вылезали из орбит, а лицо от перенесенного напряжения было мертвенно-бледным. Он прошел мимо меня, и, догнав его, я зашел в лифт вместе с ним. Он вытащил ключи, но руки его сильно тряслись, и мне пришлось открыть дверь самому.

Оказавшись в своей крохотной квартире-студии, Осано плюхнулся на раскладной диван. Пока он не сказал мне ни одного слова. И вот он лежал, закрыв лицо руками, но не от отчаяния, а от сильной усталости. Я огляделся по сторонам и подумал, вот — Осано, один из известнейших в мире писателей, и живет он в такой дыре. Но потом вспомнил, что здесь он жил лишь изредка, а в основном в своем хемптонском доме, или в Провинстауне. Или с какой-нибудь богатой разведенной женщиной, с которой в течение нескольких месяцев крутил роман.

Я сел в запыленное кресло, отбросив в угол пачку книг.

— Я им сказал, что ничего не видел, — сказал я Осано.

Осано сел, он уже не закрывал руками лицо. Удивительно, на лице его снова проступала эта дикая гримаса-улыбка.

— Боже мой, ну как тебе понравился этот ее полет? Я всегда говорил, что она ведьма поганая. Я же не с такой силой ее бросил. Она летела сама по себе.

Я уставился на него.

— По-моему, у тебя едет твоя долбанная крыша, — сказал я. — Сходил бы ты к доктору.

Я говорил это холодно, я не мог забыть Венди, как она лежала там, под окном.

— Тьфу, да с ней будет все о’кей. Да это и понятно. Или же ты думаешь, я всех своих бывших жен выбрасываю из окон?

— Это не оправдание.

Осано криво улыбнулся.

— Ты просто не знаешь Венди. Держу пари на двадцать зеленых, когда я расскажу тебе, что она мне сказала, ты согласишься, что и сам поступил бы так же.

— Идет, — ответил я.

Я сходил в ванную, намочил полотенце и швырнул его Осано. Он вытер лицо и шею, испустив вздох удовольствия от прикосновения холодного полотенца.

Осано ссутулился, наклонившись вперед.

— Она напомнила мне о письмах, которые писала в последние два месяца, прося дать ей денег на ребенка. Понятно, что денег я не послал, она бы потратила все на себя. Потом она сказала, что ей не хотелось беспокоить меня, пока я был занят в Голливуде, но что наш младший сын заболел, менингит спинного мозга, и что у нее, мол, не было денег, и ей пришлось положить его в городскую больницу, в отделение для бедных. Ты представляешь себе эту сучару поганую? Она не сообщила мне ничего только затем, чтобы вывалять меня в этом дерьме, чтобы я оказался во всем виноват.

Я знал, как любит Осано всех своих детей от разных браков. Эта его способность всегда меня изумляла.

Он всегда посылал им подарки на дни рождений, всегда брал их к себе на лето. И время от времени заходил, чтобы взять их в театр, или в ресторан, или на стадион. Но сейчас, похоже, он вовсе не был встревожен болезнью своего ребенка, и это меня удивило. Он понял, о чем я думаю.

— У парня всего лишь высокая температура, что-то типа респираторного заболевания. Пока ты там ухаживал за Венди, я звонил в больницу, они сказали, что ничего серьезного. Потом я позвонил своему врачу, он заберет парня оттуда и положит в частную больницу. Так что все в порядке.

— Вы хотите, чтобы я тут побыл? — спросил я.

Осано отрицательно покачал головой.

— Мне надо съездить к сыну в больницу, и кроме того позаботиться об остальных детях, раз уж я на время разлучил их с мамашей. Но эта сучка, она уже завтра будет на ногах!

Прежде чем уйти, я задал Осано один вопрос.

— Когда вы выбрасывали ее из окна, вы помнили, что лететь ей придется всего лишь два этажа?

Он усмехнулся.

— Конечно, — ответил он. — Да я и подумать не мог, что она улетит так далеко. Говорю тебе, она ведьма.

На следующий день во всех Нью-йоркских газетах на первой странице появились статьи об инциденте. Для такого отношения Осано все же был достаточно известен. По крайней мере, Осано не оказался за решеткой, потому что Венди не стала подавать в суд. Она сказала, что, вероятно, споткнулась и вылетела через окно. Но это было уже на следующий день и положения это не исправило. Осано вежливо попросили отказаться от своей должности редактора обозрения, и вместе с ним ушел и я. Один фельетонист зубоскалил, что, мол, если бы Осано получил Нобелевскую премию, то стал бы первым ее лауреатом, выбросившим свою жену из окна. Хотя на самом деле всем было абсолютно ясно, что эта маленькая комедия свела все шансы Осано получить премию к нулю. Кто же даст серьезную респектабельную Нобелевскую премию такому отвратительному типу как Осано? Да и сам Осано не слишком помог делу, опубликовав спустя некоторое время сатирическую статью о десяти лучших способах отделаться от своей жены.

Но на данный момент у нас обоих были проблемы. Мне придется зарабатывать на жизнь лишь заказными статьями, ведь теперь у меня не было постоянной работы. Осано нужно было на какое-то время залечь на дно, там, где газетчики не смогли бы его отловить. Осано я мог помочь. Я позвонил Калли в Лас-Вегас и объяснил ситуацию. Не мог бы он спрятать Осано в Занаду на пару недель? Я знал, что искать его там никому не придет в голову. Осано не возражал. В Лас-Вегасе он ни разу не был.


Глава 26

Теперь, когда Осано схоронился в Вегасе, требовалось решить мою другую проблему. Работы теперь у меня не было, поэтому я набрал столько заказов на статьи, сколько сумел. Я писал книжные рецензии для журнала “Тайм”, для “Нью-Йорк Таймс”, и еще мне дал кое-какую работу новый редактор обозрения. Но это все было очень ненадежно: я никогда не знал заранее, сколько я получу к какому-то определенному сроку. Из-за этого я решил всерьез заняться своим романом в надежде, что он принесет хорошие деньги. На протяжении следующих двух лет жизнь моя была очень простой. В своей рабочей комнате я проводил от двенадцати до четырнадцати часов ежедневно. Ходил вместе с женой в супермаркет. Летом и по воскресеньям я брал детей на Джонс Бич, чтобы Валери могла отдохнуть. Иногда, ближе к полуночи я принимал тонизирующие таблетки, чтобы не заснуть, и продолжал работать до трех-четырех утра.

За это время я несколько раз выбирался пообедать в Нью-Йорке с Эдди Лансером. Теперь Эдди в основном писал сценарии для Голливуда, и было ясно, что идея писать романы оставлена им навсегда. Ему нравилась такая жизнь: женщины, легкие деньги и он клялся, что больше не станет писать романов. По четырем из его киносценариев поставлены удачные фильмы, наделавшие много шуму, и спрос на него был большой. Как-то раз он предложил, чтобы я работал вместе с ним, но для этого нужно было ехать в Голливуд, и я отказался. Я не мог представить себя пишущим для кинобизнеса. Потому что, несмотря на забавные истории, которые мне рассказывал Эдди, мне абсолютно ясно было то, что писать для кино — штука неинтересная Ты переставал быть художником. А просто перелиновывал мысли каких-то других людей.

За эти два года с Осано мы встречались примерно раз в месяц. В Вегасе тогда он побыл всего неделю, а потом исчез. Калли мне позвонил и пожаловался, что Осано мало того, что сбежал, а еще и увез с собой его самую лучшую девушку, по имени Чарли Браун. Калли не был зол на него. Он просто очень сильно удивился. По словам Калли, девушка эта, очень красивая, под его руководством зарабатывала в Вегасе отличные бабки, и ей там обалденно нравилось, и она все это бросила и уехала с писателем, старым и толстым, у которого не только брюхо как у пивной бочки, но и сам он, наверное, самый чокнутый парень, каких он, Калли, только встречал.

Калли я ответил, чтобы записал за мной и этот должок, и что, если в Нью-Йорке я встречу Осано вместе с этой девушкой, то куплю ей билет на самолет до Вегаса.

— Просто скажи ей, чтоб связалась со мной, — попросил Калли. — Скажи, что я скучаю без нее, что люблю ее, скажи что угодно. Мне очень нужно, чтобы она вернулась. Эта девчонка здесь, в Вегасе, стоит целое состояние.

— Ладно, — сказал я.

Но когда мы обедали вместе с Осано в Нью-Йорке, он всегда был один и не производил впечатление человека, к которому надолго могла бы привязаться молодая красивая девчонка, имеющая такие замечательные, по описанию Калли, качества.

Забавно бывает, когда узнаешь о чьем-нибудь успехе, чьей-нибудь славе. Эта слава, она как метеор, вдруг возникает как бы ниоткуда. Но то, как это случилось со мной, произошло совершенно банально.

Ведя жизнь затворника в течение двух лет, наконец я закончил свою книгу, принес ее в издательство и забыл о ней. Спустя месяц мой редактор позвонил мне и сказал, что они продали книгу издательству и ее будут издавать второй раз в мягкой обложке. Продали за полмиллиона долларов. Я обалдел. Я просто не знал, что на это сказать. Мой редактор, мой литагент, Осано, Калли — все они предупреждали меня, что публике не понравится книга о похищении ребенка, главным героем которой является похититель. Редактору я сказал, что дико удивлен, на что тот ответил:

— Вы написали настолько отличную вещь, что это не имеет никакого значения.

Когда вечером я рассказал Валери о том, что произошло, она прореагировала тоже без удивления. Просто сказала спокойно:

— Теперь мы сможем купить более просторный дом. Дети взрослеют, им нужно больше места.

А дальше жизнь потекла абсолютно как прежде, только Валери нашла дом в десяти минутах езды от ее родителей, и мы купили его и переехали.

К этому времени роман уже издали. Он попал во все списки бестселлеров по всей стране. Раскупался роман очень хорошо, однако этот факт никаким видимым образом не изменил моей жизни. Размышляя об этом, я понял, что это потому, что всех моих друзей можно было пересчитать по пальцам. Это Калли, Осано, Эдди Лансер, и все. Брат мой, Арти, конечно, стал дико гордиться мной, и все хотел организовать большую вечеринку, пока я не сказал ему, что организовать-то он может, только я на нее не приду. Но что меня действительно тронуло, так это рецензия на книгу, написанная Осано, на первой странице литературного обозрения. Осано хвалил меня по делу, и критиковал по делу. И, как это ему свойственно, оценил книгу гораздо выше, чем она того заслуживала: ведь я был его другом. Под конец, понятное дело, он пошел писать о себе самом и своей будущей книге.

Я звонил ему домой, но никто не подходил. Тогда я написал ему письмо, и получил письмо в ответ. Мы встретились, чтобы вместе пообедать в городе. Выглядел он ужасно, но с ним была потрясная молоденькая блондинка, которая говорила мало, а ела много, больше, чем мы с Осано вместе взятые. Представил он ее как “Чарли Браун”, и я понял, что это как раз и есть девушка Калли, но передавать ничего от Калли я ей не стал. С какой стати я буду обижать Осано?

Был один забавный случай, который мне здорово запомнился. Я сказал Валери, чтобы она поехала по магазинам и купила себе что-нибудь из одежды, все, что ей понравится, а я пока побуду с детьми дома. Она поехала, прихватив с собой несколько подруг, и вернулась, нагруженная пакетами и свертками.

Я в это время пытался работать над новой книгой, но дело двигалось с трудом, так что она решила продемонстрировать свои покупки. Развернув пакет, она достала желтое платье.

— Оно стоит девяносто долларов, — сказала она. — Представляешь, девяносто долларов за летнее платьице?

— Смотрится прекрасно, — послушно сказал я.

Она держала его, приложив ворот к шее.

— Ты знаешь, я все никак не могла понять, какое мне больше нравится — зеленое или желтое. Потом решила, что все-таки желтое. По-моему, мне больше идет желтое, как тебе кажется?

Я рассмеялся.

— Милая, а тебе не пришло в голову, что ты могла бы купить и то, и другое?

Секунду она смотрела на меня ошарашенно, а потом тоже засмеялась. И я сказал ей:

— Можешь купить себе и желтое, и зеленое, и голубое, и красное.

Мы смотрели друг на друга и улыбались, и только сейчас, видимо, поняли, что живем уже какой-то новой жизнью. Но в целом я обнаружил, что успех — вовсе не такая занятная и приносящая удовлетворение вещь, какой представлялась. И я, как обычно это делал, стал читать об этом вопросе и обнаружил, что мой случай вещь не такая уж необычная, и что довольно многие, всю жизнь стремившиеся на вершину профессионального успеха и, наконец, добившиеся его, буквально сразу же праздновали его тем, что бросались со своей верхотуры вниз головой.

Была зима, и я решил, что мы устроим себе отпуск и всей семьей поедем в Пуэрто-Рико. Впервые за все время, что мы с Валери были женаты, мы сможем позволить себе куда-то уехать. Мои дети даже ни разу не были в летнем лагере.

Это было здорово — мы купались, наслаждались солнцем, незнакомой едой и чужими улицами. Утром покинув холодный зимний Нью-Йорк, уже днем мы попали в жаркое лето, подставляли с восторгом свои лица пьянящему бризу. Вечером я повел Валери в казино при отеле, а дети тем временем послушно дожидались нас, сидя в огромных креслах в холле. Чуть не каждые четверть часа Валери бегала смотреть, как там дети, а потом она взяла их и отвела в наш номер из нескольких комнат, а я остался играть, и играл до четырех утра. Теперь, разбогатев, я, понятное дело, стал везучим, и выиграл несколько тысяч долларов. Забавно, что эти деньги доставили мне гораздо больше удовольствия, чем моя успешная книга и те огромные суммы, которые она уже успела принести.

Когда мы вернулись домой, меня ждал еще один, гораздо больший сюрприз. Киностудия “Маломар Филмз”, оказалось, за сто тысяч долларов готова приобрести права на мою книгу, и еще пятьдесят тысяч плюс расходы предлагала мне за то, чтобы я приехал в Голливуд писать киносценарий.

Я обсудил это предложение с Валери. Вообще-то я не хотел заниматься киносценариями. И я сказал ей, что права на книгу я продам, но от предложения писать сценарий откажусь. Мне казалось, что это должно ее удовлетворить. Но она сказала:

— Думаю, для тебя было бы неплохо поехать туда. Наверное будет неплохо, если ты встретишься с новыми людьми, узнаешь новых людей. Знаешь, я иногда переживаю за тебя, ведь ты такой одиночка.

— Мы могли бы поехать все вместе, — предложил я.

— Нет, — сказала Валери. — Мне здесь хорошо с моей семьей, и мы ведь не можем забрать детей из школы, да и я не хочу, чтобы они росли в Калифорнии.

Как и все нью-йоркцы, Валери считала Калифорнию экзотическим местом Соединенных Штатов, где кишмя кишели наркоманы, наемные убийцы и чокнутые проповедники, готовые застрелить католика на месте.

— Срок контракта — шесть месяцев, — сказал я. — Но я мог бы месяц поработать, а потом ездить туда и обратно.

— Мысль отличная, — сказала Валери. — И потом, сказать по правде, мы могли бы отдохнуть друг от друга.

Это меня, надо признать, удивило.

— Но мне не нужно отдыхать.

— Зато мне нужно отдохнуть от тебя. Это очень нервирует, когда мужчина все время находится дома. Любую женщину спроси. Это просто-напросто не дает мне нормально заниматься хозяйством. Раньше я ничего тебе не говорила, потому что ты не мог себе позволить рабочий кабинет где-нибудь в другом месте, но теперь можешь, и мне бы не хотелось, чтобы ты продолжал работать дома. Снимешь какую-нибудь квартиру и будешь по утрам туда ездить, а вечером возвращаться. Я уверена, что работа пойдет лучше.

До сих пор не знаю, почему после этих ее слов я почувствовал себя таким оскорбленным. Мне доставляло радость то, что я работаю дома, и я думал, что и ей это нравится, и мне было очень обидно, что это не так. Наверное, как раз из-за этого я и принял решение, что все же займусь сценарием. Чисто детская реакция, конечно. Не хочет, чтобы я был дома, ладно, я уеду, и посмотрим, как ей это понравится. Я считал в то время, что Голливуд — замечательное место, когда читаешь о нем, но мне не хотелось даже побывать там.

Я понимал, что какая-то часть моей жизни закончилась. В одной из своих статей Осано когда-то написал: “Все романисты, и хорошие, и плохие — герои. Они сражаются в одиночку, они должны иметь веру святых. И гораздо чаще они оказываются побежденными, нежели победителями, и этот подлый мир не проявляет к ним милости. Порою сила покидает их (именно поэтому в большинстве романов есть слабые места, служащие, мишенью для атак). Но жизненные неприятности, болезни детей, предательство друзей, неверность жен — все это они должны отбросить. Презрев свои раны, они продолжают сражаться, призывая чудо для придания им новых сил”.

И хоть его напыщенный слог был чужд мне, я и вправду чувствовал себя дезертиром из этой компании героев. И плевать, если это всего лишь сентиментальность, типичная для любого писателя.


Книга 5

Глава 27

Киностудия “Маломар Филмз”, хотя и являлась филиалом “Три-Калчер Студиоз” Моузеса Уортберга, имела, однако, вполне самостоятельный статус и даже располагала собственной территорией для производства натурных съемок. Так что Бернард Маломар был сам себе хозяин при производстве задуманной им картины по роману Джона Мерлина.

Делать хорошее кино — вот все, что хотел Маломар, но это было не так то просто, когда “Три-Калчер Студиоз” постоянно стоит над душой. Он ненавидел Уортберга. Они были признанными врагами, но как враг, Уортберг представлял интерес, и иметь дело с ним было занятно. Кроме того, Маломар уважал в Уортберге его превосходный финансовый нюх и управленческие способности. Он знал, что таким людям, как он сам, занятым производством фильмов, без этих вещей не обойтись.

Маломару, угнездившемуся в своем шикарном офисе в уголке съемочной территории, приходилось мириться с еще большей, чем Уортберг, “болью в заднице”, правда не настолько фатальной. Если Уортберг — это рак прямой кишки, как в шутку говаривал Маломар, то Джек Хоулинэн — это геморрой, и потому, если брать его повседневный аспект, гораздо более утомительный.

Джек Хоулинэн, вице-президент, ответственный за паблик рилэйшнз, играл свою роль главного мудреца в сфере ПР с убийственной искренностью. Когда он просил вас сделать что-нибудь из ряда вон выходящее и получал отказ, он тут же с неистовым энтузиазмом признавал ваше право отказать. Любимая его фраза была: “Что бы вы ни сказали, я с вами согласен. Я никогда и ни за что не стану настаивать, чтобы вы поступили против своей воли. Я просто спросил”. И это обычно после целого часа болтовни о том, почему вам надо прыгнуть с Эмпайр Стейт Билдинг, чтобы вашей новой картине было гарантировано внимание газеты “Таймс”.

Но со своим начальством, вроде вице-президента по производству в “Три-Калчер Студиоз”, работающего теперь на картине по роману Мерлина в “Маломар Филмз” и являющегося его личным клиентом, Уго Келлино, он бывал более откровенным, более естественным. И с Бернардом Маломаром, у которого просто не было времени выслушивать чепуху, он говорил откровенно.

— Мы в жопе, — сказал Хоулинэн. — Думаю, эта блядская картина будет самой большой бомбой со времен Нагасаки.

Из всех руководителей студии после Тальберга Маломар был самым молодым и любил изображать из себя тупого гения. Он сказал, сохраняя непроницаемое выражение лица:

— Не знаю я этой картины, но думаю, что ты несешь херню. Думаю, ты беспокоишься о Келлино. Хочешь, чтобы мы угрохали целое состояние только потому, что этот мудак решил сам поставить фильм, и ты хочешь его застраховать.

Хоулинэн был личным представителем Уго Келлино по паблик рилейшнз и имел фиксированный гонорар пятьдесят тысяч в год. Келлино был замечательный актер, но его озабоченность собственной персоной представляла почти клинический случай, что, вообще говоря, не редкость среди знаменитых актеров, режиссеров и даже среди скрипт-герлз, мнящих себя киносценаристами. Разбухшее эго в стране кино — это все равно как туберкулез в шахтерском городке: обычная вещь и, хотя и разрушительная, но не обязательно фатальная.

Собственно говоря, именно фиксация на собственном эго делала их более интересными людьми. Таким был и Келлино. Его разноплановость на экране была настолько замечательной, что он даже оказался в списке пятидесяти самых знаменитых мужчин мира. В его кабинете под стеклом висела вырезка из журнала, на которой красным фломастером было сделано уточнение, собственная интерпретация Уго его заслуг. Надпись гласила: “Лучший ебарь”. Хоулинэн всегда говорил, с чувством и восхищением: “Келлино — он трахнет даже змею!” Он подчеркивал последнее, слово, как будто эта была не расхожая фраза, характеризующая “настоящего мужчину”, а придуманная только что, специально для его клиента.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38